Первый день сентября был великолепен!

Дождевые облака, еще вчера плотно закрывавшие небо, совершенно рассеялись.

Холмы возле Вайми и Кохала были покрыты изумрудно-зеленой травой, яркой, точно после хорошего дождичка.

Даже хмурая Мауна Кеа, вечно прятавшаяся за плотной облачной пеленой, сегодня отдернула завесу и сияла снежной белизной, оправдывая свое название — «Белая шапка».

Наступил час отъезда.

Гидеону казалось, что сам остров, со всеми его пастбищами, пляжами, долинами, белой полосой вечно шумящего прибоя, прощался с ним на долгие-долгие годы. Скалы, джунгли, древние храмы, маленькая церковка в деревушке Вайми, их семейное кладбище, травы, цветы, деревья — когда ему суждено вернуться к ним?

Вдали, среди свежей зелени пастбищ, Гидеон без труда углядел темно-бурые пятна — стада круторогих красавцев быков. И с ними он расставался!

Сердце его сжималось от боли: когда еще он увидит всю эту красоту!

Стоя рядом с матерью на веранде, Гидеон прощался со всеми, кто пришел пожелать счастливого плавания: с паньолос, работниками ранчо, соседями, слугами… Он едва успевал отвечать улыбкой на улыбку, раскланиваться, кисть правой руки уже ныла от множества крепких рукопожатий.

Гидеон чувствовал себя неловко в тесноватом новеньком сюртуке и модных узких панталонах со штрипками. Высокий крахмальный воротник врезался в шею, а ненавистная бабочка все время съезжала на сторону.

— Эх, тетушка Леолани, это ты обрекла меня на эту крахмальную пытку! Видно, хотела, чтобы я почаще вспоминал тебя вдали от дома?

— Зато каким молодцом ты выглядишь, сладкий мой мальчик. — Толстая тетя Лео, вынянчившая Гидеона и всю его жизнь заботившаяся о том, чтобы ее «сладкий мальчик» был вовремя накормлен и чисто одет, подставила ему для поцелуя пухлую щеку и помчалась на кухню готовить «особый» прощальный завтрак.

— Поторопись, сынок — Джекоб Кейн подошел к сыну. — Нам надо успеть к пристани до темноты. Капитан «Галилео» — мой старый приятель, но мне не хотелось бы заставлять его беспокоиться.

— Сейчас, па! — Гидеон, немного робея, направился к Старому Моки.

— Дядя Моки, все дают мне советы на прощание. А ты что посоветуешь мне? Четыре года на чужбине — немалый срок…

Старый Моки поднял на Гидеона янтарно-желтые глаза:

— Если бы только четыре года… Четыре и еще четыре… Бог войны Кукайлимоку призовет тебя, сынок. Он потребует от тебя большой жертвы, кровавой жертвы. Лишь отдав ему этот долг, ты сможешь вернуться на острова.

Гидеон нахмурился и понизил голос:

— А моя девушка? Она… дождется меня? Как ты думаешь, дядя Моки?

— Спроси об этом себя. Твое сердце должно больше знать. Ты-то сам сумеешь ждать? Это трудно, ждать столько лет… Не изменишь ли ты ей скорее, чем она тебе?..

Гидеон отвернулся, опечаленный таким тревожным предсказанием. Если бы он повидался с Эммой, попрощался с ней, как должно, перед разлукой, ему сейчас было бы легче ответить на этот вопрос.

Гидеон смотрел в сторону диких пляжей Кохалы, казавшихся отсюда узкой полоской, отливавшей золотом в лучах солнца. Родители думали, что он прощается теперь с родной землей, со своим любимым островом. Да, это было так. Но еще он надеялся рассмотреть каким-то чудом хрупкую фигурку Эммы. Раз девушка не смогла добраться до пристани, возможно, она захочет прийти сегодня на место их встреч, мысленно посылая ему прощальный привет? Но нет никаких признаков ее. Разве она не знала, что он отплывает сегодня? Неужели Эмма так и не покажется и не подарит ему свою прощальную улыбку, которую он мог бы увезти с собой в своем сердце? Неужели он так и не увидит это дорогое лицо, ее грустные фиалковые глаза. Но нет, она не оставляла ему никакой надежды. Гидеон с трудом подавил тяжелый вздох.

— Капитан уже беспокоится, мой мальчик, — напомнил ему Джекоб Кейн. — Поторопись, уже пора, прощание слишком затянулось.

— Есть, сэр, — откликнулся Гидеон, протягивая отцу в последний раз руку. Затем он повернулся и пошел к шлюпке, ни разу не обернувшись…

Когда пароход «Галилео» уже вышел в открытое море, Гидеон стоял на палубе и все еще вглядывался вдаль, словно надеясь увидеть там, на тающем в дымке берегу, знакомую хрупкую фигурку…

Ему предстояла долгая разлука с родиной, долгая, как целая жизнь.

Он будет учиться, работать, пройдет через пламя гражданской войны, но никогда не забудет фиалковых глаз своей Эммы, ее доверчивых рук и нежного голоса.