Он лихорадочно и безуспешно попытался натянуть на влажное тело негнущиеся бриджи, ссохшиеся на солнце, потом, отчаявшись влезть в зачерствевший от пота кордерой, отполз к дикому винограднику и спрятался под низко стелившимися лозами, среди виноградных листьев, откуда мог наблюдать за берегом и незнакомкой, нарушившей его уединение.
Девушка спустилась по склону, привязала лошадь всего в ярдах пятнадцати от укрытия Гидеона и побежала к воде, радостно приплясывая и кружась на бегу.
Она сбросила с головы широкополую шляпу, и юноша почувствовал резкие и сильные удары собственного сердца.
Девушка была удивительно хороша! К тому же, ей очень шел этот характерный оттенок кожи….
В ней текла та же, что и у него, смесь европейской и гавайской крови. И черты ее лица показались Гидеону прелестными, как ни одно из ранее виденных им женских лиц.
Незнакомка вынула шпильки из волос, и они упали тяжелой блестящей волной, укрыв ее плечи и спину роскошным иссиня-черным покрывалом.
Гидеон наблюдал за ней с пересохшим от волнения ртом. Неужели она не заметила его, подъезжая к берегу? Должна же она была увидеть его лошадь! Возможно, нет, Акамаи был надежно укрыт группкой железных деревьев.
Что же делать? Может быть, выйти как ни в чем не бывало, бросить на ходу «Добрый день!» и сбежать?..
Или переждать, пока она искупается и уйдет сама?
А вдруг она все же заметит его и примет за любителя подглядывать за купающимися юными девицами или еще за кого похуже?
Девушка между тем взялась за подол своей пышной красной юбки и, высоко подняв руки, стащила ее через голову. Теперь на ней оставались лишь кружевной лиф и ажурные, в крохотных, с рисовое зернышко, дырочках, панталончики до колен.
Гидеону стало смешно.
Купальщица вошла в шумный прибой, легла на воду и поплыла, мелькая в бирюзовой воде стройными лодыжками и маленькими розовыми пятками.
Когда она отплыла от берега на приличное расстояние, Гидеон облегченно вздохнул и, обессиленный, прислонился широким плечом к изгороди виноградника. Полузакрыв глаза, он продолжал наблюдать затем, как девушка плещется в волнах. Кружева облепили ее гибкое тело… Но кто же она? Боже всемогущий! Он жил на одном острове с этим дивным ангелом и даже не догадывался об этом!
Нет, он решительно был не в силах уйти! К тому же, если сейчас он покинет свое укрытие, девушка решит, что он шпионил за ней. Это было бы ужасно! Лучше пусть она останется в неведении…
Гидеон зажмурил глаза, стараясь не смотреть на черный шлейф ее волос, стлавшийся за ней, на ее маленькие соски, темневшие под тонким кружевом лифа, когда она, резвясь и шаля, выпрыгивала по пояс из воды.
Тем временем «дивный ангел», повернувшись на спину и покачиваясь на волнах, украдкой изучал фигуру на берегу — какой-то голый парень спрятался в диком винограднике и сидит там, скрючившись, уткнувшись подбородком в колени, долговязый, словно кузнечик.
Он, наверное, думает, что его никто не видит.
Глупый мальчишка! Настоящий страус — спрятал голову и считает, что стал невидимкой.
Эта ситуация все больше забавляла красавицу.
Ах, если бы он только знал, как он мил!
Лицо юноши показалось ей красивым — с такого-то расстояния… Раньше он наблюдал за ней, а теперь они поменялись ролями. У нее более выгодная позиция. Жаль только, нельзя различить цвет его глаз. Скорее всего они черные, как и его густые волосы, напоминавшие застывшую лаву или эбеновое дерево. Плечи и грудь широкие, мускулистые, а кожа — несмотря на загар — была такой же, как и у нее, очень светлого оттенка.
Девушка разглядела даже признак его пола — его ул, как говорили гавайцы, который оказался довольно внушительных размеров. Она зажала рот, чтобы не рассмеяться в голос (ведь юноша мог услышать ее).
Незнакомец, словно почувствовав устремленный на него взгляд, подхватил одежду и, обернувшись к морю голым задом и прыгая на одной ноге, стал натягивать бриджи, старательно прикрывая знак своего мужского достоинства.
Она подумала, что он не похож на аборигена. Скромность не была в обычае у островитян. Согласно древним традициям, связывавшим культ фаллоса с плодородием и изобилием, местные мужчины не только не скрывали эту часть своего тела, но гордились ею, присваивая ей особые имена, которые потом прославлялись в песнях и легендах.
Интересно, живи этот юноша лет сто назад, как бы он тогда назвал то, что сейчас стыдливо прикрывает ладошкой?
Полный Зрелым Семенем Морской Огурец?
Могучий Дротик?
Большой Беззубый Угорь?
Нет-нет, все эти прославленные имена не годятся.
Она сама придумает ему подходящее имя… — Застенчивый Гигант!
Девушка не спеша поплыла к бухточке между скалами-Близнецами, гадая, осмелится ли незнакомец заговорить с ней, когда она выйдет из воды, или ей придется сделать это самой?
…Гидеон снова ждал в своем укрытии под виноградными лозами и, нетерпеливо встряхивая головой, думал: «Проклятие! Я уже третий день подряд прихожу к этим скалам, а она точно издевается надо мной… Плещется в воде уже целый час и не думает выходить!»
Юноша тяжело вздохнул.
Ради этой девушки он забросил все свои обязанности, мечтая лишь о том, как бы еще разок повидать ее! Все три дня ему везло, она появлялась на пляже в один и тот же час, но вряд ли так будет продолжаться до бесконечности. Что, если завтра он придет — и не найдет ее здесь? Пора решиться на что-то, он должен познакомиться с ней. Пора! Сегодня или никогда!
И вот он уныло ждет ее, а она все не выходит из воды…
Дома все обстояло именно так, как он и предполагал: письмо, которое пришло в то утро — утро их первой встречи, было из Гарварда. Гидеона зачислили в студенты. Как он боялся этого письма! С самого Нового года время шло в тревожном ожидании.
Теперь через какой-нибудь месяц корабль «Галилей» увезет его в далекий Бостон, к незнакомым дядюшкам и тетушкам, к скучным занятиям, к семейным концернам — морских перевозок и китобойному. Черт побери!
Тысячи акров земли на этом прекрасном острове были собственностью его семьи. На зеленых плато под бескрайним тропическим небом паслись стада, принадлежавшие его отцу. Эта волшебная земля, дававшая силы его душе и телу, — его земля.
Только глупец может променять такой земной рай на грязный город с его холодными зимами и серыми улицами, по которым снуют горожане, на лицах которых не прочтешь ничего, кроме тоски и скуки.
Гидеон, не отрываясь, смотрел на лазурную водную гладь, на прекрасную купальщицу — он не мог отвести глаз от ее гибких рук, смоляных мокрых волос…
Как она хороша!..
Вот она выходит на берег…
Наконец-то!
…Грациозные изгибы стройного тела, пленительные очертания маленькой твердой груди, едва прикрытой прозрачным кружевом, темнеющие сквозь мокрую ткань соски.
Юноша испытывал отвращение к самому себе, растущее в нем вожделение бесило его, приводило в замешательство. Как он посмеет заговорить с ней, как поднимет на нее глаза, в которых она тут же прочтет все его нечистые желания?!
Несмотря на молодость и пуританское семейное воспитание, — единственный наследник старинного рода миссионеров-конгрегационалистов, для которых скромность во всем была главным жизненным принципом, был воспитан в самых строгих правилах, — Гидеон уже не был невинен.
Узнать на практике, что происходит между мужчинами и женщинами, ему помог дядя Шелдон, младший брат отца, единственный непутевый член клана Кейнов, «паршивая овца» в стаде белых овечек.
Это случилось два года назад, во время летних каникул.
После успешного завершения учебного года Гидеон решил не возвращаться на ранчо, а немного погостить на Оаху у дяди и тети Софи.
— Меня несколько беспокоит твое чересчур академичное образование, дружок! Аскетизм прекрасен, благочестие — вещь достойная, но все хорошо до известного предела, — заявил ему в один прекрасный день дядя Шелдон. При этом он как-то странно подмигнул. — Полагаю, твое обучение надо продолжить несколько в ином направлении… — Тут он оборвал фразу и захихикал, заставив Гидеона теряться в догадках, в каком же все-таки направлении будет теперь продолжаться его образование.
А через несколько минут, подхватив под локоток, дядя повел племянника вдоль пристаней, по каким-то узким улочкам, называвшимся очень странно, например, «Улица Благоуханных Грудей» или «Улица Небесных Поцелуев» (и это были еще самые пристойные из названий).
У Гидеона глаза полезли на лоб от изумления, когда он увидел тамошних красоток, белых и полукровок, подпиравших стены в ожидании клиентов. Едва прикрытые пестрыми, хрустящими ситцами соблазнительные тела, распущенные волосы, оттенки кожи — на любой вкус… Некоторые прогуливались вдоль тротуаров, весело переговариваясь между собой и не забывая при этом предлагать себя проходящим мужчинам.
— Эй ты, красавчик! — окликнула Гидеона совсем молоденькая девушка и с восхищением оглядела его с ног до головы. — Да от тебя голову потерять можно! Иди к Колине, она постарается сделать тебя счастливым в этот вечер!
Гидеон просто остолбенел от изумления. А дядя Шелдон уже вел к нему улыбающуюся развязную девицу, на ходу инструктируя ее.
— Надеюсь, ты сумеешь как следует расшевелить этого девственника, моя сладенькая, — закончил он наставления. — Ему уже давно пора покончить с этим неприличием — со своей невинностью, я имею в виду.
— Ради вас я постараюсь, миста Кейн, — красотка спрятала в лифчик деньги, полученные от дяди Шелдона.
Она и в самом деле старалась до самой зари, честно, с лихвой отрабатывая щедрую плату.
Гидеон больше никогда не забредал в тот квартал: он был брезглив от природы, — а нашел себе парочку симпатичных девчонок-подружек, которые охотно упражнялись с ним в искусстве любви, когда ему, как говорится, приспичивало.
Но к девушке-купальщице он испытывал нечто большее, чем вожделение.
Увидев ее в то первое утро на пляже, Гидеон перестал спать по ночам, он мог теперь думать только о ней и почти забыл о письме из Гарварда. Он стал таким рассеянным, что родители то и дело недоуменно переглядывались, наблюдая за ним.
Ночью юноша ворочался с боку на бок под своей москитной сеткой, а потом, чувствуя, что все равно не заснет, убегал в сад и бродил по нему при лунном свете.
Возвращался он в постель перед рассветом и ненадолго забывался в беспокойном полусне.
— Твоя мать не понимает, что с тобой, — сказал Гидеону Старый Моки.
Старый Моки, который в доме Кейнов пользовался правами старейшины, начал этот разговор, когда Гидеон сидел на веранде, вдыхая свежесть раннего утра. В саду поливали цветы, стайка воробьев купалась в лужице, натекшей возле солнечных часов.
— Ты плохо спишь, мой мальчик, у тебя черные тени под глазами, а живот стал совсем плоским и тощим, потому что ты мало ешь. Ты совсем перестал шутить и смеяться. Что с тобой? Какой злой дух вселился в тебя?
— Я не смеюсь, потому что вокруг ничего смешного не происходит, вот и все, дядя Моки.
— Умный человек сказал бы, что ты заболел любовью к женщине-духу, — заметил Моки с догадливостью, заставившей Гидеона улыбнуться, что было крайне невежливо по отношению к старшему.
Островитяне верят в то, что некоторых мужчин по ночам посещают прекрасные женщины-духи, суккубы, приходящие из водных глубин или со снежных горных вершин, и мужчины, испытавшие с ними любовное наслаждение, лишаются сил и днем живут как бы во сне, думая только о том, чтобы скорее наступила новая ночь — время любви. Эти мужчины не могли ни есть, ни пить и вскоре уходили в мир духов, то есть умирали без всякой видимой причины.
— Ты странно ведешь себя, мальчик. Хаунани очень беспокоится. — Хуанани — так в честь богини — владычицы неба назвали мать Гидеона. — Что ж, если это не ночной дух тебя мучает, тогда виной всему вести из Америки? Твоя мать знает, что ты не хочешь уезжать, хотя твой отец и считает, что все это — твоя блажь и тебе непременно понравится новая жизнь в городе. Почему ты не поделишься со мной? Скажи правду, что происходит? — настаивал Моки.
Гидеон знал, что Моки имел право требовать от него правды, старый жрец и учитель молился о его благополучном появлении на свет, о его здоровье и счастье. Он отвел от него злых духов: когда Гидеон родился, Моки завернул его пуповину, обрезанную повитухами в лоскуток тапа и закопал где-то у скал в месте ему одному известном, вознося молитвы островным богам. Старый Моки подрезал ему волосы, чтобы чужая рука не навела порчу на мальчика.
Гидеон не был суеверным человеком, но он любил и уважал свою мать и Старого Моки и ни за что не позволил бы себе обидеть их.
— Нет, дядя Моки, — признался юноша, — это не ночной дух женщины смущает меня. Есть настоящая, прекрасная и живая девушка, похитившая мое сердце. Мысли о ней лишают меня отдыха и покоя.
— Ах, вот оно что! Так-так… А ты уверен, что она и в самом деле похитила твое сердце, мальчик? — Старый Моки широко улыбнулся, показав щербатый рот (в знак безутешного траура по умершей жене он вырвал резцы).
— Уверен, Моки, — печально отозвался Гидеон.
— Что ж, если ветер дует в эту сторону… Почему бы тебе не поговорить с родителями девушки? Пригласи их в дом твоего отца. Так поступали юноши в мое время. Пусть родители обсудят все между собой и договорятся о свадьбе, коль девушка похитила сердце юноши.
— Может быть, я так и поступлю, дядя Моки… Со временем. А сейчас… Она даже не знает о моем существовании.
Гидеон встал и, вежливо извинившись, направился к конюшне, не дав дяде Моки хорошенько расспросить обо всем.
Юноша смутно догадывался, что о свадьбе не может быть и речи. Ведь его мать по материнской линии была королевской крови (из рода гавайских королей), а ее отец, сэр Тадеуш Гидеон, в честь которого ему дали это имя, был капитаном британского флота, весьма почитаемым человеком.
Да, у него были славные предки. Но ему сейчас было не до них. Теперь он должен был решиться выйти навстречу прекрасной незнакомке и сказать ей самые что ни на есть обычные слова — «добрый день». Вот и все.
Три дня, целых три дня он приходил наблюдать за ней, но так и не решился… Если бы узнать ее имя… Черт, неужели и сегодня он не найдет в себе мужества… А как хочется знать о ее чувствах, мечтах, снах, надеждах, знать о ней все! Как хочется взять ее маленькую ручку и идти с ней по залитому лунным светом песку вдали от всех, только вдвоем! Любоваться ее улыбкой, слушать нежный серебристый смех… Ах, он не может решиться даже на то, чтобы узнать ее имя!..
— Вы что, не слышите меня? Я спрашиваю: кто здесь прячется? — нетерпеливо и требовательно звучал высокий женский голос — Я едва не свернула шею, пытаясь рассмотреть кто здесь. Мышь? Птица? Или, может быть, робкая ящерка?