Подъезжая ближе к дому, Эмма ощутила приступ ярости. Неожиданно она увидела мужчину в грязной шляпе с фазаньими перьями: развалившись на лужайке, он потягивал ром из бутылки.
Рыжая дворняжка, приветствуя хозяйку, громко залаяла, помахивая хвостом.
Джек Джордан, отставив бутылку, встал и, сменив привычно-злобную гримасу, точно приклеившуюся навечно к его лицу, на некое подобие радостной ухмылки, пошатываясь, пошел девушке навстречу.
— Что это ты так скоро вернулась, маленькая Эмми? — Он хитро подмигнул ей. — Я знаю, ты торопилась к своему старенькому папочке…
— Прекрати, Джек! Никаких «папочек»! Убирайся немедленно! Я же сказала тебе: — после смерти матери ты потерял все права на этот дом. Это моя земля! Пошел прочь, Джек Джордан!
— Ай-ай-ай, Эмми! Я не ослышался? Разве можно так обращаться с родным папулей, и это после стольких дней и ночей, проведенных под родным кровом! Давай-ка, слезай и выпьем по капельке. Дай же мне поцеловать тебя, дочурка…
Испуганная Макани захрапела и поднялась на дыбы. Джек едва успел отскочить в сторону.
— Видишь? Даже лошади ненавидят тебя. Собирай свои пожитки и убирайся. А не то…
— Что? Что ты мне можешь сделать?
— Я заявлю шерифу, что на моем участке скрывается беглый каторжник, который давно находится в розыске! А если ты считаешь, что твои прежние преступления покрыл срок давности, то я могу рассказать и о твоих новых делишках…
Джек недоверчиво хмыкнул:
— Ты не посмеешь.
Ой, что-то он не рассчитал! Куда только подевалась маленькая пугливая шлюшка! Эмма больше не боялась его. Придется уходить, хотя… Кое-что и у него припасено на крайний случай.
— Не слишком ли круто берешь, а?
— Вон!
— Хорошо. Ваша Надменность! Я ухожу. Но ты еще пожалеешь об этом. И ты, и твое маленькое отродье. Я еще сведу с тобой счеты. Я никогда не ошибаюсь, детка. Помнишь, я предупреждал тебя насчет Кейна-младшего? Вышло по-моему? Он вернулся с женушкой, она нарожает ему детишек, а ты время от времени будешь утешать его… под кустиками.
— А кто такой для меня Гидеон Кейн? Мы едва знакомы…
Эмма вспыхнула и тотчас пожалела об этом.
— Знакомы? А вот послушай-ка…
Джордан встал в позу и продекламировал:
— «Дорогой мой и единственный! Хотя прошло столько лет с тех пор, как ты покинул острова, в сердце моем навсегда сохранится место для тебя…» Продолжать? Вижу, что продолжать. Как там дальше-то? А, Эмми?
Это были строки из ее последнего письма к Гидеону.
— Где ты прочел это? — хрипло прошептала Эмма. — Отвечай!
— Где-е-е… — передразнил Джек. — А твой косоглазый китаеза передавал их мне, да так аккуратно, просто прелесть! Ты корзинами таскала ему гостинцы, а работал он на меня. Ну, и письма твоего Кейна тоже я получал регулярно. Читал с удовольствием, надо сказать.
— Где они?
— Я их сжег. На костре. Взял и сжег.
— Н-нет… Нет. Нет…
Джек был доволен собой: «Здорово я ее осадил. Даже, пожалуй, слишком… Жалко девчонку, но что поделаешь… Запомнит, как угрожать мистеру Джордану…»
Эмма хлестнула кобылу и, подняв ее на дыбы, пошла на Джордана. Лицо ее было белым как мел.
— Эй, полегче, полегче…
— Убирайся, негодяй, пока я не убила тебя!
— Хорошо, хорошо… Ухожу…
Джек, поняв, что дело нешуточное, торопливо собирал вещи.
Эмма смотрела ему вслед, и слезы текли по ее щекам.
Вот, значит, кто погубил ее любовь.
Если бы она знала, если бы знал Гидеон! Он говорил правду, он не был виноват перед ней!
Эмма чувствовала себя так, точно ее вываляли в грязи. Ее письма читал мерзкий каторжник, он смаковал ее признания, хихикал над каждым словом, опозорил ее…
Как она сможет пережить это все!
Но если ее не станет, что будет с Махеалани?
Надо жить. В память о матери. Ее мать жила из последних сил ради нее.
Эмма огляделась вокруг.
Как заросло все, как она запустила хозяйство. Надо приниматься за дело.
Обратной дороги ни для нее, ни для Гидеона нет.
Разыскав старенькую блузку и бриджи, Эмма переоделась и отправилась на грядки старо.
Она работала, не замечая времени, не отирая слез. Срезая острым ножом жесткие листья таро и набивая ими мешок, она вспомнила об одном случае… Мать тогда еще была жива.
Прошлым летом к ним зачастил школьный учитель Чарльз Кеальи Уоллес. Он явно ухаживал за Эммой, а она относилась к нему по-дружески, не более того. Но Малия полюбила его как родного.
Однажды она настояла на том, чтобы Эмма привезла к ней мистера Мак-Генри, поверенного в ее делах. Она хотела подписать кое-какие бумаги, причем в этом обязательно должен был принимать участие и Чарльз Уоллес.
К удивлению Эммы, мистер Мак-Генри легко согласился и приехал почти сразу же.
Малия и мистер Мак-Генри вели себя как старинные друзья. Они долго о чем-то переговаривались, и мистер Мак-Генри держал изможденную руку больной в своей большой белой руке.
Затем Малия позвала учителя:
— Скажите мне, Чарльз, каковы ваши дальнейшие намерения…
Она не успела договорить.
— Я мечтал бы иметь честь назвать вашу дочь своей женой, мэм.
— Ну, Калейлани, доченька, что ты ответишь Чарльзу? Я ушла бы из этого мира спокойно, зная, что оставляю тебя на него.
— Мистер Уоллес — очень хороший человек, — уклончиво ответила Эмма. Она не хотела огорчать умирающую.
— Вот и хорошо. Тогда я в присутствии мистера Мак-Генри объявлю вам мою последнюю волю. Вся земля, которой владели мои предки, принадлежит мне. Я завещаю ее тебе, Эмма, вместе с моим благословением. Одной тебе придется нелегко.
— Вам не о чем беспокоиться, мэм. Я смогу обеспечить ей приличную жизнь. Вы можете завещать эту землю своему мужу…
— Никогда! Макуа Мак-Генри, запишите, немедленно запишите мои слова. Земля будет принадлежать Эмме и ее будущему мужу… когда я… уйду.
Мистер Мак-Генри при свидетелях оформил все нужные бумаги.
Уходя, он сказал Эмме:
— Если тебе понадобится помощь, девочка, скажи об этом своей тете Леолани. Или мне.
И, печально поклонившись, он вышел.
Свой последний, главный, секрет Малия поведала Эмме ровно через пять дней, уже теряя дыхание. Она назвала Эмме имя ее настоящего отца.
Малия вышла замуж за Джордана тогда, когда беременность уже нельзя было скрыть. Вот почему она не могла прогнать его. Сам того не зная, он принял на себя ее позор, и с тех пор она чувствовала себя обязанной этому жалкому и страшному человеку.
А Джордан-то думал, что она — его родная дочь…
Потом, завершив земные дела, ее мать отошла в мир духов — упорхнула легко, точно чайка взлетела с волны.
За воспоминаниями время летело незаметно. Однако она совсем отвыкла работать в поле — ее спина просто разламывалась. Каких-то четыре месяца проучительствовать в школе и стать такой неженкой! Распрямившись, Эмма закачалась и едва не упала. Как бы посмеялась над ней сейчас Махеалани! Она похожа на старую бабушку.
Вернувшись к хижине, Эмма смыла грязь с рук и ног, совсем занемевших после стояния в болотной воде, потом сделала глубокий глоток ледяной родниковой воды. На ужин у нее еще осталось немного вяленой говядины и сладких бататов. К тому же, Джек забыл свои кофейные бобы Кона, и она отметила его отбытие целой кружкой великолепного ароматного напитка.
Пока она ужинала и отдыхала, солнце незаметно ушло за горизонт. Окрестные холмы растворились в сумерках цвета индиго. Замерцал серп нарастающей луны, наполняя мир своими обманчивыми отсветами и тенями. Волнистые облака казались отчеркнутыми черным углем, лишь на самом горизонте еще сохранялись красные отсветы.
Так как не было ни свечей, ни ворвани, чтобы налить в лампу и немного почитать, Эмма засыпала огонь в очаге, на котором подогревала еду, и, закутавшись в пончо, легла, не забыв положить нож под циновку. Она заснула тут же, в считанные секунды.
И Эмма впервые в жизни поняла, что такое — остаться совсем одной.
Спустя несколько часов она вдруг проснулась, чувствуя, что находится не одна. Кто-то хрипло, со свистом дышал возле ее уха. Жар чужого немытого тела и пота забивал нос. Чья-то рука поглаживала ее бедро, роясь в глубоких фланелевых складках ночной рубашки. Эмма будто вернулась на несколько лет назад. Стыд и отвращение комом встали у нее в горле. «Только спокойно», — говорила она себе, незаметно нащупывая нож под циновкой. Мерзкие поглаживания не прекращались, дыхание рядом с ней становилось все более учащенным, этот подонок даже довольно мурлыкал, гладя ее словно пугливую кобылку или глупое дитя.
— Расслабься, любовь моя, полегче, Эмм. А-аах, детка, какая же ты нежненькая, как расцвела моя хорошенькая маленькая девочка, она просто…
Казалось, небо обрушивается на нее. Вновь это… Эмма снова, как тогда, онемела от страха, задыхалась от ненависти. Еще немного и душа оставит ее тело. Нет, она уже не та беспомощная малышка, и она поклялась, что ни за что не станет его беспомощной жертвой. Однажды она уже бежала от него по пустынной ночной дороге от Вайкалани, но теперь должен убраться он — из ее родной хижины, с земли, завещанной ей матерью… Ее бедная мама сделала все, чтобы он не имел права оставаться здесь.
Пальцы ее нащупали рукоятку ножа. Эмма резко откатилась в сторону, изо всех сил ударив мерзавца ногой. Руку с ножом она выставила перед собой для защиты. В свете возрастающей луны девушка видела, какой сумасшедшей злобой сверкнули глаза Джека.
— Кажется, я уже сказала, чтобы ты убирался с моей земли, ублюдок! — закричала Эмма, придерживая на груди свободной рукой складки ночной сорочки, которую он тянул на себя. — Я поклялась убить тебя, если твои грязные руки еще хоть раз посмеют прикоснуться ко мне! — Ее голос вдруг сел. Она шипела на него, как змея. — Я убью тебя, у меня хватит сил — и сил, и смелости. Я не испугаюсь тебя и никогда не пожалею, что прекратила твою грязную, подлую жизнь!
Джек Джордан быстро вскочил на ноги. В свете луны, лившемся сквозь щели плетеной хижины, лицо его было мертвенно-бледным.
— Но, Эмми, девочка моя, ты меня не так поняла, не заводись так… — Его воркующий голос представлял уродливый контраст со злобным выражением лица. Он слащаво вытягивал свои слюнявые губы. — Я лишь хотел немного побаюкать и поцеловать мою маленькую девочку. Ну же, Эмм, всего один невинный поцелуйчик своему папочке. С чего ты так разошлась, Эмм? — Он вдруг качнулся.
Джек Джордан был, по обыкновению, пьян. Ее желудок буквально выворачивало, когда она смотрела на него. Раньше в таких случаях она подсовывала ему еще одну бутылку, чтобы он свалился окончательно. Но хватит уже! Она больше не намерена участвовать в этих играх.
— Нет, Джек Джордан, благодарение Богу, я уже не твоя маленькая девочка, не глупышка Эмми — твоя доченька! Ты должен узнать одну страшно интересную новость: я даже никогда и не была ею! Итак, я вовсе не обязана целовать тебя, готовить тебе, стирать твои пропревшие рубашки. Ты для меня — ничто, Джек Джордан! Еще даже меньше, чем ничто!
Его водянистые голубенькие глазки сощурились:
— Что все это значит, что ты пытаешься сказать мне, девчонка?
— Правду, Джордан. Мама поведала мне свою тайну перед смертью. Она скрывала ее от меня целых двадцать лет! А перед смертью рассказала мне о моем отце, о моем настоящем отце… О, это известие явилось для меня настоящим подарком, даром и избавлением. Эта новость стала для меня дороже даже той земли, что она мне завещала! Да, Джек, мать вышла за тебя однажды, и я ношу твое имя, это верно, но я — не твоя дочь! Во мне нет и капли твоей проклятой крови!
— Что все это значит?
— Разве ты еще не знаешь? Макуа была беременна, она не знала, как поступить, как исправить свое положение, и тут подвернулся ты.
— Ах, так значит, ты дочь шлюхи и сама проклятая шлюха! Ну, говори, чей же тогда ты ублюдок? Кто этот белый подонок, что сделал тебя твоей матери, уж не Джекоб ли Кейн? Недаром тебя так и тянет к этой проклятой семейке, к этим заносчивым выскочкам! Уж не согрешила ли ты со своим же братцем?
Спокойно улыбаясь и глядя на него с выражением превосходства, Эмма гордо бросила ему в лицо имя своего настоящего отца. Это было достойное имя. Она произнесла его с гордостью, и это принесло ей облегчение. Эмма глубоко вздохнула и, ничего уже не боясь, бросила нож на стол.
Джек Джордан замолчал, тихо, по-воровски, выскользнул за дверь и беззвучно прикрыл ее за собой.