Это были часы его дежурства. Гидеон вглядывался в неясные очертания холмов, освещенных лунным светом.

Интересно, что это за желтые искры там, у подножия? Возможно, какой-то запоздалый путник остановился на ночлег и разжег костер, не успев добраться до Вайми. Или это заплутавшие туристы, держащие путь к мадам Пеле? Но не слишком ли большой огонь? Или это ветер раздувает так языки пламени? Надо бы посмотреть, что там такое, вдруг это начало пожара? Предупредив Рамона, он вскочил на Акамаи.

Участок Джорданов был объят пламенем.

Определив направление ветра и прикинув, куда примерно может перекинуться огонь, Гидеон, первым заметивший пожар, помчался в направлении зарева.

Приблизительно четверть мили отделяла его от пожарища, в самом центре которого находилась лачуга Эммы Уоллес.

* * *

— Эмма-а! — кричал Гидеон, приподнявшись на стременах.

Жар обжигал ему лицо.

Место, где недавно стояла хижина, почти полностью прогорело.

— Эм-ма-а! — звал он, безо всякой надежды вглядываясь в рыжую пелену дыма и пыли, застилавшую все вокруг.

— Сюда, Гидеон! Я здесь.

Она стояла по колено в воде на краю болота, заросшего тростником и таро. Их высокие стебли укрывали ее почти до самых плеч.

Он увидел ее глаза, широко раскрытые, такие испуганные… В них метались отсветы пожара. Сердце Гидеона сжалось от боли.

Бедная крошечная участница большого представления богини Пеле!

Эмма выбиралась из болота, высоко подобрав насквозь мокрую, черную от сажи и грязи ночную сорочку.

Гидеон бросился к ней:

— С тобой все в порядке? Как это случилось, Эмма?

— Пожар? Это все я. Я подожгла сама…

Эмма говорила странно медленно и абсолютно спокойно.

Поняв, что она в состоянии шока, Гидеон подхватил ведра, валявшиеся на берегу, и бросился тушить пожар, стараясь действовать с таким расчетом, чтобы огонь не двинулся на большой лес. Эмма, словно очнувшись от сна, помогала ему, пока огонь не смирился и последняя искра не погасла.

Только тогда Гидеон позволил себе вглядеться в ее лицо.

— Ты сказала, что сама подожгла свой дом?

— Да.

— Зачем, Святой Моисей, зачем? — Он потряс ее за плечо с такой силой, что Эмма пискнула, как мышонок.

— Ты сделал мне больно. У меня будет синяк. — Она как-то дико улыбнулась ему, тихонько разжимая его пальцы. — Не кричи. Я все расскажу тебе… Когда я приехала домой, Джордан был здесь. Я стала его прогонять и сказала, что, если он не уйдет, то донесу на него властям. Тогда он, чтобы позлить меня, рассказал про наши письма. Он получал наши письма, Гидеон.

— Как? Откуда он узнал о них?

— Он или припугнул, или подкупил А Во, и тот отдавал ему наши письма, твои и мои, ты понял?

Гидеон молча покачал головой:

— Дальше?

— Дальше? Я его чуть не убила. И тогда он сделал вид, что уходит, но вернулся в дом ночью, когда я спала. Тут он стал приставать ко мне, но у меня под подушкой был спрятан нож.

Эмма наконец расплакалась.

Гидеон заскрипел зубами.

— Дальше!

— Я прогнала его. Не знаю, почему он послушался меня: из-за ножа или из-за чего другого… Я кое-что сказала ему…

— Дальше, Эмма, дальше?

— Ты знаешь, он так оскорбил меня, я так устала от того, что он уходит, а потом всегда возвращается, и всегда когда его меньше всего ждут… И я сожгла свой дом, чтобы ему некуда было больше возвращаться…

Гидеон осторожно обнял ее и заглянул в ее измученное, перепачканное лицо.

— Но, Эмма… скажи, его не было там… внутри хижины?

— Ты хочешь знать, не сожгла ли я его заживо? — Она тихо всхлипнула. — Нет.

— Ты уверена?

— Да. Но, честно говоря, я почти жалею об этом — ведь он читал наши письма, он хватал их своими погаными ручищами, он изуродовал нам жизнь, Гидеон!

— Что ж! Этого надо было ожидать.

— И все-таки он ушел! Я заставила его уйти! Тебе этого не понять… О, как я ненавижу его!..

Гидеону так странно было слышать, что Эмма кого-то может ненавидеть…

— Хорошо, ты прогнала, ты отомстила, ты победила его. А как же ты теперь — без крыши над головой?

Она беспечно махнула рукой:

— Я все равно не жила здесь. Я приходила сюда, чтобы вспоминать… Тебя, маму… А жила я при школе, чтобы быть все время с детьми. Они так меня успокаивают…

Гидеон наконец вернулся к действительности:

— Я рад за твоих детей. За них и за твоего мужа, мистера Уоллеса. Полагаю, твой муж тоже будет очень рад.

Только сейчас Эмма поняла, о чем он думал все это время.

— Гидеон! Ты с ума сошел! Это ошибка. Я говорю о других детях, о своих учениках. Я никогда не была замужем за Чарльзом. И ни за кем я не была замужем. Мы были какое-то время помолвлены… пока мама была жива, но после ее смерти я сразу отказала ему.

Точно завеса раздернулась перед ним.

— Ради Бога, Эмма, подумай, о чем ты говоришь? Ведь из-за этого я и Джулия… Ты понимаешь, что случилось из-за этого!

— К сожалению, это ничего не меняет. Ты все равно женат. Неважно — почему. Важно, что ты женат.

Она вырвалась и вдруг, подхватив длинную сорочку, бросилась бежать от него вниз по склону.

— Ты все равно не мой!.. — крикнула Эмма. — Ты никогда не станешь моим…

Гидеон легко догнал ее:

— Что ты говоришь? Я люблю тебя! А ты говоришь «неважно»! Я воевал… Я лежал под пулями, рядом со мной — мои товарищи… Мертвые, понимаешь… Я смотрел, как мухи ползают по лицу моего друга… а думал о тебе, ты можешь это понять? Сердце… Это ведь не насос для перекачки крови! Оно не может любить всех подряд! Эмма! Ты была для меня всем: путеводной звездой, надеждой, моим Завтра, ты была Солнцем в этом аду для меня!..

Эмма затихла, слушая его и пытаясь понять меру его любви и страданий.

Она любила его сейчас сильнее, чем прежде. Он притягивал ее, как магнит. Отпусти он сейчас ее, оттолкни, она бы вернулась и снова прильнула к нему, к его груди…

Гидеон поднял ее на руки и бережно уложил на мягкую траву. Так же бережно снял с нее сорочку и отстранился, чтобы взглянуть на нее, нагую и беззащитную.

Луна сияла над ней, освещая ее.

Гидеон откинул волосы с ее лица и склонился над ней.

Запах гари не мешал ему различать ее упоительный аромат.

Он сжал рукой ее грудь и жадно припал к ней ртом.

— О, да, да, скорее, любовь моя! — Эмма торопливо помогала ему освободиться от одежды.

Гидеон подсунул руки ей под спину, прижал к себе, подивившись (в который раз) тонкости талии, гибкости ее спины, всегда почему-то особенно трогавшей его, и почувствовал сладострастную дрожь желания, которую она не хотела и не могла сдержать.

— Открой же мне себя, любовь моя!

— Нет, подожди!..

— Я не хочу больше ждать!

— Ты не понял. Прошу тебя… я хочу видеть тебя… Так же, как ты меня… Я хочу все видеть, Гидеон!

Он встал.

Гидеон гордился своей наготой, потому что она смотрела на него и знал, что в ее глазах он прекрасен, как бог, и нет в нем никаких изъянов.

— Я нравлюсь вам, миссис Эмма?

— Ты — чудо, изваянное руками ангела, Гидеон! Иди же ко мне, иди…

Он упал перед ней на колени, и она уткнулась в него мокрым от слез лицом.

Она бесконечно желала его.

— Помнишь? — прошептала Эмма. — Помнишь?.. «Делай любовь со мной…»

— Нет, эти слова не годятся сейчас… Мы — не дети уже, моя Эмма. Я чувствую и люблю тебя иначе, чем прежде…

И он мысленно помолился, перед тем как отдать себя ей.

И она приняла его, вознося те же молитвы.

Они лежали бок о бок на росистой густой траве.

Гидеон прижимал Эмму к себе, обнимая одной рукой ее подрагивающие плечи.

Как бы он хотел успокоить ее! Но у него не было таких слов, которые могли бы это сделать.

Неужели он неспособен защитить свою любовь? Для этого есть только один путь…

— Эмма! — окликнул он ее. — Я знаю, что должен сделать. Я должен развестись с Джулией. Я буду просить ее согласия на развод.

— Гидеон, это будет скандал на весь остров. Что будет с твоими родителями? Они никогда не простят тебя.

— Это не имеет никакого значения. Иного выхода нет. Мы должны быть вместе. Ну какая мне Джулия жена. Мы и спим в разных спальнях. Здесь, на Гавайях, мы ни разу не были близки. Я вернусь домой и сразу переговорю с ней. Клянусь тебе, Эмма!

Она провела ладонью по его груди.

— Что ж, пожалуй, ты прав. Иного пути у нас нет.

— Нет, — как эхо откликнулся он.

— А ты думаешь, что она согласится?

— Я дам ей хорошего отступного. Джулия — неглупая женщина, она должна понять, что наш брак с ней — недоразумение, ошибка. Она и сама мне так сказала недавно. Я не смогу быть ей настоящим мужем. И ей здесь невыносимо скучно: с паньолос не поболтаешь, салонов и театров у нас не водится… Ей надо жить в городе. Она согласится, я уверен. И тогда я сразу напишу Мак-Генри, чтобы он все оформил и начал бракоразводный процесс. Конечно, я возьму вину на себя, но… ты понимаешь, это может продлиться месяцы, даже — годы. Нам потребуется терпение.

— Не важно, когда это случится, важно, что когда-нибудь мы будем вместе.

Гидеон собирался отвезти девушку в одну из хижин, предназначенных для паньолос.

Усадив Эмму на лошадь впереди себя, набросив ей на плечи свою куртку поверх сорочки, он тронул повод.

Макани, не отставая, трусила следом.

Гидеон не заметил, как чья-то тень мелькнула в зарослях кактусов.

* * *

— Проведи здесь остаток ночи, родная. — Гидеон стоял в дверном проеме пастушьей хижины. — Никто здесь не побеспокоит тебя. Я должен вернуться.

— Хорошо.

— И это все, что ты хочешь мне сказать?

— Я люблю тебя, вот что хочу тебе сказать.

Проводив Гидеона, Эмма вернулась в хижину и вытянулась на циновке. Тревога почему-то не оставляла ее.

Она оставила дверь открытой, чтобы видеть, как наступает рассвет.

Напряженно всматриваясь в звездное небо, Эмма говорила себе: «Вот если бы сейчас упала звезда, я бы загадала желание — и оно бы непременно исполнилось…»

Она стала придумывать слова, подходящие для этого случая…

На фоне светлеющего неба стремительно промелькнула тень большой птицы.

— Сова! Птица из тотема моей матери! Она сулит мне беду. Боже, какое еще несчастье должно случиться со мной?