Когда на различные земли, когда на страданья людские дождями падают лиловые пятна, вино удивлённо открывает двери, и в укрытие месяцев оно летит на мокрых и красных крыльях. Касаются крыш и стен его ноги, влажные, как захлебнувшиеся рты, на обнажённое лезвие дня каплями сыплются его пчёлы. Я знаю, когда приходит зима, вино не убегает, растекаясь в рыданьях, и не прячется в сумраке церкви, пытаясь согреться в сброшенном тряпье, нет, оно плывет над ненастьем, над зимой, которая нынче пришла с кинжалом между сведённых бровей. Меня навещают невнятные сны, я издалека различаю и вижу перед собой, за стеклом, скопления грязных одежд. Их не достанет пуля вина, его животворный мак, его алый луч, они задыхаются в унылых тканях и умирают, и разливается по пустынным каналам, по отсыревшим улицам и безымянным рекам вино, погружённое в горькие думы, слепое, подземное, одинокое. Я стою в его пене, я топчу его корни, я в листве его плачу и в его мертвецах, в компании павших портных, посреди подлой зимы. Я поднимаюсь по залитым кровью ступеням, ощупываю стены и плачу, скорбя о грядущем, преклонив колени на камне. В облачении из недолговечных металлов, к терпким бочонкам я направляюсь, к одиноким трактирам и к сновидениям, к смолам, зелёным и трепетным, к бескорыстным раздорам, к запахам грязи и глотки, и к бабочкам вечным. И тогда поднимаются люди вина, опоясанные фиолетовыми ремнями, в шляпах из раздавленных пчёл; они держат бокалы, в которых глаза мертвецов и мечи из кристалликов соли; они хрипло гудят, узнавая друг друга, и распевают песни, придуманные для свадеб. Мне нравится хриплое пение людей вина, и стук мокрых монет по столу, и запах ботинок и винограда; мне нравится незрячая песня людей вина, острые звуки, которые бьют по стене вечерней зари. Я говорю о том, что существует, боже меня сохрани воображать и выдумывать в песне! Я говорю о слюне, разбрызганной по стенам, о липких чулках проститутки, я говорю о хоре людей вина, который косточкой птичьей барабанит по гробу. Я стою посреди этой песни, посредине зимы, которая катится по мостовым и панелям, я стою среди пьяниц, и гляжу в позабытые дали, и вспоминаю в безумной тоске, и засыпаю, упав на пепел. Мне вспоминаются ночи, поля, корабли, друзья, что ушли навсегда, и различные случаи жизни, ещё не расцветшие девочки, воздух прогорклый больниц; я вспоминаю удары волны по какой-то скале, украшенной пеной и белою пылью, я вспоминаю года, проведённые в странах далеких, на пляжах пустых, и звонкие звёзды над пальмовой рощей, и сердце, как бабочка, бьющееся о стекло, и поезд на трижды проклятых колёсах, и много других невесёлых вещей. Вино по утрам оставляет влажные пятна на стенах пивных заведений, источенных зимними днями, упавшими в их одиночество, и голос вина порождает распря, и начинается сутолока препирательств, звенит яростный плач бутылок, и преступление, как бич, рассекает воздух. Вино втыкает свои чёрные иглы и прогуливает своих мрачных ежей среди полуночей и кинжалов, среди глоток, охрипших от плача, среди сигар и косматых волос, и, как морская волна, растёт его голос, его воющий голос и мёртвые руки. И тогда убегает вино от погони, и лопаются под ударами подков тугие бурдюки, и вино исчезает безмолвно, и бочки его — молчаливые экипажи на израненных кораблях, где ветер разъедает людские лица; и убегает вино по дорогам, по каменным плитам церквей, между грудами угля, осыпаются его перья амаранта, и рот его зарастает серой, и вино, пылая на камнях истоптанных улиц, ищет муравьёв, и колодцы, и бочки, и рты печальных покойников, чтобы пробраться в голубые глубины земли — туда, где сливаются дожди и разлуки.