Как-то в начале 90-х на майские праздники отправились мы с друзьями в Молдавию. Договорились с одним из кишинёвских винзаводов, что напишем про них статью, а за это они нас поселили в самом шикарном отеле Кишинёва, да ещё и с завтраками, что тогда было внове.

Кишинёв запомнился тем, что центр города напоминал огромный сельскохозяйственный рынок. Страна маленькая, бедная, на выходные весь народ едет в столицу покупать-продавать. Но что было совсем удивительно: на каждом углу стояли лоточники и продавали в розлив – не вино, как можно было бы подумать в этом виноградном краю, – а водку. И было их там тыщи! То есть, весь народ ходил по этому рынку абсолютно в умат.

После Кишинёва и обязательной официальной экскурсии по знаменитым винным подвалам (осталось впечатление, что там был какой-то просто гигантский подземный город, уставленный бочками вина, и мы по нему, вроде бы, даже ехали на машине…) и дегустации прямо в кабинете Самого Главного Директора, мы отправились самостоятельно осматривать достопримечательности страны.

Интересовали нас старинные молдавские монастыри, затерянные среди невысоких холмов и крохотных деревень, сами похожие на маленькие деревни. Был я тогда воинствующим атеистом, как и все мои спутники, и монастыри привлекали нас, скажем так, с туристическо-познавательной и исторически-архитектурной точки зрения.

Ехали весело, в раздолбанном абсолютно автобусе без окон и дверей, по ухабам и рытвинам. Мужики, возвращавшиеся с рынка, продолжали всю дорогу догоняться. Наливали и нам… У водителя играла совершенно чумовая кассета с песнями какого-то местного шансон-барда: краковякская смесь ресторанного блатняка и кустурице-бреговичской балканщины.

Когда доехали до конечной точки маршрута, я подошел к водителю:

– А кто это у вас тут играл всю дорогу?

– А… то Толян Кишинёвский.

– А давайте с вами поменяемся: вы мне кассету, а я вам вот такую штуку, – я достал из рюкзака свой походный будильник китайского производства.

Ударили по рукам.

Эта кассета до сих пор у меня лежит в специальной коробочке с другими такими же дисками и кассетами, которые я напривозил из разных стран. И с каждой кассетой связана своя история. Надо будет как-нибудь радиопередачу сделать про них, что ли…

И вот пошли мы по монастырям. Где пешком, где на попутках, а где и на телеге, запряжённой лошадью…

Рядом с одним из монастырей есть скала, на которой отпечатался след Богоматери, когда-то явившейся какому-то монаху. Нашли мы его. Следок маленький, как у младенца…

Спустились со скалы, а чтобы выйти на дорогу, надо через монастырский двор пройти. Идём… И вдруг видим: в дверях небольшого низенького сарайчика монах стоит. Стоит и на нас смотрит. А монах непростой, сразу видно: борода до пят, брови как две тучи грозовые, одежда чёрная с белыми крестами на ней.

Мы поздоровались. Он промолчал. Только посмотрел страшно…

А к вечеру со мной случилось. Из всех моих отверстий стала хлестать оранжевая жидкость, похожая по цвету на популярный напиток фанта. Ну, думаю, отравился чем-то. Но чем? Все ели и пили одно и то же, а такая напасть на меня одного. Друзья у костра сидят, выпивают, а я даже подняться на ноги не могу, лежу пластом. Отползаю только время от времени в кусты, чтобы очередную порцию оранжевой жидкости из себя извергнуть.

Два дня после этого ни на еду, ни уж тем более, на вино смотреть не мог.

А на третий день оказались мы ещё в одном монастыре. Приняли нас там с распростёртыми объятиями. Накормили ужином. Настоятель бутыль красного церковного вина выставил. Куда ж в Молдавии без вина?! Там даже младенцев им поят, чтоб не плакали…

Наконец братия разошлась по кельям, остался с нами один то ли трудник, то ли инок Аурел. Широченный такой, бородатый и улыбчивый, похожий на брата Тука… Приставили его к нам, дабы он проследил, чтобы девчонки от мальчишек по кельям отдельно лежали и не куролесили.

Разговорились мы с ним. Выпили настоятельскую бутыль, потом он ещё принёс… Рассказали, где уже побывали. Рассказали и про тот монастырь, рядом с которым след Богоматери в скале отпечатался.

– А у меня там брат старший в схимниках, – говорит Аурел. – Уже два года из кельи не выходит. Обет затворничества у него такой: людей не видеть. Еду ему под дверь ставят раз в день, и всё.

– А, так мы его видели! – говорю я. – С длинной бородой и в чёрных одеждах с белыми крестами.

– Ну да, похоже, что он. Но только не могли вы его видеть. Ему схиму ещё полгода держать.

– Да видели мы его, точно! – закричали наперебой мои друзья и подруги.

– А, может, это кто-то другой тогда был? – попытался я разрешить возникшее несоответствие.

– Не. Не может. Он там один такой. В белых одеждах, с крестами.

– В чёрных.

– А, ну, да… В чёрных, с белыми…

Ты-ды-ды-ды, как говорил Бетховен в таких случаях.

Рассказал я Аурелу, что со мной после встречи с его старшим братом приключилось, а он мне и говорит:

– Как вы его смогли увидеть, я не знаю, но одно скажу точно: это он из тебя дьявола хотел выгнать, вот что.

– А что, во мне дьявол сидит, ты думаешь?

– В каждом человеке дьявол сидит с рождения, по греху нашему.

В эту ночь вместе с нами в монастыре ночевал беглый зек. Монахи знали, что он «убивец», но ментам его не выдали. Потом мне сказали, что это был младший брат Аурела, который несколько лет назад по пьяне их отца убил. Лесоруба. Хотя, при чём здесь лесоруб?!