Афины в V в. до н. э. К жизнеописаниям Мильтиада, Фемистокла, Аристида, Кимона, Алкивиада и Фрасибула

Книга Непота открывается жизнеописаниями знаменитых афинян, живших в самое славное столетие греческой истории. На их веку сильнейшими государствами Эллады считались Афины и Спарта, в устройстве которых воплощались две противоположные политические системы греческого мира: демократия — власть народа, и олигархия — господство немногих. Как видные граждане Афин герои Непота были активными участниками истории становления афинской демократии, современниками ее расцвета. Как полководцы они возглавляли сражения двух великих войн V столетия: старшее поколение (Мильтиад, Фемистокл, Аристид, Кимон) участвовало в пятидесятилетней борьбе с персами (500–449 гг.), младшее (Алкивиад, Фрасибул) — в отчаянной схватке со Спартой, продолжавшейся, в соответствии древними пророчества, трижды девять лет (431–404 гг.). Почти все афинские военачальники V в. были не только военными командирами, но и государственными мужами, лидерами политических группировок; военная или гражданская специализация вождей народа была в те времена не в моде. Поэтому, ставя перед собой цель ввести неподготовленного читателя в курс дела, представляя ему фигуры непотовых героев на фоне их исторического времени и места, мы должны, во-первых, познакомить его с общим ходом военных событий той эпохи, во-вторых, обрисовать Афинское государство V в. до н. э. в двух его главных ипостасях: как блистательную, неповторимую афинскую демократию, руководимую вождями-аристократами, и как великую Афинскую морскую Державу, претендовавшую на роль гегемона (владыки) Эллады. Начнем наш очерк, как говорили древние, «от яйца».

Аттика — гористая область Средней Греции, треугольником врезающаяся в Эгейское море. Словно предчувствуя, что страна эта достанется знаменитым на весь свет мастерам-демиургам, природа снабдила ее недра немалыми сокровищами: хребет Пентеликон славился великолепным мрамором, Колиадский мыс — замечательной гончарной глиной, Лаврийская гора — богатыми залежами серебра. Аттический крестьянин, также не обделенный дарами родной земли, собирал мед со склонов Гиметта и сеял ячмень в священной Элевсинской долине, где сама богиня Деметра научила людей хоронить в земле плодоносное зерно; главное же богатство земледельца заключалось в оливе — древе богини Афины, щедро плодоносившем на каменистой почве Аттики.

Население Аттической земли сложилось в эпоху ранней бронзы. Некогда греки из племени ионийцев смешались здесь с пеласгами — древнейшими обитателями Эллады, родоначальниками земледелия, градостроительства и мореходства. Переселение ионийцев, первого потока греческих племен, происходило в столь незапамятные времена (на рубеже III–II тыс. до н. э.), что впоследствии они считали себя исконными обитателями Аттики, производя свой корень от рожденного землей змееногого царя Кекропа, основателя двенадцати аттических городов. Согласно преданию, при этом царе происходил спор между Афиной и Посейдоном за обладание страной; богиня, признанная покровительницей кекропова града, подарила своему народу священную оливу, родоначальницу оливковых садов Аттики.

Имя главного города области и начало его государственного устройства возводятся к царю Тесею, правившему за поколение до Троянской войны. По свидетельству полуисторической легенды, этот великий герой объединил Аттику, подчинив ее 12 городов Афинам, и разделил беспорядочно смешанный народ на разряды земледельцев (геоморов); ремесленников (демиургов) и «благородных» (эвпатридов), поручив последним дела религии, должности, суд и совет. Примечательно, что помимо рассказа о предоставлении власти «благородным» сохранились смутные воспоминания об уступках Тесея простому люду, вследствие которых афиняне первыми из греков превратились из народа-толпы (лаос) в народ-граждан (демос).

После Троянской войны, т. е., по нашему, на заре железного века, греческие аристократы повсеместно перестали выбирать царей, сосредоточив власть в своих руках. Последний афинский царь Кодр пал в битве с дорийцами (1068 г. до н. э.), после этого на протяжении около 400 лет Афинами правил совет Ареопаг (совет Аресова холма), сочетавший полномочия верховного государственного совета и верховного суда. Высшая исполнительная власть разделялась между девятью правителями-архонтами: архонт-жрец, архонт-военачальник, архонт-глава гражданских дел, шесть архонтов — хранителей судебных правил. На должности и в Ареопаг избирались только эвпатриды, редкие народные сходки пассивно одобряли волю знати. Общественный строй Афин этих темных веков (XI–VIII вв. до н. э.) представлял собой разновидность олигархии — «власти немногих»; круг правящих и судящих состоял приблизительно из 300 знатных родов.

В VIII–VII вв. до н. э. в приморских районах Греции настала эра чеканной монеты, ростовщического процента и торгового мореплавания. Естественно развившиеся социальные противоречия взорвали мирное сосуществование архаических сословий. В разных точках греческого мира появились первые писаные законы, учреждавшие «справедливые» государственные устройства. Во многих городах происходила ожесточенная борьба демоса и аристократии, завершавшаяся новыми формами гражданского единения. В Спарте смуты прекратились после передела земли и установления формального равенства всех членов спартанской общины. Афиняне пошли по иному пути.

В конце VII — начале VI в. до н. э. в сотрясаемых внутренними распрями Афинах появились писаные «конституции», известные под именем законов Драконта и законов Солона. Драконтовы постановления были поглощены более поздним законодательством, и в конечном счете надолго утвердились солоновы порядки, ставшие Основой классического Афинского государства.

Сам Солон происходил из царского рода Кодридов, но состояние имел среднее и по роду своих занятий (а был он купцом-мореходом) — принадлежал к демосу. Избранный в 594 г. архонтом-примирителем с чрезвычайными правами, он не позволил, чтобы одна часть граждан подавила другую, и не стал уравнивать сословия, но переделил вместо земли власть, отведя в ней отдельные поприща для аристократии и народа.

Кажется, еще Драконт выделил в среде демоса добрых хозяев, признав их право на участие в управлении общественными делами. При Солоне этот порядок окончательно утвердился: зажиточные афиняне, имевшие коня или тяжелые доспехи (всадники или крестьяне-гоплиты), стали избираться на должности и в новый Совет, подготовлявший дела для Народного Собрания. Если честь руководить государством была увязана с достатком, то источником власти и тех законов, которым власть повиновалась, был признан весь народ в целом, т. е. Народное Собрание (экклесия), в котором голосовал и первый богач, и последний бедняк. Со времени Солона экклесия стала избирать всех должностных лиц, включая архонтов. Тогда же граждане, недовольные судебным приговором властей, получили право жаловаться народу как высшей инстанции: появились многолюдные комиссии присяжных заседателей (гелиастов), творивших суд как бы от имени Народного Собрания. Как часть экклесии народный суд (гелиэя) включал в свои ряды не только всадников и гоплитов, но и бедняков, и поденщиков, именуемых фетами.

При солоновом порядке знать сохранила за собой высшие должности и Ареопаг, обладавший огромным авторитетом и важными полномочиями: этот совет самых благородных и безупречных граждан, состоявший из бывших архонтов, творил уголовный суд и обладал правом надзора за нравственностью, религией, законами и должностными лицами афинского народа. Солон называл аристократический Ареопаг и новый народный Совет двумя якорями, обеспечивающими устойчивость государства. В целом же законы Солона свели воедино три принципа власти: народный суверенитет, правление средних классов и руководство аристократии.

Солон рассчитывал, что установленный им строй продержится не менее века — и не ошибся. Когда через 30 лет после его реформы власть в Афинах захватил тиран Писистрат (560–527 гг. с перерывами), солоновы законы и учреждения остались в силе, а тирания Писистрата вылилась в порядок, напоминающий скорее правление «народного» царя Тесея, чем кровавые режимы других греческих узурпаторов. Повелитель города оказывал уважение властям и гражданам, над которыми царила его единоличная воля, покровительствовал материальным интересам простого народа и как обычный гражданин судился в аристократическом Ареопаге. С такой «разделенной» властью, установившейся после двух изгнаний Писистрата из города, мирилось, по свидетельству Аристотеля, большинство знати и народа. Но едва сыновья тирана попытались установить более жесткое единовластие, демос и аристократия общими усилиями уничтожили тиранию (510 г. до н. э.).

После освобождения Афин законодатель Клнсфен восстановил солоновы порядки с некоторыми изменениями в пользу народа (508–507 г.). Было введено новое административное деление Аттики на 10 территориальных областей, названных по традиции филами, т. е. племенами, хотя главное назначение их состояло в перекройке исконных родоплеменных кланов (роды, филы и фратрии), в которых процветало влияние знати. От 10-ти новых демократических фил стали избираться члены Совета и должностные лица, в том числе — коллегия 10-ти стратегов, возглавившая афинское войско. При Клисфене был принят и закон против тирании, сыгравший большую роль в жизни непотовых героев. Народному Собранию предоставилось право удалять в изгнание без суда и следствия любого гражданина, подозреваемого в покушении на единоличную власть. Постепенно голосования такого рода превратились в ежегодный пристрастный «суд черепков» (остракизм, от остракон — черепок), сокрушавший самые высокие головы: по предложению председателя Народного Собрания, граждане писали на черепках имена ненавистных им политиков, и злосчастный вождь, набравший 6 тыс. Голосов, должен был покинуть родину на 10 лет. Остракизм, действовавший до начала Пелопоннесской войны (отменен в 417 г. после изгнания низкородного демагога Гипербола), не столько оберегал Афины от тирании, сколько давал выход чувствам зависти и подозрения, окружавшим выдающихся людей любой партии. Трое из четырех непотовых полководцев, живших при солоново-клисфеновых порядках, побывали в изгнании по «суду черепков»: аристократ Кимон, консерватор Аристид и демократ Фемистокл, Четвертый герой той же эпохи, Мильтиад, стал жертвой солоновой гелиэи, являвшейся плотью от плоти Народного Собрания. Как простодушно замечает римский историк, слишком влиятельный победитель при Марафоне кончил жизнь в тюрьме потому, что «народ, решил, что лучше Мильтиаду понести незаслуженную кару, чем афинянам жить в страхе».

С начала до середины V в. до н. э. солоновско-клисфеновый строй понемногу демократизировался, сохраняя свою основную суть — принцип разделения власти между «благородными» и народом. Доля участия гражданина во власти все менее зависела от его имущественного ценза, но простой афинянин не домогался, как правило, высших должностей и на выборных собраниях голосовал по традиции за людей известных, богатых и образованных — потомственных полководцев и правителей государства. «Таких должностей, которые приносят спасение, если заняты благородными людьми, и подвергают опасности весь вообще народ, если заняты неблагородными — этих должностей народ вовсе не добивается» — констатировал древний публицист (Псевдо-афин. пол. 1, 3). Поэтому многократными стратегами и вождями партий демократических Афин были люди, по преимуществу, весьма знатные. Так, в VI в. покровителями народа считались эвпатриды Солон и Писистрат, а также Мегакл и Клисфен (законодатель), представлявшие знатнейший род Алкмеонидов. В первой половине V в. сторону демоса держали Ксантипп и Перикл — отец и сын из благородного рода Бусигов, сторону аристократии — Мильтиад и сын его Кимон из прославленного дома Филаидов; в эпоху Пелопоннесской войны непревзойденным влиянием пользовался беспринципный аристократ Алкивиад, соединявший в себе «голубую» кровь Скамбонидов и Алкмеонидов. К знатным политикам первой величины примыкали помощники из почтенных, но более скромных семей, не входивших в круг правящей высшей знати, но зачастую связанных с нею родством. Таким союзником «либеральной» аристократии был хрестоматийный бедняк Аристид, родственник благородных Кериков, сторонник Клисфена, Ксантиппа и Кимона; прославленную нищету этого знаменитого поборника чести не стоит преувеличивать: в 489 г. он занимал должность архонта, доступную в то время только крупным землевладельцам, называемым пятисотмерниками; в греческой и римской истории нередко встречаются такие своеобразные бедняки — благородные владельцы усадеб с малым денежным доходом, ютящиеся в сельских дедовских гнездах в окружении оборванных рабов. Самостоятельную политическую роль играл незнатный, но весьма богатый Фемистокл, известный своей приверженностью к народовластию; он происходил из побочной ветви эвпатридского рода Ликомидов. Ниже этой среды стояли «безродные» зажиточные «кожевники», «суконщики», «колбасники», вышедшие на политическое поприще только в годы Пелопоннесской войны (20-е гг. V в.).

Четыре из шести непотовых биографий V в. относятся к первой половине столетия, ко времени «отеческого строя» — как называли эту эпоху консерваторы поздних Афин. Незнатные Фемистокл и Аристид составляли пару известнейших политических соперников той поры; обычно они характеризуются как вожди демократической и консервативной партий. Высокородные Мильтиад и Кимон, полководцы по преимуществу, считались лидерами аристократии. Как бы то ни было, политические разногласия этого поколения имели довольно расплывчатый и личный характер. Противоречия между аристократией и народом были тогда, по выражению Плутарха, незаметны, как трещина в металле (Плут. Перикл. XI). Поэтому Аристотель мог смешивать позиции Фемистокла и Аристида, называя их обоих «простатами народа» (Арист. Афин. Пол. 23, 3). Примечателен рассказ Плутарха о соперничестве Перикла и Кимона: оба знатнейших политика добивались первенства в государстве; видя, что Кимон пользуется поддержкой «благородных», Перикл, чуждавшийся по своему характеру толпы, стал искать успеха, потакая народу; богач Кимон привлекал простой люд щедрой благотворительностью, менее состоятельный Перикл купил народную благосклонность казенными деньгами, введя плату за исполнение должностей (Плут. Перикл. IX; Лрист. Афин. Пол. 27, 4). Хотя Плутарх, тяготеющий к жанру анекдота, несколько упрощает политические страсти, суть отношений намечена правдиво: нет никакой аристократической партии, есть знатные искатели власти, борющиеся за сферы влияния ради личной карьеры; «демократ» и «олигарх» равно ищут благосклонности народа — признанного распорядителя всякой власти. Недаром в аттической комедии V в. народ был представлен в виде капризного старика Демоса, а стратеги — в виде его рабов, наперебой угождающих хозяину (Аристофан. Всадники).

На время ранней солоновско-клисфеновой демократии приходится развитие внешнего могущества Афин: закладываются основы морской политики Афинского государства, отражается нашествие персов на Элладу, начинается объединение приморских греческих государств Эгеиды под властью афинян. Именно эти события составляют основное содержание непотовых жизнеописаний знаменитых афинских полководцев, стоявших во главе тех битв и походов.

В середине VI в., при «народном» тиране Писистрате, покровительствовавшем ремеслу и торговле, афиняне решительно вышли на морской простор, устремившись на север — к золотоносным берегам дикой Фракии и к проливам, разделяющим Европу и Азию; через Геллеспонт (Дарданеллы) и Боспор Фракийский (Босфор) открывалась дорога к богатым черноморским источникам сырья, в том числе — к скифской пшенице, в которой остро нуждалась бедноватая злаками Аттика. В середине VI в. Писистратиды утвердились на золотоносных копях фракийской горы Пангея и на азиатской стороне Геллеспонта — в колонии Сигей, расположенной у самого входа в пролив. В это же время противоположный, европейский берег Геллеспонта, образующий Фракийский полуостров (Херсонес Фракийский), осваивал знатный афинский род Филандов, давший трех херсонесских правителей Мильтиадов, слитых в биографии Непота в одно лицо. Чрезвычайно интересны, хотя и спорны, сведения римского историка о том, что Мильтиад Младший, «царствовавший» на Херсонесе незадолго до изгнания Писистратидов из Афин, первым из афинских полководцев увлек сограждан к завоеванию островов Эгейского моря.

Колонизационные успехи афинян на севере пошли прахом при появлении в Европе персов. В 512 г. до н. э. Дарий, двинувшийся походом на задунайских скифов через Геллеспонт и Фракию, наложил руку на все афинские владения, включая Херсонес Фракийский; морем завладела финикийская эскадра Великого Царя, подчинившая крупные острова Эгеиды, — Лесбос, Хиос, Самос. После скифского похода Дария столкновение греческого и варварского мира стало неизбежным. Сигналом к воине Европы и Азии послужило антиперсидское восстание ионийских колонн (500 г. до н. э.) — самых богатых и культурных греческих гродов малоазийского побережья, попавших под власть персов еще при Кире Великом. Европейские греки воздержались от помощи заморским собратьям, только с острова Эвбеи из города Эретрии пришли в Ионию 5 кораблей, да афиняне прислали скромную эскадру в 20 судов. Впрочем, участие этого экипажа во взятии и сожжении Сард — резиденции персидского сатрапа — так задело Великого царя, что слуга Дария в течение нескольких лет должен был напоминать ему за трапезой о провинности афинян.

После подавления ионийского восстания (493 г.) мощная варварская держава занесла пяту над маленькими, разрозненными городами-государствами европейской Греции. В 490 г. до н. э. полководцы Дария Артаферн и Датис повели огромный царский флот от Самоса прямиком через море на Эретрию и Афины. Эвбейский городок пал после мужественного сопротивления. Афиняне, выйдя за стены своего города, вступили в сражение с превосходящими силами противника у прибрежного аттического селения Марафон и одержали победу, увенчавшую их бессмертной славой (12 сентября 490 г. до н. э.). Эти события довольно подробно изложены у Непота в жизнеописании бывшего херсонесского правителя Мильтиада — командира марафонских бойцов. Слава Марафона окрылила патриотов греческой свободы во всей Элладе. Моральный настрой войны переломился в пользу греков, даровав им десятилетнюю передышку.

В 480 г. до н. э. новый персидский царь Ксеркс собрал против Эллады несметные полчища, выпивавшие, если верить Геродоту, на своем пути целые реки. Есть сведения, что владыка Востока, замышляя тотальное сокрушение независимого греческого народа, вступил в союз с Карфагеном — грозным противником западного эллинства Италии и Сицилии. Греки также основательно подготовились к бою — главным образом благодаря активной пропаганде афинянина Фемистокла, который стал как бы душою общегреческого дела. Уступая его упорным советам, афиняне начали укреплять лучшую гавань Аттики — Пирей (до сего времени они пользовались более скромной Фалерской бухтой) и пустили серебро Лаврийской горы на строительство триер — военных кораблей нового типа; к началу войны Афины стали обладателями сильнейшего в Греции флота из 180 боевых судов. Греческие государства Пелопоннеса, возглавляемые Спартой, и некоторые отважные города к северу от Истмийского перешейка (остров Эгина, города Эвбеи), вняв страстным призывам Фемистокла, прекратили межгреческие распри и заключили военный антиперсидский союз, вверив командование спартанским полководцам. Воинство Ксеркса лавиной катилось от Геллеспонта, затопляя северные области Балканского полуострова — Фракию, Македонию, Фессалию. Пролог смертельной схватки разыгрался при вратах Средней Греции — в узком Фермопильском ущелье, соединяющем Фессалию и Беотию. Несколько дней небольшая союзная греческая армия во главе со спартанским царем Леонидом, используя преимущества боя в теснинах, успешно преграждала здесь дорогу персам. Когда же предатель Эпиальт провел врага потайным путем в обход горы, Леонид, отпустив союзников по домам, остался со своими тремястами спартанцами на месте, чтобы выполнить закон отечества, повелевавший предпочесть смерть отступлению. Следует заметить, что участь спартанцев, сложивших головы при Фермопилах, добровольно разделило ополчение из беотийского городка Феспий; мы увидим, как столетие спустя доблестные беотийцы будут оспаривать военное и политическое первенство непобедимых спартанских воинов.

Вскоре после того, как персы прорвали единственный заслон на сухом пути, судьба Эллады решилась на море, во владениях того бога, что судился когда-то с владычицей Афинского акрополя за обладание Аттикой: когда земля и город афинян оказались открытыми вражескому мечу и огню, афинский народ переселился на корабли. 28 сентября 480 г. до н. э. греческий флот, в котором преобладали афинские триеры, разгромил великую армаду персов у острова Саламина, лежащего против берега Аттики. Персидский царь, собственными глазами лицезревший гибель своей эскадры, сразу же обратился вспять с большею частью приведенных из Азии сил. В следующем году союзное греческое войско уничтожило на беотийской равнине у городка Платеи оставшуюся в Элладе армию царского зятя Мардония, а победоносный греческий флот, устремившийся к берегам Малой Азии, сжег флотилию противника в стоянке на мысе Микале. Так, после двух сухопутных и двух морских сражений (Фукид. I, 23) закончилась Мидийская война — так называли греки походы персов (они же — мидяне) в Европу. Натиск варваров захлебнулся и на Западе: по преданию, в самый день Саламинской битвы сицилийские эллины разбили карфагенян при Гимере. Греко-персидские баталии в Эгейском море продолжались еще 30 лет (до 449 г.), но уже как наступление победителей на приморские владения персидского царя.

И в древней, и в новой истории нередко бывало так, что победоносная освободительная война вдыхала силу в народ, вынесший ее тяготы, способствуя росту его самосознания и достоинства. Победы афинян в мидийской войне имели именно такое следствие; энергия и требовательность демоса возрастали от успеха к успеху; после марафонского сражения афинский народ стал смело пользоваться «судом черепков» (Арист. Афин. Пол. 22, 5), после платейской победы было внесено предложение об отмене политических привилегий богачей (Плут. Арист. XXII). Кроме того, развитию народовластия способствовало осуществление морской программы Фемистокла, благодаря которой беднейшие граждане, феты, служившие по обычаю во флоте, превратились в главную вооруженную силу Афинского государства. «В Афинах, — писал неизвестный автор политического памфлета, — справедливо бедным и простому народу пользоваться преимуществом перед благородными и богатыми по той причине, что народ-то как раз и приводит в движение корабли…» (Псевдо-Ксен. I, 2). «Сила, — вторит ему Плутарх, — перешла в руки гребцов, келевстов (боцманов) и рулевых». Даже ораторская трибуна на Пниксе, холме народных собраний, была повернута при Фемистокле в сторону моря (Плут. Фем. XIX).

Развитие событий после Саламинской битвы еще больше увеличило значение корабельного люда. Морские походы афинян, прерванные персидским нашествием, возобновились с новым размахом. Отбросив персов назад в их пределы, эллинский союзный флот, ядро которого составляла мощная афинская эскадра, курсировал по Эгейскому морю, сражаясь за свободу греческих городов, рассыпанных по его берегам и островам. Через три года после Саламина (477 г. до н. э.) представители приморских греческих государств, среди которых преобладали освобожденные островные ионийцы, собравшись на острове Делосе — священном центре ионийского племени, заключили новый союзный договор, партнерами которого выступали, с одной стороны — Афины, с другой — все прочие союзники. Афинянам было предоставлено командование кораблями общегреческого флота, заведование союзной казной и раскладка денежных взносов (фороса) по отдельным городам. Таким образом, Делосский союз с самого начала сложился как Афинский морской Союз. Распоряжаясь флотом половины эллинского мира, Афины из государства Аттики стремительно превратились в великую корабельную державу Восточного Средиземноморья.

Три полководца, представленные в книге Непота, имели отношение к этому превращению: горячий демократ Фемистокл — создатель афинского флота, герой Саламинского сражения; умеренный консерватор Аристид — основатель Афинского морского Союза (см. об этом подробнее в жизнеописании Аристида) и знатный потомственный полководец Кимон — «адмирал» союзного флота на протяжении многих лет (70–60 гг. V в. до н. э.) В результате морских походов и побед Кимона афиняне вернули свои владения во Фракии и на Геллеспонте; греческие города Эгеиды скинули иго варваров; персы вывели свои суда из Греческого (Эгейского) моря и отступили от его азиатского берега на расстояние дневного конского пробега.

Основатели афинского морского могущества принадлежали к поколению, прозванному «марафонскими бойцами». Их эпоха была в глазах потомков тем «добрым старым временем», которое имеется у всякого народа, наделенного способностью идеализировать старину. Дух равновесия пронизывал афинскую демократию тех лет. Страсти суверенного демоса сдерживал полновластный Ареопаг, страж отеческих порядков, авторитет которого называли уздой строптивого народа. Общество сохраняло патриархальные вкусы и обычаи, его искусство, моды и нравы тяготели к VI столетию. Герои Марафона и Саламина носили пышные ионийские прически с большими заколками; юноши избегали общественных и злачных мест и не смели возражать старшим; на пирах распевались народные исторические песни-сколии, на сцене царила трагедия высоких страстей.

Эпоха «марафонских бойцов» кончилась в тот год, когда Эфиальт, союзник Перикла, уничтожил важнейшие контрольные и судебные полномочия Ареопага, подлив, как выразился Платон, гражданам неразбавленного вина свободы (462–461 г. до н. э.). Накануне или вскоре после этого события ушли из жизни главные герои марафонского поколения — Аристид (около 466 г.) и Фемистокл (около 459 г.); лишь младший их современник Кимон, знаменитейший военачальник своего времени, захватил первое десятилетие новой, перикловой эпохи.

Блистательный «век Перикла» (50–30 гг. V в. до н. э.) выпадает из повествования Непота, поскольку самый великий вождь афинского демоса, многократный стратег по званию (с 444 по 430 г. непрерывно), был более государственным мужем, чем воином. В 50-е гг. роли разделялись так, что Перикл правил в городе, а Кимон командовал в заморских походах.

На эпоху Перикла приходится пик афинской демократии и государственности. Примечательной чертой этого времени является исчезновение среднего звена солоновой конституции — зажиточных граждан как особой политической прослойки демоса, имеющей преимущественное право на участие во власти. Цензовые привилегии всадников и гоплитов были, за немногими исключениями, отменены. Практика оплаты должностей, введенная Периклом, вовлекла в общественную жизнь массу граждан самого скромного достатка. В 457 г. появился первый архонт-крестьянин; феты стали занимать низшие должности и вошли в Совет, который изображается в аристофановой комедии в виде сборища бедных простаков, продающихся демагогам за даровое угощение и дешевую селедку (Всадники. 642–682). От былых ограничений остался лишь формальный обычай не называть себя фетом при докимасии — проверке гражданского состояния кандидата на должность.

При Перикле Афинское государство достигло апогея своего внешнего могущества. Говорили, что после сокрушения Ареопага народ, как норовистый конь, стал кусать Эвбею и кидаться на острова (Плут. Перикл, VII). Афинский морской Союз развился в мощную централизованную Афинскую Державу (Афинскую Архе), поправшую былую автономию союзников. Соратники превратились в подданных, удерживаемых в союзе силой афинского флота. На землях строптивых нарезались клеры (участки) для афинских военных поселенцев — стражей афинского господства за рубежом.

Попытки отпадения жестоко подавлялись. В городах Архе насильно насаждались демократические режимы, зачастую совершенно чуждые местным традициям. Важнейшие судебные процессы союзников велись в афинской гелиэе, так что чужеземцам приходилось заискивать не только перед властями господствующего города, но и непосредственно перед афинским народом в лице его присяжных заседателей. В середине 50-х гг. союзная казна была перенесена с Делоса в Афины, из нее щедро черпались средства на украшение города, на оплату должностей и другие нужды афинян. В целом отношение демоса к его заморским владениям прекрасно выражено в некоем утопическом проекте, согласно которому афинским гражданам надлежало забросить свои поля, переселиться в город и припеваючи существовать за счет дани заморских союзников. Символом демократической Афинской Державы того времени могла бы стать чайка — прекрасная, но хищная птица, высматривающая со скалы добычу на глади моря (Аристофан, Всадники, 313). Морской характер Афинского государства выразила архитектура периклова города: в 456–444 гг. были сооружены Длинные Стены — укрепленный коридор, прочно спаявший старый верхний город с его оживленными гаванями.

В середине V столетия Афинская морская Держава включала в свои границы едва ли не половину греческого мира — около 250 приморских городов Эгеиды. Целостность ее владений закрепил так называемый Каллнев мир, завершивший полувековые битвы с персами (449 г. до н. э.). Персия отказалась от притязаний на островные и азиатские греческие города, присоединившиеся при Аристиде и Кимоне к Афинскому морскому Союзу. Только одно греческое государство могло поспорить в те годы с владыками моря — Спарта, обладательница лучшей сухопутной армии, глава военного союза, объединявшего большинство городов обширного Пелопоннесского полуострова. Вся Греция — отдельные государства и партии внутри каждого города — разделилась на сторонников Афин и сторонников Спарты: Афинская Держава выступала как представительница демократических сил, Пелопоннесский союз — как оплот олигархии. Вооруженная борьба за гегемонию (господство) между двумя сильнейшими государствами Эллады началась еще в 50-е гг., до окончания греко-персидских войн; через 18 лет после замирения афинян с Персией разразилась великая Пелопоннесская война (431–404 гг.) открывшая новую эпоху греческой истории. К этому времени относятся непотовы жизнеописания Алкивиада и Фрасибула.

«Век Перикла» кончился в самом начале Пелопоннесской войны — с отставкой, а затем смертью благородного лидера афинской демократии (430–429 гг.). Военное поколение 20-х гг. вступило в жизнь со своими проблемами и страстями. На политическом поприще выдвинулись фигуры низкородных и крайне «левых» руководителей демоса, давших афинской сцене образ демагога. Аттическая комедия, живо реагировавшая на пришествие новых вождей, представляла зрителям пророчество о смене отцов отечества:

Демосфен. В начале всех начал пенькой торгующий

Придет и встанет у кормила города.

Никий. Один уж есть торговец. Кто ж потом придет?

Демосфен. Другой, и будет торговать он овцами.

Еще торговец! С этим что же станется?

Пока другого не найдут, мерзейшего,

Он править будет, а потом провалится.

Кожевник-пафлагонец вслед за ним придет —

Буян, горлан, как мельница грохочущий…

Никий. Ужель другого не найти торговца нам?

Демосфен. Есть и четвертый с ремеслом изысканным…

Придет колбасник и сразит кожевника.

На противоположном полюсе объединялись силы «благородных и прекрасных». Аристократы, ревниво боровшиеся между собой за расположение Народного Собрания, под давлением левых сил все более осознавали свой общий, сословный интерес. Первые признаки аристократической партии появились в 40-е гг., когда Фукидид, сын Мелесия, собрал вокруг себя обладателей «голубой крови» для противодействия Периклу (время от смерти Кимона в 449 г. до остракизма Фукидида в 443 г.). В годы Пелопоннесской войны вовсю расплодились гетерии (товарищества) знатной молодежи и тайные олигархические организации, лелеявшие планы государственного переворота.

Народ, подогреваемый справа и слева демагогами и олигархами, оберегал свою власть, установив своего рода террор гелиэи. В конце 20-х гг. моральный суд остракизма вышел из употребления. Подлинным хозяином Афин стал «трехгрошевый» судья-гелиаст (3 обола составляли дневной заработок присяжного заседателя), выносивший смертные приговоры по малейшему подозрению в измене. В мутной обстановке враждебности и недоверия процветали доносчики-сикофанты.

Все эти явления дают ключ к непотовым биографиям периода Пелопоннесской войны, прежде всего — к сложным поворотам судьбы Алкивиада. Сама противоречивая личность этого яркого исторического персонажа также несет на себе характерный отпечаток своей эпохи.

В 20-х гг. из Афин выветривались патриархальные нравы «марафонских бойцов». Молодежь кутила и забывала дедовских богов, увлекаясь интеллектуальными построениями философских учений. Любовные песенки модных авторов вытесняли застольные народные песни старины; нервная еврипидова драма страстей соперничала с величавой эсхиловой трагедией рока. На афинской сцене, заменявшей газету, бурно обсуждались проблемы, близкие, невзирая на разделяющую толщу столетий, нашим дням: порча нравов, отношения отцов и детей, значение традиций, воспитательные качества старого и нового театра… Героические характеры смягчились, гражданские добродетели приняли менее суровый характер, но энергия и доблесть не покинули рафинированных потомков крепких марафонских бойцов: 27 лет, треть жизни молодого поколения, родившегося в середине V в., пробила под военной звездой.

Пелопоннесская война, назревшая как неизбежное столкновение двух основных политических систем классической Греции, олигархии и демократии, вспыхнула после ряда локальных конфликтов, обнаживших противоречия между Пелопоннесским союзом и Афинской морской Державой. Спарта открыла военные действия под лозунгом освобождения эллинов от афинского господства. Первое военное десятилетие (431–421 гг. до н. э.), наполненное встречными походами афинского флота — в Пелопоннес, спартанского войска — в Аттику, кончилось непрочным Никиевым миром (назван по имени афинского стратега Никия), заключенным на условиях сохранения старых границ. Уже в этот период произошли первые восстания подданных Афинской Державы (Потидея, Лесбос, Керкира), жестоко подавленные афинской эскадрой.

На третьем году «пятидесятилетнего» Никиева мира возобновились столкновения в Пелопоннесе, а в 415 г. афиняне, отвлекшись от выяснения отношений со Спартой, снарядили большую экспедицию в Сицилию, грезя о завоевании богатого острова и последующем включении в свою Державу всех западных греков. Идея грандиозного предприятия исходила от любимца города — молодого талантливого аристократа Алкивиада, обернулась эта затея для зачинщика дела — изгнанием (см. жизнеописание Алкивиада), а для прочих его участников — гибелью и пленом на втором году похода (413 г.).

Сицилийская авантюра, унесшая множество средств и жизней, послужила сигналом к возобновлению смертельной схватки со Спартой. Пелопоннесское войско, совершавшее ранее кратковременные набеги на афинские владения, засело теперь в аттической крепости Декелее, держа в постоянном страхе поля и города области, так что запертые в своих стенах афиняне были вынуждены нести круглосуточные караулы и подвозить продовольствие по морю. Одновременно начался развал Афинской морской Державы: сначала взбунтовались крупные острова, потом — вся азиатская Иония (413–412 гг.). Персидские сатрапы Тиссаферн (наместник Лидии) и Фарнабаз (правитель Фригии при Геллеспонте) заключили союз со Спартой (три последовательных договора в конце 412 — начале 411 г.), и вскоре на помощь мятежным членам афинской Архе выступил Пелопоннесский флот, созданный на персидские деньги. Всем этим событиям изгнанник Алкивиад, ставший злым гением своего содействовал отечества.

В начале 411 г. внешнее положение Афин стало критическим. В самом городе начался террор тайных олигархических союзов, вылившийся в государственный переворот: демократические власти и порядки были отменены, правление перешло к Совету 400-т, укомплектованному из убежденных олигархов. Противовесом городскому правительству выступила афинская военная эскадра, базировавшаяся на острове Самосе. После бурных митингов моряки-феты свергли офицеров, стоявших на стороне олигархии, вручили командование капитану Фрасибулу и гоплиту Фрасиллу — сторонникам демократии и призвали на помощь Алкивиада, который давно уже искал возможности примириться с родиной, заводя переговоры то с той, то с другой партией.

По возвращении Алкивиада самосский флот, не заходя домой, в течение 4-х лет вел бои со спартанцами и персами на Геллеспонте и в Пропонтиде (Мраморное море), содержа себя за счет грабежа Фригийской сатрапии Фарнабаза. Благодаря победам Алкивиада и Фрасибула под власть афинян вернулись города этого района, отпавшие во время правления Совета 400-т, Абидос, Кизик, Халкедон, Перинф, Византии, Селимбрия. Восстановились снабжение Афин черноморским хлебом и сбор таможенной пошлины на Геллеспонте, заменившей прямые поборы с союзников. Фарнабаз предпочел заплатить за безопасность своих владений деньгами.

Успехи демократической эскадры придавали силы противникам олигархии в Афинах. Правительство 400-т отказалось от своих полномочий, не продержавшись у власти и полугода. Пришедшее ему на смену правление 5 тыс. всадников и гоплитов (т. е. Народное Собрание зажиточных граждан) пало само собой летом 410 г. после блестящей победы Алкивиада под Кизиком. Восстановив перикловы порядки, упоенные внутренними и внешними успехами афиняне отвергли мирные предложения Спарты, готовясь вести войну до победного конца.

В 407 г. Афины и Спарта мобилизовали все свои силы для решительного боя. Афиняне вверили верховное командование победоносному Алкивиаду, спартанцы противопоставили ему наварха («адмирала») Лисандра, не уступавшего противнику по крайней мере в честолюбии и ловкости. Спрятав свой флот в Эфесской гавани, спартанец уклонялся от встречи, рассчитывая нанести удар в самый благоприятный момент.

Счастливый случай подвернулся во время отлучки Алкивиада. Позабыв строгие наказы командующего, афинский кормчий Антиох дерзко продефилировал мимо эфесской эскадры, увлекши за собою погоню. У мыса Нотия близ Эфеса произошла стычка афинских и спартанских триер, в результате которой афиняне потеряли 15 кораблей (весна 406 г.). Это небольшое поражение вызвало взрыв старой ненависти к Алкивиаду, повлекший за собой его отставку и новое добровольное изгнание.

Вскоре после этого афиняне одержали последнюю большую победу в Пелопоннесской войне. В августе 406 г. близ Аргинусских островов (между островом Лесбосом и азиатским берегом) произошла жаркая битва между спартанским флотом в 120 судов и афинской эскадрой в 150 триер. Спартанцами командовал доблестный наварх Калликратид, только что заместивший Лисандра; афинскую армаду, оснащенную всего за несколько месяцев с великим напряжением людских и материальных ресурсов, возглавляли 8 стратегов. Морская дуэль закончилась разгромом пелопоннесского флота, потерявшего 70 кораблей и своего адмирала. Афиняне вновь стали хозяевами Эгейского моря, но тут же их славная победа обернулась чернейшим трауром Пелопоннесской войны: в Афинах подстрекаемая демагогами толпа приговорила к смерти стратегов-победителей, не сумевших из-за шторма оказать помощь тонущим и подобрать тела погибших моряков. Среди казненных оказались Перикл, сын Перикла, и Фрасилл — бывший командир демократической самосскои эскадры, сподвижник Алкивиада.

Ровно через год новые командиры, искусные более в политических интригах, чем в военном деле, разом погубили все достижения последних лет. Из-за беспечности стратегов афинский флот, стоявший на Геллеспонте в устье Козьей Речки (Эгос Потамос), стал легкой добычей Лисандра, внезапно атаковавшего полупустой лагерь противника. Около 200 триер, все наличные морские силы афинян, без боя перешли в руки спартанцев (август — сентябрь 405 г.). Через полгода после этой катастрофы кончилась Пелопоннесская война: в апреле 404 г. Афины, осажденные с суши и с моря, сдались на милость победителя.

На совещании государств, участников и союзников Пелопоннесской лиги, Спарта согласилась пощадить великий город Эллады, но вынесла смертный приговор Афинской морской Державе. Афинянам пришлось срыть Длинные стены, сломать укрепления и верфи Пирея, выдать военные корабли. Сами Афины и бывшие члены Афинской Архе превратились в союзников Спарты, ставшей отныне гегемоном Греции. Афинское государство вернулось в свои старые аттические границы, внутренний его строй изменился в соответствии с пожеланиями победителей.

Под наблюдением Лисандра, афинское Народное Собрание назначило комиссию 30 полномочных законодателей, составленную из отъявленных олигархов (в июле 404 г.). Это временное правительство, прозванное «30 тиранами», поставило в городе спартанский гарнизон и начало править бесконтрольно, проливая кровь демократов и умеренных граждан. Во время олигархического террора погиб в Малой Азии Алкивиад. История свержения 30 тиранов запечатлена в непотовой биографии Фрасибула.

Через считанные месяцы после капитуляции Афин самые влиятельные союзники Спарты, коринфяне и беотийцы, встали в оппозицию к установившейся спартанской гегемонии. Многие афинские эмигранты, ускользнувшие от преследования олигархов, нашли теплый прием в беотийских Фивах. Зимой 404/403 г. из-за беотийской границы вторгся в Аттику небольшой отряд изгнанников, возглавляемый бывшим капитаном самосскои эскадры Фрасибулом. Сначала демократы укрепились в пограничной крепости Филе, потом, совершив ночную вылазку, захватили Пирей. Началась война двух партий, засевших в Нижнем (порт) и Верхнем (Афины) городе. На девятом месяце олигархии (Ксен. Греч. Ист. II, 4, 21) пала власть 30 тиранов: растеряв своих приверженцев, преступные правители покинули Афины, удалившись в священный город Аттики — Элевсин. Верхним городом стало распоряжаться собрание 3 тыс. богатых афинян — единственных обладателей гражданских прав при тиранах. Многие из этих всадников и гоплитов были готовы идти на соглашение с демократической ратью Фрасибула. Наконец, в гражданскую войну вмешались спартанцы. Лисандр двинул войско на помощь элевсинским олигархам, но соперничавший с ним царь Павсаний, перехватив командование, примирил пирейскую и городскую партии, способствуя падению лисандрова правительства (осень 403 г.). В год архонтства Эвклида воссоединившиеся афиняне обновили записи всех своих древних и поздних законов, восстановив нормы полной демократии (403–402 г.). Вскоре после этого сложили оружие элевсинские олигархи (401 г.).

Приблизительно через 20 лет после описанных событий Афины вновь попытались стать великой морской державой — об этом мы поведем речь в статье, посвященной афинским полководцам IV в. Здесь же, забегая вперед, заметим, что к середине IV в. до н. э. имперская политика афинян потерпела крах, зато афинская демократия, пережив все внешнеполитические перипетии, сохранилась в силе вплоть до завоевания греческих государств Римом (146 г.). Для свободных Афин народовластие было поистине отеческим строем, восходящим к легендарным тесеевым временам, вызревавшим в течение столетий, вошедшим в плоть и кровь народа — и потому неискоренимым.

 

Спарта V–IV вв. до н. э. К кизнеописаниям Павсания, Лисандра, Агесилая

После демократических Афин нам предстоит познакомиться с противоположным полюсом эллинского мира — с классическим образцом олигархического города-государства, считавшегося идеалом всех греческих аристократов. Дорийская Спарта, или Лакедемон, как чаще именуют ее древние историки, была своего рода общегреческим центром олигархии, а управляемый ею полуостров Пелопоннес — зоной олигархических режимов, в которую вклинивался как единственное исключение древний независимый город Аргос, имевший сильную народную партию.

Пелопоннес — огромный окраинный кусок Балканского полуострова, соединенный со срединными частями Греции узким Ист-мийским перешейком. Юг Пелопоннеса занимали плодородные области Мессения и Лаконика. В старинных греческих преданиях поминались их знаменитые города героической эпохи — мессенский песчаный Пилос, в котором правил мудрый старец Нестор, и лаконская Спарта, где жила прекрасная царица Елена, бежавшая в один злосчастный день за море с троянским царевичем Парисом. Составители мифических генеалогий считали, что через три поколения после Троянской войны, разгоревшейся из-за похищения Елены, кочующее греческое племя дорийцев вторглось под предводительством потомков Геракла с севера в Лаконику и на берегу Эвро-та основало новую Спарту, ставшую впоследствии прославленнейшим городом Эллады. От дорийской дружины в 8 — 10 тыс. воинов произошли спартиаты — граждане Спарты, от Гераклидов — два спартанских царских рода, представители которых составляли пару одновременно правящих царей. По данным археологии, основание дорийской Спарты состоялось в начале железного века, в X–IX вв. до н. э. Чуть позже, приблизительно во времена первых Олимпийских игр (776 г. до н. э.), мудрец царского рода Ликург дал Спарте законы, благодаря которым она стала самым устойчивым и своеобразным государством Греции. Хотя не все греческие историки признавали существование Ликурга, а ученые наших дней растягивают приписанные ему реформы на несколько поколений, имя полулегендарного законодателя стало символом спартанских порядков, и государственный строй Спарты эпохи ее расцвета (VII–V вв. до н. э.) принято называть «ликурговым». Вглядимся в его неповторимые черты.

С самого начала дорийская община, осевшая на чужой земле, имела военизированный характер. Пришельцы поработили население непосредственно прирезанных к городу земель, превратив его в бесправное сословие илотов. Только путем насилия можно было держать эту массу в повиновении, и спартанские должностные лица каждый год формально объявляли илотам войну. Лаконские города, окружавшие спартанские владения (жители их назывались периэками — «живущими вокруг»), сохранили свои земли и порядки, но превратились в зависимых союзников самого могущественного города области. После двух длительных войн (VIII–VII вв. до н. э.) в состав Спартанского государства была включена Мессения, ставшая страной спартанских усадеб и крепостных. Наконец, в VI в. спартанцы, признанные лучшими воинами Эллады, возглавили военный союз пелопоннесских городов, в стороне от которого постоянно держался гордый своим былым величием Аргос. Члены Пелопоннесского союза считались автономными государствами, но Спарта властно командовала союзниками по праву сильнейшего.

Эта иерархия господства требовала от спартанцев постоянного напряжения сил. «Законы Ликурга» сплотили дружину дорийских завоевателей в единое сословие воинов-господ, призванных повелевать рабами, подданными и союзниками. С детства до старости спартанцы не знали иных занятий, кроме спорта, войны и охоты. Спартанская семья кормилась с имения (клера), обрабатываемого илотами, и пользовалась скромным достатком помещиков, живущих на всем домашнем. Монета была изгнана за пределы Лакедемона. Земли поделены раз и навсегда на равные участки. Все спартанцы носили домотканную одежду, жили в деревянных домах, пользовались грубой утварью и ели одинаковую черную похлебку. Ведя единый образ жизни, они не без основания именовали свое государство «общиной равных».

Спартанские достатки почитались у других греков за бедность, однако то была особая, аристократическая бедность касты благородных и властных. Спартанские мальчики ходили в рваных плащах и босиком, но умели слушаться старших, повелевать младшими и не щадить жизни во имя чести. В предание шагнул юный спартанец с лисенком за пазухой: зверек грыз ему тело, а он терпел боль, скрывая добычу, пока не упал мертвым. Спартанские отроки, опускавшие при разговоре со старшими глаза долу, удостоились похвалы известного мизантропа Диогена; на вопрос, где он видел хороших людей, циник ответил: «Хороших людей — нигде, хороших детей — в Лакедемоне». Взрослый воин-спартиат, отправляясь в поход, слышал от матери напутствие: «со щитом или на щите», т. е. победителем или мертвым. Сражения, проигранные пелопоннесскими армиями, были поражениями союзников Спарты; считалось, что до битвы при Левктре (371 г. — см. вступительную статью к беотийским жизнеописаниям) сами спартанцы никогда не отступали с поля боя, исполняя, в случае поражения, завет своих женщин. Единичные «пораженцы» до конца дней своих жили в позоре и поношении. Традиции, общественное мнение и условия жизни лакедемонян были таковы, что в Спарте не было места ни стяжателю, ни развратнику, ни трусу. В государстве дисциплинированном, но свободном, где повиновались законам, а не лицам, граждане с молоком матери впитывали высокое чувство человеческого достоинства. Спартанца можно было скорее поставить на голову, чем заставить преклонить колени перед самым великим царем. Досуг этих гордых воинов посвящался сакральным играм и песням. Покровителем Спарты считался Аполлон; предания гласили, что в те времена, когда боги сходили на землю, златокудрый предводитель муз, отложив лиру и лук, метал вместе с лаконскими юношами диск на берегах Эврота.

На закате классической эпохи Аристотель высказал в трактате о государстве мечту своего времени о выведении особой, благородной породы людей. Ему рисовались идеальные граждане идеального города-государства, переложившие физический труд на плечи порабощенных иноземцев, занятые развитием в себе добродетели, т. е. высоких качеств души и ума. Казалось бы, философ мог привести в пример ликургову Спарту, но ссылка такого рода оказалась для него невозможной. В самом деле, опыт Спарты скорее опровергал аристотелев идеал. Доблести ее граждан отравлялись воздухом насилия, которым они дышали с детства. Спартанская «община равных» имела все пороки, характерные для элиты, взращенной на рабстве. Безупречные в пределах своего круга, спартанцы были жестоки с илотами и заносчивы с союзниками. Издевательства и расправы над беззащитными рабами входили в систему закалки спартанских юношей. Воспитанные в презрении к низшим, спартанцы отличались специфической, господской грубостью характера, напоминая в этом отношении рыцарей раннего средневековья. Нужно помнить об этой теневой стороне спартанской доблести, чтобы понять героев Непота.

Другая примечательная особенность Спарты заключается в том, что устойчивость ликургова строя обеспечивалась строгой изоляцией «общины равных» от внешнего мира. Сама природа со всех сторон оградила Лаконику горными хребтами, через которые пролегали, как в сказке, лишь три дороги. Надежнее гор действовал «железный занавес», изобретенный задолго до наших дней. Ни один спартиат не мог пересечь границу Лакедемона без разрешения властей. Иноземцы допускались в Спарту в исключительных и редких случаях. Внутренняя жизнь и внешние сношения преднамеренно окутывались покровом тайны. Отсюда — существенные пробелы в наших знаниях о Спартанском государстве, во многом загадачном даже для современников. Считалось, что закрытая граница отсекает от Лакедемона чужеземные тлетворные нравы, по сути же спартанские власти боялись, как бы граждане бедной и суровой страны не сравнили свою участь с жизнью вольных и богатых соседей.

Закрытым характером Спартанского государства объясняется то странное обстоятельство, что меньше всего известна нам природа знаменитой спартанской олигархии. Несомненно одно: при всем равенстве членов спартанской общины власть и связанные с нею привилегии (например, право выезда за границу) принадлежали ограниченному кругу знатнейших семей, из недр которых выходили советники, послы и военачальники, передававшие свои полномочия практически от отца к сыну. Народное Собрание (апелла) было настолько покорно властям, что Аристотель отказывал спартанскому народу в праве именоваться демосом. Весьма узкий совет старейшин (герусия) состоял из 28 старцев-геронтов и двух царей, и хотя доступ в него был открыт всем доблестным и добродетельным гражданам, на деле избрания удостаивались представители господствующих семей, в первую очередь — царские родственники. Наконец, самые действенные полномочия сосредоточивались в руках олигархической по составу и форме коллегии 5 эфоров — должностных лиц, надзиравших за властями, порядками и даже царями Спарты. Олигархический строй процветал и у членов Пелопоннесского союза, сплотившихся вокруг Спарты для борьбы как с внешним, так еще более — с внутренним врагом, с демократическими партиями своих городов.

Три спартанских жизнеописания Непота отражают эпоху, когда спартанцы вышли за пределы Лаконики и Пелопоннеса, сначала — как временные участники Мидийской войны (начало V в.), через 70 с лишним лет — как победители Афинской Державы и претенденты на руководство всей Элладой (конец V — начало IV в. до н. э.).

Во времена старшего героя, Павсания, спартанцы впервые вдоволь повидали чужие моря и земли. Как мы помним, в начале Ксерксова похода на Элладу 300 спартанцев под предводительством царя Леонида покинули Лакедемон, чтобы с великой славой сложить головы в Фермопильском ущелье (480 г. до н. э.). После гибели персидского флота при Саламине и бегства Великого Царя в Азию в Греции оставалась еще огромная армия царского зятя Мардония, осевшая на равнинах Беотии, среди городов, управлявшихся про-персидски настроенной аристократией. Эгейские волны бороздили корабли уцелевшей персидской эскадры. В то время афиняне, самые горячие патриоты общегреческого дела, без спора уступили командование на суше и на море спартанцам.

Во главе ополчений Эллинского союза встал Павсаний — племянник Леонида, опекун его малолетнего сына Плейстарха, приведший за собой из Лакедемона 10-тысячный контингент, ядро которого составляли 5000 спартиатов. В сентябре 479 г. союзное греческое войско во главе с Павсанием разгромило армию Мардония у беотийских Платей. По преданию, в тот же самый день на малоазийском берегу у мыса Микале спартанский царь Леотихид, предводительствовавший союзным флотом, опрокинул сошедшего с кораблей неприятеля и сжег стоянку персидских судов.

После изгнания персов из Европы флот Эллинского союза вел операции в Эгейском море, сражаясь за свободу островных и азиатских греков. Командование по-прежнему оставалось за Спартой, которую представляли Павсаний и его офицеры. В этом походе (478 г. до н. э.) глазам спартанцев открылся широкий мир со всеми своими сокровищами и соблазнами. Побывав на Кипре и Геллеспонте, они освободили большую часть острова Афродиты, захватили Византии, прикоснулись к богатствам азиатских городов. И тотчас обнаружилась несовместимость ликурговых нравов с чуждой им почвой. Прежде всего роковую, историческую роль сыграла исконная грубость спартанского характера. Павсаний и его приближенные обращались с вольными союзниками как со своими илотами. «С начальниками союзников, — рассказывает Плутарх, — Павсаний разговаривал всегда грубо и сердито, а простых воинов наказывал палками или заставлял стоять целый день с железным якорем на плечах. Никому не разрешалось раньше спартанцев набрать соломы на подстилку, принести сена коням или подойти к источнику и зачерпнуть воды — ослушников слуги гнали прочь плетьми…» (Плут. Арист. XXIII). В результате греческие моряки выгнали спартанского полководца из лагеря и отдали командование афинянам. И тогда рядом с Пелопоннесским союзом возник его будущий могущественный соперник — Афинский морской Союз, ставший впоследствии Афинской морской Державой.

Кроме того, под воздействием иноземных чар, особенно азиатского золота, началось нравственное разложение суровых спартанцев, в первую очередь — спартанских вождей. Этому явлению уделяется большое внимание в рассказе Непота. Павсаний, как мы увидим, променял лаконскую простоту на персидскую роскошь, пытался надолго обосноваться вдали от родины — сначала в Византии, затем в азиатских Колонах, и дошел в конце концов до государственной измены. В то же время победитель при Микале Леотихид, посланный воевать с фессалийскими городами, принял от противника взятку и, застигнутый сидящим на мешке с деньгами, бежал от суда за пределы Лаконики. Очевидно, не лучше вели себя и прочие военачальники, так как спартанские власти, попытавшись сначала заменить Павсания другими полководцами, вскоре перестали посылать за море своих командиров, заметив, что на чужбине бесконтрольная власть и деньги портят их военачальников (Фукид. I, 94; Плут. Арист. XXIII). Так закончился первый большой выход спартанцев в свет: Спарта, подобно улитке, выглянув наружу, поспешила втянуться в свой Пелопоннесский домик.

Второе решающее вмешательство Спарты в международную политику относится ко времени Пелопоннесской войны, особенно ко второму ее периоду, когда спартанцы противопоставили афинскому флоту свою эскадру, оснащенную на заемные персидские деньги (411–405 гг. до н. э.), вновь вырвавшись на простор Эгейского моря. В 407 и 405 гг. спартанским флотом, базировавшимся в Эфесе, командовал царский родственник Лисандр (сначала как адмирал-наварх, а затем как помощник наварха, исполняющий фактически роль главнокомандующего), назначенный сражаться с победоносным Алкивиадом. За два года этот не по лаконски гибкий и коварный политик приобрел себе сторонников во всех городах Малой Азии и вошел в тесную дружбу с персидским царевичем Киром, который как раз в это время управлял тремя малоазийскими сатрапиями (407–405 гг.). Увеличив спартанскую эскадру благодаря щедрым субсидиям перса, Лисандр сначала вытеснил с моря самого Алкивиада (см. выше о битве при Нотии), а затем, подловив удачу, уничтожил афинский флот у Козьей Речки, со славой окончив 27-летнюю Пелопоннесскую войну. При заключительной осаде Афин победитель при Эгоспотамах играл главную роль в компании царей Агиса и Павсания. Именно Лисандр принял капитуляцию города, срыл под звуки флейт Длинные стены и сжег афинские корабли в Пирее (апрель 404 г.).

После столь полной победы Спарта уже не хотела и не могла ограничить свой горизонт пределами Истмийского перешейка. Она оказалась в положении лидера и хозяйки всей Греции, и Лисандр, как глава заморской политики, учредил систему спартанской гегемонии в Элладе. Еще во время своего правления в Эфесе он создал сеть тайных олигархических союзов, охватившую все малоазийские города. После поражения Афин антидемократические клубы пришли к власти как в союзных Спарте городах, так и у «освобожденных» афинских подданных. Везде бразды правления вручались олигархическим десяткам (декархиям), укомплектованным не столько местной знатью, сколько местными авантюристами из числа лисандровых друзей — непопулярных среди сограждан и потому всецело преданных Спарте и лично своему благодетелю (Плут. Лис. XIII). Власть декархий охранялась пелопоннесскими гарнизонами под командованием спартанских офицеров-гармостов. Террор «десяток» и произвол спартанцев с самого начала исполнили горечью, по выражению одного писателя того времени, «сладкий напиток свободы», поднесенный грекам при уничтожении афинского господства.

В чистом виде лисандрова система продержалась недолго. Не прошло и года, как партия спартанских царей, обеспокоенная чрезмерным влиянием устроителя новых правительств, стала понемногу отзывать лисандровых гармостов, допуская, чтобы некоторые города установили у себя порядок по своему отеческому обычаю. Так при тайном содействии спартанского царя Павсания пала «тирания тридцати» в Афинах (октябрь 403 г.). В политике спартанских царей, какие бы личные страсти к ней ни примешивались, проступал старинный мотив воздержания от излишней власти за пределами Пелопоннеса, заметный в борьбе спартанских партий и впоследствии, но о полном возврате к исконной, сугубо пелопоннесской политике, не помышлял никто. В начале IV в. до н. э. с Лисандром и без него Спарта объединила и возглавила Элладу, казалось, на вечные времена. «Все греческие города беспрекословно повиновались приказаниям каждого лакедемонянина» (Ксен. Греч. ист. III, 1, 5.).

При втором выходе Спарты в широкий мир снова воскресли пороки, сгубившие Павсания. Вдали от надзора отечественных властей полномочный представитель Спарты был опьянен неограниченной властью над великим множеством людей и городов. Жестокое, деспотичное правление Лисандра в Эгеиде — один из основных сюжетов плутарховой биографии. Непот сосредоточивает внимание на его попытке захватить царскую власть в Спарте. Непосредственно после победы над Афинами все греки смотрели на спартанского полководца как на единственного владыку Эллады и впервые подобострастно обожествили смертного человека, повсеместно воздвигая ему алтари, слагая в честь него пеаны и справляя празднества — «лисандрии». Эти почести Лисандра на 100 лет предвосхитили официальный культ Александра Македонского и его преемников — эллинистических царей греко-восточных монархий.

Корыстолюбие, совратившее спартанских военачальников в эпоху ксерксова нашествия, не миновало и современников Лисандра, проявившись теперь не только в среде вождей, но и в глубинных недрах спартанского общества. Сам Лисандр оставался бессребреником старинного лаконского образца, но спартанские офицеры быстро приобрели дурную славу грабителей, а ближайшие соратники Лисандра Гилипп и Торак были официально осуждены за воровство (Плут. Лис. XVI, XIX). Спартанские власти, соблазнившись огромной добычей Лисандра, также изменили ликургову закону, приняв иноземные деньги в государственную казну. Правда, хранение монеты в частных домах строго запрещалось, но «страсть к деньгам не только не была уничтожена запрещением, наложенным на частных лиц, но вследствие разрешения, данного государству, крепко укоренилась… Всем было внушено стремление к богатству как к чему-то великому» (Плут. Лис. XVII).

Лисандр, виновник этих перемен, лишь условно может считаться разрушителем ликургова строя. Привезенные им богатства попали в Спарту в некотором смысле «в срок», ибо в его время «община равных» уже значительно разложилась сама по себе, вследствие естественных процессов, протекавших внутри спартанского государства. В конце V в. до н. э. на спартанской агоре, в пестрой многотысячной толпе, внимательный наблюдатель мог отыскать лишь около 40 спартиатов, сохранивших скромный ценз полноправных граждан. В пелопоннесском войске спартанцы исчислялись уже не сотнями гоплитов, но десятками офицеров; обычно в заморский поход с полководцем отправляли 30 помощников. В 400 г. до н. э. в Спарте был раскрыт большой заговор разоренных спартиатов, объединившихся с вольноотпущенными илиотами и периэками. В том же году закон эфора Эпитадея отменил неотчуждаемость спартанских клеров. Вся благородная каста «равных» воинов состояла теперь из 1,5–2 тыс. человек. Поставив этот маленький народ во главе Греции, Лисандр дал ему несметные богатства, превосходившие, по свидетельству Платона, запасы золота и серебра во всей Элладе.

Жизнь Лисандра оборвалась неожиданно, в разгар его честолюбивых интриг. Сначала он попытался править за спиной своего ставленника — царя Агесилая, получившего с его помощью престол и командование в Азии. Когда же Агесилай отстранил от себя не в меру влиятельного помощника, Лисандр задумал низвергнуть наследственную царскую власть в Спарте. В это время в Греции вспыхнула Беотийская война, переросшая затем в Коринфскую. В 395 г. до н. э. Лисандр выступил с войском в Беотию и пал там в сражении при Галиарте, не дождавшись подмоги второго царя — Павсания. Личные замыслы Лисандра остались неосуществленными, но как основатель спартанской гегемонии в Греции он, волею судьбы, оставил достойнейшего продолжателя своего дела в лице поставленного им на царство Агесилая.

Герой третьего жизнеописания Непота, 40-летний, исполненный сил воин вступил на престол в тот момент, когда Спарта достигла вершины своего могущества (около 401 г. до н. э.). В конце его долгого правления, продолжавшегося 41 год, сила и слава Спартанского государства рухнули навсегда. Агесилаю выпала участь стать последним великим царем классической Спарты, в которой еще сохранялась видимость ликурговых порядков. Потомки запомнили его как истинного спартиата по духу и образу жизни, как единовластного повелителя Греции в лучшие годы его правления (соправителями Агесилая были молодые цари, подчинявшиеся его влиянию), наконец, как предтечу Александра Македонского, намеревавшегося вести греческое войско в глубь Персии.

Восточный поход, открывающий царствование Агесилая, поразил воображение современников. Непосредственная его причина заключалась в том, что в конце Пелопоннесской войны Спарта ради персидских субсидий признала власть персов над городами Малой Азии, а затем, став хозяйкой греческого мира, должна была уничтожить позорное соглашение. К тому же спартанские власти официально поддержали мятеж Кира против его брата, законного царя Артаксеркса, так что с 401 г. Спарта находилась в состоянии войны с Персией. Военные действия в Азии начались после гибели Кира в 400 г., царская армия Агесилая высадилась в Эфесе весной 396 г. Казалось, что сбывается мечта греческих патриотов: через 100 лет после того, как Азия пошла походом на Европу, объединившиеся греки под началом своего вождя несли огонь и меч великой варварской державе. Экспедиция Агесилая пробуждала воспоминания о троянском походе, и сам царь перед отплытием на Восток, подражая Агамемнону, принес жертву в Авлиде.

Древние историки — Ксенофонт, Непот и Плутарх — уделяют восточному походу Агесилая много почтительного внимания, но странным кажется это знаменитое предприятие из дали времен. Даже поклонники спартанского царя исчисляли его успех не столько победами, сколько количеством награбленной добычи, шедшей на содержание армии, в составе которой было много наемников. Два года Агесилай почти беспрепятственно разорял городки и поля Фригийской сатрапии Фарнабаза. Вторжение в Лидию носило эпизодический характер, и хотя стартанцы одержали славную победу над азиатской конницей при Сардах, кампания опять-таки свелась к захвату добра и рабов. По-видимому, образ великого дела, оставшийся в античной историографии, складывался под воздействием мечты о походе Агесилая на Сузы и Экбатаны. Очевидцев событий мог вдохновлять недавний пример Кира, едва не опрокинувшего престол своего брата силами каких-нибудь 10 тыс. греческих наемников; историки же наших дней полагают, что для войны с персидским царем у Спарты не хватало ни людских, ни денежных ресурсов. Как бы то ни было, когда летом 394 г. эфоры отозвали Агесилая домой, царь подчинился беспрекословно.

Между тем спартанская гегемония в Элладе, не продержавшись и десяти лет, дала широкую трещину. Против Спарты выступили сильнейшие греческие государства, отведавшие горечь ее господства: исконные противники Лакедемона Афины и Аргос и такие верные в прошлом союзники, как беотийцы и коринфяне. Объединившись в лигу с центром в Коринфе, они перекрыли пути через Истм и вступили в сношения с персами. Ко времени отбытия Агесилая из Азии война перекинулась на море и в Европу. Против спартанской эскадры действовал флот Конона и Фарнабаза, а в Греции шла Коринфская война (395–378 гг.), питаемая персидским золотом.

На пути домой Агесилай, продвигавшийся от Геллеспонта по суше на юг, столкнулся с силами коринфской коалиции в Беотии. С большими потерями выиграл он тяжелый бой при Коронее. Накануне сражения в его стан пришла весть о победе Конона при Книде (август 394 г.). Море и Азия были разом потеряны для Спарты — почти все города малоазийского побережья и острова Эгейского моря тотчас изгнали ее гарнизоны.

В течение ближайших лет Спарта напрягала силы для восстановления своего авторитета в Греции. Агесилай, рыцарь спартанской гегемонии, увяз в изнурительных боях под Коринфом. Его успехи имели локальный характер, казна Спарты и терпение ее союзников истощались, в то время как Коринфская лига, пользующаяся персидскими субсидиями, наращивала силы. Коринф пережил погром олигархической партии и вошел в состав демократического Аргосского государства (392 г.). Афины, отстроив Длинные стены и флот, приступили к восстановлению своего морского союза. В городах Беотийского союза укрепились враждебные Спарте демократы.

Через 10 лет после того, как «новый Агамемнон» выступил против Персии, в спартанском правительстве взяла верх «мирная» партия, состоявшая из противников грандиозных военных амбиций. Она решилась замириться с персидским царем, чтобы, жертвуя честью, восстановить спартанское господство в Греции с помощью персов. Агесилай принял этот ход как горькую необходимость. В конце 387 — начале 386 г. спартанский наварх Анталкид, личный недруг Агесилая, заключил в Сузах мир, сгубивший, по выражению Плутарха, славу Спарты (Плут. Артакс. XXII). Спартанцы вновь отдали персам города и прибрежные острова Малой Азии, а персидский царь выступил как посредник общегреческого мира. Воюющим сторонам было предложено сложить оружие на условии признания автономии всех греческих городов-государств. Подразумевался роспуск союзов, требующих от своих членов обязательной поставки военных контингентов, т. е. Аргоссо-коринфской унии, Беотийского союза и пытающегося воскреснуть Афинского морского Союза. Гарантами договора становилась Спарта со своими формально автономными пелопоннесскими союзниками и Персия, сулившая стражам «царского мира» помощь людьми и деньгами.

Когда поток персидского золота потек вспять, греки сложили оружие. В 386 г. до н. э. закончился первый, «романтический» период спартанской гегемонии, овеянный славой восточного похода. Первенство Спарты в Элладе было восстановлено в подмоченном виде, но в течение 15 последующих лет послы большинства греческих государств раболепствовали перед троном Агесилая (Плут. Агесил. XXVII). В этот исторический период, протекавший под знаком Антал-кидова мира (387–371 гг.), спартанский царь, лично человек великодушный и добрый, навязывал повсюду волю Спарты с грубостью, напоминающей произвол Лисандра. В ряду деяний спартанской политики этого времени числится разрушение стен Мантинеи (384 г.), насаждение олигархии во Флиунте (381–379 гг.), разрушение союза Халкидских городов (382–380 гг.), роспуск Беотийского союза, а затем незаконная оккупация Фив и других крупных городов Беотии (282 г.), попытка захватить афинский Пирей (378 г.). Насилие само породило мстителя в лице восставших фиванцев и возрожденного ими Беотийского союза (379 г.). В 70-х гг. IV в. Спарта упрямо добивалась усмирения Беотии, снова и снова отправляя в карательные экспедиции своих утомленных бесконечными войнами союзников. Агрессивная воля Агесилая перевешивала и ропот пелопоннесских солдат, и критику «мирной» партии, и пассивное противодействие молодого царя Клеомброта.

В 371 г. до н. э. имперская политика Агесилая достигла апогея и тут же претерпела полный и окончательный крах. На съезде греческих государств в Спарте престарелый царь собственной рукой вычеркнул имя фиванцев из обновленной хартии царского мира, а уже через 20 дней спартанская армия, включающая в себя чуть ли не половину всех полноправных спартиатов, потерпела сокрушительное поражение при беотийских Левктрах. Победитель Эпаминонд не без основания утверждал впоследствии, что одной этой битвой он освободил всю Грецию: гегемония Спарты мгновенно рухнула даже в пределах ее исконных владений, сразу после Левктр начался распад Пелопоннесского союза.

В 60-х гг. IV в. до н. э. победоносные фиванцы совершили четыре похода в Пелопоннес, создали на границах Лаконики независимое объединение аркадских городов, дважды осаждали самое Спарту и, наконец, нанесли Спартанскому государству смертельный удар, отторгнув от него Мессению, питавшую многие спартанские семьи. На глазах 75-летнего Агесилая Спарта навсегда вышла из числа ведущих государств греческого мира. Закат жизни бывшего владыки Эллады совпал с закатом его отечества.

Даже в этих крайних обстоятельствах, «упустив из своих рук столько городов и такую власть на суше и море» (Плут. Агесил. XXXV), Агесилай продолжал сражаться за возрождение былой Спарты. Остатки его энергии сосредоточились на попытках вернуть Мессению. Спарта отвергла все международные соглашения, признающие независимость этой области. Без союзников, без средств Агесилай опустошал пограничные мессенские области, занимая деньги у друзей (Плут. Агесил. XXXV). Наконец, ради пополнения военной казны, 80-летний спартанский царь пустился искать счастья за море, официально — как командированный полководец Спарты, фактически — как заурядный наемник. Унижение спартанского царя было зримым выражением участи его государства. Тот, кто 30 лет назад собирался вести греков на столицу Персидской державы, воевал теперь с персидским царем за жалованье мятежного сатрапа Фарнабаза (364 г.) и египетских царей Таха и Нектанеба (361–360 гг.). Когда Агесилай умер на пути из Египта домой 84 лет от роду, на 42 году правления, вместе с ним сошла в могилу эпоха великой Спарты.

 

Беотия в IV в. до н. э. К жизнеописаниям Эпаминонда и Пелопида

В первое столетие греческой классики (V в. до н. э.) два великих лидера Эллады — Афины и Спарта затмевали силой и славой все греческие государства, подчиняя своему влиянию большую часть эллинского мира. В начале IV в. до н. э. рядом с ними внезапно объявился третий претендент на первенство: Беотийский союз, возглавляемый Фивами, стал высылать свою армию далеко на север и юг Балканского полуострова, определяя судьбы многих городов и племен. Бурно вырвавшиеся вперед Фивы оставались одним из сильнейших государств Греции вплоть до роковой битвы при Херонее (338 г. до н. э.), в которой греки проиграли свою свободу Македонии, но самый славный период фиванской истории (379–362 гг. до н. э.) приходится на время жизни непотовых героев.

Беотия — область средней Греции, богатая древними преданиями. Здесь, в Фивах, родились Дионис и Геракл, в окрестностях Феспий увял над ручьем Нарцисс, на склонах Киферона охотился Актеон, на Геликоне пас овец и слагал песни крестьянин-поэт Гесиод. С незапамятных времен на плодородных равнинах Беотии располагалось множество больших и малых городов. Их основатели — автохтонные племена аонов, абантов, гиантов, минийцев — были отчасти вытеснены, отчасти поглощены переселившимися из Фессалии беотянами, продвинувшимися в среднюю Грецию через Фермопильское ущелье, по преданию — 60 лет спустя после Троянской войны. Пришельцы и туземцы не разделились на классы господ и тружеников, как это случилось в Фессалии и Лаконике; с начала железного века в Беотии образовалось однородное население, говорившее на эолийском наречии. Характерной фигурой беотийской земли стал свободный, зажиточный крестьянин, сражавшийся в тяжелых доспехах гоплита.

Соседи-афиняне имели обыкновение подшучивать над мужицкой неповоротливостью и тупостью беотийцев. Считалось, что тяжеловесное беотийское племя не блещет ни умом, ни талантом. В самом деле городская культура беотийцев далеко отставала от уровня блистательных Афин, но тем дольше процветало их крестьянское, народно-песенное творчество. Беотия почиталась как любимая страна муз, водивших хороводы на склонах Геликона, и как родина искусных флейтистов, срезавших особый, флейточный тростник на берегах Копаидского озера. В начале и в конце античной истории она подарила миру трех гениев — Гесиода, Пиндара и Плутарха. Общепризнаны были добронравие и консервативность беотян, их приверженность к «отеческим порядкам» и древним учреждениям. Беотянки имели репутацию женщин изящных, независимых и наделенных поэтическим даром. Славились беотийские поэтессы, особенно победительница Пиндара — прекрасная Коринна.

В туманные героические века городами Беотии правили цари. Самые могущественные царства образовали минийцы Орхомена и кадмеи, основавшие Фивы. Согласно легенде, в те сказочные времена финикиец Кадм — изобретатель алфавита, брат Европы, странствуя в поисках похищенной сестры, достиг беотийского берега, сразил дракона — хозяина фиванской земли, вырастил из его посеянных в землю зубов воинов-спартов и построил Кадмею — крепость семивратных Фив.

К VIII в. до н. э. династии беотийских городов сошли на нет, власть сосредоточилась в чрезвычайно узком кругу старинных знатных родов: в Фивах, например, было 5 аристократических семей, ведущих происхождение от кадмовых спартов, в Феспиях высшие должности занимали представители 7 домов. Не ранее VII в. образовался военный союз беотийских городов во главе с Фивами. Члены его сохраняли полную автономию и даже воевали между собой, так что крупные города расширяли свои владения, поглощая малых соседей. Единственной общесоюзной властью была коллегия полководцев беотархов, представлявших отдельных участников коалиции.

При нашествии Ксеркса беотийская знать держала сторону персов, и после победы греков под Платеями ее активные деятели поплатились жизнью за измену общегреческому делу. С тех пор засилие беотийской аристократии кончилось навсегда. В городских советах, заменявших народные собрания, стали распоряжаться «всадники» — богатейшие владельцы полей и стад. В оппозиции к ним стояли «гоплиты», стремившиеся допустить к власти крепких беотийских крестьян. Обе политические группировки не отличались социальной однородностью: как и в Афинах, в той и другой партии видную роль играли выходцы из старой знати; «всадники», ревнители древних традиций, пользовались уважением беотийского крестьянства. Во внешней политике «всадники» ориентировались на олигархическую Спарту, «гоплиты» — на демократические Афины. В начале 1-й Пелопоннесской войны (457–445 до н. э.), после того как беотяне проиграли Афинам сражение при Энофитах, Беотийский союз был распущен. В течение 10 лет Беотия подчинялась афинскому влиянию, выразившемуся в насильственной демократизации ее городов. Навязанные иноземцами порядки вызвали в конце концов взрыв общенародного возмущения, приведший к свержению проафинской партии «гоплитов». В 446 г. Беотийский союз возродился под руководством «всаднической» партии, правившей до конца V в. Беотийскую политику этого времени отличал дух непримиримой вражды к афинянам. В конце 2-ой Пелопоннесской войны при капитуляции Афин фиванцы настаивали на разрушении великого города Эллады.

С 446 г. на протяжении 60 лет (до 386 г.) Беотийский союз оставался федерацией полисов, сохранявших свое особое гражданство. Полномочными участниками объединения в начале IV в. выступали 10 крупнейших городов: Фивы, Орхомен, Феспии, Танагра, Галиарт, Лебадея, Коронея, Акрефия, Копы, Херонея. Везде на местах при отсутствии народных собраний (редкая черта для греческого мира!) правили обширные советы, делившиеся на 4 секции, и такие же общебеотийские «Четыре Совета» являлись высшим законодательным органом Беотийского союза. Исполнительная союзная власть принадлежала, как и встарь, коллегии беотархов, пользовавшихся большими полномочиями в военных и в гражданских делах. Общесоюзные органы заседали в Фивах, задававших тон беотийской политике.

Влияние «всадников» преобладало до конца 2-ой Пелопоннесской войны (404 г.), пока грубая гегемония Спарты не вызвала разочарования многих ее друзей и союзников. Как мы помним, вскоре после поражения Афин беотяне, переменив фронт, оказали помощь афинским эмигрантам, способствуя падению режима 30 афинских «тиранов». В 395 г. беотийские демократы спровоцировали конфликт между фокидянами и локрами, положивший начало Коринфский войне. Военные действия почти не затронули территорию Беотии, поскольку силы Коринфской лиги, блокировав Истм, не пропускали спартан ское войско в среднюю Грецию, но Анталкидов, или «царский», мир (387–386 гг.) оказался равным самому страшному поражению: согласно пункту об автономии, Беотийский союз был вновь распущен; Спарта как хранительница «царского мира» существенно перекроила внутренние границы Беотии, восстановив свободу мелких аннексированных городков. С 386 г. партийная борьба в беотийских городах обострилась, некогда умеренные «всадники» и «гоплиты» перерождались в крайних олигархов и радикальных демократов.

В 382 г. должность полемархов в Фивах исполняли непримиримые противники — демократ Исмений и олигарх Леонтиад. В августе через город проходил спартанский отряд, направлявшийся на побережье Фракии, где Спарта воевала с союзом Халкидских городов. Леонтиад уговорил спартанского командира Фебила завернуть по пути в неохраняемый фиванский акрополь и поставить там гарнизон в поддержку фиванским друзьям Спарты. Когда это свершилось, многие демократы в панике бежали из города, Исмений был схвачен и казнен в Спарте. В Фивах сразу переменилась власть, причем установилось не традиционное правление «всадников», но «господство немногих властителей» (Ксен. Греч. ист. 4, 46), напоминающее тиранию. С этих событий начинается биография Пелопида у Непота.

Три с половиной года правили олигархи в Фивах, поддерживая добрые отношения с Лакедемоном, когда однажды непогожим декабрьским вечером отряд молодых эмигрантов во главе с Пелопидом и Мелоном под видом ватаги крестьян или охотников вошел в город и соединился со своими единомышленниками. «Тираны» Леонтиад и Архий пали под кинжалами заговорщиков. Народ, поддержавший восстание, осадил Кадмею, и спартанскому гарнизону пришлось покинуть крепость на условии свободного выхода (декабрь 379 г. до н. э.).

Романтическая история освобождения Фив, полная захватывающих эпизодов, подробно изложена у Ксенофонта (Греч. ист. V, 4, 1–2) и Плутарха (Пелоп. VII–XIII). Лаконичный Непот посвятил ей целых две главы. Древних авторов волновал не столько крутой поворот Фиванской истории, сколько его не столь отдаленное следствие — крушение гегемонии Спарты в Элладе.

Но вначале никто не предвидел великого будущего фиванской свободы. После переворота в остальных городах Беотии удержались у власти олигархи, просившие спартанской помощи. Еще зимой 379–378 гг. молодой спартанский царь Клеомброт привел в Беотию пелопоннесский отряд, бесполезно простоявший в фиванской области 16 дней. В летние военные кампании 378 и 377 гг. владения фиванцев разорял многоопытный Агесилай. Битвы той поры носили характер эпизодических стычек, не имевших серьезных последствий. В крупных городах Беотии (Орхомен, Феспии, Танагра) стояли спартанские гарнизоны и кипела ожесточенная борьба партий, в которую спартанцы не осмеливались вмешиваться (Ксен. Греч. ист. V, 4, 55). Затем наступило двухлетнее затишье: в 376 г. Агесилай заболел, а Клеомброт, мало расположенный к войне (Плут. Агесил. XXVI), не смог пройти через охраняемые противником тропы Киферона; в 375 г. спартанцы собирались добраться до Беотии по морю, но их связала афинская эскадра Тимофея. В эти два года был восстановлен Беотийский союз. «Так как враги, — сообщает Ксенофонт, — не вторгались в. Фиванскую область ни в том году, когда во главе войска стоял Клеомброт, ни в следующем, когда Тимофей со своим флотом обогнул Пелопоннес, фиванцы стали без всяких опасений совершать походы на беотийские города, и им удалось снова присоединить их к себе» (Греч. ист. V, 4, 63). К 371 г. вне Беотийского союза оставался один Орхомен, где всегда была сильна «всадническая» партия. Фиванцы сами перешли в наступление, совершая набеги на спартанских друзей — фокидян. Уже не в Беотию, а в Фокиду перевезли спартанцы на судах армию Клеомрота накануне решающих событий.

Правившие в Фивах освободители восстановили Беотийский союз в преображенном, демократическом виде. Впервые в беотийских городах появились народные собрания, политические права перестали зависеть от имущественного ценза, солдаты, по-видимому, стали вооружаться за счет казны. Союз утратил федеративный характер, превратившись в единое государство, наподобие Аттики. Фиванские власти преобразовались в правительственные органы всей Беотии, житель любого беотийского города получил право голосовать в фиванском Народном Собрании, избираться в фиванский Совет и претендовать на участие в коллегии 7 беотархов. С этого времени наименования «фиванцы» и «беотийцы» фактически стали совпадать. Герои Непота принимали самое непосредственное участие в событиях 70-х гг. Пелопид, ежегодно избираемый беотархом, был застрельщиком сражений со спартанцами и олигархами беотийских городов (Плут. Пелоп. XV). Участник демократической эмиграции, член фиванского правительства с момента освобождения города, он, несомненно, принадлежал к активным творцам нового, демократического Беотийского союза. Впоследствии, по свидетельству Полибия, Пелопид убеждал своего друга Эпаминонда встать на защиту народовластия не только у фиванцев, но и у прочих эллинов (VIII, I, 7).

Медленнее и незаметнее восходила к зениту слава Эпаминонда. Впервые он был избран беотархом в 371 г., около 40 лет от роду, и лишь тогда официально приобщился к управлению Беотийским союзом. До этого, стоя в стороне от политики, он вел деятельную, но скромную жизнь небогатого благородного аристократа, философа и воина, пользующегося большим влиянием среди молодежи, воспитанной в палестрах. Круг общения Эпаминонда представлял собой совершенно особенный мир — чисто мужское, мужественное содружество, счастливо соединявшее аристократический культ доблести с духом демократии и патриотизма. Представление о воинственных товариществах той поры дает фиванский «священный отряд», сформированный вскоре после освобождения Фив. Он состоял из 300 юношей самого знатного происхождения, исповедующих закон возвышенной дружбы-любви. Молодые воины вступали в отборное войско парами, принося клятву над могилой Иолая не пережить друг друга. Поклоняясь красоте, а также добродетели и доблести как высшему проявлению красоты, они бились с неистовой отвагой и считались непобедимыми до того дня, когда, сражаясь за свободу Греции при Херонее, полегли на месте все до одного. «Священный отряд» был своего рода гвардией патриотической фиванской молодежи тех лет, увлеченной идеалами героизма и духовной любви, а Эпаминонд, бедный и доблестный как спартанец, — ее кумиром. В год решающей битвы со Спартой уже ощущалось недосягаемое превосходство его военного гения, и он вступил в коллегию беотархов, по признанию большинства, как первый среди равных.

С начала 70-х гг. Спарта воевала не только с фиванцами, но и с восстановленным в 378 г. Афинским морским Союзом, членом которого формально считались Фивы. В июле 371 г. по инициативе афинян и спартанцев представители греческих государств собрались в Спарте для очередного всеобщего замирения на условиях обновленного «царского мира». Конгресс происходил при грозном предзнаменовании: «После того, как лакедемоняне имели гегемонию в Элладе в течение почти пятисот лет, божество предсказало конец их власти» (Диодор. XV, 50, 2) — на небе появилась яркая комета, предвестница великих перемен.

Председательствовал в собрании сам великий Агесилай, горевший ненавистью к фиванцам. С помощью «царского мира» он добивался на этот раз либо роспуска строго централизованного Беотийского союза, либо, в случае отказа фиванцев подчиниться требованию автономии, — полной их изоляции. Поначалу совещание шло гладко: многие греческие государства были недовольны политикой Спарты, но никто не осмеливался свободно высказать свое мнение. Неожиданно фиванский посол Эпаминонд произнес великолепную страстную речь, изобличавшую тиранию Спарты в Элладе. Затем он вступил в спор с Агесилаем из-за подписи под текстом мирного договора: поставив сначала имя «фиванцев», на другой день он пожелал исправить его на «беотийцев». В ответ на требование Агесилая дать свободу беотийским городам, Эпаминонд предложил, чтобы Спарта в свою очередь предоставила автономию периэкским городам Лаконики. Агесилай в гневе вскочил с места и тут же вычеркнул фиванцев из хартии. Фивы, как он и рассчитывал, остались в изоляции, но успех был куплен дорогой ценой: речь Эпаминонда запала в душу спартанских союзников, подготовив развал Пелопоннесского союза.

Заключив мир со всеми греческими государствами, Спарта всеми силами обрушилась на своего главного и единственного врага. Большая царская армия, стоявшая в Фокиде, получила приказ пересечь беотийскую границу. Из 1,5–2 тыс. полноправных спартанских граждан выступили в поход не менее 700 воинов-спартиатов. Все спартанское войско вместе с союзниками насчитывало 10 тыс. гоплитов.

Уже через 20 дней после конгресса в Спарте противники сошлись у городка Левктры в феспийской области. Спартанскую армию возглавлял царь Клеомброт, фиванцами командовали 6 беотархов, среди которых наибольшим авторитетом пользовался Эпаминонд. Мало кто сомневался в поражении фиванцев, собравших лишь около 6 тыс. бойцов; ополчения некоторых беотийских городов были столь ненадежны, что Эпаминонд распустил их по домам. Выступление армии из Фив происходило при дурных приметах: слепой глашатый выкликал в воротах объявление о розыске беглых рабов (фиванцы могли истолковать себя как «беглых рабов» Спарты); лента с сигнального копья, сорванная ветром, обвилась вокруг спартанского надгробия; пауки заткали двери храма Деметры. Только уверенность Эпаминонда и боевой дух преданной ему молодежи преодолели суеверный страх граждан.

Спартанцы рвались в бой, их царь горел желанием смыть с себя позор прежних неудач. Фиванские беотархи колебались: Эпаминонд, настаивавший на сражении, получил перевес благодаря поддержке трех коллег и Пелопида, командовавшего «священным отрядом». 5 августа 371 г. до н. э. произошла знаменитейшая битва при Левктрах. Как говорили впоследствии спартанцы, Эпаминонд сражался не по правилам. Обычно оба противника сосредоточивали лучшие силы на правом крыле, чтобы, разгромив слабейшую, левую сторону вражеского войска, атаковать с фланга его отборную часть. Уступая неприятелю в живой силе, Эпаминонд сделал ставку на стремительный удар в «сердце» врага, применив тактику «левого косого клина». Правый фланг он отдал союзникам беотянам, приказав им податься несколько назад, а своих фиванцев поставил на левом фланге, против Клеомброта, построив их выдвинутой вперед, глубокой колонной в 50 рядов. Этот строй, напоминающий таран, должен был обрушиться на цвет вражеского войска и решить исход боя до того, как многочисленные спартанские союзники успеют потеснить беотян. Острие штурмовой колонны образовал «священный отряд» Пелопида, возглавил атаку сам Эпаминонд.

Спартанцы стояли, как всегда, насмерть. Более половины их отряда, около 400 гоплитов, полегли на поле боя, впервые в истории Спарты погиб в сражении её царь. Только после того, как пал смертельно раненый Клеомброт, лакедемоняне дрогнули и обратились в бегство. Побежденные нашли спасение за лагерными укреплениями и были вынуждены официально признать свое поражение, запросив о выдаче павших. Опасаясь, что спартанцы припишут неудачу пелопоннесским союзникам, Эпаминонд распорядился, чтобы каждый отряд вражеского войска хоронил своих воинов отдельно: так весь свет узнал о позоре непобедимых ранее спартиатов. Фиванцы поставили на поле боя славный трофей.

Поражение Спарты произвело огромное впечатление на греков и варваров. В Пелопоннесе ей сразу же изменили старейшие ее союзники — аркадские города, в которых возникло движение за создание независимого, демократического Аркадского союза. Фиванцы, напротив, обрели много друзей: у себя дома они покорили Орхомен, вступили в союз со многими государствами Средней Греции (Фокида, обе Локриды, Этолия, города острова Эвбеи), вошли в Дельфийскую амфиктионию и установили контроль над Фермопильским проходом. Севернее Фермопил их послы и войска стали вмешиваться в дела Фессалии и Македонии. Наконец, далеко на Востоке на Беотийский союз стали смотреть как на сильнейшую державу Эллады: в 367 г., через 20 лет после Анталкидова мира, на съезде греческих посольств в Сузах персидский царь обласкал фиванского посланника Пелопида, выказав демонстративную холодность первому творцу «царского мира». Не вынеся крушения своей политики, Анталкид покончил с собой.

После победы при Левктрах фиванцы устремились в Пелопоннес, чтобы добить смертельно раненого врага. За 5 последующих лет Эпаминонд совершил 3 похода за Истм, довершая развал Пелопоннесского союза. Первое вторжение фиванской армии в Пелопоннес произошло по призыву аркадян, подвергшихся карательному набегу Агесилая (лето 370 г.). К фиванцам присоединились ополчения Аргоса, Элей и аркадских городов, и в декабре 370 г. 70-тысячная армия союзников четырьмя колоннами вторглась в Лаконику. «К этому времени доряне занимали Лакедемон уже в продолжение не менее 600 лет, и за весь этот период еще ни один враг не отважился вступить в их страну; беотийцы были первыми врагами, которых спартанцы увидели на своей земле и которые теперь опустошали ее — ни разу дотоле не тронутую и не разграбленную — огнем и мечом, дойдя беспрепятственно до самой реки и города» (Плут. Агесил. XXXI). Некоторое время Эпаминонд простоял за рекой против Спарты, так и не решившись переправиться через холодный, разлившийся Эврот. Воины Агесилая заняли оборону на противоположном берегу у границ города, не поддаваясь попыткам выманить их на битву. В лишенной стен Спарте царил переполох, поднятый женщинами, никогда не видевшими дыма вражеских костров. Однако в конечном счете «поток и вал войны» обрушился лишь на неукрепленные селения Лаконики. Вскоре обремененные добычей союзники разошлись по домам, а фиванцы, испытывая недостаток в продовольствии, отступили в Аркадию. Началась мирная, созидательная часть эпаминондова похода. Загнанные в угол спартанцы сразу без боя утратили Мессению — житницу своего государства. По инициативе фиванского полководца были основаны два города: Мессена — столица освобожденных илотов, и Мегалополь («Великий город») — центр новой, объединенной и демократической Аркадии. Некоторые историки отрицают участие Эпаминонда в основании аркадской столицы, но поводом для сомнения служит лишь ненадежная хронология Диодора. Павсаний, пользовавшийся утерянным плутарховым «Эпаминондом», сообщает, что фиванский вождь не только соединил будущих обитателей Мегалополя, но, покидая Пелопоннес, оставил для охраны строительных работ тысячу фиванских воинов во главе со своим другом Памменом (VIII, 27, 2). Таким образом, и от Пелопоннесского союза, и от самого тела Спартанского государства были отторгнуты два больших куска, и на самых границах Лаконики образовались два непримиримых врага Спарты. Вся кампания Эпаминонда, потрясшая Пелопоннес, продолжалась 85 дней.

В это время Афины, напуганные ростом фиванского могущества, вступили в союз со Спартой и направили ей подкрепление. Афинское народное ополчение во главе с Ификратом вторглось в Аркадию, оттянув на себя часть эпаминондовых союзников, а затем безуспешно пыталось перерезать фиванцам обратный путь через Истм. В начале следующей кампании 20-тысячная армия Хабрия вместе со спартанцами заняла оборону позади рвов и палисадов, перегородивших дорогу в Пелопоннес.

Второй поход Эпаминонда последовал за первым без перерыва. Летом 369 г. он двинулся в Арголиду, намереваясь «освободить» Коринф. Новую громкую славу принес ему блестящий штурм вражеских заграждений на Истме, подробно описанный в Исторической библиотеке Диодора (XV, 68), но в целом кампания не оправдала надежд: осада Коринфа кончилась безрезультатно, только сдача крупного северного города Сикиона, принявшего в свои стены фиванский гарнизон, в какой-то мере оправдала затраченные усилия.

В конце малоуспешного похода начались раздоры внутри антиспартанской коалиции. Аркадяне, спокойно подчинявшиеся ранее фиванскому руководству, стали требовать поочередного командования. В следующем году они вели малую войну со спартанцами, не обращаясь за помощью к Эпаминонду. Невзирая на фиванские гарнизоны, стоявшие в некоторых аркадских городах, внутри Аркадского союза усилилась олигархическая лаконофильская партия, противившаяся централизаторской политике Мегалополя. В то же время занятые своими интересами элейцы ввязались в пограничные споры с аркадянами и перешли на сторону Спарты. Неизменно верными Фивам оставались лишь Аргос — исконный враг Спарты, и Мессения — страна бывших илотов.

В 366 г. Эпаминонд двинулся в Пелопоннес в третий раз, надеясь подкрепить пошатнувшийся авторитет фиванцев новыми успехами. На этот раз он замыслил отторгнуть от Пелопоннесского союза города северной прибрежной области Ахайи, имевшие аристократическое устройство. При появлении фиванской армии ахейцы изъявили покорность на условии сохранения своих традиционных порядков, но, когда Эпаминонд, удовлетворившись бескровной победой, увел армию домой, аркадские демократы подняли бунт, требуя преобразования ахейских учреждений по своему образцу. Фиванское правительство, дорожившее расположением союзников, направило в ахейские города гарнизоны для поддержки народной партии. В результате в Ахайе разразилась короткая, но ожесточенная гражданская война, кончившаяся торжеством аристократической парии. Ахейцы изгнали фиванские отряды и вновь стали ревностными союзниками Спарты. Вскоре после этого глава Аркадского союза Ликомед, стремясь избавиться впредь от фиванской опеки, заключил, союз с Афинами (около 365 г.). Накануне этого события знаменитый афинский оратор Каллистрат и не уступающий ему в красноречии Эпаминонд наперебой доказывали превосходство своих государств перед Народным Собранием Мегалополя.

Пока Эпаминонд сражался на юге, его верный друг Пелопид возглавлял северное направление фиванской политики. В 70-х г. фиванцы поддерживали дружеские отношения с могущественным ферским тираном Ясоном, объединившим под своей властью почти всю Фессалию. Вскоре после битвы при Левктрах Ясон погиб, и старый союз распался. В начале 60-х гг. Фивы оказали военную и дипломатическую поддержку фессалийским городам, на свободу которых покушались, с одной стороны, тираны Фер, наследники Ясона, с другой — македонские цари. В 369 г., когда Эпаминонд штурмовал заграждения Хабрия на Истме, Пелопид провел фиванскую армию через Фермопилы, загнал ферского тирана Александра в его владения и как авторитетный посол уладил династические распри при македонском дворе, уведя одновременно в Фивы 30 юных заложников для обеспечения мира. Среди этих знатных мальчиков находился царский брат Филипп (впоследствии — отец Александра Македонского), поселившийся в доме Паммена или по иной, мало достоверной версии — под крышей самого Эпаминонда. Как бы то ни было, будущий преобразователь македонской армии с юности приобщился к опыту знаменитых фиванских полководцев.

В следующем году беотархи Исмений и Пелопид попытались таким же дипломатическим образом диктовать свою волю Александру Ферскому, но жестокий тиран, признававший лишь доводы силы, бросил безоружных послов в темницу. Осенью 368 и весной 367 г. беотийская армия дважды приходила на выручку своим вождям. В обоих походах участвовал Эпаминонд — сначала как простой гоплит, спасший армию в критической ситуации, затем — как грозный полководец, принудивший врага замириться и выдать пленных.

К середине 60-х гг., благодаря победам Эпаминонда и Пелопида, фиванское влияние простиралось от границ Македонии до берегов Мессении. На вершине успеха фиванцы воздерживались от грубого насилия, характерного для спартанской политики, но борьба за первенство или, по традиционным представлениям греков, за гегемонию была им не чужда. Великодержавные претензии Фив откровенно проявились на вышеупомянутых переговорах в Сузах в 367 г. Пелопид прямо пошел тогда по анталкидовым стопам, пытаясь навязать Греции очередной «царский мир», подрывающий силу фиванских конкурентов: по его условиям афиняне должны были вытащить на сушу свои корабли, а спартанцы — признать потерю Мессении. Афинские и спартанские послы возроптали сразу же перед лицом персидского царя. Позже, на съезде антиспартанской коалиции в Фивах, все фиванские союзники отказались присягнуть позорному договору, а делегация аркадян демонстративно покинула совещание. Ни с чем вернулись и фиванские послы, ездившие с царской грамотой по отдельным городам: фиванско-персидский союз не устрашил греков, но лишь напомнил им о предательской политике беотян во время Ксерксова нашествия. Поскольку Спарта выбыла из числа возможных гегемонов, «Пелопидов мир» был направлен главным образом против Афинского морского Союза. Так или иначе, состязаться с морской Державой можно было только на море. В этом смысле Эпаминонд советовал фиванцам «перенести в Кадмею пропилеи афинского акрополя». Когда аркадяне переметнулись к Афинам, он уговорил фиванское Народное Собрание вотировать чрезвычайный налог на строительство 100 триер. В 364 г. Эпаминонд повел новорожденный фиванский флот в плавание и, хотя экспедиция носила пробный, демонстративный характер, оторвал от Афинского Союза Византии и завязал дружбу с Родосом и Хиосом. На этом кончились успехи фиванской эскадры: тревожные события на суше вновь превратили ее адмирала в сухопутного стратега, а скорая гибель Эпаминонда положила конец его великим планам.

В том же году во время очередного похода против Александра Ферского пал в бою Пелопид. Одновременно разыгралась трагедия внутри Беотийского союза: был раскрыт заговор орхоменских «всадников», и союзное беотийское войско разрушило древнейший город своего племени, перебив или продав в рабство все его население. Вернувшись из плавания. Эпаминонд оплакал смерть друга и осудил жестокую расправу над Орхоменом, а между тем в Пелопоннесе назревали события, увлекшие его в последний роковой поход без возврата.

Вражда демократов и олигархов расколола Аркадию надвое. Обе партии наперегонки засылали посольства в Фивы: демократы, опиравшиеся на Тегею, звали на помощь беотийское войско; аристократы, преобладавшие в Мантинее, просили фиванцев воздержаться от вторжения в Пелопоннес. Обстановка накалилась после того, как начальник фиванского гарнизона, стоявшего в Тегее, арестовал во время праздника многих аркадских олигархов. Хотя под давлением общественного мнения ему пришлось выпустить заключенных и принести извинения, обиженная партия требовала в Фивах его казни. Эпаминонд дал послам резкий ответ: одобрив действия тегейского коменданта, он заявил, что разберется в аркадских делах лично. В 362 г. фиванская армия совершила четвертый поход в Пелопоннес. Теперь на стороне фиванцев стояли аргосцы, мессенцы и аркадские демократы Тегеи и Мегалополя, против них объединились спартанцы, элейцы, ахейцы и аристократическая партия аркадских городов во главе с Мантинеей.

Два дерзких предприятия Эпаминонда прославили его последнюю кампанию. Сначала, когда Агесилай выступил для соединения со своими союзниками к Мантинее, Эпаминонд, разминувшись со спартанцами, совершил стремительный ночной бросок в сторону их обезлюдевшего города. Если бы некий перебежчик не известил вовремя спартанского царя, Эпаминонд взял бы Спарту «как беспомощное гнездо». Его солдаты успели уже, перейдя Эврот, прорваться по улицам до городской площади, когда подоспевший Агесилай бросил своих людей в бой и с мужеством отчаяния отстоял город. Утратив преимущество внезапного нападения, Эпаминонд столь же поспешно вернулся в Тегею и тут же применил уловку ночного марша во второй раз. Поскольку спартанские союзники, устремившиеся на помощь Спарте, были еще в пути, Эпаминонд выслал своих всадников для захвата беззащитной Мантинеи. И на этот раз только случай сорвал безошибочный расчет фиванского полководца: к полудню следующего дня его конница была уже у цели, но как раз в этот момент в Мантинею вступили афинские всадники, спешившие со стороны Истма. Ринувшись с ходу в бой, они прикрыли незапертый, беспечный город.

Через несколько дней к Мантинее подтянулись войска обеих коалиций, и 27 июля 362 г. две большие армии вступили в решающий бой. На этот раз преимущество в силе было на стороне Эпаминонда: под его началом сражались 30 тыс. гоплитов из Пелопоннеса и средней Греции. Противники выставили около 20 тыс. бойцов. Известно, что фиванцы вновь прибегли к тактике прямого решающего удара, выстроившись на левом крыле, против лакедемонян; самый же ход битвы описывается в источниках неточно. По признанию Полибия, мастера военного дела, Мантинейская битва имела весьма запутанный характер. Достоверно лишь, что крыло Эпаминонда успешно теснило противника, когда фиванский вождь получил смертельную рану, после этого наступление фиванцев на левом фланге приостановилось, а на правом, где аргосцы бились с афинянами, взял верх неприятель. В конечном счете ни одна из сторон не смогла объявить себя победительницей. Хоть друзья умирающего Эпаминонда сообщили ему о победе, на деле оба противника поставили на поле боя трофеи и разошлись с ничейным результатом.

Два благородных друга, Эпаминонд и Пелопид обрели могилу в чужой земле, на месте своих побед. Пелопид был похоронен в Фессалии, Эпаминонд — на поле Мантинейской битвы. Гробницу фиванского полководца, не проигравшего ни одного сражения, отметила скромная стела, увенчанная его доблестным щитом.

После битвы при Мантинее все Пелопоннесские государства, кроме Спарты, замирились на условии status quo, признав независимость Мессении. Спартанцы, как и предвидел Эпаминонд, увязли в пограничных стычках с аркадянами и мессенцами. Аркадский союз разделился на две части: северную — с центром в Мантинее и южную — со столицей в Мегалополе. Фиванцы, истощившие силы и средства Беотийского союза, простились с мечтой о гегемонии, ограничив свою политику пределами средней Греции. В 50-х гг. III в. их энергия растрачивалась в столкновении с Фокидой. В это время за Фермопилами фиванский воспитанник Филипп, занявший македонский престол, перехватил дело Пелопида, освободив Фессалию от ферских тиранов. В 352 г. фиванское войско в последний раз прошло через Истмийский перешеек, чтобы оказать помощь Мегалополю против Спарты (352 г.). Накануне столкновения греческого мира с Македонией Фивы все еще считались одним из сильнейших противников иноземного завоевателя. Сила Беотийского союза была сломлена одновременно с гибелью греческой свободы. «Священный отряд», павший при Херонее, стал арьергардом славного фиванского воинства времен Эпаминонда и Пелопида.

 

Афины в IV в. до н. э. К жизнеописаниям Конона, Ификрата, Хабрия и Тимофея

После Пелопоннесской войны Афины, как мы уже знаем, сохранили свое существование, восстановили былую демократию, но утратили свою «империю» — великую морскую Державу-Архе. Народ, повелевавший более чем двумястами приморскими городами, вновь оказался заключенным в пределы области, границы которой можно обойти пешком за несколько дней. Внутри Аттики война оставила вытоптанные поля, вырубленные масличные сады, массу разоренных земледельцев и беженцев, изгнанных из заморских колоний и военных поселений. Между тем победительница Спарта собирала в свою пользу дани с бывших афинских союзников, именовала себя гегемоном Эллады и отдавала поверженному сопернику приказы о поставке вспомогательных войск. Внутренние язвы и внешнее унижение, свежая память об утраченном величии вдохновляли главную идею афинской политики послевоенного времени — восстать из праха, т. е. восстановить Афинский морской Союз. Эту последнюю в истории Афин крупную задачу выполняли последние, как замечает Непот, знаменитые афинские полководцы. Вершина их жизненного пути приходится на годы создания второго Афинского морского Союза, конец жизни — на время его распада. Вскоре после смерти Ификрата, Хабрия и Тимофея афиняне, как и все греки, подчинились македонским царям, а когда 109 лет спустя после битвы при Херонее подкупленный начальник македонского гарнизона освободил город от присутствия своих солдат (229 г.), Афины навсегда вышли из большой политики, перейдя на роль вольного университетского города, став своего рода музеем собственной древней славы.

Подхватывая нить нашего рассказа, прерванного на последних годах V в. до н. э., мы должны вспомнить, что сразу же по окончании Пелопоннесской войны, когда спартанцы стали обращаться с греками с бесцеремонностью хозяев Эллады, два государства, Коринф и Фивы, напомнили Лакедемону о живучести греческого духа свободы: оба города отказались участвовать в походе против Афин (против пирейской партии Фрасибула), а фиванцы, невзирая на официальный запрет Спарты, приютили у себя эмигрантов из Аттики.

В преддверии IV в. до н. э. демократические партии взяли верх почти одновременно в Афинах и Фивах, так что в средней Греции образовался двойной противовес олигархическому стану спартанских союзников и подданных. При подготовке азиатского похода Агесилая Афины и Фивы дружно выступили зачинщиками бунта против спартанской гегемонии: они отказались поставить спартанскому «Агамемнону» вспомогательные отряды, а фиванцы даже сбросили его жертвы с алтаря в Авлиде. В следующем году фиванские демократы спровоцировали конфликт с верными спартанскими союзниками фокидянами, развязав войну, получившую название Беотийской (395 г.). Начало ей положил карательный поход Лисандра и Павсания в среднюю Грецию, ознаменовавшийся гибелью Лисандра у стен беотийского города Галиарта. В это время афиняне по предложению Фрасибула проголосовали за помощь соседям; перед лицом объединившихся афинских и фиванских сил запоздавший к Галиарту Павсаний покинул Беотию без боя.

Таким образом, в разгар спартано-персидской войны Афины и Фивы нанесли спартанцам удар в спину. Вскоре к ним присоединился Коринф, с самого начала отказавшийся участвовать в походе на Беотию, и заклятый враг Спарты — Аргос. Ходила весьма достоверная молва о персидском золоте, подогревшем воинственность политических лидеров всех этих государств. «Что же касается афинян, — замечает Ксенофонт, — то они и без подкупа жаждали этой войны» (Греч. ист. III, 5, 1). Так или иначе, к 394 г. образовалась антиспартанская Коринфская лига с общесоюзным советом, заседавшим в Коринфе под охраной стянутых в город союзных войск. Спартанцы и их пелопоннесские союзники сосредоточили силы у соседнего Сикиона, и в Северном Пелопоннесе началась серия малых, но упорных боев, получивших название Коринфской войны (шла до конца 387 г. как продолжение Беотийской войны). Обе стороны ходили разорять вражеские области, захватывали второстепенные городки и крепости, с переменным успехом дрались за обладание коринфской гаванью Лехеем.

Афинское войско играло едва ли не главную роль в боях под Коринфом, но решающие события, определившие судьбу Афинского государства, развернулись на море.

За 10 лет до описываемых событий греческий династ Эвагор, правивший в городе Саламине на Кипре, приютил у себя афинского стратега Конона, вырвавшегося из побоища при Козьей Речке с 8 триерами. По рекомендации своего гостеприимца Конон поступил на службу к персидскому царю, чтобы вредить Спарте силами персов. Непосредственным начальником его и личным другом стал фригийский сатрап Фарнабаз, чья область более всего страдала от грабежей Агесилая.

В августе 394 г. план афинского патриота увенчался блестящим успехом: возглавляемый им кипро-финикийский флот наголову разгромил спартанскую эскадру при Книде. Спарта разом утратила контроль над водами, островами и берегами Эгейского моря. При попустительстве Фарнабаза Конон изгонял спартанских гармостов из городов Малой Азии и освобождал от спартанского ига островных греков, исподволь восстанавливая заморские связи и владения Афин. Был поставлен афинский гарнизон на острове Кифера, возвратились афинские поселенцы на острова Лемнос, Имброс и Скирос, возобновили союз с Афинами Хиос, Родос и крупнейший город Лесбоса — Митилена.

Весной 393 г. Фарнабаз и Конон бросили якорь у Коринфа, чтобы снабдить солидными субсидиями коринфскую лигу, а затем Конон по разрешению перса завернул на родину, везя в дар согражданам 50 талантов на восстановление кораблей и стен. Когда его 80 триер вошли в Пирей, для Афин поистине пробил час возрождения: с помощью моряков Конона и рабочих, нанятых на его деньги, при подмоге добровольцев-строителей из Беотии в короткий срок были восстановлены укрепления города и значительная часть Длинных стен, символизировавших морскую мощь Афинского государства. А с этого времени пробудились подозрения персов, разглядевших призрак нового Афинского морского Союза. В 392 г. лидийский сатрап Тирибаз, сменивший казненного Тиссаферна, завел переговоры со Спартой и Коринфской лигой об установлении всеобщего мира (это был первый неосуществившийся проект будущего Анталкидова мира) и одновременно бросил в темницу Конона, прибывшего на конференцию в качестве афинского посла. Эскадра афинского адмирала распалась, а сам он умер вскоре после этих событий то ли узником персидской тюрьмы, то ли бездомным изгнанником при дворе Эвагора.

Таким образом, первая попытка восстановить Афинскую морскую Державу провалилась. Однако начало было положено, и дело Конона тотчас нашло преемника. В 390 г. освободитель Афин Фрасибул уговорил Народное Собрание вотировать тяжелый налог на оснащение флота. Поскольку Спарта в это же время стала вновь получать корабельные деньги от Тирибаза, афиняне, готовясь сражаться на море, вступили в союз с Кипром (Эвагором) и Египтом, совместно восставшими против персидского царя. Весной 389 г. Фрасибул вывел в плавание 40 боевых кораблей.

Экспедиция Фрасибула воскрешала цели и методы довоенной афинской политики: афиняне возвращались на море не так, как при Кононе — не в качестве борцов против спартанской гегемонии, но как старые хозяева, способные взять свои исконные владения силой. Самого большого успеха добился Фрасибул на севере: власть Афин была восстановлена на всех островах, в ряде городов Фракии, на Херсонесе Фракийском и, наконец, в Византии и Халкедоне, которые охраняли жерло Боспора со стороны Европы и Азии. Затем афинские корабли двинулись вдоль побережья Малой Азии, то дружески, то насильственно возрождая здесь старые союзные связи. Восстанавливались не только границы, но и порядки первого морского союза: на Геллеспонте появились афинские гарнизоны и стала взиматься транзитная пошлина, в Византии был насильственно изменен политический строй, со многих малоазийских городов пиратским образом взыскивались старинные дани. Грубое утверждение прежней Афинской гегемонии вызвало ропот приморских городов, весьма опасный для шатких еще надежд Афинского государства. Жалобы заморских греков подхватили враги Фрасибула в Афинах, обвинения в лихоимстве возымели свое действие, и народ отрешил победоносного адмирала и его капитанов от должности, призвав их к отчету и ответу. Лишь случайная гибель Фрасибула во время очередного грабительского рейда на берег Памфилии (весна 389 г.) избавила его от печальной участи подсудимого, выпавшей на долю многим славным героям афинской истории.

Скандал, разгоревшийся вокруг экспедиции Фрасибула, приоткрывает новые способы ведения войны, утвердившиеся на рубеже V–IV вв. Флот афинского стратега занимался настоящим каперством, самостоятельно добывая средства на свое содержание; вождь и подчиненные ему командиры имели возможность прикарманивать значительную часть добычи и чувствовали себя столь независимыми, что удержали власть дольше положенного срока; команду Фрасибула подозревали в том, что она намерена отколоться от Афинского государства, захватив в свою пользу город на Боспоре. Новые воины и новые военные нравы были характерны и для сухопутных армий 90-х гг. IV в. После 27-летней Пелопоннесской войны во множестве появились люди, вжившиеся в ратный труд, готовые зарабатывать хлеб насущный с помощью меча и копья. В одиночку и отрядами предлагали они свои услуги городам, тиранам и чужеземным царям. В Азии наемники сражались под знаменами Кира и Агесилая. В Греции во время Коринфской войны пресыщенные бранями афиняне переложили свои ратные тяготы на профессиональных солдат. Афинский гарнизон в Коринфе состоял не из граждан-ополченцев, а из наемных бойцов, и возглавлял его не потомственный воин-аристократ, но сын кожевника Ификрат — талантливый «выскочка», мастер муштры и маневра, друг диких фракийцев, покровитель солдат, жадных, как он говаривал, до денег и удовольствий. В ходе боев под Коринфом Ификрат выработал особый тип наемного войска — средний между фалангой гоплитов и рассыпным строем легковооруженных бойцов. В 390 г. эти ификратовы воины, называвшиеся пельтастами, доказали свои превосходные боевые качества, разгромив целую мору (полк) лакедемонян.

Под Коринфом же совершенствовал навыки профессиональной войны молодой полководец Хабрий, участник фрасибулова рейда, сменивший Ификрата в конце 390 г., когда тот, рассорившись с вождями коринфских демократов, покинул Пелопоннес. В дальнейшем оба эти полководца, вышедшие из школы Коринфской войны, легко переходили с одной службы на другую, увлекая за собой часть своих ветеранов. Чаще всего они командовали в звании афинских стратегов, выполняя задания отечества, но при случае предоставляли свой талант и меч варварским царям и сатрапам, выступая в качестве вольных командиров наемных солдат. На долю этого первого поколения «наемных генералов» и выпали основные труды по воссозданию Афинской державы.

В 80-х гг. после гибели Фрасибула реставрация морского союза приостановилась. Пользуясь небольшими эскадрами в два-три десятка судов, спартанцы опустошали побережье Аттики с Эгины и тревожили афинян на Геллеспонте из Абидоса. В течение двух лет (388–387 гг.) в районе Геллеспонта успешно противодействовал им Ификрат, применявший тактику засад и стычек, освоенную им под Коринфом. Весной 387 г. пересел на корабль Хабрий, посланный на помощь Эвгору по случаю вторжения персов на Кипр. Эта экспедиция означала открытый разрыв между Афинами и персидским царем — и последствия сказались немедленно. По ходатайству спартанского наварха Анталкида персы, решительно переменив фронт, заключили официальный союз со Спартой; таким образом, повторилась расстановка сил конца Пелопоннесской войны. Спартанская эскадра, подкрепленная финикийскими кораблями, полностью блокировала Геллеспонт, вновь лишив Афины черноморского хлеба. Одновременно начались вторжения спартанцев в Аргосскую область, мирно благоденствовавшую во все годы Коринфской войны. Успехи лакедемонян казались внушительным прологом к тяжелой и затяжной войне бедных греческих городов с государствами, олицетворявшими Богатство и Силу. Зимой 387–386 гг. Коринфская лига капитулировала, подписав позорный Анталкидов, или «царский, мир» (см. о нем во вступительной статье к спартанским жизнеописаниям). Попытка возрождения Афинского морского Союза разбилась о пресловутый пункт, провозглашавший автономию греческих государств. Афины потеряли все завоевания Фрасибула, но сохранили флот и часть наследия Конона — Длинные стены и северные острова Лемнос, Имброс, Скирос — в качестве залога неугасшей надежды.

После Анталкидова мира для Афин наступил период 8-летнего затишья. Лучшие афинские полководцы искали в это время счастья в чужеземных краях: Ификрат на много лет удалился во Фракию к царю Котису, могущественному владыке царства одрисов, Хабрий отправился в Египет и до конца 80-х гг. обучал войска и возводил оборонительные сооружения в Дельте. Сами Афины всеми силами поддерживали мир с Персией и Спартой, избегая малейшего повода к ссоре. Стоило, например, персидскому царю выразить неудовольствие по поводу присутствия Хабрия в Египте, как вольный командир получил веский совет властей вернуться на родину. И все-таки тлеющий огонь ощущался в мирной афинской дипломатии того времени. На море афиняне потихоньку восстановили союзные договоры с Византием и островами, примкнувшими некогда к Конону (Родос, Хиос, Лесбос), в Греции — поддерживали тесные отношения с Фивами и занимались поисками новых друзей. Так, в 382 г. афинские и беотийские послы побывали во Фракии, хлопоча о союзе с Олинфом — главой лиги северных греческих колоний. Известие об этих переговорах вызвало переполох в Спарте и послужило одной из причин отправки Фебидова отряда к Олинфу.

После захвата Фебидом Кадмеи фиванские эмигранты, как мы знаем, нашли приют в Афинах; 3 года спустя два афинских стратега тайно поддержали демократический переворот в Фивах, поставив на беотийской границе отряд, готовый прийти на помощь Пелопиду и его друзьям (декабрь 379 г.) И тем не менее страх афинян перед новой войной был так велик, что при первом же появлении спартанцев в Беотии (зимний поход Клеомброта) толпа обрушила свой гнев на военную партию — оба командира, едва не втянувшие Афины в конфликт, были осуждены на смерть. Только чрезвычайные обстоятельства могли преодолеть укоренившуюся в народе робость. Случай не заставил себя ждать.

По мнению древних историков, ссора между Афинами и Спартой была намеренно спровоцирована фиванцами, удрученными необходимостью воевать с лакедемонянами один на один. Согласно распространенной версии, весной 378 г. беотархи Пелопид и Горгид через подставное лицо подбили спартанского гармоста Сфодрия, стоявшего со своим отрядом в Феспиях, повторить «подвиг» Фебида, совершив внезапный захват афинского Пирея. Однажды после раннего ужина спартанец поднял своих людей в поход, надеясь за ночь пересечь Аттику и оказаться на рассвете у цели. Расчет оказался неверным, утро застало спартанское воинство близ Элевсина, и Сфодрию не осталось ничего иного, как с позором вернуться назад. Эта авантюра глубоко уязвила афинян. Когда же виновник ее был оправдан в Спарте не без содействия Агесилая, оскорбление пробудило в афинском народе его былую доблесть, толкнув его на разрыв с Лакедемоном, на новые битвы за восстановление былого величия Афинского государства. «После этого афиняне с величайшей охотой снова заключили союз с фиванцами и, домогаясь господства на море, разъезжали повсюду, привлекая на свою сторону склонных к отпадению (от Спарты) греков», — так характеризует Плутарх (Пелоп. XV) период 70-х гг. — самую победоносную эпоху возрожденного афинского мореплавания.

Выйдя из нейтралитета, афиняне тут же послали Хабрия на помощь фиванцам против Агесилая (378 г.); как раз во время этой кампании афинский стратег применил новый боевой прием, описанный Непотом. В начале следующего года Афины обратились с воззванием ко всем явным и тайным противникам спартанской гегемонии, предлагая им объединиться в союз, отвечающий условиям Анталкидова соглашения, а именно: признающий автономию своих членов и уважающий неприкосновенность персидских владений. Отвергая традиции первого морского Союза и опыт Фрасибула, афиняне обещали не вмешиваться во внутренние дела союзников, не высылать в их земли своих колонистов и не требовать денежных платежей, кроме взносов, назначенных союзным советом. Сами Афины как сильнейшая держава претендовали на военное командование и заведывание союзной казной.

Так, в 377 г. до н. э. был возрожден Афинский морской Союз — ровно через 100 лет после возникновения первого объединения такого рода. По сравнению с Делосским союзом V-го в. он отличался не только более демократическими внутренними порядками, но и более скромными размерами; в лучшие времена в состав его входило около 70 государств: Фивы, города Эвбеи, большинство греческих колоний Фракийского побережья, срединные острова Эгейского моря и некоторые приморские области на Западе Балканского полуострова. Вербовка членов производилась в добровольно-принудительном порядке афинской военной эскадрой, выступавшей на помощь местным, проафински настроенным демократам. На годы создания второго (или третьего, как считают историки, учитывающие опыт Конона и Фрасибула) Афинского морского Союза — 70-е гг. IV в. до н. э. — приходятся знаменитейшие деяния Ификрата, Хабрия и Тимофея. Главные события развернулись в 376–375 гг.

Прежде всего афинскому флоту пришлось выдержать жестокий бой за господство в Эгейском море. Когда у берегов Аттики появилась большая спартанская эскадра, Наксос и некоторые другие Кикладские острова, недовольные объединительной политикой Афин, переметнулись на сторону Спарты. 16 сентября 376 г. Хабрий наголову разбил островных греков при Наксосе, закрепив их принадлежность к Афинскому морскому Союзу. Как замечает Плутарх, «это была первая морская битва, которую афиняне после взятия их города выиграли, сражаясь против греков собственными силами» (Фок. VI). В память о ней в Афинах был учрежден ежегодный праздник; полководец получил в награду золотой венок, почетную статую и освобождение от налогов для себя и потомков.

В 375 г. две большие эскадры расширили сферу афинского влияния на западе и севере. В западных водах Ионийского моря впервые покрылось громкой славой имя Тимофея, сына Конона, присоединившего к Афинскому морскому Союзу материковые города Ака-рнании, остров Кефалению и царицу западного моря Керкиру — обладательницу мощного флота, уступавшего лишь афинской морской силе. Благородный характер афинского стратега, его тактичная дипломатия, подкрепленная 60 триерами, привлекли на сторону Афин эпирского царя Алкета и фессалийского тирана Ясона. Спартанская эскадра, шедшая по пятам Тимофея, потерпела поражение у акарнанского берега близ города Ализии.

В том же счастливом году Хабрий раздвинул границы Афинского союза во Фракции, восстановив союзные договоры с большинством северных городов и островов, входивших некогда в Афинскую Державу. Могущественная Халкидская лига (Олиф и подчиненные ему города) также примкнула в это время к афинской партии. Из крупных греческих колоний фракийского побережья один лишь Амфиполь, город, стоявший на пути к золотым рудникам, не пожелал поступиться своей независимостью.

После успехов Тимофея и Хабрия существование второго Афинского морского Союза стало неоспоримой реальностью, истощенные военными налогами афиняне могли позволить себе «отдых на лаврах». Уже в 374 г. была предпринята первая попытка замириться со Спартой, сорвавшаяся из-за самовольной помощи Тимофея демократам острова Закинфа. Неудавшийся сепаратный мир свидетельствовал об охлаждении афино-фиванской дружбы. «Афиняне заметили, — сообщает Ксенофонт, — что благодаря им растет могущество фиванцев, что фиванцы не делают никаких взносов на усиление флота…» (Греч. ист. VI, 2,1). Вспомним, что как раз в 375–374 гг. под боком у Афин возрождался новый Беотийский союз, сплачиваемый ратными трудами Пелопида.

К счастью для фиванцев, борьба Афин и Спарты затянулась еще на два года, в течение которых завершилось объединение Беотии. В это время первое место среди афинских стратегов занял Ификрат, проживший вдали от Афин целую жизнь, полную битв и перемен судьбы. Военачальник и зять одрисского царя, владетель фракийских крепостей, помощник Фарнабаза во время очередного похода в Египет (374 г.), он вернулся на родину в самом конце афино-спартанской войны, чтобы внести свою лепту в дело возрождения морской империи афинян. Командование его началось со скандала, отразившего противостояние человеческих и социальных типов тех лет. Едва ступив на родную почву, «выскочка» Ификрат, железный командир и неуживчивый подчиненный (все его отношения с начальством — коринфскими властями, Фарнабазом, даже тестем Котисом — кончались ссорой), повел атаку на Тимофея — главного своего соперника в славе, командира из «благородных», любимца фортуны и друга философов, раздражавшего его солдатскую душу как своей рафинированностью, так и принадлежностью к привилегированной касте, презиравшей «безродного генерала». В 373 г. Тимофей снова должен был вести афинские корабли на Запад, чтобы освободить от осады Керкиру, блокированную спартанцами. По причине истощения афинской казны укомплектовать экипаж уроженцами Аттики оказалось невозможно; весь год ушел на добывание средств в Македонии и вербовку добровольцев на островах Эгейского моря. Осенью Ификрат в союзе с красноречивейшим вождем военной партии Каллистратом, чье имя нам известно по жизнеописанию Эпаминонда (см. гл. 6), привлек Тимофея к суду, обвинив его в самовольстве (между прочим — в нарушении мира со Спартой) и дурном командовании. В результате герой западного похода был смещен, торжествующий соперник занял его место, набрал самыми крутыми мерами должное число моряков и отплыл на помощь Керкире, прихватив с собою в качестве помощников Каллистрата и Хабрия (372 г.). Сражаться со спартанцами Ификрату не пришлось, поскольку керкиряне еще до его появления успели разбить противника своими силами, но экспедиция «профессионального» стратега произвела большое впечатление на обитателей Ионийского моря, лицезревших великолепную дисциплину и маневренность афинского флота. Не оставаясь без дела, Ификрат захватил в плен сиракузскую эскадру, шедшую на выручку лакедемонянам, оказал помощь дружественным городам Акарнании и сурово взыскал дань с непокорных городов Кефалении, упрочив приобретения Тимофея на западе.

Походом Ификрата завершилась семилетняя война Афин и Спарты. В 371 г. исконные лидеры Эллады замирились перед лицом молодого Беотийского союза, чьи силы и успехи возрастали со дня на день. На знаменитом конгрессе в Спарте, как мы помним, была сделана попытка обновить Анталкидов мир, запрещающий всякие союзы, кроме объединений автономных государств. Спарта поспешила признать существование и автономию Афинского морского Союза со включением в него еще не завоеванных Амфиполя и Херсонеса Фракийского; Афины, со своей стороны, согласились, чтобы спартанцы подписали общегреческий мирный договор за себя и за своих пелопоннесских союзников, из городов которых демонстративно выводились лакедемонские гарнизоны. Одновременно против фиванцев было пущено в ход требование предоставить независимость беотийским городом. Дипломатия эта, как известно, имела своим следствием битву при Левктрах, развал Пелопоннесского союза и полное крушение спартанской гегемонии. Афинский морской Союз также понес чувствительную потерю — вскоре после победы Эпаминонда от него отпали города Эвбеи. Освободительные лозунги фиванцев, своеобразно сочетавшиеся с фактическим первенством их армии в Элладе, обещали большие неприятности всем старым проводникам великодержавной политики. Поэтому при первом вторжении фиван-ской армии в Пелопоннес произошло из ряда вон выходящее событие: спартанцы явились в Афины просить о помощи, и афинское Народное Собрание после бурных дебатов постановило заключить союз с кровным врагом государства (370 г.). С этого времени до конца 60-х гг. внешняя политика Афин имела два основных фронта: на водах расширялись границы второго морского Союза, на суше — развивалось соперничество с фиванцами — единственными соперниками афинского влияния после выхода Спарты из числа великих государств Греции.

Дважды афинские стратеги пытались преградить Эпаминонду дорогу через Истмийский перешеек: Ификрат — при возвращении фиванцев из 1-го пелопоннесского похода (зима 369 г.), Хабрий — в начале 2-го вторжения Эпаминонда в Пелопоннес (лето 369 г.). В Фессалии Афины помогали Александру Ферскому против Пелопида, в Пелопоннесе — перетянули на свою сторону Аркадский союз (см. вступительную статью к беотийским жизнеописаниям). В 362 г. афинская конница отбила фиванцев от Мантинеи, афинское ополчение приняло участие в знаменитой битве, разыгравшейся у стен этого города, и среди нескольких версий гибели Эпаминонда большим доверием пользовалось утверждение, что непобедимый полководец принял смерть от руки афинянина Грила, сына известного историка Ксенофонта.

Противоборство Афин и Беотийского союза кончилось с гибелью Эпаминонда, не успев вылиться в прямое столкновение двух потенциальных гегемонов Эллады. Годы между Левктрой и Мантинеей были последним периодом гордых имперских притязаний Афинского государства. На севере афиняне 10 лет осаждали Амфиполь (с 368 г.) и воевали с фракийскими князьями Котисом и Керсоблептом за обладание Херсонесом Фракийским; на востоке, отвергнув Пелопидов мир (см. вступительную статью к беотийским жизнеописаниям), осмеливались задевать самого персидского царя. Среди событий тех лет особенно прославилась деятельность Тимофея на службе фригийского сатрапа Ариобарзана, поднявшего мятеж против своего повелителя. Афинский стратег повторил тактику отца своего Конона, употребив силы и средства варваров на благо Афинам: через 10 лет после западного похода (365 г.) он изгнал гарнизон великого царя с острова Самоса, заселив его афинскими колонистами, и поднес в дар отечеству Сеет и Критоту — старые афинские колонии на Херсонесе Фракийском, уступленные ему сатрапом за усердную и успешную помощь.

В те же годы Ификрат командовал на Геллеспонте и под Ам-фиполем, не стяжав существенного успеха. Во сторой половине 60-х гг. на севере разыгрался новый вариант старого соперничества: Тимофей, посланный на смену своему бывшему обвинителю, вступил в борьбу с Котисом, вознамерившимся изгнать афинян из Сеста; смещенный и, видимо, обиженный Ификрат принял сторону своего фракийского тестя. Таким образом, у берегов Фракии разгорелась война двух афинских полководцев, один из которых официально возглавлял силы своего отечества, другой в качестве наемника командовал флотилией одрисов, уклоняясь, правда, от прямого нападения на афинские крепости.

После битвы при Мантинее и заключения общегреческого мира (362 г.) Афины не имели достойного соперника ни на суше, ни на море. В это время сошла со сцены крайняя демократическая партия, проводившая антифиванскую политику последних 12-ти лет: в 361 г. в Афинах начались процессы над стратегами, потерпевшими поражения под Амфиполем; самой значительной жертвой этих судилищ стал Каллистрат — глава афинской политики 70-60-х гг., оппонент Эпаминонда, соратник Ификрата по западному походу 372 г. Сам Ификрат переждал шквал судебной активности демоса в своих фракийских крепостях; Хабрий, третий участник ификратовой западной экспедиции, подался на службу к египетскому царю Таху, задумавшему поход на персидские владения в Сирии (361–360 гг.). Расстановка политических сил в Афинах полностью изменилась: в конце 60-х гг. состоялось примирение Ификрата и Тимофея, закрепленное браком их детей, с начала 50-х гг. афинскую внешнюю политику возглавила группировка благородного сына Конона. Второй Афинский морской Союз достиг в эту пору апогея своего могущества, но завоеванное господствующее положение на море удерживалось огромным напряжением сил. Грозным знамением будущих бед стали поражения афинских войск под Амфиполем. В 368 г. при начале осады этой фракийской «Трои» от Афин отшатнулось объединение Халкидских городов во главе с Олинфом. В 364 г., когда перед взором афинских союзников внезапно предстала эскадра Эпаминонда, поколебалась верность самых значительных членов Афинской лиги: Византии переметнулся на сторону Беотийского союза, Хиос и Родос вступили в дружеский контакт с фиванцами. На 357 г. приходятся последние крупные успехи внешней политики Афин и первые потрясения, сложившиеся в звенья единой катастрофы. В этом году стратег Харес победоносно закончил войну с Керсоблептом на Херсонесе Фракийском, заселив отвоеванные земли очередной партией афинских колонистов; одновременно войско, посланное на Эвбею по инициативе Тимофея, вытеснило из городов острова беотийские отряды, вернув их в лоно Афинского Союза. Но в то же лето молодой македонский царь Филипп, разыгрывавший роль преданного друга афинян с момента своего вступления на престол (359 г.), захватил и удержал в своих руках вожделенный Амфиполь. Вслед за этим взбунтовались союзники, радовавшиеся в свое время появлению в Эгейском море эскадры фиванцев. Теперь у всех государств, тяготившихся игом афинской власти, объявился новый покровитель в лице карийского династа Мавзола, завершившего объединение своей страны. Нацеливаясь на восстановление древней островной Карийской державы, но не имея еще силы тягаться с Афинским морским Союзом, владыка Карий постарался развалить державу соперника изнутри. При подстрекательстве Мавзола, при поддержке его военного флота, базировавшегося в гавани новой карийской столицы Галикарнаса, Византии, Родос, Хиос и Кос заявили о своем выходе из Афинской лиги. Осенью 357 г. началась Союзническая война (357–354 гг.), в которой решалась судьба великой Афинской Державы.

Три знаменитейших афинских стратега приняли участие в борьбе за спасение созданного их трудами морского Союза и сошли с исторической сцены в ходе развернувшихся баталий. В 357 г. при осаде Хиоса пал Хабрий. В следующем году у берегов того же острова закатилась счастливая звезда Ификрата и Тимофея: воздержавшись от участия в битве, затеянной в бурю их опрометчивым товарищем по командованию Харесом, прославленные полководцы вынуждены были оправдывать свои действия перед судом подозрительного и переменчивого афинского демоса. Ификрат оправдался — не без помощи, как гласит древний анекдот, своих фракийских ветеранов, а Тимофей был приговорен к огромному штрафу в 100 талантов и удалился в изгнание на Эвбею. Оба престарелых военачальника умерли в конце 50-х гг. через несколько лет после судебной расправы, печально увенчавшей их бурную и славную жизнь. На их веку началась и закончилась история второго Афинского морского Союза: в 354 г. истощенные военными издержками афиняне приняли ультиматум нового энергичного персидского царя Артаксеркса Оха (вступил на престол в 358 г.), потребовавшего отзыва афинских кораблей от берегов Азии. После этого удерживать союзников силой оказалось невозможным: на востоке обрели свободу Византии, Хиос, Родос и Лесбос, на западе — гордая своей эскадрой Керкира. Когда в Афинском Союзе остались лишь Эвбея и мелкие острова Эгейского моря, мечта о великой морской Державе оказалась похороненной навсегда. Греческий мир вступил в последнее десятилетие своей свободной истории (40-е гг. IV в.), не имея ни одного государства, способного претендовать на объединение Эллады.

 

Сицилия в IV в. до н. э. К жизнеописаниям Диона и Тимолеонта

Жизнеописания знаменитых тираноборцев переносят нас в западную часть эллинского мира, на берега южной Италии и Сицилии, густо усеянные греческими колониями. Во времена Гомера это были в глазах греков, сказочные земли, населенные волшебниками и чудовищами — Цирцеями и Сиренами, Сциллами и Харибдами. в VII–VI вв. до н. э. фантастический туман рассеялся, из западных греческих колоний потянулись в Эгейское море корабли, груженные маслом, вином и хлебом. Приобрели известность первые писаные законы, составленные Зелевком из италийских Локр и Харондом из сицилийской Катаны. Прославились учение самосского эмигранта-мудреца Пифагора, нашедшего в Италии вторую родину, и союз его учеников, ставший со временем не только знаменитым философским содружеством, но и воинствующей олигархической партией Великой Греции (Южной Италии).

Жизнь архаических колоний Западного Средиземноморья шла тем же чередом, что и на востоке: борьба демоса и аристократии, установление и падение тираний, войны между эллинскими городами наполняли столетия великой колонизации. Как и на востоке, силы италийских и сицилийских эллинов были распылены перед лицом варварского окружения, представленного на западе пиратами-этрусками, полудикими италийскими племенами и закованными в тяжелые доспехи финикийцами-карфагенянами, чей надменный город возвышался на африканском берегу против Сицилии.

Финикийская колонизация этого плодороднейшего острова началась еще до появления на нем греков. После наплыва греческих колонистов обитатели многочисленных финикийских факторий покинули большую часть Сицилии, переселившись в три города, расположенных на ближайшем от Карфагена берегу. В начале V в. до н. э., когда на Сицилии образовались сильные греческие царства с центрами в Акраганте и Сиракузах, управляемые тиранами-полководцами Фероном и Гелоном, карфагеняне и персы одновременно двинулись походом на западных и восточных эллинов. В 480 г. в сражении при Гимере, происходившем, по преданию, в один день с битвой при Саламине, сицилийские тираны уничтожили огромную армию карфагенского вождя Гамилькара, почти на столетие отбросив пунов в пределы их исконных владений. Через несколько лет брат и преемник Гелона Гиерон Сиракузский разгромил в морском сражении при Кумах карфагенских союзников этрусков (474 г.), одним ударом покончив с владычеством варваров в Тирренском море. В правление обоих братьев Сиракузы стали сильнейшим и знаменитейшим городом эллинского Запада. Сиракузские тираны именовали себя «архонтами Сицилии», их блистательный двор воспевали поэты всего греческого мира, их царство включало в себя многие города острова, а имперские вожделения простирались за Массенский пролив, на области Великой Греции. С эпохи Гелона вплоть до завоевания Сицилии Римом на острове повторялся один и тот же цикл событий: в периоды сиракузских тираний создавались крупные объединения сицилийских городов, при республиканских и демократических властях происходил распад Сицилийской державы.

Сиракузская тирания, процветавшая, погибавшая и возрождавшаяся через определенные промежутки времени, имела глубокие почвенные корни. Главный город Сицилии был начинен долговечными социальными противоречиями, способствующими установлению сильной власти. Обычная для греческого мира борьба между демосом и аристократией усугублялась здесь наличием крупного землевладения, возникшего в эпоху начального раздела сельской округи. Вражда между магнатами-гаморами, потомками первых колонистов, и основной массой мелкого деревенского люда, грозный лозунг передела земель — переходили из столетия в столетие, поднимая волны смут и погромов. В то же время мастерские, гавань и флот богатого торгового города плодили и питали многолюдную толпу городского демоса, живо откликавшегося на проповеди социальных реформаторов. Вечные распри народа и знати создавали благоприятную почву для беспринципных искателей власти. Кроме того, Сиракузы страдали от периодических карфагенских нашествий, во время которых усиливалось значение военных вождей.

Сиракузская тирания V в. пала со смертью Гелона в 466 г.; в это же примерно время демократы Италии учинили погром Пифагорейского союза. Растеряв свое царство, сиракузяне вернулись к республиканской форме правления, продержавшейся ровно 60 лет. В конце этого периода, после неудачного похода афинян на Сицилию, благодаря победам сиракузского флота, повлекшим за собой усиление корабельного люда, государственный строй Сиракуз изменился в сторону крайней демократии, напоминающей афинские порядки. Сразу вслед за тем, на исходе Пелопоннесской войны, на Сицилии возобновились давно забытые ужасы карфагенских вторжений.

В 409 г. первый высланный из Карфагена десант стер с лица земли Гимеру, ненавистную пунам памятью об их великом поражении. Ганнибал, внук погибшего под Гимерой Гамилькара, принес пленных в жертву тени своего деда. Во время второго нашествия Ганнибала объединенную армию сицилийских греков возглавил незнатный 25-летний сиракузский офицер Дионисий, примыкавший сначала к аристократической партии «всадников». В разгар военных неудач он выступил искателем народной благосклонности, завоевав симпатии толпы критикой неудачливых стратегов и расправой над аристократами города Гелы. Облеченный по воле Народного Собрания полномочиями верховного командующего, опираясь на силы наемников и телохранителей, летом 405 г. Дионисий захватил арсенал и стал полновластным хозяином Сиракуз. Устойчивость его власти обеспечила частичный передел земли в пользу солдат, бедняков и отряда отпущенных на волю рабов. Установление второй великой западной тирании совпало с окончанием Пелопоннесской войны на востоке; просуществовала она 50 лет, охватив всю первую половину IV в. до н. э., и состояла из правления двух Донисиев — отца и сына. После Пелопоннесской войны у западных и восточных эллинов сложилась сходная ситуация: в то самое время, когда Агесилай, вождь всей Греции, вторгся в Азию, собираясь идти на столицу персидского царя, Диониский Старший поднял греческую Сицилию на решительный бой с пунами (397 г.), мечтая о полном изгнании варваров с острова. За годы своего долгого правления «архонт Сицилии» вел три войны с Карфагеном и умер в начале четвертой. После многих перемен военного счастья, когда карфагеняне то разбивали лагерь под стенами Сиракуз (396 г), то откатывались к границам своих старых крепостей, в конечном счете северо-западная треть острова осталась за ними, остальные две трети Сицилии вошли в состав возрожденного Сиракузского царства. Установившаяся тогда граница по р. Галику сохранялась до римской эпохи. В 80-е гг. IV в. Дионисий завоевал ряд городов Великой Греции и основал свои опорные пункты на берегах Адриатического моря (на острове Иссе, в Анконе, в Адрии), вступив в сношения с иллирийцами и эпиротами. Держава его раскинулась по обе стороны Мессенского пролива, словно стена, оградившая западных эллинов от пунов и воинственных туземцев Италии.

Дионисий Старший, властный самодержец западных эллинов, сковавший свое царство «адамантовыми цепями», воплотил в себе классический образ истинного тирана. Наделенный от природы многими добродетелями, этот человек тем очевиднее доказал своим примером, что тирания, как выразился он сам в одной из своих трагедий, мать несправедливости. Добрый семьянин, скромный домохозяин, приветливый владыка, поклонник нравственных устоев, давший своим дочерям имена Добродетели (Арета), Справедливости (Дикайосина) и Умеренности (Софросина), он был безжалостен к противникам своей власти, болезненно подозрителен и капризен, как настоящий деспот. Философские наклонности не помешали ему выслать от своего двора или даже продать в рабство Платона, сентиментальные слезы не останавливали казни бывших друзей, родственные чувства не препятствовали изгнанию потерявших доверие домочадцев. Пожалуй, самой человечной слабостью железного владыки было его любительское стихотворство, вызывавшее насмешки современников; когда одна из трагедий Дионисия завоевала вдруг первую награду на афинской сцене незадолго до кончины автора, злые языки пустили слух, что тиран умер от радости.

Дионисий Старший почил в своей постели на исходе зимы 367 г.; в это время на востоке померкла слава великой Спарты, сокрушенной победами Эпаминонда. В доме сиракузского владыки остались сыновья от двух жен — знатной сиракузянки Аристомахи и некой Дориды из италийского города Локры. Место отца заступил первенец, рожденный локрянкой — Дионисий Младший; большим влиянием пользовался при дворе Дион, брат Аристомахи, бывший доверенный советник старого тирана.

Начало царствования неопытного и разгульного юноши сулило смягчение суровой власти. Ярким эпизодом этого времени стала попытка перевоспитания тирана, подробно описанная у Плутарха. В отличие от железного деспота Дионисия Старшего наследник его являл собой тип сластолюбивого царя. Пользуясь податливостью молодого человека и некоторыми добрыми задатками его натуры, «дядюшка» Дион, тайный поклонник свободы, вознамерился привить «племяннику» отвращение к ненавистной всем тирании. С этой целью в Сиракузы вновь был призван Платон, с усердием взявшийся за необычное дело преображения тирана в идеального правителя. Начальный успех философской проповеди превзошел все ожидания: дворец покрылся пылью от геометрических чертежей, разгульные застолья уступили место «пирам мудрецов», молодой правитель настолько увлекся личностью и наукой своего гостя, что начал страстно ревновать его к Диону. Дело уже дошло до того, что Дионисий публично именовал свою власть проклятием, но внезапно запасы его добродетели истощились, натура тирана взяла верх, и учителям нравственности пришлось покинуть сиракузский двор: Дион был бесцеремонно выдворен в Коринф, Платон отпущен на родину с изъявлениями глубокого сожаления.

Дальнейший ход событий довольно подробно изложен Непотом в его сицилийских жизнеописаниях. Через 10 лет после неудачного педагогического опыта изгнанник Дион, усовершенствовавший свою доблесть в афинской Академии Платона, навербовал пелопоннесских наемников и отплыл на Сицилию, чтобы низвергнуть сиракузскую тиранию уже не словом, но силой. Поход увенчался успехом: сицилийские города выслали навстречу Диону подкрепления, сиракузяне открыли перед ним ворота, и Дионисий, пытавшийся некоторое время защищать остров Ортигию — гнездо тиранов, в конце концов сдал крепость и в свой черед покинул Сицилию, удалившись на 10 лет в италийскую часть своего царства, на родину матери — в Локры.

Четыре года освободитель Дион правил Сиракузами в качестве стратега с неограниченными полномочиями. За этот срок он потерял расположение всех партий: бедняки остались недовольными решительными противодействием его переделу земель и расправой с адмиралом Гераклидом — вождем портовой демократии; богачи роптали на обременительные налоги, конфискации и чрезвычайную власть полководца. Ко всеобщему возмущению Дион сохранил в неприкосновенности крепость тиранов на острове, при нем подвизались племянники Гиппарин и Нисей — дети Дионисия Старшего. У Плутарха жизнеописание Диона дано рядом с биографией римского тираноубийцы Брута. Не только сходство судьбы и характера роднит этих героев, но и общность их положительного идеала: Брут выступал защитником олигархической Республики, Дион мечтал учредить в Сиракузах государственный строй аристократического, спартанского или критского, типа; недаром, будучи гостем Спарты в годы изгнания, он вызвал такую глубокую симпатию у лакедемонян, что те даровали ему спартанское гражданство.

В 353 г. поклонник свободы или тайный честолюбец Дион (мнения историков на этот счет расходятся) пал жертвой заговора. После краткого правления его преемников — заговорщиков Каллиппа и дионовых племянников — городом вновь овладел Дионисий Младший (346 г.). Пришлось искать нового освободителя для окончательного искоренения сиракузской тирании. Посольство сиракузян отправилось за помощью на восток, в древнее свое отечество — Коринф. К этому времени, как пишет Плутарх, войны уже успели разорить и обезлюдеть чуть ли не всю Сицилию, многие города попали в руки наемных солдат и большой карфагенский флот подошел к берегам острова. В 345 г. коринфский отряд в тысячу бойцов, ведомый доблестным Тимолеонтом, ускользнув от сторожевых карфагенских судов, достиг берега Сицилии. Обрастая помощниками и переходя от одной победы к другой, на редкость удачливый полководец через 50 дней после высадки освободил Сиракузы от тирании, на пятом году походов и сражений нанес сокрушительное поражение пунам (340 г.). Накануне установления в Греции македонского господства вся Сицилия благодаря успехам Тимолеонта вступила в краткий период мира и свободы. Благие плоды тимолеон-товых побед придали его историческому образу неповторимое очарование, затмившее ореол суровой и одинокой добродетели Диона. Впрочем, контраст между двумя освободителями Сицилии запечатлен не столько на страницах Непота, сколько в жизнеописаниях Плутарха, где фигуры двух тираноборцев вылеплены как величественные статуи, изображающие героя трагического и героя счастливого.

 

На границе классики и эллинизма. К жизнеописаниям Фокиона и Эвмена

Жизнеописания афинского стратега Фокиона и безродного полководца-авантюриста Эвмена занимают пограничное положение между двумя крупными эпохами греческой истории — классикой и эллинизмом. С первым периодом, охватывающим V–IV вв. до н. э., мы знакомы по большинству непотовых биографий; под эпохой эллинизма понимается время существования греческих государств и греко-восточных монархий от начала Империи Александра Македонского до римского завоевания Восточного Средиземноморья (III–I вв. до н. э.).

Юные и зрелые года афинянина Фокиона, родившегося около 402 г. до н. э., связаны с историей свободных классических городов-государств IV в. до н. э.: на его веку происходило возвышение Фив, крушение спартанского засилия в Греции, возникновение и распад второго Афинского морского Союза. Однако самый напряженный и трагический период жизни Фокиона начался на закате его дней, в 40-е гг. IV в., когда окрепшее Македонское царство, управляемое твердою рукой Филиппа II, стало активно вмешиваться в дела греческого мира, претендуя на роль четвертого (после Афин, Спарты и Фив) гегемона Эллады.

В конце 50-х гг., после выхода из Афинского Союза сильнейших его членов, к власти в Афинах пришла мирная партия, отказавшаяся от традиционной имперской политики великой морской Державы. Военные операции велись только ради защиты жизненно важных владений афинского народа во Фракии, прежде всего — на Херсонесе Фракийском. Афинский флот еще господствовал в Эгейском море, но казна была настолько истощена, что в городе временами закрывались суды: не хватало денег для выплаты жалованья гелиастам. Сухопутная армия комплектовалась в основном из наемников, сами афинские граждане не проявляли боевого энтузиазма. Во главе мирной партии, трезво учитывавшей все эти обстоятельства, стояли знаменитый финансист и администратор Эвбул и талантливый стратег Фокион, ученик Хабрия, совмещавший в себе дарования полководца, оратора и политика.

Главные противники афинян фиванцы находились примерно в таком же положении, переживая закат великодержавной политики Эпаминонда и Пелопида. По прихоти судьбы они сами раздули на своей границе пожар большой войны, раздразнив вечных своих соперников — фокидян. На территории Фокиды находилось знаменитое общегреческое святилище — Дельфийский храм, интересы которого представляла Дельфийская амфиктиония — союз племен средней Греции, возглавляемый в те годы Фивами. В 356 г. фиванские должностные лица, придравшись к незначительным обстоятельствам, обвинили в святотатстве нескольких знатных фокидян, поставив их перед необходимостью уплатить большой штраф. В ответ «святотатцы» возмутили Народное Собрание, ограбили неприкасаемую дельфийскую сокровищницу и на деньги Аполлона навербовали сильную наемную армию, на 10 лет ставшую бичом средней Греции. Фокидские стратеги, агрессивностью своей и объемом власти не уступавшие тиранам, отторгли от Беотийского союза Коронею, прибрали к рукам и возродили обезлюдевший Орхомен, заняли Фермопильский проход и, вступив в союз с ферскими тиранами Ликофроном и Пейфолаем, уничтожили плоды пелопидовых побед в Фессалии.

Ослаблением великих государств Греции воспользовался северный сосед греков — Филипп II Македонский. Во Фракии он начал расширять свои владения, подступая к границам афинского Херсонеса: в 357 г. царь присвоил себе завоеванный для афинян Амфиполь; в 348 г., порвав союз с Халкидской лигой, разрушил главный ее город Олинф, включив остальных союзников в состав Македонского царства; в конце 40-х гг. приступил к осаде крупнейших центров Пропонтиды — Перинфа и Византия. В то же время в средней Греции македонский царь выступил на стороне Дельфийской амфиктионии против святотатцев-фокидян. В 352 г. войско его нанесло решительное поражение фокидским наемникам на Крокусовом поле в Фессалии. После этой победы Филипп довел до конца дело, начатое Пелопидом, — уничтожил тиранию в Ферах, завоевав вечную признательность фессалийцев. Некоторое время спустя он был избран тагом (главой) Фессалийского союза; великолепная фессалийская конница присоединилась к его войску, дошедшему до Фермопил — ворот в среднюю Грецию.

Рост македонского могущества не мог не встревожить бывших гегемонов Эллады — фиванцев и афинян, но первые получили от Филиппа помощь в «священной войне» с фокидянами и считались его союзниками, а вторые сопротивлялись захватам македонянина во Фракии при печальной нехватке людских и материальных ресурсов. Тем не менее на рубеже 50-40-х гг. в Афинах сложилась влиятельная антимакедонская партия воинственных патриотов, видевших в северном варварском царе главного, непримиримого противника Афинского государства и всей Эллады. Передовым бойцом этой группировки стал величайший афинский оратор Демосфен, чьи страстные речи разжигали выдохнувшуюся доблесть афинского народа. Постоянным оппонентом его выступал Фокион, отстаивавший линию замирения с Македонией на приемлемых условиях. Один лишь раз после таких катастрофических событий, как разрушение Олинфа и одновременное отпадение от Афинского Союза острова Эвбеи, подготовленное агентами македонского царя, намерения обеих группировок совпали: в 346 г. афинское посольство, составленное из представителей как эвбуловой, так и демосфеновой партии, заключало с Филиппом мир (Филократов мир — по имени главы посольства), расценивавшийся патриотами как вынужденная временная передышка. Воспользовавшись нейтрализацией Афин, македонский царь тут же форсировал Фермопильский проход и всею мощью обрушился на активнейших своих противников — фокидян: крепости Фокиды были срыты, оружие отобрано, зачинщики святотатства отправлены в изгнание, место фокидян в Дельфийской ам-фиктионии занял Филипп II. Результаты Филократова мира вызвали глубокое разочарование афинского народа. Начались процессы над вождями мирной партии — виновниками поражения Фокиды. Резко возросло влияние Демосфена, буквально натравливавшего на своих политических противников охваченную шпиономанией толпу. В конце 40-х гг. партия его переживала период расцвета. Строительство македонских крепостей во Фракии толкнуло к союзу с Афинами Византии и Перинф; вмешательство Филиппа во внутренние дела Эпира, притязания его на крупный западный город Амбракию сплотили в антимакедонскую коалицию ранее враждовавшие между собой государства Пелопоннеса. Демосфен всеми силами добивался восстановления добрых отношений с фиванцами, сухопутная армия которых со времен Эпаминонда считалась сильнейшей в Греции. Наконец, летом 340 г. доска с текстом афино-македонского договора была разбита, на протяжении двух последующих лет афинский флот успешно действовал в Пропонтиде, отбивая македонян от Византия и Перинфа. Поздним летом 339 г. очередная священная война, объявленная посягнувшим на сакральное поле локрам, позволила Филиппу вторично ввести войско в среднюю Грецию. В этот роковой момент фиванцы сделали решающий выбор, присоединившись к патриотической эллинской коалиции; афиняне, со своей стороны, впервые признали гегемонию Фив в Беотии. В августе 338 г. греки и македоняне скрестили оружие у беотийского городка Херонеи. Бок о бок выстроились против Филиппа пелопоннесские союзники афинян (коринфяне, ахейцы, мегаряне) и ополчения крупных островов — Эвбеи и Керкиры; фланги эллинского войска занимали фиванцы и афиняне. Главный удар македонян обрушился на правое крыло противника, где стояли наследники Эпаминонда: отряды 18-летнего царевича Александра после упорной сечи прорвали сплоченный беотийский строй, изрубили «священный отряд» и ударили в тыл наступающим афинянам, решив дело в пользу македонского царя. Стоявшие в центре ополчения союзников обратились в бегство, треть обескровленного афинского войска попала в плен.

Исход сражения парализовал всю Грецию. Беотийцы полностью подчинились победителю, впустив в Кадмею иноземный гарнизон. Афиняне готовы были в порыве отчаяния защищаться с помощью наемников, но в конце концов, вняв трезвым увещаниям Фокиона, запросили мира.

В годы зреющего столкновения с Македонией Фокион добросовестно выполнял обязанности стратега, то доблестно сражаясь с мятежными эвбейскими городами, то успешно командуя эскадрой, посланной на помощь Византию. После сражения при Херонее он убеждал сограждан принять требования Филиппа, однако советовал им воздержаться от участия в общем мирном договоре, пока не станут известны предложения царя. Афиняне послушались своего стратега наполовину: с одной стороны, подчинились условиям Филиппа, который требовал роспуска Афинского морского Союза и уступки Херсонеса Фракийского, с другой, немедленно отправили своих представителей на общегреческий съезд, созванный для урегулирования греко-македонских отношений.

В 337 г. послы греческих государств, съехавшиеся по приглашению Филиппа в Коринф, учредили Эллинский союз, возглавленный македонским царем. Все члены этой лиги провозглашались свободными и автономными. Запрещались насильственные политические перевороты и переделы имущества в границах Союза. Между Эллинской лигой и Македонией заключался оборонительный и наступательный союз, участники коалиции обязались выставить контингенты в общесоюзное войско, поставленное под начало Филиппа. Из всех греческих государств одна Спарта отказалась присоединиться к договору. Афиняне, пренебрегшие советом Фокиона, горько пожалели о своих кораблях и коннице, переданных македонскому царю.

Когда Греция приняла унизительный македонский протекторат, Фокиону перевалило за 60. Но ему было отмерено еще достаточно времени, чтобы он стал свидетелем убийства Филиппа в Эгах (336 г.), восстания фиванцев и разрушения их города (335 г.), восточного похода Александра, сына Филиппа (334–325 г.) Век Фокиона даже слишком затянулся, обрекая 80-летнего стратега на участие в жестоких междоусобицах, охвативших греческий мир при разделе наследия великого завоевателя. Едва в Грецию пришла весть о смерти Александра (323 г.), как Афины возглавили освободительное антимакедонское движение, вспыхнувшее во многих государствах Эллады. Фокион, считавший, что афиняне не готовы «к бегу на длительную дистанцию», воздержался от участия в главных сражениях, происходивших в Фессалии, но встал во главе сограждан, как только македонский десант высадился на берег Аттики. После поражения и развала антимакедонской коалиции (322 г.), когда блюститель македонского престола Антипатр выступил в карательный поход на Афины, Фокион взял на себя переговоры с разгневанным противником, дабы любым способом предотвратить полную гибель отечества. Спасение было куплено ценой уничтожения демократии и независимости Афин: по требованию македонян 12 тыс. бедных афинян лишились гражданских прав; часть этой массы, во избежание волнений, была переселена во Фракию; в Мунихию вступил македонский гарнизон: высшие должности заняли консервативные представители мирной партии, по отзыву Плутарха — самые мягкие и образованные люди из имущего класса. Творцом и главой этого правления оказался Фокион, известный приверженностью к спартанским порядкам. Неудивительно, что в глазах афинского демоса некогда уважаемый вождь сразу стал предателем и олигархом: в расчет не принимались ни вся предыдущая жизнь его, отмеченная лояльным подчинением законам отеческой демократии, ни его старания смягчить навязанный иноземцами оккупационный режим.

Марионеточное правительство Фокиона продержалось у власти около двух лет, до начала смуты внутри Македонского царства. В 319 г. умер Антипатр, и сразу вспыхнула война между почтенным полководцем Полисперхонтом — официальным наследником регенства и Кассандром — сыном покойного блюстителя Македонии. Афиняне, впустившие в Мунихию гарнизон Кассандра, получили вскоре послание Полисперхонта, в котором содержался совет восстановить демократический строй, т. е. свергнуть власть антипатровых ставленников, сохранивших верность его сыну. Вслед за посланием двинулось к Афинам войско, сопровождаемое толпами бедных афинских изгнанников. В этих обстоятельствах разыгралась трагедия, описанная Непотом: престарелый Фокион был заклят как жертва на алтаре восстановленной демократии (весной 318 г.). По внешнему ходу событий жизнь его оборвалась при столкновении старинных партий классической Греции, по сути — была загублена царскими вожделениями героев новой эпохи.

Это новое время отразилось в жизнеописании Эвмена, которое вводит нас в жестокий солдатский мир начального эллинизма, в среду полководцев-диадохов, наследников Александра, занятых дележом его Державы.

Сразу после смерти великого полководца, в июне 323 г., на сходках македонского войска и конницы были определены законные наследники его власти: всадники провозгласили царем сына Александра от бактрианки Роксаны, рождения которого ожидали в самом скором времени; патриотически настроенная пехота выдвинула в соправители слабоумного Арридея (прозванного Филиппом), побочного сына Филиппа II, отличавшегося чистотой македонской крови. За спиной этих бессильных фигур возвысились полководцы-протекторы, взявшие бразды правления в свои руки.

Идея единого государства и единой власти сохранялась в двух соперничающих станах: в Европе регентом царского дома был признан престарелый Антипатр, исполнявший при Александре обязанности наместника Македонии, в Азии — Пердикка, завладевший перстнем Александра и особами юных царей. Любимейший командир македонской армии Кратер, объявленный верховным простатом царской семьи, женился на дочери Антипатра, всецело подчинившись влиянию тестя.

Среди диадохов второго ранга огромным влиянием пользовались Птолемей — наместник Египта, Селевк — сатрап Вавилонии и Антигон Одноглазый — правитель Великой Фригии. Первые двое стремились урвать самостоятельные владения, третий исподволь наращивал силы, чтобы вырваться в первый ряд борцов за первенство в Европе и Азии.

Великая борьба честолюбий началась со схватки верховных блюстителей престола: в 321 г. европейские регенты Кратер и Антипатр двинулись походом на хилиарха Азии Пердикку. В этот момент выступил на большую историческую сцену один из второстепенных азиатских сатрапов — грек Эвмен, наместник Каппадокии, герой непотова рассказа. Действуя как подчиненный союзник Пер-дикки, он принял на себя удар европейских полководцев, в то время как его покровитель возглавил карательную экспедицию в Египет против утверждавшего свою независимость Птолемея. Пердикке не суждено было узнать о блистательной победе своего помощника над войском Кратера: за несколько дней до того, как весть о поражении и гибели любимца македонян дошла до берегов Нила, хилиарх Азии бы убит взбунтовавшимися офицерами. С его смертью кончилось двоевластие европейских и азиатских регентов, по приговору войска верховные полномочия перешли к македонскому наместнику Антипатру. На востоке правой рукой единственного блюстителя власти стал Антигон Одноглазый, получивший титул стратега Азии.

С этих пор Антигон превратился в главного гонителя своевольного сатрапа Эвмена. Коренная причина их вражды выходила за рамки несогласия начальника и подчиненного. Дело в том, что все названные выше диадохи, воевавшие от имени македонских царей, отличались глубоко циничным отношением к правам своих царственных подопечных. Исключение составлял Пердикка, искренне преданный семейству македонских владык. Еще более рыцарственным монархистом оказался его младший соратник Эвмен. Именно на него, блестящего полководца и скромного наместника второстепенной провинции, возложила свои надежды царица Олимпиада, гордая мать Александра, когда после смерти враждебного ей Антипатра (319 г.) начался новый передел власти в среде диадохов. В то время как хилиарх Кассандр, сын покойного регента, стал добиваться первенства в Македонии и Греции, а стратег Азии Антигон вышел из-под опеки македонских покровителей, изготовившись к борьбе за верховную власть, Эвмен, принял от царицы полномочия главнокомандующего, сплотил коалицию ветеранов и сатрапов, верных дому Александра, и повел упорную войну с Антигоном за дело Олимпиады и ее внука. Хотя душа этого человека не была свободна от честолюбия, тяжесть взятого им на себя бремени, упорная преданность покровителям и недосягаемость преследуемой цели придают его образу почти романтический ореол. Недаром, очевидно, Непот и Плутарх выделили этого недолговечного героя из толпы более именитых воителей тех лет. В обоих жизнеописаниях Эвмена из Кардии грубая эпоха раннего эллинизма мягко отражается в зеркале увлекательного повествования о походах, хитростях и победах благородного искателя приключений.

 

Персидские цари и полководцы в книге Непота «К жизнеописанию Датама», к фрагменту «О царях»

Среди знаменитых полководцев, представленных в этой книге, мы видим одного героя персидской истории — Датама, военачальника царя Артаксеркса II, участника великого восстания сатрапов. Во фрагменте «О царях» Непот бегло упоминает самих владык Персии, при которых разворачивались события его греческих жизнеописаний. Открывает этот ряд имя Кира II, основателя великой Персидской державы, умершего за 30 лет до начала греко-персидских войн. Бросим общий взгляд на периоды персидской истории, отраженные на страницах Непота.

В середине VI в. до н. э., когда в Афинах утвердилась власть тирана Писистрата, на Ближнем Востоке произошла смена великих империй. Кир II, мелкий династ из рода Ахеменидов, правитель заштатной мидийской провинции Персиды, поднял против своего повелителя мятеж, увенчавшийся блестящим успехом: потомок персидских князей воссел на престоле могучего Мидийского царства (550 г.). По матери своей Мандане Кир приходился внуком свергнутому царю Астиагу, персы считались ближайшими родичами мидян, поэтому основание Персидской державы на месте Мидийского царства выглядело скорее дворцовым переворотом, чем завоеванием; греки, как мы знаем, именовали персов мидийцами, и греко-персидские войны назывались у древних авторов мидийскими. За 30 лет царствования Кир II широко раздвинул границы своего государства, поглотив владения всех древних «царей четырех стран света». На востоке персы заняли Вавилон, прибрав к рукам наследие ассиро-вавилонских завоевателей; на западе, в Малой Азии, добычей их стало богатое торговое Лидийское царство вместе с подчиненными ему прибрежными греческими колониями; возможно, уже при Кире покорились персам и некоторые ближайшие к Азии греческие острова.

Создателю великой персидской державы не суждено было передать ее прямым наследникам своего дома: после гибели великого царя на берегах Амударьи во время похода на массагетов (530 г.) сын его Камбиз царствозал всего 7 лет. Наследник Кира едва успел завершить дело своего отца, завоевав последнее великое царство Ближнего Востока — Египет; в марте 522 г. он умер на обратном пути в Персию, где объявился в то время мятежный претендент на престол, выдававший себя за младшего царевича Бардию. Этот последний истинный или мнимый отпрыск Кира пал жертвой дворцового заговора после 7 месяцев правления (сентябрь 522 г.). По решению знатных заговорщиков власть перешла к Дарию, представляющему побочную ветвь Ахеменидов; закрепляя свое право на престол, новый царь женился на дочери Кира Атоссе.

С Дария I, сына Гистаспа, начинается династия персидских царей, воевавших с греками в общей сложности около 150 лет. В царствование ее основателя персы захватили побережье Фракии, подавили восстание азиатской Ионии и совершили первый морской поход на Аттику, закончившийся Марафонской битвой (см. жизнеописание Мальтиада). Дарий I умер в 486 г., в возрасте 64 лет, во время приготовления к новой войне. На престол вступил 36-летний Ксеркс, сын Дария от Атоссы, внук Кира Великого. В это время мощь персидского деспота казалась безграничной; море, разметавшее царский мост на Геллеспонте, подверглось бичеванию за мятеж против владыки земли и стихий. Поход миллионного ксерксова полчища на Элладу (480 г.) стал кульминацией мидийских войн, разгром персов при Саламине и Платеях — вечным примером поражения земной гордыни.

После славных побед в Европе греки перенесли войну на море, вытеснив персов из бассейна Эгеиды (см. жизнеописание Кимона). Правление Ксеркса заканчивалось бесславно: в последние два года его жизни происходили неурядицы внутри Персидского государства — голод, рост цен, лихорадочные перемещения чиновников. В 465 г. стареющий царь стал жертвой высокопоставленных убийц, действовавших, как подозревали, по указке младшего царевича.

Артаксеркс I, прозванный Долгоруким из-за того, что правая его рука была длиннее левой, вступил на престол благодаря интригам, отцеубийству и братоубийству. Тем не менее в греческой традиции он пользовался репутацией великодушного и милостивого владыки. Именно этот царь приютил и обласкал великого противника персов Фемистокла (см. жизнеописание Фемистокла). В его правление было подавлено крупное антиперсидское восстание в Египте, поддержанное афинянами (460–454 гг.), не без участия персидских дипломатов произошло первое военное столкновение Афин и Спарты (1-ая Пелопоннесская война) и, наконец, закончилась 50-летняя греко-персидская распря: в 449 г. в Сузах персидский царь и афинский посол Каллий подписали мирный договор, согласно которому персы отказались от притязаний на острова и берега Эгейского или Греческого моря, удержав за собой Египет и Кипр. Границей, разделяющей морские зоны влияния, стали Хелидснские острова у берегов Памфилии.

В перечне великих персидских царей Непот опускает имя Дария II, побочного сына Артаксеркса от вавилонской наложницы (отсюда — его прозвище Нотх, незаконнорожденный), который правил во времена Пелопоннесской войны (424–404 гг.). Это был слабый правитель, употреблявший против греков только тех стрелков, что были отчеканены на золотых царских монетах. При нем в отношении эллинов утвердился принцип «разделяй и властвуй». С помощью персидских субсидий стравливались сильнейшие государства Греции, Афины и Спарта; не война, а союз с богатым персидским владыкой стал в это время важным явлением межгреческих отношений (см. жизнеописание Алкивиада).

Внутри Персидского государства при Дарий II началось ослабление центральной власти; усобицы и мятежи сатрапов, восстания покоренных народов входили в обиход персидской политики. В конце царствования Дария отпал Египет, завоевавший независимость на длительный период в 60 лет (405/400-342 гг.).

В год окончания Пелопоннесской войны персидский престол занял Артаксеркс II Памятливый, старший сын Дария и его могущественной супруги, а также сестры Парисатиды. Этот царь-долгожитель, правивший 45 лет (404–359 гг.), был современником Агесилая, Эпаминонда и славных афинских полководцев, создателей 2-го Афинского морского Союза. Имеется плутархова биография Артаксеркса, существенную часть которой составляет рассказ о мятеже младшего царевича Кира против брата, о походе 10 тыс. греческих наемников в глубь Вавилонии, о победе и гибели претендента на престол (401 г.).

В первые годы правления Артаксеркса II персы отразили вторжение Агесилая в Малую Азию, а затем в течение многих лет неизменно придерживались политики Дария, проводимой в усовершенствованном виде: заняв позицию посредников и миротворцев, они вступали в союз с сильнейшим государством Эллады (сначала Спартой, затем Фивами) и оказывали лидеру дипломатическую и финансовую поддержку, добиваясь с его помощью роспуска всех прочих боеспособных греческих коалиций (см. выше об Анталкидовом мире и Пелопидовом мире). При слабовольном царе, погруженном в интриги 360 жен и 150 сыновей, Персидская держава время от времени трещала по всем швам. Карательные экспедиции царских полководцев против Египта закончились бесславно: в 385–383 гг. фараон Ахорис, в 374 г. Нектанеб I, пользовавшиеся услугами афинского военачальника Хабрия, обратили вспять армии Фарнабаза и Тифраста. В конце 60-х гг. при Тахе, сыне Нектанеба, произошло ответное вторжение египтян в Сирию и Палестину; в этом походе принимали участие Агесилай и Хабрий. В те же годы персидскому царю пришлось воевать с отложившимися сатрапами Малой Азии.

Вскоре после второго похода персов в Египет (374 г.) восстал против своего повелителя наместник Каппадокии Датам; в 367 г. к нему присоединился фригийский сатрап Ариобарзан, примеру которого последовали наместник Ионии Оронт и карийский династ Мавзол. Афины и Спарта, возмущенные профиванской ориентацией царского двора (см. выше о Пелопидовом мире 367 г.), не нарушая формального мира с Персией, прислали на помощь мятежникам Агесилая и Тимофея; фараон Tax также направил в Азию деньги и корабли. Мятеж малоазийских наместников, известный под названием «великого восстания сатрапов», продолжался до самого конца 60-х гг., сойдя на нет после сепаратного замирения или гибели его участников. События великого восстания отразились в непотовом жизнеописании Датама.

Начавшееся после этого мятежа царствование Артаксеркса III Оха (358–338 гг.) выходит за рамки непотовых биографий. При новом, жестоком и властном правителе произошло временное укрепление Персидской державы: сложили оружие честолюбивые сатрапы, понесли жестокую кару восставшие финикийские города, был вновь завоеван Египет. На западе главные противники Персии, афиняне, увязли с 357 г. в войне с собственными союзниками. Через 3 года после начала союзнической войны, под угрозой нашествия огромного царского войска на Элладу, Афины приняли персидский ультиматум, отозвав свой флот от берегов Малой Азии. Так, сразу же после смерти Артаксеркса II отошла в прошлое эпоха 2-го Афинского морского Союза.

 

Пунические войны. К жизнеописаниям Гамилькара и Ганнибала

Карфагенские жизнеописания Непота обращают нас к великим войнам Рима и Карфагена, которые были продолжением и последним этапом длительной борьбы Востока и Запада в закатных странах Средиземного моря. Как известно, с начала V в. до н. э. ареной противостояния европейской и азиатской цивилизаций на западе стала Сицилия. На протяжении нескольких столетий защитниками и объединителями западных эллинов выступали тираны и полководцы Сиракуз. Оплотом семитского мира стал Карфаген, подчинивший себе в VII–VI вв. до н. э. финикийские колонии Африки, Испании и Сицилии. Карфаген — город Юноны или Астарты, крупнейшая колония Тира в Западном Средиземноморье (основан в 825 или 814 г. до н. э.) — располагал огромными материальными и человеческими ресурсами. В лучшие времена этот многоэтажный купеческий город насчитывал до 700 тыс. жителей. В его порту стояли сотни торговых и боевых кораблей; его многочисленные мастерские производили товары, развозимые во все стороны света; за городскими стенами, в долине р. Баграда располагались обширные поместья карфагенской знати, разработавшей научную систему плантационного рабовладельческого хозяйства. Покоренные африканские туземцы — ливийцы, проживавшие в границах карфагенской территории, выплачивали городу-хозяину поземельные налоги и поставляли в его армию превосходных рекрутов. Полувассальные пограничные племена комадов обеспечивали карфагенян великолепной конницей. Западные финикийские колонии, находившиеся на положении зависимых союзников, платили своим покровителям и защитникам дань, напоминающую афинский форос.

Рядовые граждане Карфагена — дельцы и торговцы по преимуществу — не были склонны к ратным подвигам; пользуясь мощными ресурсами своей казны, Карфаген предпочитал содержать наемные армии, составлявшиеся из иберов (испанцев), кельтов, уроженцев Италии, вольных ливийцев и т. д. Гражданское ополчение созывалось только в самых крайних случаях. Лишь в кругу карфагенской знати встречались потомственные воины — офицеры и командующие, руководившие многоязыкими полчищами наемников.

Война греков и семитов на Сицилии велась с переменным успехом. Изначальные карфагенские владения представляли собой клочок земли в северо-западной части острова со старыми финикийскими поселениями Панорм и Солоент и карфагенскими колониями Лилибей и Дрепан, выведенными в IV–III вв. до н. э. В течение ста с лишним лет (конец V — начало III в.) 4 раза карфагеняне захватывали весь остров, подступая к стенам Сиракуз (в 396 г. при Дионисии Старшем, в 344 г. при Тимолеонте, в 309 г. при Агафокле, в 278 г. накануне появления в Сицилии Пирра). В свою очередь сиракузяне при тиране Агафокле высаживались в Африке и осаждали самый Карфаген, а в 277–276 г. с помощью «наемного царя» Пирра почти вытеснили противника из Сицилии, загнав его разбитую армию в Лилибей.

Появление на арене борьбы эпирского царя Пирра, великого полководца и авантюриста, настоящего генерала наемников, стало переломным событием в истории Западного Средиземноморья. Силами этого подражателя Александра, мечтавшего основать великую державу на Западе, греки Италии и Сицилии предприняли последнее наступление на западных варваров — римлян и карфагенян. Когда же заморский герой, разочаровавшийся в надежде на быстрый успех, бросил дело на полпути и возвратился в Грецию, карта западных эллинов была окончательно бита. Через несколько лет Рим завершил покорение Италии и Великой Греции (270–269 г.), а Карфаген вновь завладел Сицилией, оставив сиракузянам юго-восточный угол острова. Сиракузский царь Гиерон II, призванный к правлению как раз в эти годы (около 268–265 гг.), старался поддерживать с финикийцами добрый мир, но было очевидно, что при первом же удобном случае Карфаген сотрет слабое Сиракузское царство — последнее независимое государство западных греков. С конца 70-х гг. III в. карфагенский флот безраздельно господствовал в сицилийских водах. Граница «западного» и «восточного» мира переместилась к берегам Италии; «ловцы пурпура» — по-гречески «финикийцы», по-латыни «пуны» — вышли на рубеж римских владений. По воле истории римляне, «потомки Энея», издревле подчеркивавшие свое родство с эллинами, приняли как наследство борьбу с кровным врагом греческого племени, отвергавшим язык и культуру Эллады (Ганнибал, говоривший по-гречески, был редким исключением среди карфагенян).

В 264 г. началась первая война Рима и Карфагена (1-ая Пуническая война), сосредоточившаяся преимущественно на Сицилии, за обладание которой и боролись обе стороны. Продолжалась она 24 года, в последних боях ее участвовали молодые солдаты, родившиеся в годы первых сражений. Вскоре после открытия военных действий на сторону Рима перешел Гиерон Сиракузский, на 3-м году боев и походов римляне и сицилийские греки отбросили пунов в их исконные крепости на западе острова. Оборона этого района затянулась на долгое время. Поскольку блокада портовых городов при господстве пунов на море была безнадежна, римляне, народ сухопутный, создали за год собственный военный флот, сели на корабли и успешно повели непривычную им морскую войну (с 260 г.). В течение последующих десяти лет (259–249 гг.) карфагеняне понесли крупные поражения на море, сражались с римским десантом под стенами самого Карфагена, утратили в Сицилии Панорм. Римляне потеряли за это время 4 флота (3 эскадры потерпели крушение в шторм, одна была разбита в бою под Дрепаном) и армию, погибшую в Африке. Обе стороны выдохлись, перейдя к ведению малой войны, сосредоточившейся у Лилибея и Дрепана. На смену огромным флотилиям пришли небольшие карфагенские эскадры, беспрепятственно рыскавшие в опустевших прибрежных водах Италии и Сицилии. Как раз в это время (247 г.) появился на исторической сцене Гамилькар Барка, выдающийся карфагенский полководец, непримиримый противник Рима, чья ненависть к врагу питалась мечтою о господстве Карфагена в западной части земного круга. Содержание непотовой биографии составляют три главных эпизода из жизни знаменитого военачальника: война его с римлянами в Сицилии, подавление восстания наемников в Африке, завоевание Испании. Эти события образуют предысторию 2-ой Пунической войны, завещанной сыну Гамилькара.

Приняв командование на исходе 1-ой Пунической войны, молодой карфагенский полководец, располагавший довольно скромными силами, не мог коренным образом изменить ситуацию на острове, но в карфагенский клочок земли он вцепился мертвой хваткой, не оставляя противнику надежды выбить пунов со стороны суши. Заняв удобные позиции на горах Эйркте и Эрике в самом центре карфагенских владений, где располагались римские войска, осаждавшие Лилибей и Дрепан, целых 7 лет удерживал он свои укрепления, изматывая противника в упорных жестоких стычках. Поскольку снабжение гамилькаровых сил происходило по морю, римлянам пришлось собирать средства на строительство пятого флота.

Последнее морское сражение этой войны, происходившее у острова Эгузы, кончилось победой римлян (241 г.). Утратив связи с Сицилией, не имея средств на сооружение новой эскадры, карфагенское правительство предоставило Гамилькару полномочия вступить в переговоры с римским командующим Г. Лутацием Катулом об условиях мира. Мирный договор, заключенный непобежденным вождем, был так же доблестен, как оборона Эрикса: потери Карфагена ограничились неизбежной уступкой Сицилии и уплатой контрибуции. Армия Гамилькара покинула остров с оружием в руках — как войско, отступающее в полном боевом порядке (241 г.).

Сразу по окончании внешней войны карфагеняне пережили тяжелейшую внутреннюю смуту, поставившую их государство на край гибели. Из-за скупости правительства, задержавшего расчеты с армией, подняли бунт вернувшиеся из Сицилии наемники. К их восстанию присоединились подданные Карфагена — 70-тысячное войско ливийцев и конница пограничных нумидийских племен; поколебалась верность финикийских городов побережья., Повстанческие армии осадили Утику и Гиппон Царский, отряды мятежников появлялись под стенами Карфагена. За морем сардинские гарнизоны наемников сдали остров Риму, не побрезгавшему воспользоваться тяжелым положением соперника.

В этом отчаянном положении карфагеняне спешно навербовали новых наемников и снарядили гражданское ополчение. В момент наивысшей опасности единственным командиром войска был назначен герой сицилийской войны, любимец солдат и офицеров — Гамилькар Барка. Выйдя победителем из нескольких тяжелых боев, он отбросил противника от Карфагена, расчленил силы повстанцев и разгромил порознь две главные их армии. На 4-ом году войны мятеж был подавлен (238 г.). Гамилькар вновь проявил свои блистательные способности и оказался победителем не только на поле боя, но и на поприще партийной борьбы, кипевшей внутри карфагенских стен. Влиятельные граждане Карфагена делились в то время на две партии — мирную и военную. Первая имела большинство в правительстве — Совете старейшин и контрольном Совете 104-х, которые выражали настроения землевладельческой олигархии; эта знать старалась ограничить интересы Карфагена пределами Африки, придерживаясь уступчивой, почти угоднической дипломатии в отношении Рима; Ливийская война выявила эгоизм и бездарность ее вождей, прежде всего лидера карфагенской олигархии Ганнона Великого. Военная партия — группировка великих имперских замыслов и реванша — свила гнездо в среде купцов и офицеров, опиравшихся на силу армии и ненадежную, но мощную стихию Народного Собрания, время от времени бурно изъявлявшего волю торгово-ремесленного люда. Душою ее был Гамилькар Барка. Ввиду неудач правительства и успехов Гамилькара сразу же по восстановлении мира, под давлением армии и народа усмиритель ливийского мятежа получил бессрочное верховное командование, выведенное из-под контроля властей: постановили, что отчитываться он должен только перед Народным Собранием, что преемника ему будет избирать войско, а утверждать кандидатуру народ.

Полководец, преданный всепоглощающей мечте о подготовке новой войны с Римом, воспользовался своими почти диктаторскими полномочиями немедленно. Выступив походом против пограничных африканских племен, Гамилькар неожиданно переправился через пролив и начал завоевание Иберийского (Пиренейского) полуострова, славившегося своими серебряными рудниками и переизбытком воинственной молодежи, нанимавшейся на службу к чужеземцам. Еще в VI в. карфагеняне проникли в Испанию, сокрушив богатое туземное царство Тартесс, располагавшееся у Гибралтара. С тех пор на протяжении нескольких веков они держали под своим контролем финикийскую колонию Гадес и ряд торговых факторий на юге полуострова. Гамилькар приступил к расширению сфер карфагенского господства, вступая с испанскими племенами в союзы и битвы, облагая их данью и рекрутскими повинностями. Почти все сражения и переговоры его девятилетней кампании (236–228 г.) канули в Лету, но известно, что при нем истощенная карфагенская казна стала наполняться испанским серебром, возобновилось строительство карфагенских крепостей на Иберийском побережье и граница приморских владений Карфагена продвинулась вдоль восточного берега до р. Эбро.

После гибели Гамилькара в бою (228 г.) испанская армия и карфагенский народ, воспользовавшись своим правом, вручили командование Гасдрубалу — зятю и помощнику павшего вождя, достойному продолжателю дела Барки. При его правлении были одержаны новые победы и заключены новые дружеские союзы с обитателями Иберии; на восточном берегу полуострова вырос крупный портовый город-крепость Новый Карфаген; римское правительство официально признало земли южнее Эбро зоной карфагенского влияния (договор между Римом и Карфагеном 226 г.). Когда Гасдрубал пал от руки убийцы (221 г.), верховная власть в Испании в силу старого закона и настроения войска перешла к Ганнибалу, старшему сыну Гамилькара. К этому времени заветный великий замысел отца был готов к осуществлению: «царство Баркидов» в Испании возродило военный потенциал Карфагенского государства и образовало самостоятельный плацдарм новой Пунической войны.

Эта самая война, называемая римлянами Ганнибаловой (218–201 г. до н. э.), разразилась через три года после вступления сына Барки в права главнокомандующего. По целям своим и последствиям, по грандиозности военных операций, по славе полководцев и сражений она стала одной из величайших войн античного мира. Первый период смертельной схватки между двумя сильнейшими державами Запада описан в Ганнибаловой биографии Непота подробно.

Конфликт начался с осады и разрушения Сагунта — союзного римлянам греческого города, располагавшегося на территории карфагенской Испании южнее Эбро (219 г.). Затем последовал беспримерный переход Ганнибаловой армии из Иберии (Испании) через воинственную дикую Галлию (совр. южная Франция) и неприступные Альпы в северную долину Апеннинского полуострова. Римский историк упоминает сражение у р. Родана (Роны), произошедшее в середине похода, приписывая Ганнибалу победу над консулом Сципионом. Здесь он допускает неточность.

В самом деле на рубеже великой галльской реки едва не столкнулись две армии, слепо шедшие навстречу друг другу: ничего не ведая о марше Ганнибала, консул П. Корнелий Сципион вел морской десант в сторону испанских владений Баркидов. Как раз в то время, когда римский флот зашел в гавань союзной греческой колонии Массилии (совр. Марсель), карфагенский полководец с трудом одолел быстрый поток Роны, опрокинув заслон галлов на противоположном берегу. На второй день переправы эскадрон ганнибаловой конницы столкнулся с отрядом римских всадников, посланных на разведку. Авторы более солидные, чем Непот (Ливии, Полибий), утверждают, что малая проба сил кончилась победой римлян, хотя в конечном счете Сципион не успел преградить неприятелю дорогу в Италию. Первые сражения на италийской земле (осень-зима 218 г.) разыгрались на широкой Паданской равнине, простирающейся от подножия Альп до предгорий Апеннин. Противниками Ганнибала выступали консулы Тиб. Семпроний Лонг и все тот же Публий Сципион, спешно вернувшийся с частью своего войска на родину. Враги скрестили оружие на берегах Тицина (по Непоту — близ галльского городка Кластидия) и Требии — притоков многоводного Падуса (совр. р. По). Сначала завязалось случайное конное сражение, из которого римляне вышли с тяжелыми потерями, едва вызволив тяжело раненого полководца. Во второй большой битве, данной по инициативе Семпрония Лонга, римская армия потерпела почетное поражение: значительная часть ее пробилась под защиту стен латинской колонии Плаценции, нанеся большой урон противнику. После этих первых неудач Рим еще взирал на карфагенского завоевателя с гордым презрением, с уверенностью в превосходстве своих сил и доблести.

Весной 217 г. грянула катастрофа, дохнувшая на римское государство холодом гибели. Армия воинственного консула Гая Фламиния, выступившего на защиту Этрурии, была полностью истреблена в западне у Тразименского озера. В обстановке всеобщей растерянности и траура Сенат призвал к власти диктатора Кв. Фабия Максима, чья осторожная оборонительная тактика была прославлена последующими поколениями как медлительность, спасшая Рим. Продвигая свое войско по холмам и горам вслед неприятелю, направлявшемуся на юг Италии, Фабий, по выражению самого Ганнибала, нависал над карфагенянами, как «туча, готовая разразиться грозой». Одна такая «гроза», едва не грянувшая в Фалернской области близ Казилина, упомянута в 5-ой главе Непота. Самое же знаменитое извержение фабиевой тучи произошло в тот день, когда М. Минуций Руф, слишком горячий начальник конницы, уравненный в правах с благоразумным диктатором, ринувшись в желанный бой, попал в очередную ловушку Ганнибала; своевременная подмога Фабиевой армии, хлынувшей на поле боя с окрестных высот, спасла тогда два римских легиона, обреченных на неминуемую гибель.

В следующем году несчастия Римского государства достигли апогея. Южный апулийский городок Канны дал свое имя самой знаменитой победе Ганнибала, после которой спасение Рима казалось какое-то время невозможным. Летом 216 г. на равнине Ауфида, близ Канн, две консульские армии в 80 тыс. бойцов вступили в сражение с 40-тысячной ратью Ганнибала. Сосредоточив отборную часть своего войска, состоявшую из ливийских солдат, на флангах, карфагенский полководец взял в клещи римские легионы, прорвавшие слабый центр его строя, и довершил окружение ударом своей победоносной конницы в тыл врага. Мало кому удалось вырваться из пунийских тисков. Около 70 тыс. римлян и римских союзников полегли на каннском поле, среди них — один из консулов текущего года, десятки бывших верховных магистратов, 80 сенаторов низшего ранга.

После грандиозного поражения Рима раскололся стан его союзников. На сторону Ганнибала перешел крупнейший город Италии Капуя, в Сицилии отпали Сиракузы, переметнулись к победителю южноиталийские племена самнитов, луканов, апулов, бруттиев. Напротив, латинское племя, расселенное в колониях по всей Италии, твердо стояло за Рим, предопределяя конечное поражение иноземного завоевателя. Колонии Великой Греции также сохранили в этот критический момент верность римскому народу.

Ганнибал слишком долго оставался на месте своей победы, распродавая добычу и пленных. Преодолев первый порыв отчаяния, римский сенат в считанные недели вооружил 4 новых легиона, набранных из граждан всех возрастов, включая подростков. В армию вступили 8 тыс. рабов и 6 тыс. осужденных, надеющихся завоевать себе прощение и свободу. Некое подобие нового войска сформировалось из уцелевших участников Каннской битвы. Уже в конце 216 г. претор Марк Клавдий Марцелл, возглавивший римские силы, отбил Ганнибала от кампанского города Нолы, нанеся карфагенянам первое поражение в открытом поле.

После этого война в Италии затянулась на много лет, приобретя однообразный характер. Ганнибал воздерживался от походов в центральные районы Апеннинского полуострова, населенные родственными и верными Риму племенами. Перемещая свой стан по равнинам юга, он прикрывал города своих италийских союзников, посулами и силой приобретал себе новых сторонников, собирал средства и людей, страстно ожидая подмоги извне — от правительства Карфагена, от своих братьев, оставшихся в Испании, от македонского царя Филиппа, заключившего с ним союз вскоре после битвы при Каннах (215 г.). Римляне шли следом за войском Ганнибала, вступали с ним в более или менее значительные стычки, обороняли своих союзников и осаждали города, перешедшие на сторону неприятеля. В то же время римские легионы сражались с сиракузянами и пунами в Сицилии и с тремя карфагенскими армиями в Испании.

Самые значительные события послеканнского периода войны произошли в 212 — начале 211 г. В Испании погибли бессменные вожди римского десанта, братья Сципионы, успешно теснившие карфагенян и союзных им испанцев. В Италии некоторые греческие города, в том числе крупный порт Тарент, открыли Ганнибалу ворота. В то же время Марцелл победоносно завершил осаду Сиракуз, оборонявшихся с помощью машин замечательного механика Архимеда. Почти одновременно капитулировала Капуя, осажденная тремя римскими армиями. Накануне сдачи этой «царицы Кампании» (а не после битвы при Каннах, как утверждает Непот) Ганнибал совершил отчаянный марш в сторону римской столицы, рассчитывая что противник перебросит в панике свои силы от Капуи к Риму. Надежды пунийца не оправдались: хотя клич перепуганных обывателей Рима «Ганнибал у ворот!» вошел в историю, полководцы и власти проявили полное хладнокровие и вслед грозному врагу был послан из Кампании лишь один небольшой отряд. Постояв некоторое время в трех милях от неприступного города, Ганнибал повернулся восвояси на юг, оставив Капую на произвол судьбы.

С этого времени Фортуна повернулась лицом к римлянам. В 209 г. Фабий Максим завладел отпавшим Тарентом, в 207 г. римляне разбили на севере Италии, близ колонии Сены, армию Гасдрубала, второго сына Барки, повторившего переход брата через Альпы. В конечном счете судьба ганнибаловой кампании решилась вдали от главного театра военных действий. Молодой П. Корнелий Сципион, назначенный на место погибших в Испании Сципионов, победоносно продолжив дело своего отца и дяди, полностью завоевал испанские владения Баркидов (210–206 гг.).

После уничтожения этой главной военной базы Карфагена римляне осмелились перенести войну на территорию противника, невзирая на присутствие в Италии Ганнибала. Летом 204 г. римские легионы во главе со Сципионом ступили на землю Африки, а через год Ганнибал, отозванный на родину карфагенскими властями, высадил своих ветеранов в гавани Лептиса. Весной 202 г. при городке Заме на расстоянии 5-дневного пути от Карфагена произошла последняя, решающая битва 2-ой Пунической войны.

Ганнибал построил своих солдат в три ряда, расположив их по нарастанию боевого качества воинов: впереди стояли иноземные союзники, во второй линии — отборные силы ливийцев и карфагенян, в третьей — закаленные ветераны италийской кампании. Сплоченный строй неприятеля должны были разметать 80 слонов, поставленных перед фронтом.

Сципион позаботился прежде всего об отражении атаки слонов: увеличив расстояние между манипулами, он создал внутри массы своего войска достаточно широкие «коридоры», по которым слоны, увлекаемые застрельщиками, могли пробежать в тыл римской армии, не причинив ей особого вреда.

Расчет римского полководца оправдался. Его легионеры, пропустив через свои ряды слонов, в полном боевом порядке сошлись с неприятельской ратью. Первый строй карфагенских союзников был смят и отброшен назад. На линии второго строя римская и карфагенская пехота рубилась насмерть, на уступая друг другу в доблести. Дело решила победа римской конницы на обоих флангах: прогнав неприятельских всадников, кавалерия Сципиона, не увлекаясь погоней, вовремя повернула назад, ударив в тыл вражеского войска. Разгром карфагенской армии напоминал избиение римлян при Каннах. Битва при Заме — единственное большое поражение Ганнибала за 12 лет боев и походов — положила конец 2-ой Пунической войне. Одной из грубейших ошибок Непота является утверждение, что Ганнибал после Замы собирал силы для новых сражений (гл. 6–7). Опытный полководец, лучше всех понимавший бесполезность и гибельность дальнейшего сопротивления, выступил самым страстным поборником мира любой ценой. Под его нажимом были приняты суровые условия победителей: Карфаген утратил все владения за пределами Африки; лишился военного флота и слонов, принял обязательство не вести никаких войн без согласия Рима; в течение 50 лет карфагенская казна должна была ежегодно терять 200 талантов на выплату огромной контрибуции в 10 тыс. талантов.

После ратификации этих условий с Карфагеном как великой державой было покончено. В последних главах Непота перед нами предстает стареющий полководец, верный своей детской клятве в непримиримой ненависти к Риму, который ищет за рубежом отчизны армию, способную сражаться с его заклятым врагом. Последние надежды Ганнибала сосредоточились на сирийском царе Антиохе, замышлявшем вторжение в Европу. Со своей стороны, римляне относились к зреющей сирийской войне с особенным страхом, ожидая нового похода Ганнибала в Италию во главе азиатских полчищ. События приняли неожиданный оборот: завистливый и недоверчивый Антиох, отстранив от дела своего великого советника, самолично возглавил сирийский десант в Грецию, после первого же поражения в панике очистил европейский берег и не попытался воспрепятствовать переправе римских легионов в Азию. Осенью 190 г. при городе Магнезия в Лидии римляне без труда опрокинули огромное рыхлое воинство сирийского царя, потеряв в битве всего 24 пехотинца и 300 всадников. Через несколько лет после этого ушел из жизни странствующий полководец Ганнибал, настигнутый римской местью. Только имя Карфагена еще полстолетия омрачало покой детей и внуков того поколения, которое помнило, как Ганнибал стоял у ворот Рима. В середине II в. до н. э. римляне разделались с тенью своего страха, развязав 3-ю Пуническую войну, которая свелась к осаде и разрушению бессильного Карфагена (149–146 гг. до н. э.). Лишь после того как руины великого города отпылали в огне 17-дневного пожара, призрак нового Ганнибала перестал тревожить воображение завоевателей мира.

 

Римское общество II–I вв. до н. э. К жизнеописаниям Катона и Аттика

Два жизнеописания, сохранившиеся от утерянной книги «О римских историках», знакомят нас с известными латинскими прозаиками II и I вв. до н. э., разделенными во времени примерно в 150 лет. Катон жил в годы рождения римской литературы, Аттик — в период ее расцвета. Несмотря на тематику непотовой книги, литературному творчеству того и другого уделено сравнительно мало внимания: в жизнеописании Катона преобладает суховатый перечень «деяний» государственного мужа, в биографии Аттика дан развернутый портрет не столько творческой, сколько выдающейся по своим нравственным достоинствам личности. Попытаемся уточнить связи героев Непота с их исторической и культурной средой.

Марк Порций Катон Старший (234–149 гг. до н. э.), прадед Катона Младшего, знаменитого республиканца, принадлежал к поколению солдат Ганнибаловой войны. Начало его ратной службы совпало со вторжением карфагенской армии в Италию, молодость его прошла в пылу знаменитейших сражений 2-ой Пунической войны: он принимал участие в битве при Каннах, в осаде Капуи и Тарента, штурмовал Сиракузы, отличился в сражении у колонии Сены, где была разгромлена армия Гасдрубала, брата Ганнибала (см. вступительную статью к жизнеописанию Ганнибала). С войны он возвратился в звании квестора — высшего офицера и казначея, состоявшего при консуле; это была первая магистратура в ряду комициаль-ных (т. е. данных комициями, Народным Собранием) должностей, открывавших доступ в сенат. Через 5 лет после окончания Ганнибаловой войны Катон стал консулом (195 г. до н. э.) и в звании этом усмирил антиримское восстание северных испанских племен; через 10 лет после консульства (184 г.) он удостоился самой почетной в Риме должности цензора, венчавшей карьеру наиболее именитых граждан. В историю вошла суровая ревизия нравов, осуществленная Катоном, прозванным после этого Цензором.

В служебной и военной деятельности Катона проявились многие его замечательные таланты, но сами по себе успехи его не казались бы из ряда вон выходящими, если бы не одно обстоятельство — происхождение энергичного консула и цензора.

Дело в том, что после изгнания из Рима царей (510 г. до н. э.) Римская республика складывалась как государство олигархического типа. Высшие должности (магистратуры), произошедшие от старинной царской власти, — консулат, претура, цензура, доставались исконным аристократам-патрициям и потомкам знаменитых плебейских семей, допущенных к консульской власти в середине IV в. до н. э. В Риме, как и в греческих государствах, народ не по закону, а по традиции отдавал голоса нобилям — т. е. людям «известным» или в прямом смысле слова знатным. Накануне Ганнибаловой войны правящая олигархия, нобилитет, состояла из 4–5 десятков патрицианских и плебейских семей, из поколения в поколение претендовавших на консульскую власть. По образному выражению римских писателей (Цицерон, Саллюстий), эта каста «оккупировала» консулат, оградила его от чужаков своими окопами и гарнизонами, передавая консульские места внутри своего круга «из рук в руки». В сенате бывшие консулы, консуляры составляли своего рода верхнюю палату, определявшую направление римской политики. Масса простых сенаторов разделялась на «фракции», группировавшиеся вокруг знатных вождей.

Катон вышел из социального круга, считавшегося рассадником «нижней палаты» сенатской курии — из сословия всадников, объединявшего богатую верхушку землевладельческого класса италийских городов. Признанным венцом всаднической карьеры считалась в его время должность претора — близкая консулату по объему власти (военное командование, руководство судопроизводством), но уступавшая ему по достоинству. Незнатный Катон, добившийся в силу своей личной популярности консулата и цензуры, посягнул на неприкасаемое достояние потомственных консуляров. Такие случаи редко, но бывали и до и после него: знать презрительно именовала удачливых чужаков, вторгавшихся в ее консулярный круг, «новыми людьми» или «выскочками». Но завоевание высших аристократических магистратур еще не объясняет великую прижизненную и посмертную славу знаменитого Цензора. В политическую историю Рима Катон вошел как выдающийся принципиальный противник знати, публично критиковавший «царское правление» нобилитета в сенате и засилие нобилей на высших государственных постах. В курии энергичный «новый» консул сумел сплотить вокруг себя сенатское большинство, раболепствовавшее ранее перед носителями громких имен: с 80-х гг. II в. в отсутствие Катона сенаторы не принимали никаких важных решений. В Народном Собрании он завоевал полномочия цензора в борьбе с 8 знатными претендентами. В судах непобедимый спорщик обличал злоупотребления именитых магистратов, отбиваясь одновременно от встречных исков высокопоставленных врагов, привыкших стирать «выскочек» в прах с помощью уголовных обвинений. За 85 лет своей жизни красноречивый Катон, прозванный современниками римским Демосфеном, судился 44 раза, не проиграв ни одного дела. Многообразные усилия его не пропали даром: в 187 г. он низверг могущественный клан Сципионов, проведя через позорные судебные разбирательства братьев Публия Сципиона Африканского и Луция Сципиона Азиатского, победителей Ганнибала и Антиоха; в 184 г., будучи цензором, изгнал из курии нескольких знатных сенаторов. На протяжении всей своей жизни он боролся за подчинение высшей исполнительной власти — этой вотчины нобилитета — коллективному контролю сената; по его инициативе или при его участии был пресечен рост экстраординарных командований, запрещено повторное исполнение консулата, установлена возрастная и порядковая «лестница магистратур», усилился контроль государства за распределением военной добычи, начались судебные преследования жестоких и алчных наместников заморских провинций.

В конечном счете Катон добился временного оздоровления государства, не посягая на глубинные основы римской олигархической системы. В древней традиции он выступает как «добрый муж» и любимец сенаторского сословия, т. е. как антипод демагога и революционера. Он никогда не был народным трибуном, никогда не противопоставлял авторитет Народного Собрания воле сената. В мирную эпоху, наступившую после Ганнибаловой войны, Катон Цензор оказался первым «парламентским» оппонентом правящей олигархии. Лет через 20 после его смерти началось широкое демократическое движение, направленное против столичной знати и связанных с нею местных магнатов италийских городов. Растянувшись на 100 лет, видоизменяясь по форме и содержанию, пройдя через ужасы нескольких гражданских войн, оно завершилось крушением Римской олигархической республики.

Во времена Катона обозначилась не только политическая, но и культурная рознь между именитой верхушкой римского общества и массой простых, сенатских и всаднических семей. Римская знать издревле впитывала культурные веяния, шедшие с юга Италии, из городов Великой Греции. Когда Рим наложил руку на этот островок эллинской цивилизации (середина III в.), греческий язык и литература в свою очередь завоевали римский высший свет. Знатные сверстники Катона с детства писали и говорили на языке, самого просвещенного народа земного круга, их поколение выдвинуло первую плеяду знаменитых филэллинов — поклонников и покровителей греческого мира. В аристократические семьи рубежа III–II вв. до н. э. внедрялись греческие учителя грамматики, риторики и философии, более того — иноземные конюхи, псари и ловчие. Золотая молодежь, воспитанная иностранными педагогами, увлекалась не только высоким наследием эллинского духа, но и «греческим образом жизни»: в моду входили застольные товарищества, дорогие любовницы, комфорт, изысканные яства, экзотические одеяния; вслед за новыми нравами являлись новые пороки — погоня за деньгами, мотовство, разврат, упадок воинской доблести.

За несколько лет до появления на свет Катона родилась архаическая, подражательная римская литература, копировавшая эллинистические образцы. Серьезнейший жанр ее, историографию, развивали консулы и сенаторы римского народа, первые высокопоставленные латинские прозаики, писавшие на привычном им с детства греческом языке — международном языке образованной публики того времени. Латинский язык начала II в., едва освоивший простые стихотворные размеры, казался неприспособленным для риторического повествования или выражения ученых понятий.

Катон воспитывался в среде муниципальных италийских помещиков, учивших своих детей не греческому языку, а письму, счету и навыкам рачительных хозяев сельских усадеб. Деревенская простота этого общества возмещалась крепостью его нравственных устоев: вдали от роскошной столицы долго сохраняли свою силу идеалы бережливости, честности, трудолюбия, почитались добрые семейные нравы. Отношение почтенных «землепашцев» к рафинированной иноязычной знати выливалось в сложную смесь почтения и отчуждения; образы римского муниципала и нобиля можно прочувствовать, сопоставив для сравнения фигуры европеизированного русского дворянина и замоскворецкого купца прошлого века.

Энергичный сын тускуланского всадника вторгся в высшие столичные сферы как передовой идеолог италийских городков. И принципы его политики, и суровая цензура в духе предков, одобренная большинством римского народа, уходили корнями в родную почву старого латинского захолустья. Вместе с тем живая и талантливая натура Катона усваивала и новые ценности широкого мира. На склоне лет честолюбивый Порций усердно занимался самообразованием, нагоняя в знании своих знатных соперников. В зрелом возрасте он выучил греческий язык, чтобы познакомиться с общественно-полезными жанрами литературы — историографией и риторикой. Главными учителями его стали Фукидид и Демосфен, главной целью занятий — патриотическое и творческое, несколько наивное соревнование с гениями Эллады. После цезуры на шестом десятке лет писал он практические трактаты по сельскому хозяйству, военному делу и праву (до наших дней дошли значительные отрывки из сочинения «О сельском хозяйстве»), собирал изречения великих мужей, составил сборник нравоучительных примеров и учебную энциклопедию для сына (утерянные ныне труды). Первым из римских ораторов Катон начал публиковать свои речи, 150 из них попали в библиотеку Цицерона (до нас дошли около 250 фрагментов катоновских речей). Главным трудом самородного писателя считается историческое сочинение под названием «Начала», описанное в 3-ей главе непотовой биографии. Еще неуклюжее, как замечает Непот, по форме, оно открыло эпоху латинской национальной историографии: среднее поколение латинских анналистов (40-20-е гг. II в. до н. э.), сменившее грекоязычных предшественников, перешло вслед за Катоном на латинский язык. Заслуживает внимания самобытнейшее построение катоновой Истории, не имеющее аналогий в античной литературе: старый противник знати излагал события, опуская имена прославленных вождей, победы Рима преподносились читателю как деяния самого римского народа; начала римской истории он искал не в корнях города Рима, но в судьбах италийских городов, как бы предвидя будущее единое общество и единое государство в границах романизированной Италии.

Катон Старший умер в тот год, когда началась 3-я Пуническая война, завершившаяся разрушением Карфагена (149 г. до н. э.). Римляне считали, что именно с этого времени, после гибели грозного внешнего врага, в покое и безопасности умножились внутренние болезни их государства. Тит Помпоний Аттик, родившийся через 40 лет после смерти Катона (109 г. до н. э.), видел зрелые плоды тех политических «начал», которые едва обозначились в эпоху великого Цензора. Его поколение прошло через ряд трагических общественных потрясений, составляющих основной фон непотова жизнеописания. Еще раз заметим, что друг и биограф Аттика почти забывает о писательской деятельности своего героя, увлекаясь прославлением его добродетелей, среди которых выделена одна черта: последовательное уклонение Аттика от участия в «роковых пирах истории». Поэтому читатель Непота должен иметь представление о политических бурях поздней Республики, перед которыми старательно закрывал дверь своего дома ученый римский всадник.

В юности Аттик был очевидцем гражданской войны между сулланцами и марианцами (или циннанцами), во время которой, состоятельные классы Италии в первый и последний раз в истории Рима восстали против олигархического нобилитета с оружием в руках (88–82 гг. до н. э.). Кровопролитию предшествовал партийный спор о кандидатуре командующего, назначенного для войны с понтийским царем Митридатом: в 88 г. народный трибун П. Сульпиций Руф, родственник Аттика, предложил заменить командированного на Восток консула-аристократа Суллу прославленным полководцем Марием — «новым человеком», глубоко обиженным на травившую его знать; одновременно под прикрытием популярного имени народу была предложена серия демократических реформ. В ответ на вотум Народного Собрания о смене командующего, стоявшая на юге армия Суллы совершила небывалый поход на Рим для восстановления «порядка». Сульпиций и ближайшие его сторонники, объявленные вне закона, погибли; Марий едва спасся бегством. После отбытия Суллы на Восток началась настоящая гражданская война.

Вытесненные из Рима демократы объединились вокруг беглеца Мария и мятежного консула 87 г. Цинны, призвавших к оружию всех противников олигархического нобилитета. На зов откликнулись города Италии, только что завоевавшие статус римского гражданства в двухлетней Союзнической войне (90–88 гг.), но искусственно ущемленные столичной аристократией в осуществлении своих гражданских прав. На сторону Мария и Цинны встали тысячи «новых граждан», либеральные семьи старых колоний и муниципий, большая часть всаднического сословия, многие сенаторы. Отряды Италии, слившиеся под стенами столицы в большую армию, заняли Рим в конце 87 г. В те дни знатное имя почти неминуемо навлекало на его обладателя смерть; масса аристократов бежала за море в лагерь Суллы; уцелевшие от погрома нобили сидели в сенате, не раскрывая рта, многие из них погибли во время второй волны репрессий, прокатившейся уже после смерти Мария и Цинны накануне падения демократического правительства (82 г.).

Аттик уехал в Грецию где-то в начале «мятежа Цинны». В его отсутствие в течение четырех лет (86–82 гг.) в Риме властвовали всадники и «новые люди», а на Востоке успешно сражалось с Митридатом войско Суллы, штаб которого стал прибежищем аристократической эмиграции. Весной 83 г. победоносная восточная армия высадилась в южноиталийском порту Брундизии. Профессиональные солдаты, преданные щедрому полководцу, скрестили оружие с ополчениями всей Италии, сплотившейся вокруг революционного правительства Рима. На исходе двухлетней кампании, после ряда тяжелых сражений и осад, Сулла стал хозяином положения: 1 ноября 82 г. он выиграл последний бой у Коллинских ворот Рима и уже через несколько дней принял звание диктатора для реставрации власти и привилегий возвращенной в столицу знати. Месть торжествующей олигархии вылилась в очередной террор, далеко превзошедший зверства марианцев; карательные отряды диктатора основательно почистили сенат (около 90 жертв только в Риме), вырезали цвет столичного всадничества, залили кровью города Италии, расправляясь с виднейшими муниципальными семьями, чьи сыновья командовали отрядами демократических ополчений. На фоне этих событий своевременное бегство Аттика от политики может показаться вполне эгоистическим маневром, но именно в те годы беспартийная позиция его имела под собой более глубокое основание, чем когда бы то ни было: политический раскол прошел тогда внутри социально однородной среды помещиков-рабовладельцев, разведя бывших друзей и родственников. Образно говоря, джентри восстали против лордов. Сверстник и друг Аттика Цицерон оплакивал гибель «светочей отечества» на стороне той и другой партии, с ужасом поминая как террор демократических вождей, так и кровавые проскрипции Суллы.

Старая олигархия, возрожденная лишь с помощью меча и страха, торжествовала недолго, вскоре после отставки и смерти диктатора (79–78 г-,) власть снова начала медленно ускользать из ее рук. В 70-60-е гг. римское общество возвратилось к традициям свободных политических дискуссий, вновь зазвучали критические речи народных трибунов, нападавших на знать и отдельных ее представителей, отменялись или игнорировались законы покойного диктатора, подпиравшие прогнивший режим.

Аттик вернулся на родину в 65 г., в конце этой последней либеральной оттепели Римской республики, когда «почтенные» противники нобилитета, навсегда отученные Суллой лезть в драку, вели мирные политические кампании по поводу отдельных законопроектов и кандидатур. И консервативные, и фрондирующие круги, в которых вращался богатый римский всадник, больше всего на свете боялись повторения гражданской войны и анархии, а между тем уже с конца 60-х гг. ощущались толчки надвигающейся революционной стихии. Первым всплеском зреющей гражданской смуты стал заговор Катилины (63 г.), представлявший собой авантюрную попытку государственного переворота, предпринятую компанией полууголовных элементов, в которой преобладали разорившаяся «золотая молодежь» и ветераны Суллы. Этот провалившийся «бунт подонков», не имевший под собой серьезной политической программы, явился грозным знамением болезненного состояния государства. В 60 г. возник негласный союз двух видных полководцев и крупнейшего банкира (Цезарь — Помпеи — Красе) — запахло военной диктатурой. С начала 50-х гг. в политическую борьбу втянулся простой народ, римское общество начало вновь скатываться в пучину анархии: действовали клубы столичного плебса, имевшие свои боевые отряды, партийные вожди окружали себя вооруженными клиентами и гладиаторами; кровавые потасовки в Народном Собрании, бои на улицах и дорогах стали повседневным явлением римской жизни. Главными возмутителями спокойствия выступали уже не почтенные муниципалы и всадники, но деклассированные предводители городской черни и честолюбивые генералы, готовые бросить в свалку политической борьбы жадных и хладнокровных солдат.

Одной из первых жертв плебейской демократии стал любимейший друг Аттика Цицерон — «новый человек», консул 63 г., прославившийся подавлением заговора Катилины. Через несколько лет, когда на улицах Рима воцарились шайки народного трибуна Публия Клодия, великому оратору пришлось уйти в изгнание по обвинению в незаконной казни римских граждан. 17 месяцев Цицерон томился в Македонии и Греции, отчаянно тоскуя по родине и близким; дом его в столице был сожжен, загородные усадьбы разграблены. В это время Аттик не только помог другу деньгами, как сообщает Непот, но и способствовал его возвращению в Италию усердными ходатайствами перед влиятельными гражданами, прежде всего перед Цезарем и Помпеем.

На исходе 50-х гг. началась вторая (после мятежа Мария и Цинны) гражданская война, которую Непот называет «Цезаревой». События разворачивались как столкновение двух полководцев — Цезаря и Помпея; победителем, как и встарь, оказался тот вождь, за которым пошла Италия. 10 января 49 г. проконсул Галльских провинций Г. Юлий Цезарь, перейдя р. Рубикон, границу северного наместничества, двинул свои отряды на Рим. Предлогом для похода служила месть за попранные права народных трибунов, на деле Цезарь вступил в решительный бой со своими политическими противниками, грозившими ему отставкой и судом, по сути же легионы его выступили для окончательного сокрушения отжившей олигархической системы. А поскольку правящая клика была предана традициям старого Рима, проявляя неизменную враждебность к «новым гражданам» всеиталийского государства, образовавшегося несколько десятилетий назад, города Италии, вставшие в свое время на сторону демократических вождей Мария и Цинны, и на этот раз добровольно открыли ворота перед полководцем, считавшимся наследником марианской партии. Ввиду триумфального продвижения Цезаря по Италии, Помпеи, возглавлявший силы олигархического правительства, спешно эмигрировал в Грецию, увлекая за собой и принципиальных сторонников нобилитета, и благонамеренных обывателей, страшившихся повторения демократического террора, и приверженцев республиканской свободы, которым ненавистен был образ любого грядущего царя, диктатора или тирана. Сражения Цезаревой гражданской войны (49–45 гг.) разыгрались в провинциях, решающая битва между Цезарем и Помпеем, произошедшая 6 июня 48 г. при фессалийском Фарсале, закончилась полным разгромом помпеянцев.

В лице командиров-республиканцев потерпела поражение прежде всего аристократическая клика, готовившая восстановление старых порядков, сулившая суровое наказание отпавшей к узурпатору Италии. Вместе с нею к последнему рубежу своего существования подошла и Римская республика, сложившаяся и процветавшая как государство нобилитета. В течение нескольких лет после победы при Фарсале Цезарь расширял свои полномочия, продвигаясь от временной к пожизненной диктатуре и далее, видимо, к царской диадеме. 15 марта 44 г. кинжалы заговорщиков оборвали честолюбивые замыслы «вечного диктатора». Среди убийц Цезаря преобладали уже не олигархи, но защитники республиканской свободы; из рядов его приверженцев выдвинулись борцы за единоличную власть.

Находясь в гуще событий, развивавшихся в сторону третьей гражданской войны, Аттик сохранял непреклонное отвращение к политике. В то время как многие столичные всадники сражались на стороне Помпея, а затем поддержали тираноубийц Брута и Кассия, он решительно отстранился от дела республиканской партии, которую возглавляли самые близкие ему люди — Брут и Цицерон. Один из ярких эпизодов его нейтралитета приходится на весну или лето 44 г., когда в Риме накапливала силы Цезарианская партия во главе с консулом Антонием, а в портовом латинском городке Анции строили планы спасения государства, вытесненные из столицы убийцы Цезаря. Аттик отказался тогда возглавить кампанию по сбору средств в помощь Бруту и Кассию — и не прогадал: уже в августе бывшие заговорщики были вынуждены эмигрировать в восточные провинции.

Второе проявление «божественной», как выражается Непот, предусмотрительности Аттика приходится на весну 43 г.

Марк Антоний на исходе своего консульства сделал попытку водвориться в качестве наместника в Цизальпийской Галлии (северная Италия) — в той самой ближайшей к Риму провинции, откуда в 49 г. двинулся на Италию Цезарь. Наместник северной области Децим Брут, отказавшийся признать «перемену провинций», затворился в Мутине. С января 43 г. началась короткая Мутинская война, оказавшаяся прологом к третьей гражданской войне, которая превратилась в агонию Республики. Легионы Антония осадили Мутину. На помощь осажденным выступили консулы 43 г. Гирций и Панса, ставшие на сторону сенатско-республиканской партии. Третье правительственное войско, состоявшее в основном из ветеранов Цезаря, вел популярный среди солдат двадцатилетний Гай Юлий Цезарь Октавиан, внучатый племянник покойного диктатора, его приемный сын и наследник, спешно облеченный званием претора. Вслед уходящим легионам гремели страстные речи Цицерона (14 знаменитых «филиппик»), обличающие пороки и царские вожделения Марка Антония.

Два апрельских сражения близ Мутины кончились поражением «мятежника». Оба консула заплатили за победу жизнью, зато опаснейший враг Республики покинул Италию, уводя остатки своего последнего легиона за Альпы, в неизвестность, как многие думали — в небытие. В это время многочисленные враги Антония ополчились в Риме против его друзей и родственников; один только Аттик, ко всеобщему недоумению, помогал жене и близким объявленного вне закона беглеца деньгами и участием. Несколько месяцев спустя обстоятельства переменились таким образом, что милосердие римского всадника оказалось дальновиднее любого расчета. Уже в конце мая наместник Нарбонской Галлии (южная Франция, Прованс) М. Эмилий Лепид, державшийся вначале нейтралитета, объединил свои силы с отступившим в его владения Антонием. Одновременно сенат имел неосторожность поссориться с Октавианом, отказав ему в досрочном консульстве. В результате в августе 43 г. 8 легионов юного Цезаря заняли беззащитный Рим, а в ноябре под давлением солдат произошло полное примирение и объединение трех вождей: Антония и Лепида — бывших соратников Цезаря и Октавиана — «сына» диктатора. Официально ведущее их положение в государстве было оформлено в виде особой магистратуры «трех мужей, назначенных для восстановления государства» (триумвират). Первым делом триумвиров стала новая проскрипция — письменный указ об избиении без суда и следствия граждан, объявленных вне закона. Среди жертв этого страшнейшего в истории Рима террора оказались политические противники цезарианцев, личные враги триумвиров, просто богатые обыватели, привлекшие к себе внимание своим состоянием. Сам Аттик, как видно из рассказа Непота, несмотря на услуги семье Антония, едва спасся во время массовых убийств, став очевидцем гибели своих друзей: в декабре 43 г. на рострах была выставлена голова казненного Цицерона, осенью 42 г. Рим внимал вести о поражении республиканской армии при Филиппах (Македония), о гибели Брута и Кассия.

На глазах Аттика произошел раздел Римской державы между триумвирами; в течение последних 10-ти лет его жизни сохранялось противостояние двух главных хозяев римского мира: Цезаря Октавиана — повелителя Запада, и Марка Антония — владыки восточных провинций. В этот период были разгромлены силы последнего «спасителя республики» — Секста Помпея, сына Помпея Великого, создавшего своего рода пиратскую державу в Сицилии (36 г.); произошла отставка Лепида, примкнувшего к безнадежному делу Помпея; далеко на Востоке разыгрался роман Антония и Клеопатры; после временных смут, вызванных переделом земель в пользу ветег ранов, укрепилась власть молодого Цезаря в Италии.

Двоевластие Октавиана и Антония нарушилось в год смерти Аттика (32 г. до н. э.). За разрывом отношений последовала заключительная междоусобная война, окончившаяся гибелью Антония и Клеопатры (30 г. до н. э.). 13 января 27 г. до н. э. на новогоднем сенатском заседании победоносный наследник Цезаря был провозглашен первым гражданином (принцепсом) и верховным полководцем (проконсулом, императором) «возрожденной республики». Принятое им тогда же имя Августа, т. е. Священного, символизировало наступление новой эры — эпохи императорского Рима. Хотя Аттик не дожил до формального учреждения нового строя, последние годы его протекали под властью единственного владыки Италии и Рима, чье имя Непот поминает уже с благоговением подданного. В этот предимперский период вызревала официальная идеология будущего Августова века с ее главным лозунгом возрождения здоровых порядков и нравов старины. Сверху насаждалась мода на изучение отеческих древностей, перекликавшаяся с антикварными увлечениями римского общества конца Республики. Аттику, как всегда, везло: литературные интересы его, связанные с изысканиями в области древней римской истории, как нельзя более отвечали запросам новой эпохи.

Общее состояние римской литературы 1-го в. до н. э. очерчено во вступительной статье, посвященной творчеству Непота. Как мы уже отмечали, Аттик не был профессиональным литератором. Хотя Непот и поместил его жизнеописание в книге, объединявшей биографии писателей, литературной деятельности Аттика он уделил всего одну, 18 главу, в которой бегло поминаются все его немногие произведения: книга Анналов — краткий курс римский истории, содержавший, видимо, точный, но сухой перечень магистратов, законов, войн; таблицы и книги по генеалогии знатных родов; стихотворные подписи под портретами знаменитых мужей; греко-язычное сочинение о консульстве Цицерона. Занимая скромное место в ряду творцов, Аттик был видным представителем славного племени эрудитов, архивариусов и просветителей, исполняющих роль собирателей и хранителей культурных ценностей. Друзья уважали не столько его книги, сколько обширные познания. Судя по письмам Цицерона, историки обращались к нему за справками. Славилось «домашнее издательство» Аттика, укомплектованное вышколенными переписчиками книг. Великий памятник его организаторских способностей — дошедшие до нас сочинения Цицерона, размноженные трудами его искусных рабов.

В историю литературы Аттик вошел главным образом как неразлучный спутник жизни и творчества Цицерона. Свидетельством глубокого духовного родства этих людей служат сочинения великого оратора, многократно запечатлевшие имя его любимого друга, и 16 книг его писем, адресованных Аттику. В этой связи особую ценность имеет нравственный портрет ученого всадника, — тщательно выписанный биографом-современником. И вне контекста римской истории выразительный образ, созданный Непотом, волнует читателя, побуждая его к спору о силе или слабости своеобразной жизненной позиции Тита Помпония Аттика.

(Н. Н. Трухина).