Наверное, о Праге стоит сделать отдельную главу. Всё-таки, это первая по-настоящему европейская, да и вообще зарубежная столица, которую я увидел в своей жизни. Так что впечатления были свежи, а обстоятельства щекотливы. Я, правда, перед Прагой заехал ненадолго в Варшаву, но Варшава 90-х мне не понравилась. Осталось впечатление чего-то серого, мрачного и злого. Так что все надежды были на Прагу. Меня там ждали Карел Готт, Кафка и Швейк.
Машину я застопил довольно быстро. За рулем был молодой парень вполне приличного вида, мы с ним даже о чем-то поболтали немного. Я побренчал ему на гитаре… Он сказал, что в центр не едет, но до метро меня довезёт.
И вот Прага. Мы сердечно попрощались, я вышел из передней двери. Держа гитару в руке, открыл заднюю дверь, чтобы вытащить оттуда свой рюкзак, и в этот момент парень дал по газам и прямо так, с открытой задней дверью рванул с места.
Какой-то прохожий, видевший всё это беззаконие, показал мне, где находится полиция, и я бегом бросился туда, повторяя про себя номер машины, чтобы не забыть.
Уж не помню, на каком языке я написал заявление, но для придания делу важности, а также в целях ускорения следствия указал в нём, что в рюкзаке находились все мои сбережения – восемьсот долларов. Большая по тем временам сумма, которой, естественно, у меня не было. Все мои финансы – баксов двадцать – лежали у меня в кармане. На жизнь я собирался зарабатывать уличным шансоном. Зачем же я прибег к этой малой лжи? Думаю для того, чтобы вызвать сочувствие и служебное рвение у чешских властей: вдруг таким пострадавшим что-нибудь полагается, какие-нибудь утешительные бонусы в виде бесплатного ночлега или еды…
К тому же я был почти уверен, что ничего они не найдут, а, может, и искать не станут. Поэтому нужно было как-то устраиваться в этой жизни, без вещей и документов. Как минимум, мне нужна была бумага из полиции о факте происшествия, чтобы показать её в российском посольстве для восстановления паспорта и вспомоществования в возвращении на историческую родину. Я слышал, что такое возможно.
Заявление у меня приняли, бумагу о краже выдали и попросили подождать.
Через полчаса ко мне вышел мрачный полицейский и сказал, что рюкзак нашёлся!
– Ура! Дзенкую бардзо! Где? Как? А вора поймали?
– А вор, как Вы его называете, сам Ваш рюкзак в полицию принёс, между прочим. Он сказал, что Вы этот рюкзак у него в машине забыли…
– Ну, ни фига себе! Это же брехня! Он с открытой дверью уехал!
– И ещё он говорит, что никаких восьмиста долларов там не было, – сказал, неодобрительно взглянув на меня, полисмен.
«Интересно, откуда же этот добрый самаритянин знает, что их там не было?!», – хотел спросить я, но лингвистический барьер не позволил выразить столь сложную мысль. Тем более я уже почувствовал, что блюститель закона испытывает лёгкую «неприязнь к потерпевшему».
Я изобразил на своем лице величайшее изумление и негодование:
– He is fucking lier! – сказал я, но сразу же понял, что мой собеседник понял только одно слово из всех. Он отвернулся и ушёл, хлопнув дверью. Через пять минут он возвратился, таща в руке мой бедный рюкзачок.
– Посмотрите, ничего больше не пропало? – понял я.
Я открыл рюкзак. Там всё было перевёрнуто вверх дном и кое-как запихнуто обратно. Паспорт был вытащен из обложки. Сразу видно, что самаритянин рылся там в поисках чего-нибудь на предмет поживиться. Понятно, что нашёл он разве что мои грязные носки, рваные джинсы (у джинсов остались вывернуты карманы!), спальник и пару футболок. Какое разочарование! После этого он, видимо, решил, что проблемы с законом ему из-за такой мелочи не нужны, поехал в ближайшее отделение полиции и сказал, что у него в машине автостопщик забыл свой рюкзак. «Ну, что ж, пусть теперь гонит восемьсот долларов», – подумал я. Надо же как-то таких козлов наказывать.
– Всё на месте, – сказал я. – За исключением восьмиста долларов. Восемь бумажек по сто. Они вот здесь лежали, в кармане джинсов, – показал я вывернутый карман.
Мент ругнулся по-своему и опять ушёл.
Я понял, что чувака держат где-то в соседнем помещении и допрашивают. Воплей, правда, не было слышно… А жаль.
Так прошло несколько часов. За это время ко мне раз пять приходили разные менты, смотрели на меня со вселенским укором и говорили, что чувак ни в чём не признаётся. При этом очную ставку нам почему-то не делали…
Наконец мне это надоело. Я подумал: «Ну, кому эти ребята скорее верят – какому-то оборванцу с гитарой, к тому же оккупанту, или своему родному добропорядочному бюргеру, или как там у них добропорядочные бюргеры называются?.. К тому же за окнами смеркалось, нужно было подумать о ночлеге, да и маковой росинки у меня с утра во рту не было. Менты мне не то, что чаю, а даже воды за всё это время ни разу не предложили.
– О, кей, начальник, – сказал я. – Не было никакой спички. Я пошутил.
Ну, не так, конечно, сказал, но похоже…
– Ладно, – говорю. – Некогда мне тут с вами валандаться. Рюкзак нашли, и на том спасибо. Фак с ними, с этими восемью сотнями долларов. Пусть эта гнида ими подавится!
О, как они все взвеселились! Отдали мне моё заявление, попросили что-то подписать и выпроводили, радостные, вон, чтоб я им статистику раскрываемости преступлений не портил.
Я вышел на сизую в вечернем свете улицу и вдруг понял, что справку о совершённом в отношении меня противоправном поступке у меня забыли изъять. То есть, фактически, я оставался обворованным, а также безденежным, безработным и беспаспортным, как Буратино. Проведя небольшой опрос местных жителей, я вскоре выяснил, где находится российское посольство и направил свои стопы туда.
Спрятал свой рюкзак в каких-то дремучих кустах, зажал в кулаке справку об освобождении и позвонил в двери родного посольства. Несмотря на субботний вечер, там кто-то зашебуршал. Это оказался то ли атташе по культуре, то ли сам посол, точно утверждать не буду, больше двадцати лет ведь прошло…
Самое интересное, что без всяких бюрократических проволочек этот кто-то за пять минут написал мне рекомендательное письмо к начальнику поезда Прага – Москва и выдал денег. Не много, но и не так уж мало: что-то около ящика пива на них можно было купить… За временным паспортом, – сказал, – надо будет прийти в понедельник.
Официальная часть дружественного визита на этом была завершена, я забрал из кустов свои пожитки и отправился смотреть город и искать пристанище.
Пристанище нашлось быстро. Едва я оказался в центре, как ко мне подошёл парень неформального вида и спросил, где я собираюсь ночевать. Я ответил, что пока не знаю, и тогда он предложил остановиться у них в хостеле. Такое слово я услышал впервые и переспросил удивлённо:
– В хосписе?!
– Не, не в хосписе, – засмеялся он, – в хостеле. Общежитие такое молодёжное. Всего шесть долларов за ночь!
– Ну, раз молодёжное, тогда пошли.
Хостель располагался в школьном спортзале. В нём рядами стояло штук пятьдесят двухъярусных кроватей, был душ и закрывающиеся шкафчики для вещей. Я забил себе свободную кровать, положил рюкзак в сейф и, взяв гитару, отправился зашибать деньгу на Карлов мост.
По поводу субботнего вечера народу на мосту было не протолкнуться. Конкурентов тоже хватало. Запомнились двойники Джона и Йоко…
Я притулился в уголочке, ударил по струнам и заорал нежным голосом про отель «Калифорния», перекрикивая гомон толпы. Ни усилка, ни микрофона у меня не было. Чистой воды акустика.
Платили мало, хотя и побольше, чем в Москве, Питере, Варшаве или Кракове. Попробовал перейти на славянскую мову, – может, чехам оно ближе будет, – и затянул «Горыла сосна, палала…» Доходы резко снизились…
Тут ко мне подошёл толстый лысый дядька со здоровой золотой цепью на шее:
– Чё ты лабуду какую-то поёшь?! Нормальные пацанские песни знаешь? «Гоп-стоп», там, или «Владимирский централ»… Тут столько наших ходит, сразу накидают тебе.
«Владимирский централ» я не знал, да и знал бы, не стал позориться, а вот ранний Розенбаум мне тогда нравился. После «Гоп-стопа» завёл «Нинка как картинка с фраером гребёт, дай мне, Сеня, финку, я пойду вперёд…»
Дядька положил мне в чехол десять баксов и показал большой палец.
Через три часа вокализа оба мои кармана на джинсах отяжелели от мелочи так, что идти было трудно, а в заднем даже хрустело несколько бумажек. Потом я узнал, что мне крупно повезло: почему-то в этот вечер на Карловом мосту не появились «смотрящие», которые забирают у музыкантов половину дохода в фонд местной «братвы».
С ощущением хорошо проделанной работы и чувством выполненного долга я выпил пива и пошёл ночевать в свой хостел. Но не тут-то было…
Прага – город маленький, и поэтому половина обитателей спортзала меня уже видела на мосту. Почти каждый из тех, кто видел, норовил высказать мне респект и уважуху, хоть тогда ещё и выражения такого не было. И не только высказать, но и подкрепить свой респект делом. Прямо в хостеле был импровизированный бар, и сразу несколько человек наперебой принялись угощать меня. Кто-то спросил: «А Высоцкого можешь?»
Долго уговаривать меня не пришлось:
– А вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому, по краю я коней своих нагайкою стегаю, погоняю…
Парень-администратор, который меня привёл сюда, вежливо попросил:
– Ребята, вы только потише, пожалуйста, уже полночь, люди спать легли…
Но через десять минут оказалось, что никто спать не лёг, а кто лёг, тот встал. Это теперь я уже знаю, что по всей Восточной Европе братья-славяне обожают песни Высоцкого, но в тот раз мне такой интерес был удивителен…
Когда я вхожу в раж, то пою с закрытыми глазами. А в раж я вошёл в это раз круто… Между «Банькой по-белому» и «Всё не так, ребята», я открыл глаза и не по шуточному офигел! Всё помещение бара было под завязку забито хостельерами, которые изумлённо глядели на меня. Примерно как школьники на танцах из фильма «Назад в будущее» на Марти МакФлая… Я опустил глаза: пальцы были разбиты в кровь, струны и сама гитара тоже были в брызгах крови. Ну, для меня это дело привычное, а иностранцам, видать, в диковинку.
Я перевёл дух и попросил пива. Мгновенно передо мной появилось штук десять откупоренных бутылок. Я почувствовал себя звездой. И начал зажигать дальше.
Сколько пива было выпито в тот вечер, я, конечно, не помню. Зато помню, что часа в четыре утра пили с кем-то стаканами абсент и братались. Почему стаканами? Потому что этот кто-то (вроде бы, это был тот самый парень-администратор, который просил петь потише) сказал, что абсент берёт только стаканами, и из рюмок его пить бесполезно…
… Проснулся я далеко заполдень. Все кровати были уже пустые, а в спортзале шла уборка. Я вспомнил, что по правилам заведения после десяти утра все должны освобождать помещение, но, видимо, из уважения к моему таланту, меня пожалели и оставили очухиваться. Очухиваться получалось плохо. Я поднял голову от подушки и понял, что встать не смогу. Было такое ощущение, что у меня не голова, а громадный аквариум. От каждого движения в аквариуме булькало, и рыбки начинали тревожно метаться… Глаза, похоже, тоже находились внутри аквариума, потому что совсем не было резкости…
Бар был закрыт, в углу стояла окровавленная гитара, ноги подкашивались, жутко тошнило. Рыбки пытались выброситься на сушу… «А поеду-ка я домой», – подумалось мне.
Я кое-как взвалил на плечи рюкзак и, шатаясь, поплёлся на вокзал. Штаны сваливались. Два кармана крепко были набиты кронами. ИХ ТАМ БЫЛИ ТЫЩИ! Кроны надо было срочно на что-то потратить, но, как назло, – воскресенье, и все магазины закрыты напрочь.
На табло было написано, что поезд Прага-Москва стоит на какой-то там платформе и отправится через сорок минут. Я пошёл в кассу и попросил билет до Москвы. Высыпал свои две кучи трудовых доходов и несколько смятых купюр перед тётенькой-кассиром. Она посмотрела на меня с презрением, но потом сжалилась и принялась считать. Не помню уж, сколько она там насчитала, но на билет до Москвы не хватило. Не хватило даже на билет до Бреста… Причём, не хватило основательно. Автостопом ехать не хотелось. Оставаться в Праге ещё на одну ночь почему-то тоже…
И тут я вспомнил, что у меня есть подорожное письмо, которое мне вчера дали в посольстве!
Я подошёл к начальнику поезда – он оказался русским, как и сам поезд – и протянул ему бумагу с государственной печатью. А потом, не давая ему возможности засомневаться, ещё одну – из полиции – про то, как меня обворовали. Она, правда, на чешском, но всё-равно, понять можно. И печать там тоже есть.
– Вот, мне домой, а у меня… ноги, – пролепетал я.
Дядька юмор понял и сказал лениво:
– Заходи. Только с ляхами (это он имел в виду польских пограничников) сам разбираться будешь.
Уау!!! Получилось! Но что же теперь делать с кучей денег?! Вернее, с двумя кучами?
До отправления поезда оставалось ещё минут двадцать… Я оставил рюкзак в купе. В каком там купе?! В одиночном люксе! И отправился тратить трудовые доходы. Вагон, кстати, был абсолютно пустой, впрочем, как и весь поезд. Похоже, его гоняли туда-сюда только ради проформы.
На вокзале я заметил пару ларьков и теперь направился прямо к ним. Соображал я плохо, но то, что цены там были космические, сообразить сумел. Двух куч денег хватило на две бутылки абсента, пару пива и палку копчёной колбасы. Один абсент я вручил начальнику поезда, а второй оставил себе. Поезд тронулся, я открыл пиво и понял, что забыл в ларьке купленную колбасу…
Вскоре, действительно пришли польские пограничники и стали требовать денег за проезд по Польше. Вместо денег я им сунул две своих бумаги. Они сказали, что ни по-русски, ни по-чешски не понимают и предложили засунуть эти бумаги куда-нибудь подальше и освободить помещение. Я пристегнул себя наручниками к батарее и сказал, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях. А ещё показал своё удостоверение прессы и намекнул, что лично знаком с Лехом Валенсой. Они ушли и где-то долго ходили, потом вместо них пришли какие-то другие люди, я им сказал, что они уже тут были, и что лучше смерть от железа, чем от голода, но история с бумагами и Лехом Валенсой снова повторилась и повторялась в течение дня несколько раз. Когда и пиво, и абсент кончились, я перестал обращать на приходящих внимание и просто говорил: «Вот мои бумаги, а там – Лех Валенса. Все вопросы к нему!» К тому времени я уже был абсолютно уверен, что Лех Валенса и проводник – это одно и то же лицо…
На следующий день, то ли утром, то ли вечером поезд пришёл в Брест, я передумал ехать в Москву, вышел из вагона и решил вернуться в Прагу.