1

С волнением шел в родное село Иван Яковлевич Русанов. Пять лет не был он здесь. Школьные товарищи вряд ли сразу узнают его, когда-то тихого и робкого «Жан-Жака Руссо». Он вырос и возмужал. Шутка ли сказать: 25 лет — четверть века! Плохо лишь, что он до сих пор не сумел одолеть одну черточку в своем характере: застенчивость, робость… Почему бы вот теперь, приехав домой, не сказать матери, что любит Веру Семенову, студентку-однокурсницу, очень красивую и очень способную. Самую красивую и самую способную на всем белом свете. Что в этом дурного? Вера права — это ложный стыд, своего рода болезнь…

Всю дорогу Русанов настраивал себя на определенный лад. При встрече он обязательно посвятит мать во все планы личной жизни — в скором времени они с Верой создадут счастливую семью. Конечно, мать одобрит это его намерение.

Из-за тучного поля ржи на изгибе дороги показался человек. Размахивая палкой, он не спеша шел навстречу Русанову. Не учитель ли это? Точно, это Дмитрий Кузьмич! Неужели он не изменил своей привычки гулять после обеда? Русанов ускорил шаги и через минуту сжимал в своих объятиях Дмитрия Кузьмича.

— Ох, ты! Ну и ну! Лев, настоящий лев… А забывать-то нехорошо… Не меня, нет… Мне-то что… Матери жаль — мало писал. Не оправдывайся! Помнишь золотое правило: хорошее поведение в оправдании не нуждается.

— Помню, помню, — улыбался Русанов.

— Молодец! Ставлю пятерку. Кто ты таков ныне и что от тебя народ может ждать? Порадуй старика!

Русанов шутя назвал себя академиком, а дорогой не без удовольствия рассказал учителю, что все пять лет был отличником. Теперь ему предстоит поездка за границу, в Западную Европу. Закончить дипломный проект и завершить одно изобретение.

— Специальность моя — геолог-разведчик.

— Так, так! — кивал старый учитель. — Жаль, однако, что мало погостишь в родных краях.

Дмитрий Кузьмич неожиданно остановился и, придирчиво осмотрев Русанова с ног до головы, сказал раздумчиво:

— Молод ты для заграницы… Ну да ничего, обойдется! Только покрепче запомни: в чужих краях надо смотреть на всё нашими глазами — советскими. И жить там надо только советской душой.

 

2

Пробыв месяц в колхозе, Русанов и пять его товарищей по институту уехали за границу. Товарищи остановились работать в большом столичном городе. Русанов же выехал в провинцию, в горнозаводские районы.

Вернувшись затем в столицу, он решил денек-другой побродить по городу, посмотреть, понаблюдать.

Во время этих прогулок Русанову примстилась пара: пожилой субъект с клинообразной седоватой бородкой и молоденькая элегантная особа в зеленом платье, в зеленой накидке, с зеленым зонтиком. Он видел их на улицах, в парках, в коридорах гостиницы. Встретил он эту неразлучную пару даже на окраине. Правда, они не затрагивали Русанова, как будто не замечали его. Тем не менее, ему было неприятно: не может быть, чтобы в таком огромном городе так часто случайно могли встречаться одни и те же лица!

Накануне отъезда Русанов возвратился в гостиницу поздно вечером. Из ресторана доносилась музыка. Почему бы не зайти и не послушать? Заняв у окна свободный столик, Русанов спросил бутылку лимонада. Слушая вальс Штрауса, он рассеянно оглядывал посетителей… Неподалеку от него мелькнуло что-то зеленое. Всмотрелся. Опять они! За соседним столиком. Субъект смотрел в окно, а его спутница в зеленом, затаенно улыбаясь, щурила ласковые карие глаза на Русанова.

Оркестр заиграл румбу. Надоевший Русанову субъект пригласил свою спутницу на танец, и они поднялись, оставив на столике зеленую сумку.

В это время Русанову подали лимонад. Напиток показался ему на редкость приятным. Наблюдая за танцующими, за пестротой и причудливыми сочетаниями красок. Русанов вдруг почувствовал тошноту. Поднялся, но тут же потерял устойчивость; столики, музыканты — всё плавно перевернулось и, свертываясь гигантским штопором, исчезло.

Русанов очнулся, ощущая ноющую боль во всем теле и шум в голове. Он лежал в какой-то мрачной каморке на железной, жесткой койке. Против него на стуле сидел средних лет человек в белом халате и держал его за руку, видимо, нащупывая пульс.

— Ну, слава богу! — сказал незнакомец с облегчением.

Он объявил себя врачом и сказал, что Русанов впал в глубокий, опасный обморок. Это случилось вчера вечером в ресторане. Сейчас он находится в полицейском участке…

— В участке? — с удивлением переспросил Русанов.

Врач несколько смущенно ответил, что после каждого серьезного происшествия здесь принято приглашать в полицию.

Возможно, доктор сказал бы еще кое-что, но в эту минуту вошел мужчина в сером костюме, полный, румяный.

— Как чувствуете себя, наш гость? — спросил он.

— Удовлетворительно, господин начальник, — учтиво ответил доктор.

— Если я задам несколько вопросов, это не повредит его здоровью?

— Я совершенно здоров, — отозвался Русанов, поднимаясь с койки. — Можно узнать, почему я попал сюда?

— Я думаю, господин Руссо, состояние вашего здоровья позволит нам отпустить доктора?

Когда доктор откланялся, начальник полиции заговорил. Он отказывается верить, чтобы такой приятный молодой человек, да еще с таким благозвучным именем, способен был на преступление. Очевидно, здесь недоразумение. Дело в том, что вчера вечером в ресторане у молодой, весьма обаятельной особы, супруги одного почтенного господина, похитили сумочку. Сумочка, конечно, сама по себе ценность небольшая, но в ней находились драгоценности. Вором дама считает… его, Руссо…

Русанов вздрогнул: что за фокусы!

Начальник несколько раз прошелся по камере, потом остановился против Русанова и, взяв его за руку, вкрадчиво проговорил:

— Я тоже был молод, горяч и, если хотите, опрометчив. Всё же не до такой степени, как вы, молодой человек. Напрасно вы так нагрубили и ему и, особенно, ей. Это, конечно, не признак вашей правоты. А потом, ваш обморок… Как его объяснить? Возможно, это была симуляция…

— Как вы смеете?!

— Спокойно, молодой человек, спокойно! — повысил голос начальник полиции и, почти толкнув Русанова на койку, вышел из камеры.

У Русанова сжалось сердце: он вспомнил, что с ним нет документов, оставил их в гостинице, когда переодевался.

Через полчаса начальник полиции вернулся. Он казался недовольным, но речь свою повел в прежнем благожелательном тоне.

Конечно, ничего не стоит погубить неопытного юношу: ведь обстоятельства сложились для него весьма неблагоприятно, факт хищения сумки неоспорим!

Однако он, начальник, не просто блюститель порядка и закона, он еще и человек! И вот совесть подсказывает ему, что перед ним невинный. Если бы подозреваемый господин Руссо похитил ценности, то они либо были бы обнаружены у него при обыске, либо возникло бы предположение, что господин Руссо успел передать украденное соучастникам. Но полицией установлено, что он ни кем не общался. Следовательно, вынос и передача ценностей другим — исключаются. Таким образом, обвинение его в воровстве, безусловно, отпадает. Вывод: драгоценности похитил кто-то другой. И он, начальник, дал уже задание поймать действительного преступника. Господина же Руссо он готов отпустить немедленно. Вот и всё.

Русанов повеселел. Стало быть, неприятная история закончилась благополучно. А всё же остается непонятным — с какой целью его оклеветали и доставили в полицию? И откуда здесь узнали про «Руссо»?

— О, святая наивность! — засмеялся начальник. — Я рад, очень рад, что не ошибся. Молоды вы еще, господин Руссо. Отвечаю на ваши вопросы: первое — о клевете. Это не клевета. Люди, потеряв ценности, хотят их вернуть. Надо понять их отчаяние. Второе — о вашем имени. Вы напрасно хотите отказаться от него. Правда, у вас нет документов и я лишен возможности проверить. Однако у вас сохранилось неотправленное письмо невесте, где вы подписались: «Жан-Жак Руссо»… Не надо, не возражайте, не оправдывайтесь. На этом мы с вами пока и закончим нашу беседу. В своем сердце я сохраню вас надолго. Объявляю вас свободным. Во дворе ждет машина.

Когда Русанов вышел, начальник сказал внушительно:

— В интересах дела об этом недоразумении забудьте. Разболтаете — навредите себе и… мне. Учтите, что я подошел к вам по-отечески чутко и только в ваших интересах.

Затем крепко пожал Русанову руку и пожелал ему благополучно вернуться в свою страну.

 

3

Русанов оставил полицейский участок, подумав о том, что всё же с ним обошлись вежливо. Возможно, кто-то другой и затевал провокацию, но не вышло, помешали. Теперь ему уже ничего не сделают — через два часа отходит поезд.

Из гостиницы он отправился на вокзал. За несколько минут до отправления поезда Русанов посмотрел в вагонное окно и… побледнел: на перроне стояла женщина в зеленом, с зеленой сумкой. Стало быть, с сумкой всё в порядке. Но где же муж дамы и зачем она здесь?

Заметив Русанова, женщина, не меняя позы, улыбнулась ему. А когда поезд тронулся, подняла зеленую сумку, погрозила его куда-то в сторону и послала удаляющемуся Русанову воздушный поцелуй.

— Тэк-с, тэк-с! — многозначительно загремел за спиной Русанова густой бас. Это был Грачев, инженер из группы Русанова, весельчак и балагур, с рыжими веснушками на белом круглом лице.

— А хороша, — продолжал шутливо Грачев, — хороша! Теперь понятно, почему твоя личность увиливала последние дни от нашей компании. Тэк-с, тэк-с!

— Оставь меня в покое! — вспылил Русанов.

— А ты не злись, медведь! — не успокаивался добродушный Грачев. — Я, конечно, понимаю тебя: с собой ее не возьмешь. Сюда мы тоже вряд ли снова попадем. И будешь ты только вспоминать зеленые глаза, зеленое платье, воздушные, а может и не воздушные поцелуи.

— Ладно, ладно, — сказал Русанов и растянулся на полке.

Появление на вокзале дамочки в зеленом встревожило его. А что если она провожала мужа? Не едет ли он в этом поезде, где-нибудь в соседнем купе? Ведь достаточно ему сбрить бородку и переодеться, и Русанов его не узнает.

Но зачем всё это нужно и, главное, кому? Если провокация в ресторане была бесцельной, к чему тогда ее затевали, зачем потащили его в полицию? Чем объяснить, в конце концов, великодушие полицейского? А что значит: «На этом мы с вами пока и закончим беседу?». К чему это «пока»? Или: «В своем сердце я сохраню вас надолго, господин Руссо»… И что он привязался к этой кличке, к этому «Руссо»?

Может быть, посоветоваться с товарищами? Но откуда знать, как товарищи поймут его! Нет, нет, он не враг себе. Он ничего не сделал плохого, за что можно краснеть.

Уже в самом конце пути Русанов попросил Грачева забыть об улыбке «зеленой куклы».

— Странный ты, Иван, — ответил Грачев, — с тобой и пошутить нельзя. Можно подумать, влюбился в эту зеленую даму… Ладно, ладно, никому не скажу о ней ни слова.

 

4

Прошло несколько лет. Русанов защитил докторскую диссертацию. Новатор в науке, он становился всё более популярным. О его работе много писали.

Что же осталось в сердце Русанова от того далекого происшествия? Почти ничего. Лишь иногда, во время сна, в памяти проносились смутные обрывки загадочного происшествия. И тогда с утра, на час-два, у Русанова портилось настроение, он становился раздражительным, щемило сердце. Хорошо ли он сделал, что скрыл проклятую тайну? На этот вопрос он так и не мог дать себе вразумительного ответа.

Один из отпусков Русанов проводил с женой на Черноморском побережье. Прогулки по парку, катанья по морю, экскурсии и, в довершение всего, спорт. Иван Яковлевич и Вера особенно увлеклись теннисом.

Постоянным партнером Русанова был один приметный в тот сезон теннисист Глеб Николаевич Мирский, прозванный курортными острословами «человеком с ракеткой». Мирский привлек к себе Русановых не только мастерством игры. Он был остроумен, недурно пел, танцевал и умел рассказывать любопытные истории. Кем же был Глеб Николаевич Мирский? О нем ходили разные толки: одни считали его актером, даже замаскировавшейся знаменитостью, другие — преподавателем танцев, третьи — мастером спорта, четвертые — художником. Русанов же был убежден, что их новый друг работает в одном из советских посольств. Это угадывалось по изысканным манерам, по знанию заграницы, по разносторонней культуре, и даже, если угодно, это подтверждала и его скрытность — ценное качество дипломатического работника.

Правда, Вера считала, что Мирский иногда излишне осторожен, слишком уж окутывает себя таинственностью. К чему это? Почему бы, например, не сказать о своем местожительстве и профессии. Кстати, об этом его надо прямо спросить, обменяться с ним адресами. Нельзя же, в самом деле, терять из виду такого культурного и обаятельного человека.

По просьбе жены Русанов спросил об этом Мирского, когда они вдвоем катались на глиссере.

Мирский удивился. Неужели он до сих пор не сказал, что он врач-невропатолог, живет и работает на Урале, в одном даже городе с ним, Русановым. Правда, он врач начинающий, никому еще неизвестен.

— А вы, кажется, были за границей? — неожиданно, казалось бы без всякой связи с предыдущим, спросил Мирский.

— Не кажется, Глеб Николаевич, а совершенно точно. Имел счастье и… несчастье.

Русанов засмеялся. Последнее слово вылетело из его уст как-то неожиданно, само по себе.

— Почему же несчастье, Иван Яковлевич? — спросил Мирский.

— Я пошутил. Это было так давно.

— Ах, да, Иван Яковлевич, — воскликнул Мирский, — я всё забываю рассказать вам интересную историйку про одного нашего соотечественника. С ним за границей, не помню где, произошло нечто, напоминающее сказку из тысячи и одной ночи.

— Именно?! — насторожился Русанов.

Мирский помолчал и коротко рассказал случай, который произошел с Русановым за границей. Правда, он говорил так, что рассказ как будто не имел никакого отношения к Русанову, но от этого легче не становилось.

В рассказе Мирского были неточности. Он сказал, что тот гражданин, попавшись в воровстве, назвался Жан-Жаком Руссо и дал полиции обязательство сотрудничать. Безусловно, прячась под вымышленным именем, он и не думал о сотрудничестве, но всё же…

— Как вам нравится, Иван Яковлевич, сей гусь, сей российский Руссо?

Русанов был потрясен неожиданным оборотом дела. Мирский же, как ни в чем не бывало, запел.

— Вы где же подцепили эту историйку? — спросил, наконец, Русанов.

— Мне рассказал кто-то из бывавших за границей, а ему — врач, который, по приглашению полиции, пользовал больного.

— Врач ли?

— Что вы хотите этим сказать?! — изумился Мирский.

— Не больше того, что вы сами сказали, — хмуро ответил Русанов. — И… давайте к берегу! Закончим нашу беседу на суше. Это будет для нас обоих безопаснее.

Глиссер пошел к берегу. Мирский пожал плечами и сказал:

— Прошу великодушно простить, но вы с ума сошли, дорогой Иван Яковлевич! Ей-богу! Нахмурился, рассердился… Что вас поразило в моем рассказе? Откровенно говоря, лично мне во всей этой истории не понравилась лишь выдумка о Жан-Жаке Руссо. Впрочем, врач не был убежден, что всё это правда; возможно, начальник полиции кое-что попросту поднаврал.

Русанов молчал. Скромный и спокойный, он вдруг почувствовал, что возненавидел Мирского; с пристани он сразу ушел в свой номер, Мирский же отправился по парку на розыски Веры.

Он нашел ее на пляже и пожаловался на неуравновешенность ученого. Обиделся! На что обиделся, почему обиделся?! Вера весело посмеялась над рассказом Глеба Николаевича и обещала немедленно помирить его с мужем.

Слушая Веру, Русанов подумал, что, может быть, и в самом деле рассказ Мирского не более, как совпадение… Но всё же неприятные чувства не проходили; он забросил теннисную площадку и избегал Мирского, хотя при встречах был вежлив.

Вера не понимала мужа. Она пыталась вызвать его на откровенность. Возможно, с ним случилось что-нибудь серьезное? Русанов отмалчивался.

 

5

После возвращения домой настроение его не улучшилось. Не было сомнения, что Мирский умышленно рассказал ему о Жан-Жаке Руссо, имея в виду именно его, Русанова. Конечно, это была новая провокация. В этом его окончательно убедила ложь Мирского о том, что, дескать, он сам тоже живет и работает на Урале, да еще в одном с ним, Русановым, городе.

Мирского никто здесь не знал. Русанов исподволь навел о нем справки в органах здравоохранения. Там тоже о Мирском понятия не имели.

Потянулись длинные безрадостные дни. Работа не клеилась, нервы разгулялись во всю, отдых на курорте явно не пошел впрок.

Вера пыталась разгадать состояние мужа, его грусть, хмурость, усиливающееся раздражение, — неужели всё это связано с Мирским?

Зимой, чтобы забыться, Русанов стал много ходить на лыжах. Как-то вечером забрался в горы, далеко от дома. Наступила ночь — лунная, тихая. Русанов рванулся с места и стрелой полетел с высокой снежной вершины. Лыжи свистели, морозный ветер обжигал лицо.

Лыжи стремительно вынесли его на равнину, по упругим снежным покровам — к городу. Всё вокруг стало лучше, милее.

Выйдя на дорогу, Русанов увидел идущего навстречу лыжника с большой бородой, в белом плаще. Они поровнялись. Встречный поклонился и спросил, нет ли спичек.

Русанов дал незнакомцу спичку.

— Если не ошибаюсь, обстоятельства свели меня с Жан-Жаком Руссо?

Русанов почувствовал, что лыжи под ним расползаются. Он с трудом снял их, вплотную подошел к «бородачу» и грозно спросил:

— Это еще что?!

— Ничего особенного, товарищ Русанов, — спокойно ответил «бородач». — Не смотрите на меня так. Уверяю вас, встречаемся впервые. Спешу поэтому отрекомендоваться: представитель той страны, где у вас некогда произошел казус. Ясно?

Русанов, неожиданно для незнакомца, схватил его за воротник куртки:

— Очень хорошо. Вас-то уж я как-нибудь доставлю куда следует… Пошли!

«Бородач» засмеялся в ответ и с такой силой сжал руку Русанова, что тот вскрикнул.

— Возьмите свои лыжи! — властно сказал он. — В нашей работе сила и ловкость так же необходимы, как находчивость и ум. Советую учесть это для дальнейшего. А кроме того, при мне оружие. — В руках «бородача» блеснул пистолет. — Я вас долго не задержу. Мне сейчас поручено лишь предупредить вас, что скоро нам с вами предстоит серьезно поработать…

— Будь ты проклят, негодяй! — сжав кулаки, Русанов стремительно ринулся на «бородача».

Тот ловко отскочил в сторону и снова погрозил оружием:

— Пристрелю, как собаку. — А когда Русанов отшатнулся, безапелляционно добавил: — Даю месячный срок — приведите нервы в порядок, а там и за дело…

— Выходит, вы уже считаете меня своим?

— Выходит, так, почти своим… Вспомните хорошенько свои встречи с нашими людьми: с дамой, которая вас провожала, с Мирским, которого вы на курорте публично называли своим другом. Как видите, ваше обязательство хотя и выдано с глазу на глаз и написано измененным почерком от чужого имени, — в свете последующих фактов принимает для вас неприятный оборот.

— Какое обязательство?

— Если потребуется, мы сумеем ответить и на этот вопрос. А пока — всё.

«Бородач», зорко следя за Русановым и не выпуская из правой руки пистолета, левой быстро надел лыжи и пошел в сторону леса.

Русанов вернулся домой разбитый и полузамерзший. Он выпил разведенного спирта и кинулся, не раздеваясь, на диван. Вера еще не спала. Она спросила мужа, хочет ли он есть, но не дождалась ответа.

— В чем дело? Что-нибудь на службе случилось?

— Раз и навсегда заявляю тебе, — раздраженно ответил Русанов: — оставь меня в покое!

— Не груби! — вспылила Вера. — И имей в виду, я тебя не оставлю в покое до тех пор, пока ты не выложишь всё начистоту…

Русанов взял себя в руки.

— Дай срок, Вера, и я всё тебе расскажу… Да, к сожалению, есть о чем рассказать. Мы должны отсюда уехать. Куда? Не знаю. Но уехать немедленно… Иначе катастрофа, гибель… Больше я тебе ничего не скажу… Пройдет время — всё узнаешь, дай собраться с силами.

— Хорошо, милый, — смягчаясь, сказала Вера, — я согласна принять любое решение, лишь бы оно пошло тебе на благо…

Вера не сомневалась, что странности мужа — раздражение, страхи — от напряженной работы. Его преследуют навязчивые мысли. В таких случаях, действительно, лучше всего переменить обстановку.

Однако из попытки Русанова бежать от врагов ничего не вышло. Он не знал, под каким предлогом оставить службу.

Он выбивался всё больше из сил. Приближался срок, назначенный «бородачом». Наконец срок настал. Тогда Русанов перестал выходить из дому.

И вдруг грянула война.

 

6

В первую же неделю войны Русанову поручили сформировать бригаду ученых и выяснить на Урале наличное и перспективное сырье оборонного значения.

Русанов с радостью взялся за эту работу, он чувствовал себя уверенно и спокойно: конечно, «бородач» исчез бесследно.

Однако Русанов ошибся. Через месяц, когда он освоился с новым делом, в его служебный кабинет в обеденный перерыв, как ни в чем не бывало, вошел «бородач». Предложил закрыть дверь и никого не впускать до окончания беседы. Русанов спокойно исполнил требование, вежливо предложил стул и заявил, что он «весь внимание»… Такое поведение Русанова обрадовало лазутчика, — наконец-то Русанов понял свое положение… врага Родины. Ведь за одну только их встречу в лесу ему не сдобровать. Наконец-то Русанов понял, что выбор сейчас у него небольшой: либо немедленная гибель, либо обеспеченная легкая жизнь. Работа предстоит ему не такая уж сложная: он будет информировать о своих достижениях по двум адресам: свое начальство и его, «бородача».

Русанов внимательно выслушал лазутчика:

— Хорошо… Я прошу вас зайти ко мне завтра… в два часа дня.

— Я требую ответа и данных сию же минуту!..

— Нельзя требовать невозможного. Надо всё продумать и подобрать.

— Откладывать не имею права.

— Согласитесь, что вы явились как снег на голову. Я вправе был думать, что война прервала нашу связь… Лишней готовой копии моих донесений у меня на руках нет, значит надо всё подготовить. Прошу завтра в два часа дня.

Русанов решительно указал на дверь.

— Предупреждаю, — тихо сказал «бородач», — в случае вашей нелояльности ничто не спасет вас от возмездия.

— Прошу, прошу!..

В этот памятный день Русанов явился домой раньше обыкновенного. Он был больше, чем навеселе. Пел, что-то декламировал… Затем подошел к жене, долго и пытливо смотрел ей в глаза:

— Допустим, ты очень любишь человека. Допустим, ты безгранично веришь в его чистоту, в чистоту его совести. И вдруг выясняется: твой любимый — дрянь… Нет, не то… хуже, — враг. Я спрашиваю, как поступила бы ты с таким человеком?

Вера растерялась: опять начинается старое. С нескрываемым раздражением воскликнула:

— Я пожелала бы ему немедленной смерти!

— Позволь! А если бы он сам открыл тебе эту жуткую тайну?

— Мне надоела твоя болтовня… Говори скорей, в чем дело, или уходи с глаз моих.

— Вот что, Вера. Я говорю сейчас о себе, выполняю то, что когда-то обещал… Помнишь? Перед тобой государственный…

Русанов осекся. Он хотел сказать — «преступник», но не в силах был произнести этого страшного слова. Сами собой выступали слёзы. Он заходил по комнате. Вера холодно за ним наблюдала — ее глаза были сухие. Она не могла сразу поверить в это страшное признание. Когда же муж бросился на диван и застонал, она сказала:

— Встань! Встань немедленно. Возьми себя в руки. Рассказывай всё подробно!

Вечерело. Вера хотела было включить свет, но Русанов запретил — в темноте легче рассказывать, и он рассказал всё.

Выслушав мужа, Вера облегченно вздохнула.

— Какой всё же ты у меня дуралей, — сказала она.

Поздно ночью Русанов вышел из дому и побежал по тускло освещенным улицам.

 

7

Следователь усадил Русанова в кресло, подал папиросы, стакан с водой.

Долго и сбивчиво излагал Русанов историю последних лет своей жизни. Следователю казалось, что он вот-вот скажет о главном, о предательстве…

Несмотря на свой большой опыт, он всё же не мог составить себе отчетливого представления о характере преступления. Что это: желание предупредить какие-то события, сбить с толку или же покаяние запутавшегося человека?

Как бы то ни было, решение сейчас может быть единственное: задержать Русанова и приступить к немедленной проверке. Следователь объявил об этом Русанову. Тот, хотя и не ждал ничего лучшего, побледнел и тихо спросил:

— Что мне грозит?

— На это пока ответить трудно.

— Пока? Я всё вам сказал.

— Если всё… — следователь взял со стола небольшую брошюрку. На ее обложке Русанов прочел: «Уголовный кодекс». Сердце его упало. Следователь, как будто не замечая состояния Русанова, подчеркнуто спокойно перелистывал кодекс. — Если всё, тогда ничего особенно страшного… Прошу ознакомиться, — и карандашом отметил какие-то слова.

Русанов взял Кодекс (он первый раз в жизни дотронулся до этой книжки). Прочел отчеркнутое:

«Недонесение о достоверно известном готовящемся или совершённом контрреволюционном преступлении влечет за собой — лишение свободы на срок не ниже шести месяцев».

В камере, куда в ту ночь водворили Русанова, он не уснул. Только под утро им стала овладевать тяжелая полудремота.

Русанова окликнули. Он вскочил. Перед ним стоял солдат.

Следователь встретил Русанова приветливо:

— Всё в порядке. «Бородача» изловили у вашего дома. Пожаловал туда на рассвете. Должно быть, решил последить за вами. Теперь чувствуете, как дельно вы поступили, поспешив к нам?.. Да, кстати, ваша жена очень волнуется. Я сказал ей, что вам всё же еще придется пожить здесь.

— Я не возражаю…

— Вот и хорошо.

Русанов спросил — почему враги привязались именно к нему, что они нашли в нем для себя подходящего?

На одной из последующих бесед следователь высказал ему свои соображения.

Еще в институте Русанов отличался скрытностью и застенчивостью; враги подметили, что молодой человек из ложного стыда боялся признать свои ошибки, даже самые пустяковые, боялся осложнений. А так как он считался способным студентом и профессора пророчили ему большое будущее, враги и решили сформировать из него полезного для себя человека. Первый опыт был проведен за границей. Он, как известно, прошел удачно — расчет врага оказался правильным: Русанов не разоблачил «безобидной» их провокации, «постеснялся», испугался, как бы это не повредило ему, рассчитывал, что всё обойдется само собой. Что дальше было, Русанов помнит и, пожалуй, не забудет никогда.

Всё же Русанов вернулся в камеру повеселевшим. Оставаясь в заключении, он помогал следователю разматывать паучье гнездо. Сначала «бородач» упорно сопротивлялся, пытаясь оклеветать Русанова. Но когда врага уличили во лжи, он понял, что для него выход один — заслужить «смягчение», и стал беспощадно разоблачать своих сообщников. С его помощью вскоре поймали и «человека с ракеткой» — Мирского, он же Камской, он же Винников, он же Горелик.

Этот шпион не имел постоянного местожительства. За исключением нескольких зимних месяцев, жил на разных курортах, зиму же плутал по железным дорогам — в поездах, на вокзалах, завязывая знакомства и собирая у болтунов необходимые в шпионских целях сведения. Арестовали Горелика в Горьком. Вначале он тоже отнекивался. Когда же увидел Русанова, а потом «бородача», «безоговорочно капитулировал».

Следователь закончил дело. Оставалось решить судьбу Русанова.

Освободить его от ответственности нельзя. Он виновен — не заявил властям о «человеке с ракеткой». Виновен он и в том, что не рассказал в свое время о провокации за рубежом, но эта вина — моральная. Особенно велика вина Русанова за «бородача». Почему он немедленно не заявил властям об этом злодее?

Следователь объявил свою точку зрения Русанову и тут же добавил, что мера пресечения — заключение под стражей — заменяется ему подпиской о невыезде.

— Значит, я не предатель?! — радостно воскликнул Русанов.

— Значит, нет… Предателей под подписку не освобождают. Но всё же совершили серьезное преступление. Как поступит суд, не знаю. Я бы вам, учитывая ваше чистосердечное признание, предложил отправиться на фронт.

— С радостью! О, я буду драться, как… как тигр, нет, нет, как русский человек… Спасибо вам. Если бы я имел право, я назвал бы вас сейчас товарищем, другом, братом…

— Подождите, Русанов, может быть суд посмотрит на дело иначе. Постарайтесь убедить судей доверить вам оружие.

— Постараюсь…

— Ну, ну, желаю успеха.

Тепло простившись с человеком, вернувшим ему свободу, Русанов вышел. Что бы ни было в суде, но грязная ноша уже свалилась с его плеч. Конец терзаниям! Конец подлым проискам врага!

 

8

В ожидании суда Русанов всё глубже и глубже зарывался в работу.

О предстоящем ни с кем не говорил, да и ему никто не напоминал об этом. И только накануне суда, в последнюю ночь, они с Верой передумали обо всем.

Вера была спокойна за мужа. Следователь, освобождая, знал, что делал. Русанов должен идти на суд готовый принять любое наказание. Но вместе с тем он должен будет просить дать ему возможность своей кровью доказать преданность Родине.

Эту ночь они не могли уснуть, но на суд пришли с хорошим чувством. Русанов разнервничался, очутившись на одной скамье с врагами. Неужели нельзя было отделить его от этой своры?

Вошел состав суда. Все встали. Председательствующий попросил сесть. Сели не так дружно, как встали. Шпионы жались друг к другу. Русанов инстинктивно отодвинулся от них на свободный край скамьи, к решетке. Вскоре он стал спокойнее: он не враг — это судьи понимают.

Русанов решил не защищаться. Не к чему. Записано всё правильно. Его возмутили новые попытки врагов увильнуть от наказания. Не выйдет! Русанов помог суду до конца разоблачить врагов. Под напором фактов они признали свои прежние показания на предварительном следствии.

— Русанов! Суд предоставляет вам последнее слово.

— Граждане судьи! — с волнением начал он. — Мне, если я правильно понимаю, удалось частично искупить свою вину. Но только частично… Поэтому прошу вас дать мне возможность расквитаться и с ними, с моими сегодняшними соседями по скамье, и с их хозяевами… В студенческие годы я отлично овладел пулеметом и занимался в кружке снайперов. Прошу вас, доверьте мне оружие, пошлите на фронт. Клянусь вам, я выдержу любое испытание, не остановлюсь перед смертью — это будет честная смерть. Я сейчас говорю об этом от всего сердца своего, сердца русского человека. Еще раз прошу: поверьте мне…

Русанову поверили. Он был направлен на фронт.

 

9

Отгремели победные салюты. Эшелоны героев-победителей нескончаемым потоком тянулись на Родину с полей грозных битв. Шли они и на Урал. Русанов попал в один из первых таких эшелонов. Приехав домой, он написал письмо своему учителю Дмитрию Кузьмичу:

«Милый, добрый учитель!

Прошу принять горячий привет и благодарность за поддержку меня во фронтовой обстановке своими задушевными советами… Я уже дома. Радость в семье непередаваемая. Я вернулся с высокой наградой. Не скрою от Вас: образ великого Ленина дает мне право смело смотреть в глаза окружающим… Всё же иногда в душу закрадывается неприятное: суд простил, а кое-кто простит ли? Не скажет ли: «У него, мол, были серьезные грешки, судился… Осторожней с ним!». Проклятое воспитание! Оно во многом явилось причиной моей ошибки. Порой мне хочется громко сказать нашим педагогам: больше занимайтесь формированием психики ребят, выпускайте их из школы более совершенными… Вы хмуритесь, Вам неприятно? Мне тоже неприятно… Если захотите выругать меня за то, что я от обороны перешел в наступление, не возражаю, и прошу немедленно прибыть ко мне… в гости…»

Вскоре он получил ответ. Старый учитель писал:

«Не вытерпел я до встречи с тобой, чтобы не написать тебе, блудный сын, несколько «теплых» словечек…

Что ж, насчет усиления воспитания в школе ты прав: тут надо много еще поработать. А вот насчет прощения грехов твоих — че-пу-ха: суд простил — значит, и народ простил…

Шагай, мой друг, с горячим сердцем, неустанно отвоевывая на благо нашей Родины скрытые у природы богатства!»

Русанов поцеловал письмо учителя и бережно спрятал вместе с орденской книжкой.