Егоров, парторг крупного завода, получил два настораживающих сигнала: заместитель главного инженера завода Павел Павлович Великанов стал настолько рассеян, что на днях одной из бригад дал ошибочное задание. Только бдительность бригадира предупредила неприятность.
В чем дело?
На этот вопрос частично ответил второй сигнал: у Великанова осложнились дела в семье: он увлекся Ниной, девушкой-комсомолкой, которая работает токарем в цеху его жены Ольги.
Егоров всегда гордился работой и дружбой супругов Великановых. «Павел Павлович опустился до легкомысленного увлечения?» — с удивлением подумал Егоров. Ему трудно было представить себе, что эти умные люди, много лет прожившие душа в душу, перестали любить друг друга. Кто из них виноват? Что с ними случилось? Егорову было ясно только одно: он не может пройти мимо неладов в этой семье, он должен сделать всё, чтобы восстановить в ней любовь и согласие.
— Садись, дорогой! — предложил Егоров Великанову, когда тот зашел к нему. — Я хочу с тобой кой о чем поговорить… Верно ли, что ты обижаешь жену?
Великанов пожал плечами.
— Чем же это я ее обижаю? Просто мы с Ольгой решили разойтись.
— Это что — обоюдное решение?.. А причины?
— Причины? Что касается причин, то они очень сложны… Поговорим о них, Иван Егорович, в другое время и в другом месте… если, конечно, не возражаешь.
— Возражаю, и категорически! Верно ли, что ты спутался с какой-то девчонкой?
Великанов поморщился.
— Зачем передовую работницу и комсомолку называть девчонкой? И не путаемся мы с ней… Мы с Ниной любим друг друга чисто и честно. Что же здесь плохого?
— Что же здесь плохого? А вот мы сейчас всё спокойно обсудим.
— Вон оно как… Иван Егорович, я и не подозревал, что тебя это дело может так заинтересовать. Может, дать объяснение в письменном виде?
— Не иронизируй, Павел Павлович! Я хочу знать правду о твоем быте.
— Пожалуйста! По-моему, дело житейское: я развожусь с Ольгой. Я уже и в народном суде был.
— Уже и в суде был! Вместо того чтобы прийти в свою партийную организацию, рассказать обо всем, посоветоваться, — ты побежал в суд. Нехорошо!
— Ничего нехорошего в своем поступке я не вижу. Наш суд — это та же партия, ее воля, ее разум.
— Какой ты, оказывается, грамотный. Хвалю! Молодец!
— Как суд решит, так пусть и будет, Иван Егорович! — твердо сказал Великанов.
— Так-та́к… что ж, отлично… Значит, если суд не даст тебе развода, ты не уйдешь из семьи? — правильно я тебя понял?
— Совершенно правильно. Но суд разведет нас.
— Ты убежден?
— Убежден.
— Такие уважительные причины?
— Если разочарование в одной и любовь к другой — не уважительные причины, тогда назови другие.
— Так-та́к, — задумчиво повторил Егоров… — Что ж, пожалуй, нам даже целесообразно прервать сейчас нашу беседу. Я хочу поговорить с Ольгой и еще кое с кем. Не прощаюсь, скоро увидимся.
— Только от всей души прошу тебя, Иван Егорович, не трогай Нину. Она очень скромная девушка, скромная и щепетильная.
— Не беспокойся, я не оскорблю ее скромности…
Когда Великанов, встревоженный и огорченный, вышел, Егоров пригласил к себе секретаря комитета комсомола Жатвина.
— Ну, Жатвин, рассказывай, как работаешь, как воспитываешь нашу заводскую молодежь — всем ли доволен, на всех ли участках у тебя благополучно?
Парторг говорил спокойно и даже как будто доброжелательно, но в голосе его и в лице Жатвин уловил нечто такое, что заставило его насторожиться.
— Я спрашиваю, Жатвин, — уже другим тоном сказал Егоров, — почему ты допустил, что твои комсомольцы легкомысленно относятся к вещам, к которым нельзя относиться легкомысленно?
— Я не располагаю такими фактами. Больше того, я считаю, Иван Егорович, что наши комсомольцы на всех участках занимают не последние места.
— Значит, на твоей шипке всё спокойно?
— Если что не так, подскажи, — буду благодарен.
— Кто такая Нина?
— Нина? У нас на заводе больше двадцати Нин.
— Нина, которая работает токарем в цеху Ольги Великановой.
— А-а-а, — удовлетворенно протянул Жатвин. — Нина Ковалева; чудесная дивчина, дисциплинированная, энергичная. В цеху занимает первое место, по заводу — третье. Насчет нее я спокоен.
— А как она ведет себя в быту?
— В быту? Ничего дурного неизвестно.
— А скажи, отбить мужа у товарища по работе — это хорошо или плохо?
— То есть, как отбить?
— А вот так, в буквальном смысле слова. Твоя чудесная дивчина ворвалась в чужую семью и развалила ее. Грош цена такому передовику, такой девушке, такой комсомолке… Эта твоя Нина Ковалева связалась с Великановым, и тот теперь намерен разорвать с женой и бросить ребенка.
— Ну, знаешь ли… — растерялся Жатвин… — Но почему ты думаешь, что это Ковалева ворвалась в чужую семью, по-моему, больше надо спросить с Великанова.
— С него мы спросим особо. А ты прими меры со своей стороны. Пусть Нина продумает свое поведение и свои чувства. Неужели здесь непобедимая любовь?
— Дела сердечные — это дела особого рода. — В глазах Жатвина заискрился лукавый огонек, который как бы говорил: «Зря ты, старина, вмешиваешься, забыл, должно быть, свои молодые годы. У тебя теперь ведь и без того много забот, больших, государственных задач».
Так именно истолковал этот лукавый огонек Егоров.
— Дорогой мой, счастье наших людей, здоровый быт — это неотъемлемая часть государственного плана, — сказал он. — А что касается особой сложности сердечных дел, так не нам с тобой, Жатвин, бояться этих сложностей. Мы, коммунисты, чорт знает с какими трудностями справлялись и справляемся. Надеюсь, что с неустойчивыми сердцами и легкомыслием в быту тоже справимся.
— И что же конкретно ты думаешь делать с Великановым?
— Мы поздно спохватились, Жатвин; любовные чувства у Великанова, да, повидимому, и у твоей Нины, пустили уже глубокие корни. В таких случаях общественное влияние мало действительно. Пусть обратится в суд.
— А если суд согласится с Великановым и даст развод?
— Не думаю. У него ребенок и отсутствие оснований, нужных для развода. Разочарование и новая любовь, которыми он здесь оперировал, — это еще не основание. Сейчас будет у меня Великанова… Надо сказать, у меня прямо сердце болит…
Когда в кабинет вошла Ольга, Егоров бережно усадил ее в кресло. Затем обратился к Жатвину:
— Всего хорошего, Петро. Если возникнут трудности, заходи.
Закрыв за Жатвиным дверь, Егоров негромко спросил:
— Ну, как наши дела, Ольга Константиновна?
Великанова опустила глаза.
— Мне Павел сказал, зачем вы хотите меня видеть. Я очень прошу вас, Иван Егорович, не утруждать себя. Не стоит тратить на меня времени, право же.
— Нет уж извини, потрачу. Поговорим по душам, как друзья, как близкие. Что там у вас произошло с Павлом?
— Что произошло? Не знаю, что говорить… Мне трудно дать себе отчет… Павел намерен уйти из дому.
— И ты согласна на это?
— А что же, я должна его насильно удерживать?
— Но Павел говорит, что вы с обоюдного согласия решили разойтись…
— Может быть… не знаю, ничего не знаю.
— Странно, больше чем странно, — даже обиделся Егоров. — Тебе, твоей семье угрожает, можно сказать, смертельная опасность, а ты твердишь этакие хилые слова: «Не знаю, не знаю». Вот муж твой всё знает. Возьми себя в руки, Ольга Константиновна. Тебе надо всё знать, всё взвесить и трезво оценить. Что ж, и на суде ты будешь говорить: «Не знаю, не знаю»?
— Иван Егорович, — после небольшой паузы сказала Ольга. — Мне очень тяжело, муж оскорбил мою женскую честь, осквернил нашу многолетнюю супружескую жизнь. Мне кажется, мы теперь на всю жизнь останемся с Павлом врагами. Впрочем, я говорю не то, совсем не то… Но я соберусь с мыслями, обещаю вам.
Провожая Ольгу к выходу, Егоров сказал негромко:
— На суде многое будет зависеть от твоего поведения. Повторяю, Ольга Константиновна, возьми себя в руки… а мы, партийная организация, ни тебя, ни твоего мужа не выпустим из поля зрения до тех пор, пока не добьемся своего: ваша семья должна быть и будет восстановлена.
* * *
На столе перед судьями — дело. На серой его обложке скупые надписи: истец — Великанов Павел Павлович, ответчица — Великанова Ольга Константиновна.
Великанов излагает свои требования. Городской суд должен расторгнуть его брак. На ребенка он, Великанов, будет платить по закону, до совершеннолетия, одну четвертую часть своего заработка. Нужно больше — будет платить больше. Он никогда не был эгоистом и не будет им. Он считает необходимым сказать об этом, чтобы подчеркнуть свою любовь к ребенку. Суд, конечно, заинтересуют причины развода. Они подробно изложены в заявлении. По совести сказать, ему тяжело их повторять! Лучше будет, если суд избавит его от этой формальности, от излишней затяжки неприятного судебного разбирательства.
Председательствующий, член городского суда Павлова, как будто соглашается с этими излияниями Великанова и просит ответчицу, Ольгу Константиновну Великанову, подробно рассказать суду, что произошло в ее семье. Павлова почти не скрывает своего внимания к Великановой. Материалы судебного дела характеризовали Ольгу Константиновну лучше, чем ее мужа.
Великанова близко подошла к столу. Она держалась внешне спокойно, с полным достоинством.
Что ж, можно было бы согласиться с настойчивым требованием мужа развестись, разорвать многолетний брачный союз. Уязвленное самолюбие толкает ее именно на этот шаг. Но она не даст согласия на развод. Прежде всего, она не имеет на это морального права. И не только из-за трехлетнего сына Виктора. Нет! Виктор не пропал бы и без отца. Не пропала бы и она без мужа. В нашей стране никто не пропадет, никто не затеряется. Не в этом дело. Она отстаивает свою семью по другим соображениям.
За исключением двух последних лет, в их семье была любовь, взаимное уважение и дружба. Кто же виноват в том, что они стоят сейчас перед судом?! Тяжелый вопрос. Обычно женщины в ее положении думают, что во всем виновата другая женщина… Да, и она имеет основания так думать. И всё же причина не в этом.
Суду известно, что она и он — однолетки, вместе кончили институт, вместе на фронте провели войну, обоих правительство отметило наградами. После демобилизации они поступили на металлургический завод: он начальником ведущего цеха, она — сменным инженером в один из подсобных цехов. Всегда и везде они были вместе и рядом. Пожалуй, впервые она почувствовала себя не рядом с мужем, а позади него, когда ее цех не выполнил плана. Муж решил помочь «отстающей». При горячем участии мужа и его сотрудников она выправила цех и через год шагнула так далеко, что ее имя было названо в числе трех кандидатов на должность заместителя главного инженера завода. Вероятнее всего, она и заняла бы эту должность, если бы не беременность. Она ушла в декретный отпуск, а когда после родов вернулась к работе, ее пригласили возглавить цех мужа, которого перевели на должность заместителя главного инженера завода. Уход за ребенком взяла на себя ее мать.
Жизнь завода захватила Великанову. Часто до поздней ночи задерживалась она на собраниях и совещаниях. Не совсем нормальная жизнь, теперь она это понимает, а тогда не понимала, считала такой образ жизни вполне допустимым. Через некоторое время она узнала, что муж ухаживает за молоденькой работницей. Хотела объясниться. Самолюбие не позволило. И вдруг муж сам ей признался, что увлечен «другой». Она ничего не сказала, не упрекнула ни единым словом. С тех пор о личном они не говорили, да и вообще не говорили ни о чем, избегая друг друга, словно чужие или враги.
Она будет здесь, в суде, откровенной: желание, мужа оставить семью, оставить сына и связать свою судьбу с другой женщиной потрясли ее. Почему она перестала быть для своего мужа подругой? Что заставило его, умного и, насколько ей известно, честного человека, так жестоко поступить с семьей, разрушить долголетнюю любовь? Ее обожгло неожиданное предположение: нет ли в том, что произошло, ее собственной вины?
В то время она еще не могла вразумительно ответить на этот вопрос, не понимала всех своих промахов. Возможно, мешало задетое самолюбие… Решила вернуть к себе внимание мужа, стала нарядней одеваться, чаще посещать театры, много читала. На всё, оказывается, можно найти время, его хватает и для работы, и для культурных развлечений… Жаль только, что муж не заметил ее усилий, ее искреннего желания перестроить свою жизнь, свой быт. Должно быть, он далеко уже зашел в своих чувствах к другой женщине.
Неполадки в семье дурно влияли на ее работу. Не лучше обстояли дела и у мужа, хотя он храбрился, старался быть спокойным, веселым. В его работе тоже появлялись одна трещина за другой. Авторитет его падал.
Как же так получилось: и он и она, умудренные опытом, руководители крупного завода, — запутались в личной жизни? Какой позор!.. Вот почему она решила проследить весь свой путь, всё взвесить, критически оценить каждый свой поступок. Она не хочет кривить душой здесь, в суде.
Да, она хорошо изучила производство, сложнейшие машины, чувствовала, можно сказать, дыхание любого механизма. А вот самый сложный механизм — человека — оставила без внимания. Она забыла мужа и семью. Интересы ее сосредоточились только на заводе, всё остальное казалось ей менее важным. Но когда это другое она стала терять, она поняла, что без этого другого ей не прожить… Как она могла забыть мужа, забыть, что у него есть желания и потребности, которые может удовлетворить только любящая женщина, жена? Как она могла забыть, что у них есть ребенок, которого надо воспитывать, — всё забыла, увлеченная своим делом. А ведь по существу многое из того, что она называла делом, было суетней: лишние совещания, заседания, пустые и никому не нужные дебаты — всё это можно было вычеркнуть из рабочего графика и отдать время семье, быту. Ее работа на производстве нисколько не пострадала бы, наоборот — выиграла бы! Это было бы умное, умелое сочетание быта с любимой работой на заводе. К большому своему огорчению и стыду, она этого тогда не понимала. Вот в чем ее ошибка! Если ей удастся отстоять семью, она этой ошибки не повторит.
Возможно, у мужа есть к ней другие претензии, — пусть скажет, она выслушает, она сделает всё, что будет на благо их семьи, потому что она всё еще любит его, очень сильно любит. Если суд позволит, она расскажет об одном своем письме.
Письмо это она писала долго, несколько ночей провела над ним. Она вложила в него всё лучшее, что имела в своем сердце. Она знала, что не отправит письма по назначению. Разве можно отвлекать личными вопросами человека, озабоченного судьбами тружеников всего мира? И всё же, она написала…
— Прочтите суду письмо! — попросила Павлова.
— У меня нет его с собой, к сожалению.
— Мне кажется, вам трудно говорить, вы волнуетесь.
— Да, я волнуюсь. На моем месте нельзя не волноваться.
— Может быть, сделать перерыв?
— Нет, не надо. Я постараюсь быть спокойной.
— Продолжайте, пожалуйста.
— Спасибо. Содержание письма сводится к следующему. У нас теперь не спорят о том, будет или не будет коммунизм. Мы видим коммунизм, строим его собственными руками. Но коммунистическому обществу нужен и коммунистически воспитанный человек. В коммунизм морально уродливых людей не пустят. Это истина.
И вторая: новый человек с неба не свалится, его надо создать своими усилиями на своей родной земле. Каждый из нас должен работать над собой, все мы должны помогать друг другу.
И вот у меня возник вопрос: «Почему в нашей стране нет закона, который карал бы серьезным наказанием виновных в нарушении устоев советской семьи? Правда, в этой области всё сложно и противоречиво. И первая я подпала бы под действие этого закона. Ведь я сама виновата в разрушении своей семьи, я лишила семью ее цемента — любви, взаимного внимания… хотя формально как будто виноват Павел Павлович…»
— Скажите, — спросила Павлова, — в чем же вы лично находите выход?
— Надо сделать так, товарищ судья, чтобы среди всех нас, во всех наших общественных организациях царил дух недоброжелательности и презрения к тем, кто уродует быт, разрушает семью. Это очень помогло бы людям, которые, подобно нам, сбились с дороги, и которые, я уверена, могут вернуться на правильный путь.
Ольга Константиновна умолкла. Она не была довольна своими объяснениями. Не попросив разрешения у суда, она опустилась на скамью.
— Уточните, истец, причины, которые побудили вас просить о разводе, — обратилась Павлова к Великанову.
— Я еще раз прошу суд избавить меня от этого. Я не только истец, как вы назвали меня, но и… человек!
— Вы пришли в суд с определенными исковыми требованиями. Потрудитесь же обосновать их гласно.
— Воля ваша. Только я ничего нового сказать не могу.
Великанов посмотрел на жену и продолжал, понизив голос почти до шёпота:
— Мы перестали любить друг друга.
— Вы же слыхали, что́ заявила ваша жена, — заметила Павлова. — Она и теперь продолжает любить вас.
— Об этом я узнал здесь впервые.
— Очень плохо! — сухо заметил один из народных заседателей.
— Возможно, что и плохо. Но в вопросах любви не должно быть никаких принуждений. Причины, по которым мы стали отходить друг от друга, она назвала правильно: у меня появилась потребность в отдыхе, захотелось домашнего уюта. Но кому его создать, если Ольга Константиновна находится в таком же положении вечной занятости, как и я? Ей, конечно, не до меня. Я и требовать, конечно, от нее ничего не мог, язык не поворачивался. Самому взяться, — сам устал. А кому, понимаете, приятно, если нет разницы между заводской и домашней обстановкой?!
— Вы же руководитель, — улыбнулся второй народный заседатель: — взяли бы и вы: правили положение. И что это за оправдание: «самому взяться, — сам устал». Неверная у вас точка зрения, дорогой. Хотя вы и коммунист, но создание домашнего уюта и отдыха целиком перекладываете на плечи женщины. А почему? С какой стати? Вы устали. А она нет? На заводе она идет в паре с вами, а до́ма в паре с ней вы идти не хотите, пусть сама несет весь груз! Нехорошо, гражданин Великанов, не по-коммунистически.
— Поздно говорить об этом. Я полюбил другую…
— На сколько лет? — не скрывая иронии, спросила Павлова.
— Не понимаю вашего вопроса.
— Я спрашиваю, сколько времени вы намерены любить эту «другую»?
— Позвольте мне не отвечать на этот вопрос!
— Почему?
— В вашу обязанность, надеюсь, не входит обижать людей, которые пришли к вам за правдой?
— В нашу обязанность, гражданин Великанов, входит исправлять, поправлять и направлять людей…
— Я не преступник и в исправлении не нуждаюсь.
— А в направлении нуждаетесь! Мы, советские судьи, обязаны не только сказать «да» или «нет». Мы должны дать направление для дальнейшей жизни вам и вашей жене… А лично в вашем деле я многого еще не понимаю. Не понимаю, можно сказать, главного: почему вы оставляете жену, семью?..
— Сердцу не прикажешь.
— Плохому сердцу не прикажешь — это верно. А что если ваше сердце снова разлюбит и снова полюбит — третью женщину, что тогда? Что, если вы дальше пойдете на поводу у своего неустойчивого сердца?
— Вы плохо думаете обо мне.
— Я плохо думаю не о вас, а о вашем несерьезном отношении к очень серьезным вопросам… Ваша жена правильно напомнила простую советскую истину: в коммунизм уродов не пустят. А если кто и попытается пройти, тому беда: к нему будут относиться так, как мы относимся сейчас к ворам и другим преступникам, — с презрением, с ненавистью, с законной ненавистью.
— Я не такой уж плохой человек, гражданин судья…
— Возможно… Я даже уверена, что на производстве у вас всё отлично, а вот в быту?.. Заметив у себя в семье нелады, вы должны были, гражданин Великанов, устранить их совместно с женой, прийти к ней с советом, с помощью, а вы что? Устранились и пошли к другой женщине. Разве это хорошо?! Я не представляю себе, как можно рвать с такой женой, как ваша, да еще по таким ничтожным поводам, вернее, при отсутствии каких бы то ни было поводов.
— Но я же честно поступаю, по закону. Пришел сюда с просьбой…
— Скажите, пожалуйста, Великанов, — начала Павлова, — а вы уверены, что ваша новая подруга любит вас так же, как любила и любит вас жена, что она будет так же предана вам? Вы уж не сердитесь на меня. Учтите, суд искренне желает вам и вашей жене только хорошего. Мы хотим предостеречь вас от беды.
— От какой беды? — насторожился Великанов. — Если вы имеете в виду Нину, то я спокоен…
— Это хорошо, что вы уверены в ней. Но не это я имела в виду. Если вам удастся развестись с женой и жениться вторично, — по-моему, к вам на заводе, да и среди всех честных советских людей, изменится отношение, и далеко не в вашу пользу. А это будет похуже какого-нибудь административного взыскания.
Несмотря на доброжелательный тон судьи, Великанов растерянно смотрел то на нее, то на Ольгу Константиновну.
— Нельзя ли устроить перерыв? — спросил он.
Павлова поняла, что Великанов поколебался.
— Что ж, можно объявить перерыв, — согласилась она, и состав суда удалился в совещательную комнату.
Ольга Константиновна и Павел Павлович вышли из зала.
Что происходило в душе Великанова? Может быть, его устрашила картина, нарисованная судьей? Нет, дело было не в этом. Он как-то вдруг со стороны увидел себя и Ольгу… Вероятно, этому содействовала процедура суда, необходимость строго проанализировать свои чувства и, наконец, сама Ольга: перед ним был не инженер, занятый своим инженерским делом и ко всему на свете, кроме него, равнодушный, а любящая страдающая женщина. На него пахну́ло теплом первых годов их любви… Неужели всё это сейчас погибнет навеки?..
Прошло десять, двадцать, сорок минут, судебное заседание не возобновлялось.
Из окна совещательной комнаты судьи видели Великановых, которые ходили взад и вперед по улице, неподалеку от суда. Они заметили, что Великанов взял жену под руку.
— …И вот у меня, — говорил Великанов, — пробудилась к тебе такая сильная жалость… Я вспомнил всё и так живо, так живо… Помнишь, Оля…
— Если только жалость… — прервала мужа Ольга Константиновна.
— Нет, нет! — поспешил он успокоить жену. — Любовь и жалость появились вместе, неразрывно. Мне стало страшно: неужели настал всему конец, неужели мы стали навсегда чужими… и это закрепит суд!
— Не надо об этом думать, Павлуша!
Великановы не вернулись в суд. Они шли всё дальше и дальше, сначала по улице, потом повернули в сад.
* * *
Уход Великановых из суда расценили на заводе как примирение супругов. Однако с уверенностью никто не мог сказать, надолго ли это примирение. Не мог этого сказать и Егоров, который всё чаще и чаще задумывался над судьбой своих «подшефных», как он называл про себя Великановых. Несколько дней он прождал визита к себе супругов, не дождался и пригласил Павла.
— Что ж ты глаз не кажешь, товарищ Великанов? Чем же кончилась твоя затея в суде, каковы теперь твои дела сердечные?
— Честно признаюсь, товарищ Егоров, стыдно было глаза казать… Впрочем, дело не в этом… Мы с Ольгой хотели заглянуть к тебе после… когда из нашей памяти изгладится и самое воспоминание о моем желании взять в жены себе другую женщину. Было ли во мне легкомыслие? Нет, не было. Но супругам надо смотреть в оба за своими чувствами, надо оберегать любовь умом, сердцем, всеми силами. Делаем мы это? Очень редко. Недоразумения, обиды, ссоры мешают нам. Обессиленные ими, мы открыты всякому влиянию, всякому новому увлечению, а оно зачастую беднее того, которым мы долго жили.
— Да, дела сердечные сложны, — сказал Егоров… — Но, знаешь ли, о чем нам нужно помнить всегда? О том, что в нашем советском понимании супружеские отношения заключают в себе не только супружескую страсть, но и взаимное уважение, тесную дружбу, святое обязательство растить детей достойными членами нашего общества. Вот что такое в нашем понимании семья, брак, любовь. Вот чего не должно забывать ни одно сердце.
— Именно, товарищ Егоров, — сказал Великанов. — Именно. Я теперь знаю: если б мы поженились с Ниной, мы с ней не были бы счастливы.
* * *
Судья Павлова дважды вызывала в суд Великановых. Надо было так или иначе завершить дело. Однако на вызовы судьи Великановы не откликались. Уже через год после того как дело было прекращено производством, Павлова получила письмо:
«Сегодня исполнился год со дня нашего примирения. Мы живем очень и очень хорошо. И мы убеждены, что будем так жить до конца своих дней. В этом заслуга ваша, как судьи, и парторга Егорова, с которым вы объединили свои добрые усилия. Именно вы помогли нам понять наши заблуждения, понять и решительно их исправить. Шлем вам, дорогой товарищ судья, сердечное спасибо. Желаем доброго здоровья и успехов в работе. С искренним уважением Ольга и Павел Великановы».