Глава 1

35 лет на тропе войны

Преклоняясь перед деяниями Чингисхана, Тимур стремился затмить его славу. «Все пространство населенной части мира, – любил говаривать этот достойный последователь Темучина, – не заслуживает того, чтобы иметь больше одного властителя!»

Начиная с 1370 г. Тимур встал на тропу постоянной войны. Как известно, война порождает войну – победоносный поход давал ему возможность начать готовить следующий, благо недостатка в средствах он не испытывал. Почти 35 лет – до своей внезапной кончины, т.е. 1405 г. – он будет наводить ужас на весь азиатский мир, по праву заслужив титул «Сотрясатель Вселенной»! Все это время он, подобно римлянам «желая мира, постоянно готовился к войне»; его лучшие оружейники постоянно ковали доспехи и оружие. В течение своего долгого правления он беспрестанно совершал из своей столицы Самарканда грабительские походы в разные страны, не зная поражений и всегда добиваясь поставленной цели – тотального грабежа.

Врагов и соперников в кровавой борьбе за главенство в Центральной Азии у него было предостаточно. Так, Хорезм и Шибирган, которые относились к Чагатайскому улусу, не признавали новой власти в лице Суюргатмиш-хана и эмира Тимура. Неспокойно было на южных и северных рубежах, где беспокойство доставляли Моголистан и Белая Орда, часто нарушая границы и грабя селения. После захвата Урус-ханом Сыгняка и переноса в него столицы Белой Орды Яссы (Туркестан) Сайрам и Мавераннахр оказались в еще большей опасности. Еще в 1360 г. Северный Хорезм, входивший в состав Золотой Орды, стал независимым. Укрепившись, в 1371 г. его правители предприняли попытку захватить Южный Хорезм, который входил в состав Чагатайского улуса.

Эмир Тамерлан требовал вернуть захваченные земли Южного Хорезма мирным путем, посылая в Гурганж сначала своего тавачи (военного администратора), потом шайхулислама (главу мусульманской общины), но Хуссейн-суфи оба раза отказался выполнять это требование, взяв в плен послов. Для покорения Хорезма потребовалось совершить 5 походов; окончательно он был поставлен на колени лишь в 1388 г. На последнем этапе борьбы хорезмшахи пытались заручиться поддержкой золотоордынского хана Тохтамыша. В 1387 г. они вместе с Тохтамышем совершили грабительский набег на Бухару, что привело к последнему походу Тимура на Хорезм и дальнейшим военным действиям против Тохтамыша.

Затем наступил черед Моголистана эмира Камариддина, чьи нукеры часто совершали грабительские набеги на Сайрам, Ташкент, Фергану и Туркестан. Особенно большие беды принесли народу набеги Камариддина в 70 – 71-х гг. и зимой 1376 г. на города Ташкент и Андижан. Поэтому решение проблемы Моголистана было важным для спокойствия на рубежах государства Тамерлана. С 1371 по 1390 г. Тимур совершил 7 походов на Моголистан, окончательно разбив армию Камариддина и Анка-тюра в 1390 г. в ходе последнего похода. Однако Тимур дошел лишь до Иртыша на севере, Алакула на востоке, Эмила и ставки монгольских ханов Балиг-Юлдуза, но завоевать земли восточнее гор Тангри-тага и Кашгара он не смог. Камариддин бежал и, захватив власть в Золотой Орде, стал проводить враждебную политику по отношению к землям Мавераннахра. Так настал черед Золотой Орды, чье покорение затянулось на долгие годы – до 1395 г.

В 1380 г. Тимур отправился в поход против Малика Гиясиддина Пир Али II, так как тот не пожелал признать себя вассалом эмира Тимура и стал в ответ укреплять оборонительные стены своей столицы – города Герата, строя вокруг него второй ярус стен. Вначале он направил к нему посла с приглашением на курултай, чтобы решить проблему мирным путем, но Малик отверг предложение, задержав посла. В ответ на это в апреле месяце 1380 г. Тимур под началом Пир-Мухаммада направил войска на левый берег реки Амударьи. Оказались захвачены области Балх, Шибирган и Бадхыз. В феврале 1381 г. уже сам Тимур взял города Хорасан, Серахс, Джами, Каусия, Туе и Келат, а Герат был захвачен после пятидневной осады. В 1382 г. пал Себзевар, в который пришлось возвращаться в 1383 г. для подавления вспыхнувшего там восстания.

В том же 1383 г. Тимур взял Сеистан, в котором были повержены крепости Зирех, Заве, Фарах и Буст. В 1384 г. он взял города Астрабад, Амуль, Сари, Султания и Тебриз, фактически покорив всю Персию.

Затем последовали такие широко известные в мировой истории большие завоевательные походы, как так называемые – «трехлетний» (с 1386 г.), «пятилетний» (с 1392 г.) и «семилетний» (с 1399 г.), в ходе которых он вел войны на территориях современных Сирии, северозападной Индии, Армении, Грузии, Турции и западной Персии вплоть до своей внезапной смерти в 1405 г.

В ходе трехлетнего похода Тимур был вынужден вернуться обратно вследствие нашествия в 1387 г. на Мавераннахр золотоордынского хана Тохтамыша в союзе с семиреченскими монголами. В 1388 г. Тимур прогнал врагов и наказал хорезмийцев за союз с Тохтамышем. В 1389 г. он совершил опустошительный поход вглубь монгольских владений до Иртыша на север и до Большого Жылдыза на восток, а в 1391 г. – поход на золотоордынские владения до Волги.

Во время пятилетнего похода Тимур в 1392-м завоевал прикаспийские области, в 1393-м – западную Персию и Багдад; сын Тимура Омар-шейх был назначен правителем Фарса, Мираншах – правителем Закавказья. Нашествие Тохтамыша на Закавказье вызвало ответный поход Тимура в Восточную Европу (1395 г.); Тимур разбил Тохтамыша на Тереке и дошел до южных границ Московского княжества. Там он вторгся в рязанские земли, разорил Елец и даже угрожал Москве, но неожиданно повернул назад. (Причины этого спасительного для москвичей маневра будут рассмотрены ниже.) Затем Тимур разграбил торговые города Азов и Кафу, сжег Сарай-Бату и Астрахань, но прочное завоевание Золотой Орды не было целью Тамерлана, и поэтому Кавказский хребет остался северной границей владений Тимура. В 1396 г. он вернулся в Самарканд и в 1397 г. назначил своего младшего сына Шахруха правителем Хорасана, Систана и Мазанде рана.

Вскоре после завершения пятилетнего похода – в 1398 г., Тамерлан был предпринял поход в Индию, по пути в которую им были побеждены горцы Кафиристана. В декабре Тимур под стенами Дели разбил войско индийского султана (династия Тоглукидов) и без сопротивления занял город, который через несколько дней был разграблен войском. В 1399 г. Тимур дошел до берегов Ганга, на обратном пути взял еще несколько городов и крепостей и вернулся в Самарканд с огромной добычей, но не расширил своих владений.

Принято считать, что семилетний поход первоначально был вызван беспорядками в области, управляемой Мираншахом, чей рассудок сильно помутился. Тимур низложил своего не способного к руководству сына и разбил вторгшихся в его владения врагов. В 1400 г. начались первые столкновения с войсками военачальников османского султана Баязета (Баязида) I Молниеносного, захватившего город Арзинджан, где правил вассал Тимура, и с египетским султаном Фараджем, предшественник которого Баркук еще в1393 г. велел убить посла Тимура. В 1399 г. в ответ на действия султана Баязида, который оказал покровительство врагу Тимура Кара Юсуфу и написал оскорбительное письмо, Тимур начал свой семилетний поход против Османской империи. В 1400 г. Тимур взял Сивас в Малой Азии и Халеб (Алеппо) в Сирии (принадлежавшей египетскому султану), в 1401 г. – Дамаск. В 1402 г. Тимур одержал важнейшую победу над турецким султаном под Анкарой. Сам османский владыка был взят в плен. В результате сражения была захвачена вся Малая Азия, а поражение Баязида привело к распаду Османской империи, сопровождавшемуся крестьянской войной и междоусобицами его сыновей. Важнейшую крепость Смирну (принадлежавшую рыцарям-иоаннитам), которую османские султаны, осаждая, не могли взять в течение пары десятков лет, он захватил штурмом за две недели. Но в 1403 г. западная часть Малой Азии была возвращена сыновьям Баязида, в восточной были восстановлены низложенные Баязидом мелкие династии. По возвращении в Самарканд Тимур планировал объявить своим преемником старшего любимого внука Мухаммед-султана (1375 – 1403), который действиями и умом был очень похож на деда. Однако в марте 1403 г. тот заболел и скоропостижно скончался.

В августе 1404 г. Тимур вернулся в Самарканд и через несколько месяцев предпринял поход на Китай, к которому начал готовиться еще в 1398 г. В тот год им была возведена крепость на границе нынешней Сыр-Дарьинской области и Семиречья; теперь было построено еще одно мощное укрепление, в 10 днях пути дальше к востоку, вероятно, около Иссык-Куля. Поход был отягощен начавшимися холодами, а в самом начале 1405 г. Тимур скончался.

Такова краткая, сухая хронология почти беспрерывных на протяжении 35 лет военных походов «Сотрясателя Вселенной», с подробностями которых вам еще предстоит познакомиться.

Все эти походы, в том числе очень далекие, совершались в рамках строго продуманной стратегии – в различных направлениях в разные годы для предвосхищения усиления своих возможных конкурентов в борьбе за главенство в азиатской ойкумене той поры. Так, в один только Иран (Персию) он вторгался четырежды – в 1381, 1386, 1392 и 1399 гг. Войны велись с жестокостью, исключительной даже для того сурового и циничного времени, причем как на Востоке, так и на Западе.

Но почти треть века непрекращающихся войн, затеянных воинственным среднеазиатским эмиром Тамерланом в Азии, – это отнюдь не рекорд продолжительности военных действий той поры. Так, Западную Европу тогда уже не первый десяток лет сотрясала изнурительная война – так называемая Столетняя война, которую принято считать самой длинной из войн. В ней, так же как и на Востоке у Тимура, обкатывались и модифицировались различные виды вооружений и тактические приемы. Восточная военная машина с ее гибкой маневренной тактикой сильно отличалась от своей западной конкурентки, где главная ставка долго делалась на ударную мощь. Но именно Столетняя война вывела на передний план огневой вал английских стрелков из лука, позволив пехоте эффективно противостоять таранной мощи рыцарской кавалерии.

Итак, как это было?

 

Глава 2

Самая долгая война Средневековья: события, факты, нюансы, личности…

Вскоре после смерти французского короля Филиппа IV Красивого (1268 – 1314) род его в лице его сыновей Людовика X Сварливого (1314 – 1327), Филиппа V Длинного (1316 – 1322) и Карла V Красивого (1322 – 1328) пресекся. Династия Капетингов, правившая Францией с Х в., угасла в 1328 г. Наследовало Францию родственное ей семейство Валуа. Но английский король Эдуард II Плантагенет (13.11.1312, замок Виндзор, Англия – 21.06.1377, дворец Шин, Англия) объявил, что он – родной внук Филиппа IV по матери Изабелле (т.е. по женской линии), а потому имеет больше прав на престол, чем любой из Валуа. Занявший 19.05.1328 г. престол Филипп VI Валуа, по прозвищу Счастливый (1293 – 22.08.1350, Ножан-ле-Руа), приходился Филиппу IV всего лишь племянником, т.е. был более дальним родственником, но по мужской линии. Итак, Эдуард III был наследником Филиппа IV третьей степени, а Филипп VI – четвертой степени. Большинство французской знати Эдуард III как король Франции никак не устраивал. Для них сын француженки Изабеллы всегда оставался англичанином: он был рожден и вырос заграницей – в Англии, которую во все времена французы считали своей соперницей № 1. С целью отклонить требования английского короля ушлым французским юристам было приказано сделать все, что угодно, но лишить амбициозного островитянина прав на престол Франции. И вот уже раскопана в древнем законе времен правителя франков Хлодвига – «Салической правде» – строка, где говорилось, что земля не может перейти по наследству женщине. А так как королевство – это тоже земля, мать Эдуарда III, она же дочь Филиппа IV, не могла передать сыну права на французский престол.

… Кстати сказать , термин «салический закон» ведет свое начало от салических франков – германского народа, населявшего большую часть Европы в VI – X вв. Согласно этому закону вовсе не устанавливалось, что наследовать имеет право только и лишь мужчина. На самом деле женщина не имела права унаследовать салические земли. Но ушлые французские юристы выполнили госзаказ – реанимировали этот закон только лишь для того чтобы любыми путями «отодвинуть/отстранить» законные претензии английских королей на трон Франции. На самом деле все эти махинации «галльских петушков» были чистой воды анахронизмом: уже много веков не было никаких салических земель и тем более самих салических франков. Как говорится: «закон, что дышло, – как повернул, так и вышло!»

В свою очередь Эдуард III призвал на помощь противников династии Валуа во Франции, и те признали его права на французский престол более действительными, чем права Филиппа Валуа. В результате всех этих «маневров» в 1337 г. французский король заявил, что он забирает у английского короля его владения на юго-западе Франции.

… Между прочим, нелады между французами и англичанами начались с той самой поры как герцог нормандский Вильгельм Незаконнорожденный (более известный как Вильгельм Завоеватель) завоевал Англию, которой стала править нормандская династия, чьей родовой вотчиной по-прежнему была значительная часть Франции. Хотя Филипп II Август и отвоевал у преемника Ричарда I Львиное Сердце Иоанна Безземельного принадлежавшую англичанам Нормандию, большие области на юго-западе Франции по-прежнему оставались во власти англичан. Из-за этих земель между Англией и Францией то и дело вспыхивали раздоры. Не обошлось и без банального cherchez la femme (фр. – ищите женщину). Дело в том, что за долго до Столетней войны, на рубеже XII – XIII вв. собственные владения французских королей простирались узкой полосой: от Парижа на севере до Орлеана на юге. Герцоги Нормандии, Бургундии, Бретани, Аквитании имели каждый намного больше земель и людей, чем их король. Король Людовик VI Толстый (1081 – 1137), всю жизнь потративший на то, чтобы навести порядок в своих владениях. Ему удалось укротить многих дерзких баронов и разрушить их замки. А в самом конце жизни Людовик VI добился, как всем тогда казалось, невероятной удачи. Он женил своего 17-летнего сына и наследника Людовика VII Французского (между 1119 и 1121 – 1180) на славившейся фривольным поведением первой красавице Европы той поры 15-летней Алиеноре/Элеоноре Аквитанской (1122, Шато-де-Белен, Франция – 31.03.1204, Мэн-э-Луар, Франция), ставшей после смерти отца последнего герцога Аквитанского Гийома Х Тулузского (1099 – 1137), единственной наследницей огромного Аквитанского герцогства. Блестящий двор аквитанских герцогов славился в Европе изысканностью и богатством. В результате брака Людовика VII и Алиеноры владения французского короля увеличились раз в пять. Веселая свадьба в Бордо сулила французскому королевству могущество и величие. Но на самом деле все оказалось куда сложнее. Через несколько лет после женитьбы Людовик VII отправился во Второй крестовый поход (1147 – 1149). Он не хотел расставаться со своей очаровательной и чрезвычайно любвеобильной королевой и взял ее с собой. Но король явно был недостаточно пылок для своей королевы и в походе ветреная Алиенора не изменила себе, слишком много времени проводя в обществе своего дяди-красавца Раймонда де Пуатье, князя Антиохийского и других знатных и видных мужчин. Если верить слухам, в конце концов, у короля выросли «рога», причем весьма ветвистые. Вернувшись из Святой Земли «рогоносец» Людовик VII, несмотря на любовь к жене, все же решил с ней развестись. Официальной причиной разрыва отношений стала «неспособность Алиеноры родить сына – наследника престола». У Людовика от нее (вернее, у нее от Людовика ) было только две дочери – Мари и Аликс. Но при этом Элеонора забрала изрядную часть приданого – обширные аквитанские земли. Молодая разведенная владелица обширных и богатых земель оказалась желанна многим отпрыскам королевских семей. Спустя некоторое время (в 1152 г.) эта сколь эффектная, столь и сумасбродная разведенная королева обвенчалась с соперником своего бывшего мужа, Генрихом Анжуйским (область на западе Франции) (1133 – 1189) из рода Плантагенетов. Новый муж был моложе жены на 11 лет – очень «бодр» и от него она родила пятерых сыновей (Гийома, Генриха Молодого, Ричарда, Жоффруа/Джеффри и Иоанна), два из которых – Ричард I Львиное Сердце (1189 – 1199) и Иоанн Безземельный (1199 – 1216) – потом вошли в историю как короли Англии, правда, каждый по-своему. Тем самым прежний супруг был посрамлен. По крайней мере, так могла считать оскорбленная, но плодовитая Алиенора (от второго брака у нее было еще три дочери – Матильда, Алиенора и Жанна). Но и на этот раз ее семейная жизнь оказалась несчастливой. Сластолюбивый король постоянно изменял жене, королева не оставалась в долгу – наставляла ему рога, втягивала в интриги сыновей. Значительную часть их совместной жизни король держал Алиенору в почетном заточении в замке Солсбери на севере Англии. Она прожила богатую на бурные события жизнь длиной в 82 года (для женщины Средневековья это редкий случай), намного пережила своих венценосных супругов и лишь последние годы ее существования были тусклыми. Ее второй муж оказался счастливым наследником сразу нескольких знатнейших семейств. Ему принадлежали многие западные французские земли, часть Аквитании и, самое главное, герцогство Нормандия. В 1154 г. он получил и английскую корону как внук короля Вильгельма I Завоевателя и стал королем Англии Генрихом II Короткая Мантия (1154 – 1189). Во Франции у него было больше владений, чем у французского короля. Вполне понятно, что между Англией и Францией стали возникать противоречия. Отчасти они были похожи на семейную ссору между двумя мужьями Алиеноры Аквитанской: если первый за 15 лет брака «сподобился» лишь на пару дочерей, то второй за этот же срок прижил от нее семерых детей (последнего, когда ей уже стукнуло 45 лет) . Так или иначе, в истории возникновения (а затем и хода) Столетней войны не обошлось без женщины. Вернее, четырех женщин: Алиеноры Аквитанской, дочери Филиппа IV Красивого английской королевы Изабеллы Французской Волчицы, французской королевы Изабо Баварской и полулегендарной Лотарингской Девы Жанны д’Арк. Рассказ о роли последних двух ждет вас впереди и нам еще придется разворошить эти две крайне запутанные истории. А вот с одной из этой полулегендарной четверки роковых женщин, приложивших свою руку к зачину, ходу и финалу Столетней войны – Изабеллой Французской Волчицей (1292/95 Париж, Франция – 23.08.1358 замок Райзинг, Англия), королевой Англии (1308 – 1327), дочерью короля Франции Филиппа IV Красивого Капетинга, мы познакомимся прямо сейчас. Эта Французская Волчица действительно была незаурядной женщиной – волевой, энергичной, властной, сексуальной, красивой, сильно похожей на ее знаменитого отца. Ее рано выдали замуж за короля Англии Эдуарда II с целью хоть как-то урегулировать вялотекущий конфликт между двумя королевствами по поводу заморских владений Англии на континенте. Как женщина, она мало интересовала своего мужа-бисексуала и после смерти отца вернулась во Францию с целью свержения ненавистного супруга. На пару со своим любовником Роджером Мортимером она добилась цели, заставила Эдуарда II отречься от престола в пользу их старшего сына Эдуарда III и вскоре не без ее молчаливого согласия венценосный супруг был жестоко убит. Причем если верить некоторым сведениям одним очень «противоестественным» способом. Но в 1328 г. повзрослевший сын-король отстранил ее и ее фаворита от управления государством. Потом Мортимера ликвидировали, а вдовствующую королеву-мать отправили в пожизненное заключение в отдаленный замок Райзинг в Норфолке. Там она пережила громкие победы своего сына над ее соплеменниками при Креси и своего внука при Пуатье. Забытая своим сыном, она тихо скончалась спустя 30 лет с момента своего заточения. После смерти своих братьев, так и не оставивших мужского потомства, именно она оказалась последней прямой наследницей династии Капетингов. Права на трон Франции перешли к ее сыну Эдуарду III, что и явилось одной из причин для развязывания им Столетней войны.

После целого ряда территориальных и торгово-экономических конфликтов оскорбленный Эдуард III очень ловко представил Англию (и себя, любимого), пострадавшей от происков «Филиппа Валуа, управляющего сейчас вместо короля» (т.е. самого Эдуарда – родного внука Филиппа IV Капетинга). Далее он сделал еще один «ход конем», добавив в свой королевский герб к английским леопардам французские королевские лилии. А затем Франции им была объявлена война.

… Между прочим , зачинщик Столетней войны, английский король Эдуард III (король с 1330 г.) был талантливым администратором и полководцем. Он очень сильно напоминал своего французского деда, знаменитого своей борьбой с тамплиерами, короля Филиппа IV Красивого. Такие же белокурые длинные волосы и пронзительно смотрящие на окружающих холодные голубые глаза, атлетическая фигура воина и царственная осанка. Та же нелюбовь к словоблудию и предельная лаконичность в общении (он свободно разговаривал на французском, английском, фламандском и латыни) , очень просто объясняемая им самим: «Чем меньше произносишь слов, тем меньше будут искажать их смысл!» В 1330 г. он организовал дворцовый переворот и, казнив фаворита своей матери Изабеллы Французской Волчицы, взял всю полноту власти в свои руки. Удачно воевал с Шотландией, затем развязал войну с Францией. Ему повезло (или он умело подбирал себе сподвижников): вокруг него сплотилась «когорта» замечательных военачальников (Генрих Ланкастер, Нортхэмптон, Уорик, Оксфорд, Солсбери, Стаффорд, Дагуорт, Бентли, Одли, Ноллис, Чандос и его старший сын – знаменитый Черный Принц ), умело претворявших его замыслы на полях сражений во Франции даже тогда, когда его не было на континенте. В победах над французами есть и его немалая заслуга. В 1348 г. он учредил знаменитый Орден Подвязки. По легенде, начало ордену положил весьма пикантный случай на балу, когда известная красавица графиня Солсбери (то ли Джоанна Прекрасная Дева Кента, то ли ее свекровь Кэтрин, вдова Уильяма Монтакьюта I графа Солсбери) потеряла свою голубую бархатную подвязку. Чтобы сгладить неловкость, Эдуард галантно поднял ее и подвязал на собственную ногу, заметив: «Пусть будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает». Эта фраза стала девизом ордена. После 1355 г. Эдуард III отошел от военных дел во Франции, перепоручив войну на континенте своему старшему сыну – выдающемуся воину рыцарю Эдуарду Черному Принцу и третьему сыну Джону Гонту герцогу Ланкастерскому (не столь удачливому в военном деле, как его старший брат) . Эдуард проводил весьма успешную и популярную внутреннюю политику: после введения налога на экспорт и торговлю, торговцы и средний класс разбогатели и смогли активно работать в парламенте, куда их часто приглашали по вопросам финансирования войны на континенте; было официально определено понятие государственной измены; английский язык стал национальным, заменив французский. Но эпидемия бубонной чумы 1361 – 1362 гг. и последовавшие вскоре неудачи в войне с Францией после тяжелой болезни его наследника Черного Принца серьезно сказались на состоянии дел в государстве. После смерти в 1369 г. то ли от чумы, то ли от водянки своей жены Филиппы Геннегауской (родившей ему восемь сыновей – выжили пятеро, и тем самым надолго укрепившей династию Плантагенетов), благотворно влиявшей на взрывной характер своего властного мужа, король впал в старческий маразм и отошел от дел. Страной в ту пору управляли его любовница Эллис Перрерс (фрейлина его покойной жены) и Джон Гонт. Эдуард не пережил смерти своего старшего сына в 1376 г. и спустя год скончался от апоплексического удара. Несмотря на потерю рассудка в конце жизни, Эдуард III был выдающимся государем, хотя бы только потому, что в результате начатой им Столетней войны, в Англии началось укрепление нации и рост национального самосознания.

Развязанная Эдуардом III война, оказалась самой долгой и тяжелой войной Средневековья – продолжавшейся больше века (1337 – 1453) и решившей судьбу Франции. Тот, кто видел ее начало, не видел ее конца.

… Между прочим , на самом-то деле понятие (термин) «Столетняя война» было придумано гораздо позже военных действий между Францией и Англией с 1337 по 1453 гг. – лишь в XIX в.! Современники тех событий вряд ли считали, что идет Столетняя война . По правде говоря, затяжной (порой вялотекущий) конфликт между этими двумя государствами продолжался с перерывами целых 116 лет . Свое официальное (юридическое) завершение он получил много позже 1453 г. Всесторонне продуманных стратегических планов у обеих сторон не было. По сути вся война представляла собой цепочку грабительских конных набегов («шевоше») и рейдов по территории Франции (гораздо реже Англии), сопровождавшихся стычками, а порой и большими сражениями.

В этой войне были поставлены под вопрос все былые успехи французских королей по объединению страны. Более того: речь шла даже о том, сохранится ли вообще Французское королевство. Война между Францией и Англией быстро стала чуть ли не общеевропейской. Шотландия поддерживала Францию, Португалия – Англию, Кастилия – Францию и т.д. Рыцари со всей Европы отправлялись воевать на той или иной стороне.

… Кстати сказать, помимо формальных (династических) причин для возникновения Столетней войны было немало реальных. Как в континентальной Франции, так и в островной Англии происходило усиление королевской власти, объединение стран. Оба короля имели собственные геополитические интересы, связанные с расширением своих территорий – борьба шла за Гиень (Гасконь), Нормандию, Анжу и Фландрию. Так, имея права почти на половину французских территорий, английский монарх закрывал своему французскому кузену выходы к морю по рекам Сене и Луаре. Без выхода к морю, Франция не могла решать вопрос консолидации своего государства и усиления власти. Англичане стремились усилить свои позиции на континенте, создав самое мощное в Европе государство. Имелись у обеих сторон и серьезные торговые разногласия. Так, Гасконь (Гиень) – феодальное владение английских королей на юго-западе Франции, была главным поставщиком вина и соли, а также важной базой по импорту железа. Другой спорной территорией была Фландрия, ремесленники которой сильно зависели от поставок английской шерсти. Английский монарх стремился объединить эти территории как политически, так экономически под своей властью.

Завоевав господство на море, король Эдуард III предпринимал попытки вторгнуться во Францию через Фландрию. Еще в 1339 г. английский король стремился навязать своему французскому кузену решающее сражение. Так, в октябре того года он углубился на территорию Франции и у местечка Ла Капель встретил французскую армию. Англичане быстро и деловито приготовились на сильной позиции к отражению атаки неприятельской рыцарской конницы. В центре встали ощетинившиеся копьями ирландские копейщики, которых прикрывали валлийские лучники, а отряды тяжеловооруженной кавалерии англичан приготовились вступить в бой по необходимости. Графы Дерби, Саффолк (Суффолк), Нортхэмтон и Солсбери командовали военными отрядами слева направо. Сам король оставил за собой общее руководство войском.

Филипп VI сразу понял, что англичане сами не пойдут в лобовую атаку, а предлагают это проделать численно превосходящим их конным французским рыцарям. На военном совете 23 октября он, несмотря на яростное негодование своих рыцарей, категорически отказался от атаки. (Поговаривали, что, как водится в таких случаях, не обошлось и без отрицательных предсказаний королевского астролога!) Более того, король Франции максимально укрепил свою позицию частоколом, волчьими ямами и прочими оборонительными «хитростями» той поры. Этот приказ французского монарха вызвал бурю негодования у его рыцарей: они оказались без столь желанных для них славы, добычи и пленников. Кое-кто из особо ретивых и влиятельных в рыцарской среде крупных феодалов и вовсе открыто обвинили своего сюзерена в «лисьих повадках». Презрения и протеста ради они даже демонстративно облачились в шапки из лисьего меха. Но Филипп еще был в силе, и его приказ остался прежним: «В бой не ввязываться, пока противник не покинет своей выгодной позиции!»

Надо отдать французскому королю должное в той непростой ситуации, в которую его поставил его кузен-островитянин: кинься французское рыцарство в лобовую атаку на умело «окопавшегося» врага и большие потери были бы неизбежны. В то же время, не пойдя в атаку, Филипп отплатил своему дальнему родственнику «звонкой монетой»: наступать на превосходящего численно врага, тоже серьезно укрепившего свою позицию, Эдуард вовсе не собирался – это грозило ему самоубийством. Но и долго сидеть в обороне он тоже не мог: возникли проблемы с продовольствием. Пришлось английскому королю спешно уходить и сворачивать кампанию: наступала зима, а в эту пору году обычно не воевали. Войска остались зимовать у союзного англичанам императора Священной Римской империи, а Эдуард III вернулся к себе на остров, выбивать деньги из парламента на продолжение войны.

… Между прочим , если верить источникам, то 22 июля 1340 г. Эдуард III предпринял шаг в истинно рыцарском духе. Он послал своему французскому кузену письмо, в котором предложил ему альтернативу: сразиться с ним лично; во главе 100 солдат; сразиться во главе всей армии. При этом, в письме он обратился к нему, именуя его всего лишь Филиппом Валуа, а не королем Франции . Филипп VI сначала сделал вид, что не получил никакого письма – к нему неправильно обратились. В конце концов, он все же согласился на личный поединок при условии: его победа – он владеет Англией , точно так же, как Францией. Такой ответ, более похожий на отказ, не удивил Эдуарда.

Во второй раз крупная битва могла «случиться» в сентябре 1340 г., когда французская армия Филиппа заняла очень сильную оборонительную позицию за болотистыми берегами речки Марк неподалеку от печально памятного для английского короля Иоанна Безземельного городка Бувин. В 1214 г. этот неудачливый на военном поприще монарх проиграл битву королю Франции Филиппу II Августу (в свою очередь, отнюдь не выдающемуся полководцу) и лишился почти всех своих обширнейших владений на континенте. Все попытки англичан выманить французов с их выгодной позиции за Марком на открытые место потерпели неудачу. Эдуард III не решился форсировать реку на глазах у врага и подставляться под удар.

Следует признать, что, уклоняясь от генерального сражения в невыгодных для себя условиях, французский король действовал весьма грамотно, что бы там ни говорили его подданные, крайне недовольные разорением значительной территории Франции. В отличие от них, Филипп VI знал о крайне эффективной тактике английских стрелков (столь выгодно себя зарекомендовавшей в боях с отчаянно смелыми шотландцами), которые своей массированной прицельной стрельбой выкашивали неприятельские ряды, словно траву косой. При благоприятных условиях и тяжеловооруженные рыцари были им не помеха. Профессионализм английского воинства и военный талант их короля был налицо. Прекрасно понимая это, Филипп VI явно не торопился кидаться в бой «на авось». Он терпеливо ждал свой шанс.

А вот спесивое французского рыцарство всего этого понимать не хотело никак! Для них – самых смелых и горячих в открытом (рыцарском) бою – стратегические изыски их короля были «тайной за семью печатями». Никаких хитростей и уловок. Только честный бой – лобовая атака рыцарской конницы, как это было при Бувине в 1214 г. и Касселе в 1328 г., где их ждет либо быстрая победа, несущая богатую добычу и выкупы за пленных, либо славная смерть в рядах раздавленного и порубленного неприятеля! В ту пору многочисленная рыцарская конница Франции не без оснований считалась лучшей в Европе (о печальном опыте битвы при Куртрэ в 1302 г. французы предпочли быстренько забыть): никто не превосходил их в искусстве боя на копьях. У них были свои резоны на немедленный бой с врагом, у их сюзерена – свои доводы на маневрирование и оттягивание решающего столкновения с неприятельской армией, которая, находясь на континенте, не в состоянии будет вести длительную войну.

И действительно, вскоре в английском лагере начались неурядицы (кое-кто из союзников затребовал выплаты обещанного жалованья, а денег не хватало даже для прокорма армии) и королю Англии пришлось спешно заключать перемирие со своим кузеном на основе статус-кво. Но неурядицы не покинули его: потратив на войну гигантскую по тем времена сумму в полмиллиона фунтов стерлингов, он ничего существенного не добился.

Для ведения войны на континенте ему приходилось брать в долг огромные суммы у своих фламандских и итальянских кредиторов, порой оставляя им «под залог» своих свитских приближенных, например графа Уорика и графа Дерби! Дело дошло до того, что Эдуард III вынужден был заложить свою корону, которую удалось выкупить лишь в 1345 г. Любопытно, но не все кредиторы дождались своих денег: так банковские дома Перуцци и Барди остались ни с чем. Первый разорился в 1343 г., а второй – в 1346 г. Никто из иностранных кредиторов не горел желанием ссуживать очередную «войнушку» островного короля, и для продолжения войны на континенте ему пришлось изыскивать деньги у своих подданных. Мера, как известно, во все времена крайне непопулярная, поскольку сильно бьет прежде всего по малоимущим слоям населения. Правда, начал дальновидный Эдуард III с тех, с кого можно было взять немало. Он заставил английскую церковь (светская власть Англии никогда особо не церемонились со служителями господа Бога) дать ему «взаймы» 15 тыс. фунтов. Примерно столько же «отстегнули» своему государю и английские города. Но и этого было недостаточно и тогда начались непопулярные меры: в принудительном порядке были сильно занижены цены на продовольствие, военное снаряжение, корабельные снасти и все прочее, что требовало затрат на продолжение войны. Более того, Эдуард III пошел еще дальше: он заставил своих подданных выплатить «щитовые деньги», т.е. плату взамен 40-дневной феодальной воинской повинности. Это был первый раз в истории Англии, когда «эти» деньги взяли для ведения войны не на территории Англии, а на континенте. В целом народ без особого ропота воспринял это очищение своих кошельков.

Эдуард III был не только способным полководцем и отменным администратором, но и прекрасным психологом. Он правильно и вовремя дурил мозги своим подданным, донося до них всю нужную для одурманивания масс информацию о делах на континенте. Королевские манифесты и прокламации прибивались к дверям церквей, их зачитывали вслух священники во время проповедей и герольды на рыночных площадях. Благодаря этой «правильной» информации подданные дозировано и вовремя узнавали, как их царь-батюшка умело воюет с противными и подлыми французишками, постоянно подстрекавшими шотландцев нападать на старую, добрую Англию с севера. (Недаром очень часто у убитых или пленных «разбойников»-шотландцев обнаруживали новенькое оружие с французскими клеймами!) Дабы не подвергать своих англичан разорению, он перенес театр военных действий подальше от своих подданных – на континент. Но войну с грозным и сильным врагом нужны не просто деньги и даже не большие деньги, а очень большие деньги! Вот поэтому король и «берет» у народа столь нужные для войны на вражеской территории деньги. Правильная внутренняя политика во все времена, у всех народов давала нужные плоды: большинство подданных непоколебимо верило своему «доброму и хорошему царю-батюшке», не были исключением в середине XIV в. и англичане.

Правда, от слов надо было переходить к делу. Эдуард III тщательно готовится к очередной экспедиции на континент. С целью застать французов врасплох он держит все свои приготовления в строжайшей тайне. Стремясь избежать утечки секретной информации, еще осенью 1345 г. по приказу короля чуть ли не в одночасье арестовывают всех действующих на территории Англии французских торговцев и вообще всех подозрительных иноземцев, оказавшихся под сыскной метлой. Но несмотря на все особые меры предосторожности его венценосный кузен был своевременно проинформирован о грозящем очередном вояже родственника-островитянина на территорию Франции. Ларчик просто открывался: Эдуард III был женат на фламандке и на ее соплеменников все королевские строгости не распространялись, тем более что столь милая сердцу английского монарха Фландрия имела статус союзника англичан. Благодаря этому фламандцы могли передвигаться по Туманному Альбиону без каких-либо ограничений, а среди них было немало шпионов французского короля. Все (или почти все) планы английского короля вовремя становились известны его континентальному кузену.

И все же, 12 июля 1346 г. небольшая экспедиционная армия англичан (немногим более 10 тыс. проверенных бойцов – лучших из лучших) совершенно неожиданно для всех высадилась в Нормандии. В самый последний момент, почуяв неладное, Эдуард III, предпринял исключительные меры предосторожности. Капитаны экспедиционного флота получили запечатанные королевским клеймом пакеты с местом высадки, которые полагалось вскрыть, только выйдя в море. Более того, всем судам, стоявшим в английских портах, разрешалось покинуть их только спустя неделю после того как английская флотилия с армией на борту покинет главную военно-морскую базу Англии – Портсмут. Изменено было и место высадки: не далекая Гасконь на юго-западе Франции, а соседнее через узкий пролив Ла-Манш – северное побережье Франции, мыс Ла-Гог. Там ему попытался оказать сопротивление мелкопоместный бретонский рыцарь дю Геклен который всего лишь с 300 воинами попытался сбросить островитян обратно в море, но потерпел неудачу и вынужден был ретироваться.

… Кстати сказать , именно внешне непривлекательный, но сильный и бесстрашный Бертран дю Геклен (ок. 1320, замок Ля-Мотт-Брон, Франция – 14.07.1380, Шатонеф-де-Рандон, Франция) – немало сделает в будущем для достойного сопротивления французского воинства английским захватчикам и за счет храбрости, ума и ратного мастерства станет одним из наиболее выдающихся военачальников в истории Франции – харизматичным дю Гекленом. Известно, что этот безграмотный мелкопоместный бретонский рыцарь, не умевший ни читать, ни писать, начал военную карьеру под знаменами Карла Блуасского, вел партизанскую войну с отрядом в 50 – 60 воинов против англичан, оборонял от них Ренн в 1356 – 1357 гг. Потом он перешел к королю Франции Карлу V, разбил его противника и вечного бузотера, короля Наварры Карла Злого (1322 – 1387) при Кошереле в 1364 г. и стал королевским наместником в Нормандии. Но затем он потерпел неудачу под Оре, когда командуя авангардом, попал в плен к сэру Джону Чандосу и потребовалась сумма 100 тыс. ливров для его выкупа. Французскому королю он был так нужен, что тот не поскупился и выложил эти огромные деньги. Выйдя на свободу, он оказывается в Кастилии, где воюет на стороне Энрике (Генриха), графа де Трастамаре против его сводного брата Педро Жестокого, короля Кастилии. В начале ему сопутствует успех, причем несколько раз, но затем он схлестывается в знаменитой битве с самим Эдуардом Черным Принцем под Навареттой в 1367 г., проигрывает ее и оказывается в плену. Его опять выкупают и он, одержав победу под Монтиеле в 1369 г., завоевывает корону Кастилии для Энрике (Генриха) графа де Трастамаре, ставшего Генрихом II Трастамарским. Французский король Карл V теснимый англичанами, отзывает свой лучший «меч» назад во Францию, назначает дю Геклена коннетаблем (военным министром и главнокомандующим армией в отсутствии короля) Франции. Тот оправдывает высокое доверие: применяя стратегию постоянных рейдов и внезапных набегов на врага, но не вступая с ним в решительное сражение на открытом пространстве, где тот мог бы сполна использовать смертоносный ливень стрел своих искусных лучников, он подтачивает силы англичан на французской территории, разбивает их при Понваллене, выгоняет их из Пуату, овладевает Пуатье, Ла-Рошелью и в течение 10 лет отнимет у англичан почти все их владения во Франции, оставив в их руках лишь Бордо, Кале, Байонну и Шербур. Несмотря на все свои несомненные услуги, коннетабль дю Геклен утрачивает доверие короля по очень простой причине: против короля взбунтовалась родная провинция дю Геклена – Бретань! Бретонского дворянина Бертрана дю Геклена предпочитают отодвинуть от армии, которой он как коннетабль Франции до этого столь удачно командовал. Славный воин и истинный сын французского народа ушел в свой последний воинский путь – в бессмертие – в 1380 г. в Лангедоке. В ту пору ему было уже под 60 лет, по тем временам очень солидный возраст для человека, воевавшего всю свою сознательную жизнь. По нему скорбела вся Франция.

Именно после той небольшой победы на мысе Ла-Гог английский король посвятил в рыцари всех отличившихся в том бою знатных юношей в рыцари. В том числе и своего 16-летнего сына, Принца Уэльского, знаменитого потом Эдуарда под зловещим прозвищем Черный Принц (1330 – 1376)!

А потом началась долгая игра двух королей «в кошки-мышки»: небольшой (можно сказать: компактный) экспедиционный корпус Эдуард III всячески старался уйти из-под удара Филиппа VI, которому удалось собрать достаточно крупные силы. Высадившийся в Нормандии Эдуард III рвался в союзную ему Фландрию, но французы, возглавляемые неистовым воителем дю Гекленом, вовремя уничтожили мосты через реки Сену и Сомму, вынудив врага совершать глубокое обходное движение. Единственный из оставшихся мостов – у Руана – был отменно защищен и англичанам пришлось двигаться вверх по течению, выискивая возможность переправиться на другой берег и все время перемещаться все ближе и ближе к Парижу. Вскоре они разграбили несколько охотничьих резиденций французского короля в окрестностях французской столицы. Но атаковать ее Эдуард III явно не собирался: к этому он явно еще не был готов. Правда, в Париже о намерениях врага не знали и там началась паника: с городских башен и колоколен были видны пожары в окрестных городах и деревнях, где по-свойски орудовали английские мародеры.

Филипп VI со своим войском стоял в столичном пригороде Сен-Дени, откуда послал своему кузену рыцарский вызов на битву на равнине либо к западу, либо к юго-востоку от Парижа. Эдуард III временил с ответом, выигрывая время в поисках выхода из сложившейся ситуации. (Кое-кто из историков полагает, что вызов был принят и французский король даже начал передислокацию своего воинства к месту предполагаемого сражения – через Париж – на юг.) Это была отчаянная игра, которая могла бы закончиться для английского короля катастрофой, если бы его разведка не нашла всего лишь в 21 км от Парижа полуразрушенного моста через который он смог переправиться через Сену. Планируемого французским королем решающего сражения под Парижем так и не произошло. Король Англии, вместо того чтобы двинуться к предложенному его кузеном месту битвы к югу от Парижа, разрушив за собой мост, ушел на север – в сторону союзной ему Фландрии.

… Кстати сказать , ретировавшись на безопасное расстояние, Эдуард III наконец послал своему родственнику ответное письмо, в котором в весьма изворотливой форме посетовал, что французский король так и не нашел времени дать ему бой в любой из трех дней , что англичане стояли неподалеку от вражеской столицы. Теперь английскому монарху недосуг и он уходит на север – на помощь притесняемой Филиппом VI союзной Эдуарду III Фландрии. Судя по всему, это письмо английского короля было написано в большей степени для поднятия духа среди его собственного воинства (ненароком солдатня еще подумает, что их король струсил сойтись на поле брани с многочисленным врагом) и зачитывалось перед всеми частями королевской армии.

Уходя от преследования, английский король, оказался в очень непростом положении. Испытывая проблемы с фуражом, многие его рыцари потеряли своих дорогих, особо подготовленных для конных сшибок, боевых коней и вынуждены были ехать на крестьянских клячах, вовсе не предназначенных для боя. Большинство его пехотинцев уже стоптало последнюю пару обуви и шлепали по лужам босиком. К тому же из-за плохого питания их мучили желудочно-кишечные расстройства. По пути следования англичан местные жители прятали или уничтожали все съестное. Мелкие отряды английских фуражиров, вынужденные уходить далеко в сторону от двигающейся армии в поисках пропитания, пропадали или уничтожались французами. Но жесткая дисциплина и умелое руководство все еще держало английское воинство в тонусе, оно готово было дать бой, в котором наверняка сказалась бы отменная подготовка и незаурядная тактическая выучка.

Обозленный обманом со стороны венценосного родственника, Филипп VI стремительно пересек Париж, прилюдно громко взывая к совести своего кузена, по-детски струхнувшего немедленно дать решительный бой, и, делая по 40 км в сутки, кинулся догонять бежавшего английского короля. Несмотря на форсированные марши (англичане были отягощены огромным обозом с награбленным добром), Эдуард III вскоре оказался прижатым к другой большой реке – на этот раз – к Сомме. Не помог и категоричный королевский приказ все лишнее немедленно бросить и идти налегке. Все мосты через Сомму были уничтожены, а броды хорошо охранялись французами. Все неоднократные отчаянные попытки авангарда графа Уорика прорваться на другой берег Соммы решительно пресекались французами.

Уже казалось, что на этот-то раз они сумеют зажать иноземцев в угол между рекой и морем. Но островитяне и на этот раз ухитрились извернуться. Это некий Гоб’ен Аг’аш (знающих свою историю французов и сегодня перекашивает от негодования упоминание этого имени) – в некотором роде французский «Эпиальт» – за «30 сребреников» показал англичанам проход по 3-километровому приливному болоту и броду Бланштак (Белое Пятно) через полуторакилометровую Сомму, где во время отлива уровень воды по колено либо по пояс и можно без помех переправиться. Но на другом берегу их поджидал 3,5-тысячный французский отряд (500 рыцарей и 3 тыс. генуэзских стрелков из арбалета) Годемара дю Фэ.

Надо признать, что англичане сильно рисковали. В воде их лучники были отличной мишенью для арбалетчиков врага, прежде чем они, понеся потери, все же смогут приблизиться на дистанцию убойного огня. Кони их кавалерии, отягощенные тяжеловооруженными рыцарями, часто спотыкались в мутной воде, порой с головой уходя под воду. В общем, и те и другие поначалу были малоэффективны, но у французов не хватило умения «утопить» в реке целую неприятельскую армию. Под плотным заградительным огнем, смело пошедшими в воду первыми валлийских лучников (генуэзские арбалетчики врага оказались им не помехой), тяжеловооруженная кавалерия англичан графов Уорика и Нортхэмтона просто-напросто смела неприятеля. За 4 часа англичане сумели перейти на другой берег. Потери в бою с настигшим их арьергард авангардом союзника Филиппа короля Богемии оказались незначительны: всего лишь несколько фур. Основная часть обоза с драгоценным грузом в виде стратегического запаса стрел, под которыми лежало секретное оружие (несколько странного вида металлических труб – «пушки», более пригодные для осад, чем для боя в открытом поле), врагу не досталась. А начавшийся прилив помешал французам пересечь Сомму в том же месте.

Отчаявшись получить ранее затребованное им подкрепление из Англии (1200 лучников) и убедившись, что от фламандцев поддержки не будет, Эдуард III уходит на северо-восток, минует лес Креси и 25 августа располагается на очень удобной для оборонительного боя позиции вдоль дороги из Амьена в Кале. Будучи отменным тактиком, он предпочел остановиться и дать бой в открытом поле по собственному смотрению, чем подвергать свою армию риску быть смятым и разгромленным превосходящими силами врага во время марша.

На следующий день французская армия двинулась из Маршвилля вслед за неприятелем. Впереди скакал сам король со своей пышной бряцающей роскошным оружием и сверкающими доспехами свитой, военачальниками, авангардом и личными войсками. Следом двигались отряды рыцарской конницы и арбалетчики. Последними медленно тащились нестройные толпы городских ополченцев: они опоздают к сражению и появятся на поле боя лишь на следующий день, когда никакой надобности в них уже точно не будет. Не доходя 15 км до Креси, Филипп получил донесение, что враг изготовился и ждет его на бой. Пока отставшие подтягивались, французская разведка успела полностью изучить неприятельские позиции (англичане никак тому не препятствовали) и обстоятельно доложить своему королю. По всему получалось, что разумнее отложить наступление до следующего дня, когда соберется вся армия, все отдохнут и будет ясно где и как атаковать неприятеля. Но благие намерения поколебала французская самоуверенность!

Итак, план французов заманить англичан в ловушку между двумя реками, Сеной и Соммой, провалился, а обходной маневр англичан привел к одному из самых знаменитых средневековых сражений 26 августа 1346 г. в местечке Креси-ан-Понтье (неподалеку от Абвилля в Пикардии, Северная Франция), ставшему одним из важнейших (можно сказать, классических) в Столетней войне.

… Кстати сказать , до сих пор численность обоих сторон в битве при Креси является предметом дискуссии среди историков-медиевистов. От 8.000 (8.500) до 11.000 (12.000) человек (2,3 тыс. рыцарей, тысяча ирландских копейщиков и 5,2 тыс. уэльских лучников) англичан противостояли 20 – 25 тыс. (12 тыс. тяжелой конницы, 6 тыс. генуэзских арбалетчиков, охотно нанимаемых в континентальной Европе той поры и несколько тысяч пеших городских ополченцев) воинов французского короля. В то же время большая часть ополченцев опоздала к сражению 26 августа и не принимала в нем участия. Не исключено, что на самом деле общая численность французов не намного превышала войско англичан, однако они превосходили противника числом рыцарей . Предлагаемые некоторыми историками цифры в 20 тыс. англичан и 40 – 60 тыс. французов многими подвергаются сомнению. Вряд ли, вспомогательный персонал (ремесленники-оружейники, фельдшеры-хирурги, армейские капелланы, повара, пажи, грумы, слуги и прочие «обозники» и «обозницы») могли настолько увеличить силы противников.

Эдуард III Плантагенет реформировал систему комплектования английской армии. Он заменил феодальное ополчение набором солдат по оплачиваемому контракту в армию, предназначенную для участия в зарубежных военных кампаниях. По окончании контракта наемник (обычно это был один год) мог либо возобновить контракт, либо уволиться со службы. Основной силой английской армии были ее знаменитые лучники, набранные из свободных крестьян и стрелявшие на очень большое расстояние с удивительной скоростью и меткостью.

… Между прочим , больше всего средневековые рыцари боялись оружия пехоты: бердышей (алебард) с пиками ( особо эффективными они стали ближе к концу XIV в., превратившись в настоящих «убийц рыцарей» ) и длинного лука с арбалетом. Начнем с того, что рассказам о доблестных английских лучниках уделяется в истории Англии столь же почетное место как о легендарном короле Артуре и столь же мифическом Робин Гуде. Недаром королевским указом каждый церковный приход обязывался экипировать на случай войны одного лучника. Длинный (1,8-метровый) деревянный лук был любимым оружием английской пехоты. (Для сравнения французские и немецкие луки заметно уступали в длине: от 120 – 150 см.) Принято считать, что его изобрели где-то в Южном Уэльсе примерно в середине XII в. Еще отец легендарного Ричарда Львиное Сердце знаменитый король Генрих II (1133 – 1189) стал привлекать в свое войско уэльских стрелков из лука. Но настоящая «обкатка» лука началась в длительном противостоянии Англии с Шотландией, известном как война за независимость последней от первой с 1296 по 1328 гг. Так, выдающийся борец за свободу Шотландии Уильям Уоллес (хорошо известный широкой публике по блокбастеру Мэла Гибсона «Храброе Сердце») был побежден Эдуардом I (1272 – 1307) именно с помощью искусных валлийских лучников. Именно это поражение шотландцев под Фолкирком в 1298 г. стало образцом для многих английских побед как у себя на острове, так и на континенте. Правда, при Баннокберне, или Баннок-Берне (в 1,5 км к юго-западу от стратегически важного замка Стерлинг в Шотландии; его захват много значил для обеих сторон), 24 июня 1314 г. 18 тыс. англичан короля Эдуарда II (1284, правил с 1307 по 1327 г.) оконфузились в сражении с всего лишь 9500 шотландцами короля Роберта Брюса (1274 – 1329). Вкратце ход этой битвы выглядит примерно так. В первый день сражения шотландцам удалось сдержать все атаки англичан, укрепившись на речке Баннокберн за счет вырытых ловушек (наподобие не очень глубоких «волчьих ям», но с колышками на дне), которые нанесли урон 500 тяжеловооруженным всадникам сэра Роберта Клиффорда. Ночью англичане попытались было обойти левый фланг противника, но им помешала неблагоприятная местность. Она (ручьи, болота и крутые склоны оврага) еще раз «сыграла» на руку шотландцам, не позволив врагу максимально использовать свою рыцарскую кавалерию (ок. тысячи тяжеловооруженных всадников) и, конечно, его искусных лучников. Во второй день англичане слишком долго топтались на своей болотистой позиции: топкая почва не позволяла их тяжелой кавалерии быстро маневрировать, и – что хуже всего – рыцари оказались между лучниками и шотландскими копьеносцами. Их замешательством удачно воспользовался король Роберт Брюс, который быстро двинул вперед вниз по склону все свои «шилтроны» (сомкнутые фаланги) слабозащищенных копейщиков. Последние, действуя исключительно слаженно (копье превращается в крайне грозное оружие, когда используется воинами массово в плотном строю) и самоотверженно (готовых умереть за независимость своей отчизны: потеря строя несколькими, его раскол грозили гибелью всем), сумели смять врага, прежде чем тот, оказался готов построиться для отражения нападения, весьма неожиданного, поскольку обычно шотландские «шилтроны» были предназначены для обороны. (По сути дела это было неким ренессансом македонской фаланги с ее длиннющими 5 – 7-метровыми сариссами, но шотландское копье было короче – всего лишь 4 м – шилтроны были подвижнее и в отличие от грозной, но громоздкой македонской фаланги могли быстро разворачиваться в нужную сторону, вплоть до круговой обороны; к тому же они были меньше по размерам, чем античные фаланги.) Английские лучники попытались было поддержать своих рыцарей навесным огнем, ведя огонь через их головы, но это привело к потерям не только у врага, но и в рядах английской кавалерии! Она вынуждена была сражаться с отчаянием обреченных: погибала на копьях, тонула в трясине – не спасся почти никто! Энергия и напор шотландской пехоты были неиссякаемы. Одновременно вся немногочисленная (от 350 до 500 всадников маршала Шотландии сэра Роберта Кита) конница смогла нейтрализовать попытку опасного флангового маневра со стороны английских лучников, затоптав их на полном скаку – преградить ей дорогу было некому. Англичане не могли не наступать, ни отступать. Все закончилось неожиданно и стремительно: остатки английской кавалерии опрокинулись на свою же пехоту и началось повальное бегство в разные стороны всех тех, кто еще уцелел. Только баронов англичане потеряли – 22, а рыцарей и того более – 68. По тем временам это немало. После этого поражения, в котором комбинация огневой мощи лучников и ударной – тяжелой кавалерии оказалась неожиданно расстроенной, англичане поняли, что если противник действует напористо, то согласовывать действия лучников, использующих оружие дальнего боя, с действиями быстроногой конницы весьма трудно. С той поры они стали отрабатывать взаимодействие в бою лучников со спешенными рыцарями, т.е. теперь смертоносный вал стрел опирался на твердо стоящих на ногах с тяжелым оружием в руках латников. Успехи пришли довольно быстро: в 1332 г. при Дапплин-Муре, в 1333 г. при Хейлидон-Хилле повергнутыми оказывались обычно столь стойкие шотландцы. С той поры началось победоносное (за редким исключением) шествие этой комбинированной английской тактики по европейскому континенту, особенно ярко проявившее себя в ходе Столетней войны. Многовековая практика использования лука, полученная в войнах с валлийцами (уэльсцами) и шотландцами и давно выработанный тактический прием – сначала убивать коней, а только затем расстреливать спешенных рыцарей, делала островитян крайне опасными для рыцарской конницы. Обычно валлийский лук изготовляли из выдержанного тиса (либо клена), причем внешние более мягкие слои дерева, лучше реагировавшие на растяжение, обязательно оказывались с наружной стороны лука, а более твердые внутренние слои, лучше выдерживавшие сжатие – с его внутренней стороны. Этот лук, безусловно, был более примитивен, чем многослойный лук со сложной геометрией использовавшийся евразийскими кочевниками, поскольку он «работал» лишь за счет очень большой силы натяжения – от 36 до 54 кг. Для выстрела из такого лука требовалась отменная физическая подготовка и особая техника налегания на лук всем телом, позволявшие натягивать тетиву (пеньковую, реже шелковую) как полагалось, т.е. до уха. Неспроста валлийские лучники с детства начинали упражняться в их сгибании. Чтобы обращаться с луком так, как это умели делать валлийцы, с ним надо было провести всю жизнь! И это не преувеличение: для поддержания формы полагалось регулярно упражняться. Недаром Эдуард III – зачинщик Столетней войны – выпустил несколько указов, где в крайне строгой форме всем мужчинам-англичанам независимо от возраста предписывалось практиковаться в стрельбе из лука раз в неделю – по воскресеньям! Для обеспечения реализации этого указа все другие виды спорта были законодательно запрещены! (Для облегчения претворения этого королевского наказа стали даже регулировать цены на луки и стрелы!) Как результат, тренированный лучник мог выпускать от 10 до 12 стрел в минуту, т.е. одна стрела за 5 секунд! При этом когда первая достигала цели, то третья уже была в полете! Рассказывали, что некоторые умельцы на спор поражали атакующего их конного рыцаря в глаз, даже если для этого им приходилось попадать во врага через смотровые щели его забрала на шлеме? Впрочем, на войне и тем более в бою бывает всякое! Чтобы лучше чувствовать опору под ногами они порой пускали стрелы босиком. Обычно у каждого лучника было по два колчана со стрелами, в каждом по 24 стрелы. Дополнительный запас возился в обозе, и порой от скорости его доставки лучникам в ходе боя зависело, смогут ли они остановить врага и не допустить рукопашной схватки, в которой они – люди очень сильные – тоже действовали с успехом. Длинные (90 – 95 см) сосновые стрелы с опереньем из серого гуся снабжались разнообразными наконечниками, пробивавшими защитное снаряжение рыцаря на расстоянии от 200 до 250 м. (На расстоянии 300 шагов они прошивали насквозь дубовую доску толщиной 5 см!) Под большим углом навесного огня общая дальность выстрела достигала 300 – 350 м. На предельных дистанциях лучники стремились поражать плохо либо вовсе незащищенных лошадей вражеских рыцарей, чтобы лишить их подвижности и маневренности. Сколько отчаянных атак захлебнулось из-за падения лошадей, пораженных английскими стрелами на дальних дистанциях! (Лишь в середине XV в. – к концу Столетней войны – конские доспехи станут не только достаточно прочными, но и довольно легкими, чтобы не слишком стеснять лошадь в движении.) Даже если стрела валлийца и не пробивала доспехов, принимая во внимание ее скорость и массу, удар при столкновении с целью превосходил мощью кулак боксера-тяжеловеса. Против незащищенного доспехами человека или животного шли в ход V-образные наконечники, прошивавшие материю, плоть и сухожилия и добиравшиеся до скрытых в глубине тела артерий. Извлечение такой стрелы было сопряжено с расширением раны. В основном применялись стрелы именно такой конфигурации. Для поражения кольчуг (в том числе двойных) использовались длинные – 100 – 150 мм – и тонкие наконечники. Острие протискивалось между кольцами кольчуги, а по мере того, как скорость продвижения стрелы резко замедлялась в теле жертвы, оно сгибалось и скручивалось, превращаясь в нечто вроде штопора, загнанного в плоть. Когда с началом XIV в. в обиход все шире стали входить кованые латы, изготовители стрел также внедрили инновации, применив 50-миллиметровый, «бронебойный» наконечник конической формы, чем напоминающий ружейную пулю! Небольшое количество воска на самом острие не давало ему сразу после попадания в цель соскользнуть с металлической пластины и улучшало его пробивную способность, если только стрела не встречалась с ней под слишком острым углом. Учитывая это, оружейники планомерно работали именно в этом направлении и к середине XV в. все же смогли создать замечательные «готические» доспехи, где угол встречи со стрелой почти по всем направлениям был такой, что она рикошетировала в сторону. Только с той поры слава английских лучников пошла на спад. Если же наконечник все же пробивал броню, то уходил вглубь тела. Для того чтобы вытащить стрелу, приходилось снимать доспехи и извлекать ее, причем без анестезии, поскольку в том смысле как мы ее знаем сегодня, она отсутствовала. Между прочим, в ходе Столетней войны экипировка лучника напрямую зависела от благосостояния нанявшего его хозяина и его удачливости. При этом жалованье самого лучника колебалось от 2 до 4 пенсов в сутки. (Для сравнения: жалованье принца Уэльского равнялось 1 фунту в сутки.) Обычно ради легкости в движениях лучники носили не кольчуги и не нагрудные латы, а лишь куртки из простеганной кожи, усиленной в проблемных местах металлическими пластинами. Поверх такой куртки лучник надевал накидку с красным прямым крестом Святого Георгия, покровителя Англии; позднее его сменил герб работодателя. Ноги лучника – в шерстяных штанах и кожаной обувке – почти не защищались доспехами, опять-таки для подвижности; голову стрелка прикрывал легкий открытый шлем из вываренной в масле или воске бычьей кожи, становящейся от подобной обработки почти такой же твердой, как металл. (Со временем он приобрел железный каркас, а потом и вовсе стал чисто металлическим, обтянутый кожей против сырости и ржавения.) Зато приобретшие популярность в ходе Столетней войны конные лучники облачались в легкий нагрудник либо кольчугу. Небольшим круглым щитом (баклером) пользовались лишь в рукопашной схватке, а при стрельбе он подвешивался к поясу. Там же – помимо мешочка с запасными наконечниками для стрел, запасных тетив и воском для нее и «бронебойных» «пуль», висел неизменный длинный кинжал, охотничий нож, дубинка и ложка с миской. Другим оружием служил кривой меч («фальшион») либо боевой топор. Когда тетиву отпускали, она с силой ударяла по вытянутой вперед левой руке и по большому пальцу левой руки. Для их защиты от удара спущенной тетивы на запястье надевали кожаный напульсник с металлическим щитком либо это был металлический наруч. На большой палец левой руки надевали кожаное кольцо или металлический перстень со щитком. Иногда для удобства кожаные перстни надевали и на указательный и средний пальцы правой руки, которыми оттягивали тетиву, так как при сильном натяжении тетива могла порезать пальцы. Еще одним специфическим «оружием» лучника были две заостренные с обеих сторон жерди (тонкие колья) при стрельбе из лука их втыкали в землю перед собой, чтобы прикрыть себя от рыцарской конницы. В рукопашном бою английские лучники вешали лук через плечо и, взявшись за короткие мечи либо топоры, резали и рубили врага, причем столь же профессионально, как стреляли из лука. По обстоятельствам лучники пускали в ход и выдернутые из земли защитные жерди/ колья: будучи представителями социальных низов, они владели английской народной техникой боя с шестом, что было весьма полезно именно для этого рода войск. В крайней ситуации роль шеста мог выполнять и лук со снятой тетивой, который был почти такой же длины, что и боевой шест. (Лук со снятой тетивой, превратившийся в прямую палку, либо обматывали материей или помещали в длинный узкий мешок из кожи или ткани, а тетиву – под шлем/шляпу.) Боевая техника владения шестом сочетала в себе простоту и эффективность. Его держали одноименным хватом сверху посередине. Наносили и отбивали удары обоими концами шеста. В ближнем бою противника отталкивали от себя и парировали выпадами средней частью шеста. Эти прирожденные богохульники, мародеры и пьяницы (подобный набор характеристик был присущ воякам той поры: постоянно рискуя жизнью, они жили одним днем) всегда были готовы к бою, где их хладнокровие, смелость, стойкость и высокое профессиональное мастерство делали их лучшими головорезами той поры, перед которыми трепетали их враги. Только в 1595 г. Тайный Совет (совещательный орган при английском монархе) постановил, что лук больше не должен состоять на вооружении армии, и зловещий свист валлийских стрел перестал звучать на полях сражений с участием англичан. Порох взял вверх раз и навсегда!!!

Рыцарская конница получала жалованье прямо из королевской казны Эдуарда III, а потому беспрекословно слушалась приказов короля и его военачальников. Французская армия, наоборот, состояла в основном из отдельных рыцарских отрядов, собранных крупными сеньорами не только Франции, но Священной Римской империи, Наварры и Богемии. О единоначалии гордые европейские герцоги и графы и слышать не желали. Рыцари презирали воинскую дисциплину, главное для них – отличиться самому и обязательно в первую очередь; высокомерно относились они и к своей пехоте.

… Кстати сказать, каждый рыцарь владел 3 – 4 лошадьми, пара из них была боевыми конями. Помимо этого его сопровождали 1 – 2 пажа, которые чистили и полировали его доспехи, помогали снимать их и подсаживали на коня. Чаще всего паж ухаживал за лошадьми своего господина, исполняя обязанности грума. Защитное снаряжение рыцаря XIV в. совершенствовалось: век кольчуги сменялся пластинчатыми латами». Поначалу они не были надлежащего качества из-за низкого уровня металлообработки: качественная углеродистая сталь была весьма редка, а кричное железо слишком мягким. Для придания жесткости и упругости металла требовалась закалка, а это был сложный и трудоемкий процесс. Для пластинчатого доспеха требовалась очень дорогая листовая сталь, причем после специальной обработки, чтобы она была пригодна для термообработки. Качественное улучшение защитного снаряжения рыцарей привело к очередной эволюции в наступательном вооружении рыцарей. Мечи стали длиннее и тяжелее: ими было удобнее сражаться в бою. Входят в моду мечи-«бастарды» с рукоятью в «полторы руки» и огромные двухметровые двуручные мечи (до 135 см длины и до 4,5 кг веса). Преимущество отдавалось полутораручным мечам, которыми можно было сражаться как одной рукой, так и двумя. Такой хват и увеличенный вес мечей позволял наносить более мощные удары. В то же время ими можно было наносить и колющие удары благодаря более жесткому четырехгранному либо даже шестигранному сечению клинка, порой заменяя рыцарям копье. Большие двуручные мечи носили прикрепленными цепью к луке седла: даже если его выбивали из рук рыцаря, он его не терял. Полутораручные мечи точно так же крепились к нагруднику всадника. Помимо этих обоюдоострых мечей большую популярность приобрели и кривые мечи или «фальшионы». Их расширяющийся от основания клинок обладал повышенной разрубающейся способности именно из-за смещенного к острию баланса. Благодаря усиленной рабочей части клинка и значительной ширине фальшионы отличались повышенной прочностью. Будучи более дешевыми, они особенно активно применялись в пехоте. Неменьшее значение придавалось и кинжалу, к которому прибегали как к последнему средству в рукопашной схватке, когда все другие виды оружия были бесполезны и не могли спасти человека в поединке по правилам и без правил. Более тяжелое и мощное оружие ближнего боя повлекло новые, более совершенные формы шлемов. Они стали обтекаемыми, их наклонные или выпуклые поверхности лучше справлялись с отражением тяжелого удара. Особую популярность приобрели горшкообразные шлемы с коническим верхом и шлем-бацинет, который с начала XIV в. стал снабжаться забралом. К концу века все они были с остроконечными, вытянутыми вперед забралами типа «собачья морда»: откидные, навесные и подъемно-опускающиеся. Такая форма забрала обладала лучшей вентиляцией и улучшала дыхание воина. Защитное снаряжение рыцарей улучшилось так, что их щиты значительно уменьшились. Поскольку разрубить пластинчатые доспехи практически было невозможно, то в ход идет колющее оружие, которым следовало наносить удары в сочленение доспехов, т.е. в слабые места. Обычно это были горло, подмышки, локтевые сгибы, подколенные впадины, основания стоп и обратная сторона кистей. Именно их защищала только кольчуга, кольца которой были порой беспомощны перед колющим ударом. По мере совершенствования защитного снаряжения на передний план выходят разные виды ударно-раздробляющего оружия (секиры с шипом на обухе, шестоперы, булавы и «утренние звезды»), удары которых, не пробивая доспехов, все же приводили к переломам конечностей и контузиям. Общий вес снаряжения и вооружения рыцаря обычно достигал 35 кг. Ловко орудовать всем этим мог только очень тренированный (причем с детства) человек, постоянно поддерживавший себя в прекрасной физической форме. С конца XIII в. начинают защищать броней рыцарских коней. Поначалу это были кольчужные попоны поверх стеганых попон, закрывавшие голову, шею и круп коня. Порой коня защищали только спереди, в основном это было пластинчатое защитное снаряжение – конские налобники и нагрудники из стали либо специально обработанной вываренной кожи.

Эдуард III дважды прислушался к дальновидным советам многоопытного графа Нортхэмптона, уже имевшего положительный военный опыт в войне с французскими рыцарями (бой при Морл’е – его подробности см. чуть ниже). Во-первых, английский король выбрал позицию таким образом, что англичане заняли фланговое положение по отношению к преследующим их французам, т.е. они встали не поперек дороги, а именно вдоль нее. Это вынуждало врага вступать в бой с марша (т.е., прежде чем атаковать, им следовало пройти мимо всего войска англичан и развернуться почти на 40 градусов) либо долго и нудно маневрировать, пытаясь заставить островитян сменить позицию. Таким образом, одновременной атаки на англичан со стороны французов ожидать не приходилось. Англичанам грозили лишь разрозненные атаки от передовых отрядов французов; справиться с ними было бы легче, чем с хорошо спланированной фронтальной атакой всего французского воинства. Во-вторых, Эдуард III выстроил свое небольшое войско в боевой порядок на большом продолговатом (полуторакилометровом) холме, обращенным пологим склоном к врагу, что лишь усиливало дальнобойность и без того мощных английских луков. Правый фланг был защищен рекой Мэ, селом Креси, крутым обрывом и лесной чащей, левый (где располагалась деревушка Вадикур) – большим густым лесом, обход которого потребовал бы от французских рыцарей много времени. Но, с одной стороны, в ту пору таких маневров в генеральных сражениях еще не применяли, а с другой, для французского рыцарства стало бы унижением: уклониться от прямой лобовой атаки на численно меньшего неприятеля! Англичане воспользовались предшествовавшим битве затишьем, чтобы соорудить систему рвов, ям и заграждений с целью нанесения максимальных увечий кавалерии противника. В такой сильной оборонительной позиции Эдуард спешил своих немногочисленных рыцарей, а лошадей отправил в обоз, стоявший сзади, за холмом. Именно там стояли повозки с большим запасом главного оружия англичан – стрел, причем не менее сотни на каждого лучника! Рыцарские отряды (в 2 – 4, а кое-где и в 6 рядов) встали вперемешку с лучниками, став опорой для них. Общее боевое построение чем-то напоминало борону, в V-образных (треугольных) клиньях лезвия которой выстроились лучники. Это позволяло им поражать врага не только с фронта, но и с фланга, осыпая перекрестным ливнем стрел на любом участке поля. Сами стрелки построились в шахматном порядке в несколько шеренг (от 2 до 4), так чтобы вторая шеренга могла стрелять в интервалы между стрелками первой шеренги. Остальные линии были поддержкой в случае необходимости, занимая позиции выбывших из строя братьев по оружию. К тому же, стоя по склону холма, они могли стрелять поверх голов передних шеренг, по крайней мере при стрельбе по параболе (навесом). Смешение рыцарей с лучниками было очень важным тактическим ходом. Обычно лучники на поле боя стреляли в наступающего врага (чаще всего скачущих всадников) до тех пор, пока расстояние не сокращалось до десятка шагов; тогда стрелки стремительно скрывались за спинами своих рыцарей и лобовой удар максимально разогнавшего врага оставался очень мощным. Эдуард III приказал своим лучникам стрелять в упор до последнего: по сути дела стоять насмерть! Именно для их моральной поддержки между ними были поставлены спешенные рыцари! (Конечно, верхом последние были более эффективны, но в данном случае они играли роль своего рода младших офицеров, чей пример стойкости столь важен в ходе рукопашного боя.) Стрелки из лука могли быть уверены, что тяжеловооруженные пешие рыцари не смогут, в отличие от конных рыцарей, стремительно покинуть поле боя, т.е. не оставят их один на один с вражескими всадниками. (Этому английскому ноу-хау потом будут долго подражать правители континентальной Европы, но без присущего островитянам блеска.) Спешивание рыцарей противоречило всем правилам военного искусства той поры, но в войнах с шотландцами Эдуард III приобрел бесценный опыт и научился использовать сильные стороны своей пехоты, в первую очередь отменно подготовленных лучников. Именно на них он сделал главную ставку. Они тщательно оборудовали боевые позиции: выкопали перед ними большое количество узких, 30-сантиметровых ямок (волчьих ям), чтобы лошади врага ломали в них ноги на полном скаку, а рядом с собой лунки для запасных стрел; заранее пристрелялись по намеченным ориентирам; выставили поправки на ветер; спрятали под шлемы, снятые на случай нежданного дождя драгоценные тетивы. Затем последовал плотный завтрак и, спокойно помолившись перед ожидаемым боем, лучники отдыхали, полулежа небольшими группками на траве, возможно, делая ставки, кто больше подстрелит «дичи» в предстоящем бою. Правый 250-метровый фланг (800 рыцарей, 2 тыс. валлийских лучников и 1 тысяча ирландских копейщиков) был поручен 16-летнему принцу Уэльскому Эдуарду, старшему сыну Эдуарда III (на самом деле им командовали многоопытные вояки графы Уорик и Оксфорд, а за наследника престола головой отвечал Годфруа д’Аркур), примерно такой же по протяженности левый (800 рыцарей и 1200 лучников) – Нортхэмптону и Эранделу (Орундэйлу либо Арунделлу). Сам английский король со свитой, резервными рыцарями и лучниками (700 рыцарей и 2 тыс. лучников) расположился в тылу сыновного фланга обороны на мельнице, на небольшом холме, который закрывал армию с тыла и с которого он мог контролировать ход всего сражения, рассылая распоряжения полевым командирам. На этом тактические изыски английского короля закончились.

… Кстати сказать , принято считать, что впервые свою тактику умелого сочетания в одном строю лучников и спешенных рыцарей англичане-островитяне успешно применили (вернее, обкатали на незнакомых с ней континентальных европейцах) за несколько лет до эпохального сражения при Креси. Это случилось в серьезном бою в открытом поле при Морл’е (Ланмюре) 30.09.1342 г. Тогда 3 тыс. англичан (1 тыс. рыцарей и 2 тыс. лучников) под началом графов Нортхэмптона, Дерби и Оксфорда приняли бой с намного превосходящим их врагом (12 – 15 тыс., в т.ч. 3 тыс. рыцарей и 1500 генуэзских арбалетчиков) под началом Шарля де Блуа. Англичанам, снявшим осаду с Морл’е из-за подхода сильного войска французов, пришлось все же принять с ними бой. Но они успели занять очень выгодные позиции по обе стороны дороги Морл’е – Ланмюр на холме, имея в тылу лес (англичане очень любили это естественное прикрытие своего тыла ), и устроили по фронту замаскированные ловушки (волчьи ямы) в пределах дальности полета стрелы. Боевое построение англичан (спешившиеся рыцари вперемешку с лучниками) чем-то напоминало борону. При этом в выпуклых клиньях лезвия бороны» располагались стрелки из лука, державшие под перекрестным прицелом не только весь фронт, но и фланги. Лишь в 3 ч дня французы начали атаку. Шедшие первыми арбалетчики с бретонской пехотой оказались быстро рассеяны лучниками. Вторая волна – на этот раз конных рыцарей – поначалу была чуть более удачлива: хотя кто-то и попал в ловушки, но около 200 всадников сумели прорваться к вражеским позициям (у лучников закончились стрелы) – и навязать неприятелю ближний бой. В ходе рукопашной англичане потеряли строй, оказались потеснены к лесу подоспевшей третьей волной французов. Только в лесной чаще они смогли остановить врага, где тяжелым конным рыцарям было трудно развернуться против юркой пехоты. Французы отступили, и англичане благополучно отошли, выйдя из леса с другой стороны. Так весьма неоднозначно закончился первый крупный сухопутный поединок англичан с французами. По сути обе стороны отступили, но сильно численно уступавшие англичане не проиграли, а французы так и не выиграли. Но в целом обкатка английской тактики боя с французами себя оправдала и после некоторой корректировки блестяще себя зарекомендовала сначала при Креси, потом при Пуатье и далее почти во всех крупных сражениях Столетней войны, кроме самого последнего. Последовавший после Морл’е не столь крупный, но столь же успешный для англичан графа Дерби бой при Обероше 21 октября 1345 г. придал еще больше уверенности им, что французы бессильны против их тактических изысков.

У его французского «кузена» их не было вовсе. Только в 3 ч дня (либо даже 5 или 6 вечера), уставшая после долгого марша по жаре французская армия, наконец подошла к Креси. Французы имели серьезное численное превосходство над противником, особенно в рыцарях, но были скверно организованы. Видя, что его войска сильно выдохлись после долгого марша, французский король Филипп VI хотел было отложить атаку до следующего дня, собрать военный совет и решить, как действовать против выгодно расположившегося врага. Но его воинственные рыцари, увидев значительно уступавшего им врага, не только яростно настаивали на атаке сходу, но по собственной инициативе уже выдвинулись вперед. Их рыцарская спесь не позволяла им сомневаться в том, что трусливые спешившиеся англичашки не смогут выдержать сокрушительный удар их кованой лавы. Мысль о том, что пехота вообще может стойко и отважно сражаться с ними – цветом европейского рыцарств вовсе не приходила в их закованные в лучшую броню Европы головы. Сопровождавшие их презренные толпы пехотинцев-ополченцев, вечно мешавшиеся под копытами их рыцарских коней, лишь еще больше бесили их, чья репутация всецело зависела от героизма на поле брани. Любой рыцарь, выказавший неуверенность перед лицом врага, особенно столь жалкого и недостойного как пехтура, рисковал запятнать свою честь позором. Более того, наступать следовало немедленно, пока кто-нибудь не ухитрился отнять у них – рассчитывавших выигрывать сражения без помощи каких-то там простолюдинов – законной славы!

… Кстати сказать , каждый рыцарь (особенно это касалось французских, считавшихся лучшими в Европе), выискивал на поле боя социально себе равного, с тем, чтобы именно с ним скрестить оружие в поединке. Сражаться с какими-то презренными крестьянами, которыми многие считали пеших англичан, было чем-то недостойным. Любой рыцарь или просто всадник стремился одолеть кого-нибудь именитого, чтобы заслужить тем самым славу и уважение со стороны прочих представителей своего дворянского сословия. Соперничество между отдельными личностями, вопросы чести и престижа, стремление к свершению великих подвигов – вот что более всего волновало французское рыцарство, а вовсе не командная победа!

Шедшие сзади рыцари заявили, что не остановятся, пока не поравняются с передними рыцарями. Передовые, подпираемые задними, снова пошли вперед; они явно не собирались делиться славой победителей с задними. Шестеренка зацепилась за шестеренку и военную машину было уже не остановить! По сути дела начался форменный беспорядок! Филипп VI понимал, что его авторитет короля-полководца после так и не состоявших генеральных сражений под Ла-Капелью, Марком и Парижем среди спесивого французского рыцарства уже сильно пошатнулся. Они, считавшие себя лучшими в Европе, не могли и не хотели понимать, как можно столь часто уклоняться от решающего боя с врагом, им это казалось малодушием, граничащим с предательством, выраженным невыполнением своих королевских обязанностей. Один из немногих, Филипп VI осознавал, что рыцарская атака в лоб на умело окопавшегося на выгодной позиции стойкого и отменно подготовленного врага может привести к катастрофе. Но в то же время он уже ничего не мог изменить. Уже не единожды не сумев навязать противнику генеральное сражение, он не мог пойти на это еще раз без обоснованных опасений окончательно подорвать свой авторитет. Не исключено, что весьма вольнолюбивая рыцарская знать могла взбунтоваться, и тогда внук Филиппа IV Красивого по женской линии Эдуард III имел бы гораздо больше шансов потеснить его – всего лишь племянника покойного монарха – с французского престола! Скорее всего Филипп VI вынужденно принял роковое решение – немедленно атаковать засевшего на холме врага. Генуэзских наемников с арбалетами он поместил в авангарде своего войска, чтобы под их прикрытием развернуть яростно рвущуюся в бой рыцарскую кавалерию для атаки.

… Кстати , помимо большого английского лука еще одним популярным метательным оружием Средневековья (правда, в континентальной Европе), являлся арбалет, короткие (30 – 35 см) и тяжелые стрелы которого (железные болты) наносили ужасные раны. Арбалеты были одно время запрещены Церковью. Но мало кто считался с этим. Арбалетные стрелы могли убить на расстоянии 300 м. Из арбалета стреляли сплеча, как из ружья. Он мог точно поражать противника, так как арбалетчик целился, глядя вдоль желоба для стрелы. И все же, превосходя большой английский лук в пробивной силе, арбалет уступал ему из-за своей низкой скорострельности. Даже искусный арбалетчик не мог выпустить более 4 (5) стрел в минуту, т.е. гораздо меньше, чем из лука. Арбалетный лук был таким тугим, что для заряжения (взведения) его сгибали специальным винтовым механизмом (воротом; рычагом) или упорной скобой (стременем) для ноги либо закрепленным на поясе крюком. Использование арбалета не требовало большой силы. Обычно арбалетчик пользовался большим и тяжелым щитом (павизой/павезой), за которым он укрывался в процессе перезарядки своего оружия и двигался вперед на неприятеля. Медлительность и сложность работы арбалетчиков делала их бессильными против скорострельных лучников

Уже отмаршировавшие в тот день не менее 28 км, в полном вооружении, весившем немало (только большие переносные щиты – «павизы/павезы», обычно использовавшиеся при выдвижении по направлению к неприятелю и в качестве защиты во время длительной перезарядки арбалета, везли в обозе), генуэзцы устали. Внезапно хлынувший проливной дождь с громом и молниями не добавил им бодрости, а лишь сделал подножие вражеского склона вязким, покрытым лужами. Гроза была короткой, и вскоре из-за туч снова выглянуло солнце, правда, уже предзакатное – малиново-багровое, словно предвещавшее кровавый закат бравого французского рыцарства.

… Между прочим , рассказывали, что короткому ливню с молниями перед боем под Креси якобы предшествовал пролет со стороны англичан над французами огромной стаи воронья, отвратительно каркавшей и гадившей на готовившихся к атаке французов!!! Средневековый человек отличался большой мнительностью и таким же суеверием, воины не были исключением. Тут же солдаты французского короля принялись активно судачить между собой о столь дурном знамении: битва явно будет тяжелой и кровавой. Пройдет совсем немного времени и всем станет ясно, что действительно вороны накаркали беду французам. Впрочем, не исключено, что этот эпизод – всего лишь красивый штрих, фантазия последующих поколений летописцев-хронистов, ненароком приукрашавших от себя любимых летописный текст красоты ради , когда исход события уже давным-давно был всем известен.

Арбалетчики открыто заявили коннетаблю Франции, командующему французским авангардом, Карлу II Великодушному графу Алансонскому (1297 – 26.08.1346), что сегодня от них будет мало проку на поле боя. Услышав это, он заявил: «Вот что получаешь, нанимая таких мерзавцев, которые подводят всякий раз, когда в них нуждаешься». Генуэзцы явно не горели желанием воевать, тем более что уже успели на собственной шкуре испытать высокое искусство вражеских лучников в боях при Морле и переправе через Сомму. Наемники прекрасно понимали, что ничего хорошего их не ожидает. Почти 6 тыс. генуэзцев с грехом пополам развернулись для фронтальной атаки почти на 40 градусов, разорвав при этом свою боевую линию в нескольких местах; меся грязь, они нехотя поплелись вперед. Англичане, спокойно сидевшие на траве, при приближении врага поднялись и спокойно выстроились в заранее оговоренный боевой порядок. Картина была впечатляющей: молчаливо-темные ряды англичан, светящее им в спину закатное солнце, их зловеще-длинные тени вниз по склону холма; плотная масса генуэзцев, наступающих со своим неуклюжим оружием в руках наперевес (арбалет был максимально эффективен при станковой стрельбе из-за крепостных стен); лучи солнца, бьющие им в лицо! Генуэзцы весьма вяло издали боевой клич, чтобы напугать врага, но тот как стоял без движения, словно вкопанный, так и пропустил нестройные вопли арбалетчиков мимо ушей. Арбалетчиков французского короля поддерживали громкие звуки музыкальных инструментов, привезенных Филиппом VI, чтобы дезорганизовать и навести ужас на английское воинство. Но и это французское ноу-хау оказалось совершенно бесполезным. Скорострельность арбалетчиков (от 3 до 5 стрел в минуту) не шла ни в какое сравнение с английскими лучниками, которые за то же время могли произвести до 12 залпов, причем с убийственной точностью. Более того, арбалеты и их тетивы намокли от проливного дождя, прошедшего прямо перед битвой, в то время как лучники легко отвязывали (снимали) тетивы своих лука на время ненастья и быстро прятали их под шлемами или шляпами/шапкой. Если тетиву лука можно было сменить за пару минут (каждый лучник имел про запас 2 – 4 тетивы), а для подобной процедуры с громоздким арбалетом требовалось гораздо больше времени и специальное устройство. К тому же из-за разбухания дерева механизм заряжания легко заедал. И наконец, арбалетчики шли в атаку без «павез/павиз», которые остались в отставшем обозе. Несколько вялых арбалетных залпов короткими тяжелыми стрелами (арбалетными болтами) в сторону англичан не причинили им какого-либо урона. При хорошей погоде луки уступают в дальнобойности арбалетам, но на этот раз все было наоборот: мало того, что арбалеты отсырели (и могли стрелять всего лишь на 150 м), так валлийцы еще и вели огонь сверху – вниз, со склона холма. Подпустив врага на убойные 250 м, лучники пускали свои стрелы с таким мастерством, что они падали густо, словно снег. Если верить историкам, в первую же минуту на французов обрушилось 30 тыс. стрел! Стальная волна с шипящим свистом беспрерывно падала с неба с сокрушительной силой! Генуэзцам никогда еще не приходилось встречаться в бою с такими непревзойденными стрелками, какими были англичане. Неровные ряды атакующих генуэзцев заколебались под их губительным залпом. Еще большее замешательство вызвали дым и вспышки пламени со стороны англичан. Эдуард применил пушки в полевом сражении. Эра огнестрельного оружия впервые басовито заговорила на поле боя.

…Кстати сказать, битва при Креси интересна и знаменательна не только несомненным превосходством английских лучников над тяжеловооруженными французскими рыцарями, но и тем, что в полевом сражении англичанами впервые в Европе было применено новое оружие – совершенно особое, невиданное, страшное и дальнобойное огнестрельное – в частности пушки. До этого пушки использовали лишь несколько государств и в очень малых количествах. В отчетах Личного гардероба короля (учреждение, входившее в Департамент королевской палаты Англии), составленных при подготовке к битве между 1345 и 1346 г.ми, упомянуты так называемые рибальды или рибодекины ( англ. ribaldis, франц.ribaudekin – маленькие кувшинообразные пушки, стрелявшие небольшими стрелами типа арбалетных или картечью). В ходе сражения то ли 2, то ли 3 рибальды были применены против генуэзских арбалетчиков и конницы. Если верить флорентийцу Джованни Виллани, то первым же залпом пушки нанесли опустошительный урон на поле боя. Они продолжали стрелять и далее по ходу сражения, в том числе по французской коннице. «Английские пушки швыряли железные шары с помощью огня… Те издавали громоподобный шум и поражали множество людей и коней… Лучники и канониры не переставая обстреливали генуэзцев… [К концу сражения] вся равнина была покрыта людьми, сраженными стрелами и пушечными ядрами».

На самом деле пушки той поры были весьма неточными и имели малую дальность, но огнем и грохотом действительно вызывали замешательство и страх, особенно у вражеских коней. К тому же для повторного выстрела такой примитивной артиллерии требовалось немало времени. Лишь в 80-х гг. XIV в. она была впервые оборудована колесами. Вопрос о первооткрывателе, а точнее, первооткрывателях, огнестрельного оружия до сих пор остается открытым. Некоторые считают, что это дело рук немецкого ученого, францисканского монаха Бертольда Шварца, оказавшегося на заре XIV в. в Англии; другие называют византийца Марка Грека (VIII – IX вв.) – автора трактата об огне, предназначенном для сожжения врагов, т.е. о греческом огне, третьи – … Так что же было на самом деле? А вот что! Порох (смесь селитры, серы и каменного угля) был, видимо, изобретен китайцами и использовался ими для фейерверков и боевых действий. Китайцы владели секретами многих подобных средств, но порох обладал двумя свойствами, имевшими огромное значение, – быстрым сгоранием на воздухе и способностью взрываться в замкнутом пространстве. Каждый из компонентов пороха играет в его составе особую роль. Сера легко воспламеняется и горит, выделяя большое количество тепла. Селитра при горении выделяет много кислорода. Высокая температура и кислород – условия для быстрого сгорания угля. Такой смеси не нужен кислород из воздуха при горении; значит, оно может происходить в замкнутом пространстве, целиком заполненном этой смесью. Если порох поместить в оболочку и воспламенить через небольшое отверстие, то произойдет его мгновенное сгорание – взрыв; образовавшиеся газы эту оболочку разорвут. Это свойство использовали китайцы, начинявшие порохом полые чугунные шары с отверстиями для зажигательных шнуров. Шнуры поджигали, шары выбрасывали из специальной метательной машины и летели с тяжелым гулом на врага, оставляя развевавшиеся по ветру хвосты дыма. Если расчет времени был верен, то шнуры догорали в тот самый момент, когда снаряды оказывались в расположении неприятеля, и их осколки летели в разные стороны, неся смерть и ужас. Китайцы называли такие снаряды черными драконами, позднее европейцы назовут их бомбами. Прошли сотни лет, прежде чем люди поняли: порох может не только взрываться, его можно заставить силой взрыва бросать снаряды на большие расстояния. Самое древнее, известное нам по рисункам и описаниям огнестрельное оружие отдаленно напоминало мушкет и называлось мадфой. Изобрели его арабы. В короткую деревянную или длинную железную трубку с одним закрытым наглухо концом засыпали порох и помещали снаряд – сферическую пулю, стрелу или то и другое вместе. Порох поджигали через маленькое отверстие в трубке, он взрывался и выбрасывал снаряд. В Европе, имевшей вековые традиции кузнечного и литейного дела, огнестрельное оружие появилось в Италии и Франции, Германии и Англии, Венгрии и Чехии, Польше и России. Выглядело это оружие по-разному; человек нащупывал его оптимальную форму. Чаще всего это короткие трубки с цилиндрическими или коническими каналами (внутренним объемом ствола). Иногда трубки оковывали обручами, чтобы их не разорвало при выстреле. В XIV в. артиллерийские орудия и ручное огнестрельное оружие различались только размером, весом и калибром (диаметром ствола). Даже названия были сходны: крупные орудия, огромными каменными ядрами пробивавшие крепостные стены, назывались бомбардами, а небольшие стволики для стрельбы с рук – бомбарделлами. Такое орудие не было ни эффективным, ни надежным. Сама процедура заряжания была очень долгой, а точность – малой. Орудия часто взрывались, не выдерживая слишком большого давления пороховых газов. Обслуживавшие их люди, подпалив ведущий к запальному отверстию фитиль, со всех ног бросались к отрытому невдалеке окопу и прятались в нем. Производство и использование огнестрельного оружия в первый период его развития в Западной Европе имело цеховой характер, вследствии чего зарождавшиеся рода и виды войск находились вне войсковой организации (особенно это относится к артиллерии). Не командир батареи, а пушечный мастер, изготовлявший бомбарды, ставил их на позицию и стрелял из них. В общем, новое оружие нашло признание не сразу: слишком оно было страшно, не укладывалось ни в какие мерки. Кроме того, его еще надо было научиться делать, а потом обучить пользоваться им. И все же, уже тогда у него были свои несомненные «плюсы»: оно своими выстрелами пугало боевых коней рыцарской конницы, все еще наносившей главный удар в бою, и не требовало высокой квалификации, да и большой физической силы по сравнению с деятельностью арбалетчиков и лучников. Только столетие спустя оно действительно стало грозным оружием, заговорило во весь свой басовитый голос и получило всеобщее признание и распространение.

Пушки и мушкеты покончат с эпохой рыцарства. Это будет оружие пехоты. Мушкеты и пики окончательно изгнали рыцарей с полей сражений. Тяжелая рыцарская конница не может прорвать строй выставленных длинных пик. А под прикрытием пикинеров (копейщиков) убойный огонь поведут мушкетеры. Эффективность огнестрельного оружия внушала страх людям, привыкшим к традиционному бою, где все зависело от силы и умения воина. От удара меча и копья можно было защититься, но как защититься от стремительно мчащегося всесокрушающего снаряда?! Целые отряды хорошо вооруженных профессиональных воинов бросались в бегство, завидев, наведенные на них пушки неприятеля, а города сдавались без сопротивления, если защитники их замечали, что враг устраивает позиции для своих бомбард. Любопытно, но в ходе всей Столетней войны французская артиллерия превосходила английскую…

Особого вреда английская артиллерия врагу не нанесла, но напугать-то – напугала! И еще как напугала! Ошарашенные всем случившимся и сбитые с толку, генуэзцы начали перерезать тетивы своих бесполезных арбалетов, бросать их и с тяжелыми потерями отходить. Прямо за арбалетчиками расположились плотными рядами роскошно одетые французские рыцари, верхом на богато убранных конях. Их левым крылом командовал граф Алансонский, правым – Людовик II де Невер граф Фландрский (ок.1304 – 26.08.1346). Распираемое аристократической гордостью, французское рыцарство презрительно – с высоты своего высокородного происхождения и рыцарских седел – наблюдало за схваткой генуэзских арбалетчиков и английских лучников.

… Кстати, именно лук и арбалет обусловили построение рыцарской конницы колонной и клином («кабаньей головой», или «свиньей»), которые применялись, чтобы приблизиться к противнику. Обычно клин состоял из 5 – 10 шеренг. Его острие (первая шеренга) насчитывала от 5 до 10 всадников – лучших бойцов в лучшем снаряжении на хорошо обученных конях. В каждой последующей шеренге число воинов увеличивалось на два. На внешних сторонах тоже стояли отборные рыцари. Те, кто по хуже – составляли середину клина. Главным было держать строй: этой задачей «озадачивали» переднюю шеренгу. Каждая последующая шеренга ориентировалась по впереди идущей, т.е. каждая шеренга выступала своего рода ограничителем для следующей за ней. Поскольку тяжелое снаряжение изматывало животное, рыцари старались сохранить силы коней для атаки и до последнего момента ехали рысью, даже шагом. В это время они представляли собой идеальную мишень для лучников и арбалетчиков противника. Именно компактный клин (или колонна) позволяли максимально уменьшить количество людей, подвергаемых риску поражения стрелой и привести их в порядке к фронту неприятеля. Настильная стрельба была опасна только для передней шеренги, а навесная стрельба была малоэффективна, так головы и плечи всадников были хорошо защищены. На расстоянии примерно 100 м от противника клин «растекался» в стороны, для того чтобы как можно больше всадников могло одновременно войти в боевой контакт на всем фронте построения. Образовавшаяся шеренга стремительно скакала на врага с копьями наперевес, готовясь нанести слитный удар силами всего отряда одновременно. Но слишком вытянутый фронт приводил к неизбежному нарушению строя, что в свою очередь, значительно снижало эффективность всей рыцарской атаки. Либо, не перестраиваясь, тяжеловооруженная кавалерия клином врезалась в ряды противника и рыцари, едущие в задних рядах, немедленно «разливались» в стороны, чтобы каждый всадник не топтал передних, но в полную меру проявлял свои боевые качества, равно как и качества коня и оружия.

Они нервно ерзали от нетерпения в свои седлах, пока арбалетчики топтались у подножия склона не в силах преодолеть ливень вражеских стрел. Азартные и заносчивые рыцари французского короля нисколько не сомневались, что уж им-то никто и ничто не помешает сокрушить противника одним первым и смертоносным ударом – броском вперед! Никакая пехота не могла устоять перед их истинно-рыцарским напором. Им не терпелось немедленно атаковать, показать себя во всем блеске геройства! Наступать надо было немедленно, пока не подтянулись главные силы и арьергард и никто не сможет отнять у засидевшегося на застоявшихся конях рыцарского авангарда их законной славы лучшего воинства Европы!

Шел уже пятый (или даже седьмой) час вечера и сумерки уже были не за горами, а французское наступление все никак не могло толком начаться. Разгневанный неудачами своей наемной пехоты, король Франции, повелел: «Перебейте же этот сброд – они мешают нам начать рыцарскую атаку, загораживая путь!» Выдвигаясь вперед, французские рыцари стали избивать и топтать конями свою же пехоту, а дисциплинированные английские лучники по-прежнему методично и точно стреляли в самую гущу французского войска, потерявшего строй в грязном месиве, и ни одна из стрел не пропала даром. Оказавшись под ударом сразу с двух сторон, генуэзцы в целях самообороны открыли стрельбу по французским рыцарям, благо они были рядом и промахнуться было сложно. Это уже был полный бардак! Так, с самого начала сражения бравая рыцарская кавалерия была поставлена в очень невыгодные условия. Ее, истощенную необходимостью пробираться через грязевое болото, толпы и трупы своих нерадивых арбалетчиков, искусственные препятствия («волчьи ямы) и далее вверх по скользкому после дождя склону холма, чтобы вступить в ближний бой, словно косой скашивал не прекращавшийся ни на минуту ливень вражеских стрел. В воздухе стоял резкий гул тетивы, свист и стук вонзавшегося в цель смертоносного железа. Нескончаемый град свистящих стрел с широкими наконечниками не стал особо опасен как для рыцарских кольчуг, так и для входивших в обиход лат с кольчужным сочленением на сгибах, но зато убил и вывел из строя множество лошадей, большинство из которых вообще были едва защищены. Они целыми рядами падали замертво.

… Кстати , стрелы длинного валлийского лука действительно пронзали защитное снаряжение рыцаря, особенно ту его часть, которая не была покрыта металлическими пластинами (в ту пору многие из них уже стали носить кованные латы, прикрывавшие грудь и бока). В то же время, не все стрелы, выпущенные английскими лучниками находили цели, точно так же как не все стрелы, нашедшие цель, пробивали броню надвигающихся французских рыцарей – большую роль здесь играл угол попадания. Зато стрелы хорошо выбивали из-под рыцарей лошадей. Обезумевшие от ран рыцарские кони разрушали строй. А туши погибших животных превращались в дополнительные препятствия на пути следующей атакующей волны конных рыцарей, давая вражеским лучникам шанс отправить в полет больше стрел, что, естественно, еще больше осложняло обстановку для нападающих. А спешенный (потерявший лошадь) рыцарь уже был совсем другой – не столь крупной – мишенью и создавал меньше беспорядка в случае ранения, не говоря уже о лучшей защищенности воинов по сравнению с конями. Если ему и удавалось пережить ливень стрел и достичь английских позиций, то его уже встречали во всеоружии, спешившиеся английские рыцари.

Тяжеловооруженные всадники вылетали из седел, барахтаясь в грязи. Те, кому удавалось подняться, с большим трудом двигались по грязи пешком под опустошительным огнем. Зато стрелы с «шиловидными» наконечниками пронзали броню французов, нанося им огромный урон. Кое-кто из них, скользя и падая по обильно пролитой конской и людской кровью траве, все же добрался до врага, но только на правом фланге, где яростно схлестнулся в ближнем бою с неприятельскими рыцарями и копейщиками. Филипп VI прекрасно видел, что его авангард бездарно гибнет! И тем не менее по мере подхода отставших частей своего бравого воинства, он упрямо бросал его прямо с марша в бесплодные атаки – в самое пекло боя! Ни порядка, ни какой-то согласованности по-прежнему не было. Как результат перед темными рядами профессионально «работавших» молчаливых англичан все росли и росли горы бьющихся лошадей, мертвых тел и умирающих рыцарей. Эта груда окровавленного металла и пронзенной плоти все увеличивалась, препятствуя продвижению вверх по склону тем, кто еще пытался атаковать. Как только свежая группа доблестных рыцарей появлялась на поле, она яростно пришпоривала своих могучих коней, скользивших по вязкой от дождя и крови земле, и нестройной лавиной шла в атаку по телам убитых и раненых, спотыкаясь о них и падая – все с тем же результатом: быть расстрелянной словно куропатки на лету! Но на смену им – а по сути на заклание – уже безрассудно скакала новая волна запальчивых французов, традиционно столь неудержимых в атаке – столь близкой их пониманию природы войны, повышенной самооценке и самосознанию (героизм на поле боя). Отваги и напора французским рыцарям – прекрасно подготовленным индивидуальным бойцам – было не занимать и в течение нескольких часов (!) их беспорядочные толпы, а не единое боевое формирование, продолжали яростно наседать на врага.

… Спрашивается, чего ради французские рыцари, словно безумные поднимались вверх по склону Кресиан-Понтье под непрекращающимся ливнем валлийских стрел?! Высочайшая храбрость или отсутствие здравого смысла. Скорее всего дело в том, что они с детства учились лишь одному: сражаться, сражаться и сражаться. Отсюда их невероятная напористость и стремление стяжать славу лучшего воина. Для них – военной элиты – лишь победа служила целью. Понести поражение от крестьян – презренной пехтуры – или же покинуть поле боя до того, как трубы к этому призовут, все это означало навечно покрыть себя несмываемым позором. Пока бой не кончен – рыцарь должен (обязан) сражаться не переставая, пока сам король не подаст сигнала к отбою. В общем, видя перед собой врага, вопреки логике и разуму, «одурманенные» мировоззрением и «кодексом чести» (помните – легендарное: «Гвардия погибает, но не сдается!») французские рыцари просто не имели иного выбора, как только атаковать и атаковать. Тем более что рыцари в своих шлемах в опущенными забралами – сквозь узкие смотровые щели они видели лишь то, что творилось прямо перед ними (боковой обзор был крайне затруднен) – не могли оценить общей картины боя. А на поле царил хаос! Им могло казаться, что еще чуть-чуть и они дожмут эту презренную пехтуру! Еще одна неистовая атака и французская отвага и напор наконец-то одолеют этих жалких стрелков. Тем более что сумерки все сгущались и сгущались и очень скоро ни стрелять, ни биться в рукопашной не будет никакой возможности.

Рукопашные схватки вспыхивали все чаще и чаще, становясь все ожесточеннее и ожесточеннее. Особенно жарко было там, где отважно рубился не по годам высокий и мужественный 16-летний Эдуард, принц Уэльский, ставший им по воле отца очень рано – в 13 лет, 12 мая 1343 г. Французские рыцари графа Алансонского и Жака д’Эстраселя сумели даже сбить наследника английского престола на землю, пало и его знамя. Отвечавший за безопасность наследника английского престола Годфри/Жоффруа д’Аркур (? – 5.0401356, Руан, Франция) запросил помощи у Эрандела и даже послал гонца к самому королю за подкреплениями. Но Эдуард, видя, что часть рыцарей Эрандела уже спешит его наследнику на помощь, отказался направить резервные силы на угрожаемый участок битвы. Совершенно спокойно отец заявил, что сын должен сам подтвердить, что совсем недавно – раньше срока (не в 20 – 21, как это полагалось, а всего лишь в 16 лет!) – юнец получил рыцарские шпоры от короля вполне заслуженно. Принц и его доблестное окружение благополучно отбились (именно тогда там погиб граф Алансонский и его рыцари) и были очень горды содеянным.

… Между прочим, впоследствии наследный принц действительно приобрел славу выдающегося воина под звучным прозвищем Черный Принц ! А расчетливо-хладнокровный король-отец Эдуард III так и не использовал свой резерв, оставив его в неприкосновенности! Опять-таки: «На войне – как на войне» («a la guerre comme a la guerre»).

Французы бесстрашно кидались на врага то ли 15, то ли 17 раз, понесли при этом ужасающие потери, но все оказалось впустую: упертые островитяне, как стояли насмерть на своих позициях, так и продолжали стоять. Только в коротких промежутках между безумными наскоками французских рыцарей, словно коршуны, на поверженных, но еще живых французов налетали ирландские копейщики.

… Между прочим , уверенный в победе король Франции Филипп VI приказал не развертывать священного знамени – орифламмы. Это означало, что никто не имел права брать пленных. В ответ Эдуард III также не развернул свой штандарт с драконом, посылая приказ своим войскам никого не щадить.

Приказа брать в плен не было, и многим доблестным рыцарям не довелось мучительно долго умирать в этой кровавой куче железа. Своими длинными ножами (кинжалами) ирландцы орудовали, словно заправские мясники на скотобойне, добивая раненных рыцарей сквозь смотровые щели в забралах или подмышки.

Проблем со стрелами у англичан не было: их бесперебойная подача с обозных телег была отменно налажена. Если доверять современным исследованиям, то всего за время битвы лучники выпустили в цель чуть ли не полмиллиона стрел. Выстоять и победить под таким плотным «огнем с неба» не смог бы никто. Вот и рыцарская кавалерия Филиппа VI оказалась разбита и физически и морально. С наступлением ночи дважды легко раненый стрелою в шею (в лицо) и бедро король Франции, потерявший от вражеских стрел уже двух коней, нехотя отдал приказ об отходе. И остатки разгромленного французского войска, так толком и не поняв, что же произошло на поле боя под лучами предзакатного солнца , в беспорядке отступили с поля боя. Королевский штандарт – длинный конусообразный флаг с закругленным концом и главный символ французского воинства – знамя Орифламма Святого Дени – оказались брошенными на поля боя. Такой позор случился впервые за всю историю доблестного французского рыцарства.

… Между прочим , знамя в ходе средневекового сражения играло очень большую роль. Поскольку звуковые сигналы средневековому воину в толстом подшлемнике и глухом шлеме в грохоте боя (топот копыт, звон и треск сталкивающегося оружия, крики и стоны умирающих, ржание лошадей и проч.) создавали такой звуковой фон, что было почти невозможно распознать звук своей боевой трубы, подающей команду. Посыльные тоже были не столь эффективны. И только знамя, видное издалека, было самым доходчивым способом управления войсками в ту сколь суровую, столь и яркую эпоху. Именно поэтому его берегли любой ценой, ведь его потеря означала утрату управления своими войсками, что порой приводило если не к поражению, то к очень сильному осложнению общей ситуации на поле боя.

Англичане не стали преследовать разбитого врага. Спешенные рыцари не могли быстро вскочить в седло, и остатки французской кавалерии успели скрыться из виду. Измотанные англичане повалились спать вповалку там же, где только что сражались. Но бойня на этом не закончилась! С рассветом Эдуард III отправил сильный конно-пеший отряд в 2500 человек (500 всадников и 2 тыс. лучников) графов Нортхэмптона, Уорика и Саффолка (Суффолка) обследовать поле вчерашнего побоища. В густом тумане англичане наткнулись на опоздавшие арьергардные части французов, спешащие на подмогу «братьям по оружию» и ничего не знающие о катастрофе, случившейся накануне. Поймавшие кураж англичане рассеяли их играючи.

Так утром следующего дня закончилось эпохальное сражение при Креси, где «цвет французского рыцарства, как сообщают «Большие французские хроники» навсегда остался лежать на поля битвы».

… Между прочим , после того как французы оставили поле боя под Креси, англичане обошли его в поисках раненых, которых им хотелось пленить с целью получения выкупа. Существовавший в ту пору между знатью противоборствующих сторон, даже между злейшими врагами обычай выкупаться из плена был весьма популярен. Пленника было выгоднее продать подороже, чем бездумно убить. Сдача в плен без особых причин считалась позорным явлением, существовали даже правила, как и кому должен был сдаваться рыцарь. Однако даже раненый или окруженный множеством врагов дворянин имел веские основания с честью передать себя в руки врага при всех шансах на пощаду, если только неприятель видел для себя резон и экономическую выгоду в сохранении жизни пленника. Но брать в плен знатного врага стремились лишь дворяне. Простые пехотинцы предпочитали прикончить сбитого с коня рыцаря, воткнув нож или другое оружие в какую-нибудь слабо защищенную часть его тела, нежели рисковать с требованием выкупа. Ни один дворянин не стал бы платить простолюдину. Гораздо реже они пытались передать знатного пленника своему командиру, надеясь о том, что он не забудут, когда дело дойдет до выкупа. За взятых в плен простолюдинов обычно никто не платил: их просто резали, как скот на скотобойне. Сами же рядовые воины предпочитали в плен не попадать, так как никто за них платить не собирался и им оставалось либо резаться до последнего, либо «ударить по тапкам», т.е. пуститься наутек. «На войне – как на войне» («a la guerre comme a la guerre»)! Рыцари, чьи раны были слишком серьезными, чтобы их можно было легко унести, были лишены жизни с помощью специальных кинжалов, называемых misericordias (что переводится как «дающий милость»). Эти длинные кинжалы втыкались или через незащищенные подмышечные области прямо в сердце или через смотровые щели забрал в мозг, что противоречило рыцарскому кодексу ведения войны, ведь рыцарей добивали простые крестьяне. Противоречило этому кодексу и то, что в битве рыцари погибали от «анонимных» стрел простолюдинов.

Урон, понесенный сторонами при Креси, был явно неравнозначным. Французские потери оценивались от 6 – 10 тыс. человек и выше. Хотя наиболее вероятной цифрой представляется 12 тыс.: от 1200 до 1700 рыцарей и около 10 тыс. пехотинцев, включая несколько тысяч генуэзских арбалетчиков. (Кстати, оставшиеся в живых генуэзцы, не получили никакого жалования от расстроенного Филиппа VI и, вернувшись на родину, отомстили ему по-свойски: разнесли по всему свету весть о невиданном поражении французского короля!) Скорее всего в это число следует включать и обозников, и грумов, и пажей, и слуг, и маркитантов, и прочих «нестроевых», в большом количестве сопровождавших армии всех времен и народов.

… Кстати сказать , среди убитых французов оказались такие высокопоставленные дворяне, как: брат Филиппа VI – Карл II, граф Алансонский; Людовик I де Невер – граф Фландрский; свояк Филиппа VI Рауль (Рудольф) Храбрый – герцог Лотарингский; Ангеран VI – барон де Куси; племянник Филиппа VI Людовик де Шатийнон – граф Блуа; всего 11 принцев крови и 80 баронов. Почти все из них пали уже в рукопашной схватке, т.е. будучи лучше других защищены доспехами, они сумели-таки добраться до вражеских рядов. Здесь они оказались сражены численно превосходившим неприятелем: в том сражении в плен англичане не брали никого. Жесткий приказ Эдуарда запрещал даже отвлекаться на снятие доспехов с убитой знати вплоть до полного окончания сражения. Почти все они были похоронены англичанами со всеми надлежащими их высокому положению почестями! Совершенно особый случай произошел со статным красавцем, с шелковистой каштановой бородой, щеголем, ловеласом и рыцарем до мозга костей графом Люксембургским и королем Богемии Иоганном II (Иоанном или Яном) Богемским или Слепым (10.08.1296, Люксембург – 26.08.1346, Креси, Франция) тоже принявшим участие в битве при Креси. И это несмотря на то что еще в 1335 г. на рыцарском турнире он получил тяжелое ранение в голову и вскоре ослеп. Слепой храбрец, будучи другом французского короля, высказал горячее желание собственным мечом «поработать» во славу французского рыцарства на поле боя. Он приказал двум своим свитским рыцарям-оруженосцам привязать его коня к своим и, «вслепую» врубился с ними, в самую гущу боя. По команде своих «наводящих», слепой король лихо опускал свою боевую палицу направо и налево, направо и налево, направо и налево. Богатые доспехи Иоганна привлекли к нему внимание английских лучников. Его коня застрелили, затем тоже самое они проделали с конями оруженосцев. «Скованная одной цепью» троица рухнула на землю, и пока они пытались встать на ноги, лучники их добили. Со слепого короля сорвали шлем и просто-напросто размозжили ему голову. Драгоценные доспехи содрали, а драгоценное королевское кольцо и вовсе отрубили вместе с пальцем. Так доблестно-бессмысленно погиб – на переднем крае вместе со своими верными рыцарями – Иоганн Богемский. Сам английский король Эдуард III и Черный Принц в траурных одеждах присутствовали на месте похорон отважного слепого короля-вояки. По легенде его труп нашел Черный Принц, обнаружив на шлеме погибшего гордый девиз «Я служу», он присвоил его себе. Любопытно, но до сих пор эта многозначительная фраза является девизом наследников британского престола – принцев Уэльских.

Количество раненых у французов осталось истории неизвестно.

Картина потерь англичан не столь плачевна. Среди рыцарей они не досчитались лишь двоих и 40 латников. А всего на поле боя они оставили от 90 – 150 до 250 – 400 человек убитыми и ранеными (что, вероятно, является весьма заниженной цифрой).

… Кстати, по окончании битвы при Креси и возвращению валлийских лучников, чья дневная зарплата, как известно, колебалась от 2 до 4 пенсов, домой в родной Южный Уэльс, каждому был выделен акр земли «за храбрость». Каждый также получил титул «фримена» (англ. – свободный человек) и был освобожден от уплаты налогов с разведения скота. Даже годы спустя любой, кто был в состоянии доказать свое происхождение от фримена, мог стать «фрименом» со всеми вытекающими из этого привилегиями. Более того, за победу при Креси Эдуард помиловал несколько сотен своих воинов, осужденных в Англии за преступления и взятых на войну с целью «искупить кровью» вину перед родиной.

Это было первое большое сражение той невероятно длинной войны, которую спустя века назвали Столетней.

… Между прочим , некоторые историки предпочитают делить Столетнюю войну на несколько ключевых этапов: первый – 1337 – 1560 (Франция оказывается «на коленях») , второй – 1362 – 1399 (Франция уверенно «отыгрывается») , третий – 1402 – 1428 (и снова Франция чуть не лишается государственной целостности) , четвертый – 1429 – 1453 (Англия проигрывает так хорошо начавшуюся для нее войну на континенте) .

Поражения в Средние Века воспринимались людьми как «Божий суд», и вера во французского короля после его фиаско в первой же крупной битве с захватчиками оказалась сильно подорванной. Стихийно начатое французами сражение при Креси протекало с их стороны очень неорганизованно. Занявший продуманную оборону противник был атакован не на всем фронте, а разрозненными кавалерийскими отрядами, на действиях которых сказалась неблагоприятная местность вкупе с погодой. Взаимодействия рыцарей и арбалетчиков не было. Храбрые, но недисциплинированные и хаотично действовавшие французские рыцари потерпели постыдное и сокрушительное поражение. От еще большей катастрофы их спасло то, что противник не стал их преследовать.

Весьма небольшая армия англичан под командованием Эдуарда III одержала победу над значительно превосходящими силами Филиппа VI благодаря более совершенным видам вооружения и продуманной тактике, продемонстрировав важность новой для того времени военной концепции «огневой мощи». Эффективность массового использования длинных луков против тяжеловооруженных рыцарей была доказана англичанами вопреки распространенному в ту эпоху мнению о том, что лучники оказываются малоэффективными против воинов в тяжелых доспехах и легко уничтожаются в ближнем бою. Оказалось, что до них не так-то просто добраться: ливень стрел может сокрушить любого храброго и хорошо защищенного противника еще до того как он попытается сойтись с неприятелем в рукопашной.

… Кстати сказать , битва при Креси утвердила военное превосходство английского тандема из длинного лука и спешенного рыцаря над французской комбинацией генуэзского арбалетчика и тяжеловооруженного конного рыцаря – по причине намного большей скорострельности и большего радиуса действия лука в руках умелого лучника-омена по сравнению с арбалетом того времени. Именно благодаря этому превосходству, по мнению некоторых историков, битва при Креси весьма надолго предопределила тактику ведения войны англичанами на континенте . Тем не менее ни одна из европейских стран не переняла английскую систему. Французы потерпят поражение в битве при Пуатье (1356 г.), Азенкуре (1415 г.), Вернейле (1424 г.) в сходных условиях. Несмотря на громкие победы англичан, арбалет еще долго оставался основным стрелковым оружием в европейских континентальных армиях. Это свидетельствовало не столько о качественном превосходстве длинного лука над другими видами оружия, сколько о тактическом умении английских полководцев в его применении и о феодальной анархии во Франции, чей король не имел четкого плана войны с агрессором.

Сочетание новых видов оружия и тактики, примененных англичанами в битве при Креси, привело многих историков к выводу о том, что эта битва стала началом конца эры рыцарской конницы. Былого безраздельного господства на полях сражений у рыцарской конницы уже не было. Конные рыцари перестали считаться неуязвимыми перед лицом пехоты. А ведь несколько веков кавалерия являлась наиболее хорошо обученной частью любого войска и представляла собой собрание самых богатых и высокородных воинов, всегда уверенных в себе. Уверенность эту порождали крепость доспехов, пройденная школа подготовки, привычка биться плечом к плечу с товарищами и одержанные победы. Построенная плотными рядами, она атаковала «безлошадную голытьбу» с огромным натиском и яростью. От неблагородных бедняков требовалось недюжинное мужество, чтобы выстоять и не быть растоптанными. Все это время «пехтура» была на втором плане. По мере того как простолюдины вырабатывали правильную тактику противостояния победоносным кавалеристам, совершенствовалось защитное снаряжение последних. Наряду с увлечениями рыцарскими турнирами это стало одной из главных причин создания лучшей броневой защиты всадника. Технологические и тактические подвижки в военном искусстве привели к началу добавления кованых элементов к кольчужным деталям доспехов еще между XIII и XIV вв. И хотя кольчужными доспехами еще пользовались и в XIV в., но во многом английские луки поспособствовали ускорению эволюции рыцарского доспеха и появлению полностью кованых лат. Уже к 1350 гг. кольчужная броня повсеместно вытесняется кирасой, прикрывавшей грудь, спину и бока всадника. Но на дальнейшее бронирование тела рыцаря (живота, поясницы, ног и рук) ушел весь XIV век. Полный комплект, предназначенный для боя, весил от 23 до 28 кг, но обеспечивал столь высокий уровень защиты, что уже к середине XV в. перестал применяться щит. Как результат, битвы стали обходиться недешево, но и стороны уже не несли столь больших потерь. Но столь же серьезно совершенствовалось и оружие пехоты: уже к 1540-м годам ручное огнестрельное оружие начинает теснить на полях сражений луки и арбалеты. Распространение этого смертоносного вооружения, принявшего на себя тактические функции луков и арбалетов, привело к тому, что конница снова стала весьма уязвимой и неизбежно утратила исключительную роль главного ударного оружия. И хотя еще почти 500 лет она будет активно применяться, но успех ей будет сопутствовать все реже и реже, в основном тогда, когда искусные полководцы будут очень вовремя кидать кавалерию на обескровленную пехоту.

Сразу после победы при Креси Эдуард III осадил город Кале, который сдался ему спустя 11 месяцев, став «плацдармом» англичан в Северной Франции. Проблема переброски новых сил с острова на «базу» на континенте была решена. Можно было начинать широкое наступление в наиболее важных стратегических направлениях. С континента пошел поток награбленного добра. Английское общество было «за» продолжение войны во Франции.

… Кстати, традиционный для любителей гипотез риторический вопрос: «Чтобы было, если бы английская армия сразу после разгрома французского воинства при Креси пошла прямо на Париж?» Парижане были явно недовольны своим сюзереном. Национальное чувство у французов еще не было развито для такой степени, чтобы «мерить» у кого из королей (Филиппа VI или Эдуарда III) в жилах течет больше французской крови. Не открыли бы они ворота Парижа, Эдуарду Плантагенету-Капетингу, который на половину был французом и был более удачливым государем, его родственник по линии Капетингов-Валуа? На самом деле, ни экономически, ни в военном отношении Эдуард III к такому марш-броску был не готов, да и захват Парижа в ту пору в его планы явно не входил. Впрочем, любознательный читатель вправе сделать свои собственные выводы.

В то же время особых дивидендов от своих побед Эдуард III так и не получил: у него не хватало войск для постоянного контроля пройденной территории и почти вся она вскоре снова оказалась у французов. Но и об окончании войны речи тоже не шло. После Креси в войне наступило относительное затишье, военные действия велись вяло, в основном в виде пограничных стычек.

Дело в том, что в ту пору большие сражения случались редко, зато воевали долго. В основном борьба шла за укрепленные места и города. Как результат, преобладали осады. Главным было ослабить противника, нанести ему по возможности наибольший ущерб – опустошить его земли, сжечь урожай на корню, спалить дома крестьян, перебить их самих, надругаться над их женами и дочерьми. Подданные неприятельского государя разорялись и больше не могли платить ему налоги. Поэтому главным видом боевых действий были грабительские конные набеги или, как тогда говорили, «шевоше» либо «большие шевоше». Именно они пополняли английскую казну, позволяя и дальше вести отнюдь не дешевую войну на континенте. Помимо этого повышался авторитет английского монарха среди подданных, как в нобилитете, так и в простонародье!

Примечательно, что французы так и не сделали надлежащих выводов из разгрома под Креси, продолжая повторять дезорганизованные атаки своей рыцарской кавалерии на удачно выбранные англичанами оборонительные позиции. Как результат, еще не раз английская тактика пассивной обороны будет торжествовать на полях сражений этой войны и Франция даже окажется на коленях. Только перейдя к тактике партизанской и позиционной войны, избегая крупных сражений, где англичане заведомо прибегали к обороне на максимально выгодной для этого местности, французы начнут одерживать победы. Правда, для выигрыша войны потребуются десятилетия и чудо Орлеанской Девы. Но рассказ о феномене Жанны д’Арк из Лотарингии, где «свет показывает тень, а правда – загадку!» ждет вас впереди.

Следующим важным сражением Столетней Войны стала 19 сентября 1356 года битва при Пуатье, или Пейтье, как в ту пору называл этот город, главный герой этого сражения Эдуард принц Уэльский, вошедший в историю как Черный Принц. Она обернулась очередным поражением Франции, понесенным в очень похожих условиях.

Начался очередной виток боевых действий со смерти в 1350 г. французского короля Филиппа VI Валуа по прозвищу Счастливый (1293 – 22.08.1350, Ножан-ле-Руа, Франция), которого сменил Иоанн II (Жан) II Валуа Добрый (16.04.1319, ок. Ле-Мана, Франция – 8.04.1364, Лондон, Англия). Король Англии Эдуард III тут же предложил ему перемирие при условии, что тот передаст ему земли Аквитании (при этом под контролем у англичан была лишь незначительная часть этих благодатных земель), но француз категорически отказался. Английский король ответил эскалацией военных действий, в частности он задумал провести новый крупномасштабный поход («большое шевоше»), причем предполагалось глубоко проникнуть на территорию врага сразу с трех сторон.

В 1355 г. англичане возобновили свои глубокие рейды, целью которых был подрыв французского хозяйства, грабеж и запугивание населения. Из трех запланированных «шевоше» удачным оказался только один.

Рейд из Кале под началом самого английского короля провалился по причине возникновения угроз его собственным границам на севере Англии от шотландцев Уильяма Дугласа (ок. 1327 – 1384), потребовавших его личного присутствия на острове. Рейд из Нормандии под руководством прославленного военачальника Генри Гросмонта 1 герцога Ланкастера (ок. 1306, замок Гросмонт, Уэльс – 24.03.1361, замок Лестер, Англия) тоже оказался малоудачным из-за промедления самого Ланкастера с выходом в «шевоше» и отказа Карла II (1332 – 1.01.1387) Злого (Наваррского) поддержать его ударом с юга; последний, пока англичане «судили да рядили» уже успел помириться с французским королем, на дочери которого он был женат. Зато третий «шевоше» с лихвой окупил все неудачи первых двух. Именно им командовал старший сын короля Эдуард принц Уэльский – один из самых отважных и знаменитых рыцарей той поры.

Выдающийся английский военачальник первого периода Столетней войны Эдуард Черный Принц (15.06.1330, дворец Вудсток, Англия – 8.06.1376, Вестминстерский дворец, Англия), обладатель целой вереницы громких титулов (помимо принца Уэльского, еще и принц Аквитанский, герцог Корнуэльский, граф Вудстокский, граф Честерский и сеньор Бискайский), первые 7 лет провел при дворе матери, но затем почти постоянно находился с отцом и с 1344 г. воевал под его началом во Франции.

… Кстати, первый и самый весомый титул Эдуарда «Черного принца» – принц Уэльский – пошел от его валлийской вотчины, пожалованной ему отцом королем Эдуардом III. Дело в том, что в ту пору валлийских правителей англичане именовали «принц», что в Средние века не служило синонимом для понятия «старший сын и наследник короля», а являлось титулом независимого или почти независимого властителя. Титул был довольно редким в Западной и Центральной Европе. Поскольку после завоевания в 1285 г. Уэльса Эдуардом I титул обычно получали «старшие сыновья и наследники короля», то оба понятия слились воедино.

Как известно, уже в 16 лет он был посвящен отцом в рыцари, хотя по закону это полагалось делать не ранее 20 лет. Но на то у отца были свои объективные причины: сыну предстояло командовать авангардом армии, а для этого принцу Уэльскому полагалось быть рыцарем. В столь же юном возрасте (в ту пору подростков рано посылали в бой) в знаменитой битве при Креси Эдуард формально командовал правым флангом англичан, которому пришлось труднее всего сдерживать атаки французских рыцарей. На самом деле боем управляли многоопытные графы Уорик и Оксфорд, а наследника престола прикрывал его знаменитый в будущем соратник сэр Джон Чандос. Прорвавшиеся рыцари герцога Алансона сумели сбить принца Уэльского с ног. Сэр Реджинальд лорд Кобхэм (1295, Стерборо, Англия – 5.10.1361, Лингфилд, Англия) и знаменосец принца сэр Ричард ФитцСаймон (1295, Даймоу, Англия – 1348/49), плечом к плечу встали над поверженным наследником престола и с криком: «Эдуард и Св. Георгий за королевского сына!», отбивались от французов до тех пор пока он не смог подняться и снова не вступил в бой. Если бы не их недюжинное мужество и ратное мастерство, то на титул принца Уэльского мог бы претендовать средний брат Черного Принца Лайонел Антверпенский, герцог Кларенс (29.11.1338, Антверпен, Брабант – 7.10.1368, Альба Помпея, Пьемонт). Но все обошлось и вскоре Эдуард уже спасает жизнь своему отцу в бою при подавлении заговора. Сын был похож на отца: та же атлетическая фигура воина, тот же проницательный взгляд редко мигающих небесно-голубых глаз, те же повелительные манеры, немалый воинский талант, та же недюжинная выдержка в критические моменты. Черный Принц много и успешно самостоятельно воевал во Франции.

…Между прочим, принято считать, что принца Уэльского Эдуарда «Черного Принца», прозвали так романтично якобы за черные вороненые латы, шлем, щит и его вороного коня. Но на самом деле он носил как черные, так и светлые доспехи. Причиной возникновения подобного прозвища, мог стать так называемый «щит мира» (черный с белыми страусовыми перьями ) принца Эдуарда, предназначенный для рыцарских турниров. Кое-кто из историков, ссылаясь на свидетельства близко знавших принца современников намекал, что причиной столь зловещего прозвища могли стать некоторые не самые привлекательные черты характера этого выдающегося воина.

Эдуарду принцу Уэльскому следовало отплыть из Плимута в Бордо и пройтись огнем и мечом по землям Жана де Арманьяка – главного союзника короля Франции Иоанна II в юго-западной Франции. Войско принца Уэльского – по сути небольшой карательный отряд – состоял из отборных бойцов, где было немало прославленных рыцарей той поры, причем не только англичан, но и их союзников (сэр Чандос, сэр Одлей, сэр Уильям Монтакьют 2-й граф Солсбери (20.06.1328, Доньят, Англия – 3.06.1397, Бишем, Англия), Роберт де Аффорд 1-й граф Саффолк (10.08.1298 – 4.11.1369), граф Оксфорд, лорд Мохэн, гасконец Жан III де Грильи капталь де Бюш и др.). Поначалу у него была тысяча рыцарей вместе с 400 лучниками и 200 ирландскими копейщиками. Затем отец обещал прислать сыну еще полтысячи рыцарей с 300 валлийскими стрелками и пешими копейщиками из Ирландии.

Высадившись во Франции в сентябре 1355 г., уже 5 октября наследник английского престола при поддержке местных баронов начал свой рейд на Нарбонну из Бордо, по дороге разоряя и сжигая все французские селения богатейшего Лангедока. Особо тщательно уничтожались все посевы. Карательная экспедиция именно по Лангедоку, откуда французский король мог черпать финансы и людей на военные нужды должна была подорвать его мощь. В основном под началом Черного Принца были англичане и лишь некоторое количество союзных ему гасконцев – по разным оценкам от 6 – 8 до 12 тыс. человек. В авангарде шел проверенный многими походами и боями сэр Томас Бошам, 11-й граф Уорик (14.02.1314 – 13.11.1369, Кале, Франция) вместе с прославившимся при Бланкштаке в 1346 г. Реджинальдом Кобхэмом; в середине – с главными силами, сам Черный Принц с Оксфордом, сэром Джоном 2-м лордом Буршье (12.03.1329, Эссекс, Англия – 21.05.1400, Эссекс, Англия), Жаном III де Грильи капталем де Бюшем (1331 – 1376, Париж, Франция) и Арно-Аманье IX д’Альбре (1338 – 1401);; за арьергард отвечали два аса из асов английской армии – графы Солсбери и Саффолк. В общей сложности на дистанции в 2200 км (т.е., туда и обратно) он «зачистил» ок. 500 деревень, хуторов и городков. Причем благодаря отменной налаженной разведке он нападал только на те населенные пункты, где ему мог 100%-тно сопутствовать успех; те места, где находились сильные гарнизоны и его потери могли достичь критической отметки, он предпочитал обходить стороной. Закончив очень успешное «шевоше» (по сути «большое шевоше»), принц Уэльский остался зимовать в Бордо, компактно «раскидав» своих прожорливых головорезов по окрестным городкам, так чтобы в нужный момент можно было мгновенно собрать их в единый кулак. За зиму 1355/1356 гг. французы смогли вернуть себе назад около 30 утерянных было населенных пунктов и Черному Принцу пришлось снова отправиться в очередной карательный рейд по «городам и весям» Аквитании. К маю 1356 г. он справился с поставленной задачей и он мог рассчитывать на большее, поскольку из Англии прибыло хоть и небольшое, но качественное подкрепление.

Тем временем в Бретани другой английский отряд под началом герцога Ланкастера оказался под угрозой удара со стороны большой армии французского короля. Правда, в июле 1356 г. ему удалось уклониться от решающего столкновения с французами, которое могло закончиться для него очень плачевно из-за большого численного превосходства последних. В середине того же месяца Генри Ланкастер пошел из Бретани на юг для соединения с более успешным принцем Уэльским, который тоже начал двигаться ему навстречу. Вдвоем он рассчитывали разбить войска французского короля.

Правда, соединиться им так и не удалось и, вдвое уступая врагу численно, Черный Принц начал спешно ретироваться. Стремясь «отыграться» за фиаско при Креси, еще были в строю некоторые участники той драмы у французов, они плотно сели англичанам «на хвост». Прорваться на соединение с отрядом Ланкастера ему не удалось: враг не пропустил их за Луару. Так у французского короля появилась реальная возможность разбить английских полководцев поодиночке. Но поскольку герцог Ланкастерский успел-таки отойти в контролируемую им Бретань, то Иоанн II полностью переключился на Черного Принца, столь серьезно досадившего ему в Аквитании.

В 5 км восточнее г. Пуатье французская конница сумела-таки обойти отступающих англичан, отягощенных огромным обозом с награбленной добычей и перерезать им дорогу к прорыву на подвластную территорию. Англичане оказались вынуждены разбить бивак. То же самое проделали торжествующие французы: враг нагнан и осталось его разбить. Обе стороны прекрасно видели друг друга и всем было ясно, что без большого сражения на этот раз не обойтись.

Принято считать, что у французов было заметное численное преимущество: что-то ок. 8 тыс. рыцарей, 4,5 наемной пехоты (из них 2 тыс. арбалетчиков) и неизвестное количество своих ополченцев. Именно по этому последнему показателю кое-кто из исследователей склонен поднимать общую численность французов до 20 тыс. человек. В то же время у англичан могло быть порядка 1,5 – 1,8 тыс. рыцарей, 3 тыс. лучников и 2 тыс. копейщиков. В целом их могло быть не 6 – 7 тыс. человек, а даже меньше – чуть ли не 3,5 тыс., но зато все они были профессионалами высшей пробы. Впрочем, современные исследователи по-разному оценивают силы сторон, но почти все сходятся во мнении, что французов все же было гораздо больше.

Видя, что неприятель заметно его превосходит численно, принц Уэльский попытался провести мирные переговоры в надежде заключить более или менее пристойное перемирие. Через кардинала Эли де Талейрана-де-Перигора (1301 – 17.01.1364) он предложил французскому королю вернуть ему все замки и крепости, ранее им захваченные и 100 тыс. золотых флоринов и даже самому остаться у своего родственника в заложниках, только бы англичанам дали уйти без боя.

Иоанн II прекрасно понимал, что преимущество на его стороне и, стремясь непременно расплатиться с врагом за Креси звонкой монетой, категорически отказался пойти своему загнанному в угол кузену навстречу. Переговоры сорвались и предстояло заговорить пушкам, которых, правда, на этот раз ни у тех, ни у других в обозе не было.

Черный Принц, будучи очень одаренным полководцем, заранее определил, где он выстроит свое небольшое, но отменно подготовленное воинство. Этим место стал пологий северный склон большого холма, поросший виноградником. В истории оно известно как равнина Мопертюи (или «равнина плохих дорог»). Свою и без того весьма выгодную позицию он умело укрепил толстыми заостренными кольями, которые лучники англичан всегда носили с собой на случай внезапного оборонительного боя: под их прикрытием было удобно вести обстрел атакующего врага. Более того, прямо перед своими позициями англичане вырыли несколько глубоких канав против вражеской тяжелой кавалерии. Кроме того, левый фланг английских позиций защищали болото и ручей, а с фронта росла живая изгородь в виде виноградников с всего лишь несколькими узкими проходами. Единственным слабым местом сугубо оборонительной позиции англичан был правый фланг, который, тем не менее тоже ловко укрепили, поставив в ряд все обозные повозки, телеги и фургоны, благо их было немало.

Вдоль изгороди и вереницы обозных средств передвижения, в проходах между виноградниками принц Уэльский продуманно – в форме клиньев, чтобы можно было вести диагонально-перекрестный огонь по наступающему врагу всем отрядам одновременно – расставил большую часть своих лучников. Именно на непревзойденное искусство своих валлийских стрелков в предстоящем сражении была основная надежда. Оставшихся стрелков он компактно расположил в самом винограднике и в болотистой низине на случай возможного обходного маневра неприятеля. Большую часть своей рыцарской конницы английский полководец спе́шил, как и при Креси, и расставил вдоль изгороди. Но при этом грумы и оруженосцы держали боевых коней под уздцы, чтобы рыцари, так и не отцепившие своих шпор, в случае острой необходимости могли тут же сесть на лошадей и вступить в бой верхом. Лишь 400 тяжеловооруженных всадников сэра Джеймса Одлея (1316 – 1369, Пуатье, Франция) у него, как бы в резерве – в тылу у слабо защищенного правого фланга. Но и они получили конкретное задание: следить за ситуацией и в случае острой необходимости стремительно реагировать на ухудшение обстановки конным маневром.

Правым, наиболее «пожароопасным», флангом английский наследник поручил командовать участникам многих походов и сражений графам Солсбери и Саффолку; левым – не менее проверенным воякам и командирам графам Уорику и Оксфорду. Все они являлись непререкаемыми авторитетами у англичан, поскольку не единожды приводили их к победам на континенте. Центр – на самой высокой точке местности откуда открывался прекрасный обзор всей позиции – принц Уэльский взял на себя. Его командный пункт расположился под двумя огромными вековыми деревьями.

Надо отдать должное полководческому искусству многоопытного Черного Принца, все продумавшего до мельчайших деталей, сумевшего выжать из своей позиции максимум возможного и теперь его воинам предстояло показать все свое ратное мастерство перед лицом многочисленного неприятеля. Прямо перед боем он еще раз обошел свои позиции, тщательно проверил, все ли его распоряжения выполнены, и напутствовал своих людей на ратный подвиг в бою с многочисленным неприятелем. В общем, как всякий бывалый военачальник Эдуард принц Уэльский сделал все от него возможное, чтобы его войско выиграло эту битву.

Его венценосный визави – король Франции Иоанн II – безусловно был лично храбрым рыцарем, но в полководческом искусстве заметно уступал своему кузену-островитянину. Тактику предстоящего сражения – англичане сели в глухую оборону за естественными преградами и искусственными укрытиями, а французам предстояло брать их приступом – определил Черный Принц, и французскому королю предстояло лишь атаковать неприятеля, готового, как и при Креси, расстреливать французов, словно живые мишени в тире.

Всю свою армию французский король разделил на четыре больших отряда. Построив их один за другим, собравшись поочередно бросать их во фронтальную атаку отменно укрепленных позиций островитян и их гасконских союзников. Первыми надлежало вступить в бой 500 конным рыцарям – в основном это были немецкие наемники – под началом маршалов Арно д’Одрегема (1302/1307 – 1370) и Жана II де Клермона-Неля (1297 – 1356); по 250 человек у каждого. Второй отряд состоял из спешенных рыцарей под руководством дофина (наследника престола) Карла. Третий отряд рыцарей (один из самых крупных во всем войске) тоже был спешен и его возглавлял брат короля, Филипп де Валуа, герцог Орлеанский (1336 – 1375). Четвертый и самый крупный отряд (чуть ли не в 10 тыс. воинов) возглавил сам король Франции Иоанн II. Подоспевшее было подкрепление в лице городского ополчения Пуатье французский государь отослал назад, самонадеянно заявив, что его доблестные рыцари сами разобьют врага без помощи каких-то там простолюдинов. Иоанн II так и не сделал надлежащих выводов из катастрофы, постигшей французов под Креси, и по-прежнему уповал на всесокрушающую мощь своих многочисленных рыцарей, закованных в лучшую броню Европы с ног до головы.

Конному отряду тяжеловооруженных рыцарей предстояло расчистить таранным ударом вражеских лучников засевших в виноградниках. Только после этого отряды спешенных рыцарей, защищенных латами, должны были несокрушимой фалангой раздавить врага. Спешив большую часть своих рыцарей Иоанн II попытался было нейтрализовать тактические преимущества вставших в плотную оборону вражеских лучников. Боевых коней оставили в Пуатье, а для удобства передвижения срезали длинные мыски рыцарских сапог, сняли роскошный атрибут рыцарского облачения – шпоры и укоротили их тяжелые копья. Но идущий в пешую атаку рыцарь – это по сути нонсенс: он силен прежде всего в быстром таранном ударе верхом на коне, где он чем-то сродни «живому танку», давящему вражескую пехоту одними только разворотами в разные стороны своего массивного коня. Пешком дойти живым до искусных английских стрелков, когда им никто и ничто не мешает вести прицельную стрельбу и у них достаточно стрел для массированного обстрела приближающего врага – пусть и закованного в броню, мало кому когда-либо удавалось.

Французский король собрался сражаться при Пуатье, копируя тактику англичан при Креси. Он не понимал, что секрет успеха неприятеля в той битве состоял в том, что спешенные рыцари врага использовались лишь как надежная опора и защита лучников с их ураганным огневым валом, преодолеть который смерти подобно. Но у короля французов таких стрелков не было и в помине: его арбалетчики не шли ни в какое сравнение с ними по опустошительности огня. Кроме того, спешив своих рыцарей, Иоанн II лишил их главного козыря – подвижности и ударной мощи. Более того, обладая весомым численным превосходством, он отказался от окружения малочисленного противника. В общем, несмотря на всю ратную доблесть своего многочисленного рыцарства, король Франции проиграл решающее сражение еще до его начала.

Кровавая битва началась около 9 часов утра.

Историки не исключают, что ее начало могло быть искусно спровоцировано задуманным маневром части левофланговых сил принца Уэльского. Отряд графа Уорика то ли искусно сымитировал, то ли на самом деле начал отход по приказу своего принца к броду Гю-де-л’Омм. Есть мнение, что Черный Принц на самом деле собрался под прикрытием части своих войск отвести повозки с награбленной богатейшей добычей подальше от боевых позиций и это действительно могло быть началом общей ретирады. В то же время, начать отход под непрестанным оком готового к бою неприятеля – идея крайне рисковая. Даже с учетом того, что большая часть врага – это спешенные рыцари, чьи кони находятся далеко в тылу. Так или иначе, но это был очень не простой маневр: англичанам предстояло пересечь болото по узкой гати. В арьергардном заслоне осталось лишь немного воинов. Французы вовремя заметили начало ретирадного движения неприятеля и 250 конных рыцарей маршала д’Одрегема, не согласовав своих действий с рыцарским отрядом де Клермона, в одиночку немедленно бросились в атаку на отступающего врага. Для англичан, решиться на отход со своих позиций на виду у готового к атаке неприятеля означало, что они максимально уверены в своих силах, отменно дисциплинированы и находятся под умелым командованием. И действительно, как только неприятельские всадники погнали своих коней вперед, люди Уорика моментально вернулись на свои позиции.

Рыцарская конница д’Одрегема скакала вверх по крутому склону – по дороге на Ге-де-л’Омм. Хронисты утверждают, что первые залпы лучников англичан, выпущенные в лоб фронтально несущимся в атаку вражеским всадникам не принесли им особого урона из-за отменной защитной лобовой брони самих седоков и их коней. Стрелы валлийских лучников либо отскакивали, попадая в нее либо попросту ломались. И только когда большая часть валлийцев по команде моментально смекнувшего как надо сманеврировать в ходе боя их начальника Оксфорда, быстро и дисциплинированно передислоцировались на иную более выгодную для поражения врага позицию – в болотистую низину, куда тяжелая кавалерия проникнуть не могла никак и приближающаяся вражеская конница оказалась под другим углом стрельбы, эффективность их «огня» сильно возросла. Теперь после своего искусного флангового маневра лучники англичан повели скорректированную стрельбу по врагу с фланга – т.е., сбоку – и они стали массово ранить рыцарских боевых коней. У тех были хорошо защищены латами только голова, шея и отчасти грудь, а круп и ноги лишь частично прикрыты попоной. Раненные неприятельскими стрелами кони французов сбрасывали своих тяжеловооруженных седоков, отказывались двигаться вперед, волчком крутились на одном месте.

Заминка в рядах атакующих привела к неразберихе. Так или иначе, но атака первого отряда французского воинства оказалась сорвана еще до его вступления в ближний бой со спешенными рыцарями Уорика. Последние сами бросились в атаку на замешкавшегося врага и пленили многих обезлошадевших рыцарей д’Одрегема, который получил такое тяжелое ранение, что оказался не в состоянии руководить своими людьми, более того, попал в плен. Оставшиеся в живых и не оказавшиеся в плену немногочисленные французы (много рыцарей либо погибли, либо оказались в руках у англичан) вынуждены были отойти назад к своим основным силам. Так безрезультатно-бестолково закончился первый кавалерийский наскок тяжелой конницы французского короля Иоанна II на левофланговую позицию Принца Уэльского.

До сих пор неизвестно, то ли д’Одрегем кинулся в атаку на ретирующегося Уорика на свой страх и риск, то ли его «напарник» по руководству рыцарским отрядом де Клермон замешкался и не поддержал атаку «коллеги по цеху», не будучи уверенным, что враг на самом деле отступает, а не совершает завлекающий маневр. Так или иначе, но рыцари Клермона погнали своих коней на неприятеля, только когда д’Одрегем уже оказался под огнем стрелков Уорика. Причем конные рыцари Клермона атаковали врага на его противоположном фланге: они обрушились на воинов графа Солсбери по дороге на Нуайе. Их нападение поддержали спешенные рыцари коннетабля Готье IV графа де Бриенна – известного кондотьера той поры, менявшего своих хозяев – королей Франции и Неаполя, в зависимости от конъюнктуры момента.

Пешая атака последних была заведомо обречена на большие потери: рыцарям пришлось идти вперед вверх по склону и только через промежутки в рвах и винограднике. Прежде чем они смогли добраться до позиций англичан, укрепленных двойным частоколом заостренных кольев, валлийские стрелки нанесли им серьезный урон. Защищенные насыпью, они били французских рыцарей почти без промаха. Лишь нескольким очень хорошо защищенным доспехами рыцарям и их оруженосцам все же удалось верхом прорваться к частоколу и даже проникнуть за него. Но вовремя прибывшее английское подкрепление в лице воинов графа Саффолка поддержало людей Солсбери и французы оказались отброшены с тяжелейшими потерями. Конные и пешие рыцари де Клермона и де Бриенна потерпели сокрушительную неудачу, а их бравые предводители были убиты.

Настал черед идти в атаку большого спешенного рыцарского отряда дофина Карла, под чье гордо реявшее знамя стекались остатки из расстрелянных рыцарей-неудачников де Клермона и де Бриенна. Дофин, видя поражения французов на флангах крепко выстроенной вражеской обороны, решил попытать счастья во фронтальной атаке центра принца Уэльского, где развивался его личный стяг.

Вряд ли их воодушевило то, что произошло с всадниками д’Одрегема и де Клермона. Вряд ли всем им посчастливилось избежать встречи с обезумевшими от ран лошадьми этих двух неудачников. Вряд ли большинству из них удастся не попасть под стальной ливень вражеских стрел.

Пришлось спешенным рыцарям дофина топать в своих тяжелых доспехах через густые виноградники, прорубая в них проходы своим оружием подобно «лесорубам». Быстрого доступа, т.е. быстрой атаки, снова не получалось! И опять валлийские стрелки имели прекрасную возможность выбирать себе цель, словно в тире, и выбивать вражеских рыцарей на спор с братьями по оружию!

И все же, части рыцарей дофина, несмотря на серьезные потери, удалось-таки добраться до врага и вступить с ним в столь желанных для них ближний бой, в котором они чувствовали, словно рыба в воде. То ли они действительно вырубили виноградник на своем пути и тем самым расчистили для себя поле боя, то ли англичане сами вышли вперед – за эту живую изгородь, чтобы легче было противостоять врагу в рукопашной схватке. Если верить хронистам – яростная сеча продолжалась чуть ли не 2 часа! Причем рыцари дофина Карла рубились столь отважно и мастерски, что чуть было не прорвали английский строй, и лишь своевременная помощь Черного Принца Солсбери позволила последнему устоять на своей позиции. Обе стороны сражались столь яростно, что было непонятно, кто же в конце концов возьмет вверх. Особенно жарко было вокруг дофина Карла! Но после падения его знамени (знаменосец наследника французского престола попал в плен) дофин по совету своего ближайшего окружения и реальной оценки соотношения сил (к англичанам подоспело подкрепление, а его силы заметно «растаяли») отдал приказ на организованное отступление. А ведь это, как известно, во все времена самых сложный вид боя, когда «одни висят на плечах у других» и отход с поля неудачно сложившегося боя, грозит превратиться в повальное бегство и, хуже того, в панику! На счастье французов, ни того ни другого не случилось: англичан было так мало, что они не решались из глухой обороны, в которой они были такие большие доки, переходить в стремительную контратаку в открытом поле. К тому же, французы дофина отошли назад в относительном боевом порядке, а англичане изрядно были измотаны ближним боем с сильным противником (в рукопашномбою французские рыцари считались чуть ли не лучшими в континентальной Европе) и с надеждой на успешное завершение сражения остались на своих позициях отдыхать, приводить себя в порядок, собирать выпущенные мимо цели стрелы, заменять сломанные копья и порванные тетивы, выносить в тыл раненных, подсчитывать потери – французы недешево отдавали свои жизни на поле боя. Очень может быть, что большинство из них – по крайней мере, рядовой состав – не подозревал, что у противника стоят в резерве еще два больших и свежих рыцарских отряда, готовых двинуться в атаку и просто сейчас они располагаются вне поля их зрения.

Очередной разгром французских рыцарей – на этот раз таких крупных сил, каким являлся отряд под началом самого дофина – поколебал уверенность в своих силах многих из еще не принимавших участия в сражении французских рыцарей, в первую очередь самого короля Франции Иоанна II. Французы, как известно из их истории, всегда хороши в нападении, где им очень трудно противостоять, но если оно не заладилось и неприятель стоек и мастеровит, то атакующий азарт французов заметно иссякает, воодушевление сникает и исход битвы уже становится более или менее предсказуем. Вот и на этот раз не все во французском лагере посчитали нужным продолжать дальнейшее бессмысленное «избиение младенцев»: имеется ввиду безнаказанный расстрел с безопасной дистанции английскими лучниками спешенных французских рыцарей! Так, третий отряд потерявшего уверенность в благоприятном исходе неудачно складывавшейся битвы французского воинства, которым командовал 21-летний брат французского короля герцог Орлеанский, предпочел не испытывать в тот черный для французского оружия день судьбу и просто-напросто увел своих воинов с поля боя, не дав врагу подвергнуть и его силы безнаказанному истреблению грозными лучниками Черного Принца. Но не все рыцари герцога Орлеанского сподобились на столь не рыцарский поступок – ретираду с поля боя без боя; и кое-кто из них остался сражаться и дальше. И все же, это была хоть и славная, но капля в море.

… Между прочим , потом многие были склонны считать, что де юный и малоопытный в военном деле герцог Орлеанский в тот роковой (или ключевой.) момент битвы просто смалодушничал и ретировался раньше чем на то последовала команда от его старшего брата – короля Франции Иоанна II. Находились и такие провидцы, которые полагали, что якобы тогда герцог намеренно оставил своего венценосного брата на поле неудачно складывавшегося сражения в одиночестве, рассчитывая в случае его гибели захватить опустевший королевский трон. Сам герцог – в ту пору рано взрослели, тем более, на войне – потом очень просто и доходчиво объяснил свой не вполне благовидный поступок-маневр. Якобы он, увидев разгром не только д’Одрегема и де Клермона с де Бриенном, но отступление большого отряда дофина, понесшего столь внушительные потери, решил, что отступает уже все французское войско, и увел своих рыцарей, чтобы спасти хоть какие-то французские силы от разгрома, а заодно и бывших при нем двоих сыновей старшего брата – короля Франции – графов Анжуйского и Пуатье.

Не исключено, что если бы колонна герцога Орлеанского атаковала потрепанных англичан на их позициях сразу же после того как назад откатились рыцари дофина Карла, то в ходе боя могли произойти перемены, причем не в пользу малочисленных воинов принца Уэльского. Тем более что его лучники уже испытывали проблемы с боеприпасами, а в ближнем бою им все же было трудно противостоять одетым в латы французским рыцарям, тем более численно их превосходящим.

Кое-кто из историков полагает, что англичане, воодушевленные своими успехами (разгромом Одрегема, Клермона, Бриенна, дофина Карла и ретирадой невредимого отряда герцога Орлеанского), посчитали возможным самим перейти в контрнаступление. Правда, многоопытный Эдуард Черный Принц сумел-таки удержать их от такого опрометчивого поступка, как преследование отходящего врага, поскольку тот еще не ввел в бой свой четвертый, самый крупный отряд рыцарей. Кроме того, ближний бой был бы весьма опасен для немногочисленных и уже изрядно помятых предыдущими рыцарскими атаками англичан! Тем более что им пришлось бы выйти далеко за пределы своих сугубо оборонительных позиций, где они были столь хороши благодаря тесному взаимодействию между лучниками и спешенными рыцарями. И тем не менее, пользуясь временной передышкой, принц Уэльский приказал своему небольшому конному рыцарскому резерву на всякий случай быть готовым к разящей контратаке.

Только-только он успел отдать последние приказы, как французы опять пошли в атаку! На этот раз спешенным французским рыцарям пришлось преодолевать очень большое расстояние до вражеских позиций – чуть ли не два с лишним км! Они ведь стояли далеко в тылу, пока их собратья по оружию из первой и второй колонн атаковали неприятеля. Не говоря уж о так и не принявшей участия в сражении третьей колонне герцога Орлеанского, располагавшейся ближе их к линии фронта! Шли они медленно – так, как могут передвигаться закованные в латы, но пешие рыцари с тяжелым вооружением в руках! Впрочем, это была их последняя атака, поскольку они пошли вперед последними. Правда, их отряд был самым большим и их возглавлял сам король Франции, который решил действовать по принципу «все или ничего»! Вояка, он безусловно был отчаянно смелый, но военачальник заурядный и ему уже ничего не оставалось, как либо победить в последней героической атаке либо пасть в ней смертью храбрых либо на худой конец попасть в плен! Свой отряд король Франции нацелил на сильно поредевший вражеский центр, где развивался личный штандарт самого Эдуарда Черного Принца. Резон был понятен: либо он убьет вражеского полководца и тем самым выиграет битву либо падет смертью храбрых в схватке с самим принцем Уэльским!

Тем временем воины принца Уэльского могли посчитать дело сделанным после ухода с поля боя разбитых рыцарей дофина Карла и уже несколько расслабились после хорошо проделанной тяжелой работы. Для многих из заметно уставших от боя немногочисленных англичан эта атака самого мощного отряда французского рыцарства стала если и не внезапным потрясением, то уж неожиданным откровением! Кое-кто из хронистов даже пишет, что многие раненные именно в этот момент стали под естественным предлогом покидать место боя, отходя в тыл! Некоторые могли начать ворчать, что зря их вожак оставил более половины своих сил на защиту Гаскони – они бы сейчас очень пригодились! Хорошо еще, что о наличии у французского короля, так, кстати, и непоявившегося большого отряда рыцарей герцога Орлеанского им было не известно (тот ведь так и не вышел на дистанцию видимости из-за огромного холма) и они не подверглись атаке еще и с их стороны! Кроме того, в колчанах валлийских лучников уже осталось слишком мало стрел для создания смертоносного огневого вала против движущейся на них бронированной рыцарской армады. Останавливать врага на дальней дистанции было нечем. Более того, именно королевскую атаку Иоанна II поддерживали французские арбалетчики, очень грозные, если им никто не мешает прицеливаться из своего особо дальнобойного оружия.

… Между прочим , не исключено, что в этот критический момент до того так удачно складывавшегося для немногочисленных англичан сражения, их молодой предводитель мог лихорадочно обдумывать «как быть дальше?». Вариантов могло быть несколько. То ли спешно отойти с занимаемых позиций, пока враг снова не добрался до них, но отступление, как известно, самый сложный вид боя и никто не может гарантировать, что не случиться нечто непредвиденное, например, неразбериха и ее сестра – паника. То ли по-прежнему крепко сидеть в обороне. То ли самому перейти в контрнаступление. Судя по тому, что случилось дальше, наш бравый принц принял половинчатое решение. Прекрасно понимая, что занимаемая им оборонительная позиция и тактика ведения боя были максимально хороши против конного нападения со стороны французских рыцарей, но не столь эффективна, когда на него навалились их спешенные собратья, то он принял решение выйти всем его воинам вперед – за пределы живой изгороди и встретить пеших рыцарей в открытом поле. Тем самым, поднять боевой дух своих потрепанных вояк, уставших сидеть в глухой обороне. Более того, у него оставался еще неиспользованным его стратегический резерв в лице 400 конных рыцарей сэра Джеймса Одлея, готовых по первому его знаку обрушиться на запыхавшегося пешего врага. Рыцари Иоанна II наступали по открытой местности без конного прикрытия и им было бы очень трудно отразить внезапный таранный контрудар разогнавшейся вражеской тяжелой кавалерии, пусть и немногочисленной.

Пока англичане и их вожак судили да рядили, французский король под прикрытием дальнобойных арбалетов сумел практически без потерь добраться со своими спешенными рыцарями до английских позиций. Нам неизвестно, как в той ситуации сложилась бы эта последняя атака Иоанна II, если бы его «кузен-островитянин» вовремя не понял, что именно эту атаку его изрядно уставшие и расстрелявшие почти весь свой боезапас лучники могут и не остановить, если не предпринять эффективный контрманевр-контрудар. Эдуард Черный Принц искусно сманеврировал имевшимся у него в резерве приберегаемым для исправления ошибок или непредвиденных случайностей небольшим свежим спецотрядом в 60 конных рыцарей и 100 наемных гасконских арбалетчиков, тоже сидевших на лошадях. Под началом доверенного командира капталя де Бюша они были загодя (еще до начала последней атаки короля Франции) отправлены в глубокий обходной рейд с целью выйти французам в тыл и как только англичане сами покинут свои укрепления и перейдут в разящую контратаку с применением оружия ближнего боя, нанести рыцарям Иоанна II удар в спину. Теперь исход кровавой битвы зависел от расторопности, преданности и ратного мастерства де Бюша и его лихих ребят! Можно сказать, что принц Уэльский рисковал, причем сильно рисковал! Но он уже рискнул, ввязавшись в «большую драку» с численно превосходящим врагом, и до поры до времени все для него складывалось как нельзя лучше! К тому же, «кто не рискует – тот не пьет шампанское!»

Капталь де Бюш блестяще справился с поставленной задачей: он незамеченным пробрался в тыл за левым флангом идущих в свою последнюю атаку французских спешенных рыцарей и очень вовремя показался на маленьком возвышении. Откуда просигналил знаменем Святого Георга: он готовности напасть на ничего не подозревавшего французского короля с тыла! Спасительный сигнал «палочки-выручалочки» капталя де Бюша был замечен ожидавшими его с нетерпением Черным Принцем и его правой рукой Джоном Чандосом, чей командный пункт английской обороны располагался на опушке леса Нуайэ.

…Сэр Джон Чандос (? – 1.01.1370) – фигура среди созвездия блестящих военачальников английского короля Эдуарда III выдающаяся. Происходя из небогатой и не знатной дворянской семьи, он, благодаря своим незаурядным качествам, смог завоевать доверие Принца Уэльского и стать его близким другом, верным соратником и неизменным спутником во всех кампаниях во Франции. Он сражался почти во всех крупных сражениях Столетней войны, начиная со знаковой морской битвы при Слейсе 24.06.1340 г. и вплоть до своего смертельного ранения 31.12.1369 г. во время боя у ворот Люссак-ле-Шато около Пуатье. Ему всегда везло: везде победа была за ним! Всю жизнь Чандос по-рыцарски состязался в ратном и полководческом мастерстве с легендой французского оружия той поры Бертраном дю Гекленом. Удача была на его стороне и ему удавалось брать плен гордого француза, как это в частности случилось под Оре 29.09.1364 г., когда он с издевкой обратился к французскому рыцарю-герою: «Ну же, Бертран! Отдай свой меч, сегодня наш день, но обязательно придет и твой день!» Под Навареттой Капризная Девка Фортуна еще раз улыбнулась язвительному англичанину и дю Геклен снова оказался в плену у… Чандлоса! Оба раза за незаменимого на поле боя француза выплачивались огромные выкупы: так он был нужен своему королю! Но спустя два года после навареттинской победы Фортуна повернулась к своему любимцу Джону Чандосу… «волнующими мужчин ягодицами»! В очередном бою он получил смертельное ранение копьем в лицо от Жака де Сен-Мартена и на следующий день герой многих походов, боев и сражений, легендарный, но бездетный, рыцарь из ближайшего окружения Черного Принца закончил свой славный боевой путь. Широкой публике он в основном известен как яркий персонаж знаменитого романа Артура Конан Дойля «Белый отряд»…

Тут же принц Уэльский приказал своему основному резерву из 400 конных рыцарей сэра Джеймса Одлея со всего хода его рыцарских коней обрушиться на южное крыло уже изрядно запыхавшихся в своих тяжелых доспехах пеших рыцарей Иоанна II. Тем самым отвлекалось внимание от изготовившегося к кинжальному удару в спину спецотряда де Бюша. Эдуард Черный Принц лично возглавил атаку рыцарей Одлея! Удар пришелся на союзных французскому королю германских рыцарей. Пешие, они не смогли выдержать таранного удара разогнавшейся тяжелой кавалерии врага и попятились. Именно в этот момент знаменосец Черного Принца Уолтер Вудланд штандартом принца подал сигнал всем англичанам перейти в атаку. Лучники побросали на землю ставшие бесполезными луки и с мечами, тесаками, молотами для забивания в землю заостренных кольев наряду с рыцарями и копейщиками кинулись в ближний бой. Началась откровенная резня, в которой никто никому не уступал. Она продолжалась пока капталь де Бюш не ударил в тыл пешим французским рыцарям и среди последних не началась столь типичная для таких ситуаций – люди бьются на пределе своих возможностей, и тут их внезапно бьют сзади – паника! Французам показалось, что на них обрушились огромные неприятельские силы, а не маленький отряд смельчаков. Большинство французов предпочли обратиться в бегство, при этом какая-то часть из них оказались неподалеку от позиций графа Уорика, чьи лучники достали из колчанов свои последние стрелы расстреляли людскую толпу! Ни один выстрел не разминулся со своей целью!

Лишь сам Иоанн II и горстка его свитских и оруженосцев продолжали отчаянно обороняться, доказывая, что по крайней мере силы и доблести французскому королю не занимать. Его сын, 14-летний принц Филипп, сражался рядом с отцом, предостерегая отца криками о грозящей тому опасности то слева, то справа! И тот, словно могучий дровосек, опускал свою королевскую булаву налево и направо, разбивая черепа и дробя кости наседавшим со всех сторон врагам. Но вот выпало из рук королевского знаменосца Жоффруа де Шарни (1300/1305 – 19.09.1356, Мопертюи, Франция), закрывавшего короля своим телом от копья английского рыцаря, священное знамя французского воинства Орифламма и сопротивление французов иссякло. Вокруг короля Франции и его отважного сына уже почти никого не осталось, кольцо врагов, жаждавших пленить его (закороля полагался гигантский выкуп) все сжималось и сжималось. В конце концов, Иоанн со словами: «Я сдаюсь тебе!», отдав свою правую латную рукавицу, сдался в плен французскому рыцарю Денни де Морбеку из Сент-Омера (Артуа), служившему английскому королю. Вроде бы парадокс, но факт, поскольку в ту пору немало французских рыцарей выбрали себе по тем или иным причинам нового сюзерена в лице конкретного претендента на французский престол короля Англии Эдуарда III Плантагенета. И все же конвоировать его в английский лагерь поручили англичанину, близкому к принцу Уэльскому сэру Реджинальду лорду Кобхэму. Уже поздно вечером Черный Принц сел ужинать в своей палатке, разбитой на месте его бывшего командного пункта, в компании с венценосным пленником.

… Кстати сказать , большинство французских рыцарей предпочли последовать примеру своего сюзерена и вовремя сдаться в плен рыцарям победившего принца Уэльского. Спастись бегством удалось отнюдь не всем, а лишь некоторым, которые сражались на самом краю поля, повезло унести ноги. Те, кому посчастливилось благополучно бежать с поля боя под прикрытие стен Пуатье, так внутрь города и не попали. Городской голова отказался открыть им ворота, опасаясь, что вслед за ними в город ворвется преследовавшая их английская конница. Именно поэтому немало французов погибли во время резни у ворот Пуатье: англичане убивали тех, за кого не рассчитывали получить выкупа! A la guerre – comme a la guerre, или «на войне как на войне».

Потери французов доподлинно неизвестны. Только рыцарей было убито от 2,5 до 3 тыс. Помимо французского короля и его сына принца Филиппа в руки англичан попало от 1 до 2 тыс. французской знати, в том числе Жак I де Бурбон граф де ла Марш, Луи д’Эвре граф д’Этамп. Снова, как и под Креси полег почти весь цвет французского рыцарства. Кто-то из современников даже утверждал, что «не стало цвета рыцарства всего мира»! О жертвах среди пехоты неизвестно ничего. Англичанам их очередная грандиозная победа стоила жизни тысячи воинов разного ранга. Серьезно пострадал один из главных героев последней атаки конных рыцарей, англичан сэр Одлей.

Вся Франция была в шоке от пленения своего короля – доблестного вояки, но посредственного военачальника. Иоанн II, смог вернуться на родину лишь через четыре года, после заключения перемирия и за огромный выкуп в три млн золотых крон. Он стал как бы символом унижения Франции и через четыре года после возвращения из плена умер, правда, снова оказавшись в плену. Поскольку пока он собирал выкуп, бывший в Кале вместо короля-отца заложником у англичан, его сын Людовик (Луи) I Анжуйский бежал. Иоанн посчитал этот «легкомысленный» поступок сына нарушением королевской чести и добровольно вернулся в Англию, где вскоре и скончался. Его тело вернули во Францию для захоронения в королевской усыпальнице в Сен-Дени.

А вот для Эдуарда Черного Принца знаменитая битва при Пуатье в 1356 г., где ему благодаря своему полководческому дарованию, отменной выучке своих лучников и полной бездарности своего венценосного противника, удалось с меньшими силами удалось на голову разгромить рыцарского войско французского короля Иоанна (Жана) II Доброго, а самого короля пленить, стала пиком военной славы и звездным часом.

Дальнейшая судьба этого незаурядного рыцаря и полководца весьма любопытна и отчасти, поучительна. Долгое время браку Черного Принца с первой красавицей Англии той поры Джоанной Прекрасной Девой Кента (29.09.1328 – 8.08.1385) из династии Плантагенетов препятствовали ее два первых замужества (тайное в 1347 г. – с управляющим Уильяма Монтакьюта 2-го графа Солсбери Томасом Холландом и законное в 1348 г. – с самим графом Солсбери). Это была очень запутанная, можно сказать мутная, история, в которой немало «черных дыр», в том числе разного рода намеков на неверность графини Кент своим мужьям! Поскольку Джоанна была поразительно красива – безупречная фигура, изысканное лицо с темными глазами и золотисто-каштановыми волосами волнами ниспадавшие ниже талии – то потерявший от любви голову принц Уэльский несмотря на несогласие родителей, все же женился на ней в 1361 г. Она родила ему двух сыновей, один из которых вскоре скончался, а другой со временем стал королем Ричардом II Бордосским (6.01.1367, Бордо, Франция – 14.02.1400, замок Понтефракт, Англия). Сын не унаследовал военных и административных талантов своих знаменитых деда и отца, то зато стал покровителем художников, ученых, поэтов и артистов, а также завзятым книгочеем, собрав одну из лучших библиотек Европы той поры.

Спустя почти десять лет именно войска Эдуарда Черного Принца разгромили армию незаконнорожденного сына короля Кастилии Альфонсо XI Беспощадного Энрике (Генриха) II де Трастамара (Трастамарского) (1333, Севилья – 30.05.1379, Бургос, Кастилья), оспаривавшего кастильский торн у своего сводного (законного королевского сына) брата короля Педро I Жестокого (30.08.1334, Бургос, Кастилья – 22./23.03.1369, Монтьель, Кастилия) в жестокой битве при Наваретте (Нахере) на севере Испании 3 апреля 1367 г.

…Между прочим, прозвище испанского короля Педро I – Жестокий – в те очень жестокие времена, когда жестокость была нормой жизни, сполна характеризует этого европейского монарха. Лучше и не скажешь! К тому же, другими очень конкретными характеристиками Педро I Жестокого были «импульсивный», вероломный» и «недальновидный». Впрочем, было у него и совершенно другое прозвище – Справедливый, полученное им от купцов и торговцев, довольных его внутренней политикой…

Началось все с того, что у законного, но не популярного короля Педро I Жесткого попытался оспорить власть незаконный, но зато пользовавшийся симпатией у народа Энрике де Трастамара. Ему сильно подсобил папа римский Урбан V, провозгласивший по ряду причин крестовый поход против Педро. Потеряв трон, Педро вынужден был бежать к Черному Принцу в Бордо (Аквитания). Принц Уэльский счел для себя выгодным встать на сторону венценосного беглеца, рассчитывая сделать Кастилию своей союзницей в войне с французами. Присутствовала здесь и материальная заинтересованность. Таким образом, сложился союз английского принца с беглым кастильским монархом.

Тогда Черный Принц в последний раз продемонстрировал всем свое незаурядное полководческое дарование. Приглашенный Педро I Жестоким для борьбы с Энрике II, он столь стремительно перешел через Пиренеи в феврале 1367 г., что его противникам Энрике и помогавшему ему Бертрану дю Геклену со всем их франко-испанским воинством, безуспешно пытавшимся преградить ему путь через знаменитое Ронсевальское ущелье в долину Эбро, пришлось быстро ретироваться на юг.

… Между прочим , в самом начале той кампании произошел эпизод, ставший ключевым в знаменитом романе Артура Конан-Дойля «Белый отряд», когда небольшой отряд английских наемников под началом братьев Уильяма и Томаса Фелтонов попал под удар превосходящих сил врага. Горстка англо-гасконских рыцарей, лучников и копейщиков (не более 400 человек) оказалась один на один с 6-тысячным отрядом брата Энрике Трастамарского Тельо Кастильского графа де Кастанеда (1337 – 1370) и Арно д’Одрегема, отправленного в рейд на авангард Черного Принца и Педро Жестокого. Фелтоны оторвались от своего авангарда, рыская в поисках вражеских войск. Сначала Тельо с большим успехом стремительно налетел на вражеский авангард и столь же быстро исчез, пока потрепанный неприятель приходил в себя. На обратном пути они наткнулись на людей Фелтонов, в последовавшем бою при Ариньесе у спешенных наемников Фелтонов не было шансов выйти живыми: слишком велико было численное преимущество врага. Конные хинеты с дротиками не смогли подобраться к вражеским стрелкам, чей огневой вал держал их на дистанции, недостаточной для эффективного броска дротика. Но когда у английских лучников закончились стрелы, спешенные французские рыцари и испанские тяжеловооруженные всадники смогли окружить маленький отряд англичан и одолеть их в кровавой рукопашной схватке. Таким образом, незадолго до решающего сражения союзники дважды попали впросак в боях с франко-испанским отрядом Тельо Кастильского, что существенно повысило боевой дух последних и соответственно сказалось на настроении воинов Черного Принца и Педро Жестокого. «А la guerre comme a la guerre» («на войне как на войне»).

Нахера располагалась в долине реки Эбро на широкой открытой равнине, где стороны могли показать все свои лучшие стороны. Силы союзников превосходили войско принца Уэльского (по одним данным – 37 тыс. против почти 20 тыс.; по другим – чуть ли не 60 тыс. и соответственно 28 тыс.; современным исследователям кажутся более достоверными цифры из первого соотношения). В то же время, качественный состав французов и кастильцев, несмотря на все их разнообразие, все же уступал врагу в профессиональной подготовке и тактической выучке: 2 тыс. французских рыцарей и 5500 испанских, 4 тыс. легкой и средней андалузийской конницы (или хинеты-дротикометатели), 6 тыс. арбалетчиков и около 20 тыс. плохо организованных и слабовооруженных ополченцев против 10 тыс. рыцарей и 10 тыс. лучников с копейщиками и арбалетчиками у Черного Принца и Педро Жестокого.

Занимательно, но обе армии не могли считаться «национальными» в современном понимании этого слова. И та и другая состояли из представителей разных народов. У Энрике были как испанцы (в том числе рыцари из духовного ордена Калатравы) или рыцари спитальеры из представителей разных народов, так и наемные французские ветераны Столетней войны дю Геклена. У англичан собственно островитян с Туманного Альбиона было не более тысячи бойцов (400 рыцарей и 600 лучников брата принца Уэльского Джона Гонта). Все остальные – наемники с подвластных англичанам французских территорий, прежде всего из Нормандии и Аквитании, Гаскони, а также арагонцев и кастильцев; в том числе так называемые «белые отряды» или «бриганты» – профессиональные головорезы, сражавшиеся тому, кто им хорошо платил (скорее все же на столько – насколько им платили).

Перед битвой англичане традиционно для себя спешились. Авангардную линию возглавили младший брат принца Уэльского Джон Гонт (вояка крепкий, но звезд с неба не хватавший) и один из самых харизматичных английских вожаков после Черного Принца сэр Джон Чандос. По одним данным у них под началом были 3 тыс. тяжеловооруженных всадников при поддержке 3 тыс. лучников. По другим – весь союзный авангард насчитывал не более 3 тыс. воинов.

Всем им противостояли 2000 – 2500 спешенных французов самого Бертрана дю Геклена (пожалуй, самых опасных бойцов во всем союзном воинстве) и тяжеловооруженных испанцев маршала д’Одрегема. Среди последних было немало фанатичных рыцарей из военно-духовных орденов. Их прикрывали легкоконные застрельщики (хинеты-дротикометатели и даже пращники) и арбалетчики, чья подлинная численность нам неизвестна.

Главные силы обеих сторон встали позади. У англичан было три отряда, в каждом из которых поровну рыцарей и лучников. Левофланговый возглавлял Генри де Перси (10.11.1341 – 29.02.1408, Йорк, Англия). Центр Черный Принц взял на себя (при нем был и зачинщик всей «бузы» Педро Жестокий). Правый край поручили прославившемуся своей лихой атакой в тыл врагу под Пуатье Жану III де Грильи Капталю де Бюшу, Аманье IX д’Альбре и Жану II Горбуну д’Арманьяку. Испанцы по краям выставили хинетов, арбалетчиков и много тяжелой кавалерии. В центре у них расположились отборные силы – 1,5 тыс. тяжелых всадников. Если левым крылом руководили брат Энрике Тельо и великий приор ордена госпитальеров, правым – сенешаль Энрике, граф Дения и магистр военно-духовного ордена Калатравы. Численность противоборствующих этих отрядов противоборствующих сторон до конца не ясна: называются очень противоречивые цифры.

Противники выделили резервы: у англичан он насчитывал 3 тыс. гасконцев и других наемных тяжелых всадников вместе с таким же количеством лучников под началом короля Мальорки и графа д’Арманьяка; у испанцев – совершенно разномастное городское ополчение, вооруженное как попало!

… Между прочим , на поле сражения предстояло столкнуться трем разным тактическим приемам ведения боя! Испанцы, веками сражавшиеся с легкой мавританской (арабской) конницей, сильны были быстроногой конницей, идеально подходившей для действий на открытой местности, где была свобода маневра и можно было забрасывать врага дротиками, не вступая с врагом в ближний бой на мечах и копьях. Быстрый кавалерийский наскок – вот их излюбленный прием, в котором они чувствовали себя, как рыба в воде. Вполне понятно, что и защитное снаряжение испанцев было под стать их маневренному бою – легким и недостаточно прочным против мечей и копий. Кроме того, позиционные сражения между большими армиями в Испании почти не практиковались. Их союзники в битве при Нахере французы, пытаясь атаковать в лоб англичан, уже «досыта накушались» смертоносными ливнями их метких и скорострельных лучников. К тому же они быстро пришли к выводу, что идя в атаку верхом на своих боевых конях, они, как правило, остаются безлошадными: коварный враг в первую очередь стремится выбить из-под седоков их лошадей. Раненые кони становятся неуправляемыми, нарушают строй атакующих и вперед уже движется беспорядочная толпа, чья ударная масса оказывается в разы меньше, чем при правильном построении. Более того, туши сраженных на поле сражения лошадей превращались в дополнительное препятствие на пути следующей волны атакующих французских рыцарей, замедляя их ход и давая стрелкам неприятеля лучше прицеливаться и отправлять в цель еще больше стрел. Таким образом, французы вынуждены были ходить на врага в атаку пешими. Конечно, она становилась значительно медленнее, ее таранная сила пропадала, но зато каждый рыцарь превращался в менее крупную цель, не вносил столько неразберихи при ранении, а его доспехи, почти полностью защищавшие его фигуру, позволяли ему лучше угрожать врагу. Англичане были сильны непревзойденными стрелками из лука и по сути уповали только на их огневой вал, непреодолимый как для конницы, так и для пехоты неприятеля, только лишь если их не заставали врасплох, они заняли неудачную позицию либо у них слишком быстро закончились стрелы. Напомним, что даже если английская стрела не пробивала защитного доспеха, то ее скорость и масса при ударе о цель была такова, что равнялась силе удара тренированного боксера-тяжеловеса. Дальнейшие комментарии излишни.

Ход битвы был весьма похож на предыдущие противостояния французов и англичан. Пока хинеты-дротикометатели, подобно осиным роям, отвлекали передовых английских лучников, спешившийся франко-испанский рыцарский авангард дю Геклена и д’Одрегема схлестнулся с передовыми неприятельскими рыцарям и копейщиками и бился с ними очень достойно. Им даже удалось подвинуть неприятелей на 4 – 5 м назад (или, как тогда говорили, на длину копья), но англичане сумели стабилизовать свой фронт и ни на шаг не сдвинулись, отчаянно сражаясь врукопашную. Но когда английские стрелки прогнали своим смертоносным огнем с поля боя легконогую кастильскую кавалерию и к тому же рассеяли пехоту неприятеля, то ситуация стала меняться не в пользу войск Энрике де Трастамара.

… Между прочим , историки не исключают, что именно в противоборстве английских лучников и андалузских всадников-хинетов решился исход сражения. Последние проигнорировали советы Бертрана дю Геклена ни в коем случае не сближаться с фланговыми отрядами Черного Принца, чтобы английские лучники не смогли их достать, а лишь совершить глубокий охватывающий конный маневр, тем более что открытая равнину явно располагала к такому маневру. Таким образом они, по замыслу французского полководца, вынудили бы фланговые силы союзников сильно развернуться и Черному Принцу не удалось бы эффективно использовать их в ходе сражения. Но азартные андалузские конники-дротикометатели слишком сблизились и оказались под смертоносным огнем вражеских стрелков из лука и стали нести большие потери, так и не выполнив своей боевой задачи, сковать видимостью охватывающей атаки вражеских фланговых лучников. Черный Принц времени даром не терял и двинул в атаку крылья своих главных сил, благо хинеты на обоих флангах Энрике обратились в бегство, не выдержав смертоносного ливня английских стрел.

Фланговые отряды главных сил Черного Принца смогли обрушиться на главные силы Энрике с боков. Соотношение сил в кровавой сече в центре событий изменилось в пользу англичан. Все попытки тяжелой кавалерии кастильцев прорваться на выручку своим изнемогавшим в отчаянной потасовке собратьям по оружию останавливались смертоносным валом стрел чуть ли не 7 тыс. английских лучников. Преодолеть такое заграждение из лившегося с неба и по горизонтали дождя из стальных жал не под силу никаким воинам, даже бронированным рыцарям. Кастильцы стали не выдерживать психологически и покидать поле боя. После того как принц Уэльский закончил окружение отчаянно сопротивлявшихся главных сил неприятеля введением в дело своего собственного отряда, а король Мальорки на свой страх и риск врубился в левый бок врага, исход битвы был предрешен. Силы сражавшихся стали слишком неравны и оказавшимся во вражеском кольце французским рыцарям и их кастильским «коллегам по цеху» после ожесточенной рукопашной схватки пришлось сдаться в плен. Так, бравый дю Геклен в очередной раз за свою долгую военную биографию попал в плен к англичанам. На этот раз к сэру Джону Чандосу. Тот увез его в Англию, из которой французскому короля пришлось его выкупать за огромную сумму – 100 тыс. золотом!

… Кстати сказать , многие кастильцы попытались было покинуть поле сражения задолго до того, как его исход стал очевиден, но это не спасло их жизни. Англичане сумели их настичь и принялись резать, словно скот на скотобойне! Кому не перерезали горло либо не вспороли живот и выпустили кишки наружу, тому «посчастливилось» утонуть, пытаясь переправиться через реку Нахерилью, разрезавшую лежавшую у них в тылу Нахеру пополам.

Потери союзников во много превосходили неприятельские: порядка 7 тыс. убитыми, включая 400 французских рыцарей и 700 кастильских тяжеловооруженных всадников против сотни убитых у англичан (вероятно, это очень сильно заниженная цифра). Помимо дю Геклена в плен попали такие известные военачальники, как д’Одрегем и магистры орденов Сантьяго и Калатравы. Число раненых истории неизвестно. Вскоре после выигранной битвы Черный Принц рассорился с Педро из-за неуплаты последним за наемное войско, принесшее ему победу при Нахере и покинул его и Кастилию, оставив неблагодарного и злокозненного кастильца один на один с его проблемами. В дальнейшем судьба этих двух вояк не заладилась и, каждый по-своему покинул этот мир: одного зарезали, другой тихо и медленно угас в своей постели. Так бывает…

… Кстати, если верить одной весьма туманной легенде ( больше напоминающей некий средневековый триллер ), то именно с Черным Принцем и именно в Кастилии (часть современной Испании) случилось одно знаменательное событие, трагические последствия которого якобы сказывались на истории Англии в течение многих веков. Началось все с того, что кастильский король Педро Жестокий (или Зверь ) (30.08.1334 – 22.03.1369) подло зарезал в своем доме правителя Гранады мавританского принца Абу Саида, прибывшего к нему для мирных переговоров. Чванливый араб, желая поразить воображение кастильца, привез с собой свои сокровища – целый сундук алмазов, рубинов, изумрудов, сапфиров и рубинов, которые показал жадному и корыстному Педро. Хвастовство сыграло роковую роль в судьбе мавританского принца. Педро едва не задохнулся от зависти. Когда он брал очередной изумруд или алмаз, руки его дрожали. Последним оказался невиданный красоты рубин. Камень величиной в пол-ладони горел кровавым отсветом, властно притягивая взор кастильского короля. Жадный до чужого богатства, Педро решил во что бы то ни стало завладеть рубином. На рассвете, подкравшись к спящему Абу Саиду, Педро лично перерезал ему горло. Свиту принца «успокоила» охрана кастильского короля. Вскоре Педро Жестокий получил гневное послание от Черного Имама всех арабов. Оно гласило, что украденный Педро красный рубин невиданной величины и красоты (тогда его называли червленым яхонтом) отныне станет камнем-оборотнем. Кому-то, кто получит его по праву, он станет приносить Добро, а кому-то, кто завладеет неправедным путем (убийством, воровством и прочим) – только Зло. Педро Жестокий проклял имама с его грозным предостережением, но, будучи умным и очень осторожным человеком, все же решил избавиться от столь зловещего сокровища: недаром ведь покойный Абу Саид сам завладел им, убив для этого своего брата. Педро Зверь отдал роскошный камень Эдуарду Черному Принцу, который совсем недавно помог ему в борьбе с Энрике II Трастамарским, выиграв для него битву при Наваретте (Нахере). Тем более что грозный англичанин в ожидании обещанной награды уже две недели гостил у него в Толедо, опустошая винные погреба. Так он убил сразу двух зайцев: и лично Эдуарду заплатил, и сбыл с рук мавританский камень, на котором лежало вековое проклятье. Черному Принцу рубин величиной с куриное яйцо естественно пришелся по душе. Он не послушался советов своих оруженосцев, донесших ему, что сокровище это досталось Педро Зверю неправедным путем и на нем лежит проклятие Черного Имама. Так невиданной красоты и размера рубин оказался в Англии и очень скоро прозвище его нового владельца перешло и к огромному рубину. Проклятие Черного Имама, между прочим, вскоре сбылось: в отсутствии Черного Принца Педро Жестокому пришлось отстаивать свой престол в одиночку. Не обладая талантами Принца Уэльского и его превосходными лучниками, он вчистую проиграл битву при Сьюдад-Реале (Монтеле) своему сводному брату Энрике II Трастамарскому и был им же схвачен при попытке к бегству из осажденного замка Монтель и зарезан в шатре лю Геклена. Но Эдуард Черный Принц не обратил на это внимание. После своего испанского похода Черный Принц непонятно чем заболел и в 1776 г. скончался, а пр’оклятый рубин перекочевал по наследству к сыну Черного Принца будущему королю Англии Ричарду II Бордосскому (1377 – 1399). Но история «рубина Черный Принц» на этом не закончилась.

Продолжение ее весьма любопытно. Начнем с того, что эта главная достопримечательность британской короны, спустя века вставленная в центр переднего креста по приказу королевы Виктории I, на самом деле не рубин , а красная шпинель ! Впрочем, это тоже драгоценный камень, влияющий на судьбы его обладателей. А вот с перипетиями судьбы «рубина Черного Принца» мы познакомимся в битве при Азенкуре.

Скорее всего именно в Кастилии Черный Принц заразился какой-то тяжелой вялотекущей болезнью, в результате чего постепенно отошел от всяких дел и в депрессии скончался в Англии. С величайшими почестями принц Уэльский был похоронен по специальному решению парламента в Кентерберийском кафедральном соборе. Он был не только замечательным воином, но и весьма мудрым администратором, разумно управляя выделенной ему королем-отцом богатейшей Аквитанией. Именно ему приписывают славу одного из первых полководцев, введших униформу для войск.

Для истории военного искусства результат битвы под Пуатье и при Наваретте (как, впрочем, и при Креси) стал ярким примером идеальных условий для использования лучников против тяжеловооруженных рыцарей, причем как конных, так и пеших. Англичане снова заняли сугубо оборонительную позицию, а французы снова кинулись на них, подставляясь под хорошо выверенный массированный огонь их искусных лучников (все тот же, что и при Креси, шиловидный наконечник легко проникал не только между звеньев кольчуг, а его бронебойный собрат был столь же эффективнее против кованных лат). Мастерство валлийских стрелков из лука было столь высоким, что они ранили и убивали с большой дистанции неприятельских воинов в лица, не прикрытые забралами. Еще больше страдали от них французские кони, которые в ту пору были защищены броней не полностью, а только спереди. Взаимодействие лучников и спешенных рыцарей было отработано здорово: первые были так уверены в их могучей поддержке, что спокойно и методично расстреливали наступающего врага до последней стрелы, выпущенной чуть ли не в упор. Французское и испанское рыцарство, настроенное на ближний, рукопашный бой, психологически не выдерживало стального ливня с большой дистанции, убивающего и калечащего их боевых коней и тем более их самих!

И все же тяжеловооруженная рыцарская конница в уходящем XIV в. своих позиций на поле боя окончательно еще не сдала, хотя ее господство заметно пошатнулось. Дело в том, что к концу века ее защитное снаряжение достигло столь высокого уровня (рыцарь почти полностью оказался облачен в пластинчатые доспехи, а кони тоже не остались обойденными), что если валлийские лучники оказывались не в столь благоприятных условиях, как при Креси или Пуатье, а у вражеских рыцарей оказывались толковые военачальники, то стрелки из лука оказывались биты сноровистым и смекалистым неприятелем.

Так случилось под Ардре в 1351 г., когда валлийские стрелки сэра Джона Бошана оказались бессильны против одновременной атаки, как против лобовой конной атаки французских рыцарей, так и флангового и тылового охвата их позиций вражеской пехотой и спешенными рыцарями маршала Франции графа де Боже. Под Мороне в 1352, оказавшись в открытом поле правофланговые стрелки сэра Уолтера Бентли оказались загнаны рыцарской кавалерией Роже де Анжэ в лес, но их центр и левый фланг выстояли и общая победа оказалась за англичанами. Нечто похожее произошло под Кутантеном в 1356 г., когда англичанам пришлось самим идти в атаку и, она оказалась провальной: их лучники никак не повлияли на исход боя. В крупном сражении под Ножан-сюр-Сене в 1359 г. валлийцы с их луками не смогли остановить вражескую пехоту, которая, приняв на себя их смертоносный ливень стрел, отвлекла внимание от конных рыцарей, успевших обойти спешенных англичан и просто раздавить их конной массой.

23 марта 1357 г. в Бордо было подписано двухлетнее перемирие и вскоре после этого так называемая «Столетняя война» переходит в свою вторую фазу (1362 – 1399), когда Франция уверенно «отыгрывается». Англичане совершили немало «шевоше» – больших и малых (королевского сына Джона Гонта, сэра Роберта Ноулза и др. родовитых англичан), но в целом не столь удачных как раньше, теряя подвластные им территории, наемных солдат (порой половину состава отряда) и выдающихся военачальников, как например сэра Джона Чандоса, раненного Жаком де Сен-Мартеном копьем в лицо у ворот Люсака-ле-Шато (Пуату). Это стало возможным во многом благодаря мудрой военно-политической стратегии ее дофина Карла, 0.04.1364 ставшего королем Карлом V Мудрым (21.01.1338, Весенн, Франция – 16.09.1380, Бети-сюр-Мари, Франция), и его выдающегося сподвижника, самого успешного французского военачальника той поры Бертрана дю Геклена. После 1380 г. серьезных боев уже не происходило (французы старательно избегали риска прямого столкновения с англичанами, предпочитая подкарауливать их в засадах и ловушках) и вопрос о принадлежности французского престола тем или иным «фигурантам»-претендентам оставался открытым. Англия не признала себя побежденной. Требовалась новая война, чтобы решить вопрос о королевской власти во Франции окончательно. Придет время, придут новые герои, и они расставят все точки над «i»!

… Между прочим , в ходе Столетней войны наметился некий прогресс в вооружении и методах ведения боевых действий: начинается постепенно совершенствование артиллерии, без применения которой уже не обходится ни одна осада (а их было более чем достаточно); рыцари все лучше и плотнее заковываются в пластинчатые доспехи; все больше уделяется внимания конским доспехам, которые начинают закрывать лошадь в самых ее жизненно важным местах; все это снижает убойную силу стрелы большого английского лука; английские стрелки из лука, как правило, уже передвигаются с места на место верхом на лошади, тем самым становясь мобильнее и маневреннее. Правда, все эти модификации происходят медленно и малозаметно для невооруженного (непрофессионального) взгляда.

В конце XIV в. на Францию обрушились несчастья. Король Карл V Мудрый (1338 – 1380), сумевший-таки изменить ход так неудачно поначалу складывавшейся для французов Столетней войны») – в 1362 – 1399 гг. Франция уверенно отыгралась . В 1380 г. на престоле его сменил психически больной Карл VI Безумный (3.12.1368, Париж, Франция – 21.10.1422, Париж, Франция). Внесла свою черную лепту в ослабление королевской власти и королевская супруга Изабелла Баварская (1370, Мюнхен, Бавария – 24.09.1435, Париж, Франция), более известная под именем Изабо.

… Между прочим, Изабелла (Изабо) Баварская – одна из четырех роковых женщин, чья лепта в зачине, ходе и финале Столетней войны весьма велика. Так сложилось, что ее принято считать одной из самых мрачных фигур французского Средневековья. Жестокость и эгоизм, страсть к интригам, неуемное властолюбие и невероятная распущенность этой признанной модницы (но вовсе не красавицы, как это порой подается в литературе бульварного толка) вскоре приведут Францию к краю пропасти. Изабо выдали замуж за короля Карла VI Безумного по расчету: Франция нуждалась в поддержке ее влиятельного в Европе отца – герцога Штефана III Миролюбивого, герцога Баварского-Ингольштадтского. Поначалу она не интересовалась политикой, всецело отдаваясь придворным развлечениям, среди которых, по слухам, предпочтение отдавала эротическим утехам, благо сексуальный аппетит молодой королевы был столь велик, что одного лишь коронованного благоверного ей было мало, да и он особым рвением на брачном ложе не отличался. По причине приступов безумия супруга ей не раз приходилось становиться регентшей. Постепенно она втянулась в большую политику, и ей понравилось «рулить» Францией, вернее, тем, что от нее осталось после всех перипетий Столетней войны. Все попытки излечить мужа, как с помощью традиционной медицины, так и с помощью оккультных сил успеха не имели, и она забросила заботу о венценосном супруге. По слухам, Изабо была любовницей Людовика герцога Орлеанского и якобы родила он него Жанну Девственницу – будущую Жанну д’Арк.

Всеми этими неурядицами тут же воспользовались знатные сеньоры. Раздираемую распрями феодалов Францию от нового витка Столетней войны спасало только то, что и в Англии было неспокойно. Там разразилось крестьянское восстание под предводительством Уота Тайлера, а затем произошла перемена династии. На троне оказалась ветвь Плантагенетов – Ланкастеры, на чьем гербе красовалась красная роза. В Столетней войне наступила короткая передышка (хрупкий мир) длиною четверть века. Но и Франция не сумела воспользоваться трудностями Англии. Ее сиятельные господа, Жан Бесстрашный герцог Бургундский (28.05.1371, Рувр, Бургундия – 10.09.1419, Монтеро, Франция), отличившийся со знаком «минус» в исторической Никопольской битве 1396 г. с турками Баязида I Молниеносного, и брат французского короля Людовик Орлеанский (13.03.1372, Париж, Франция – 23.11.1407, Париж, Франция) разоряли целые княжества и, претендуя на первую роль в королевстве, поедом ели друг друга. По сути шла гражданская война. 23 ноября 1407 г. агенты герцога Бургундского зарезали герцога Людовика Орлеанского на Старой Храмовой улице, неподалеку от дворца Барбет его венценосной любовницы Изабо Баварской. (Пройдут годы и Судьба расплатится с ним звонкой монетой!) В ответ родственники и сторонники убитого – партия арманьяков (по имени возглавлявшего ее тестя покойного герцога графа Бернара д’Арманьяка; иначе их называли орлеанцами, либо партией Валуа или роялистами) – вступили в Париж. Но они недолго торжествовали. В 1411 г. Жан Бесстрашный герцог Бургундский, ставший к тому времени самым влиятельным человеком при французском дворе, намекнул английскому королю Генриху IV Болингброку (30.05/06.1366, замок Болингброк, Англия – 20.03.1413, Вестминстерское аббатство, Англия1366 – 1413), основателю династии Ланкастеров, что наступает время, удобное для возобновления войны, предложив при этом свою помощь.

С приходом 9 апреля 1413 г. к власти его сына над Европой навис призрак очередного раунда Столетней войны. Новый король Генрих V Монмут (9.08.1388, замок Монмут, Англия – 31.08.1422, Венсенн, Франция), или «Старина Гарри», как величали его простые англичане, был парень не промах: талантливый полководец и тонкий дипломат, он и сам видел, что настало время решительных военных действий. 27-летний Генрих V пользовался большой популярностью в войсках. Храбрец, он всегда сражался в первых рядах.

… Между прочим , еще будучи наследником престола, Генрих Монмут активно привлекался его отцом Генрихом IV Болингброком к управлению государством, в том числе к военным действиям. Так, усмиряя одно из восстаний против отца, 13-летний в ту пору Генрих не только показал недюжинные воинские задатки, чем напомнил своего знаменитого прадеда Эдуарда III, но получил ранение стрелой в лицо от меткого валлийского лучника. Принцу повезло: он выжил, но заметный шрам исказил черты его мужественного красивого лица. Более того, именно тогда Генрих на собственной шкуре по достоинству оценил высокое искусство валлийских лучников и всю мощь их знаменитых длинных луков. Став королем Англии, он решил продолжить дело своего прадеда, более полувека назад развязавшего войну за французский престол, и сплотить страну перед лицом векового врага. За счет кампании за границей он рассчитывал отвлечь внимание подданных от проблем в собственной стране, где началась почти вековая грызня между двумя ветвями дома Плантагенетов – Ланкастерами и Йорками («Алой и Белой розы») за английский трон. Правда, поначалу, он попытался действовать легитимным способом – попросил руки принцессы Екатерины Валуа, дочери французского короля Карла VI Безумного, но ему отказали, и тогда заговорили пушки. (Именно тогда пушки все чаще начинают басовито подавать свой голос, в первую очередь при осаде городов, крепостей и замков!) Претендуя на титул французского короля, Генрих вступил в борьбу за земли, которые, как он полагал, принадлежали ему по праву, – Нормандию, Аквитанию, Анжу, Турень, Пуату, Мен и Понтье – примерно половину Франции. В августе 1415 г. герольд английского короля вручил Карлу VI письмо, начинавшееся так: «Благородному принцу Карлу, нашему кузену и противнику во Франции – Генрих, божьей милостью король Англии и Франции». Такое послание означало, что он подготовился к войне и считает ее дальнейшую отсрочку под видом переговоров ненужной. Будучи способным политиком, Генрих прекрасно понимал, что непопулярный в английском обществе мир с Францией стал одним из истоков оппозиции. Дальнейшее оттягивание войны грозило ввергнуть Англию в состояние такой же феодальной анархии, какая царила в королевстве Карла VI. Тем более что совсем недавно при английском дворе был раскрыт заговор против него, составленный под предлогом незаконности власти Ланкастеров. (Напомним, что отец Генриха V Генрих IV Болингброк по сути узурпировал власть, свергнув в 1399 г. с престола сына знаменитого Эдуарда Черного Принца Ричарда II Бордосского и заточив его в темницу, где тот вскоре «благополучно» отдал богу душу!) Более того, ходили слухи, что заговорщики получили от французов деньги на убийство короля, чтобы так воспрепятствовать его высадке на побережье Франции.

Генрих V «перешел Рубикон», назначив вместо себя регентом Англии среднего брата герцога Бедфорда – талантливого полководца и умелого администратора – он покинул берега Туманного Альбиона, направившись на континент, где уже давно не скрещивалось английское и французское оружие. 14 августа 1415 г. отлично подготовленная и экипированная 10-тысячная английская армия (2 тыс. рыцарей и 8 тыс. лучников; численность сил тылового обеспечения неизвестна, зато в формулярном списке указано 65 артиллеристов) с большим артиллерийским парком (некоторые из пушек отличались внушительным калибром), высадилась на побережье Нормандии в устье Сены. Молодой король отличался предусмотрительностью, в том числе и по проблемам тылового обеспечения. В его армии были столь нужные на войне полевые хирурги, каменщики, вязальщики веревок, токари, столяры, кузнецы, мясники, пекари, кучера, маляры, кожевники, рыбаки, армейские священники и даже менестрели со скрипачами. Помимо боевых рыцарских коней, перевезли полевые кухни, пекарни, мельницы, шанцевый инструмент и большой набор разного рода запасных частей. Для всей экспедиции потребовалось не менее 1500 судов разного тоннажа. Английским флотом командовал дядя короля граф Дорсет.

… Кстати сказать, в отличие от французской, английская армия состояла преимущественно из профессиональных воинов, набранных на войну посредством системы воинских контрактов и специального отбора. Частично это было вызвано тем, что транспортные возможности английского флота были ограничены, поэтому на континент отправляли только лучших и проверенных воинов. Тяжелой кавалерии было немного. В том походе большая часть английских пехотинцев была вооружена длинным луком, неоднократно доказавшим свою высокую эффективность в многочисленных сражениях Столетней войны. Для поражения врага в тяжелых доспехах в ближнем бою у них имелось грозное оружие – кривые мечи-«фальшионы», боевые топоры и наполненные свинцом палицы, булавы, молоты на длинной ручке для забивания кольев палисада. Ими было удобно, оглушая врага, валить его с ног и брать в плен ради выкупа. Под Азенкуром большинство английских стрелков почти не имели доспехов. Более того, изнемогая от приступов кровавого поноса, вызванных скудным питанием и плохой водой, им пришлось сражаться со спущенными «шоссами» (штанами-чулками)! В общем, кто-то в бою для большей подвижности обнажается до пояса, английским лучникам «для простоты и быстроты отправления физиологических потребностей» пришлось обнажить «органы облегчения». В походе для придания войскам большей мобильности часть стрелков сажали на коней.

Третий этап в истории Столетней войны – с 1402 по 1428 гг., в ходе которого Франция снова чуть не лишилась государственной целостности – начался с осады порта Арфлер (севернее Шербура) – «ключа к Нормандии». Порт оказался отнюдь не легкой добычей: его защищали толстые стены, усиленные 26 башнями, а гарнизон города насчитывал 1000 воинов. Англичане активно использовали артиллерию самых крупных калибров, в том числе вели обстрел порта неким подобием современных зажигательных снарядов. Самая длительная бомбардировка продолжалась целые сутки. И все же, вопреки ожиданиям короля осада затянулась, и город капитулировал лишь 22 сентября. Английская армия понесла тяжелые потери от эпидемии дизентерии и была не в состоянии активно воевать на территории врага. Но весть о взятии Арфлера уже дошла до Парижа. В короткое время французы собрали в Руане крупные силы. Они хоть и не отличались высокой боеспособностью, но представляли угрозу своим внушительным числом для заметно ослабевших англичан, как численно, так и физически.

… Кстати сказать, французский король Карл VI Безумный попытался было возглавить армию для войны с Генрихом V. Престарелый герцог Беррийский Жан I Курносый (30.11.1340, Весенн, Франция – 15.0601416, Париж, Франция), участник битвы при Пуатье, помнил, чем закончилось командование армией его отцом, королем Иоанном II Добрым в далеком 1356 г. Тогда бестолково, но храбро сражавшийся король Иоанн II Добрый попал в плен и Франции пришлось платить за него огромный выкуп в 3 млн. золотых экю. Герцог отговорил королевский двор от такого шага: «лучше проиграть битву и спасти короля, чем потерять короля и проиграть битву!» Карл V из-за своей тяжелой душевной болезни не представлял особой ценности как правитель, но, пленив короля, его можно было ловко использовать в целях. В то же время, чтобы избежать кровопролития в столкновении двух армий, Генрих V вызвал на рыцарский поединок сына безумного французского короля дофина Карла. Победитель должен был получить в наследство французское королевство. Но дофин в ту пору был слишком юн для такого ответственного и смертельно опасного мероприятия и, естественно, оставил вызов без ответа. Прождав в Арфере 8 дней без ответа, английский король решил действовать.

Видя плачевное состояние оставшейся части войск (около 5 тыс. лучников и менее тысячи рыцарей; 900 рыцарей и 1200 стрелков пришлось оставить в гарнизоне Арфлера), 8 октября Генрих V направился в порт Кале. Там англичане рассчитывали переждать надвигавшуюся зиму и восстановиться от ран и болезней. В авангарде шли сэр Гилберт Амфревилл (18.10.1390, замок Харботл, Англия – 21.03.1421, Боже, Франция) и сэр Джон Корнуолл. Основные силы возглавлял сам король вместе со своим братом Хамфри Ланкастерским герцогом Глостером (3.10.1390 – 23.02.1447, Саффолк. Англия) и Джоном Холландом (18.03.1395 – 1447) – внуком, между прочим, знаменитой леди Джоанны Прекрасной Девы Кента от ее первого скандального брака с Томасом Холландом. Арьергардом командовал дядя короля Эдуард. 2-й герцог Йорк (1373 – 25.10.1415, Азенкур, Франция) вместе с графом Оксфордом.

Английского короля ждал маршрут, схожий с проделанным его знаменитым предком Эдуардом III 70 лет назад перед битвой при Креси. И вот теперь ослабленному болезнями войску правнука предстояло пройти 280 км за 8 дней – именно на столько у него было запасов пищи. Артиллерию и тяжелый обоз пришлось оставить. Генрих V ретировался, причем весьма быстро: даже лучники были посажены на лошадей и за день англичане успевали пройти не менее 30 км. Французы начали активное преследование английской армии, чтобы блокировать ее у реки Соммы и не допустить дальнейшее продвижение к спасительному Кале.

Поначалу французам сопутствовал успех: они вынудили английского короля повернуть на юг, и ему не удалось перейти Сомму вброд у Бланштака (Белое Пятно), как это ловко проделал много лет назад зачинщик Столетней войны его прадед – большой дока в искусном маневрировании. Французы заранее перекрыли все переправы через реку. Однако Генрих оказался достойным наследником военного дарования своего воинственного прадеда и сумел извернуться, переправиться через Сомму и продолжить движение на север.

… Между прочим, переправа правнука Эдуарда III Генриха V через Сомму чем-то была похожа на переправу его знаменитого прадеда через эту же реку в далеком 1346 г. Брод у Бланштака французы заранее перекрыли, но английские разведчики вовремя обнаружили два брода – у Войенна и Бетанкура. Сомма оказалась в этом месте слишком широка и пришлось даже наводить дамбы дабы избежать больших потерь. 200 лучников из авангарда сумели стремительно перейти на другой берег и уничтожить все французские дозоры, не дав им сообщить главным силам французского короля об английской переправе. Строительные работы заняли весь день. Было неспокойно, и заслоны из конных лучников для отражения возможного нападения французов стояли по обоим берегам. Переправа шла полдня. Ею руководил сам король вместе с двумя своими наиболее доверенными военачальниками. По одной из дамб на другой берег перешли боевые части, а по другой – обоз. Только в 7 вечера последний английский солдат перешел на другой берег.

Но 24 октября, когда до Кале оставалось всего лишь 60 км, у деревни Азенкур (тогда ее звали Аженкур) английскому воинству, поредевшему от болезней и потерь из-за мародерства в стычках с местным населением, перегородило с севера дорогу большое, сытое и полное сил французское войско. Его возглавлял опытный вояка, коннетабль (военный министр, главнокомандующий армией в отсутствии короля) Франции Карл (Шарль) д’Альбре (1369? – 1415) – ученик, между прочим, самого коннетабля Бертрана дю Геклена, сумевшего полвека назад отвоевать у англичан почти все потерянные было французские территории, и, кстати, сын знаменитого Арно-Аманье IX д’Альбре, воевавшего на стороне Черного Принца в битве при Наваретте в 1367 г.

Точно определить численность французских солдат, участвовавших в битве при Азенкуре невозможно. Оценки современников значительно разнятся, порой они сильно завышенные, так как хронисты скорее желали произвести впечатление на потомков и подчеркнуть значимость события, чем установить историческую правду. Большинство историков считает, что французов было в разы больше: порядка 25 тыс. [неизвестное количество рыцарей (меньшая часть – конная, большая – спешенная) с оруженосцами, 3 тыс. арбалетчиков, какое-то количество стрелков и прочей пехоты в виде ополченцев] против 5700 (750 рыцарей и 4950 лучников) боеспособных англичан. Но кое-кто полагает, что на самом деле обе армии были примерно равны – чуть ли не по 10 тыс. каждая, с преимуществом французов в рыцарской коннице и преимуществом англичан в лучниках. Так или иначе, но не менее 60% всей французской армии составляла тяжеловооруженная рыцарская конница. Остальные силы были представлены обученными пехотинцами, набранными из гарнизонов крупнейших французских городов и крепостей, наемниками из городов Северной Италии. Среди французских пехотинцев были как лучники, так и арбалетчики. Поскольку французы издревле отдавали большее предпочтение арбалету, то последних было больше. В основном это были наемные генуэзские арбалетчики. Немало было и призванных в армию рекрутов-простолюдинов, набранных среди крестьян Пикардии, Артуа, Нормандии и Шампани. Их снаряжение состояло из простой кожаной куртки, изредка – кожаного или металлического шлема. Вооружение – из различных модификаций сельскохозяйственных орудий, специально переделанных для рукопашного боя, примитивных мечей и коротких луков. Эти вчерашние крестьяне, лишенные профессионального оружия воина, не получившие хорошей военной подготовки (все это снижало опасность крестьянского мятежа против знати), были малополезны на полях сражений. Они были неэффективны против тяжелой конницы противника и неспособны к сложным маневрам. Все это давало французским рыцарям основания презирать свою пехоту и не видеть смысла в ее применении. Чаще всего их использовали в больших неповоротливых построениях для задержки противника. Отсутствие дисциплины и неповоротливость подобных примитивных феодальных построений не оставляла полководцам шансов для проведения сложных маневров. Имелась у французов и артиллерия, но ее было немного (несколько примитивных пушек), в предстоящей битве ее не применяли.

… Между прочим, на подходе к Азенкуру 15 октября в окрестностях замка Бову-на-Оре с усталой и голодной английской армией случился большой курьез. Местный управляющий обеспечил англичан выпивкой в таком объеме, что сам король поспешил отдать суровый приказ о немедленном прекращении ее выдачи. Когда кто-то из командиров попытался заступиться за испытывавших жажду в крепких напитках своих подчиненных – «они-де всего лишь наполняют вином бутыли, а пить будут только после победы» – то услышал в ответ грозный королевский рык: «Это действительно бутыли! Они превращают свои желудки в бутыли и пьянеют без меры». Всем известно пристрастие британских Томми времен герцога Веллингтона к выпивке. Не были исключением и их далекие предки – средневековые Джонни и Томми с Диками и Биллами.

На помощь главным силам французов с севера спешил со своим войском младший брат герцога Бургундского – Антуан герцог Брабанта (1384 – 1415). Но весь день шел проливной дождь, близился вечер, и оба командующих предпочли дождаться утра следующего дня.

… Кстати , накануне битвы Генрих V, прекрасно понимая, что его усталым и изнуренным дизентерией солдатам будет очень тяжело выстоять против численно превосходящего врага, вступил с ним в переговоры. Он предложил французам вернуть захваченный Арфлер и всех пленников за право прохода в Кале. Но французы выдвинули неприемлемое встречное условие – полный отказ Генриха V от притязаний на корону Франции. На это он пойти не мог, и сторонам предстояло сойтись в ожесточенной сече.

Ночь перед боем Генрих V провел в деревне Мезонсель, а французское командование – в Рюиссовилле.

… Кстати сказать, накануне битвы англичане отдыхали в полной тишине: все понимали, что бой будет тяжелым и голодные, изнуренные поносом воины спокойно готовились отдать все оставшиеся силы для победы. А вот французы всю ночь колобродили: знать возбужденно спорила, кто должен пленить «мальчишку-сорванца Гарри» и «как» его лучше привезти в Париж? Шум, гам и ругань продолжались всю ночь. Только к утру решили вопрос со средством транспортировки – разбитую крестьянскую телегу вымазали навозом и выложили мокрой от конской мочи соломой. В общем, развлекались ребята по полной программе. На следующий день противникам воздалось по заслугам.

Место благоприятствовало оборонительному бою, столь любимому английскими лучниками. Густые леса, растущие по обеим сторонам дороги, образовали теснину – своего рода тоннель с входом 900 м шириной и таким же выходом. В середине она заметно понижалась и сужалась до 500 м. Благодаря этому уклону обе армии отчетливо видели друг друга. Земля по обеим сторонам дороги была вспахана и засеяна озимой пшеницей. Постоянные октябрьские дожди превратили ее в море липкой грязи. Англичане были истощены длительным переходом, недостатком провианта и болезнями, их боевой дух был не на высоте. Но Генрих V понимал, что он вынужден вступить в бой, чтобы получить возможность отвести армию в Кале и одновременно не допустить пополнение французских войск находящимися в пути подкреплениями.

Враг был лучше вооружен, кроме того, он численно превосходил изголодавшееся и измотанное дизентерией английское войско. После оглушительных фиаско под Креси в 1346 г. и Пуатье в 1356 г. обескураженные французы пошли по пути наращивания защитного снаряжения своей главной ударной силы – рыцарской конницы. Повышая ее бронирование, французы рассчитывали свести нет огневое преимущество превосходных английских лучников. Под Азенкуром основная часть армии французов состояла из рыцарей в полностью кованых доспехах на конях, покрытых пластинчатыми латами.

… Между прочим , плавное совершенствование рыцарского, так называемого «белого доспеха», состоявшего из больших пластин, где лишь сочленения прикрывались подвижными небольшими пластинами, началось еще в середине XIV в., после двух громких фиаско французских рыцарей при Креси и Пуатье. После Азенкура были сделаны очередные поправки и вскоре «белый доспех» стал столь прочен, что рыцари той поры стали не уязвимыми для холодного и метательного оружия врага. Даже появившееся огнестрельное оружие еще долго не могло пробить этот вид рыцарских доспехов, оставляя на его поверхности лишь вмятины. Закованный с головы до ног в первоклассную броню рыцарь представлял смертоносную машину на поле боя. Такое усиление рыцарской брони привело к необходимости не пробивать доспехи, а наносить раздробляющие удары. Особую популярность приобретают не только булавы и боевые топоры, но и шестоперы с чеканами и перначами (клевцами) на длинных и мощных рукоятках. Три последних вида оружия совмещали силу амплитудного удара с колющим действием узкого граненого острия. Навершия тех же самых чеканов формой напоминали клюв птицы, за что их называли «клюв попугая».

По плану своих командующих – коннетабля Карла д’Альбре и его заместителя маршала Жана II ле Менгра Бусико (ок. 1366, Тур, Франция – 21.06.1421, Йоркшир, Англия), того самого, что долго и с переменным успехом воевал с турецким султаном Баязидом I Молниеносным – знавших о плачевном состоянии вражеской армии, французы собирались занять оборонительную позицию. Тем самым они рассчитывали вынудить англичан отказаться от столь часто приносившей им успех защиты выгодной позиции лучниками, копейщиками и спешенными рыцарями. Они хотели заставить врага самого идти в атаку: последнего поджимало время и острая нехватка снабжения, тогда как французы ни в чем не испытывали недостатка, к тому же были более подвижны. Они могли ждать, а англичане – нет.

Но все карты им спутал горячий и амбициозный племянник короля юный герцог Карл Орлеанский, по прозвищу Поэт (1394, дворец Сен-Поль, Париж – 24.11.1465, Амбруаз, Франция) и другой принц крови – Иоанн I Мудрый герцог д’Алансон (12.06.1385, Жюльен, Франция – 25.10.1415, Азенкур, Франция). Поддерживаемые другими принцами крови, они настояли на лобовой атаке малочисленного и утомленного долгим маршем врага. Со стороны французов (с севера) поле было шире и их боевой порядок был протяженнее, а поскольку их было больше, то и глубже. Они выстроились в 3 линии, в каждой из которых было по 6 рядов. На тесном пространстве, зажатом между лесами, французы были вынуждены встать исключительно плотно. Впереди стояли спешенные тяжеловооруженные рыцари. Подогреваемые жаждой мести за своих отцов и дедов, погибших в предыдущих битвах с англичанами, они настояли, что вступят в бой в первых рядах боевого порядка. Их аргументы были исключительно весомы! Во-первых, крестьяне и горожане (чернь, из которой набирались пехота и стрелки) не имели права первыми вступать в битву – это было не по-рыцарски. Во-вторых, рыцари были одеты в золото, серебро и бархат, а стрелки были одеты очень скромно, так что красота рыцарского войска могла бы быть испорчена. Впереди встали и маршал Бусико, и коннетабль д’Альбре, и герцог Орлеанский, лишив французскую армию оперативного командования. Все арбалетчики и стрелки, которые первоначально должны были противодействовать английским лучникам, прикрывая своих рыцарей огнем с фронта, по новой диспозиции, оказались отодвинуты в тыл первой () линии. На флангах этой линии расположились два отдельных отряда тяжеловооруженных всадников: слева – от 1000 до 1600 человек и от 200 до 800 – справа. До вмешательства в расстановку сил принцев крови этим конным отрядам предписывалось атаковать лучников врага и лишить его огневой мощи. Во второй линии расположились рыцари д’Алансона, тоже спешенные – примерно столько же, сколько и в первой линии. И только в тылу у них – в третьей линии – встали рыцари в своей традиционной ипостаси, т.е. верхом на конях.

… Кстати сказать , не секрет, что эффективность рыцарской конницы на поле боя во многом зависела от качества лошадей! Хороший боевой конь во все времена стоил больших денег. Обычно стоимость коня обходилась рыцарю в половину той суммы, что он затрачивал на свое остальное военное снаряжение. Стремясь хоть как-то обезопасить своих боевых коней от смертоносных стрел английских лучников, в первую очередь целенаправленно выбивавших лошадей атаковавших их рыцарей, французы улучшили их защиту. Все большее распространение получают конские доспехи, прикрывавшие грудь, голову, шею, бока и круп лошади. Это хоть и сказалось на скорости передвижения животных, но повышение защиты позволило большему их количеству достигать вражеских порядков. Если до XIV в. конский доспех в основном ограничивался стеганой либо кольчужной попоной, то после печальных уроков Креси и Пуатье, все чаще стали применяться стальные конские налобники. А с 1360 г. в ход пошли и подвижные железные пластины для защиты конской шеи. Начиная с 1400 г. грудь коня стал прикрывать латный нагрудник. Чуть позже стали использовать еще и накрупник из железных пластин. К концу Столетней войны, т.е. к середине XV в., конский доспех сформировался окончательно. Все это привело к тому, что общая тяжесть конских доспехов и вес закованного в латы с головы до ног рыцаря оказались не под силу обычным коням. Они уже не могли активно двигаться и послушно выполнять команды, имея такой дополнительный вес. Только с выведением скрещенной породы арабского скакуна и рейнского тяжеловоза рыцарская конница снова смогла скакать по полям сражений средневековой Европы. Интересно, что основными центрами селекции пригодных для рыцарей лошадей стали монастыри. Особой резвости от рыцарского коня XV в. уже не требовалось. Главным стали рост и вес боевого коня. Чем массивнее и тяжелее был конь, тем больше было шансов у рыцаря одержать победу над себе подобным. В таранно-копейном бою более тяжелый конь сшибал с ног более легкого. Плотный строй полностью закованных в броню рыцарей, сидящих на конях-тяжеловесах, также покрытых броней, во время атаки просто сметал врага. Главным недостатком боевых коней было то, что, потеряв всадника, они, как правило, прекращали атаку и убегали с поля боя. Прежде чем лошадь становилась настоящим боевым конем, она обязательно проходила специальную подготовку. Обучение было очень серьезным, так как от навыков коня и уровня его подготовки напрямую зависела жизнь седока. Плохо обученный конь мог во время боя сбросить всадника, или, не подчинившись команде, понестись туда, где седока ожидала неминуемая смерть. Выпускались специальные «учебники» по правильной дрессировке боевых коней. Их обучали бить врага копытами, резко разворачиваться в движении и на месте, мгновенно останавливаться и срываться с места в любой аллюр, преодолевать разные препятствия и пятиться задом. Отлично обученный конь служил незаменимым помощником своему хозяину в бою. Он поднимался на дыбы (делал «леваду»), и всадник мог разить вражескую пехоту направо и налево. Стоя на задних ногах, конь мог совершить 3 – 4 прыжка вперед (сделать «курбет») и тем самым разорвать кольцо окруживших его пехотинцев. Прыжками, вырываясь из вражеского кольца, конь обязательно сильно бил копытами, находясь еще в воздухе (совершал «каприолу») , нередко калеча и убивая зазевавшихся пехотинцев неприятеля. (Удар копытом бывал смертелен.) Приземлившийся после «каприолы» конь тут же разворачивался (совершал «пируэт») и кидался в образовавшуюся брешь. Боевой конь был обучен сбивать с ног и затаптывать пехоту врага. Обычно он редко промахивался, так как инстинктивно старался не подставлять под удар свои бока, а таранить его закованной грудью, тем самым уменьшая возможность получить рану спереди. Остановить несущегося коня пехотинцу было очень трудно даже жестко выставленными вперед копьями, так как набравшее таранную скорость смертельно раненное животное своей массой по инерции все равно давило пехоту либо, поверженное, еще билось в конвульсиях, калеча ее копытами. Бесстрашно идти на выставленное против него древковое оружие могли только специальное выведенные породы боевых рыцарских коней, таких же агрессивных и храбрых, не боящихся боли, как бойцовские псы. Для этого их с малолетства тренировали с помощью тупых копей, мечей и стрел. Отбирали только тех, которые при возникновении опасности не бежали от нее ( это свойственно всем копытным), а самим стремились атаковать врага, упреждая его! Они не боялись оружия и крови! Так выводилась порода коней-человеконенавистников, недоверчивых ко всем, кроме своего хозяина. Они были приучены не сворачивать в сторону ни при каких обстоятельствах. Для них было «делом принципа» раздавить тех, кто стоял у них на пути. Чем больше была масса коня, тем больше было у него шансов разорвать сомкнутый строй вражеской пехоты, ощетинившейся частоколом копий. Особо ценились кони весом под тонну. (Своего рода «тяжелые танки»!) Для такого гиганта любые двуногие (пехота врага), смеющие ему грозить, лишь раздражали его и он сам стремился раздавить их. С этой целью под рыцарского коня подбирали именно жеребцов. Они не только были больше кобыл, но и менее возбудимы, более «принципиальны», готовы к «драке», стремились идти на пролом, если им не уступали дороги и угрожали оружием. Недаром один конный рыцарь на полях сражений той поры приравнивался к 10 пехотинцам.

Спешивая перед атакой большую часть своих рыцарей, французы опять наступили на грабли 60-летней давности. Тогда, в 1356 г. при Пуатье, малоподвижные и неуклюжие пешие рыцарские отряды французов оказались расстреляны английскими лучниками. Вот и теперь спешенным рыцарям предстояло добраться под их прицельным огнем до вражеских позиций, причем по свежевспаханному и мокрому от недавнего ливня полю! И только потом вступить с ближний бой с англичанами, в котором французские рыцари рассчитывали на свое преимущество в живой силе и на индивидуальное мастерство.

Тысячи воинов, главным образом прислуга и простолюдины, находились в арьергарде французской армии и не участвовали в битве, поскольку командование неохотно полагалось на них в предстоящем сражении.

В отличие от чванливых французских нобилей, англичане очень продуманно расположили свои небольшие силы на узкой полоске земли (на южной окраине теснины), ограниченной лесным массивом. В левом лесу скрывалась деревушка Азенкур, а в правом – деревня Трамкур. Если французы снова хотели попытать счастья в рыцарской атаке, то англичане, как и прежде, делали ставку на непревзойденное искусство своих лучников. Генрих V воспользовался победоносным опытом своего прадеда Эдуарда III и разместил свои главные силы в порядке, в чем-то сходном с построением англичан при Креси. Король выстроил свои войска в линию по четыре шеренги, растянув их от одной кромки леса до другой. При этом вся линия была разделена на 3 крупных отряда копейщиков и спешенных рыцарей со специально укороченными, но тяжелыми рыцарскими копьями, которые стояли по четверо на ярд.

Правым командовал 42-летний кузен короля Эдуард герцог Йоркский, центральным – сам король, а левым – пожилой уже граф Кэймос (Кемойз). Своего младшего брата Хамфри – 16 летнего герцога Глостера – он оставил при себе охранять крест Св. Георгия (английское знамя той поры).

…Кстати сказать, главная воинская хоругвь королевских французских войск – легендарная Орифламма – в последний раз оказалась во французских войсках именно в печально памятный для всей Франции день сражения при Азенкуре.

Места стыков этих отрядов прикрывали полые клинья лучников – всего ок. 1850 стрелков. В целом, как и при Креси, получилось что-то типа бороны с V-образными лезвиями (клинья) в сторону врага. По краям, выдвинувшись вперед метров на 100, неглубокими полумесяцами стояли основные силы лучников – отряды из 5 – 7 рядов (по 7 человек на ярд) в каждом, всего ок. 3100 стрелков. На их искусство создавать непреодолимый, заградительный огневой вал из стальных жал, несущих смерть и увечье, причем как по горизонтали, так и по параболе, делалась главная ставка. За лучников отвечал многоопытный вояка, 58-летний сэр Томас Эрпингем (1357 – 27.06.1428). Выдвигаясь вперед по команде, лучники Эрпингема могли эффективно вести перекрестный огонь по наступающему противнику.

… Между прочим , Эрпингем был легендарной личностью: бывшим оруженосцем сына Эдуарда III воинственного Джона Гонта, человеком, захватившим по приказу своего господина Генриха IV Болингброка короля Ричарда II Бордосского и доставившим его в темницу, где тот вскоре скончался.

Свои позиции они могли укрепить палисадом из нескольких V-образных рядов (в виде полых треугольников) деревянных кольев (ок. 180 см длины), вбитых в землю на уровне конской груди под острым углом к противнику. (Кое-кто из исследователей не исключает, что колья могли втыкаться в землю по-разному: спереди – остриями к себе или внутрь, а позади – в сторону врага, тем самым как бы заманивая конного врага на смертоносные острия кольев.) Расположенные в шахматном порядке, они перекрывали друг друга, но сами лучники могли свободно передвигаться среди этого палисада (полых треугольников). А вот вражеская кавалерия, идя галопом, напарывалась на преграду. Впрочем, отнюдь не все историки согласны с наличием именно такого треугольного палисада на оборонительных позициях англичан.

… Между прочим, кое-кто из историков не исключает, что оборонительные сооружения в виде палисада из кольев перед своими позициями англичане могли позаимствовать у турок! В 1396 г. под Никополем, османские лучники удачно использовали деревянные колья для обороны от франко-бургундской конницы. Ходили слухи, что английский король Генрих V мог почерпнуть информацию о подобном палисаде то ли из воспоминаний французского маршала Бусико – ветерана событий 20-летней давности, побывавшего в плену у турок и чудом оставшегося в живых, то ли от герцога Йоркского. Впрочем, подобные палисады были известны английским стрелкам из лука еще и во времена Креси и Пуатье, где они хорошо послужили им против французских рыцарей, как конных, так и пеших.

В резерве, позади флангов встали два небольших рыцарских отряда, это был мобильный резерв, поскольку они были конными. В тылу – в полутора километрах от боевых позиций – разместился английский лагерь и обоз, который защищать было почти некому: все силы были брошены на боевые позиции, в частности на максимально усиленные лучниками фланги. Конечно, это был большой риск, но недостаток людских ресурсов заставил Генриха V пойти на него! «Кто не рискует – тот не пьет шампанское!»

В целом построение англичан было очень удачным: узкое пространство и глубокая грязь недавно вспаханного и засеянного озимыми поля сильно затрудняли маневренность и скорость французской конницы.

Утро в день битвы (25 октября) было холодное. Ночью шел дождь, и воздух был очень сырой. Противники бездействовали. Наступать англичане не собирались, но и французы тоже не спешили идти вперед. Отнюдь не бездарный коннетабль д’Альбре явно уповал на юношескую горячность венценосного визави. Тот действительно был очень молод, но не по годам хладнокровен и расчетлив: в его расклад ни при каких обстоятельствах не входило нападать первым. Он предпочитал «ждать своего часа».

Но вот прошло несколько часов, а войска так и стояли друг против друга.

… Между прочим , рассказывали, что перед боем английский король Генрих V причастился и на маленьком пони объехал войска, в то время как его боевого коня сзади вел паж. Король напомнил всем, что он прибыл во Францию за тем, что ему полагалось по закону – за наследством. Свое потрепанное переходом и болезнями воинство он «обрадовал» любопытной новостью. Французы грозят: если английские рыцари будут захвачены в плен, то их отпустят лишь за большой выкуп, а вот ненавистных им лучников ждет гораздо худшая участь. Каждому взятому в плен английскому стрелку отрубят три пальца на правой руке! Вот так просто и наглядно английский король настроил своих воинов на смертельный бой.

Первыми (примерно в 11 ч) пришли в движение все же англичане. Генрих знал, что вот-вот может появиться со своими силами герцог Брабантский. Будучи даровитым полководцем с задатками не только тактика, но и стратега, он решил, что пора брать инициативу в свои руки и спровоцировать врага на атаку до подхода к нему нежелательных для англичан подкреплений, тем самым еще больше увеличивших было численное превосходство французов либо даже атаковавших его малочисленные силы с тыла.

Для этого английское воинство предельно осторожно продвинулось вперед на 3/4 километра – в самое узкое место поля (не более 500 м в ширину), на расстояние максимального выстрела из лука. Босые лучники – так им было легче передвигаться по грязной жиже и находить точку опоры для стрельбы на пахоте – проделали все очень быстро. Они вырвали колья палисада, за которыми ощущали себя в большей безопасности, и тут же быстро вкопали их в землю на новой позиции. Затем воткнули стрелы перед собой в землю: как для удобства пользования, так и для занесения с грязью в рану врага смертоносных бактерий! Пока они это совершали, их спешенные рыцари в несколько приемов медленно продвинулись за ними по раскисшей от дождя пашне, строго соблюдая (насколько это было возможно в жидкой грязи) стройность боевых порядков.

… Кстати сказать , в Средние века выжить после получения ранения на поле боя было весьма проблематично. Ампутировать конечность не было большой проблемой: для снятия боли использовали алкоголь, опиум и мандрагору. Но при операции ни инструменты, ни руки не подвергались обязательной стерилизации, они даже не мыли. Именно поэтому большую опасность представляли бактерии, попадавшие в кровь больного. Основным лечебным бальзамом считался яичный желток. Кровотечение останавливали простейшим способом – прижиганием раскаленным железом. Наибольшую опасность представляли стрелы из лука, которые до выстрела лучники специально втыкали в землю перед собой для убыстрения процесса заражения. На наконечниках оставалась грязь, которая оказывалась в ране вместе с обрывками одежды. Раны в живот обычно оказывались смертельными. Попытки лечить такие раны очень редко оказывались удачными. Любой порез в кишках приводил к вытеканию их содержимого и попаданию в брюшные пазухи и начинался перитонит, в результате летальный исход был обеспечен.

Несмотря на заведомо оборонительный характер своей тактики, английский король, видя полную длительную бездеятельность врага, рискнул у него на виду на этот смелый маневр, улучшивший его и без того отменную позицию. Это мог себе позволить только очень уверенный в своих силах полководец, каким безусловно был Генрих V Монмут – один из главных героев в английской истории.

Если бы французы атаковали противника до того, как лучники успели переоборудовать свои позиции, то нападение врага могло иметь катастрофические последствия для англичан, что и было наглядно продемонстрировано спустя годы в схожей ситуации – уже в «эпоху» достославной Жанны д’Арк – в битве при Патэ в 1429 г. Однако то ли выдвижение англичан вперед ускользнуло из поля зрения французского командования, то ли еще что-то (самоуверенность французского рыцарства – «мы и так разгромим врага!»), но свой шанс оно упустило.

Тем временем английские стрелки открыли «беспокоящий огонь» по врагу. Очень большого урона он не причинил – стрельба велась на предельной дистанции, но беспорядок в передние ряды первой линии неприятеля, все же, внес. Именно на это и рассчитывал английский король. К тому же отодвинутые назад арбалетчики и стрелки французов ничем не могли помочь братьям по оружию. Даже навесная (по параболе) стрельба поверх своих рядов была бесполезна: они были за дистанцией реального поражения неприятеля. Не подавив английских лучников, рассчитывать на победу над англичанами не приходилось.

Французы оказались перед умело поставленной им врагом дилеммой: либо немедленно ответить неприятелю атакой, либо тупо стоять под вражеским огнем до сумерек. Думать надо было быстро: французы во все времена не отличались особой стойкостью в обороне и их командование, зная эту «слабость», выбрало атаку. Тем более что более сдерживать своих рвущихся в атаку непокорных, амбициозных баронов, которые «ничего не забыли и ничему (на примерах, Креси и Пуатье) так и не научились», коннетаблю Франции уже не удавалось. Раззадоренная англичанами, стоявшая на флангах французская кавалерия, несмотря на отсутствие элементарного порядка и значительного недобора в своих рядах (многие рыцари от безделья разбрелись по местности или же кормили своих коней и в отрядах было не более 150 всадников в каждом) пришла в движение. Следом за ней в центре медленно двинулась вперед и пешая «фаланга» французских рыцарей с арбалетчиками в тылу. Это решение оказалось ошибочным. Рыцарские доспехи конструировались так, что облаченный в них человек мог двигаться достаточно свободно – поворачивать торс, наклоняться, сгибаться в седле, даже править боевым конем, но не идти в них пешком! Но приказ отдан, и спешенные французские рыцари двинулись навстречу врагу и гибели!

Фланговые атаки французской конницы ее получились! Во-первых, сказалась слабая дисциплина. Во-вторых, особенности местности не позволяли обойти англичан с флангов. В-третьих, раскисшая от ночного дождя пахота, серьезно замедляла скорость лошадей и тем, досталось больше стрел по мере приближения к вражеским лучникам, чем если бы они неслись галопом. Часть конных французов полегли под обстрелом еще на подходе к английским позициям. Тучи стрел, пущенных в упор, обрушился на тех, кому «посчастливилось» прорваться дальше. Всадники, с трудом доскакавшие сквозь град стрел до вражеского палисада, губили своих коней о колья и дружно выставленные английские копья.

Вылетая из седел в грязь, храбрые французы беспомощно барахтались прямо под ногами у англичан. Последние, словно профессиональные мясники, ловко добивали их в уязвимые места. У рыцаря в пластинчатых доспехах ими были смотровые щели в забралах, горло, подмышки, локтевые сгибы и подколенные впадины, основания стоп и обратная сторона кистей. Эти уязвимые части тела защищались кольчугой, кольца которой были бессильны против колющих ударов тонких трехгранных кинжалов.

И только тех, кто отличался богатыми доспехами, англичане тащили в тыл ради будущего выкупа.

Французам удалось добиться некоторого успеха только на правом фланге английской обороны, где колья очень плохо держались в размокшей пашне и многие из них уже упали. Но и здесь их лихая атака вскоре была отражена и они обратили тыл. При этом остатки скачущих назад всадников и лошадей без своих седоков, вызвали большой беспорядок в рядах своих спешенных рыцарей, медленно шедших следом за кавалерией на английские позиции во главе с самими – коннетаблем д’Альбре, маршалом Бусико и герцогом Орлеанским. Разгром их кавалерии – один только жуткий вид израненных стрелами лошадей, ставших неуправляемыми – никак не мог поднять их настроения. Однако рыцари, несмотря ни на что, продолжили идти вперед, так как рыцарская честь обязывала их скрестить оружие с противником.

Английские лучники, выдвинувшиеся вперед по флангам, прицельно били французских рыцарей с трех сторон: с боков и даже с тыла. Наступавшие французы инстинктивно смещались к центру, сбиваясь в плотную толпу – прекрасную цель для вражеских стрел. К этому неуклюжему «маневру» их вынуждали и естественные границы поля боя – два лесных массива сужались в центре – и французские рыцари все больше и больше «смыкали свои ряды».

Под градом английских стрел французским воинам в тяжелых доспехах приходилось пройти расстояние в 300 шагов, прежде чем вступить в рукопашную схватку. Плохо обстояло дело у французов и с видимостью. Боясь попадания стрел в наиболее уязвимые части своей брони – щели для глаз и рта, рыцари, вынуждены были склонять головы и закрывать их щитами. Продвижение вперед затруднялось и сильной грязью, в которой по щиколотку (либо по колено) вязли ноги тяжеловооруженных воинов. Более того, рыцари страдали от жары и недостатка кислорода в душных и тяжелых доспехах, конструкция модных в ту пору конических шлемов с по-собачьи заостренными «мордами» и вовсе оставляла лишь небольшие щели для глаз и дыхания. Рыцари быстро утомлялись в своей почти сплошной броне и утрачивали боевой порыв. Кое-кто и вовсе не выдерживал и бессильно валился с ног в размокшую пахоту. Встать на ноги без посторонней помощи он уже не мог и бессильно барахтался в грязи, как жук, перевернутый на спину.

Смертоносный дождь английских стрел заставил почти всех французских арбалетчиков и стрелков либо отстать, либо просто отступить. Последние 100 м доблестное французское рыцарство тащилось вперед под непрекращающимся ливнем английских стрел. Если на дальней дистанции стрелы не причиняли закованным в лучшую броню Европы воинам особого вреда, то с сокращением расстояния между противниками бронебойные наконечники из закаленной стали пробивали даже самые прочные французские пластинчатые латы.

… Между прочим, в сражении при Азенкуре английские лучники, соревнуясь между собой, делали на своих луках небольшие зарубки после каждого пораженного врага.

И все же французы, меся грязь, добрели до вражеских позиций и даже вступили в ближний бой со свежими силами английских рыцарей. Последние, понимая, что им предстоит сражаться в пахотной жиже, заранее облегчили свои доспехи, предпочитая орудовать против хорошо защищенного доспехами врага столь грозным в ближнем бою ударно-оглушающим оружием – секирами, шестоперами, булавами, чеканами, клевцами и «утренними звездами».

… Кстати сказать , мечи, как известно, были хороши в бою, когда надо было изрубить в куски почти или вовсе не защищенного доспехами лучника. Но их острия оказывались действительно эффективными против полностью одоспешенного рыцаря, только если он подставит слабо прикрытую подмышку или поднимет забрало. (Глухие рыцарские шлемы казались рыцарям слишком неудобными и душными, излишне ограничивавшими обзор; порой они сражались с поднятыми забралами либо вовсе без них.) Как результат все большее применение в Столетней войне находило оружие ударное – палицы, молоты и чеканы – или секиры на длинных рукоятках, которыми можно было разить с разворота, нанося особенно могучие и сокрушительные удары по противнику.

Их лучники до последнего продолжали стрельбу в упор. Только когда все стрелы были израсходованы, они побросали луки на землю и пришли на помощь своим немногочисленным рыцарям, ловко орудуя эффективными в ближнем бою мечами-«фальшионами», боевыми топорами, секирами и утяжеленным свинцом ударно-дробящим оружием (дубинами, палицами, и даже длинными кувалдами/молотами для забивания в землю кольев палисада). Обрушившись на толпу французских рыцарей с флангов и тыла, они заставили их еще больше сгрудиться, обороняясь во все стороны.

Плотность построения французов, во многом обусловленная их большой численностью, не позволяла им в условиях узкого, тесного поля сражаться максимально эффективно. К тому же они были истощены мучительным переходом чуть ли не по колено в грязи, а потому с трудом обращались с тяжелым оружием, в частности двуручными мечами, которые в условиях предельной скученности оказались бесполезными.

Легче экипированные, свежие англичане с их не столь громоздким и тяжеленным, ударно-дробящим оружием имели серьезное преимущество перед уставшими, закованными в чуть ли не сплошную броню французскими рыцарями. Со знанием дела английские рыцари и верткие стрелки крушили их подобно дровосекам, валящим могучие деревья. Это был сущий кошмар! Падая на землю (раненые или сбитые с ног либо просто поскользнувшиеся), неуклюжие рыцари уже не имели сил и возможности самостоятельно подняться на ноги из липкой грязи. Они либо захлебывались ею или затаптывались сражающимися – своими и чужими. Английские лучники брали в плен только тех, у кого были самые богатые доспехи. (Рыцарь мог рассчитывать на выкуп, если попадал в плен к представителю своего благородного сословия.) Ослепленные яростью боя простолюдины профессионально добивали оглушенных и сбитых с ног французских рыцарей в сочленения их доспехов.

Схватка хоть и была очень ожесточенной, но короткой. Вскоре уставшие французы, несмотря на то что их было больше, стиснутые со всех сторон более маневренным врагом, полегли убитыми или оглушенными. Кто не погиб, тот попал в плен. Но англичане тоже понесли потери. Погиб кузен Генриха V и последний из внуков зачинщика Столетней войны короля Эдуарда III герцог Йоркский.

… Между прочим , кое-кто из рыцарей погиб в битве при Азенкуре от удушья, как, например, это случилось с кузеном Генриха V герцогом Эдуардом Йоркским, которого извлекли из-под груды тел без единой царапины на теле. В тесноте схватки тучного герцога сбили с ног ( то ли он сам поскользнулся в грязевом месиве), и последний из внуков Эдуарда III просто задохнулся под грудой тел павших на него воинов и лошадей. Большое количество французов разделили его судьбу.

Через некоторое время в бой вступила вторая линия пеших французских рыцарей. Ужаснувшись от увиденного, сотни братьев по оружию бездарно полегли на размокшей пахоте – они все же пошли вперед: рыцарская честь не позволяла им поступить иначе! Однако узкая полоска земли, на которой разыгрывалась битва, в который уже раз в этой битве не позволяла им эффективно использовать свое численное превосходство. Неимоверная давка-сшибка повторилась: снова сбитые с ног рыцари погибали, затаптываемые сражающимися. Везло тем, кого англичане захватывали в плен. И все же, эта атака оказались не столь энергичной, как предыдущая, и была быстро отбита англичанами.

… Между прочим , молва гласит, что окрыленный успешным отражением атак первых двух линий французского рыцарства английский король Генрих V даже позволил себе дерзость по отношению к занявшей выжидательную позицию третьей линии французов. Он послал к ней своего герольда с великодушным разрешением покинуть им место битвы без боя, иначе всех их ждет такая же участь, что досталась их соплеменникам из первых двух боевых линий.

Увидев, что противник выдыхается, Генрих V лично бросился по телам павших французов в контратаку с небольшим резервом своих рыцарей. Ему навстречу устремился с горсткой рыцарей кузен французского короля герцог д’Алансон: все они поклялись ценой своей жизни добраться до короля Англии и убить его. В стремительной сече, от рук могучего д’Алансона упал раненым брат Генриха V герцог Глостер. (Король самоотверженно оберегал своего брата, пока его распростертое тело не вынесли в безопасное место.) Мощным ударом в голову д’Алансон чуть не лишил Англию ее короля, снеся часть золотой короны со шлема Генриха V. Но оказался сам опрокинут, а его рыцари рассеяны или полегли под ударами многочисленных англичан. Французский натиск шел на спад.

… Кстати сказать , если верить одному из туманных преданий, именно в этот момент в битве при Азенкуре все могло обернуться для англичан поражением. Тогда в стремительной контратаке их король Генрих V столкнулся с одним из лучших рыцарей-поединщиков Франции, герцогом д’Алансоном. Могучий француз уже собирался нанести англичанину разящий удар двуручным мечом, но его ослепил блеснувший на солнце кровавый рубин «Черный Принц», с некоторых пор украшавший шлем английского короля. Рука д’Алансона дрогнула, прицел чуть-чуть сместился и это спасло английского монарха. Хотя шлем и треснул, но все же удар пошел вскользь и голова Генриха осталась цела. Правда, он лишился половины своей золотой короны с драгоценными камнями, венчавшей королевский шлем. Чудом спасшийся король приказал после боя положить своего «спасителя» в особый футляр, расшитый жемчугом; последующие 150 лет он занимал самое видное место в королевской сокровищнице Тауэра как особо почетная реликвия. А помятый шлем Генриха V c наполовину отсеченной могучим д’Алансоном драгоценной короной теперь, между прочим, хранится над гробницей этого славного короля в часовне Эдуарда Исповедника в Вестминстерском аббатстве, как красноречивый образец достойного служения родине. А вот дальнейшая история «путешествия» невиданного по красоте и размерам рубина «Черный Принц» по страницам бурной на события английской истории, столь же интересна и загадочна! Снова легендарный рубин «Черный Принц» окажется в бою, выйдя на авансцену европейской истории в эпоху легендарной королевы-«девственницы» Елизаветы I Английской, в эпохальном морском сражение англичан с Непобедимой Армадой.

Оставалось выяснить, как поведут себя воины третьей линии французов: кинутся ли они в атаку через густо усыпанную мертвыми телами их соотечественников, разбухшую от влаги и пролитой крови пахоту? Вместо того чтобы навалиться на англичан, пока они были заняты в свалке, конные французы бездействовали, с ужасом наблюдая гибель своих «братьев по оружию» в ожесточенной резне. Многие из них и вовсе покинули ряды и бежали. Именно эту картину и увидел Генрих V, стремительно взобравшийся на гору трупов. Ему хватило одного беглого взгляда, чтобы понять, что по крайней мере на данный момент эта боевая линия врага не представляет для англичан никакой опасности. Победоносные англичане принялись разбирать завалы, местами выше человеческого роста, из поверженных, оглушенных французов, уводя в тыл ради выкупа оставшихся живыми вражеских рыцарей в богатых доспехах. Почти два часа занимались они этим приятным занятием.

… Между прочим , историки склонны считать, что в битве при Азенкуре английский король-рыцарь совершил-таки нерыцарственный поступок! Вот как это было! Единственным успехом французов в сражении при Азенкуре было внезапное нападение на английский тыл отряда местного сеньора Изембера д’Азенкура. По собственной инициативе он лихо атаковал плохо охраняемый английский обоз. В нем помимо всего прочего, в том числе пленных французских рыцарей, находились армейская казна и личные драгоценности английского короля. Они ухитрились не только учинить там полный разгром, но и захватить главную королевскую корону и личную печать короля! Это неожиданное событие случилось уже в конце сражения и серьезно обеспокоило Генриха V: оказалось, что в английском тылу отнюдь не все спокойно. Ситуация осложнилась начавшейся отчаянной атакой на измотанных англичан небольшой группы высокородных рыцарей из третьей французской линии под началом отчаянного рубаки де Фокамбера. Тыловой лагерь находился достаточно далеко от место битвы – в полутора километрах – и Генрих V не мог правильно оценить, что там происходит. Он опасался, что, воспользовавшись неразберихой в его тылу, огромное количество плохо охраняемых пленных рыцарей могли обратить оружие против англичан, у которых победа была уже почти в кармане. А у его изнуренных тяжелым боем людей могло не хватить сил и для отражения атаки с тыла, и для охраны огромного количества пленных рыцарей, и для противостояния последней атаке с фронта французов третьей линии, которых было больше, чем англичан. К тому же наконец появился на поле боя запыхавшийся авангард герцога Брабанта (младшего брата герцога Бургундского), присоединившийся к де Фокамберу! Все это вынудило Генриха V поспешить с крайне непопулярным в рыцарской среде той поры решением – решением, нарушившим рыцарские правила ведения войны. Боясь неблагоприятного перелома в ходе сражения, английский король приказал перебить пленных рыцарей своим рыцарям, но те отказались терять богатый выкуп. Пришлось поработать «мясниками» 200 лучникам, благо навыков в этом кровавом деле им было не занимать: топорами и мечами, палицами и молотами они орудовали столь же споро, как и своими длинными луками. Пока французские всадники третьей линии скакали к вражеским позициям, англичане, успевшие разделаться с диверсией сеньора д’Азенкура, встретили их во всеоружии. Последняя в этот день схватка англичан с французами была короткой и вялой. Деморализованные французы повернули назад. Но только после того как атаки д’Азенкура и де Фокамбера были успешно отражены, оставшимся к тому моменту в живых пленникам перестали резать горло, словно скоту на скотобойне. Сколько успели вырезать – неизвестно. Но свою репутацию короля-рыцаря предводитель англичан все же запятнал кровью сдавшихся ему в плен французских рыцарей. Так бывает: «a la guerre – comme a la guerre» («на войне как на войне»)! Так или иначе, но немало французских историков предпочитали потом характеризовать английского короля Генриха V Монмута не иначе, как «горлореза».

В трехчасовом сражении англичане, умело и стойко обороняясь, одержали полную победу над храбрыми, но бестолково нападавшими французами. Это была одна из самых блистательных побед в славной истории английского оружия, о чем упоминается в знаменитой пьесе полулегендарного Уильяма Шекспира «Генрих V»!

… Между прочим , ввиду скудости достоверной информации из первоисточников невозможно с точностью определить потери противоборствующих сторон в этом сражении. Известно только, что англичане, потеряли значительно меньше людей, чем французы. Французские источники упоминают о 4 – 10 тыс. погибших с французской стороны и 1600 погибших с английской. Английские источники разнятся в оценках, называя цифры от 1500 до 11 000 убитых французов и порядка 100 – 112 убитых с английской стороны, в том числе 13 рыцарей, и неизвестное количество раненых. По другим данным английские потери равнялись 400 – 600 бойцам. Как бы то ни было, французы в очередной раз потеряли цвет своего рыцарства. В битве погибли 3 герцога (в том числе Антуан Бургундский, герцог Брабанта и Иоанн I Мудрый, герцог Алансонский), 9 графов (в частности, Филипп II, граф Неверский), коннетабль Франции Карл д’Альбре, командир арбалетчиков и маршальский прево, 92 барона, а также десятки представителей более мелкой французской знати. Погибла почти вся верхушка противоборствующей при французском дворе бургундцам партии арманьяков. В результате на первые роли при французском дворе вышли бургундцы, или бургиньоны, под началом своего вождя герцога Жана Бесстрашного. (Его дальнейшая судьба трагична, но «на войне, как на войне», тем более, при дворе). Погибли бальи девяти крупнейших северных французских городов. Количество пленных французов оценивается в 700 – 2200 человек, среди которых – маршал Жан II ле Менгр Бусико и герцог Карл Орлеанский (первый – так и умер в плену, а второй пробыл в нем аж до 1440 г .! ). Почти все пленные были представителями именитой знати, так как все менее знатные пленники были уничтожены англичанами. Процесс опознания трупов французской знати занял немало времени. Среди английской знати погибли лишь Эдуард Норичский, 2-й герцог Йоркский, внук английского короля Эдуарда III и юный Майкл де ла Поль 3-й граф Саффолк (1394 – 25.10.1415). Если тела этих высокопоставленных англичан обварили кипятком с целью уменьшения их веса и отправили для захоронения на родину, то тела погибших под Азенкуром простых англичан были кремированы: их поместили в амбар, который подожгли.

Итак, под Азенкуром в очередной раз повторился результат сражений при Креси, Пуатье, Оре и Наваретте: англичане одержали безоговорочную победу над французами. Неплохая в целом задумка д’Альбре – заставить врага атаковать французов – не сработала. Во-первых, принцы крови навязали ему свою пагубную тактику боя – конно-пешую атаку на выгодно выбранную англичанами узкую позицию, где естественные препятствия умело прикрывали фланги численно уступавшего врага. Во-вторых, французы так и не сумели лишить противника его главных козырей – массированного огня лучников по медленно двигавшимся крупным массам врага. В-третьих, в разбухшем месиве из скользкой и липкой грязи конные рыцари не могли набрать необходимую скорость для таранного удара. Они превращались в удобные мишени для вражеских стрелков, метко выбивавших в первую очередь их боевых коней. Падая, те увлекали за собой тяжеловооруженных седоков. Следовавшим за ними пешим рыцарям приходилось шагать не только по грязевому месиву, но и по многочисленным трупам своих павших братьев по оружию.

… Кстати, после разгрома под Азенкуром последовали новые поражения французов в весьма схожих по сценарию битвах с англичанами – при Краване (в 1423 г.), Вернейле (в 1424 г.) и Рувре (в 1429 г.). Репутация английских лучников поднялась на такую высоту, что у французов начинали дрожать коленки еще до того, как они вступали с ними в схватку. Эта болезнь продолжалась до появления на авансцене Столетней войны Лотарингской Девы, или Жанны д’Арк.

Несмотря на уверенную победу англичан под Азенкуром, особых политических дивидендов от нее они не получили. От прямого наступления на Париж после некоторого раздумья Генрих V отказался. По политическим мотивам он предпочел вернуться на родину, где 23 ноября с триумфом был встречен населением Лондона. Тем не менее его победа закрепила легитимный характер Ланкастерской династии и, как следствие – законный характер дальнейших завоеваний короля во Франции как справедливой борьбы за свои права и привилегии.

Однако битва имела и другие последствия. Сразу же после сражения рухнуло хрупкое перемирие между враждовавшими домами бургундцев (бургиньонов) и арманьяков. Последние понесли тяжелые потери в сражении, чем не замедлили воспользоваться бургундцы, немедленно собравшие войска и двинувшиеся на Париж.

Отсутствие единства в раздираемой раздорами стране позволило английскому королю основательно подготовиться к новой кампании против Франции. Начавшись в 1417 г., она протекала значительно легче для англичан.

… В частности , 11 – 13 марта 1416 г. под деревней Вальмон 1200 воинов незаконнорожденного сына Джона Гонта Томаса Бофорта графа Дорсета (1377, замок Бофор, Франция – 27/31.12.1426, Кент, Англия) попала в засаду 2,5 тыс. воинов Бернара VII графа д’Арманьяка. Поначалу французам сопутствовала удача: их кавалерия прорвала слабую и тонкую боевую линию англичан. Вместо того, чтобы добить врага, возбужденные и ликующие французы кинулись грабить его обоз. У англичан появилась возможность для перегруппировки их малых сил – не более 850 – 1200 бойцов. Тяжелораненый граф Дорсет сумел занять круговую оборону в большом саду, огороженным высоким забором и глубокой канавой. Арманьяку предстояло снова атаковать врага, но англичанам удалось путем переговоров дотянуть до ночи, после чего основные силы французов удалились в соседний Вальмон на ужин и отдых. Дорсет воспользовался этим шансом и под покровом ночи успел ретироваться незамеченным так далеко – вплоть до морского побережья, что французы очень долго его искали. И все же англичан настигли воины де Луаньи и в устье реки Сены неподалеку от Шеф-де-Ко они были вынуждены принять новый бой. Несмотря на численное превосходство неприятеля, англичане изрубили его «в капусту».

10 сентября 1419 г. сторонники покойного герцога Людовика Орлеанского убили на мосту Монтеро во время встречи дофина Карла, герцога Бургундского Жана Бесстрашного, тем самым вернув ему «должок» 12-летней давности, когда с его ведома был зарезан его старый недруг герцог Людовик Орлеанский. Сын убиенного – Филипп Добрый (31.07.1419, Дижон, Бургундия – 15.06.1467, Брюгге, Фландрия), чьи владения включали обширнейшие земли (Бургундия, Фландрия, Артуа, Невер, Ретель и Франш-Конте), предпочел вступить в союз с Генрихом V, став вскоре одним из самых знаменитых и могущественных правителей герцогства Бургундского за всю его историю.

При помощи бургундцев английский король Генрих V добился огромных успехов и в 1420 г. вынудил Францию подписать в городе Труа тяжелый и позорный мир. По этому договору страна теряла свою независимость и становилась частью объединенного англофранцузского королевства. При жизни душевнобольного короля Карла VI фактическим правителем Франции становился сам Генрих V, затем престол должен был перейти к его сыну Генриху VI. Сын же Карла VI, дофин (наследный принц) Карл лишился права наследования.

… Между прочим , в этот судьбоносный момент истории Франции на политическую авансцену Западной Европы вышла королева Франции Изабелла Баварская. Ее политическое влияние в ту пору было весьма существенным. Принято считать, что именно ей удалось способствовать заключению позорного для Франции договора от 21.05.1420 г. в Труа, по которому ее родной сын-дофин (будущий король Франции Карл VII Победоносный) оказался лишенным права наследства на трон его отца в пользу ее зятя Генриха V Монмута короля Англии. Она поступила по хорошо известному принципу «Apres nous le deluge!» (франц. «После нас – хоть потоп!» ). По договору в Труа, как она, так и ее душевно больной муж Карл VI Безумный (он уже давно мало понимал, что делал ) до конца своей жизни сохраняли свои титулы и привилегии. Но с их кончиной само понятие французского королевства как самостоятельной политической единицы отменялось. Именно тогда циничная Изабо, идя навстречу требованиям англичан, публично заявила, что юный дофин – не сын французского короля! Зная об альковных похождениях Изабо (порой у нее случалось одновременно несколько любовников) , этому охотно верили. Дофин и сам начал сомневаться в своем праве на трон, недаром же много позже его сын Людовик XI, считавший бабку «отъявленной потаскухой», как-то заявил, что не знает наверняка, кто же на самом деле был его дедушкой. Только после смерти зятя и мужа ее политическое влияние сошло на – нет. Забытая всеми, она скончалась в 1435 г., даже не удостоившись от своего сына королевских почестей на похоронах в аббатстве Сен-Дени. Все рассказы об ее красоте и уме кажутся весьма преувеличенными. Ее современники и вовсе считали ее недалекой и корыстной самкой.

Чтобы еще более закрепить свои права на Францию, Генрих V женился на дочери Карла VI Катрин де Валуа (27.10.1401, Париж, Франция – 3.01.1438, Лондон, Англия), чья судьба окажется весьма драматичной. Теперь он распоряжался в Париже, как в своей стране. Как писал очевидец тех событий: «Париж, древнее местопребывания французского королевского величия, сделался новым Лондоном». На монетах появилась надпись: Генрих, король Франции.

Франция погибала…

Однако 31 августа 1422 г. неожиданно в расцвете сил в 34 года умер Генрих V. Надо признать, что ему всегда везло: во Франции ему сопутствовал невиданный успех – враг оказался разгромен и он уже носил официальный титул «Король Англии и Наследник Франции»! Казалось, еще чуть-чуть, и в его руках будут две короны – как того страстно желал его прадед, развязавший Столетнюю войну ради обладания французской короной! После объединения под своей властью Англии и Франции – двух ведущих держав западного мира – Генрих V намеревался организовать грандиозный крестовый поход против турок, чья возрастающая с каждым годом мощь (европейцы оказались наголову разбиты на Косовом поле в 1389 г. и под Никополем в 1396 г.) начинала угрожать странам Европы. Правда, великий среднеазиатский правитель Тамерлан приостановил их экспансию в Западную Европу, разгромив и пленив их султана Баязида I Молниеносного в битве под Анкарой в 1402 г. Но после 1413 г. турки «оклемались» (власть забрал в свои руки самый сметливый и решительный из сыновей покойного Баязида Мехмед I) и турки обратили свой алчно-похотливый взор на страны западной цивилизации. Для Европы пришла пора задуматься о последствиях такого предметного интереса со стороны неугомонно-агрессивного Востока в лице турок-османов. Но судьба распорядилась иначе: победоносный монарх скончался от банальной дизентерии, которой заболел, видимо, при осаде французского города Мо. Своим современникам он запомнился стройным, атлетичным, красивым человеком с выразительным глазами, но в порыве гнева или отчаяния способным на крайнюю жестокость. Правнук, достойный своего прадеда, английский король Генрих V Монмут, так и не успел поставить точку во многовековом противостоянии «лилии и леопарда» и завоевать всю Францию. Его последней волей высказанной его брату герцогу Бедфорду было не прекращать войну, пока Франция не признает договор в Труа.

Франция еще не погибла, а вот Солнце Англии уже закатилось…

… Кстати сказать , за полтора года до его внезапной смерти 21 марта 1421 г. в необязательном бою в долине Луары под Боже нелепо погиб его любимый брат Томас Ланкастерский герцог Кларенс (29.09.1388, Лондон, Англия – 22.03.1421, Юоже, Франция) – следующий по старшинству из братьев правящего короля, одна из крепких опор династии Ланкастеров. Будучи агрессивным воякой, он еще до Азенкура высадился со своим отрядом во Франции и опустошительным «шевоше» прошелся из Нормандии на юг – по Мену, Вермандуа и Берри до Бордо, сорвав с французов хороший куш. Но в эпохальной битве при Азенкуре он не участвовал и, будучи амбициозным, очень по этому поводу переживал. Томас Кларенс постоянно стремился совершить нечто героическое, способное затмить славную победу его старшего брата-короля. Такова краткая предыстория случившегося несчастья. Под Боже все произошло очень спонтанно. Генрих V с королевой Катрин де Валуа отправился в Лондон, оставив вместо себя герцога Кларенс, чья безусловная храбрость граничила с безрассудной горячностью. Он необдуманно ввязался в военные действия с дофинистами. Так называли сторонников дофина Карла, которого англичане с бургундцами старались всеми законными и незаконными способами оттереть от французского престола. На пару с известным воякой Томасом Монтакьютом, 4-мграфом Солсбери с 3 – 4 тыс. воинов он оказался в окрестностях г. Боже. Что случилось с герцогом Кларенсом дальше, представляется исследователям в большом тумане. Известно только, что 21 марта 1421 г. он столкнулся с 5-тысячным франко-шотландским отрядом под началом коннетабля Жильбера III Мотье де Ла Файета (1380, Овернь, Франция – 23.02.1462, Овернь, Франция) и Джона Стюарта графа Бьюкенен (1381 – 17.08.1424, Вернейль, Франция). Источники по-разному трактуют завязку и ход этого драматичного сражения (скорее все же – боя) в ходе которого герцог Кларенс явно вел себя слишком опрометчиво – слишком по рыцарски, без трезвой оценки реального соотношения сил. Его отвага не подкреплялась рассудком, он переоценил свои возможности. Сведения о приближающихся франко-шотландцах он получил от своих лучников-фуражиров во время обеда, когда большая часть его сил была рассредоточена по местности в поисках провизии. Самоуверенный герцог решил тут же атаковать врага силами только своих тяжеловооруженных рыцарей без поддержки лучников. «Вперед – на них! Они не уйдут от нас!!! – рявкнул он своим свитским офицерам. Графу Солсбери было приказано собрать всех лучников по окрестным селам и прийти на поле боя, где герцог будет громить врага. Напрасно осторожный и опытный вояка граф Хантингтон убеждал своего принца не кидаться очертя голову с горсткой воинов на превосходящие силы врага. Кларенс – не имевший возможности прославиться при Азенкуре и очень это переживавший – уже «закусил удила» и погнал свой рыцарский отряд в 1000 – 1500 всадников навстречу неприятелю. Как вскоре окажется, навстречу поражению и гибели! По дороге его смогли нагнать со своими оруженосцами бывалые сэр Гилберт Амфревилл и сэр Джон Грей (1386, Нортумберленд, Англия – 21.03.1421, Боже, Франция). Все их увещевания о необходимости поберечься, собрать все силы, провести разведку и оценку вражеской позиции, тоже «ушли в песок». Весомые доводы о том, что накануне Пасхи (а это так и было) сражаться не принято и лучше перенести нападение на понедельник, еще больше распалили сорвиголову Кларенса, и он, послав своих советников куда подальше, лишь пришпорил коня. Поначалу ему сопутствовал успех: он смог сходу взять мост через реку к Боже, но тут на выгодной позиции на возвышенности он встретил главные силы врага. И хотя у него самого после многокилометрового марш-броска под рукой оказались всего лишь несколько сотен измученных всадников, распаленный удачной сшибкой за мост герцог устремился вверх по холму, навстречу сонму врагов. Кое-кто из исследователей склонен утверждать, что англичанам могло противостоять не менее 5 тыс. неприятелей. Так или иначе, но богатые доспехи герцога, шлем, украшенный драгоценной герцогской короной, тут же сделали его главной целью всех франко-шотландцев. Лезть на рожон в такой ситуации было равноценно самоубийству! Так и случилось! Томас Кларенс врубился в самую гущу врагов и оказался сам зарублен Бьюкененом! Вся рубка продолжалась не более 20 минут! Для Англии гибель принца королевской крови была трагедией, причем редчайшей! Кроме, герцога Йорка задохнувшегося в своих доспехах в ходе Азенкурского побоища, больше принцы крови не гибли на полях сражений Столетней войны! Уже в сумерках бой закончился полным поражением англичан, у которых погибли Амфревилл и лорд Рус и попали в плен графы Хантингтон с Сомерсетом. Хорошо еще, что Солсбери к концу побоища успел прибыть со своими лучниками и отбить у торжествующего неприятеля его главный трофей – тело погибшего Томаса Кларенса, которое уже успели разыскать и даже положить на телегу для транспортировки. Солсбери до конца выполнил свой воинский долг: искусно маневрируя, уклоняясь от встреч с рыскавшим по окрестностям в поисках утерянного ценного трофея врагом, он сумел доставить тело принца в безопасное место, откуда его переправили в Англию для захоронения в королевской усыпальнице. Когда Генриху V сообщили о гибели брата, которому он доверял больше всего среди своих братьев (герцогов Бедфорда и Глостера), то на его лице не дрогнул ни один мускул. Он понимал, что брат погиб в результате своего чрезмерного бесстрашия и пылкости, сослуживших ему плохую службу. Принц-рыцарь без страха и упрека погиб в неравном бою. Очень может быть, что в его лице Англия потеряла вероятного наследника английского и французского престолов.

Дело в том, что через несколько месяцев скончался и французский король Карл VI Безумный. Возможность безвременной кончины Генриха V – регента при живом Карле VI – не предусматривалась статьями договора в Труа.

Сторонники дофина Карла воспользовались возникшей великолепной юридической лазейкой и поспешили провозгласить его в часовне г. Пуатье королем Франции Карлом VII Победоносным (22.02.1403, Париж, Франция – 22.07.1461, Меюн-сюр-Евр, Франция). Англичане же и герцог Бургундский Филипп Добрый признали королем 10-месячного Генриха VI (6.12.1421, замок Виндзор, Англия – 21.05.1471, Тауэр, Лондон), за которого стал править его дядя, талантливый полководец и правитель принц Джон, герцог Бэдфорд (20.06.1389 – 15.09.1435, Руан, Франция). Ему, конечно, не хватало харизмы внезапно скончавшегося старшего брата Генриха V и боевой репутации безвременно погибшего принца Томаса – герцога Кларенса. Но он сумел сохранить союз с могущественным герцогом Бургундским, женившись на его сестре Анне Бургундской. И все же теперь Франция имела не только две территории, одну французскую, другую английскую, но и двух королей – одного в Северной Франции, другого к югу от Луары.

Правда, военная обстановка складывалась не в пользу сторонников власти во Франции дофина Карла, провозглашенного королем Карлом VII.

Сначала главная «палочка-выручалочка» английской армии последних лет – ее самый удачливый военачальник Томас Монтакьют, 4-й граф Солсбери (1388, Солсбери, Англия – 3.11.1428, Орлеан, Франция) – сумел 1.081323 г. нанести франко-шотландским войскам дофина разгромное поражение под стенами бургундского Кравана (Краванта), который те осадили под началом сэра Джона Стюарта графа Бьюкенена, того самого, что зарубил под Боже Томаса герцога Кларенса. Военные советники дофина очень правильно рассчитали, что лучше сражаться против бургундцев нежели сходиться в бою с англичанами с их искусными лучниками. Не обладая большими силами (в ту пору у англичан их просто не было в наличии), многоопытный Солсбери сделал «все как надо»: очень умело и быстро маневрируя, вышел к городу в том месте, где ему было удобнее всего атаковать врага. Пока часть его сил в лице союзных бургундцев атаковала врага через мост, сам он со своими латниками под прикрытием заградительного «огневого вала» лучников благополучно форсировал реку.

… Между прочим , форсируя реку под Краваном, латники Солсбери не утонули под тяжестью доспехов, так вода доходила им до пояса как максимум, в основном – до колен. Примечательно, что им уже не надо было прикрываться тяжелыми щитами, так как качество доспехов в ту пору защищало рыцарей более надежно, чем раньше и щиты уже почти вышли из употребления. Лишившись щита, рыцарь получил возможность более активно сражаться обеими руками и отчасти стал маневреннее.

Бой за мост, который защищали шотландцы (вечные противники англичан), был очень ожесточенным. Защитники моста понесли очень тяжелые потери, но после того как им в спину внезапно ударил гарнизон осажденного дофином Кравана, исход боя был предрешен. Шотландцы до последнего прикрывали отход (вернее, бегство) ломбардцев и испанцев дофина и почти все полегли костями под Краваном. По разным оценкам тогда их погибло от 2 до 4 тыс. Сам сэр Джон Стюарт не только оказался в плену, но и лишился в той рубке глаза. От войск дофина в прямом и переносном смысле не осталось ничего: их рассеяли по окрестностям.

Следующее крупное и опять неудачное для французов и их союзников-шотландцев сражение произошло 17 августа 1424 г. на открытой равнине под Вернейем (Вернейлем). Кое-кто из историков склонен давать этой битве звучное название «второй Азенкур», «другой Азенкур». Дело в том, что командование французской частью армии дофина, в частности Жан II 2-й герцог д’Алансон (1409 – 1476, Париж, Франция), не забыло трагических уроков Азенкура и было против схватки с англичанами в открытом поле. Они вообще стремились избегать крупных сражений. Однако возобладало мнение воинственных шотландцев Арчибальда 4-го графа Дугласа (ок. 1369 – 17.08.1424, Вернейль, Франция), готовых сражаться с ненавистными им англичанами где угодно и при любых раскладах. В очередной раз было принято роковое решение и союзная армия дофина развернулась в боевые порядки на открытой местности. Ею командовал граф д’Омаль (но 6500 шотландцев Дугласа его игнорировали), а англичанами сам герцог Бедфорд, которому «ассистировал» граф Саффолк. Ожидалось прибытие мобильного отряда графа Солсбери.

Ранним утром в день битвы противники начали выстраиваться друг против друга, причем командованию дофина пришлось всячески сдерживать шотландцев, которые рвались первыми обрушиться на принесших их народу столь несчастий англосаксов. Французы встали слева, а гордые и вольнолюбивые дети Шотландии – справа. Там же расположились и 600 наемных всадников-ломбардцев, которым предстоит сыграть «свою роль» в грядущем сражении. Обе противоборствующие стороны имели по три линии, а на флангах – конницу. Арбалетчиков перемешали по английскому образцу с пешими латниками. Всего у них было ок. 16 тыс. человек, тогда как у Бедфорда – не более 8 – 9 тыс., в том числе 1800 рыцарей. Хорошо, что подоспел со своими мобильными конными лучниками Томас Монтекьют, граф Солсбери, не без оснований слывший большим специалистом по французам. В общем, под началом у английского регента собрался, кроме лорда Джона Толбота, почти весь цвет английского командованию той поры: и граф Саффолк, и лорд Скейлз, и сэр Джон Фальстоф, или Фастольф (1378, Норфолк, Англия – 5.11.1459, Норфолк, Англия) и капитан Гласдейл, и сам «гуру» среди английских военачальников – Солсбери. (Примечательно, что двум последним будет суждено погибнуть, причем весьма нелепо, спустя пять лет в ходе знаменитой осады Орлеана, по сути, кардинально повлиявшей на весь ход Столетней войны!).

Англичане спокойно спустились с холма по лесной просеке навстречу давно изготовившемуся неприятелю, хладнокровно преодолели низину и по покатому склону поднялись настолько, чтобы оставаться в безопасности от всех видов вражеских метательных снарядов. Только после этого Бедфорд спешил почти все свое воинство и выстроил его по схеме весьма похожей на ту, которую применил его покойный брат при Азенкуре, но, очевидно, что с некоторыми новациями. Благо местность между лесом и городом представляла собой чистую и ровную поверхность – очень удобную для стрельбы из лука. Так, лучники сосредоточились как на самых краях флангов для ведения диагонально-перекрестного огня, так и перед группами спешенных латников. Главным «ноу-хау» регента стал значительный (20% всех сил) мобильный резерв из 2 тыс. лучников – на случай «исправления ошибок или нейтрализации непредвиденных ситуаций». Ему придавалось серьезное значение и, он себе оправдал, серьезно потрудившись на поле боя. Кроме того, обоз, в отличие от азенкурского, был организован очень компактно (повозки поставили максимально плотно; лошадей связали попарно и разместили прямо перед телегами как дополнительное прикрытие), а грумы, пажи, слуги и прочие обозники стали тыловым охранением. Присматривать за обозом было приказано и мобильному резерву, но, судя по всему, это не являлось его главной задачей. Глубоко в тылу англичане оставили большой лес, в котором в случае неудачи могла бы укрыться их пехота.

Правое крыло боевой линии герцог Бедфорд взял на себя, левое – и это понятно – поручил Солсбери.

Впервые за много лет (после Азенкура) противники снова сошлись в полноценной битве.

… Между прочим , если доверять хронистам, то прямо перед битвой Бедфорд поинтересовался через «парламентера», чего можно ожидать в предстоящем бою от вековых врагов англичан – непримиримых шотландских горцев. Будет ли они милостивы к побежденным: будут ли брать в плен или.... Ответ был лаконичен и доходчив: ни давать, ни просить пощады!!! В общем, на войне – как на войне («a la guerre comme a la guerre»).

Только в 16 ч обе армии медленно пошли друг другу на встречу. Причем первыми как и при Азенкуре вперед двинулись англичане. Но если они шли полностью сохраняя строй, то порывистые шотландцы свой боевой порядок с французами сразу же разорвали.

На определенном расстоянии от врага – начало досягаемости выстрела из лука – английские стрелки остановились по команде и принялись загонять имевшие при них заостренные с двух сторон колья в землю под углом к неприятелю. Но на этом все совпадения с развитием событий под Азенкуром резко закончились! Дело в том, что тогда им пришлось втыкать подобные колья в мягкую и рыхлую пашню, да еще вскоре после прошедшего ливня. А теперь – в разгар лета – почва была твердокаменная и дело не так уж и спорилось! Тем более что задние ряды уже начали передавать свои колья передним, а те еще не успели разобраться со своими собственными!

Французы не дремали и их кавалерия бросилась в атаку еще до того, как английские лучники успели дооборудовать свои стрелковые позиции. Их западный конный отряд прорвал правый фланг вражеских стрелков, растоптал чуть не полтысячи зазевавшихся было английских лучников и понесся на подвижной стрелковый резерв, стоявший западнее дороги, рассекавшей английские позиции надвое. Оставшаяся в живых часть английских правофланговых лучников кинулась в бега.

Начало сражения сразу же сложилось для англичан неудачно: их правый фланг под началом самого Бедфорда оголился и если бы не незаурядная отвага его спешенных рыцарей, то отнюдь неизвестно, как все пошло дальше. Но они, лишившись стрелкового огневого прикрытия, продолжали хладнокровно сближаться с вражескими латниками и первыми яростно врубились в их ряды.

Примерно 45 мин (по свидетельствам очевидцев и выживших участников) на этом крыле противники резали и убивали друг друга без всякой пощады. Несмотря на то что англичане все же численно уступали врагу, но благодаря лучшей выучке он смогли отжать врага назад. Пример им подавал сам регент английского короля мастерски орудовавший боевым топором, словно могучий дровосек в вековом лесу. Каждый его удар сопровождался могучим львиным рыком и поваленным неприятелем. Противостоявшие ему французы д’Омаля сопротивлялись как могли, но в какой-то критический момент кто-то дрогнул, за ним – другой, потом – третий; и началась цепная реакция, закончившаяся повальным бегством под защиту крепостных стен Вернейя. Очень может быть если бы французы не знали, что у них за спиной есть возможность спастись в надежном укрытии, то они продолжали бы стоять насмерть? А так, они предпочли бегство продолжению резни. Но мало кто из них смог спастись: крепостной ров с водой оказался могилой для многих из них, в том числе для их главнокомандующего д’Омаля.

Пока Бедфорд разбирался с французами, Солсбери схлестнулся с шотландцами! Вернее, те сами наскочили на англичан! Сшибка была – всем сшибкам сшибка!! Так могли крушить друг друга только кровные враги!!!

Но самые интересные события в тот момент случились в тылу англичан, где стоял их обоз! Все очень просто! В составе франко-шотланских войск было 600 конных наемников из Ломбардии. Они были хороши не во фронтальном мужественном противостоянии стенка на стенку, а в лихом кавалерийском наскоке, когда можно налететь на плохо охраняемый объект, порубить его не очень-то рискуя получить адекватный ответ. Вот этим-то они и были славны! Именно они заприметили в тылу у англичан достойный их внимания «объект», т.е. тыловые повозки под охраной всего лишь пажей и грумов, т.е. не самых опасных бойцов в неприятельском стане.

Пользуясь тем, что подвижной стрелковый резерв Бедфорда оказался отвлечен отражением атаки прорвавшихся французских конных рыцарей, «легконогие» ломбардцы обошли по дуге левый фланг сцепившихся насмерть с шотландцами солдат Солсбери и обрушились со всего хода на обозников. Трудно сказать, почему левофланговые английские лучники не сумели их остановить своим заградительным огнем, поскольку они пронеслись пределах досягаемости их стрел. Но, так или иначе, английские пажи, грумы и слуги, попытавшиеся оказать мало альски эффективное сопротивление оказались быстро «порублены в капусту», обоз разграблен и часть рыцарских коней уведена чуть ли не из-под носа у подвижного стрелкового резерва, который в тот момент был всецело поглощен отражением кавалерийской атаки французов уже в тылу другого фланга – фланга, где так умело и удачно рубились рыцари самого Бедфорда.

Только после того как подвижной резерв сумел отбросить прорвавшуюся французскую кавалерию, пришло время «разобраться» и с ломбардцами. Возиться с ним долго не пришлось: итальянцы долго себя упрашивать покинуть поле боя подобру-поздорову не заставили.

Выполнив свою работу на отлично, подвижной резерв по собственной инициатив обратился в полном боевом порядке против шотландцев, которые все еще резались с головорезами Солсбери. И отнюдь не было понятно – чья возьмет: шотландцев было больше, и английским профессионалам было очень тяжело, тем более что резня окрашивалась национальной неприязнью. Получив неожиданный удар в свой правый фланг, шотландцы зашатались, но не рухнули, продолжая дорого отдавать свои жизни. Но когда с тыла их прижали рыцари Бедфорда, даже самым отчаянным стало ясно, что никто из них не уйдет с поля боя живым: в плен, как известно, они сдаваться не собирались – ни при каких обстоятельствах. Если верить хронистам: самолюбивые и отчаянные горцы полегли все до единого, в том числе и их неукротимый вожак граф Дуглас, но не посрамили памяти своих неукротимых предков – никто не показал спину врагу. Победа англичан хоть и была полная, но очень кровавая.

Союзники понесли очень тяжелые потери: у французов только среди знати погибли главком д’Омаль, Нарбон, Вентадур и Тонер (все командиры высшего звена), 2-й герцог д’Алансон с маршалом де Ла Файетом и еще 35 высокородных рыцарей оказались в плену; у шотландцев вообще все было катастрофично – 50 представителей их знати полегли на поле боя смертью храбрых, в том числе сам Дуглас, его сын Яков, зять граф Бьюкен. От 6500 шотландцев осталось жалкая горсточка израненных бойцов! После разгрома под Вернейем шотландцы уже не смогут активно участвовать в Столетней войне. Всего – из примерно 16 тыс. союзников они потеряли 7262 чел., по крайней мере, так посчитал их победитель – герцог Бедфорд. Свои потери англичане скромно оценили в тысячу человек, что впрочем, тоже немало. Основные потери они понесли, когда неприятельская кавалерия, налетев вихрем, смогла растоптать английских лучников, замешкавшихся с установкой заостренных кольев в твердую землю.

… Между прочим, сами обескураженные случившимся французы потом сравнивали сражение под Вернейем со своей катастрофой под Азенкуром, называя его вторым, или другим, Азенкуром; в чем-то они были недалеки от истины. И хотя французов действительно снова обезглавили и сломили, но Верней, скорее лишь отчасти можно считать копией Азенкура. Все же, не тот масштаб и не тот резонанс. В то же время впервые в средневековой военной практике в сражении успешно взаимодействовали «общевойсковая группа» Солсбери, спешенные рыцари Бедфорда и его «ноу-хау» в лице подвижного резерва лучников! Так что Верней имеет полное право на собственное место в истории «Столетней войны».

После Вернейя французская полевая армия перестала существовать и перспективы англичан казались весьма радужными. Но английский регент не пошел тут же на дофина, не попытался загнать его в угол, а предпочел заняться планомерным присоединением французских провинций. Было ли это его стратегической ошибкой? Но ведь и его знаменитые предшественники, победившие французов при Креси и Азенкуре, короли Эдуард III и Генрих V, тоже не решились на такие рискованные шаги.

Сегодня легко рассуждать, как надо было тогда действовать. (Но Ганнибал ведь тоже в свое время дважды не пошел на Рим – после побед при Тразименском озере и Каннах – и как кое-кто из историков полагает, возможно, упустил шанс выиграть войну решительным ударом.) Очевидно, были у всех них какие-то привходящие обстоятельства (объективные и субъективные), не позволившие им действовать так решительно, как это нам кажется нужным сегодня. Впрочем, у каждой исторической эпохи (времени) свои возможности, свои расклады, свои резоны и свои ошибки!

Так или иначе, герцог Джон Бедфорд, конечно, не был великим полководцем. И он на это явно не претендовал, предпочитая, где только можно использовать свой административно-дипломатический талан. В общем, у него была другая роль в истории Столетней войны и он ее сыграл так, как мог. Другое дело, что из всего этого получилось.

Так или иначе, но после Вернейского поражения французов до спасительного чуда Орлеанской Девы, с которым напрямую связан ч е т в е р т ы й – 1429 – 1453 (когда Англия проиграет, так хорошо начавшуюся для нее войну на континенте), оставалось еще долгих 5 лет почти постоянных неудач и поражений.

Последнее из них случилось всего лишь за две недели до выхода на авансцену Столетней войны Орлеанской Девы (ее появления в штаб-квартире дофина в замке Шинон) 12 февраля 1429 г. было еще одно большое дело под Рувре, которое вошло в историю как «битва селедок».

Шла осада Орлеана. Приближался пост, когда основным продуктом питания становилась рыба. Для этого из Парижа, в котором распоряжались англичане, был отправлен обоз под Орлеан для осаждающих его войск. Его боевым охранением командовал сэр Джон Фастольф, под началом которого было около 1800 разнообразно вооруженных воинов, в том числе примерно 600 конных лучников.

11 февраля 300 – 500 фургонов с бочками, набитыми копченой селедкой, остановились на ночевку в маленькой деревушке Рувре. Когда рано утром следующего дня конвой снова отправился в путь, то выяснилось, что впереди их ожидает втрое превосходящий отряд Шарля I де Бурбона, графа де Клермона. Фастольф знал свое дело крепко и, оказавшись на открытой местности, он быстро понял, что до ближайшего населенного пункта, где можно было бы укрыться и занять выгодную оборону, враг добраться его медленному обозу не даст. Нужно было принимать адекватное ситуации решение. Оно оказалось весьма нестандартным: встать вагенбургом прямо в поле. Из фургонов создали укрепленный лагерь, в котором было лишь два прохода, которые закрыли лучники с самим Фастольфом. Все остальные остались внутри вагенбурга. Казалось, взять голыми руками этого английского ежа, будет не так-то просто.

Но и граф Клермон был вояка незаурядный: он решил в полной мере использовать имевшуюся у него в большом количестве малокалиберную артиллерию, которой у его противника не было вовсе. Французский военачальник не стал гробить своих людей во фронтальных атаках на вражеских лучников, приготовившихся расстреливать атакующих из-за импровизированного укрытия – вагенбурга с селедкой! Он приказал подвергнуть вражеский лагерь артиллерийскому обстрела с дистанции, на которой английской лук был неэффективен. Англичанам пришлось «стоять и умирать!» Не все солдаты в такой ситуации могут долго выполнять свой воинский долг! Англичане держались, но, судя по всему, когда-то должен был наступить момент либо полного уничтожения окопавшегося врага либо его сдачи в плен. Уже немало фургонов было разбито в щепы и селедка из бочек вываливалась на мокрую от английской крови траву! Казалось, что впервые в истории военного дела победа в бою будет одержана одним лишь артиллерийским огнем! Но не случилось!

А случилось вот что! Имевшиеся в составе французского отряда шотландцы под началом сэра Джона Стюарта герцога Дарнли (? – 12.02.1429, Рувре, Франция) – коннетабля (главнокомандующего) всех шотландских наемников во Франции, решили, что пришла пора поквитаться с истекающими кровью англичанами за свое поражение под Краваном, где их предводитель с поврежденным глазом попал в плен. Они не стали дожидаться, когда враг полностью поляжет под артиллерийским огнем и кинулись на него в конную атаку. Это было спасительным шансом для Фастольфа переломить ход катастрофически складывавшегося боя в свою пользу. И он использовал его на все 100%.

Английские лучники подпустили разгоряченных лихой конной атакой шотландцев на дистанцию реального поражения и положили их почти всех на землю – кого раненым, а кого и мертвым! Кинувшиеся было за ними в атаку, французские конные латники тоже потерпели неудачу! Их лошади на полном ходу напарывались на заостренные колья, умело выставленные английскими стрелками перед собой. Кони гибли – всадники, вылетая из седел, калечились и тоже гибли.

Фастольф не зря ел свой «горький командирский хлеб»: он очень вовремя посадил своих спешенных было рыцарей на коней и погнал их в контратаку. Враг был рассеян по окрестностям. Так была выиграна, так ужасно начавшаяся для англичан битва под Рувре, более известная как «битва селедок».

Фастольф выполнил поставленную перед ним задачу: снабдил соотечественников под Орлеаном сельдью в пост. Боевой дух англичан возрос, а среди французов, снова потерпевших поражение, заговорили о капитуляции Орлеана. Но тут случилось «чудо» той самой Девы из Лотарингии, о которой все знают, или, по крайней мере, слышали со школьной скамьи.

«Феномен» Жанны д’Арк из Лотарингии, где «свет показывает тень, а правда – загадку!», столь впечатляющ, загадочен и неоднозначен, что обойти его стороной никак не представляется возможным!

Ее Величеству Истории известны (или это историки разделились во мнении.) две разные Лотарингские (Орлеанские) Девы. Одна – общепризнанная, вернее, каноническая; другая – «альтернативная».

… Кстати сказать , альтернативная версия биографии Жанны д’Арк, очень любима многочисленными альтернативными историками с новым или не традиционным взглядом на историю. Раньше их называли акробатами от истории. Сегодня отношение к ним более толерантное: у них есть право на голос – издатели их любят, поскольку они приносят выручку, причем немалую. А это в мире чистогана, где всем правит Его Высочество Результат , ценится превыше всего. В погоне за успехом очень модно сокрушать очевидное, ревизовать устоявшееся, давно принятое, рвать традиции, переиначивать, перекраивать Прошлое. Под маркой пересмотра, срывания покровов с тайны и т.п. лихие «пионеры-новаторы» делают все возможное и невозможное лишь бы поразить обывателя, падкого до «клубничики», «чернушки» и прочей «…ушки», прославиться и заработать на мутной волне перелицовки прошлого.

Итак, по официальной версии Орлеанская Дева, больше известная как Жанна д’Арк или Дарк (6.01.1412, Домреми, Франция – 30.05.1431, Руан, Франция), родилась в деревне Домреми в семье крестьянина Жака д’Арка и Изабели де Вутон. С детских лет отличавшая особой набожностью Жанна в 13 лет стала слышать голоса свыше, призывавшие ее вернуть французский престол наследному принцу (дофину) Карлу и изгнать английских захватчиков. В конце концов, ей повезло и она оказалась при дворе дофина в Шиноне. Здесь ей удалось добиться тайной аудиенции с наследным принцем. Особая церковная комиссия признала ее хорошейкатоличкой, а спецкомиссия во главе с тещей короля могущественной Иолантой Анжуйской доказала, что Жанна – к тому же невинная девственница! Это было очень важно: англичан должна была изгонять Святая! Вскоре Жанна оказывается с небольшим конным отрядом под осажденным Орлеаном, где решался вопрос дальнейшего ход событий в Столетней войне. Именно под ее командованием многомесячная осада с Орлеана была снята. После этого большого успеха последовала целая серия впечатляющих побед над англичанами (при Жарго, Менге, Боженси, Патэ), одержанных всего за одну неделю. Спустя месяц с ее участием происходит коронация дофина Карла VII в Реймсе, где издревле проходила коронация французских монархов. Это – пик ее жизненного пути и логичное завершение той особой миссии, на которую ее подвигли, как она утверждала сама – голоса свыше. Но она решила, что теперь ей по плечу все и продолжила свою войну против англичан! Крупнейшая отечественная исследовательница истории Столетней войны Н.И. Басовская полагает это ее решение роковым в ее судьбе. Возможно, именно это ошибочное мнение о своей роли в освобождении многострадальной Родины и стало одной из причин ее последующих военных неудач, плена и смерти на рыночной площади Руана 30.05.1431 г. Таков вкратце традиционный подход к судьбе Орлеанской Девы, или простолюдинки Жанны Дарк.

В то же время, по альтернативной версии биография Жанны Девственницы выглядит несколько иначе и гораздо богаче во всех смыслах понимания этого слова! Здесь она – незаконная дочь герцога Луи Орлеанского и распутной королевы Франции Изабеллы Баварской (10.11.1407, Париж, Франция, апрель – июль 1449 г., Жольни, Лотарингия). Якобы еще в младенчестве, дабы не компрометировать королеву, девочку убрали подальше от двора, отдав на попечение семьи все тех же Жака д’Арка и Изабели де Вутон. Спустя годы она, проделав такой же путь, как и «официальная» Жанна, но с высокопоставленным эскортом оказывается у дофина в Шинонском замке. Здесь к ней приставляют целый штат слуг и отряд шотландской гвардии из 12 человек для охраны. У нее появляется своя конюшня из 12 боевых коней и свой собственный штандарт. Она также получила золотые шпоры, доспехи и меч легендарного воителя предыдущего этапа Столетней войны, коннетабля Бертрана дю Геклена. Церковная комиссия признает ее «истинной христианкой» и отправляет девственницу на деблокаду Орлеана. Там она выступает не в роли военного лидера, а своего рода талисмана, поднимавшего боевой дух французского воинства. Ее дальнейший боевой путь мало отличается от ее официальной «тезки». Ее неоднократно ранят, она попадает в плен, ее признают виновной в ереси и приговаривают к сожжению. Дальше начинается самое интересное: казнь инсценируется, Деву тайно вывозят из Руана в замок Монротье, где она пробыла до 1436 г. Ей организуют побег, она возвращается в Лотарингию, выходит замуж за Робера дез Армуаза, снова оказывается на войне, опять встречается с королем Карлом VII в Орлеане, оставляет войну и спокойно доживает свои дни в замке Жольни, где и умирает в 1449 г. Где здесь – быль, а где – небыль?

… Между прочим, спустя века канонизация Жанны Девственницы обошлась французскому правительству 16.05.1920 г. в 30 млн. золотых франков.

Историки до сих пор ломают копья на научных ристалищах по вопросу – какая из двух Девственниц настоящая? Пытливые читатели вправе сами выбирать, кто из Дев им глянулся. В этой запутанной истории, где «свет показывает тень, а правда – загадку», истина скорее всего лежит где-то посередине. Тем более что крупнейший французский исследователь жизни Жанны Девственницы Режин Перну утверждает: Жанна – «неисчерпаемая личность, о которой всего не будет сказано никогда». Главное – в другом! Во французском народе Деву ждали! Еще за 70 лет до Жанны д’Арк в ходе Столетней войны среди простолюдинов, на плечи которых выпали основные ее тяготы и невзгоды, родилась идея избрания Богом для спасения Франции человека из народа.

Первая такая попытка была предпринята в тяжелейший для Франции момент после поражения ее сколь доблестного, столь и высокомерного рыцарства при Пуатье. После предательского договора в Труа народ возложил большую долю вины за унижение Франции на жену безумного короля Карла VI – королеву-иностранку Изабо Баварскую. Именно ее воля водила рукой потерявшего рассудок короля при подписании договора. В народе упорно говорили, что Францию погубила порочная женщина. Спасти страну мог лишь богоизбранный человек из простого народа – девственница, некая Дева из Лотарингии.

Она появилась, вооружив народно-освободительную войну религиозным лозунгом, верой в благоприятную для Франции Божественную волю. В средневековом обществе это было очень сильное оружие. Присутствие Жанны-Девы воодушевляло французов всех слоев, придавало им невиданные силы. Они стали побеждать англичан, даже если противник превосходил их численно. Начинало свершаться чудо, в которое так хотелось страстно верить. Это было торжество освободительной войны, возглавленной уже самим народом и облаченной в соответствии с духом эпохи в религиозную оболочку. В сознании французов, чей энтузиазм рос не по дням, а по часам, Жанна Девственница соединяла патриотическую и религиозную идеи. Этот идеологический и эмоциональный сплав оказал мощнейшее влияние на весь последующий ход Столетней войны.

И кем бы Дева из Лотарингии не оказалась на самом деле (французы считали ее святой, англичане – ведьмой), но влияние ее на моральный дух обеих сторон было несомненным. Последние при виде Девы сникали, а ее соотечественники неистово сметали все на своем пути. Более того, невероятный боевой дух, замешанный на религии и патриотизме, поселенный Орлеанской Девственницей в сердцах и душах ее соотечественников (как благородных, так и простых), не развеялся после ее смерти, позволив победоносно завершить 116-летнюю войну против англичан. Вот такой получилась самая длинная война той поры – поры, когда далеко на Востоке на всех наводил ужас «Сотрясатель Вселенной».

В Столетней войне нашли широкое применение новые виды вооружений, в частности артиллерия. Изменилась тактика ведения боя, восторжествовали новые приемы комплектования и формирования армий. Народы стали осознавать свою национальную принадлежность, понятие Родины начало обретать реальный смысл в умах. «Осень Средневековья» завершалась.

На этой философской ноте мы и закончим наше путешествие по бурным и мутным «волнам» так называемой Столетней войны, наложившей свой неизгладимый отпечаток на истории Западной Европы той поры, и вернемся в не менее захватывающие, но гораздо более туманные (порой фантастичные) и ужасные своим натурализмом события способствовавшие созданию на Востоке державы великого завоевателя Тамерлана «Железного Хромца».

 

Глава 3

Походы и битвы «Железного Хромца» в сказаниях и цифрах

Одной из первых завоеванных Тамерланом территорий стал в 1372 – 1373 гг. город Ургенч с его окрестностями! Правда, столь традиционного для тимуровских походов безжалостного разгрома города и увода в полон его жителей-ремесленников не последовало! Если верить красивой легенде, Ургенч и его население спасла сказочная красота дочери его правителя Юсуфа – Хан-заде (Севин-бек), внучки золотоордынского хана Узбека! Тимур решает женить на ней своего старшего сына Джахангира. Естественно получает согласие от перепуганного на смерть отца и закатывает неслыханно пышную свадьбу в Самарканде. В общем, все как в сказке, где красота спасает Мир !

… Между прочим , став родственником воинственного соседа Юсуф – шах Хорезма – возомнил о себе слишком много и спустя немного времени решил пограбить приграничные земли свояка, пока тот жестоко «бодался» с золотоордынским правителем Урус-ханом в 1376 – 1377 гг. Разъяренный таким предательством Тамерлан. Закруглил войну против орды и обратился к своим тылам, ощутимо потрепанным его обнаглевшим новоиспеченным родственником. Тот впал в состояние аффекта, предложив сухорукому и колченогому эмиру Самарканда сразиться в поединке. Тамерлан вызов принял и во всеоружии явился под стены Ургенча! Единоборство не состоялось: забияка Юсуф струхнул, засел за высокими стенами и не рисковал высовываться в открытое поле. Пришедший в бешенство Тимур предал цветущие и богатые окрестности города огню и мечу, огню и мечу! Только недели бомбардировок из катапульт и огнеметов принесли результат и город был взят яростным штурмом, стоившим жизни сотням и тысячам храбрых воинов Тимура. Разгневанный потерями «Железный Хромец» приказал не только разрушить Ургенч до основания, но и вспахать и густо засыпать солью землю, на которой он стоял. И следа не осталось от посмевшего ему сопротивляться некогда цветущего города. По крайней мере, так повествуют предания той поры. Другое дело – был ли разгром Ургенча первым опытом неумолимых расправ для будущего Великого и Ужасного Палача Народов. Дело в том, что кое-кто из историков склонен считать, что ургенчская трагедия случилась несколько позже – в 1380 г.

Затем настает черед вождя многочисленного племени дуглатов хана Камараддина (Камар ад-дина). Война оказалась затяжной. Камараддин предпочитал отступать перед вторгшимся могучим неприятелем, внезапно окружать его, наносить неожиданные удары, увлекать его все дальше и дальше от своих баз, отказываясь вступать в решительное сражение. Приходилось все повторять и повторять набеги на неугомонного врага.

Первые два похода Тимур предпринял весной и осенью 1371 г. Первый поход закончился перемирием; во время второго Тимур, выйдя из Ташкента через Сайрам, расположенный к северу от города, двинулся в сторону селения Янги на Тараз. Там он обратил кочевников в бегство и захватил большую добычу. В 1375 г. Тимур осуществил третий успешный поход против Камараддина. Он вышел из Сайрама и прошел через районы Таласа и Токмака по верхнему течению реки Чу. Возвратился Тимур в Самарканд через Узген и Ходжент. Показалось, что сын Тамерлана Джахангир сумел разбить непокорного и неуловимого врага, но тот, словно феникс, возродился из пепла и разграбил подвластную Тимуру Фергану и осадил город Андижан.

В который раз пришлось начинать все с начала. Разъяренный Тимур поспешил в Фергану и долго преследовал противника за Узгеном и горами Яссы до самой долины Ат-Баши, южного притока верхнего Нарына. Но очередной поход не заладился: сам Тамерлан чуть не погиб, попав в засаду в одном из узких и труднодоступных перевалов Тянь-Шаня: его – «однорукого» и колченогого – спасли лишь отвага и искусное владение оружием: булавой, копьем, саблей и арканом. Более того, почти тут же ему приснился вещий сон страшного содержания! А он, как известно, будучи человеком очень суеверным, после их просмотра всегда к ним прислушивался.

В тот раз ему приснилось, что его первенец Джахангир при смерти. Тамерлан бросил воевать и стремительным маршем понесся на родину! Но отец опоздал: когда его конь прискакал в Самарканд его старший сын уже покинул этот лучший из миров! Тамерлан, несмотря на всю свою рациональность и невиданную жестокость, своих детей обожал и глубоко переживал, когда с ними что-то случалось! Вот и сейчас, потеряв первенца он очень долго не находил успокоения и строго после положенного траура в очередной (уже пятый) раз – 1376 – 1377 гг. – отправился покорять Моголистан. Озлобленный отец очень быстро загнал-таки изворотливого Камараддина в горы и в ущельях западнее Иссык-Куля нанес ему поражение, правда, неокончательное.

В «Зафар-намэ» («Книге побед») упоминается шестой поход Тимура в район Иссык-Куля против Камар ад-дина в 1383 г., но хану опять удалось ускользнуть. В 1389 – 1390 гг. Тимур активизировал свои действия, чтобы разгромить Камар ад-дина. В 1389 г. он перешел Или и пересек район Имиль по всем направлениям, к югу и востоку от озера Балхаш и вокруг Ата-Куля. Его авангард тем временем преследовал моголов до Черного Иртыша, южнее Алтая. Его передовые отряды дошли на востоке до Кара Ходжи, т.е. почти до Турфана. В 1390 г. Камар ад-дин был окончательно разгромлен, и Моголистан наконец перестал угрожать державе Тимура, а ослабленные монголы надолго «угомонились».

Авторитет эмира Самарканда от похода к походу все возрастал и возрастал. Его сила и богатство делали столицу Тамерлана привлекательной для разного люда, который стал в нее стекаться не под ударами «кнута», а по воле «пряника».

Так в 1376 г. при дворе Тимура появился некто Тохтамыш из Белой Орды, непокорный вассал Золотой Орды, личность во многом примечательная, оставившая свой след в истории той поры, причем весьма заметный. Конечно, этот прямой потомок Чингисхана не был гением (в том числе военным), но, по свидетельствам современником, безусловно, отличался незаурядностью. Этот видный, статный, отважный, умный и энергичный хан на очень долгие годы станет одним из самых серьезных соперников Тамерлана в борьбе за власть – своего рода костью в горле. Великий завоеватель, конечно, не «поперхнется», но мучиться изжогой от телодвижений золотоордынского хана будет постоянно. Степень родства Тохтамыша с ханами улуса Джучи трудно конкретизируемая, но несомненна: недаром один из его родственников правитель Белой Орды Урус-хан (которому он мог являться то ли племянником, то ли двоюродным братом) не только убил его отца – правителя Мангышлака, но и вынудил Тохтамыша искать пристанище и защиту у набравшего большой политический вес эмира Самарканда Тамерлана.

Поначалу все между двумя воинственными политиками складывалось весьма благополучно. Первая встреча прошла на ура!. Тамерлан тогда и потом, когда они уже постоянно враждовали относился к Тохтамышу с некой снисходительной симпатий! Отдав тому в жены свою сестру, он, несмотря ни на что, так никогда и не потребовал ее обратно в свои чертоги. Именно с помощью войск Тамерлана Тохтамышу удалось, хоть и не сразу, а после нескольких неудачных войн с Урус-ханом укрепиться к зиме 1377/78 г. на землях пограничных с Золотой Ордой, простиравшихся по Северному Кавказу, северо-западной части Хорезма, Крыму, Западной Сибири и Волжско-камскому княжеству Булгар со столицей в городе Сарай-Бату (Сарай-Берке).

… Между прочим , Тамерлан, прекрасно осознавая всю опасность для его Мавераннахра от Золотой Орды и Белой Орды, с первых же дней своего правления всячески пытался привести туда к власти своего ставленника. Белая Орда имела столицу в городе Сыгнак и простиралась от Янгикента до Сабрана, по нижнему течению Сырдарьи, от Улу-тау до Сенгир-ягача и от Каратала до Сибири.

Авторитет Золотой Орды в ту пору постоянно падал: за два десятка лет она более 20 раз меняла правителей. Несмотря на всю энергию ее темника Мамая (правившего с 1361 г.) ситуация только ухудшалась и тот предпринял попытку карательным рейдом по русским землям восстановить былое. Но в 1378 г. его мурзу Бегича, кинувшегося большим наметом на южнорусские земли, рати московского князя Дмитрия Донского разбили на р. Воже в пух и прах. Тогда Мамай собрал все свои силы и лично двинулся на Русь.

Когда в 1380 г. русские разбили Мамая на Куликовом поле, Тимур помог потомку Чингисхана Тохтамышу подстеречь бегущего оттуда злосчастного темника на Калке, разгромить и захватить ханский престол в Золотой Орде.

… Кстати сказать , вокруг исторической для судеб Святой Руси битвы на Куликовом поле роится столько мифов и легенд, что грех не обратить на нее пристальное внимание, тем более что наш главный герой был не только ее современником, но и оказался вовлечен в орбиту ее последствий, в частности через своего амбициозного ставленника Тохтамыша.

 

Глава 4

Знаковые «побоища» в школьном учебнике по истории Отечества и за его пределами

Не секрет, что вокруг Куликовского сражения – одной из «особо почитаемых» битв (наряду с Ледовым побоищем) в летописной истории Святой Руси – сложилась совершенно особая ситуация, где до сих пор очень много неясного. Отечественные историки, используя летописи и предания, по-разному излагают ход Куликовской битвы.

… Между прочим , основными источниками сведений о битве являются четыре православных произведения: «Пространная летописная повесть о побоище, которое было на Дону, и о том, как князь великий бился с Ордою», «Краткая летописная повесть о великом побоище, которое было на Дону», стихотворная «Задонщина» (конец XIV – начало XV в.) и риторическое «Сказание о Мамаевом побоище» (начало XV в.). Последние два содержат значительное число литературных подробностей сомнительной достоверности. При этом «СМП», считается наиболее полным летописным документом, повествующем о событиях сентября 1380 г. Известно более 100 (!) списков «СМП», начиная с XVI по XIX в. Только в «СМП» сохранились сведения о численности войск Мамая (хоть и неправдоподобно большой), описания приготовления к походу русских полков, подробности их маршрута на Куликово поле, особенности дислокации русских войск, перечисление князей и воевод, принимавших участие в сражении. Фольклорное начало «СМП» усиливает впечатление от описания битвы, представляя эпизод единоборства перед началом битвы Пересвета с Челубеем, картину переодевания князя московского Дмитрия Ивановича в одежду простого воина с передачей своих доспехов воеводе Михаилу Бренку, а также подвиги воевод, бояр, простых воинов (Юрка-сапожника и других). В «СМП» присутствует и поэтика: сравнение русских воинов с соколами и кречетами, описание картин природы, эпизоды прощания уходивших из Москвы к месту битвы воинов с женами. Любопытно другое – сегодня не исключается, что «СМП» – всего-навсего документ о событиях 1479 – 1480-х гг. Просто имя Ивана III заменено именем Дмитрия Донского, а имя Ахмата – на Мамая. Кроме того, краткий вторичного происхождения рассказ о ней содержит «Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича», а рассказ о встрече перед битвой Дмитрия Донского с Сергием Радонежским и о посылке им на бой Пересвета и Осляби содержится в «Житии Сергия Радонежского». Сведения о Куликовской битве содержатся также в западноевропейских хрониках, добавляющих дополнительные интересные сведения о ходе битвы, неизвестные по русским источникам.

Одни приукрашивают ее кульминацию и финал, другие – спорят о численности сил противников, третьи, наоборот, сетуют на то, что установить ее реальный ход невозможно, четвертые и вовсе сильно сомневаются в ее большой исторической значимости и т.п. и т.д.

Но народ со школьной скамьи знает то, что он должен знать как «Отче наш»: «Куликовская битва – судьбоносная победа русского народа над басурманским игом, одна из самых славных страниц в истории русского оружия!» нашедшая свое отражение в таких патетико-патриотических, эпических картинах знаменитых художников, как О.Кипренского «Князь Дмитрий Донской после Куликовской битвы», А. Бубнова «Утро на Куликовом поле», М. Авилова «Поединок Пересвета и Челубея», И. Глазунова «Засадный полк» и «Поле Куликово. Временный перевес татар».

Хрестоматийный (канонический) вариант развития событий на Куликовском поле гласит:

«…6 сентября 1380 г. по Старой Данковской дороге русское воинство, ведомое великим князем московским Дмитрием Ивановичем, достигло реки Дона. Поскольку ордынский темник (военачальник, командовавший «тьмою», т.е. 10-тысячным войском) Мамай уже был на подходе, то следовало быстро принять решение: как быть дальше? На военном совете под нажимом воинственных литовских князей Андрея и Дмитрия Ольгердовичей было решено переправляться через реку и встретить Мамая за Доном и Непрядвой. Перейдя Дон, русские обезопасили себя от возможного внезапного удара в тыл со стороны войска враждебно настроенного великого князя Литовского Ягайло, который форсировал Оку, но дальше не пошел, выясняя расклад сил. Неясна была и позиция рязанского князя Олега, отказавшегося принять участие в борьбе с Мамаем, но все же предупредившего Дмитрия Ивановича о совместных планах Золотой Орды и Литвы.

… Кстати сказать , историки спорят о поведении князя рязанского Олега. Кто-то склонен считать его союзником Мамая. Другие полагают, что он вел тонкую дипломатическую игру с Мамаем, Дмитрием Ивановичем и Ягайло, будучи на самом деле сторонником Москвы. Якобы он усыпил бдительность ордынского темника, а Ягайло запутал противоречивыми сведениями. Скорее, ближе к истине те, кто склонен видеть в его поведении свою собственную игру, где главным было при любом исходе сражения остаться при своем интересе (Прим. Я.Н. ).

6 сентября за Дон успели переправиться только сторожевые отряды. Утром 7 сентября началась общая переправа. На это ушел почти весь день. Воины переправлялись полностью вооруженными, в доспехах и со щитами, – ордынцы были уже близко, и уроки на реке Пьяни никто не забыл. Тогда, в 1377 г., ордынская конница Арабшаха, внезапно налетев, разметала в клочья все русское воинство. Перейдя реку Дон с левого на правый берег по пяти наплывным мостам из бревен и уничтожив переправу, русские первыми вышли к Куликову полю. Так они выиграли время для расстановки сил до того, как подойдет неприятель. Выбор его местом встречи с басурманами был не случаен. Куликово поле было очень удобно для сражения против ордынцев, предпочитавших глубокие кавалерийские обходы противника и удары по его флангам в тылу. С трех сторон неширокое, изрезанное оврагами поле ограничивали реки Дон, Непрядва, Нижний Дубяк и Смолка. Мамай мог атаковать только с юга, со стороны Красного холма, который высился почти посередине поля боя. Русские войска выстроились в боевой порядок между балкой Рыбий Верх и р. Смолкой лицом в сторону Красивой Мечи, откуда двигались силы Мамая. Тыл русских был прикрыт обрывистым Доном. Перейдя Дон и уничтожив за собой мосты, князь Дмитрий довольно рискованно отрезал себе пути возможного отступления.

… Впрочем, попытка отступления большого войска по пяти наплывным мостам в условиях боя и преследования противником была равносильна полному истреблению. (Прим. Я.Н. ).

Зато он прикрыл с флангов свое войско реками и глубокими, заросшими лесом оврагами, затруднив коннице ордынцев обходные маневры. Левый фланг русского войска переходил в лесистый овраг и топкие берега речки Смолки. Правый фланг был также защищен болотистыми берегами р. Непрядвы. Ширина равнины, приемлемой для действия конницы, составляла всего несколько километров. Русские перекрыли это расстояние войсками и вынуждали ордынцев нанести удар в лоб, заставив отказаться от столь любимого ими, доведенного до совершенства флангового охвата кавалерией. В лобовом ударе вражеская конница теряла свои преимущества перед пешими воинами, стоящими плотной стеной. Наступать на конное войско ордынцев преимущественно пешими московскими ратям было невозможно и Дмитрий сделал все, чтобы вынудить врага ударить первым. Разведка донесла, что основные силы Мамая уже в 7 – 8 км (один час пути) и Дмитрий Иванович с помощью своего зятя (мужа его сестры Анны), многоопытного литовского воеводы Дмитрия Михайловича Боброк-Волынского принялся выстраивать (исполчать) полки.

… Кстати сказать , вопрос о численности противоборствующих сторон вызывал, вызывает и будет вызывать множество споров. Русские летописи приводят разные данные о численности русской армии. «Летописная повесть о Куликовской битве» – 100 тыс. воинов Московского княжества и 50 – 100 тыс. воинов союзников. «Сказание о Мамаевом побоище», написанное также на основе исторического источника, – 260 тыс. или 303 тыс. Никоновская летопись – 400 тыс. Скорее всего цифры, приводимые в средневековых источниках, крайне преувеличены. Отечественные исследователи ХХ в. (Е.А. Разин и другие), подсчитав общее количество населения русских земель, учтя принцип комплектования войск и время переправы русской армии (количество мостов и сам период переправы по ним), склоны считать, что под знаменами Дмитрия Ивановича могло собраться 50 – 60 тыс. воинов. Итак, разброс цифр – огромный: от 50 тыс. до нескольких сотен тысяч! Сегодня трезвомыслящие исследователи не исключают, что с каждой стороны было по 30 – 40 тыс. бойцов. Скорее всего у русских и у ордынцев была примерно одинаковая численность войск. Хотя, возможно, ордынцев было несколько больше. Но точная цифра до сих пор неизвестна (Прим. Я.Н. ).

Стремясь лишить врага численного преимущества, московский князь расположил русские войска в самом узком (4 – 5 км) месте поля в несколько линий. Развернуть все свои силы враг уже не сможет, и ему придется тесниться на поле боя. Далеко вперед Дмитрий Иванович выдвинул боевое охранение – небольшой сторожевой легкоконный полк князей Семена Оболенского и Ивана Тарусского. Его задачей было не позволить конным лучникам ордынцев засыпать смертоносным ливнем стрел главные силы русских. Измотать все русские полки до начала общей битвы, внести в их ряды замешательство и тем более нанести им большие потери, ордынцам так и не удастся. За ним выстроился Передовой полк (под командование князей всеволжских Дмитрия и Владимира). Затем следовал немногочисленный пеший Передовой полк, которому предстояло принять на себя первый натиск главных сил врага. Большинство, конечно, погибало, но, сдерживая натиск, давало возможность воеводам оценить действия врага, определить силу и направление удара и, если надо, перестроить ряды. Стоявшийследом Большой полк из суздальской и владимирской пехоты возглавляли князь Глеб Брянский и московский тысяцкий (воевода) Тимофей Вельяминов. Правый и левый фланги прикрывали сильные конно-пешие полки: «правой руки» (командиры – литовский князь Андрей Ольгердович и коломенский тысяцкий Микула Вельяминов, брат Тимофея) и «левой руки» (командиры – князь Василий Ярославский и князь Федор Моложский). На случай, если неприятель где-нибудь прорвет русский строй за Большим полком, но ближе к полку «левой руки» (именно тут было самое слабое место в русской позиции – широкая пологая лощина речки Смолки), находился частный резерв – Запасный пехотный полк Дмитрия Ольгердовича, брата Андрея.

… Кстати сказать, Андрей Ольгердович Полоцкий и Дмитрий Ольгердович Брянский, покроют себя воинской славой в Куликовской битве, потом вернутся в Литву. Спустя почти 20 лет оба геройски погибнут под началом князя Литовского Витовта в битве с ордынцами Едигея на реке Ворскле 12 августа 1399 г.! Герои долго не живут (Прим. Я.Н. ).

Сам Дмитрий Иванович поменяется перед битвой одеждой и конем с другом юности молодым боярином, постельничим Михаилом Андреевичем Бренком. Одетый в блестящие великокняжеские латы, Бренк займет его место в ставке под стягом. Мужественный поступок Бренка будет стоить ему жизни: враги сочтут его предводителем московского воинства и убьют в первую очередь. Издавна считалось, что пока знамя развевалось над войском, никто не мог покинуть его ряды. Каждая сторона потому старалась захватить или сбить знамя противника и удержать поднятым свое. Командующему войском полагалось находиться непосредственно у знамени. Но великий князь Московский отказался от старинного обычая. Он ушел из-под стяга, потребовав, чтобы воины стояли до конца, даже если знамя будет потеряно. Дмитрий Иванович встретит бой в Сторожевом полку. Он состоял в основном из молодых воинов, поэтому великий князь решил собственным примером укреплять их стойкость. И только после его разгрома встанет в ряды Передового, а затем и Большого полков.

… Между прочим получается, что великий князь Московский добровольно «записался» в «рядовые». Поскольку о передаче командования кому-либо из воевод источники умалчивают, то оперативно реагировать на изменение обстановки на поле боя, русское командование не могло. Тем более что лучший воевода Боброк-Волынский получил спецзадание и почти весь бой будет отсутствовать на поле боя. Не исключено, что именно его вступление в бой и было тем единственным маневром, на который рассчитывал Дмитрий Иванович. Ведь ничего иного как – «Всем стоять насмерть!» – столь любимого приказа всеми русскими полководцами во все времена, не предусматривалось (Прим. Я.Н. ).

Оценив местность, Дмитрий Иванович предположил, что главный удар враг попытается нанести по левому флангу русского войска. Здесь была самая удобная для действий конницы местность, а за полком «левой руки» находилась донская переправа. Прорвавшись к ней, конница Мамая отрезала русским путь к отступлению и зажимала их в узком мешке между Непрядвой и лесом. Именно поэтому сбоку от левого фланга в большом лесном урочище «Зеленая Дубрава» князь Дмитрий приказал скрытно (уже в темноте) расположиться сильному Засадному полку из отборной конницы. Его возглавляли двоюродный брат московского князя серпуховской князь Владимир Андреевич и Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский.

… Между прочим , принято считать, что Засадный полк стоял в лесу рядом с полком левой руки, но в одном из главный летописный памятников о «Куликовом побоище» – «Задонщине» – говорится об ударе засадного полка с правой руки (Прим. Я.Н. ) .

Этот полк выполнял задачу общего резерва и имел совершенно особое задание. Великий князь Московский прекрасно понимал, что при прямом столкновении не обладавшие численным превосходством над конницей врага элитные силы русской кавалерии будут раздавлены и мудро предпочел сберечь их в засаде, рассчитывая пустить в ход лишь в критический момент боя. Ход боя полностью подтвердит его прозорливость. Ордынская разведка так Запасный полк и не обнаружила. Вечером 7 сентября передовые части золотоордынцев, тесня русских разведчиков Семена Малика, увидели русские построившиеся войска. Дмитрий Иванович объезжал войска, делая смотр. Уже в сумерках Дмитрий Иванович с зятем Боброком выехал на разведку и издали успел осмотреть вражеские позиции: в первой линии выстраивалась конница, а во второй – пехота. Темник рассчитывал на пробивную мощь профессиональных наемников – тяжелой генуэзской пехоты и на маневренную ордынскую конницу. При виде врага у Дмитрия Ивановича отлегло от сердца: Мамай здесь и завтра будет сражаться. Опасаться глубокого конного обхода и прямого конного изгона (набега) на Москву или, что еще хуже, соединения с Ягайло уже не приходилось. Своей продуманной диспозицией московский князь вынуждал ордынцев к фронтальной атаке. Утром 8 сентября над Куликовым полем стоял густой, непроницаемый туман, который рассеялся только в двенадцатому часу. Все это время русские войска стояли готовыми к бою, поддерживали связь (перекликались) звуками труб. Предусмотрительность русского командования, заранее, с вечера, поставивших полки на свои места, полностью оправдала себя – прямо перед боем, в густом тумане, правильно выстроиться в боевой порядок было бы очень труднои нервно. Дмитрий Иванович вновь объезжал полки, часто меняя лошадей. Вскоре туман рассеялся и на Куликовом поле показались золотоордынцы. Им, шедшим с востока, солнце в этот ранний час светило в спину. Со стороны русских хорошо видны были их мрачные, темные силуэты. Московская рать, наоборот, сияла в лучах солнца доспехами, шлемами и оружием. Мамай был опытным полководцем и отлично понимал, что на Куликовом поле ему не удастся использовать преимущество в коннице. Густые дубравы и речушки с топкими болотами надежно прикрывали фланги русских от обхода. Пришлось атаковать в лоб, что неминуемо вело к большим потерям и непредсказуемому исходу битвы. Золотоордынская конница осталась на флангах и в резерве, а вперед выдвинулась наемная генуэзская пехота и часть спешившихся всадников. У подножья Красного холма, где была ставка Мамая, расположился сильный конный резерв. Битва началась со знаменитого поединка богатырей – ордынца Челубея, или Темир урзы (Железный воин), с иноком (монахом) Троице-Сергиева монастыря Александром Пересветом, до пострижения – брянским (любечским) боярином. Издавна повелось: чей воин одолеет, тому Бог и дарует победу. Оба поединщика одновременно вонзили друг в друга копья – это предвещало большое кровопролитие и долгую битву – и пали мертвыми. Ордынец пронзил горло русского богатыря, но и сам получил смертельный удар под левую ключицу. Однако победа осталась за Пересветом, конь которого смог довезти сраженного седока до русских войск, в то время как Челубей оказался выбитым из седла. Значит, победит русское войско.

… Между прочим , предполагается, что церковь Рождества Пресвятой Богородицы в Старом Симонове была построена на могилах легендарных воинов Александра Пересвета и его напарника Андрея Осляби. В то же время не исключается, что поединок между Челубеем и Пересветом, описанный только в «Сказании о Мамаевом побоище», является легендой (Прим. Я.Н. ).

Ордынцы перешли в атаку и противники яростно сшиблись. После долгого и ожесточенного сражения, или, как тогда говорили на Руси, «смятни» Сторожевой полк русских отступил к Передовому, но и тот не выдержал натиска врага. В бой вступил пеший Большой полк, а затем и полки Правой и Левый руки русских. Под натиском превосходящих сил ордынцев смог устоять только полк «правой руки», так как там им сильно мешала пересеченная овражками местность перед крутым холмом на котором стояли русские. Узкое поле и невероятная скученность противоборствующих сторон мешали Мамаю и его военачальникам урзам нанести излюбленные боковой и тыловой удары превосходящими силами конницы. Мамай чувствовал себя как охотничья птица с плотно перевязанными крыльями: с одной стороны мешали Дон, впадающая в него речка и дубравы, растущие по ее склонам; с другой – Непрядва с ее оврагами и текущими по их дну притоками. Оставалось притиснуть русских к берегу и спихнуть в воду. Потребовавшаяся для этого фронтальная лобовая атака, вела к огромным потерям среди ордынцев. Мамай бросил новые полки в самую середину поля, одновременно усилив свое правое крыло частью отборной резервной тяжеловооруженной конницей. Под бешеным напором ордынцев центр русских то прогибался, то вновь выравнивался, удерживая позицию. Но к трем часам дня картина боя стала быстро меняться. Большой полк в центре и полк «левой руки» заметно подались вспять. Они понесли такие потери, что вражеские кони уже не могли не ступать по трупам, так как не было чистого места. Еще чуть-чуть – и русские дрогнут. Натиск врага в центре был задержан вводом в действие Частного русского резерва Дмитрия Ольгердовича.Тогда, создавая численный перевес, Мамай бросил последние свежие силы на полк «левой руки» и начал там сильно теснить русских. Перед «Зеленой дубравой», в которой был спрятан Засадный полк, шла широкая пологая лощина речки Смолки по которой тяжеловооруженные ордынские всадники смогли набрать таранную скорость. Ценой страшных потерь им наконец удалось оторвать русский полк «левой руки» от центра русского строя. Часть полка даже побежала к Непрядве. Дружина Дмитрия Ольгердовича смогла лишь прикрыть левый фланг Большого полка, который всецело сосредоточился на отражении фронтальных атак ордынцев, но закрыть всю брешь она была уже не в силах. Часть резервной вражеской кавалерии хлынула в прорыв, а большая часть стала обходить полк с фланга. Создалась реальная угроза окружения и уничтожения русских сил. Наступила кульминация сражения. Казалось, оно проиграно… Только тогда тихо стоявший в томительной засаде Засадный полк Владимира Андреевича Серпуховского и Дмитрия Михайловича Боброка-Волынца вылетел из укрытия и кинулся вдогонку окружавшей полк «левой руки» коннице Мамая. Владимир Андреевич, командовавший Засадным полком, уже не раз предлагал нанести удар раньше, но многоопытный воевода Боброк удерживал его. К тому же ветер дул в лицо Засадному полку и мешал стремительно вылететь на врага. И только когда враг прорвался к реке и подставил русским всадникам тыл, Боброк приказал вступить в бой.

… Кстати , особо отличившегося в Куликовской битве князя Владимира Андреевича Серпуховского – двоюродного брата Дмитрия Ивановича – стали величать Храбрым ! После ранней смерти Дмитрия Ивановича уже при князе Василии I Владимир Андреевич Храбрый еще раз докажет свой воинский талант и отстоит Москву от войск ордынского мурзы Едигея в 1408 г. Он скончается в 1410 г. и в честь особых заслуг перед Родиной будет похоронен в усыпальнице московских князей – кремлевском Архангельском соборе. А вот судьба его брата по оружию, другого легендарного героя Куликовского – побоища – литовского воеводы Дмитрия Михайловича Боброк-Волынского – трагична: он погибнет много позже Куликовского побоища. Как и подобает настоящему воину, геройски сложит голову в печально неудачном сражении великого князя литовского Витовта с ордынским правителем Едигеем на реке Ворскле в 1399 г. Порой недолгую жизнь дарует судьба своим избранникам (Прим. Я.Н. ).

Русским на удачу, ветер переменился и теперь подгонял их в спины. Опьяненная близкой победой свежая ордынская конница, на которую Мамай сделал главную ставку, неожиданно с тыла получила сокрушительный удар в спину. Внезапный и стремительный удар из засады с тыла стал решающим. Во вражеской кавалерии началась паника, часть ее порубили, часть загнали в реку и потопили. Этот своевременный удар позволил русским князьям и воеводам перестроить полки и продолжить битву. Воспряли духом изнемогавшие владимирские и суздальские ратники Большого полка и прекратили пятиться. Двинулся вперед и полк «правой руки». Всадники Засадного полка, разметав отборную кавалерию Мамая, развернули коней и вонзились в правый фланг ордынцев, напиравший на полк «левой руки» с фронта. Распоров правофланговых ордынцев надвое, мощный конный клин двинулся прямо к ставке Мамая на Красном холме. Ордынцы смешались и обратились в бегство. Ход боя переломился. Мамай, наблюдавший издали за ходом сражения и, увидев поражение, бежал с малыми силами, как только Засадный полк русских вступил в бой. Перегруппировать золотоордынские силы, продолжить бой или хотя бы прикрыть отступление было некому.

… Итак, если верить летописям, то сражение на поле Куликовом было выиграно главным образом потому, что Дмитрий Иванович оставил в засаде отряд, который в критический момент ударил по заходившим в тыл русским ордынцам и обратил их в бегство. Если это так, то не исключено, что правы те, кто предполагает, что в засаде стояла чуть ли не треть русского воинства ! Что это – благоразумная предусмотрительность или подлинный военный гений полководца, не побоявшегося выделить в резерв столь значительную часть своего войска? А ведь классическая военная доктрина того времени, предписывала бросать в бой все наличные силы, чтобы подавить противника своей массой. Не потому ли ордынцы добились столь солидного преимущества в ходе сражения, что столь внушительная часть русских сил была сосредоточена в Засадном полку? Не потому ли его удар был столь сокрушителен? (Прим. Я.Н. )

Засадный полк преследовал врага, избив их бесчисленное множество, до реки Красивой Мечи 50 верст, захватив ставку ордынцев. Мамай успел спастись. Вернувшись из погони, Владимир Андреевич Серпуховской стал собирать войско. Сам великий князь был контужен и сбит с коня, но смог добраться до леса, где и был найден после битвы под срубленной березой в бессознательном состоянии. Потери с обеих сторон были огромны.

… Между прочим , данные о погибших до сих пор вызывают ожесточенные споры среди историков разного толка. Если верить вышеперечисленным православным источникам, потери обеих сторон в Куликовской битве были огромными. Так, русские потери были большими – от 15 до 30 тыс. Павших воинов собирали 6 – 8 дней и хоронили в братских могилах. Число погибших ордынцев летописцы явно сильно преувеличивают, доводя их до умопомрачительной цифры – 800 тыс. и даже до 1,5 млн человек. «Задонщина» говорит о бегстве Мамая сам-девять в Крым, т.е. о гибели 8/9 всего войска в битве (Прим. Я.Н. ).

Олег Рязанский, которого Дмитрий Иванович подозревал в измене, бежал в Литву. Не дошедший всего 30 – 40 км до Куликова поля, Ягайло, узнав о поражении своего союзника, не стал испытывать судьбу и спешно отступил. Он не знал, что в московском войске павших оказалось больше, чем оставшихся в живых. Впервые со времени начала ордынского ига русские войска одержали крупную победу над ордынским войском. Была ликвидирована реальная угроза тотального погрома Русской земли, последствия которого трудно вообразить. Но победу на Куликовом поле не удалось закрепить полным разгромом Золотой Орды. Для этого не было еще достаточных сил. Учтя большие потери русской рати и опасность похода вглубь степей с небольшими силами, командование приняло решение возвратиться в Москву. Куликовская битва 1380 г. – важнейшее событие в истории средневековой Руси, во многом определившее дальнейшую судьбу Российского государства. Битва на Куликовом поле послужила началом освобождения Руси от ига Золотой Орды. Куликовская битва оказала решающее влияние на создание единого Русского государства, на утверждение русского национального самосознания. В самой Золотой Орде поражение Мамаевого войска на Куликовом поле ускорило процесс политического дробления Орды на улусы. После Куликовской битвы Орда много раз совершала набеги, но уже не решалась на битву с русскими в открытом поле…»

Так или примерно так повествует нам каноническая версия о событиях «Куликовского побоища».

… Впрочем, есть и иные трактовки происшедшего много веков назад на поле Куликовом. Так, известный российский ученый, не являющийся профессиональным историком, д.б.н. Журавлев А.Н., но занимающийся литературной деятельностью и ведущий исторические изыскания в оригинальном формате, предложил оригинальную трактовку событий на Куликовском поле. Это своего рода новый взгляд на историю побоища на поле Куликовом. Правда, при одном условии , что «Куликовское сражение» случилось именно там и именно так, как об этом повествуют отечественные летописи. Журавлев выделяет несколько приемов, с помощью которых князь Московский Дмитрий Иванович смог переиграть ордынского темника Мамая.

Во-первых, он обманул противника, отдав ему единственную высоту на поле Куликовом – Красный Холм. Издавна повелось, что противники обычно стремятся занять господствующие высоты, чтобы было легче обороняться, особенно против кавалерии. Русский князь первым вышел на Куликовское поле, но высоту не занял, а отдал ее Мамаю. Темник «заглотнул наживку». С высоты Красного Холма он видел все и был уверен, что видит все! Но он не увидел главного на поле будущего боя: оврагов перед правым крылом и Засадного полка.

Во-вторых, московский князь мог считать, что при высоком моральном настрое и плотном построении обороняющихся атакующий враг обычно теряет свое преимущество в людях и вооружении. Максимально насытив на узком пространстве свой центр стойкой пехотой и лишив врага его излюбленного широкого маневра конными крыльями, Дмитрий Иванович по сути дела заведомо лишил битву красивых маневров, превратив ее в примитивную сшибку-свалку. Лобовой удар ордынцев привел к большим обоюдным потерям, но так и не принес ордынцам победы.

В-третьих, выставив вперед Сторожевой и Передовой полки – заведомых смертников, он вынудил враг потерять на них с самого начала всю мощь своего первого удара с разгона и в дальнейшем ордынцы уже не столько пронзали плотный строй русского Большого полка, сколько пытались его продавить. Образно говоря, вся мощь удара молотом в одной точке, разрушающей строй противника, оказалась разменяна на равномерно распределенное давление по всей большой площади максимально плотного русского строя. Таким образом, русский князь опять-таки свел битву к наиболее выгодной для него примитивной «сшибке-свалке».

В-четвертых, Мамай счел, что самым слабым местом в русском построении является их правый фланг: здесь строй не был столь плотным и он был больше растянут, чем остальная позиция. В надежде на быстрый прорыв и выход в тыл русского центра, он поначалу бросил большую массу своей конницы именно туда. Когда ордынские тумены перешли на галоп, то на огромной скорости влетели в целый ряд оврагов, которые не были видны ни с Красного Холма, ни даже с близкого расстояния. Разогнавшаяся многотысячная конница завалила собой овраги и двинулась дальше, но уже не столько прытко. Перед ней выросла новая цепь оврагов. Теперь она медленно спускалась в них и медленно поднималась из них наверх. Там ее ждали давно изготовившиеся к приему дорогих гостей русские, сноровисто сбрасывая их обратно. Так таранный удар конницы превратился в медленный наскок и массовую гибель коней и всадников в оврагах и только потом – от рук русских воинов полка правой руки. Бессмысленная потеря лучших багатуров левого крыла ордынской конницы из-за недочетов командования не могла не сказаться. Так уже в самом начале сражения потери атакующей стороны сильно превышали потери обороняющейся стороны. Не потому ли Правый полк Андрея Ольгердовича не только без проблем отразил атаку ордынцев, но и сам неоднократно переходил в контрнаступление, но возвращался, памятуя о недопустимости разрыва со стоящим на месте и отбивавшимся от наседающего неприятеля Большим полком. Только после неудачи на правом фланге русских, Мамай бросил все свои силы в центр, где вскоре «благополучно» увяз в критически плотной массе Большого полка русских.

В-пятых, князь Московский неспроста поменялся снаряжением и вооружением со своим ближним боярином Михаилом Бренком, ставшим под великокняжеским стягом. Скорее всего это был тонкий психологический расчет: все мурзы Мамая стремились как можно скорее прорубиться к знамени русского полководца в надежде найти там великого князя и обязательно убить его. Во все времена потеря знамени и тем более, командующего, вели к психологическому перелому в сражении, вслед за которым следовал и разгром армии. Ценой огромных потерь ордынцы добились своего: стяг свалили, «великого князя» убили! В этот момент им показалось, что битва выиграна и они даже перестали рубиться, готовясь торжествовать победу. Напор прекратился. Затем обман выяснился, но боевой порыв ордынцев, они яростно сражались ни один час, уже был утрачен – цель сражения оказалась потеряна! Ордынцы еще бились, но уже как бы по инерции и битва в центре окончательно превратилась в массовую сшибку-свалку без конкретной цели для атакующих. Непрерывно атаковавшие до этого момента ордынцы не только подустали, но и отчасти пали духом. В-шестых, великого князя Московского не так-то просто было убить! Он не был одет в одну лишь кольчугу простого воина, как это можно было бы подумать. Специально для этой битвы ему выковали кольчугу из лучших сортов железа. Именно на нее он надел голубую броню – латы из металлических пластинок, которая по качеству ничем не уступала рыцарской броне западноевропейских рыцарей той поры, например, германской! И только потом, он облачился в кольчугу рядового бойца-пехотинца. Именно эта трехслойная защита тела Дмитрия Ивановича, скорее всего и спасла ему жизнь. Его и кололи, и рубили, но не убили, а лишь оглушили, очевидно, ударно-дробящим ударом (палицы, шестопера, чекана, клевца) в голову – недаром его шлем оказался помят сразу в нескольких местах. Великий князь получил такое количество ударов (но не смертельных), что к концу битвы по совокупности оказался в тяжелейшей контузии. Не исключено, что именно она потом и станет причиной его достаточно ранней смерти – в 39 лет в 1389 г. ( Скажем сразу , что столько мощных ударов в голову получает лишь боксер: к концу жизни обычно страдающей ужасной болезнью Паркинсона – Прим. Я.Н .) В-седьмых , увязнув в центре (бойцы бесцельно давят друг на друга и горы трупов превращаются в непреодолимую «стену» как для ордынцев, так и для русских), Мамай принимает, как ему тогда казалось, единственно правильное решение: сосредоточивает максимум сил против полка «левой руки», где еще нет такой ужасной скученности и таких потерь. И хотя его воины уже изрядно устали, но у них еще есть силы и численное превосходство и здесь еще можно попытаться добиться успеха, надо только поднажать. И действительно полк «левой руки» начинает подаваться назад, отходя от рощи «Зеленая дубрава». Открывается брешь для конного броска в тыл русским! С высоты Красного Холма Мамай это видит и, не теряя времени, бросает в бой свой последний резерв – элитную кавалерию, которую он так берег для решающего удара. Как только она прорывается в тыл русским, ее саму поражает с тыла отборная конница Андрея Серпуховского и Боброк-Волынца, несколько часов «пролежавшая в травке» под дубами и, наконец дождавшаяся своего часа. «Козырной туз» Мамая оказался бит… «джокером» Дмитрия Ивановича! Впрочем, это всего лишь гипотеза возможного развития событий на поле Куликовом, где мало героики и много трезвого расчета. Но еще раз повторимся, что все это можно принимать внимание при условии, что Куликовское сражение случилось именно там и именно так, как об этом предпочитают повествовать отечественные летописи. А вот с этим у критически настроенных исследователей есть большие сомнения…

Не секрет, что реальный ход развития событий на поле Куликовом установить по летописным источникам очень сложно, если просто невозможно. На ум приходят разного рода интерпретации слишком хрестоматийного финала сражения: яркая концовка битвы – удар русского засадного полка в тыл прорвавшимся басурманам. Этот канонический штрих очень напоминает другую легендарную битву в истории Святой Руси – удар засадной конной дружины самого князя Александра Всеволодовича в тыл зарвавшейся немецкой «свинье» в Ледовом побоище.

В связи с этим представляется возможным и даже нужным заодно провести раскадровку и этой судьбоносной битвы из истории Святой Руси, благо у нее есть некоторые общие «параллели» и сюжетные линии с интересующим нас побоищем на поле Куликовом.

На самом деле, Ледовое побоище – 5 апреля (по Новому стилю – 12 апреля) 1242 г. – одна из тех особо почитаемых битв (наряду с Невским сражением и Куликовской битвой) в летописной истории Святой Руси, где до сих пор очень много неясного. Сколько же немцев сражались с русскими на льду озера, где конкретно проходила эта битва и, наконец, кто же стал победителем в ней? Отечественные и зарубежные историки, используя свои летописи и предания (Новгородская летопись «Житие Александра Невского», Новгородская первая летопись, Софийская первая летопись, Симеоновская летопись, Лаврентьевская летопись и ливонская «Рифмованная хроника», т.е. написанная в стихах), свои «аргументы и факты», по-разному излагают и повествуют о ходе этой битвы. Впрочем, это естественно: так было, так есть и так будет у всех народов – идеология вещь крайне актуальная во все времена! Как следствие, у нас до сих пор весьма смутные представления о том, как все могло быть на самом деле в Ледовом побоище. Вряд ли когда-либо ситуация изменится к лучшему: слишком многим это невыгодно, в первую очередь власть предержащим, да и ментальность большинства россиян к этому просто напросто не готова.

Хрестоматийный (идеологически-правильный) вариант описания этой битвы, как впрочем и Куликовского побоища, известен любому школьнику. Спору нет, он очень ярок и доходчив!

«… Александра Ярославича не устрашила неудача передового конного отряда новгородцев Домаша Твердиславича и тверского воеводы Кербета, разбитого немцами во время разведки. Русские попали в засаду и почти все были вырублены. Узнав о месте столкновения, русский князь смог верно определить направления движения неприятеля: короткой дорогой он стремились выйти к Новгороду и отрезать русского князя от него. Разгадав замысел врага, Александр Ярославич удачно определяет место будущего сражения. Он быстро стягивает все свои силы к Чудскому озеру и весной 1242 г. занимает позицию на промерзшем до дна льду (отсюда и сражение получит название «Ледового побоища». – Прим. Я.Н.) у острова-скалы Вороний Камень (сегодня он под водой) севернее урочища Узмень, в очень выгодных для себя условиях. За спиной русского войска находился иссеченный промоинами и заросший густым лесом берег с глубоким снегом, исключающий возможность захода в тыл или охвата. Правый фланг был надежно защищен Сиговицей (Сеговицей) – местом с очень тонким из-за сильных подводных ключей льдом, изрядно подтаявшим под лучами теплого весеннего солнца. Коварная Сиговица с ее рыхлым льдом в день битвы сторожила с севера русские позиции на все 100 %. Левый фланг прикрывался высоким береговым мысом, к тому же ледяная гладь прекрасно просматривалась здесь до противоположного берега. Таким образом, вражеской кавалерии фланговый обход, задумай она его, вряд ли бы удался. Позади войска Александр поставил обозные сани, соединенные друг с другом – еще один рубеж обороны, на случай прорыва противника. Через них не перескочишь на лошади, отягощенной тяжеловооруженным всадником. Там же располагалось и устье реки Желчи, по ней в случае неудачи могли отступить русские войска. Неменьшее искусство юный князь проявил и в боевом построении войска. Прекрасно зная об излюбленной западноевропейскими рыцарями бронированной «свинье», он пошел на военную хитрость. Вопреки русской традиции того времени ставить лучшие силы в центр боевого порядка, а «крылья» оставлять сравнительно слабыми, он поступил иначе. Он сделал егоболее гибким, устойчивым и маневренным. В центр – «чело» – своего войска Александр поставил три полка пехотинцев. Первым стоял сторожевой полк, имевший много лучников, а за ним передовой и большой полки: здесь были собраны наиболее стойкие русские воины – владимирские и новгородские ратники в кольчугах и дощатых доспехах. Помимо мечей у них были позаимствованные у монголов копья с крючьями на конце для стаскивания воинов противника с коней и длинные узкие ножи-засапожники, которые они применяли в ближнем бою, особенно когда всадники опрокидывали их наземь и, упав, пехотинец резал брюхо и сухожилия лошадям врага. Зато на «крыльях» (флангах) князь сосредоточил свою главную ударную силу – хорошо вооруженную (копьями, булавами и боевыми топорами) маневренную кавалерию, которую хитроумно прикрыл спереди несколькими пехотными шеренгами. Помимо этого на левом фланге – лесистом берегу – был спрятан в засаде небольшой ударный полк из отборных всадников княжеских дружин Александра и его брата Андрея в кольчугах со щитами, кистенями, мечами и саблями (выделено мной. – Я.Н.). Русский князь намеренно ослабил центр своих позиций, хотя именно здесь предстояло принять таранный удар разогнавшихся тяжеловооруженных рыцарей. Ливонской «свинье» подстроили западню в виде мощных клещей из конных полков правой и левой руки. Сам полководец разместился на вершине высокого Вороньего Камня, с которого прекрасно были видны все окрестности. Он-то и станет его наблюдательным постом и командным пунктом в предстоящем сражении. Ливонцы под началом магистра Андреаса фон Вельвена (Фельбена) подошли к позициям русских на рассвете и увидели изготовившуюся к бою русскую рать. Высланные вперед Александром Ярославичем русские лучники не позволили вражеской конной разведке близко приблизиться к русскому войску, отогнав ее плотнойстрельбой. Ливонские военачальники так и не узнали особенностей боевого порядка русских. Они посчитали, что им предстоит сокрушить пехоту: прикрытую пехотой конницу на флангах – главную ударную силу русских – они не приметили. Противник построился «свиньей» и медленной рысью пошел вперед. Сразу быстро скакать они не могли: устали бы лошади, несущие тяжеловооруженных всадников, и отстала бы пехота – кнехты, находившаяся внутри клина. Стоявший впереди сторожевой полк лучников, не смог расстрелять атаковавшую его бронированную рыцарскую кавалерию, и частично рассеянный, отошел на фланги. Стальная рыцарская «свинья» в белых плащах со зловещими черными крестами, протаранив передовой полк, яростно вонзилась в плотную массу пешцев большого полка. Крестоносцы прорвались через центр русского боевого порядка, но развить свой успех не смогли. Считая дело выигранным, они нарушили строй и утратили боевой порыв. Неодолимой преградой для неповоротливой рыцарской конницы оказались и крутой обледенелый берег, и скрепленные друг с другом повозки вражеского обоза, за которые откатились остатки русских пехотинцев. Кони не имели достаточно скорости и места для разгона, чтобы преодолеть сцепленные и выстроенные в ряд сани. А поскольку задние ряды продолжали напирать, передние устроили перед санями и крутым берегом кучу-мала, повалившись вместе с лошадьми, получая со всех сторон удары. Рыцари замешкались – «свинья» увязла в боевых порядках противника, ее «рыло» затупилось и тотчас же этим воспользовались русские. Оба маневренных крыла войска Александра Ярославича – кавалерийские полки правой и левой руки под началом его удалого брата Андрея и многоопытных воевод – стремительно обрушились на рыцарскую «свинью» с двух сторон. Вскоре засадная конная дружина с боевым княжеским стягом – могучим ощетинившимсяльвом, ведомая самим князем Александром, замкнула окружение и галопом смяла рыцарские шеренги, прикрывавшие неприятельский клин с тыла (выделено мной. – Я.Н.). Началось избиение русскими вражеского воинства, вошедшее в историю как Ледовое побоище !»… Так или примерно так, повествует нам разнообразная общедоступная учебная литература об этом знаменательном событии в отечественной истории…

…Кстати сказать , в советское время Ледовое побоище подавалось как одно из самых значительных событий не только Святой Руси, но и всего Средневековья! Это один из типичных примеров «легендаризации» «летописной битвы» и превращения в непогрешимого национального героя князя Александра Невского! А ведь он, судя по дошедшим до нас отрывочным сведениям был человеком гордым и властным, амбициозным и жестоким! И, тем не менее легенды о его победах на Неве и на Чудском озере воспевались так мощно, что сделали Александра Ярославича не только одной из величайших фигур в русской истории, но и даже Святым – защитником русского православия от католицизма. Правда, причисление Александра Ярославича к лику святых произошло не после его смерти, а лишь спустя 300 лет, уже во времена Ивана IV Грозного – в 1547 г. Тогда по царской указке переписывалась история государства Российского и все что способствовало усилению этого государства – хорошо. Неспроста первый царь Всея Руси, приказал найти в жизнедеятельности князя добрые дела и достоверные свидетельства о его чудотворчестве. Была проведена очередная редакция «Жития Александра Невского» и совершенно по особому представлены «великие» сражения, благодаря которым православная Русь была спасена от католиков, стремившихся навязать ей свою веру. Все это требовалось для создания «Степенной книги царского родословия» – своеобразного литературно-исторического произведения, целью которого было представить всю предыдущую до Ивана IV русскую историю как деяния московских государей и их предков. Именно в этой книге Александра Ярославича сделали Невским и в его честь стал ежегодно отмечаться церковный праздник. (Тогда же при Иване Грозном свое почетное наименование Донской получил и Великий князь Московский Дмитрий Иванович.) А ведь обычно современный читатель считает, что Александра Ярославича прозвали Невским за победу над шведами на Неве в 1240 г. Подобно тому как московского князя Дмитрия назвали Донским после Куликовской битвы! На самом деле эти звучные прозвища были присвоены им лишь спустя века. Интересно, почему этого не сделали современники Александра – ведь его принято считать великим ратоборцем во славу Руси. Так или иначе, но в национальном самосознании подвиги святого и благоверного Александра Невского стояли особняком. Нет другого русского князя, канонизированного Церковью, который бы так часто изображался на иконах, а его сражения против шведов и тевтонов стали частью национально-политического мифа. Еще большей идеологической правке его фигура подверглась по приказу-заказу Сталина в преддверии войны с немецким фашизмом (начиная с 1938 г.) и в ходе оной. С той поры идеализированному (идеологически правильному) варианту Ледового побоища уделяется особое место во всех трудах и учебниках по истории СССР, а теперь и России. Западные источники в ура-патриотическом освещении, естественно, не использовались. Многочисленные ошибки, неточности и завиральные фантазии (так по аналогии с засадным полком из Куликовской битвы в «ЛП» появился свой засадный полк из отборных всадников княжеских дружин, замкнувший окружение «рыцарской свиньи») ангажированных «акробатов» от исторической науки принялись бодро кочевать по страницами отечественной литературы. Порой при этом кое-кто из особо рьяных «исследователей» потихоньку сочинял что-то свое, тем самым, добавляя «красок». Например, пассажи о гениальном предвидении Александра Невского: немцы не будут сидеть в обороне, а непременно атакуют клином-«свиньей» и обязательно в центре, а значит следует подготовить им смертельную ловушку-клещи а-ля Канны с конными маневрами по двустороннему охвату флангов врага и с заходом ему в тыл! И это на такой открытой местности, как многокилометровое ровное как стол и идеально просматриваемое на километры пространство замерзшего озера… Интересно, с какой скоростью по скользкому льду могла бы совершать обходные маневры (а они априори должны быть быстрыми) русская конница? Свое победное шествие визуально исключительно доходчивый графический вариант «ЛП» в виде «германской свиньи в русских тисках» продолжает кочевать из учебника в учебник и сегодня. Внесла свою лепту в героизацию «ЛП» и его кинематографическая версия – высокохудожественный фильм знаменитого советского режиссера Сергея Эйзенштейна «Александр Невский» (1938 г.) Большой мастер советского кинематографа сумел из нескольких строк «Жития Александра» воссоздать далекие от нас события 1240 – 1242 гг. Фильм, безусловно, имеет мало общего с исторической правдой, но в то же время, это – один из самых ярких образцов исторических фильмов. Именно он во многом сформировал у нескольких поколений советских людей, а ныне и россиян представление о битве. Сильно бьющую по эмоциям музыку к фильму написал один из величайших композиторов XX в. Сергей Прокофьевым. К сожалению, к/ф «Александр Невский» слишком идеологизирован, что впрочем, вполне понятно, поскольку таковы были реалии той крайне непростой эпохи. Эпохи преддверия Великой Отечественной войны. Обсуждать подобную позицию бесполезно. Есть смысл попытаться понять, что же могло быть на самом деле. Как известно, передвижения, численность, потери с обеих сторон и сам ход сражения на Чудском озере освящены в летописных источниках не только слабо, но и весьма путано. Сегодня многие историки не исключают, что ледовое побоище на Чудском озере на самом деле не было местом столь важной битвы, как ее потом представляли. Начнем с того, что Александр Невский, судя по всему, совершал ответный рейд по Ливонии, а не ставил себе целью вызвать врага на решающее сражение. Он предпочитал действовать по тылам неприятеля. Но крестоносцы пошли ему навстречу и русским, поспешно уходившим после набега на Ливонию с награбленным добром и пленными, не принять бой уже не представлялось возможным. До сих пор точно не известно даже место битвы. В летописях неясно указано место Ледового побоища: «Поставили полк на озере Чудском, на Узмени, у Вороньего камня». Вот его и ищут отечественные историки аж с середины XIX в. Данные археологии ни на Чудском озере, ни на его берегах не подтверждают наличия ни братских могил, ни групповых захоронений воинов, ни больших находок оружия, т.е. нет вещественных доказательств битвы 1242 г. именно там. Кто-то считает местом сражения западный берег Чудского озера. Другие склоняются к тому, что побоище произошло на западном берегу Псковского озера. В то же время есть сторонники того, что на самом деле все случилось на Теплом озере. Как результат предполагаемые места сражения разбросаны друг от друга на территории протяженностью более 100 км! Так было ли оно вообще? Или же перед нами миф о событии, которое лишь могло быть? Большие сомнения вызывают у историков и сведения о численности противников . В советской историографии в зависимости от конъюнктуры момента численность русского войска оценивалась в 15 – 17 тыс. человек. Поскольку в те времена количество воинов было принято указывать одним емким словом – бещисла (т.е. несметное количество), то указанные цифры в большей степени похожи на исторический анекдот, нежели на историческую справку. Возникает естественный вопрос: откуда у русских такие рати после того как монгольский хан Батый только-только прошелся «огнем и мечом» сначала по Северо-Восточной, а потом и по Юго-Западной Руси. К тому же к концу 30-х гг. XIII в. все население Новгорода, включая женщин, стариков и детей, составляло чуть более 14 тыс. человек. Если это так, то под знаменами Александра Невского могло оказаться лишь порядка 2 тыс. ратников. Сегодня количество русских участников «ЛП» оценивается как значительно меньшее: до 5 тыс. человек (800 конных дружинников, 800 новгородских всадников, 800 новгородских пехотинцев, 2000 ополченцев и 1200 половецких лучников-наемников). В то же время численность войск Ордена в битве на Чудском озере определялась советскими историками обычно в 10 – 12 тыс. человек: скромно признавалось, что врага все же было несколько меньше. Единственные цифры, имеющиеся в летописных источниках, – потери Ордена, которые составили около 20 братьев (имеются в виду рыцари) убитыми и 6 пленными. Учитывая недавний разгром от монголов под Лигницей 9 апреля 1241 г., и 9 мешков отрезанных у убитых ушей, собранных на поле боя азиатами-кочевниками, Тевтонский Орден не мог оказать помощь своему Ливонскому «филиалу». В сражении участвовали датские рыцари и ополчение из епископства Дерпта (Тарту). В состав последнего входило большое количество эстов/чуди, но рыцарей было немного. «Ливонская Рифмованная хроника» сообщает, что в момент окружения рыцарей русской дружиной, «русские имели такую рать, что каждого немца атаковало, пожалуй, шестьдесят человек». Даже если число 60 и является сильным преувеличением, численный перевес русских над немцами, скорее всего все же имел место. По мнению некоторых современных отечественных и зарубежных исследователей, Орден мог выставить на поле боя отнюдь не впечатляющее войско: что-то порядка 1800 крестоносцев [100 – тевтонских рыцарей Андреаса фон Фельфена (Белвена), 400 конно-пеших «сержантов-жандармов», 300 датских рыцарей и 1000 эстов/чуди] Дерптского епископа Германа фон Буксхевдена. Итак, масштабы сражения действительно не впечатляют: в ту пору в том же регионе случались и более крупные битвы, например под Шауляем в 1236 г. и под Раковором (современный г. Раквере в Эстонии) в 1268 г. В древнейшем западном свидетельстве об интересующем нас событии – «Старшей Ливонской рифмованной (написанной в стихах. – Прим. Я.Н.) хронике», записанной со слов участника событий вскоре после 1278 г., говорится о нападении на ливонские земли суздальского князя Александра с отрядом лучников. В бою погибли 20 рыцарей, 6 остальных взяли в плен. Но о сражении именно на льду Чудского озера нет ни слова. Самый древний русский источник – Лаврентьевская летопись, составленная во 2-й половине XIV в. – приписывает всю честь в битве брату Александра Невского Андрею Ярославичу и его суздальской кованой рати: «В лето 6750. Великыи князь Ярослав посла сына своего Андреа в Новъгород Великыи в помочь Олександрови на немци и победиша я за Плесковым (Псковом) на озере и полон мног плениша и възратися Андреи к отца своему с честью». Андрей Ярославич остался в тени истории во многом потому, что и до и после битвы переговоры с Орденом вел его брат Александр Невский. Андрей же действовал по принципу «Пришел. Увидел. Победил» и вскоре ушел в родной Суздаль – княжить. Таким образом, скорее всего единственное, что могло быть, так это то, что поначалу ливонцы захватили Изборск и Псков. Андрей Ярославич с братом Александром ответили изгнанием из Пскова захватчиков. В боях погибло 20 немецких рыцарей и 6 было взято в плен. Потом за них был получен выкуп, и они были отпущены. Вот и все. Позже Андрей по стечению обстоятельств был забыт, а все подвиги, и которые были, и которых не было, приписали более известному князю, спустя века канонизированному. Два новых факта сообщают ростовские летописные известия о Ледовом побоище, отразившиеся в Академическом списке Суздальской летописи: «В лето 6750. Ходил Александр Ярославич с новгородцами на немцев и бился с ними на Чудском озере, у Воронья камня (курсив мой – Я.Н) , и победил Александр и гнал по льду 7 верст (курсив мой – Я.Н.) , секучи их». В весьма популярной среди некоторых отечественных исследователей Новгородской Первой летописи (наиболее ранний список этой летописи относят к 30-м гг. XIV в.) нам преподносится еще более развернутая картина Ледового побоища. «Александр и новгородцы построили полки на чудском озере на Узмене у Вороньего камня. И наехали на полк Немцы и Чудь, и пробились свиньею сквозь полк. И была сеча там велика немцев и Чуди. Бог пособил князю Александру. Врага гнали и били 7 верст до Суболичьского берега. И пало Чуди бесчисла, а Немцев 400. В Новгород приведено пятьдесят пленных. Битва состоялась пятого апреля в субботу».

Примечательно, что в этих летописях уже нет никаких сведений об князе Андрее и его владимиро-суздальской дружине. И наконец, в «Житие Александра Невского» – типичном литературном произведении в жанре княжеского жизнеописания – князь Александр Ярославич прославляется как непобедимый воин, заступник Русской Земли. Общей тенденцией автора Жития Александра Невского было стремление усилить церковную окраску рассказа о Ледовом побоище; князь Александр одерживает победу с помощью бога и «небесных сил». Рассказ Жития о Ледовом побоище изобилует массой реминисценций и устойчивых формул, взятых из библейских книг, из «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия. Так «Ледовое побоище» – это калька победы Тита над евреями у Генисаретского озера. Есть и другие интересные «находки»: например, сражение на Чудском озере скалькировано с описания сражения между Ярославом Мудрым и Святополком Окаянным из чтения в честь Бориса и Глеба. В некоторых его поздних редакциях (всего их известно более 20) мы узнаем об участии в побоище самого магистра Ордена и его пленении и исключительно важную деталь: оказывается – лед ломался под тяжестью рыцарей и они тонули в воде. Рассказ «Жития Александра Невского» о Ледовом побоище не может быть использован в качестве исторического источника. В то же время в ходе боя (скорее в попытках его реконструкции) некоторые современные историки не исключают несколько любопытных нюансов.

Во-первых, доспехи и вооружение крестоносцев по-своему весу были сопоставимы со снаряжением русских ратников: кольчуга, щит, копье и меч. Различие было лишь в шлемах: у русских – шишак, а у рыцарей – ведрообразный шлем с прорезями для глаз и дыхания. Не было и доспехов для коней. Таким образом, все россказни о слишком тяжелых и излишне неповоротливых крестоносцах не более, чем «сказочки-старшилки» для маленьких доверчивых детишек.

Во-вторых, имевшаяся у русского князя легкая конница половцев, могла быть размещена на флангах. Их искусство стрельбы из лука следовало использовать максимально эффективно. Именно конные лучники Ярославича могли обрушиться на правое крыло идущих в атаку крестоносцев – датских рыцарей. Именно здесь они смогли нанести наибольший ущерб западному воинству. Осыпаемые стрелами с правой стороны, где они не были прикрыты щитами (их обычно держали в левой руке), датчане вскоре не выдержали ливня стрел и потеряли строй. Серьезный урон заставил многих из них развернуться и попытаться найти спасение в тылу.

В-третьих, насильно согнанные в поход крестоносцами эстонцы (чудь), увидев большое численное превосходство русских и предчувствуя плохие последствия, могли начать разбегаться еще до начала боя.

В-четвертых, ограниченный обзор рыцарских шлемов – ведроподобных и глухих с одной лишь узкой смотровой щелью – не позволял им легко и быстро ориентироваться в обстановке на флангах и они не знали, что случилось на их флангах и, тем более, в тылу. Не потому ли оставшиеся в значительном численном меньшинстве крестоносцы, все же продолжили атаку «кабаньим рылом».

В-пятых, разогнаться, как это полагалось для таранного удара рыцарской конницей, на скользком льду им вряд ли удалось. Тем более что превалирующие перед Вороньим Камнем западные ветра создавали из оттаявшего снега нечто вроде небольшой гряды (завалов) перед боевыми порядками русской пехоты. Это естественное препятствие то же могло наложить свой отпечаток на всесокрушающий удар крестоносной «свиньи».

Кстати, нет в хрониках и упоминания о треснувшем льде и провалившихся под него крестоносцах. Скорее всего это устойчивый миф, отраженный в кинематографе (легендарном, высокохудожественном, невероятно идеологически ангажированном фильме Эйзенштейна «Александр Невский»), что лед Чудского озера не выдержал тяжести доспехов рыцарей и треснул, в результате чего большая часть рыцарей просто утонула. Чудское озеро с его зарослями камыша на гладких и отлогих берегах обладало очень малой глубиной, порой не более 30 см! К тому же лед в это время года достигал от 20 до 50 см! Следовательно, массовой гибели крестоносцев подо льдом скорее всего не было. Спорным является вопрос о потерях сторон в битве. О русских потерях говорится туманно: «много храбрых воинов пало». Видимо, потери новгородцев действительно были тяжелыми. Потери «немцев» обозначены конкретными цифрами, которые и вызывают споры. Русские летописи говорят: «и паде Чюди бещисла, а Немець 400, а 50 руками яша и приведоша в Новъгородъ». Новгородская Первая летопись приводит потери крестоносцев и их союзников: 400 человек убитыми (в том числе 20 братьев-рыцарей) и 50 человек пленными (из них 6 братьев-рыцарей). Как известно, древнейшая из западных хроник – Ливонская Рифмованная (написанная в стихах) хроника – та самая, где нет ни слова о битве на льду озера, просто говорит, что погибло 20 рыцарей, и шестеро было взято в плен. Расхождение в оценках может объясняться тем, что «Хроника» имеет в виду только братьев-рыцарей, не принимая во внимание их дружины, в этом случае из 400 павших на льду Чудского озера крестоносцев 20 были настоящими братьями-рыцарями, а из 50 пленных братьями были лишь 6. Более поздняя по времени написания западная хроника – Хроника Германа Вартберга (написанная спустя 150 лет после событий 1240 – 1242) – вообще молчит о Ледовом побоище. В «Ливонской хронике Рюссова», изданной в 1848 г. на основе более ранних изданий, все события 1240 – 1242 гг. (взятие ливонцами Пскова, его освобождение Александром, вторжение новгородско-суздальских дружин в Ливонию и «Ледовое побоище») и вовсе объединяются в одно целое. Иных сведений о событиях 1240 – 1242 гг. в западных источниках нет. Следует ли считать, что Ливонские хроники специально замалчивали Ледовое побоище? Думается, что любознательный читатель сам сделает устраивающие его выводы: «ведь закон – что дышло, как повернул – так и вышло». Ясно другое: спорность и запутанность, перегруженность и неоднозначность в истории Ледового побоища (точно так же, как в сражении Александра Ярославича со шведами на Неве и Куликовской битве) была, есть и будет. Так и осталось непонятно, какова все же была численность войск противников, их построение, состав, как развивался бой, кто отличился, сколько все-таки погибло русских и т.п. и т.д. Возникают вопросы – на которые нет ответа! Что бы было, если бы рыцари не атаковали первыми, а выжидали в обороне, тем более что численно они заметно уступали русским? Почему Александр Ярославич считал, что рыцари обязательно атакуют именно «свиньей» и непременно в центре?

Конный клин в качестве долота, расщепляющего дерево, в бою бесполезен, поскольку тогда в бою может принимать участие лишь несколько (3 – 5) бойцов, находящихся в голове «свиньи». Их слишком мало для прорыва вражеской обороны. Дабы не было неразберихи и давки задних рядов на передние, клин использовался лишь для приближения к врагу, а непосредственно перед его строем, ему следовало развернуться в конную лаву шириной во весь фронт атакуемых боевых порядков. Именно так максимальное количество рыцарей могло одновременно вступить в бой и нанести наибольший урон неприятелю, одновременно не давая ему нанести контрудар по своим флангам. Какова же должна была быть физическая подготовка тех самых западных пехотинцев (в шлемах, доспехах) в центре клина, которым с оружием в руках (меч, копье и щит) надлежало поспевать за своими скачущими (минимум медленным аллюром) всадниками? Тем более, по скользкому льду! (Что это – спецназ ГРУ, «Альфа», «Вымпел» либо нечто им подобное.) И наконец, почему русские, если они победили в ледовом побоище не преследовали разбитого врага, например, до его «логова» в Дерпте и тем самым не покончили с этим плацдармом «Drang nach Osten»? Так или иначе, но следуя догмату советской идеологии «Ледовое побоище 1242 г. – крупнейшее сражение в истории Средневековья, выигранное русскими войсками, отстоявшими независимость Отчизны и произведшее огромное впечатление на современников». Ему вторит «Житие Александра Невского»: «прославилось имя Александра по всем странам от моря Варяжского и до моря Понтийского, и до моря Египетского, и до страны Тивериадской, и до гор Араратских, даже и до Рима Великого». Очевидно, кому-то было выгодно сделать именно из князя Александра Ярославича легенду, знамя, национального героя, Спасителя Отчизны и даже святого-чудотворца! Не так ли???

Но вернемся на поле Куликово! Дело в том, что если на Чудском озере русские захватили немалый полон, то после Куликовского побоища они вернулись с победой, но без пленных. В чем дело?

Не исключено, что в самый разгар сражения Мамай получил крайне важную и опасную для него весть: его главный враг в борьбе за власть в Орде хан-чингизид Тохтамыш – ставленник, между прочим, самого Тамерлана (!) – вторгся в пределы его владений и грозит его тылу! Продолжать Куликовскую битву было для Мамая равно самоубийству: русские стояли насмерть, – потери росли. Даже победив московитов, он сильно рисковал остаться совсем без войск перед лицом агрессивного Тохтамыша. Возможно, темник принял решение выйти из боя. Но выход из боя (а по сути дела, отступление) – один из самых сложных видов боя, и без потерь он не обходится. Опытный вояка Мамай это прекрасно понимал и решил, оставив на заклание свою наемную пехоту – ей так или иначе не спастись от русской конницы – спасать основную массу своей кавалерии, которая могла ему помочь в бою с конницей Тохтамыша. Под прикрытием своей пехоты, которая по-прежнему, атаковала русских, он сумел-таки вывести свою кавалерию и перенацелить ее на нового врага. Какая-то часть ордынской конницы до последнего поддерживала атаки наемной пехоты Мамая, создавая у нее иллюзию, что все идет по плану. Ордынские всадники не дали своим братьям по оружию сдаться, а когда наемников почти всех вырезали, кинулись бежать-догонять конные силы Мамая и частично погибнув, сумели-таки прорваться. Вот почему нам ничего неизвестно об ордынских пленниках. Впрочем, это всего лишь гипотеза. Она столь же гипотетична как и сама Куликовская битва.

И тем не менее в отечественной исторической литературе Куликовскую битву, как впрочем и Ледовое побоище, принято считать одним из самых значительных событий не только Святой Руси, но и всего Средневековья! Это один из типичных примеров легендаризации летописной битвы и превращения в икону князя Дмитрия Донского. Его победа над Мамаем на Куликовом поле воспевалась так мощно, что сделала Дмитрия Донского не только одной из величайших фигур в русской истории, но и даже святым (правда, канонизация произошла лишь спустя 600 лет – в 1988 г.) – защитником русского православия от иноземных язычников. Идеализированному варианту Куликовской битвы уделяется особое место во всех трудах и учебниках по отечественной истории. Западные источники в ура-патриотическом освещении, естественно, не использовались. Ошибки, неточности и завиральные фантазии ангажированных акробатов от исторической науки бодро кочуют по страницам отечественной литературы. Порой при этом кое-кто из особо рьяных исследователей потихоньку добавлял что-то свое, тем самым, прибавляя красок. Очевидно, прав был М.Н. Тихомиров, давший очень емкую и лаконичную оценку Куликовской битвы: «Первоначальные рассказы о кровопролитном сражении с татарами позже обросли поэтическим вымыслами и литературными украшениями». Как известно, передвижения, численность, потери с обеих сторон и сам ход сражения на Куликовом поле освещены в летописных источниках не только слабо, но и весьма путано.

… Кстати сказать , в начале 2000-х годов схема Куликовской битвы, вот уже полтора века благополучно кочующая из учебника в учебник без какой-либо научной критики, была кардинально перерисована. Вместо картины эпических масштабов с длиной фронта построения в 7 – 10 верст была локализована относительно небольшая лесная поляна, зажатая между оврагами. Длина ее составила около 2 км при ширине в несколько сотен метров .

Достоверных сведений не обнаружено ни в местных, ни в иностранных источниках. Большому сомнению подвергается и само поле Куликово, так как на нем до сих пор не найдено следов того главного события, которым так прославилась именно эта местность и даже дата сражения.

… Между прочим , принято считать, что Куликовская битва (Мамаево или Донское побоище) состоялась 8 сентября (21 сентября по новому стилю) 1380 г. (лето 6888 от сотворения мира) на территории Куликова поля между реками Дон, Непрядва и Красивая Меча на территории, в настоящее время относящейся к Кимовскому и Куркинскому районам Тульской области.

Сегодня многие историки не исключают, что Куликовская битва на самом деле не была местом столь важной битвы, как ее потом представляли . Вопросов – уйма, а вот с ответами и вовсе – плохо. Слишком много мифов наслоилось на эту святую в понимании православного человека дату: 8 сентября 1380 г. на Куликовском поле началось освобождения Святой Руси от ига Золотой Орды.

… Между прочим , Русская Православная Церковь празднует годовщину Куликовской битвы 21 сентября, так как 21 сентября по ныне действующему гражданскому григорианскому календарю соответствует 8 сентября по используемому РПЦ юлианскому календарю. В XIV в. григорианский календарь еще не был введен (он появился в 1584 г.), поэтому события до 1584 г. на новый стиль не переводят. Однако Русская Православная Церковь отмечает годовщину битвы именно 21 сентября, потому как в этот день празднуется еще и Рождество Пресвятой Богородицы – по старому стилю именно 8 сентября (день битвы в XIV в. по Юлианскому календарю). Именно церковь (правда, давно уже не существующая) стала первым памятником героям Куликовской битвы на Куликовом поле. Ее собрали вскоре после битвы из дубов «Зеленой дубравы», где был спрятан в засаде полк князя Владимира Андреевича. А вот в Москве в честь событий 1380 г. были возведены церковь Всех Святых на Куличиках (ныне находится рядом с современной станцией метро «Китай-город») , а также Богородице-Рождественский монастырь, в те времена давший приют вдовам и сиротам ратников, полегших в Куликовской битве. Кроме того, в 2002 г. был учрежден Орден «За Служение Отечеству» в память святого Великого князя Дмитрия Донского и преподобного Сергия, игумена Радонежского.

Историческая оценка значения Куликовской битвы неоднозначна. Существует несколько основных точек зрения. С традиционной точки зрения, Куликовская битва является первым шагом к освобождению русских земель от ордынской зависимости. Сторонники православного подхода, опираясь на основные православные источники по истории Куликовской битвы, видят в ней противостояние христианской Руси степным иноверцам. Российский историк Соловьев С.М. считал, что Куликовская битва, остановившая очередное нашествие из Азии, имела то же значение для Восточной Европы, которое имели битва на Каталаунских полях 451 г. и битва при Пуатье 732 г. для Западной Европы. Зато сторонники критического подхода считают, что реальное значение Куликовской битвы сильно преувеличено поздними московскими книжниками и рассматривают битву как внутригосударственный конфликт в Орде (стычка вассала с незаконным узурпатором), не связанный напрямую с борьбой за независимость. Последователи Л.Н. Гумилева высказывают евразийскую точку зрения, согласно которой Мамай (в войске которого сражались крымские генуэзцы) – представитель торговых и политических интересов враждебной Европы, а московские войска объективно выступили на защиту законного властителя Золотой Орды Тохтамыша. Современные татарские исследователи (Р. Мухаметшин и другие) и вовсе считают: «Куликовская битва не является событием, внесшим кардинальные изменения в будущее российского государства». Плюрализм мнений закономерен.

По сути, до сих пор Куликово поле остается загадкой, высвечивающей человеческие слабости и заблуждения? желанием верить в то, что могло быть и неважно где, когда и как…