В час дня весь горизонт напротив левого фланга русских войск почернел и зашевелился. Это на поле боя окончательно развернулся «десятый легион» Наполеона – мощный III корпус маршала Лаву. Пользуясь своим численным превосходством, а также поддержкой пехоты Сент-Илера и двух драгунских дивизий из корпуса Ожеро, он начал обходить левое крыло армии Беннигсена. Ввод в бой резервных частей и неустрашимость русских генералов Багговута и Остермана-Толстого не спасли положения. Левый фланг русских отошел назад и составил почти прямой угол с линией центра и правого фланга армии. Назревала катастрофа.
И в этот ответственный момент сражения при Прейсиш-Эйлау – в 15.30 дня – главнокомандующий русской армией Беннигсен покинул войска и отправился поторопить своего союзника прусского генерала Лестока, чей корпус двигался к месту сражения. Несмотря на отсутствие полководца, русские не дрогнули и продолжали сражаться… Остановил наступление французов и спас армию бомбардировкой напрямую из орудий своей конно-артиллерийской роты один из героев трагического Аустерлицкого сражения подполковник артиллерии Ермолов, безусловно, культовая фигура в истории русской армии первой четверти XIX в.
Выдающийся русский военачальник и государственный деятель, участник почти всех крупных войн, которые Российская империя вела с 1790-х по 1820-е гг., герой Отечественной войны 1812 года, герой Кавказской войны 1817—1864 гг., генерал от инфантерии (1818 г.), генерал от артиллерии (1837 г.) Алексей Петрович Ермолов был родом из старинной, но небогатой дворянской семьи, жившей в Орловской губернии.
Между прочим , если верить преданию, родовые корни этой семьи шли от приехавшего в 1506 г. из Золотой Орды в Москву татарина мурзы Арслана-Ермолы, получившего при крещении имя Иван. Его правнук Трофим Иванович Ермолов через сто лет удостоился чести быть занесенным в книгу московских бояр. И с той поры Ермоловы успешно служили русским царям как стольниками, так и «в иных чинах», «прирастая» землями и крепостными.
Дед Алексея Петровича, Алексей Леонтьевич, начал военным, дослужился до коменданта Киева и Чернигова, закончив «государеву службу» председателем палаты уголовного суда в Новгородском наместничестве. Отец нашего героя, Петр Алексеевич Ермолов, был уездным предводителем дворянства и владельцем небольшого имения из 150 душ под Мценском. Но дети его родились в Москве, «где-то между Арбатом и Пречистенкой». Помимо сына Алексея у него была еще младшая дочь Анна. В царствование Екатерины II Петр Алексеевич занимал должность правителя канцелярии генерал-прокурора графа А. Н. Самойлова, а с вступлением на престол Павла I вышел в отставку и поселился в своей деревне Лукьянчиково. Он прожил очень долгую жизнь, до самой кончины сохранив живость ума и бодрость характера. Отец и сын просто обожали друг друга и до последних дней состояли в активной переписке. Мать – Мария Денисовна Давыдова, тоже происходившая из старинного рода с татарскими корнями, вышла за отца Ермолова уже вторым браком. Через нее Алексей находился в родстве со знаменитыми фамилиями российского дворянства – Потемкиными, Орловыми, Раевскими и Давыдовыми, в частности, его современник и «брат по оружию» легендарный партизан и поэт Денис Давыдов доводился ему двоюродным братом. Именно от матери Алексей Петрович унаследовал остроумие и язвительность, принесшие ему немало проблем и порой даже тормозившие его карьеру.
А. П. Ермолов. Литография. 1854 г.
Алексей сначала воспитывался дома, а затем – в Благородном пансионе при Московском университете, куда принимались мальчики 9—14 лет дворянского происхождения. Ему преподавал известнейший профессор Иван Андреевич Гейм. Пансион готовил к военной, статской, придворной и дипломатической службе. Полученное семилетнее образование Ермолов дополнил систематическим чтением, особенно любя древнеримских авторов и часто ассоциируя себя с героями древности.
Кстати, в юности Ермолов обучился переплетному делу, полагая, что после прихода в Россию якобинцев придется зарабатывать на хлеб ремеслом.
Как тогда было принято, Ермолова еще в детстве, в 1778 г., записали на военную службу: каптенармусом лейб-гвардии Преображенского полка. «Служба» шла сама по себе, а чины «росли» сами по себе.
В 1791 г. в чине поручика гвардии 14-летний Алексей поступил на действительную службу, переехал в Петербург. Поскольку пребывание в гвардии требовало немалых средств, то нашему юнцу пришлось перевестись в действующую армию. Более того, он захотел принять участие в шедшей тогда Второй Русско-турецкой войне и в том же году был переведен в 44-й Нижегородский драгунский полк, который дислоцировался в Молдавии. Из гвардии в армию переводились «следующим чином», в связи с чем Ермолов с января 1792 г. стал капитаном и старшим адъютантом при генерал-поручике графе А. Н. Самойлове. Однако к его приезду в полк, которым, кстати, командовал будущий герой войн с Наполеоном 20-летний полковник Николай Николаевич Раевский, война уже закончилась. Именно там 15-летний Ермолов очень плотно познакомился с артиллерией, что определило его дальнейшую судьбу. Большая часть жизни нашего героя будет связана именно с этим грозным оружием. С марта следующего года он – квартирмейстер 2-го бомбардирского батальона и всецело поглощен самообразованием: погружается в изучение математики.
Вскоре Алексея по его просьбе зачислили курсантом в Артиллерийский и инженерный кадетский шляхетский корпус. Здесь он вникает в тонкости фортификации и артиллерии. Именно там Алексей впервые столкнулся со своим будущим «благодетелем» начальником гатчинской артиллерии капитаном Алексеем Андреевичем Аракчеевым. Уже тогда колкий на язык Ермолов не в меру подтрунивал над Аракчеевым – большим поклонником всего прусского, в том числе короля-полководца Фридриха II Великого. До поры до времени это сходило ему с рук.
В 1794 г. началась служба молодого артиллерийского офицера под началом «русского Марса» Александра Васильевича Суворова – познавание суровой «науки побеждать». Тогда же Ермолов получил свое боевое крещение – в ходе Польской кампании, т. е. во время подавления Польского восстания под предводительством Тадеуша Костюшко.
В последней четверти XIX в. некогда могущественная и обширная Речь Посполитая, включавшая огромные территории, населенные православными украинцами и немцами-лютеранами, трижды подвергалась разделу. Сильные соседи – Россия, Австрия и Пруссия – отняли у нее практически все непольские земли. Сначала Восточную Белоруссию, часть Литвы и Латвии, Галицию и Померанию у Балтийского моря. Затем Данциг, Познань, Торн и Центральную Белоруссию с Минском, а также Правобережную Украину. Национальные чувства поляков были оскорблены, шляхта бурлила, короля обвиняли в измене, в стране свободно действовали агенты соседних держав, перекупавшие голоса на сеймиках и мешавшие введению новых законов, в частности отмене liberum veto, согласно которому и один шляхетский голос, поданный против, мог воспрепятствовать принятию конституции. Весной 1794 г. началось восстание, которое возглавил сын небогатого помещика Костюшко. Вопреки распространенному мнению он никогда не обещал отмены крепостного права, поскольку подобные предложения оттолкнули бы от него шляхту и польских офицеров.
Между прочим , Тадеуш Анджей Бонавентура Костюшко (1746—1817) – единственный по-настоящему талантливый польский генерал тех лет, в 1765—1769 гг. он учился в Рыцарской школе в Варшаве, созданной королем Станиславом Понятовским. Он рано потерял отца – помещика-изувера, убитого православными украинскими крестьянами. Уже в юности Костюшко поклялся сделать все, чтобы Польша стала республикой. Как лучший ученик, Тадеуш продолжил образование в Германии, Италии и Франции, где увлекся просветительскими идеалами Вольтера и Руссо (свобода слова, равноправие, демократическое устройство государства и т. п.). Вернувшись на родину, молодой человек влюбился в юную Людовику, дочь богатого и могущественного пана Сосновского.
Из-за бедности жениха брак был невозможен. С разбитым сердцем Тадеуш уехал в Северную Америку, надеясь больше не возвращаться домой. Там он вступил в ряды повстанческой армии, сражавшейся за независимость американских колоний от Англии, получил чин полковника, отличился в сражении при Саратоге, был знаком с Франклином и Вашингтоном, обрел гражданство новообразованной республики и чин бригадного генерала. В 1789 г. началась революция во Франции. После казни королевской семьи старые континентальные монархии готовили интервенцию. Остановить их, связать на время руки, отвлечь от Франции мог только взрыв в Польше. Костюшко вернулся в Европу. Обладая большим опытом партизанской войны против регулярных войск, он умело применил его дома. Франция была вековым союзником Польши против России, Австрии и Пруссии, поэтому на обратном пути из Америки Костюшко посетил революционный Париж, чтобы заручиться там поддержкой.
На деньги польских магнатов Чарторыйского, Сапеги и Огинского Костюшко развернул вооруженную борьбу против русских войск. В ней, как и в более поздних польских восстаниях, участвовала польская армия (которую готовила и вооружала сначала Россия для войны с Турцией, а затем Пруссия – для войны с Россией). Теперь эти силы обратились против своих « покровителей».
Между прочим , поэта Михаила Казимира Огинского (1728– 1800) путают с его тезкой Михаилом, автором полонеза «Прощание с родиной», известного больше как «Полонез Огинского».
Костюшко удалось разбить отряд генерала Тормасова под Рацлавицами. После этой победы его популярность возросла до небес. Следующей акцией стала знаменитая Варшавская «варфоломеевская» ночь, когда русский гарнизон в Варшаве был неожиданно атакован и вырезан (из 8 тыс. русских больше 4 тыс. было убито, ранено и пленено; остальные вырвались из города). То же самое случилось в Вильно с отрядом генерала Н. Д. Арсеньева. Восстание набирало размах.
«Питаясь духом любви к Отечеству», повстанцы сражались самоотверженно. А командиры оккупационных корпусов, например выдающийся русский полководец Н. И. Репнин, действовали крайне нерешительно. Следя за событиями издалека, А. В. Суворов сердито замечал: «Там бы я в сорок дней все кончил!» Именно его Екатерина II назначила командующим. О деятельности Александра Васильевича в Польше в советское время старались не писать. Предпринятый им штурм предместья Варшавы – Праги – был не менее жесток, чем взятие Измаила. Однако сугубо гражданских казней, которые часто приписывали Суворову французские источники, он не проводил.
В октябре 1794 г. Суворов в боях под Дивином, Кобрином, Крупчином и Брест-Литовском разгромил неприятеля (отменная работа штыком – любимый прием Суворова – мало кого из поляков оставляла в живых). Русские войска устремились к польской столице. 17-летний капитан артиллерии Ермолов отличился в первом же своем бою: его шестипушечная батарея быстро накрыла плотным и метким огнем вражескую и обеспечила авангарду под командованием Валериана Зубова (младшего брата последнего фаворита Екатерины II – Платона) быстрый и свободный выход на Варшавский тракт.
Под Варшавой русским солдатам предстояло взять оборонительную систему, придуманную Костюшко (сам он уже находился в плену), – вал со рвом и три ряда «волчьих ям». За ними стоял 30-тысячный гарнизон со 104 пушками. У Суворова было 25 тыс. человек и 85 полевых пушек, однако не имелось осадной артиллерии. Суворов повторил опыт предштурмовой подготовки Измаила. И вот уже гренадеры с егерями готовы к атаке.
Корпус Дерфельдена, где служил Ермолов, стоял на правом фланге, располагал 22 пушками, из них 6 находились под командованием удалого юнца. Глубокой ночью в сырую, промозглую осеннюю погоду семь штурмующих колонн скрытно подошли к вражеским укреплениям. Атаке предшествовала интенсившейшая артподготовка. Батарея Ермолова работала по целям безупречно и безостановочно: вражеские орудия были подавлены. По сигнальной ракете начался кровавый штурм. Польские генералы князь Томаш Вавржецкий и князь Иосиф Зайончек не сумели правильно организовать оборону. Семь штурмовых колонн овладели Прагой. Маневренная конная батарея Ермолова стремительно переместилась на новые позиции в предместье и быстро открыла огонь по польской столице. Вскоре враг выбросил белый флаг.
Неизвестный художник. Портрет Л. П. Ермолова. 1801 г.
Кстати, суворовский рапорт в столицу императрице был по-военному краток: «Ура, Варшава наша!» Ответ самодержицы адекватно лаконичен: «Ура! Фельдмаршал!»
При штурме поляки потеряли 10 тыс. убитыми и ранеными. «Страшное было кровопролитие!» – вспоминал позднее сам Суворов. «Победа блистательная, сродни измаильской!» – довольно добавлял он. Потери русских значительно меньше – около 2 тыс. человек. Якобинцы в Париже в разгар террора окрестили Суворова «мясником»… После штурма начались пожары и грабежи. Это был узаконенный обычай той эпохи. В знаменитой суворовской «Науке побеждать», заучиваемой солдатами наизусть, говорилось: «.. .возьмешь лагерь – все твое, возьмешь крепость – все твое». Восстание было подавлено. Суворов сдержал слово, справившись за 42 дня.
Кстати , Костюшко попал в плен после неудачного для поляков боя под Мастовицами. Казаки окружили его, он получил два удара пикой и сабельное ранение в голову и, падая с седла, якобы произнес пророческие слова: «Польше конец!» По чистой случайности казаки не добили его, а доставили в русский лагерь. Оттуда Костюшко отправили в Санкт-Петербург, где он просидел в Петропавловской крепости, пока в 1796 г. польского героя не освободил Павел I, взяв слово больше не сражаться против России. Это слово Костюшко сдержал. Он уехал в Америку, но вскоре снова вернулся во Францию, где другой генерал, Домбровский, ускользнувший от Суворова в Польше (через пять лет они встретились в Италии), формировал польские легионы для борьбы под знаменами республиканской Франции. Однако, увидев, что французы отнюдь не собираются помогать полякам, Костюшко отказался от лестного предложения возглавить волонтеров. Неудачной оказалась и попытка Наполеона использовать имя национального героя для подъема поляков на борьбу с Россией. Остаток жизни Костюшко провел в эмиграции в Швейцарии, незадолго до смерти он освободил принадлежавших ему в Польше крестьян. Спустя годы его прах вернулся на родину и был захоронен в Кракове.
Подавление восстания Костюшко действительно означало гибель Польши. Она перестала существовать как независимое государство. В 1795 г. произошел третий, последний раздел Польши. Россия приобрела Западную Белоруссию, Волынь, Литву и Курляндию. А собственно польские земли попали под власть Пруссии и Австрии.
Но вернемся к нашему 17-летнему капитану артиллерии. Его незаурядные данные прирожденного артиллериста отметил сам Суворов. На вопрос Дерфельдена, кто так смело и умело маневрировал своей батареей во время штурма Варшавы, ему указали на Алексея Петровича. Ермолова наградили первым орденом – Св. Георгия 4-й степени. До конца своих дней, став ярым приверженцем атакующей суворовской манеры, Алексей Петрович будет больше всего гордиться этой первой наградой.
Между прочим, в 1769 г. Екатерина II учредила чисто военный орден Святого великомученика и победоносца Георгия четырёх степеней. Это была самая почетная боевая награда дореволюционной России. Получить ее могли только за личные заслуги на поле брани, и орден в просторечии назывался просто «военным».
Шефом всех орденов считался монарх, поэтому первым «кавалером» стала сама императрица, что невероятно повышало статус награды в глазах подданных. Вторым в этом почетном списке числится П. А. Румянцев (за Ларгу), причем у него тоже Георгий 1-й степени. Было не принято награждать павших в бою посмертно. Так, Дмитрия Петровича Неверовского за сражение при Лейпциге представили к Св. Георгию 3-й степени. Но поскольку герой скончался, то фамилии Неверовского не осталось даже в наградных списках. Чаще всего в годы войн России с Наполеоном награждали Св. Георгием 4-й степени – 491 раз.
Затем энергичный Ермолов отправился добровольцем в Италию, где принимал участие в нескольких боях с французами на стороне австрийцев. Оказался он там не без протекции влиятельного родственника А. Н. Самойлова и самого графа А. А. Безбородко. В Италии Ермолов впервые познакомился с тактикой боя генералов республиканской Франции. В 1796 г. вездесущий и расторопный Алексей Петрович сменил западное направление на восточное и принял участие в Персидском походе под началом В. А. Зубова. За заслуги при осаде крепости Дербент (батарея Ермолова обстреляла цитадель, вызвав в ней пожар) молодой майор был удостоен следующего ордена – Св. Владимира 4-й степени с бантом.
Между прочим , в наградном «иконостасе» Ермолова было примерно поровну отечественных и иностранных орденов. Российские:
Св. Андрея Первозванного (1835 г.); Св. Владимира 1-й степени (1821 г.), 2-й степени (1813 г.), 3-й степени (1807 г.), 4-й степени с бантом (1796 г.); Св. Александра Невского с алмазами (1813 г.); Св.Георгия 2-й степени (1814 г.), 3-й степени (1807 г.), 4-й степени (1795 г.); Св. Анны 1-й степени (1812 г.), 2-й степени (1806 г.). Иностранные ордена: прусский Пур ле Мерит (1807 г.) с короной (1858 г.); прусский же Красного орла 1-й степени (1813 г.); австрийский Военный орден Марии Терезии 3-й степени; баденский Военный орден Карла Фридриха (1814 г.), персидский орден Льва и Солнца 1-й степени с алмазами (1817 г.). Кроме того, Ермолов получил знаки прусского Военного ордена Железного Креста (так называемый кульмский крест; 1816 г.), а также золотую шпагу «За храбрость» (1807 г.) и золотую шпагу с алмазами (1813 г.)
За два года до конца столетия Ермолов получил чин подполковника. Казалось, все идет хорошо. Но в ноябре 1798 г. неожиданно грянул гром: увлекшегося просветительскими идеями Ермолова арестовали по делу о тайном смоленском офицерском политическом кружке «Вольнодумцы» и по подозрению в заговоре против императора Павла I уволили со службы. Его даже заключили в Петропавловскую крепость. В этой «убийственной тюрьме» времяисчисление проводилось по различному барабанному бою при утренней и вечерней заре. Здесь Ермолову было о чем подумать! «Во время моего заключения, когда я слышал… плескавшиеся невские волны, я научился размышлять», – писал он позднее. Заточение сделало его не только скрытным, осторожным и изворотливым, но и крайне желчным, что очень ярко отразилось в мемуарах героя. Вскоре Ермолова освободили и выслали в Кострому под надзор «на вечное житье». (На самом деле предписной лист гласил прибыть в лесную глухомань на берег реки Унжи, но нашему герою повезло: нашелся университетский приятель, чей отец счел возможным доложить в столицу, что «якобинца» лучше будет держать под присмотром именно в Костроме.) Там он часто проводил время в обществе другого опального – казачьего генерала Матвея Платова. Несмотря на разницу в возрасте, чинах и образовании, между ними установились приятельские отношения, и атаман якобы даже обещал Алексею Петровичу в жены одну из своих многочисленных дочерей.
Дж. Доу. Потрет Л. П. Ермолова. 1830-е гг.
Время шло, и по всему выходило, что на военной карьере Ермолова можно ставить крест. Его братья по оружию успели отличиться в походах Суворова в Италию и Швейцарию. Ермолов не без горечи думал о превратностях судьбы, с жадностью перелистывая страницы газет, где собирал «мозаику» победных реляций Александра Васильевича.
Только спустя три года указом вступившего на престол Александра I Алексей Петрович в числе многих был помилован и смог снова поступить на службу. С 1801 г. он – командир конно-артиллерийской роты в Вильно, но все еще подполковник, тогда как сослуживцы, даже совсем молодые, давно обошли его по чинам и должностям. Алексей Петрович впал в депрессию, читал в подлиннике античных мудрецов и серьезно подумывал об отставке. Не получив на это высочайшего соизволения, он пытается «перехитрить» судьбу и проситься то в инженерные войска, то в казаки – лишь бы получить повышение в чине. Но все бесполезно!
Между прочим , кто-то из мужчин в подобных ситуациях снимает стресс алкоголем, а кое-кто с помощью дам приятных во всех отношениях. Под старость Ермолов философски признавал, что у него было много приятных минут, которые ему доставили местные красавицы. В послевоенных письмах М. С. Воронцову с Кавказа Ермолов писал, что именно тогда собирался жениться, но так как был крайне беден, не мог позволить себе завести семью. Одна из возлюбленных повсюду следовала за ним, и хотя, как признавался он, «было мне горько и обидно, я от нее отстал».
На царском смотре рота Ермолова произвела наилучшее впечатление на молодого императора – ее он изучал почти полтора часа, тогда как остальным уделил не более 15 минут. Александр I вступил в долгий разговор с Алексеем Петровичем, но дальше беседы дело не пошло – бывший узник Петропавловки так и остался подполковником. Было от чего захандрить…
Более того, несмотря на прилежную службу, Ермолов имел несчастье не понравиться всесильному инспектору всей артиллерии, графу, генералу А. А. Аракчееву. При проверке роты во время смотра в Вильно тот измучил придирками солдат и офицеров, только что вернувшихся в город после утомительного марша по колено в грязи. Когда же в конце смотра Аракчеев загнал его конную роту на ближайшую высоту с целью проверить, как скоро она займет позицию и будет готова к бою, то Ермолов отрапортовал, что его упряжки слишком утомлены и не могут перемещаться быстрее. Аракчеев выразил административное порицание, сочтя лошадей негодными. Самолюбивый Ермолов резко ответил: «Жаль, ваше сиятельство, что репутация офицера слишком часто зависит от скотов». Афоризм очень быстро разнесся в офицерской среде и принес автору немалую славу. А вот Аракчеев долго не мог забыть такого сарказма и при любой возможности вставлял палки в колеса. «Ермолов был неуступчив и шероховат в сношениях с высшими сановниками, – замечал один из современников, – резко писал и еще резче говорил им свои убеждения, шедшие нередко вразрез с петербургскими взглядами, а сарказмы его, на которые он не скупился, задевали за живое многих сильных мира сего». Сам Алексей Петрович признавал: «Мне остается или выйти в отставку, или ожидать войны, чтобы с конца своей шпаги добыть себе все мною потерянное». Ожидание войны оказалось недолгим.
Новый старт ермоловской карьеры почти совпал с началом Наполеоновских войн, в которых российская империя приняла активное участие. В них герою удалось проявить не только исключительную храбрость и недюжинную энергию, но и выдающиеся способности артиллерийского начальника. Казалось, Фортуна повернулась к Ермолову лицом. Ему удалось поближе познакомиться с главнокомандующим М. И. Кутузовым, и тот, приятно удивленный образцовым содержанием ермоловской конной батареи, а также его опытом войны с французами в Италии, пообещал не забыть бравого подполковника. К сожалению, война 1805 г. не задалась для России! Наш герой был хорош в тяжелом арьергардном бою под Амштед-теном, когда, вовремя заняв господствующую высоту, очень умело поддержал штыковую контратаку Милорадовича огнем своей «быстроконной» батареи. Под Аустерлицем, действуя в составе дивизии генерал-адъютанта Ф. П. Уварова, Ермолов до последнего прикрывал своей 36-пушечной конной батареей отход русской армии. Часть его пушек вместе с самим Алексеем Петровичем попала на несколько минут в плен к французской кавалерии Мюрата, но вскоре была отбита Елисаветградским гусарским полком.
За свои отважные и умелые действия Ермолов получил орден Св. Анны 2-й степени.
Между прочим, орден Св. Анны был учрежден в 1735 г. герцогом Голштин-Готторпским Карлом Фридрихом в намять скончавшейся супруги Анны Петровны, обожаемой дочери Петра Великого. При ее сыне, Петре III, орден вошел в число российских.
Но только Павел I начал награждать им более или менее широко.
В эпоху Наполеоновских войн низшую, 3-ю степень давали только за военные заслуги. 2-я и 1-я могли быть наградой за гражданские дела. Св. Анной 1-й степени за исключением редчайших случаев, среди военных награждались только генералы. Всего за войну 1812 г. этого ордена были удостоены 224 генерала и 1 полковник, вскоре ставший генерал-майором. Любопытно, но его получил и швейцарец барон Генрих Жомини, прежде служивший начальником штаба у наполеоновского маршала Нея, а в пору неудач Наполеона, в начале 1813 г., перешедший на сторону российского императора. Став у Александра I генерал-лейтенантом и генерал-адъютантом, много знавший о наполеоновской тактике и стратегии Жомини за дальновидные советы при Кульме и Лейпциге оказался награжден низшим из достойных его генеральского чина орденом – «первостепенной» Анной.
С чинами у Ермолова дело обстояло еще хуже, чем с орденами. Сам он винил Аракчеева, который «придерживал» карьерный рост строптивца. В полковники Алексея Петровича произвели лишь в 1806 г. Позднее «проконсул Кавказа» любил повторять молодым амбициозным кавалеристам-офицерам: «А я, батеньки, в одном чине проходил девять лет!»
В войне с Наполеоном 1806—1807 гг. Ермолов не раз проявлял столь присущие ему смекалку, храбрость и решительность, командуя 7-й артиллерийской бригадой. Сначала у него было жаркое дело под Голымином. Затем, прикрывая отход корпуса Ф. Ф. Буксгевдена по узкому и длинному мосту у Макова, он своими 40 пушками очень вовремя зажег два квартала города и не пустил французов к арьергарду. Столь же эффективен был его орудийный арьергард и под Морунгеном, где Ермолов потерял лишь одно орудие. Под Вольфсдорфом его артиллерия «весь день была в ужасном огне» и на выручку ему пришли наши гусары заменившие щербатых упряжных лошадей. Столь же непросто пришлось ему, когда он прикрывал отход егерей Багратиона от Ландсберга к Прейсиш-Эйлау. Если верить мемуарам Алексея Петровича, то четыре полка русских егерей, нашедшие по дороге разбросанные бочки с вином, на сильном морозе попросту перепились, и если бы не картечные залпы почти в упор пушечной конной батареи Ермолова, то им пришлось бы очень туго! И все же, хоть и не без потерь, солдаты Багратиона успели подтянуться к Прейсиш-Эйлау, где вскоре развернулась невиданная доселе мясорубка, причем в основном с применением холодного оружия – штыков, сабель и палашей. Но и наш герой сумел внести свою «огненную» лепту в исход этого побоища.
На эйлауском поле конная артиллерия Ермолова стояла на правом фланге генерал-лейтенанта Н. А. Тучкова, где замерзшие болотца и ручьи хоть как-то прикрывали русские позиции с фронта и затрудняли неприятелю маневрирование кавалерией и тем более его столь эффективной тяжелой артиллерией. Канониры Алексея Петровича приняли активное участие в артподготовке, продолжавшейся не менее трех часов кряду. А дальше они почти полдня простояли без дела: неприятель не очень-то лез на рожон через болотистую равнину. Поначалу основные события развернулись в центре, у генерал-лейтенанта барона Фабиана Вильгельмовича фон дер Остен-Сакена, где под прикрытием снежной пурги 70-пушечная батарея русских в кроткий срок превратила целый корпус маршала Ожеро в свежий «фарш», а его командующий с тяжелым ранением вышел из строя. Затем 4—6 тыс. гренадер Дохтурова чуть не проломили вражеский центр! Наполеона спас маршал Мюрат своей легендарной кавалерийской атакой, когда вся французская кавалерия – 11 с лишним тысяч кавалеристов – рассекла русский центр, и на поле боя восстановилось хрупкое равновесие. Потери, понесенные противниками, ужаснули даже Ермолова, который наблюдал за ходом боя с правого фланга. Но затем к Эйлау подошел мощный корпус французского «железного маршала» Даву, и левому крылу русских под началом Остермана-Толстого пришлось очень туго: его фланг вынужденно «загнулся» под углом почти 90 градусов к центру. Не спас положения и ввод в дело резервной дивизии генерала H. М. Каменского-младшего. Назревала катастрофа! Главнокомандующий Л. Л. Беннигсен лично отправился поторопить прусский корпус Лестока, усиленный русским Выборгским пехотным полком и двумя казачьими полками, шедший от Альтгофа к Эйлау на помощь русским. На Лестока наседал корпус Нея, с трудом сдерживаемый арьергардом. На подход пруссаков нужно было время, а Даву решил не дать его неприятелю и ломил что было сил, введя в бой две из трех своих образцовых дивизий: Гюденна и Морана. Французы захватили господствующие над самым левым флангом высоты и уже принялись поливать картечью истекающие кровью полки Остермана-Толстого.
В. И. Машков. Портрет Л. П. Ермолова. Гравюра. 1815 г.
В этой критической ситуации, когда дорога в Россию для армии уже оказалась перерезана, полковник Ермолов снялся с правого крыла со своими двумя ротами конной артиллерии. Галопом прискакав на левый фланг, к месту прорыва французов, он стремительно развернул все свои 36 пушек. Отослав в тыл передки и лошадей, Алексей Петрович рявкнул своим солдатам: «Ни шагу назад! Стоять и умирать!» – и открыл такой ураганный картечный огонь в упор, что тут же уложил неприятеля в глубокий снег! Почти два часа без перерыва ермоловские батареи стреляли так быстро, четко и метко, что в воздухе постоянно кружились обломки оружия, взлетали каски, кивера, оторванные ноги лошадей и руки всадников, сжимающие сабли! Наступление Даву оказалось остановлено.
Кстати, до сих пор неясно: проделал ли Ермолов этот сколь рисковый, столь и своевременный маневр с ведома своего непосредственного начальника – командующего артиллерией правого фланга 22-летнего генерал-майора А. И. Кутайсова, или на свой страх и риск.
А затем наконец подошел запыхавшийся корпус Лестока, сходу вступивший в кровавый бой. Канонирам Ермолова удалось перевести дух, пока пруссаки и казаки Платова под звуки бравурного марша контратаковали корпус Даву. Спасать положение французов был брошен генерал Фриан, прикрывавший отход братьев по оружию. Но и пушкари Алексея Петровича показали, что есть еще порох в пороховницах! Они переносили свои орудия на руках все дальше и дальше вперед, поддерживая Ле стока с фланга. Уже Даву пришлось приложить все свое мастерство, чтобы отойти на исходные позиции и там закрепиться. 12-часовую мясорубку остановила рано опустившаяся зимняя ночь, но израненные и порядком обескровленные армии остались стоять на поле сражения, ожидая приказов своих главнокомандующих. Первым, как известно, все же отошел Беннигсен. И хотя кое-кто из современников, а потом и историков его за этот шаг пытался корить, но у него были на то причины: он все свои резервы уже ввел в дело, а у Бонапарта еще имелись опоздавший и почти нетронутый корпус Нея, простоявшая без дела Старая гвардия и на подходе – корпус Бернадота.
Парадоксально, но за подвиг при Эйлау (а до этого еще были Голымин, Морунген и Вольфсдорф) Ермолов получил не орден Св. Георгия 3-й степени, как об этом рапортовал его начальник П. А. Багратион. Его наградили орденом Св. Владимира 3-й степени.
Между прочим , орден Св. Владимира был учрежден в 1782 г. и давался как военным, так и гражданским лицам. Имел четыре степени: если орден 4-й степени мог получить любой офицер, то 3-й степени – уже не ниже полковника, 2-й степени – только генералы, а 1-й – лишь генерал-лейтенанты и выше. В числе награжденных заветным Владимиром 1-й степени значатся такие знаменитости, как племянник Суворова Андр. И. Горчаков 2-й и легендарный командир кавалергардов А. С. Кологривов.
Успех позднее посчитали всецело заслугой начальника артиллерии правого фланга молодого Кутайсова.
Кстати, реформатор российской артиллерии и один из героев Бородина Александр Иванович Кутайсов (1784—1812), прожил 28 лет, но оставил очень яркий след в истории артиллерии. В 10 лет благодаря высокому положению своего отца он был записан в гвардию унтер-офицером. В 15 лет юный Кутайсов уже гвардии полковник. Как вскоре выяснилось, военная стезя – артиллерийское дело – оказалась истинным призванием Александра Ивановича. В начале 1806 г. Кутайсов – генерал-майор. Именно битва при Прейсиш-Эйлау стала его «визитной карточкой». Вверенные ему конные батареи решительно и энергично действовали на средних и коротких дистанциях. По окончании войны 1806—1807 гг. он по собственной инициативе покинул армию и отправился в Западную Европу повышать свое военное образование. В Вене и Париже Кутайсов усердно конспектировал лекции по артиллерийскому делу и математике, планомерно штудировал труды Грибоваля и дю Тейля, посещал артиллерийские полигоны во Франции. По возвращении в Россию ему поручили модернизацию русской артиллерии. Именно по его «Общим правилам для артиллерии в полевом сражении» она реформировалась и воевала с наполеоновскими войсками в 1812 г. Сам Кутайсов стал начальником артиллерии в армии Барклая-де-Толли, принял участие во всех арьергардных боях, отличился при Островно и Смоленском и погиб при Бородине. В канун рокового дня он был необычайно весел, шутил, говорил без умолку. Его «завещанием» стал приказ по артиллерии 1-й армии: «Подтвердите во всех ротах, чтобы они с позиции не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки. Сказать командирам и всем господам офицерам, что, только отважно держась на самом близком картечном выстреле, можно достигнуть того, чтобы неприятелю не уступить ни шагу нашей позиции. Артиллерия должна жертвовать собой. Пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечный выстрел выпустите в упор»
Надо отдать должное русским канонирам – под Бородином они бились не щадя живота своего, «выжимая» из пушек максимум возможного, вплоть до разрыва орудий от перегрева.
Все понимали, что Алексея Петровича обошли наградой, но никто ничего поделать не мог: Аракчеева «на кривой кобыле» Беннигсен объехать не решился, хоть и признавал, что одного из героев Эйлау явно обидели. После Эйлау в армию прибыл Александр I. Вместе с ним подошла 1-я гвардейская дивизия великого князя Константина Павловича, который еще со времен походов Суворова в Италию и Швейцарию был на дружеской ноге с Багратионом. Последний представил Ермолова цесаревичу и намекнул, что героя незаслуженно обошли наградами. Знакомство переросло в покровительство. Константин Павлович поведал брату о «наградной ошибке», и на параде по случаю приезда прусского короля Фридриха Вильгельма III император, представляя образцовую конную батарею Ермолова (не потерявшую в кровавом месиве под Эйлау ни одной пушки, ни одной лошади и ни одного передка), присовокупил, что это один из лучших «генералов». Прусский король понял «прозрачный намек» и поспешил наградить Аексея Петровича орденом Пур ле Мерит. Сам Ермолов писал об этом: «Ордена сии были из первых, и еще не были унижены чрезвычайным размножением».
Следующим знаковым боем в послужном списке Ермолова стало жаркое дело под Гутштадтом. Артиллерийский огонь его батарей, как всегда, был эффективен, но несогласованность действий русских генералов Багратиона, Дохтурова, Горчакова и Остен-Сакена не позволила им разбить отдельно стоявший корпус маршала Нея, и тот с немалыми потерями сумел ретироваться за реку Пасаргу. Зато наш бравый полковник получил давно причитавшегося ему Св. Георгия 3-й степени.
Еще один сколь кровавый, столь и безрезультатный бой, в котором довелось поучаствовать канонирам Ермолова, завязался в окрестностях Гейльсберга по инициативе французов. Поначалу кинувшейся в атаку без пехотно-артиллерийского прикрытия кавалерии лихого Мюрата сопутствовала удача, но потом он со своими всадниками попал под фланговый огонь удачно размещенной русской батареи нашего героя. Шедший на подмогу французам корпус Сульта еще только-только начал разворачиваться, и авантюра Мюрата могла окончиться катастрофой. В критический момент боя лишь отчаянная атака гусарских эскадронов Лассаля спасла Мюрата от русских драгун Уварова. Потрепанным кавалеристам Мюрата удалось откатиться на исходные позиции под прикрытие пехоты и пушек генерала Савари. Все попытки атаковать солдат Сульта оказались безрезультатны: русские артиллеристы в тот день были бесподобны. С наступлением ночи кровопролитный бой не прекратился. Это подошедший Ланн вдруг решил непремено добиться победы и бросил своих солдат в 10 часов вечера в страшную ночную атаку, но получил жесточайший отпор: все та же ермоловская конно-артиллерийская рота косила его гренадер картечными залпами в упор. Как всегда хладнокровный Ермолов подпускал противника очень близко, решительно заявив адъютанту цесаревича, что будет стрелять только тогда, когда отличит в сгустившихся сумерках «белокурых от черноволосых», т. е. русских от французов. А ведь в самом начале сражения наш полковник-храбрец, выехавший на рекогносцировку своей позиции, чуть не попал в плен к вражеским кирасирам: его спас лишь быстроногий конь. Но и на этот раз все обошлось – капризная девка по имени Фортуна хранила своего любимца! Восхищенный невероятной отвагой Ермолова, великий князь, человек грубый и, как считалось, смелый, после этого случая всегда выказывал Алексею Петровичу публичное благорасположение. С этого времени Ермолов неизменно пользовался высоким покровительством цесаревича в служебных делах.
В драматически развивавшемся сражении под Фридландом Ермолов опять находился в самом пекле, но чудом остался жив. Отличившись во всех важнейших битвах этой войны – под Голымином, Морунгеном, Вольфсдорфом, Прейсиш-Эйлау, Петерсвальдом, Гутштадтом, Пассарге, Гейльсбергом и Фридландом, 29-летний Алексей Петрович еще выше поднял свое реноме блестящего артиллерийского командира.
После всех отличий ермоловских артиллеристов их лихой командир не без оснований рассчитывал на звание генерал-майора. Константин Павлович дважды представлял его к этому званию. Но император смотрел на дело иначе. Не помогло и прошение об отставке. Александр I ее не принял. От амбициозного полковника-артиллериста он «откупился» двумя наградами: Св. Георгием 3-й степени, алмазными знаками к уже имевшемуся у него ордену Св. Анны 2-й степени и золотой шпагой «За храбрость».
Кстати , золотое наградное оружие «За храбрость» (из золота делался только эфес, который украшался также бриллиантами) было большой редкостью. Оно появилось в 1720 г. после победы русского галерного флота над шведами у острова Гренгам. Ло 1788 г. получить в награду золотую шпагу могли лишь генералы и фельдмаршалы. Затем эта награда стала доступна и простым офицерам, правда, уже без драгоценных камней. Вместо них на эфесе появилась надпись «За храбрость». Особенно «урожайными» на золотое наградное оружие оказались войны 1805 г. и 1806—1807 гг. Среди кавалеров были такие корифеи ратного мастерства, как Багратион, Лохтуров, Ермолов и др. Следующий пик награждений пришелся на 1812—1814 гг.: более тысячи. Некоторые даже удостаивались повторного награждения, например генерал Милорадович. Был случай троекратного награждения: полковник конной артиллерии А. П. Никитин получил золотое оружие в 1812, 1813 и 1814 гг. Получали его и иностранные полководцы: Блюхер, Веллингтон, Шварценберг.
И все же после трудных объяснений с Ермоловым генерал-инспектор русской артиллерии граф А. А. Аракчеев переменил отношение к Алексею Петровичу и даже стал ему покровительствовать. В 1808 г. Ермолов наконец получил чин генерал-майора и назначение инспектором конноартиллерийских рот. Ему довелось инспектировать Молдавскую армию генерал-лейтенанта Михаила Андреевича Милорадовича. Тот по привычке попытался «закормить» инспектора байками о своих подвигах как на поле боя с турками, так и с местными красавицами-валашками, но Ермолов дело свое провел строго и указал в рапорте все как есть, а не так, как хотелось бы Милорадовичу.
С октябре 1809 г. Ермолов командовал артиллерийской бригадой в дивизии сына А. В. Суворова – генерала Аркадия Александровича Суворова, а затем резервными войсками на юго-западной границе с Галицией. Молодой горячий генерал не раз просился поехать на театр войны с Турцией, но не получил на это разрешения. С 1809 г. командовал резервными войсками в Киевской, Полтавской и Черниговской губерниях. В мае 1811 г. его перевели в Петербург командиром гвардейской артиллерийской бригады. Одновременно с ней командовал гвардейской пехотной бригадой (лейб-гвардии Измайловский и Литовский полки). На пороге новой войны с Наполеоном, с марта 1812 г., Алексей Петрович уже командир гвардейской пехотной дивизии.
Кстати , рассказывали, что как-то в 1811 г. Ермолов ездил на главную квартиру военного министра М. Б. Барклая-де-Толли. Правителем канцелярии Михаила Богдановича был генерал Безродный. «Ну что, каково там?» – спрашивали Ермолова по возвращении. «Плохо, – отвечал Алексей Петрович, – все немцы, чисто немцы. Я нашел там одного русского, да и тот… Безродный!»
После начала Отечественной войны 1812 года по настоянию М. Б. Барклая-де-Толли Ермолов заменил Ф. О. Паулуччи на посту начальника Главного штаба 1-й Западной армии. Ермолова отличали поразительная работоспособность, неиссякаемая энергия, исключительная распорядительность, поразительное умение стремительно ориентироваться в изменяющейся обстановке, уникальная память на цифры, способность четко формулировать распоряжения и приказы командующего, организовывать военную разведку и борьбу со шпионажем.
Как и командующий 2-й Западной армией П. И. Багратион, Алексей Петрович тяготился отступлением и планом Барклая, но все же смирял самолюбие «во имя пользы отечества». Сам Барклай-де-Толли в своем «Изображении военных действий» так характеризует Ермолова: «Человек с достоинством, но ложный и интриган». Кстати, столь же нелестен и отзыв о нем Александра I: «Сердце Ермолова было так же черно, как его сапог». Барклай и Ермолов «делывали» друг дружке мелкие неприятности, но последний все же отдал должное командующему как одному из тех, кто спас Россию «своим промедлением».
По личной просьбе Александра I Ермолов (как, впрочем, и Э. Ф. де Сен-При, начальник штаба 2-й армии Багратиона) писал ему обо всем происходившем. Многие считают, что эти «записки» очень смахивали на доносы. Как начальник штаба Петр Алексеевич много сделал для успешного соединения двух армий под Смоленском, но при этом всячески стремился «сподвигнуть» Багратиона на прошение царю о единоначалии в армии. В их переписке Алексей Петрович всячески подталкивал Петра Ивановича к этой «акции». В письмах ближайшим сотрудникам императора Багратион уже давно не выбирал выражений, характеризуя Барклая: «подлец, мерзавец, тварь». В то же время именно Ермолов был свидетелем дикого скандала, который закатил Багратион Барклаю после Смоленска, когда один назвал другого «немцем», получив в ответ прозвище «дурак». Только благодаря Ермолову мало кто узнал о деталях скандала, поскольку Алексей Петрович, по его собственным словам, «стоял у ворот, отгоняя всех, кто близко подходил, говоря, что командующие очень заняты и совещаются между собою». И наконец, именно он не единожды писал императору об острой необходимости назначения единого командующего, поскольку только тогда «дело пойдет». При этом Ермолов признавал, что ни Барклай, ни Багратион в сложившейся обстановке на роль главнокомандующего не годятся. И действительно, первый «был слишком осторожен» и не имел авторитета в армейской среде, а второй – «безрассудно отважен… хотя и имел склонность к принятию разумных решений». Александр I не видел среди своих генералов «человека приличного по обстоятельствам», которого можно было бы назначить главнокомандующим.
Еще под Смоленском Алексей Петрович не исключал оставления Москвы: «…если судьба позволит [французам] овладеть ею, кажется, и то к благу нашего народа: не окончив войны, будем защищаться до последней крайности… » Уже тогда он полагает, что голод и холод довершат то, что не успеют сделать солдаты летом. 7 августа 1812 г. Ермолова представили к званию генерал-лейтенанта, но производство в связи с военным лихолетьем затянулось. А затем грянуло генеральное сражение на поле Бородина, в котором Петр Алексеевич фактически выполнял обязанности начальника штаба Кутузова, находясь при главнокомандующем.
Кстати , если многие генералы прохладно встретили назначение М. И. Кутузова главнокомандующим, считая его «царедворцем» и «малодушным» человеком, то наш герой предпочел держать язык за зубами. Ведь именно Кутузов дал ему в 1805 г. отменную характеристику, позволившую засидевшемуся подполковнику наконец-то стать полковником.
При выборе позиции под Бородином Ермолов, как и положено начальнику штаба, постоянно находился рядом с Кутузовым. В разгар битвы Михаил Илларионович направил его на левый фланг, во 2-ю армию, где был тяжело ранен Багратион. Потеряв командующего, войска пришли в такое расстройство, что некоторые части армии можно было привести в порядок, лишь отведя их на расстояние выстрела. С этой задачей уже справился П. П. Коновницын, успевший отойти за Семеновский овраг. Но и Ермолов, спешивший туда с тремя ротами конной артиллерии, помог в этот критический момент преодолеть смятение. Увидев, что центральная батарея H. Н. Раевского, ставшая после падения Багратионовых флешей главным пунктом русской позиции, тоже взята французами, Алексей Петрович понял, к чему может привести потеря господствующей высоты. С обнаженной саблей он лично повел 3-й батальон Уфимского полка в штыковую атаку. По пути к ним присоединились остатки 18, 19, 40-го Егерских полков. В атаку шли как на параде, браво, не пригибаясь, развернутым фронтом, чтобы линия казалась длиннее и охватывала большее количество неприятеля. Для воодушевления своих бойцов Ермолов стал бросать в сторону Курганной батареи… солдатские Георгиевские кресты, находившиеся у него в кармане. «Кто дойдет, тот возьмет!» – гаркнул Алексей Петрович. Загремело «Ураа-а-а-а!». Все до одного посланные с ним свитские офицеры Барклая с обнаженными саблями мужественно шли по бокам. Зрелище было эпическое: впереди группа офицеров в парадных мундирах и за ними железный лес штыков. Но не все дошли до Курганной батареи, она «дохнула» им в лицо дымом и пламенем, брызнула смертоносным ливнем картечи. Мало кто вернулся из атаки – резня была беспощадная, звенел метал и неслась трехэтажная ругань, но батарею вернули, переколов и порубив всех французов.
Кстати, именно тогда попал в плен отчаянно смелый французский генерал Шарль Август Бонами, получивший двенадцать ко-лото-рубленых ран! Позднее Бонами подружился с Алексеем Петровичем и жил у его отца в Орле; во время перемирия вернулся в наполеоновскую армию и встретился со старым знакомым уже в 1814 г., в боях за Францию.
Несмотря на сильную контузию ядром, сам Ермолов еще несколько часов руководил обороной этой важнейшей позиции, пока не был ранен картечью в шею и не унесен с поля боя.
Ф. А. Рубо. Бородинская битва. Фрагмент. 1912 г.
Именно с ним в героическую атаку на Курганную батарею пошел начальник всей русской артиллерии граф Кутайсов. Ермолов по-отечески укорял его: «Александр Иванович, ты ведь всегда бросаешься туда, куда тебе не следует, давно ли тебе был выговор от главнокомандующего за то, что тебя нигде отыскать не могли. Я направлен во 2-ю армию… приказывать там именем главнокомандующего, а ты-то что там делать будешь?» Вспыльчивый как порох Кутайсов из принципа увязался с ним в атаку, из которой не вернулся! Его изуродованное тело так и не опознали: нашли лишь орден Св. Георгия 3-й степени и золотую именную наградную саблю «За храбрость». Парадоксально, но вечером в канун битвы Ермолов «напророчил» Кутайсову смерть: «Мне кажется, что завтра тебя убьют». Что это было? Голос судьбы?
Интересна оценка Ермоловым руководства Кутузовым Бородинским сражением. Он потом утверждал, что «князь М. И. Кутузов, пребывавший постоянно на батарее у селения Горки», не понимая, «сколь сомнительно и опасно положение наше, надеялся на благоприятный оборот. Военный министр, обозревая все сам, давал направление действиям, и ни одно обстоятельство не укрывалось от его внимания». По Ермолову, Барклай, а не Кутузов приказал Дохтурову взять гренадерскую дивизию и привести в порядок левый фланг. И опять же Барклай, а не главнокомандующий сменил обескровленные войска Раевского на свежий корпус Остермана-Толстого. Это при том, что до Бородина Ермолов был весьма скептически настроен к «военному министру» во главе армии.
Сам Кутузов высоко ценил боевые качества Ермолова: «Он рожден командовать армиями». Однако Михаил Илларионович справедливо видел в начальнике своего штаба доверенное лицо императора, поэтому не очень благоволил к нему. Так если за Бородино Барклай представил Ермолова к ордену Св. Георгия 2-й степени, то главнокомандующий ограничился лишь орденом Св. Анны 1-й степени. В свою очередь, энергичный Ермолов сетовал на оборонительную стратегию старика Кутузова и вызвал его неудовольствие, когда на военном совете в Филях вместе с генералами Беннигсеном, Дохтуровым, Коновницыным громко высказался против оставления Москвы без нового сражения.
Поведение Ермолова на том памятном совете весьма интересно. Он, как и Барклай, посещал место возможных позиций русской армии для нового сражения и прямо там же категорично высказался против боя. Но на совете ему – младшему по чину – пришлось первым высказывать свою точку зрения. Как начальник штаба он пользовался большим авторитетом, и на него могли сориентироваться колеблющиеся. Дорожа репутацией патриота и своей популярностью в армии, подавляющее большинство которой приходило в отчаяние при мысли о сдаче Москвы, Алексей Петрович высказался в пользу нового сражения. Кутузов явно не ожидал такого поворота, он обиделся и не забыл двуличности Ермолова. Скорее всего, Ермолов был готов к сдаче Москвы без боя, но признаться в этом первым не решился. Недаром великий князь Константин Павлович говорил, что Ермолов часто поступал «с обманцем».
Позже Ермолов писал, что Кутузов наверняка заранее решил после Бородина сдать Москву без нового сражения, в исходе которого был неуверен. Он не решался первым объявить об этом. В Филях его спас Барклай, заявивший о суровой необходимости оставить город ради сохранения армии. Кутузов ловко воспользовался замешательством генералитета и в наступившей тишине произнес историческую фразу: «Приказываю отступать».
Так или иначе, но именно на Ермолова с Милорадовичем и Барклаем Кутузов возложил ответственность за организацию порядка при оставлении Москвы. Безусловно, это были как раз те люди, которые в любых ситуациях не терялись и не теряли лица.
Когда на Боровском перевозе возникла страшная толчея – обозы и экипажи частных лиц мешали армейскому арьергарду в порядке покинуть Москву, – Ермолов приказал конной артиллерийской роте навести орудия на мост. Последовала резкая как выстрел команда: «Картечью по обозникам целься!» Испуганные «обозники» все как один побросали свой скарб и вмиг очистили перевоз. (На самом деле Ермолов успел шепнуть на ухо офицеру-артиллеристу, что это всего лишь демонстрация и заряжать пушки не надо!) Знаменитый лейб-медик Виллие, свидетель происшествия, так отреагировал на случившееся: «Алексей Петрович! Человек больших возможностей!»
После Бородина и ухода из Москвы Алексей Петрович, исполняя обязанности начальника объединенного штаба 1-й и 2-й армий, сыграл видную роль в сражении под Малоярославцем, где он отдавал распоряжения от имени главнокомандующего. Ермолов проявил прозорливость, инициативу и решительность при перехвате путей отступления наполеоновской армии на Калугу. Считается, что именно он, выдвинув корпус Дохтурова на Калужскую дорогу, преградивший путь армии Наполеона и сражавшийся весь день до подхода главных сил. Наполеон был вынужден отступать по разоренной Смоленской дороге, что во многом способствовало катастрофе французских войск.
Получив жесткий приказ от Кутузова: «Не давать французам передышки! Гнать безостановочно!», в период контрнаступления Алексей Петрович постоянно находился при авангарде и решал вопросы организации преследования. Ставший уже к тому времени генерал-лейтенантом, он со своим усиленным егерско-гренадерским отрядом отличился в сражениях при Заболотье, Вязьме, Красном. Кутузов был доволен действиями Ермолова: «А я еще сдерживаю полет этого орла… Ему бы армией командовать!» Отправляя его вперед, он постоянно напутствовал Алексея Петровича: «Голубчик, будь осторожен, избегай случаев, где ты можешь понести потерю в людях! …Днепр не переходи. Переправь часть пехоты, если атаман Платов найдет то необходимым!» «Ручаюсь за точность исполнения!» – рапортовал Алексей Петрович и поступал… по-своему.
С декабря 1812 г. Алексей Петрович был уже командующим всей артиллерией в действующей армии. После перехода русских войск через Неман Ермолов возглавил артиллерию союзных армий. 2 мая 1813 г. после неудачного сражения при Лютцене Ермолов был обвинен Витгенштейном в нераспорядительности и переведен на пост командира 2-й гвардейской пехотной дивизии.
Между прочим , Ермолов исключительно едко отзывался о Петре Христиановиче Витгенштейне: «.. .редко можно встретить генерала столь ничтожного в военном ремесле», но в личной храбрости никогда ему не отказывал. И действительно, П. X. Витгенштейн был замечательным гусарским командиром, но и не более того.
21 мая, во второй день сражения при Бауцене, к 17 часам, несмотря на всю отвагу русской гвардейской кавалерии и артиллерии Ермолова, давление французов в центре стало столь сильным, что Александр I дал приказ немедленно отступать с центральных позиций. Арьергард был поручен Ермолову, и он восстановил свою репутацию. Только его решительные действия обеспечили отход армии без крупных потерь. Но, хотя сам Витгенштейн представил донесение о доблестных действиях Алексея Петровича (спасено было не менее 50 пушек), его подвиг остался без царского внимания и наград.
22 мая Ермолов был атакован войсками генералов Латур-Мобура и Рейнье у Кетица и отступил к Рейхенбаху. В сражении под Кульмом Алексей Петрович возглавлял 1-ю гвардейскую дивизию, а после тяжелейшего ранения генерала А. И. Остермана-Толстого принял командование над русскими войсками. Он находился в самом пекле боя. В самый критический момент, сражаясь целый день против вдвое превосходящего по численности противника, гвардия Ермолова спасла своим геройским самопожертвованием всю союзную армию, обеспечив ей конечную победу. 37-тысячный французский корпус одного из лучших наполеоновских генералов Жозефа Доминика Вандама был разбит в пух и прах, потеряв 10 тыс. убитыми и ранеными, 12 тыс. пленными, 84 пушки, 200 зарядных ящиков и весь обоз. Более того, лишившись этого корпуса, Бонапарт отчасти утратил и стратегическую инициативу.
Прямо на месте сражения Ермолов был награжден орденом Св. Александра Невского. От прусского короля за Кульм он получил крест Красного орла 1-й степени.
Между прочим , орден Св. Александра Невского был задуман Петром I исключительно как боевая награда, но затем стал даваться и за гражданские заслуги. Правда, в 1812 г. на него мог претендовать только военный, причем не ниже генерал-лейтенанта.
Всего за период с 1812 по 1814 г. его получили 48 человек, в том числе Лохтуров, Милорадович, Остерман-Толстой, Раевский, Барклай, Коновницын, Ермолов и др.
По словам Дениса Давыдова, «знаменитая Кульмская битва, которая в первый день этого великого по своим последствиям боя принадлежала по преимуществу Ермолову, служит одним из украшений военного поприща сего генерала». Когда один из флигель-адъютантов императора привез тяжело раненному Остерману-Толстому орден Св. Георгия 2-й степени за Кульм, то граф распорядился передать его генералу Ермолову, «который принимал важное участие в битве и окончил ее с такою славою».
Кстати, рассказывали, что когда Александр I при встрече с Ермоловым после кульмской победы, спросил, чем его наградить, то в ответ услышал саркастическое: «Произведите меня в немцы, государь!», чем вызвал восторг у русских офицеров, считавших, что в армии слишком много «немцев». По другим источникам, эта шутка принадлежала H. Н. Раевскому, тоже весьма язвительному человеку и одному из кумиров армии.
В кровопролитной и судьбоносной Битве народов под Лейпцигом 1813 г. Ермолов, командуя русской и прусской гвардиями, уже в первый день сражения решительной атакой вклинился в центр позиций Наполеона, лишив его возможности маневра.
В сражении на Монмартрских высотах Парижа в марте 1814 г. Алексей Петрович командовал объединенной русской, прусской и баденской гвардией. После капитуляции французов ему, как одному из самых образованных генералов, Александр I поручил написать манифест о взятии Парижа.
После подписания в мае 1814 г. Парижского мира Александр I перед выездом из Парижа в Лондон отправил Ермолова в Краков (находившийся на границе с Австрией) в качестве командующего 80-тысячной Обсервационной армией, формировавшейся в герцогстве Варшавском. Войска на границе нужны были России: в преддверии запланированного конгресса в Вене ожидалось несогласие со стороны Австрии при определении новых границ.
После бегства Наполеона с острова Эльба и возвращения в Париж в марте 1815 г. начались знаменитые «Сто дней». Против него снова ополчилась вся монархическая Европа.
В апреле 1815 г. Ермолову в подчинение вместо резервных войск был передан 6-й корпус, временно составленный из двух пехотных, одной гусарской дивизии и нескольких казачьих полков. Тогда же он по приказу выдвинулся из Кракова и перешел границу, направившись во Францию. 21 мая Ермолов уже был в Нюрнберге, а 3 июня – в пограничном с Францией городе Аюб. Однако принять непосредственное участие в военных действиях его корпусу не пришлось. Английские и прусские войска разбили Бонапарта в битве при Ватерлоо 18 июня 1815 г.
Однако Александр I не преминул снова «с визитом вежливости» посетить Париж, и генералу Ермолову с войсками все же пришлось вступить во Францию. На Рейне Ермолову вместо 6-го корпуса был дан гренадерский. Часть его под началом Алексея Петровича последовала в Париж «для содержания при государе караула». Был он и на знаменитом параде в Вертю, где образцовость 150-тысячной при 540 орудиях русской армии настолько потрясла всех иностранных государей и знавших толк в своем кровавом ремесле полководцев от Веллингтона до Блюхера, что крайне довольный император, повернувшись к Ермолову, заметил: «В России считают меня весьма ограниченным и неспособным человеком; теперь они узнают, что у меня в голове что-нибудь да есть!» В Париже Алексей Петрович испросил увольнение в отпуск по болезни на шесть месяцев.
Из Парижа он вернулся с гренадерским корпусом не в герцогство Варшавское, а уже в Царство Польское. В начале мая 1815 г. в Вене были подписаны русско-прусский и русско-австрийский договоры. 20 июля Ермолов находился в Варшаве, где было торжественно объявлено о восстановлении Царства Польского, и был свидетелем, как войска польской армии присягнули императору Александру I.
С мая по ноябрь 1815 г. Ермолов – командир гвардейского корпуса. Затем он сдал руководство генералу Ивану Федоровичу Паскевичу и выехал в Россию, чтобы провести несколько месяцев в Орле у своих престарелых родителей.
В 1816 г. началась, наверное, самая яркая страница биографии Алексея Петровича. Он был назначен командиром отдельного Грузинского (с 1820 г. – Кавказского) корпуса, а с 1816 г. еще и управляющим по гражданской части на Кавказе и в Астраханской губернии. Как выражался сам Ермолов, любивший римскую классику, он стал «проконсулом» Кавказа. Назначив Ермолова на дальнюю окраину Российской империи, Александр I удалил из Петербурга очень популярного в армии генерала. Сам Алексей Петрович писал, что при одной мысли о петербургских парадах и разводах у него «мурашки по коже задирают». Судя по всему, герою хотелось уехать из послевоенной столицы на Кавказ. В письме к М. С. Воронцову он признавался: «Снится этот дивный край». Но это уже другая история, лежащая за пределами нашего повествования.
Между прочим , именно на Кавказе Алексей Петрович Ермолов, убежденный холостяк, наконец-то женился. Причем сделал это по мусульманским обычаям, взяв в жены сразу трех местных жительниц – Сюйду, Султанум и Тотай. От них у него родилось пятеро сыновей (Виктор, Клавдий, Север, Исфендиар и Петр) и дочь Сатиат. После возвращения Ермолова в Россию его жены остались на Кавказе и повторно вышли замуж, а Тотай и Сатиат получали от него ежегодное содержание. Сыновья не только оказались в столице, были признаны законными, получили дворянство, но и пошли по стопам отца: окончили Артиллерийский кадетский корпус и служили в русской армии.
В 1826 г., когда началась война с Персией, многие при дворе обвинили Ермолова в попытках спровоцировать нападение соседей. Кроме того, во время присяги Кавказского корпуса Алексей Петрович проявил себя сторонником цесаревича Константина. Неясной осталось и степень причастности «проконсула» к событиям 14 декабря 1825 г. Поэтому новый император Николай I ему не доверял. Едва достигнув 50 лет, человек кипучей энергии, огромного административного и боевого опыта, Ермолов испросил отставку и получил ее. Еще более 30 лет он, обреченный на бездействие, жил попеременно то в Москве, то в Орле.
Между прочим , у Ермолова с Николаем I отношения не заладились еще со времен парада под Вертю. Здесь Александр I показал брату на Алексея Петровича, который стоял, скрестив на груди руки, подобно Наполеону, и сказал: «Погляди, и этот мнит себя Бонапартом». В армии и при дворе Ермолова считали «человеком Константина». Сам Алексей Петрович полагал, что покровительство цесаревича освобождает его от необходимости искать милости у других членов царской семьи. Тогда на параде два-три взвода его гренадер сбились с ритма из-за «неправильной музыки» и это заметил Александр I. Но сам император высказывать неудовольствие не стал, а поручил эту миссию младшему брату. Ермолов ответил резко: «Вы, ваше высочество, еще достаточно молоды, чтобы учиться, но недостаточно стары, чтобы учить других! » После таких слов добрых отношений с Николаем Павловичем у «проконсула» уже не сложилось.
Вспомнив на склоне лет уроки далекого детства, когда он обучился переплетному ремеслу, Алексей Петрович собственноручно переплетал книги своей библиотеки и приводил в порядок мемуары. Ермолов выработал изумительный «тацитовский слог». Недаром В. А. Жуковский сказал о нем: «Захочет – о себе, как Тацит, он напишет / И лихо рукопись свою переплетет».
Ермолов просто и кратко писал по-русски, по-французски, по-латыни и оставил замечательные по литературной и исторической ценности, но порой очень саркастические «Записки». Отойдя от государственных дел, Ермолов, любивший серьезное чтение и хорошо знакомый с классиками, общался с М. П. Погодиным, встречался с А. С. Пушкиным, молодым Л. Н. Толстым и многими знаменитыми современниками. Считая поэтов гордостью нации, он с огромным сожалением отзывался о ранней смерти Лермонтова.
Между прочим, Ермолов стал героем литературных произведений А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, В. А. Жуковского, А. А. Бестужева-Марлинского. «Ты ратный брат, ты жизнь полкам», – писал о нем Жуковский. «Сфинксом новейшего времени» назвал правителя Кавказа долго служивший при нем А. С. Грибоедов. «Я прошу Вас дозволить мне быть Вашим историком», – обращался к Ермолову Пушкин. – Подвиги Ваши – достояние Отечества, и Ваша слава принадлежит России».
«Когда Алексей Петрович, – рассказывал знаменитый мемуарист XIX в. Ф. Ф. Вигель, – появлялся в театре или в собрании, приверженные к нему русские люди, и старые и молодые, оборачивались всегда в ту сторону, где стоял Ермолов, опершись на свою верную саблю, и задумчиво смотрели на его белые волосы, на эту львиную голову, твердо стоявшую еще на исполинском туловище, и в потускневших глазах его искали глубоко запавшие мысли».
С началом Крымской войны 1853—1856 гг. московское дворянство избрало его начальником ополчения в семи губерниях. Для 76-летнего Алексея Петровича эта должность была лишь почетной, и в мае 1855 г. из-за разногласий с командованием он покинул пост. 11 (23) апреля 1861 г. Алексей Петрович Ермолов скончался в Москве. «Завещаю похоронить меня как можно проще, – писал он. – Прошу сделать гроб простой, деревянный, по образцу солдатского, выкрашенный желтою краскою. Панихиду обо мне отслужить одному священнику. Не хотел бы я ни военных почестей, ни несения за мною орденов, но как это не зависит от меня, то предоставляю на этот счет распорядиться кому следует. Желаю, чтобы меня похоронили в Орле, возле моей матери и сестры; свезти меня туда на простых дрогах без балдахина, на паре лошадей… а через Москву, вероятно, не откажутся стащить меня старые товарищи артиллеристы».
Москва провожала генерала двое суток, а жители Орла по прибытии тела на родину устроили грандиозную панихиду. Площадь перед Троицкой церковью, где шло отпевание Ермолова, и все прилегающие улицы были заполонены людьми. В Санкт-Петербурге на Невском проспекте во всех магазинах были выставлены его портреты. Похоронили Ермолова в Орле в особом приделе Троицко-Кладбищенской церкви.
P. S. Культовую фигуру в истории русской армии первой четверти XIX в. Алексея Петровича Ермолова – человека государственного ума, властного и независимого как во взглядах, так и в действиях – считали и считают противником аракчеевского режима, сторонником суворовских методов воспитания и обучения войск, выступавшим против линейной тактики и кордонной стратегии. За свой долгий век он совершил немало славных дел. Недаром его популярность в войсках была выше, чем у остальных русских героев войн с Наполеоном. Поэт-партизан Денис Давыдов называл его «ангелом-хранителем русских войск». Вторит ему в своих записках и Д. И. Писарев: «Ермолов напоминает собою людей Святославова века; он всегда при сабле, всегда спит на плаще». Начав драгуном, Ермолов перешел в артиллерию, которой остался верен до конца своей службы, и именно как артиллерист снискал себе самую громкую славу. Храбрость и умение в критические моменты боя брать на себя всю ответственность за его исход стали его отличительными чертами. О его невероятном хладнокровии и непревзойденной лихости – Ермолов предпочитал подпускать противника на дистанцию прямого выстрела в упор и только тогда открывать огонь – еще долго ходили легенды. И все же главным делом жизни Алексея Петровича были не кровавые войны с Францией, а многолетняя изнурительная борьба на Кавказе. Здесь Ермолов остался памятен как выдающийся администратор и беспощадный командующий. Но это уже другая история, точно так же, как оценка души нашего героя…