Я двигался, помечая огненными крестами белую карту твоей кожи. Тайной тропой крался мой рот тайком, на паука похожий, по тревожной тебе, за ненасытной тобой. Грустное милое чудо, чтобы ты не грустила — что тебе рассказать у кромки вечерних вод? Лебедь, деревце, нечто дальнее и смешное. Время лоз виноградных, спелое время-плод. Из гавани, где я жил, к тебе плыла моя нежность. Сон и молчанье заткали мой одинокий причал. Море меня осаждало, и печаль досаждала. А я между двух недвижных гондол метался, молчал. Между губами и стоном что-то сходит в могилу. Что-то крылатое, — что-то от грусти и забытья. Может ли удержать тихую воду невод? Лишь дрожью капель разжиться он может, река моя. И всё же что-то поёт в этих словах текучих, что-то взмывает, хочет на жадные губы поспеть. Да святится навеки эта власть, эта сила — радостными словами славить тебя и петь, пылать, лететь, как набат, творимый рукой безумца. Грустная моя нежность, что делаешь ты со мной! Стоит мне заглянуть в дерзкий студёный омут, и закрывается сердце, словно цветок ночной.