Аркадий Шушпанов

Звероящер и дым

Над площадью парит дирижабль с портретом Эльзы.

Уменьшенной копией портрета оклеены все стены в городе. Некоторые плакаты видно даже отсюда, с последнего этажа. Маленькие, словно осенние листья. Только листья с улиц тщательно убирают дворники, наши самые вышколенные дворники в мире. Даже здесь — ручная работа, как верность традициям. А плакаты до свадьбы никто убирать, разумеется, и не думал.

Для листьев под ногами в городе оставили резервацию — единственный парк. Правда, еще были дворы. Но их скрывали от чужих глаз, как в стародавние годы прятали от других свои мысли.

Из кабинета, через окно во всю стену, площадь и город открываются как на ладони. Вернее, как на лапе дракона. Старую брусчатку можно принять за серую чешую.

В центре, прямо под дирижаблем, возвышается помост для завтрашней церемонии, уже празднично украшенный и с тентом на случай непогоды. Если будет солнечно, — а иначе случиться и не должно, — тент снимут, и многотысячная толпа на площади увидит торжество с любой точки. Как увидят его миллионы зрителей по прямой теле— и интернет-трансляции.

Но сейчас, под тентом, все напоминает театральную сцену. Даже забавно, ведь про старика, и правда, однажды написали пьесу.

Сцена импровизированного театра развернута к дворцу. Кулисы выходят к собору на другой стороне площади. Справа находится ратуша, а слева — наша канцелярия.

В ранний час внизу уже немало людей. Вот рабочий персонал — оранжевые фигурки, ведут последние приготовления к церемонии. Вот жандармы — синие фигурки, их едва ли не больше, чем оранжевых, оцепили подходы к канцелярии и дворцу. Вот туристы — разноцветные фигурки, словно тропические бабочки. Фотографируют то древний колодец в центре площади, то канцелярию, то дворец и надпись над воротами: «Людям вход безусловно запрещен».

У самого колодца уже появилась одинокая фигурка шарманщика.

Вид зевак, по идее, должен меня радовать. Как-никак, туризм — основная доходная статья городского бюджета. Тем более сейчас, когда они мотыльками слетелись на огонек свадебных свечей. Своими камерами они преследуют дракона, как некогда все дружно охотились на лох-несское чудовище. И каждый из охотников наверняка чувствует себя рыцарем Ланцелотом.

Если посмотреть оттуда, снизу, то канцелярия выглядит, как огромный хищный цветок из стекла на тонком изогнутом стебле. Архитектор, чудовищные проекты которого никто не хотел принимать, построив здание, стал нарасхват во всем мире. Теперь мультимиллионер. Образ канцелярии — такова была воля старика, покровителя города, наук, искусств и всего нового и бунтарского. Единственное условие — чтобы здание не нарушило гармоничную старинную архитектуру городского центра. Как это удалось зодчему, не понятно никому, даже мне. Однако канцелярия словно выросла сама по себе лет за двести, настолько естественно смотрится она среди готических башен.

Наверное, так же естественно вырастает бюрократия.

— К вам советник Миллер, — проворковал селектор.

Голос не успевает замолкнуть, а я снова чувствую сзади, под пиджаком, рукоятку «люгера». Чувствую позвоночником, как будто стальной костыль заткнут за ремень, чтобы помочь удерживать осанку. Никакой кобуры под мышкой, ничего не должно привлекать внимания. Нужно успеть повернуться, отшагнуть от окна и сесть в кресло до того, как мишень войдет.

Но я все-таки медлю еще секунду и бросаю взгляд в окно. Острые крыши, покрытые красной черепицей, каминные трубы, черные стены тесных улиц, шпили соборов и башен. Вереницы слуховых окон, как многочисленные добрые глазки паука-бюргера, которому при нынешнем правителе живется сыто и неплохо. Рыжие вихрастые деревья, оттенками под стать крышам. Серая вода каналов и рвов. Темный массив Института естественной истории на самой окраине. Дирижабль с портретом Эльзы.

Вольный город, сверху ты сам похож на хребет дракона. И ты такой в последний раз.

Советника Миллера я встречаю уже в кресле, спиной к городу. Предлагаю сесть.

Миллеру, согласно досье, 64 года. Редкие пегие волосы с проседью, серые холодные глаза, тонкие губы, острые черты лица. Крепкая фигура, плавные и стремительные движения. В молодости, сообщает то же досье, — третье место на городском чемпионате по греко-римской борьбе. Впрочем, никто не помнит его молодым — только моложавым.

Высокий лоб с мощными надбровными дугами. Если стрелять, то в висок, близко от правой брови. Должно выглядеть самоубийством. Например, я отвернулся посмотреть на город или отошел к бару, чтобы налить для нас обоих коньяку. Под влиянием тяжелого известия это вполне допустимо. А Миллер, пока я отвлекся, не выдержал и…

— Срочный разговор, советник. И конфиденциальный.

Несколько раз демонстративно касаюсь поверхности стола. Старинный, дубовый, даже не прошлого, а позапрошлого века, наверное, один из первых столов в канцелярии. Только столешницу покрывает тонкая сенсорная панель, управляя всеми процессами в кабинете, где компьютер внедрен едва ли не в каждое атомное ядро. Кабинет, кроме стола, — подарок японского города-побратима. На Востоке питают слабость к драконам, и последнего на Земле готовы уморить своей заботой. Мне, как личному секретарю, тоже перепадает.

— Кстати, я только что отключил все «жучки». Если хотите, можете отключить свои. Все равно заглушит. Поле работает.

Миллер погружает руку во внутренний карман пиджака, и не глядя, что-то там нажимает. Скорее, это акт вежливости.

— Слушаю вас, Генрих.

— Как давно вы навещали старика?

— Вызывал меня пару дней назад.

На людях дракон теперь показывается редко, два-три раза в год. Из них один раз — на собственной свадьбе. Доступ к «телу» имеется только у меня и нескольких советников.

— Как он вам в последнее время?

— За этим следят врачи и ветеринары.

— А вы не находите странным, что в последние годы — в основном именно врачи?

Миллер не говорит. Ждет новой информации.

Оказываю любезность.

— Вам не кажется, что старик сдает? Что ему все надоело? Бесконечные невесты, папарацци, снобы все эти иностранные… Мне интересно ваше мнение не как сотрудника канцелярии, а как лица… особо приближенного к дракону, — откидываюсь назад и опять прикасаюсь к сенсору на столе. — Чтобы вам было спокойнее…

Стекло во всю стену позади меня теперь должно стать непрозрачным. В кабинете воцаряется тишина. Лишь слабо тикает, как часы, безделушка на полке слева. Латунный шар на подставке, разделенной на черное и белое поля. Шар качается то в одну сторону, то в другую, но никогда не скатывается с места. Игрушка для релаксации, тоже подарок.

Собеседник молча пожимает плечами.

Я нажимаю:

— Итак. Советник. Как. Дра-дра. Лично. Вам?

— Не более и не менее, чем всегда.

— Хорошо, — опять выдерживаю паузу. Зайдем с другой стороны. — А что вы слышали о Ланцелоте?

— Вообще?

— В частности. В частности, о приезде рыцаря по имени Ланцелот в этом году на эту свадьбу.

— Как всегда, слухи. Жандармерия ищет распространителей.

— Студенты рисуют готическое «Л» на стенах.

— Что ж, каждый год рисуют. И каждый год перед свадьбой ходят слухи.

— Нынешнюю невесту тоже зовут Эльзой.

Конечно. Он-то помнит.

— Об этом говорят, не взирая на запрет, Миллер. Триста лет назад он будто бы пришел и вызвал старика на бой. Даже вроде бы убил.

— Генрих, я знаю.

— А в сороковые годы прошлого века про это была написана пьеса. Не где-нибудь, а в тогдашней Советской России.

— Читал.

Миллер может говорить спокойно, хотя пьеса всегда была запрещена в городе. Признаваться больше не опасно, жандармы не свирепствуют, все проще: в последние двадцать лет она не издается ни на одном языке, кроме русского. А кто ж у нас читает по-русски? Правда, город теперь открыт, и со временем… но это уже неважно.

— Откуда обо всем узнали в России в то время? Вы не задумывались?

Наверняка он задумывался, еще бы. Ведь наш веками закрытый — по-настоящему закрытый — город открылся миру только в конце двадцатого века.

Это могло бы, наверно, случиться и раньше. Но — мировые войны, политические потрясения… к чему нам это? Дракон осторожен и умеет ждать.

Драконы выживают в любых условиях не потому, что испускают огонь и могут думать в три головы. Не только потому. Их главной способностью всегда была мимикрия. Стать незаметными и замаскировать гнездо. Вот почему они — легенда. Вольный город всегда стоял на своем месте, но его давным-давно не было ни на одной карте, а всякий прохожий, если только он здесь не нужен, обходил его стороной за много миль. На него не обращали внимания ни войска Наполеона, ни бипланы и цеппелины в Первую Мировую, ни тяжелые бомбардировщики во Вторую.

Кстати, «сын войны», появившийся на свет в день, когда потерпел поражение сам Аттила, неплохо нагрел лапы на последней из мировых.

Превращаясь в человека, заводя связи и действуя через подставных лиц, он с прибылью вкладывал накопленные сокровища в военную промышленность. И горожане чувствовали себя весьма комфортно, ведь старик использовал максимум своих умений для общего и собственного блага. Они не знали голода, разрухи и лишений, разве что платили дань в виде очередной Эльзы. Но дракон уже тогда научился оставлять бывших невест в живых, и наши бюргеры вздохнули совсем спокойно.

Мало того, на задворках города, скрываясь от гестапо, временами прятались беженцы и даже подпольщики. Они не осознавали, куда попали, а дракон не развеивал их заблуждений насчет власти Гитлера над городом. Однако не гнал и не трогал. И горожане тоже молчали. Спустя несколько десятков лет это позволило утверждать, будто старик поддерживал Сопротивление.

— Возможно, это совпадение, — сухо говорит Миллер. — Художественное провидение реальности.

— Маловероятно. У меня есть лучшее предположение. Тот сказочник был знаком с Ланцелотом.

— Чепуха! Во-первых, неизвестно, существовал ли настоящий Ланцелот. Это просто архетип. Вы бы еще короля Артура вспомнили. Во-вторых, даже если это историческая личность… Легенда о его приходе в город бытует едва ли не с шестнадцатого века. До двадцатого он бы уж никак не дотянул. Люди столько не живут, — хмыкает советник.

Бородатая шутка, или он всерьез? Интересная фраза.

— Во-первых, — отвечаю в тон советнику, — до недавних пор было общеизвестно, что драконы вообще не живут. Конец восьмидесятых прошлого века вынудил изменить это мнение — чуть ли не вчера, не так ли? А во-вторых, то — люди… Ланцелот — не человек… Не обычный человек, — поправляюсь я, пожалуй, излишне поспешно. — Он герой. Переживал смертельные ранения. Что такому триста-четыреста лет? Да тьфу! Мало того, Франц…

Перегибаюсь через стол, подмигиваю. Спокойный, прямой Миллер не изволит и шевельнуться.

— Ланцелот — вечный герой. Возможно… он даже старше короля Артура и нашего Дра-дра!

— Это противоречит науке, — невозмутимо отвечает Миллер.

— Превращение дракона в человека, когда масса тела меняется в разы, тоже противоречит науке. Однако для нас это вполне очевидно. Если верить своим глазам.

Советник как будто задумался. Подливаю масла в огонь:

— Теперь понимаете, откуда столько жандармов на улицах?

— Вздор, Генрих, — Миллер слегка поморщился. — Но пусть бы даже и так… Помнится, тогда ему помогли. А кто его поддержит сейчас? Горожане вздернут на ближайшем фонаре любого, кто заикнется об убийстве дракона.

О, да. Выгоду мы извлекать научились. Достаточно вернуть окну прозрачность, и она вновь станет ясна, как день. Выгода живет в каждой сувенирной лавке, в виде статуэток дракона и его бюстов в человеческом облике. Ее аромат витает в каждой Kneipe, где подают пиво «Старый дра» и фирменную колбасу «драконий палец». Выгода смотрит на вас над каждым водостоком глазами горгулий, стилизованных под ящеров. Она у вас под ногами, ибо на мостовой вы ступаете по силуэтам дракончиков, как в Гаммельне ступают по высеченным контурам крыс.

Выгода начинается с того, что в Европе осталось всего два города-государства.

Мы и Ватикан.

— А главное, — подытоживает советник, — какой у него теперь может быть повод? Неужели свадьба? Смешно!

Действительно, женитьба дракона на девственнице сейчас такая же «надежная» опора для подвига, как люк под ногами висельника. Ибо нет ни женитьбы, ни дракона, ни даже девственницы. Брак, хотя и вполне официален, но сугубо формален и аннулируется через одиннадцать месяцев, незадолго до новой свадьбы. Тихая процедура развода в городской ратуше собирает куда меньше репортеров и почти ни одного туриста. Супруг на ней никогда не присутствует. Невесты вообще видят его несколько раз за все время брака, на официальных приемах, и только в человеческом облике, что бы они там ни говорили в интервью и ни писали в мемуарах. Я-то это точно знаю, и Миллер тоже. Зато никто не умеет снять столько пенок с обычая, как современные драконихи. Пожизненные алименты — это еще свадебные цветочки. У меня в кабинете есть специальная полка, забитая бестселлерами на десятках языков. «Год со звероящером», «Интимные тайны во дворце холодной крови» и все такое прочее.

Эльза — самое популярное женское имя в городе и окрестностях. Ежегодный кастинг собирает претенденток со всей Европы и немалое количество из стран Азии. Многим приходится отказывать. Реалити-шоу «Ты — невеста дракона» продержалось на первом месте чартов два сезона. А потом тихо зависло в одном ряду с бесконечными банальными выборами разнообразных «мисс», кое-как позволяя продюсерам заработать — в основном, на последующих благотворительных турне драконьих жен.

Миллер, между прочим, женат на одной из бывших. Уже двадцать лет, если верить досье. Трое детей.

Впрочем, для покушений на старика повод найдется всегда. Хотя бы простое тщеславие. Первый раз в него стреляли уже через несколько дней после открытия города в конце прошлого века. Тот бедолага всего лишь хотел прославиться. Когда вышел из тюрьмы, тоже написал бестселлер. Сейчас, правда, коротает свои дни в психиатрической лечебнице, на почве мании величия.

В среднем, мы имеем одно покушение раз в два года. Потому и держим такой штат жандармов. Но никто и никогда, со времен Ланцелота, не старался убить дракона в его настоящем обличии. Только в человеческом.

— Знаете, Франц, а вы правы. Вряд ли Ланцелота, даже если он не легенда, привлечет именно свадьба. Кстати, о легендах… Мне приходится изучать наш городской фольклор. Слышали, к примеру, что никакого дракона нет?

— Как это — нет?

— А вот так! Был когда-то, никто не спорит. Но давно уже издох. А препарированный труп хранится где-то в подвалах Института.

— А как же церемонии, хроника?

— На церемониях подставное лицо. Никто не знает, как на самом деле должен выглядеть дракон. У него ведь нет постоянного образа. А кинохроника — подделка.

— Но канцелярия…

— Мы все тут врем, в канцелярии. И горожане врут. Даже невесты выходят замуж за несуществующего ящера и тоже потом врут. Куда мы без него, кому нужны? Если бы дракона не было, его стоило бы выдумать.

— Абсурд, — у Миллера неприятная улыбка крокодила. — Мы-то знаем, что он реален.

— Ничего не меняет! Когда-то давно утописты мечтали: убьем дракона и освободим людей. Поумневшие говорили: убить придется в каждом. И хоть бы кто объяснил, как жить без него. Проще оказалось его приручить. Сделать человечнее, что ли… Или нет, демократичнее. Раз уж все равно принимает человеческий облик. Это, кстати, объясняет, откуда он взялся снова, когда его первый раз убили. Если горожанам нужен дракон, они его из-под земли достанут.

— Этот, говорят, последний.

— Последнего не будет, пока жив хоть один человек.

— Генрих, вы меня вызвали для философской беседы?

— В некотором роде, Франц. Хотел именно с вами поделиться одной догадкой… Знаете, почему драконов больше не осталось? Я вовсе не думаю, что они естественным образом вымерли, с их-то способностями. И перебить их всех не могли, Ланцелот — это куда больший реликт. Я думаю, когда-то звероящеры были обычными безмозглыми тварями, как все динозавры. Только они умели лучше других приспосабливаться, мимикрировать. И когда появились теплокровные люди, с их выживаемостью, их возможностью думать, то драконы мимикрировали и под этот новый вид. Они тоже стали разумными. Научились превращаться в людей. Поэтому во многих из нас течет кровь дракона, а мы об этом даже не подозреваем.

Пристально смотрю на Миллера. Тот отвечает непроницаемым взглядом.

Продолжаю:

— Наш старик отличается только тем, что не потерял способности превращаться обратно. А может, уже потерял.

— Что за фантазия!..

— Сколько лет мы не видели его с крыльями? Сколько лет он ни разу не вылетал из дворца? Наши ветеринары стали теоретиками! В прошлом году на свадебной церемонии он должен был поджечь своим огнем запальный шнур для фейерверка. И не смог! Вместо огня выпустил только дым. Дракон слишком долго жил рядом с людьми, Франц. Сначала он просто носил личину. А потом человечность начала разъедать его изнутри, как раковая опухоль. Нет, конечно, человеком с большой буквы он не стал. Заурядным обывателем — потому что всегда жил среди таких. К тому же приспосабливаться надо было и дальше — вот он и приспособился к науке, цивилизации и правам человека.

— Генрих, я не пойму, зачем вся эта… занимательная палеонтология?

— Поймете. Поймете, господин дракон.

Я опускаю руку на подлокотник кресла. Как бы невзначай, но поближе к пистолету.

Миллер сидит неподвижно. Даже не меняет выражения лица.

— У вас странный юмор, Генрих.

— Бросьте. Когда я говорил, что разговор конфиденциален, это была правда. Мы отрезаны от внешнего мира. Как будто на Луне.

— Вряд ли «старик» обрадуется, что его личный секретарь сошел с ума. Это у вас на почве навязчивой идеи о Ланцелоте?

— Хорошо, Миллер. Я перечислю, где ваша мимикрия дала сбой. Начиная с того, что советников когда-то давно вдруг перестали приглашать на аудиенции с драконом в присутствии посторонних. Даже на свадьбу, по странной традиции, никто из вас не приходит. Весь мир театр, Франц. А в «Короле Лире», если помните, шут и Корделия никогда не появляются в одной сцене. Потому что в труппе у Шекспира их играл один и тот же мальчик…

Подробно рассказываю, только пропускаю имена.

— Генрих, вы говорите, третья голова живет в миру под маской своего советника? Этакий Дракон-аль-Рашид? А почему две другие не загрызли ее от зависти?

— Сознание дракона едино. И в нормальном виде, и в гуманоидном. Доказано особым отделом нашего Института. Вы им сами позволили себя изучать. Головы работают как полушария человеческого мозга. При необходимости одна может целиком заменить остальные. К тому же первая голова, кажется, практически утратила свои функции после того давнего боя с Ланцелотом, две другие оправились. Но на людях появляется все время одна и та же. Один и тот же облик.

— Только зачем это дракону?

— Все еще играете… Франц. У меня есть только гипотеза. Вы не просто научились превращаться в человека. Вы его в себе вырастили. Дракону просто понравилось быть таким. Он не учел того, что люди с годами меняются, и сам изменился. Завел семью, воспитывает детей. Обычная жизнь, никакого всеобщего преклонения, которое ему так надоело. И он стал просто советником Миллером. Самая незаметная немецкая фамилия.

Советник опять сует руку за пазуху. Некоторое время шарит там, а затем достает… сигару. Кончик срубает мизинцем, на секунду выпустив коготь.

Вынимаю зажигалку и запускаю по столу к Миллеру.

— Благодарю, — тот щелкает колесиком. Я еще не видел советника с какими бы то ни было курительными приборами. — Итак, Генрих, вы заманили меня сюда, и что вы хотите?

— Хочу убить вас. Более того, уже убил.

Всего лишь на полсекунды мне кажется, что зрачки советника стали вертикальными.

— На самом деле наша беседа нужна была только для одного. Чтобы вас немного задержать. Простите, Франц. По официальной версии, я вызвал вас, чтобы лично сообщить о печальном известии. А пока мы беседовали, об этом узнали все горожане. В канцелярию уже наверняка подтягиваются журналисты. Дело в том, что утром старик умер. Вернее, исчез. Ушел умирать от старости.

— Блеф, — Миллер выдыхает это вместе с двумя кольцами сигарного дыма.

— Отнюдь! Информационная цивилизация! Ваше предсмертное письмо уже на официальном сайте. Под третьей личиной вы навсегда покинули свой дом и город. Гарантирую мировую лихорадку по вашим поискам. В Интерпол будет направлено заявление и объявлена награда. Вас будут искать по курортам, госпиталям, горам и пустыням. В каждом скончавшемся обеспеченном старике будут видеть вас.

Вновь прикасаюсь к сенсорной панели на столе, вызывая сайт и открывая страницу с документом. Круговым движением пальца разворачиваю страницу и показываю Миллеру. Тот некоторое время изучает.

— Ловко, — советник опять затягивается. — Как же давно я не курил! Жена просила бросить. Только, скажите, Генрих… А что, если я вас убью немедленно, а потом покажусь на площади во всей красе? Что мне помешает?

— Знаете, Франц, наверное, почти ничего. Кроме, разве что, того обстоятельства, что в случае моей смерти откроются все подробности. Как вы понимаете, я не мог не позаботиться. Ведь фрау Миллер и ваши дети пока не знают?

— Нет, — такого сухого ответа, граничащего с шипением, я от советника еще не слышал.

— И не узнают, если вы мне поможете.

— Вот как? — Вместе с дымом, кажется, все-таки вырывается язычок пламени.

— Я всего лишь сделал то, что вы сами давно хотели, но не решались. Традиции так сильны, особенно в их главном ревнителе. Знаете, был даже один монарх, о котором говорили, якобы под конец жизни он инсценировал свою смерть и ушел в монастырь. Народный фольклор, болтовня… а может, и нет. Но вам я предлагаю не монастырь. Вы останетесь тем, кем были. На почетной должности советника. В городе продолжат хранить традиции своего покровителя.

— А зачем лично вам убивать… старика?

— Даже цивилизованный дракон — все равно дракон. Но убить его — это значит, что со временем появится еще один. Дракон должен умереть сам, своей смертью, от старости. Как любая традиция.

— С какой радости я буду помогать бороться с собой же?

— Я много раз обедал у вас дома. Ваша семья вас любит, а вы — ее. Драконы не умеют любить. Вы убьете не себя. Только ту часть, которая давно мешала вам жить.

Миллер задумался, глядя мимо меня нормальными человеческими глазами. Я тронул стол и вновь сделал окно прозрачным.

Весь твой драконий век давит на тебя. Миллером тебе нравится быть больше, и лишь дракон мешает это понять.

— Если бы вам пришлось ради вашей семьи сразиться с другим драконом, вы бы не раздумывали. Вот он, ваш шанс. Убейте дракона и получите свою Эльзу навсегда.

— Эльзу? — Миллер выпускает кольцо дыма, которое прямо в воздухе растягивается, превращаясь в нечто вроде улыбки Чеширского Кота. — Свадьбы, как я понимаю, не будет. Моей свадьбы. На Эльзе женится победитель чудовища.

— Никакого победителя нет. Как нет больше никакого чудовища. Есть очень старый, очень мудрый человек, который напоследок решил примириться со светом. А Эльза получит больше остальных — ведь она была последней невестой последнего дракона на Земле.

— Если будет по-вашему, то я рано или поздно умру.

— Как все драконы и люди, советник. Вам решать, что лучше: десятилетия теплокровной жизни или…

— Жалко, у меня не было такого секретаря лет триста назад. Меня бы точно не убили.

— Позвольте, я вам еще выгоду нарисую…

— Валяйте. У вас хорошо получается.

— Вместе с человеческой натурой вы приобрели и ряд болезней. Например, муки совести. Наверное, еще и поэтому дракон стал поборником прогресса. Чтобы отчасти загладить вину. В последнем письме он просит прощения за все века своего правления. Личная казна жертвуется на благотворительные цели. Впрочем, вы читали. Грехи дракона останутся с ним. С вами — только грехи Миллера.

Советник молчит и пускает дым. Размышляет. Ему, вероятно, хотелось бы похлопать хвостом по полу.

На стеллаже, рядом с бестселлерами, продолжает колебаться латунный шар. Он то над белым полем, то над черным. Если время от времени не придавать импульс, рано или поздно шар остановится точно посередине. Но Миллер смотрит не на шар, а на кольца дыма.

Наконец советник медленно переводит взгляд на меня.

— Генрих, а вам по силам ноша? Я пожилой… м-м, человек, а вы подвержены соблазнам. Сами говорите, в генах едва ли не каждого есть что-то от дракона. А легенду про то, как победитель дракона сам в него превращается, вам напомнить?

— Начну мутировать — вы придете за мной. Обещайте!

— Хорошо. Обещаю… Ланцелот.

Теперь уже Миллер откидывается назад, опускает сигару и пристально смотрит мне в лицо. Не исключено, он тоже ждет каких-то фокусов вроде выпускания когтя из мизинца. Но мне нечего выпускать и вынимать, кроме пистолета.

— Ланцелот мой дальний предок по материнской линии. Вы были правы, люди столько не живут. И насчет превращения тоже правы. Мне пришлось стать вами, чтобы мы могли сейчас вот так беседовать, без чинов. Я считал все семейные предания о Ланцелоте сказкой, пока город и дракон не открылись миру. Тогда я с детства начал себя готовить, по мере того, как строилась эта канцелярия. Победить дракона старым, дедовским способом уже было невозможно. Я лез по карьерной лестнице, тоже учился мимикрировать, притворяться, плести интриги и убирать конкурентов. В отличие от моего предка, у меня нет помощников, все пришлось делать одному. Только с годами мне расхотелось вас убивать физически. Вы оказались самым близким мне по духу человеком, Франц. Так что вот, господин дракон…

Сигара Миллера гаснет. В моем кабинете не курят, но в ящике стола я все равно держу пепельницу. Старинную, литую, вероятно, сохранившуюся еще с тех времен, когда в город первый раз пришел Ланцелот. Куплена в антикварном магазине, так что все может быть. Хотя антикварные лавки в нашем городе попадаются через дверь. Старина — наш экспортный товар.

Пепельница скользит по столу, как по льду, и попадает точно под удар сигары. Словно дракон ставит последнюю точку в договоре.

— Нам нужно выступить перед журналистами, Франц. Пресс-конференция — через полчаса. Участвуют все советники.

Миллер поднимается и идет к двери.

— Да, советник!..

Оборачивается.

— Надеюсь, вы поддержите мою кандидатуру на пост президента вольного города?

— Если борьба с коррупцией будет вторым пунктом вашей программы.

— А первым?

— Чтить память дракона, разумеется.

Дверь закрывается за Миллером.

Бью пальцами по столу. Всего на миг мне кажется, будто это органные клавиши. Но вместо органа оживает вся связь, какая есть в кабинете. Звонит старомодный телефон с диском. Играет гимн города — мобильный. Вся поверхность стола, превратившись в огромный дисплей, заполняется сообщениями.

Я медлю, прежде чем отозваться на любой из сигналов. Уже ненужный «люгер» перестает давить на позвоночник и отправляется в ящик стола, туда, где дожидалась своего часа пепельница.

Отсюда, с кресла, за окном видны только острые крыши и шпили башен. Теперь город уже похож не на хребет дракона, а на его широкую зубастую улыбку.

Шар на подставке еще качается. Он то над белым полем, то над черным.

Я не сказал Миллеру главного и уже не скажу. Пока шар колеблется, он принадлежит двум полям одновременно. Мое выступление никогда бы не имело успеха, будь Франц Миллер стопроцентным человеком. Что бы он там о себе ни думал, и кем бы себя ни считал.

Только люди могут так сомневаться. Но только звероящеры добровольно уходят со сцены. Политика, эволюция — какая, в сущности, разница?

На тыльной стороне ладони заметна чешуйка. Подцепляю ногтем, отстает легко. Просто прилипла.

Над площадью парит дирижабль.

 

Анна Агнич

Та самая женщина

Новосибирск

Человек циничный назвал бы Левушку ловеласом, или даже бабником, но это не так. Каждый раз он влюбляется на всю оставшуюся жизнь. Вот и с третьей женой не сложилось, хоть он и старался, боролся с собой. Чуть остыла первая влюбленность — и Левушку унесло прочь, к новому счастью, как щепку по течению реки.

Разошлись мирно, третья жена была опытным врачом и умной женщиной, сама поняла, что не туда угодила:

— Ты не лев, Левушка, ты другое животное. Львы — звери семейные, добропорядочные. Ты, пожалуй, дракон. Пожираешь наивных принцесс, каждый раз новых, — и оставляешь за собой выжженную местность.

Левушке за тридцать, у него спортивная фигура, подбородок с ложбинкой, ленивые движения и растерянный, неприкаянный взгляд. В женщинах он возбуждает двойное чувство: влечение и материнский инстинкт.

Дополнительный шарм придает ему рубец на щеке, память о работе в зоопарке, еще когда он был аспирантом. Тогда Лева увлекся, наклонился к лигренку слишком близко, и мать-тигрица цапнула когтями. Лигры — тема его диссертации, уникальный генетический материал, гибрид тигра и льва. Вязка была незапланированной: бенгальская тигрица и африканский лев малышами жили вместе в клетке, ели из одной миски, выросли и полюбили друг друга. Родилось двое маленьких лигрят: самец и самочка. Женщины обожают слушать эту историю.

Иногда Левушка думает, что так легко принимает любовные неудачи потому, что занят самой интересной из наук — генетикой.

Детей от первых трех браков он посещает редко и чувствует себя при этом неловко. Что прошло, то прошло. Как говорят англичане, вода под мостом.

* * *

Она нашла его сама — ранней весной, в тот самый день, как тронулся лед на Оби. От третьей жены пришло электронное письмо: есть, мол, сетевая знакомая по имени Ида. О тебе — извини, так уж вышло — она знает в подробностях, вплоть до анализов, и хочет познакомиться. Правда, ставит условие: ты должен угадать ее фотографию среди сотни других. И еще условие — никаких обязательств. В любую минуту каждый может уйти без объяснения причин.

Второе условие насмешило Леву наивностью: в жизни ни о чем нельзя договариваться заранее, ни о праве уйти, ни о праве остаться. Все клятвы летят кувырком под напором чувств и обстоятельств. Впрочем, он был заинтригован и согласился поиграть в угадайку.

Фотографии оказались мастерскими, они передавали не только внешность, но и движение, и темперамент моделей. Нежные, холодные, пылкие, задумчивые, деспотичные, смешливые, — и все хороши собой. Он рассматривал их на экране одну за другой, не торопясь. Что-что, а в женщинах Левушка толк знал как ценитель и в некотором роде коллекционер.

Одна привлекла его больше других, хоть и не была самой красивой. Напоминала вторую жену, застенчивую девочку с глазами спаниеля. Она стояла у дерева, обняв ствол, смотрела исподлобья. Брови сведены, будто думала о грустном. Аккуратная фигурка, бледное лицо, крупноватый нос и тень улыбки — то ли вопросительной, то ли ироничной.

Лева вглядывался в фотографию и все яснее чувствовал: это она, Ида. Если угадал, значит, судьба, та самая женщина, одна на всю жизнь.

Горный Алтай

В мае Лев взял отпуск и отправился к Иде в горы. Сначала самолетом с пересадкой, сменив Як-40 на продуваемый ветром «кукурузник». Затем на маленький аэродром в заброшенном поселке за ним прилетел вертолет.

Узкая долина, луг и река, дорог нет, только звериные тропки. Ида рассказала, когда-то через перевал шла лошадиная тропа, но и та обвалилась, ухнула в пропасть, теперь сюда и отсюда только по воздуху.

В деревянном доме с верандой — ни обслуги, ни родственников, ни соседей. В столовой кто-то накрывает на стол, и исчезает, как в сказке.

— Медовый месяц, — смущенно улыбается Ида. — Племя отдало нам это место и оставило одних.

Каждое утро начинается с вопроса, по своей ли воле он здесь, хочет ли остаться еще на сутки. Таковы обычаи племени. Каждое утро вертолет стоит наготове, вдруг Лев захочет улететь. Пилот появляется неприметно, сидит в кабине, пока они совершают утренний ритуал: неизменный вопрос и неизменный ответ.

Вопрос кажется Льву излишним.

Если бы какая-то сила унесла его отсюда, он вернулся бы через любые горы, взобрался по отвесным скалам, цепляясь когтями и зубами. Непостижимым образом эта женщина затрагивает что-то очень глубокое в нем, резонирует, отзывается, как корпус виолончели на звучание струны.

— Кто ты? — спрашивает он.

— Для тебя — та самая женщина. Такая, как тебе нужна.

— Почему ты выбрала меня?

— Ты здоров и красив, от тебя родится хороший ребенок. Но самое главное, в тебе есть жажда любви, которую невозможно утолить. Гормональный дефицит особого рода.

— Жажды нет — ты ее утолила. Я буду любить тебя всегда.

— Нет, милый, как можно! Будет ребенок, я стану иной, даже внешне. Ты меня не узнаешь.

— Я буду любить тебя, какой бы ты ни стала! Я угадал тебя по фотографии, это судьба!

— Нет, милый, по фотографии ты выбрал не меня, а только внешность. Я могла бы выглядеть, как любая женщина на свете. Пока не появится ребенок, ты диктуешь, какой мне быть. Так уж устроено наше племя.

* * *

Лев лежал на спине и прижимал ладонь к ребрам пониже сердца. Какое-то неудобство слева, как от ушиба. Ночью снилось — или это была явь? — будто Ида раздвинула у него на боку кожу и вложила что-то круглое. Он было проснулся, но она прошептала:

— С-с-с-спи, с-с-с-спи… — и он уснул.

Лев нащупал округлую массу в подреберье, довольно крупную. Так, справа печень, а что слева? Он тихо встал, Иды не было, уже сидит у компьютера в кабинете. Посмотрелся в зеркало: вдоль нижнего левого ребра тянется двойной рубец. Потрогал это место, ощущая боль и странную приятность.

Он поглаживал бок все утро. Как крыса, жмущая на рычаг, чтоб возбудить участок мозга, приносящий удовольствие, — подумал Лев.

После традиционного утреннего вопроса, едва убедившись, что Лев не хочет улетать, Ида воскликнула:

— Милый, я тебя поздравляю! У нас будет девочка!

— Радость моя… как ты знаешь так скоро?

Она взяла Льва за руку, отвела в ванную, поставила перед зеркалом, расстегнула его рубашку, погладила двойной рубец, похожий на сжатые губы, зашептала:

— Ну же, покажись, мама хочет видеть, как ты у папы приживаешься.

Лев в полуобмороке смотрел в зеркало. Посредине рубца появилась щель, и он раскрылся, как рот. Внутри красной слизистой пасти лежали кожистые яйца. Одно большое и белое, как теннисный мяч, окутанное прозрачными пленками, и два мелких, на тонких стеблях, как синие виноградины.

Льва вырвало в раковину. Ида поддерживала ему ладонью лоб, омывала лицо, подавала полотенце.

— Ничего, милый, привыкнешь. Видишь, синие железы рядом с яйцом? Они выделяют гормоны, чтобы ты любил нашу девочку и хорошенько о ней заботился. Это гормоны счастья, те самые, что так нужны были тебе всю жизнь. Раньше ты их получал только от новой влюбленности, а теперь они будут у тебя всегда! Правда, замечательно?

Льва вырвало еще раз.

* * *

Гормоны делали свое дело. Мир сосредоточился вокруг кожистого мешочка под сердцем. Лев соблюдал во всем умеренность и берег себя, не прыгал больше с камня на камень, а прогуливался, важно вынашивая плод.

Он пытался расспросить Иду, что за странное племя, что за нечеловеческая биология. Та отмахивалась, смеялась:

— Считай, ты просто-напросто в сказке! — и добавляла серьезно: — Поверь, радость моя, чем меньше знаешь, тем крепче спишь.

Уместить происходящее в известную систему знаний Лев не мог. Как ни странно, это его не слишком заботило. Центром жизни было яйцо под ребрами, остальное не имело значения.

Ида изменилась, у нее сузились плечи и расширился таз, укоротились ноги, огрубела кожа, особенно на спине. Льва это не отталкивало: она — мать его ребенка, пусть выглядит как угодно. Когда у нее живот отвис до земли и наметился хвост, это стало несколько мешать в постели. Впрочем, их обоих все меньше интересовала физическая сторона отношений.

— Милый, покажи мне нашу девочку, пожалуйста.

— Идем в ванную, здесь сквозит. Ты руки вымыла? Ты точно знаешь, что это девочка?

— У нас только самочки рождаются. Самцов приводят извне, как я тебя привела.

* * *

По ночам Лев слушает, как малышка толкается под сердцем, иногда больно. Он прижимает рубец ладонью и чуть не плачет от нежности. Ребенок внутри растет, сквозь мягкую оболочку яйца уже можно прощупать голову и спинку.

Ко времени рождения малышки Ида окончательно превратилась в дракона. И правильно, ребенок должен увидеть мать в настоящем виде, а не в свадебном убранстве течки.

Когда пришло время, Ида приготовила нож и облизала лезвие — слюна дракона отличное дезинфицирующее средство.

— Не бойся, милый, больно не будет, у тебя там нет нервных окончаний.

Она раскрыла двойной рубец, разрезала прозрачные пленки, вынула яйцо из тела отца и надорвала кожистую оболочку. Девочка не спешила появляться на свет. Ида успокаивала Льва:

— Да не дрожи ты так, не поранила я ее, первый раз, что ли!

— У тебя много детей?

— Четверо. У драконов течка примерно раз в двадцать лет. Что смотришь, удивляешься, какая старая? Я втрое старше, чем ты сейчас высчитал, две трети моих детей не прошли осмотр.

— Осмотр? Это еще что? — у Льва заранее сжалось сердце.

— Потом расскажу. Пусть сначала ребенок вылупится.

* * *

Девочка оказалась зеленой ящеркой, ни в отца, ни в мать. Ида радовалась: все идет как нельзя лучше, в ее племени считаются удачными новорожденные без человеческих черт. Драконами, похожими на людей, прямоходящими, двуногими и теплокровными дети становятся постепенно, с возрастом. Младенцев с признаками млекопитающих старейшины племени выбраковывают, из таких детей не вырастают драконы. Что с ними делают, Ида не рассказывала. Понятно, ничего хорошего.

— Как мы ее назовем?

— Не спеши, милый, погоди до осмотра.

— Мне страшно, Ида.

— Видишь, как девочка хватает мясо, чуть пальцы не откусывает? Это ровно то, что нужно! Она у нас молодец, ничего человеческого.

* * *

Лев тонко режет сырое мясо, держит полупрозрачные полоски у носа дочери, чуть сбоку, пока она, клацнув челюстью, не хватает еду. Иногда ящерка хитрит, делает вид, что не замечает корма, ждет, чтоб он поднес кусочек поближе, и в броске пытается вонзить зубы в отцовский палец. Довольно часто ей это удается. Раны заживают быстро, но остаются тонкие рубцы необычного голубоватого цвета. Видно, что-то есть в слюне, какой-то особый энзим.

Дочерью Лев гордится, она хороша собой и чрезвычайно сообразительна. Он возится с детенышем весь день: солнечные ванны, массаж, прогулки, чистка чешуек и коготков. У матери на руках настоящие человеческие пальцы, а у малышки пока еще острые звериные когти. Уж кто-кто, а он хорошо знает эти цап-царапки, ему от них доставалось не раз.

Лев тревожно следит, не проявится ли у малышки сосательный рефлекс. На осмотре детишек провоцируют сосать, и не дай бог, несмышленыш поддастся на провокацию. Такой ящерке никогда не стать полноценным драконом.

За неделю до осмотра Лев теряет сон. Он похудел, вздрагивает от резких звуков, вскакивает по ночам, стоит над спящей девочкой. Чешуйки ее кожи переливаются перламутром, и у него захватывает дух от такой красоты. Ида, напротив, кажется спокойной, все заботы о дочке передала отцу, сама работает за компьютером — запасает провиант к зиме. Управляет заочно каким-то консервным заводом в Монголии. Льва ее дела интересуют мало.

* * *

На осмотр явились три драконьих матроны. Лев оставил малышку голодной, чтобы была позлей, держал на виду покусанные пальцы и расцарапал свои ранки, в надежде, что запах крови сделает дочь агрессивнее. Драконы видели его насквозь:

— Ох уж эти отцы, какие вы одинаковые с вашими хитростями!

Его выдворили на веранду. Он стоял у перил, уставившись на склоны долины, желтеющие к августу, и ничего не видел пред собой.

— Господи, — бормотал он, — пусть все будет хорошо! Я больше никогда… — он поискал, чем бы пожертвовать, — больше никогда не прикоснусь ни к мясу, ни к вину!

Это было первое его обращение к высшим силам, в прежней жизни он был атеистом. Через бесконечные полчаса дверь отворилась, и три матроны удалились гуськом. Одна из них высоко держала забинтованный палец. Ида сияла.

— Прошла! Девочка прекрасно прошла осмотр!

Отец и мать обнялись и стояли, похлопывая друг друга по спине. Он взял ее лицо в ладони, посмотрел в блестящие коричневые глаза, точно такие же, как прежде, — и поцеловал бородавчатый лоб.

Дочь, клацнув зубами, поймала неосторожную муху.

* * *

На следующее утро Ида не задала традиционного вопроса. После завтрака Лев решился уточнить:

— Значит ли это, что я остаюсь с вами?

— Нет, милый, ты сегодня улетаешь.

— Но как же… Как же малышка без меня? Как я без нее?

— Малышка идет в детский сад, ей будет весело. Тебе, милый, придется нелегко, но тут ничего не поделаешь. Поверь мне, ты не захочешь зимовать в драконьих пещерах. Здесь ты не доживешь до весны.

Лев не чувствовал своего тела, голос не слушался его. Он выдавил хрипло:

— Скажи хотя бы ее имя.

— Это лишнее. Поверь, без имени тебе будет легче. И не пытайся вернуться в наш мир, милый, тебе его не найти.

Ида повела его в ванную, раскрыла рубец под сердцем, взяла нож, облизала лезвие для дезинфекции:

— Не бойся, милый, больно не будет, у тебя там нет нервных окончаний.

Ловко отрезала синюю виноградину, оставила меньшую, с горошину величиной.

— Эту железу я оставлю, чтобы ты хоть немного любил нашу девочку. Она поможет тебе хранить тайну, ты же не хочешь, чтоб люди забрали твою дочь в зоопарк, правда, милый?

— Значит, сюда все же можно прийти?

— Сюда можно вломиться силой. Так что ты уж молчи, если желаешь нам добра.

Новосибирск

Лева не был в родном городе три месяца, а казалось, много лет. Он вышел из самолета, постоял под августовским солнцем. Идти никуда не хотелось, единственным желанием было лечь на лавку в аэропорту и умереть. Кое-как добрел до такси, приехал домой. Повалился на диван и пролежал трое суток. Жизнь больше не имела смысла. Чесались шрамы на пальцах — заживали. Если бы так же заживала душа, горько думал Лева.

На улицу его выгнал голод. По дороге из магазина на глаза попался сине-зеленый плакат, реклама зоопарка. Из-за морд тигров и гиббонов холодно смотрела игуана в профиль.

Лева понял, что он должен делать. Забежал домой, стоя съел булку с кефиром, взял документы и отправился в городской зоопарк. В троллейбусе хотелось толкать ногами переднее сиденье, чтобы ехать скорей, не тащиться, как черепаха.

Директора он не застал. Секретарша обещала, будет через час. Лева прошелся по зоопарку, миновал когда-то любимых кошачьих, не задержался ни у белого тигра, ни у новинки зоопарка, южноамериканской кошки ягуарунди. Остановился только возле лигрицы Зиты, из-за которой носил шрам на щеке. Пробормотал:

— Бедная девочка, твои родители тоже разных племен. Почему я раньше не думал об этом? Тигры — одиночки, львы живут семьями… Папаше твоему тоже несладко пришлось.

В новом террариуме Лева еще не бывал. Постоял на пороге, сердце билось, как барабан. Оперся лбом о стекло и добрых четверть часа не спускал глаз с водяных агам. Точно знал, чувствовал, что все три ящерицы довольны жизнью и здоровы, хотя меньшей самочке не мешало бы слегка помассировать ноги.

* * *

Директору Левина просьба показалась странной:

— В зоопарке нет должности для кандидата наук, тем более генетика. Зачем вам в техники? Место-то есть, но работа тяжелая, оплачивается средне. Вы хотите с чешуйчатыми, именно с ящерицами? Ладно, попробуем, приступайте в понедельник — с испытательным сроком. Что вы, что вы, не стоит благодарности!

Техником Лев работал недолго. При нем отдел рептилий расширился, он на свои деньги покупал ящериц, проводил рекламные кампании, собирал пожертвования. Вот где пригодилось мужское обаяние — жены олигархов наперебой записывались в спонсоры. Двух лет не прошло, а Лев уже стал директором нового, быстро растущего питомника.

Он по-прежнему не ел мяса и не пил вина. Тосковал о дочери, особенно ночами. Просыпался на мокрой подушке. И хотя был биологом, отказывался верить, что таким глубоким, нежным чувством может управлять какая-то железа, синяя виноградина под ребрами. Гормоны, думал он, тут ни при чем, просто пришло мое время. И все же опасался, как бы врачи не захотели удалить железу. Впрочем, на рентгене она должна быть неотличима от обычной кисты. Рубец под ребрами исчез без следа.

* * *

Иногда Льву кажется, что алтайская сказка с драконами ему привиделась, приснилась в красочном сне. Но нет, слишком явна тоска — реальность, данная ему в ощущении.

Он день и ночь на работе. Выхаживает ящеров, как никто, у него приносят потомство редчайшие экземпляры, те, что не выживают в других руках. Коллекция летающих ящерок, в просторечии — драконов, в его питомнике самая полная в мире.

К нему ездят учиться из разных стран, привозят исчезающие в природе виды. Лева не ездит никуда — не на кого оставить ящериц. Сотрудники стараются, но все же они обыкновенные люди, они устают, хотят домой, к семьям. Питомник растет, рук не хватает, времени не хватает. Лев работает на износ и порою приходит в отчаяние. Собеседования с кандидатами в сотрудники он проводит лично.

* * *

С этим кандидатом что-то не так. Лев ему уже отказал, но тот не уходит, умоляет чуть не в слезах. Псих какой-то, маньяк, такого нанимать нельзя.

— Послушайте, у вас отличная специальность, зачем вам ящерицы? Вы никогда не работали с животными. Вы себе не представляете, как много нужно знать и уметь, чтобы работать у нас.

— Я справлюсь. Дайте мне шанс! Я буду трудиться день и ночь. Вы не пожалеете!

Лев возвращает психу папку с бумагами, тот не берет. Лев нажимает кнопку вызова охраны. Парень опускает голову и протягивает за папкой руку. Пальцы его покрыты шрамами, тонкими рубцами необычного голубоватого цвета. Он берет свои бумаги и бредет к выходу, сгорбившись, волоча ноги. Нащупывает ручку двери, никак не сообразит, тянуть или толкать…

— Постойте! — говорит ему в спину Лев. И окончательно придя в себя, добавляет: — В понедельник выходите на работу.

 

Юлия Налетова

Оттепель

Эси зачерпнула туфлей из лужи и расстроилась: ну вот, не удалось добрести до Яслей с сухими ногами.

В середине зимы оттепель — редкость.

И ничего хорошего, между прочим. Неплохо, что можно не растапливать печку, значит, и хворосту не таскать каждый день. Мать довольна — экономия! — и оттого ворчит меньше, тоже неплохо. Но вечно мокрые ноги — это раздражает больше ворчания.

В Яслях в такую рань еще никого не было. Птериксы спали, накрывшись кожистыми складками. Эси тихо, чтоб не устроить переполоха, взяла корм из общего ящика и понесла своему Рыжему. Пошуровала по полу: ну точно, наронял опять и перьев, и чешуй, надо бы подмести, но некогда. Что-то сильно линяет последние дни, неужели скоро взрослым станет?

Эси вздохнула. Расставаться с другом не хотелось. Но если повзрослеет, придется. Она пощупала грудь Рыжего пониже крыльев: это кажется, или в самом деле почки набухли? Если так, то при линьке точно проклюнутся.

Рыжий почмокал во сне — свежий корм учуял. Завозил крыльями: проснулся, шельмец… Эси ласково почесала погонялкой между гребнями. Здоровенная морда высунулась из-под крыла и ткнулась в кормушку. Чавканье было таким громким, что беспокойно зашелестели крылья в соседних лежках. Эси взяла щетку и, пока Рыжий заправлялся, тщательно вычистила чешую. Потом поменяла щетку на другую, с мягким длинным ворсом, и огладила маховые перья: сначала на одном крыле, потом на другом — для этого пришлось пролезть два раза под бронированным брюхом.

Высунув нос за дверь и убедившись, что по-прежнему никого нет, Эси быстро надела на Рыжего упряжь. Тот довольно заурчал, сам выполз наружу, оставалось только вспрыгнуть ему на спину и закрепиться.

Рассвело, разлившаяся Карна на востоке золотилась под первыми лучами.

Паря над поселком, Эси свесилась через гребень и хулигански показала нос пастуху, возящемуся у своей хибары. Тот, конечно, ее не видел, потому что и не думал поднимать взгляд в небо, пока неторопливо потягивался да обувался на крыльце. У его калитки уже толпились медлительные, нелетучие коровы.

Повинуясь тычку погоняла, Рыжий свернул к горам. Пронесся над ближним лесом — тем, который сейчас облетевший и потому называется Голый, а не тем, который пустил озимые побеги, Мохнатым. В прошлом году было наоборот: нынешний Голый тогда стоял мохнатым. И никто не научился еще предсказывать озимые.

Над Мохнатым детям летать было строго-настрого запрещено.

Вообще-то, правильно запрещено, а то бы Эси непременно полетела. Нет ничего противнее, чем глупые запреты! Но с мохнатыми лесами стоило быть поосторожнее, что верно, то верно. Особенно, если хочешь незаметно прокрасться на бреющем полете. Так вот стрельнет в тебя побегом, и — привет, нырнула вниз, на пропитание молоди. Птериксу-то ничего не будет… Интересно, расстроится Рыжий, если придется ему без Эси возвращаться? Приятно было думать, что расстроится, друг ведь. Да кто знает: кое в чем этих чешуйчатых ну совсем не понять.

Заложив крутой вираж, птерикс проскользнул вдоль отрога Хухан-горы в Большую Пропасть. Там было еще совсем темно, но Рыжий, как и все его сородичи, отлично ориентировался по эху. Эси легонько постучала погонялом, командуя снижаться. Птерикс вытянул вперед мощные лапы, замолотил крыльями. Удачно сели на заранее присмотренной площадке. Дальше надо было продвинуться вперед: Рыжий — ползком, Эси — чуть пригибаясь, больше от страха, чем по необходимости. И — вот она, пещера великанов!

Здесь, в верховье Пропасти, была уже не полная тьма, а лишь серый сумрак, только зев пещеры зиял черным провалом.

Птерикс сложился втрое и устроил морду на лапах, внимательно глядя круглыми любопытными глазами. Эси легла на пузо рядом, свесив голову: как интересно, один из великанов уже прогуливается! И даже довольно близко… И подходит все ближе, не опасно ли? Нет, не смотрит сюда. У этих великанов вообще такие странные головы, с одним большим выпуклым глазом во все лицо. Темный глянцевый глаз не крутится совсем, только вся голова крутится. Но вверх — хуже, чем в стороны, так что вверх редко смотрит. Должно быть, неудобно жить с одним глазом. Но зато какой большой! Чего удивляться, что они в темноте так здорово видят. А на солнце явно не любят выходить, видно, солнце этот большой глаз сильно слепит. Вроде как ночные рузлы — они тоже днем прячутся, глазастые.

Вот великан к дереву подошел и что-то там такое дела… а-а-а!!! — Эси, увлекшись, высунулась слишком далеко, земляной край просел, и она полетела кубарем.

Видела, уже падая, как Рыжий выбросил голову на длинной шее вперед, схватить за подол, но промахнулся. Замелькало, зарябило в глазах, на спину и бока посыпались удары от столкновений с кочками — и все кончилось. Остановилась. В глупой позе, рассевшись на попе… прямо у ног великана.

Повисла пауза.

Эси продолжала сидеть. Бежать бессмысленно: каждые пять ее шагов великан одним покроет.

А он сам вроде даже отшатнулся сначала, потом же смотреть стал. Смотрел, смотрел своим глазом… А Эси тоже себя осмотрела: фу, стыдно-то, никакого вида! Пусть бы в такой страшный момент хоть выглядеть эффектно, а она… Туфли мокрые, песок и сор всякий на них налип, ноги голые — тоже перемазанные, подол испачканный задрался, сбоку дырка. Стоило рубаху новую надевать! Эх! Вон и на животе пятно — от лежания, ага… Вот раззява. И… и… подвеска!!!

Эси застыла в страхе.

То еще не очень раззява была, вот уж это — настоящая раззява! Подвеска-то на ней, которую в прошлый раз у великанов стащила!

Красивая подвеска, по всему видать — драгоценная. Посередке прозрачный граненый камень, ярко-красный. Такого в поселке ни у кого нет. Даже у старостиной жены не имеется ничего подобного. Эси эту штуку ни за что бы прилюдно не надела — тут-то и отберут. Когда и носить, как не наедине с Рыжим: тому хотя без разницы, а все-таки можно с ним поговорить, похвастаться. Она и прятала сокровище прямо под Рыжим, в лежке, а на себя один раз только надевала. Лежки чистили, как раз позавчера: Карна тогда выше всего стояла, ну и завели ручеек прямо в Ясли. Эси еле успела подвеску на себя нацепить, а потом так в ней и занималась мойкой-драйкой. То и дело проверяла: не выглядывает ли шнурок. Весь ворот рубахи грязными пальцами захватала, мать заметила, ругалась…

А великан вдруг как потянулся рукой! Да прямо подвеску и цап! Эси обмерла, а великан головой покачал и пальцем красный камень надавил. Эси только глазами — хлоп-хлоп, а великан руку уже убрал. Подвеска так на Эсиной шее и осталась.

Вдруг от великана послышалось: бу-бу-бу! А от подвески:

— И откуда ты взялась, рузлочка?

Сказать, что Эси удивилась — значит ничего не сказать. Только и сумела, что пролепетать:

— Какая же я рузлочка?.. У меня и хвоста нет… Я просто девочка…

А из камня: бу-бу-бу! бу-бу-бу! По-великански!

И оказалось, что совсем они не страшные, великаны эти. Потом и второй подошел, забубукал тоже. У них и имена обнаружились, по-ихнему бу-бу какое-то, а по-человечески первый звался Молчун, а другой — Кудряв… Кудрявая! Другая, значит, а не другой. Надо же! А так не поймешь. Разве что «она» — поменьше немного.

И повели они Эси пещеру показывать. А в пещере сначала ничего такого было и не заметно, пещера как пещера, нежилая как будто. Эси-то думала, там прямо хоромы — нет, совсем нет.

Потом, правда, увидела, что интересное все же имеется. У дальней стены были сложены всякие штуки. Были и блестящие, как вода, и тусклые, как камень. Но не камень. Ровные такие, как бы коробки, но по углам круглые, как валуны. Но нет, точно не валуны. Может, это плиты вытесаны такие ровные? Однако, цветом на местный камень непохожи. Разве что издалека привезены. Но только на чем? Эси даже огляделась. Ни повозки, ни птериксов. И решилась спросить:

— А вы на чем летаете?

Великаны вроде переглянулись — вот так вот прямо друг к другу свои глаза повернули, а потом один спрашивает: откуда ты, мол, девочка, знаешь, что мы летаем? Ну как же, удивилась Эси, все летают, может, и вы летаете.

Великаны как-то очень засуетились, стали друг другу махать руками, а потом захотели знать, как же у них в поселке летают.

Эси про себя удивилась: кто ж этого не знает? Даже подумала — может, не говорить ничего? Раз они, великаны, не знают, то… Нет, подумала снова, все равно увидят. Пусть лучше сразу поймут, что Эси не лгунья, что люди тут обстоятельные, зажиточные, поселок хороший, а не какой-нибудь там. И показала наверх, где Рыжий сидел.

Великаны головы задрали, смотрели-смотрели, потом один говорит, грустно так:

— Эх, маленький больно…

Эси аж задохнулась от возмущения: кто маленький? Рыжий маленький?! Да он почти самый большой в поселке! Помахала Рыжему, и тот слетел вниз, затормозил рядом, облепив всех мокрыми песчаными шматками. С великанов они сразу же опали, и мгновения не задержавшись, а вот Эси совсем замурзалась.

Тот, который «Кудрявая», обошел Рыжего вокруг, пальцем упряжь потрогал, спрашивает:

— Ну а много таких у вас?

Услышал, что двадцать два, опять головой горестно качает.

— Застряла, — говорит, — наша летучая повозка в жидкой воде, и никак вытащить не можем. Садились-то на твердое, и вот, наутро просыпаемся наплаву! Еле выбраться успели. Были бы, — говорит, — эти ваши птериксы покрупней, да было бы их побольше, да упряжь взять подлиннее…

А так — без толку, мол. Не сегодня — завтра вода затвердеет, и тогда все, застрянет повозка насовсем.

Эси авторитетно сказала:

— Ну, на самом деле вода не затвердеет еще дней десять, старики говорят. Оттепель, понимаете. А потом, ведь будет и другая оттепель, это точно. К концу зимы всегда бывают оттепели. А потом совсем все растает, весна будет.

Но великаны не обрадовались.

Они стали объяснять, и получалось, что чего-то такого им не хватает, а чего, Эси не поняла. Но ясно было, что чего-то важного. Выходило, что это важное кончится гораздо раньше, чем зима. Потом великаны попросили свозить их на Рыжем поглядеть на повозку, не затонула ли еще сильней, потому что пешком было, оказывается, далеко, аж даже через перевал, а тут они от солнца прятались.

Эси даже руками замахала — невозможно, Рыжий не понесет.

Испугалась, подумают, что она соврала, — как можно громче, убедительней бросилась объяснять: птерикс только одного носит, только друга. И не поверила своим глазам — Рыжий вдруг повернулся спиной к ним ко всем и крылом сделал особое движение, которое всегда означало: залезай. Да еще засвистел, по своему обыкновению: торопит.

И как только засвистел, вдруг из подвески послышалось:

— Садитесь скорее!

На Эси просто ступор напал. Рот открыла, ни сказать, ни шагу сделать не может. Рыжий заговорил! Великаны тоже запереглядывались, удивились, сразу понятно. Но быстро опомнились: залезли на Рыжего и Эси с собой подхватили. Упряжь, конечно, для троих не подошла, но они зацепились как-то.

Тяжелые! Рыжий даже с места рвануть не смог, разбегался долго по дну Пропасти. Но взлетел, набрал высоту, перевалил через хребет. С той стороны (Эси знала) тянулась другая пропасть, пошире, с речкой на дне. Ну, когда тепло — речка, а зимой, конечно, замерзает.

Вот только сейчас была оттепель. И сверху было хорошо видно, что в речке плавает штука.

На повозку штука совсем не походила. А походила она на неудачный блин: со всех сторон вышел круглый, а с одного краю непонятный, комковатый. И вот этот-то край совсем утоп, только из-под воды просвечивал, так что блин в речке косо торчал.

А великаны стали удивляться, что, мол, Эси такое говорит, ничего не просвечивает. Мол, из-под воды вовсе ничего не видно.

Эси спорить не стала. Ясно же, глаза у них странные, на солнце вон совсем почернели.

Словом, неважно было, просвечивает или нет, а важно, что и правда, если приморозит, то вмерзнет повозка.

Кто же, спросила, вашу повозку носит? Ответили совсем уже странную вещь: никто, мол, не носит, сама летает, только надо нам внутрь войти, как в избу входят. Оказалось, что тот комковатый край блина — вроде крыльца. Потому и войти не могут, что он утоп.

Посмотрели и полетели обратно в Большую Пропасть. А что делать?

И Эси надо было спешить: успеть до полудня накопать клубней в размокшей земле. Чтобы, как только мать спросит, где шлялась, можно было обиженно сказать: вовсе даже не шлялась, целый мешок еды привезла! Но нужен был точно целый мешок, иначе номер не пройдет, и предстояло хорошо поработать.

В тот день в Яслях Эси впервые слышала, как переговариваются между собой птериксы. Потом кто-то из сельчан завозился у входа, и она лихорадочно стала ощупывать камень, пока он не подался под пальцами так же, как у великана. Хотя давить пришлось двумя руками изо всех сил. Подвеска замолчала.

Назавтра Рыжий был занят: дрова возил.

А на следующий день он начал линять. И сразу стало ясно: это взрослая линька.

Эси всю линьку сидела возле друга в лежке и даже пару раз немного всплакнула. Конечно, этим летом ей подберут нового птерикса, но разве в этом дело! Рыжего-то с ней уже не будет.

Но зато в эти последние дни они смогли говорить! Как только всех остальных летунов уводили, Эси задвигала внутренний засов и надавливала на камень. И они вдвоем с упоением болтали. О чем-то совсем неважном, и о чем-то смешном, и о чем-то страшном, и о великанах. Через три дня у Рыжего окончательно прорезались передние лапы… «Ой, что я говорю, — спохватилась Эси, — руки, конечно же!» Она рассматривала, взяв в свои ладони, тонкие пальцы с молодой, полупрозрачной еще кожицей и удивлялась, как раньше никто не понял, это же так ясно: настоящие руки!

Ночью прилетела огромная самка (наверно, теперь правильно будет говорить «женщина» — подумала Эси) и отложила четыре яйца. Дети, караулившие заранее, уложили их в меховые переноски и потащили в дома, устраивать на печках.

Рыжий, терпеливо подождав конца кладки, бросился к самке, жестикулируя новорожденными ручками. Оба птерикса засвистели, застрекотали, рассыпаясь трелями. Когда дети вышли, Эси поторопилась включить подвеску, но не успела: летуны стремительно взмыли в воздух и растворились в звездном небе.

* * *

Днем Эси чинила туфли, сидя в избе на лавке с поджатыми босыми ногами, как вдруг оконная перепонка задрожала: кто-то пришел. Так босая и вышла посмотреть. И села на крыльцо с размаху: ноги подкосились. Вернулся Рыжий.

Взрослые птериксы никогда не возвращались, кроме самок, прилетавших отложить яйца. И никогда ни один взрослый птерикс не носил на себе человека. А Рыжий, махнув призывно ручкой, потрусил к Яслям, у двери принял свою обычную позу для надевания упряжи и застыл в ожидании.

Скоро они уже летели к горам, а вся деревня, высыпавшая поглазеть на невиданное дело, смотрела им вслед, раззявив рты.

Над хребтом творилось непонятное, словно мерцало облако искорок всех оттенков золотого цвета. Когда подлетели поближе, Эси поняла: в воздухе кружила огромная стая взрослых птериксов. От свиста голосов звенело в ушах. Эси надавила камень, но понятней эта многоголосица не стала: подвеска переводила отдельные слова, обрывки фраз. Рыжий пошел на снижение, и девочка увидела: великанская повозка опутана сложной сетью, которая тянется вверх, где ее поддерживает десяток летунов. Другие копошатся на самой повозке, третьи то и дело шныряют вверх-вниз.

Эси с Рыжим опустились неподалеку.

— Вот, будем тащить! — пояснил птерикс то, о чем Эси уже и сама догадалась. — Ма! Ма! — передала подвеска крик. Рыжий подпрыгивал, радостно взмахивая крыльями и руками. К ним летела изумрудно-золотая женщина-птерикс. — Ма просила, чтоб я тебя попросил, чтоб ты попросила великанов… В общем, нам кое-что надо. От них.

Птерикс-мама уже сложила крылья и, изящно наклонив голову, засвистела.

— Конечно, мы и так вытащим их летучую повозку. Мне бы хотелось, чтобы никто нас не понял неправильно. Спасение от смерти — не вещь для торговли. Но есть очень важное, что они могут нам дать. Скажи им. Скажи. Вы, люди — почти как они. Ты должна знать, как лучше сказать, чтоб они поняли. Совсем такие же… почти. Руки, ноги, голова, шея, лицо…

— Да как же лицо! И нет никакого лица, и глаз один! — поразилась Эси.

Птерикс издала переливчатую трель, из камня послышался смех.

— Ах, ну ты не видишь… Эта кожура, что на них, для нас она прозрачна. Поверь! Неважно… Пойди объясни им, нам нужно много таких вещей, как у тебя, — золотой коготь указал на подвеску. — Это такой дар — говорить с людьми! Мы теперь не хотим отказаться! Нам нужно много! Много!

Эси вдруг подумала, что пока ее подвеска одна-единственная, сама Эси может стать очень важной особой… Но тут же устыдилась, сжала кулаки, как будто яростно душила недостойную мысль. И побежала вести переговоры. Впрочем, нет, сразу же перешла на спокойный важный шаг: надо все делать солидно, правда же? Не ребенок теперь.

Великаны прятались от солнца под скалой. Они сказали, что такая подвеска еще только одна. Ну, то есть, на повозке их ведь всего двое. И две подвески. Одну стащила Эси (Эси смутилась), вторая — вот она! И отдали вторую тоже. А еще сказали, что у них в их кожурах тоже вставлена такая штука. Только ее просто так не вытащить, потому что… потому что (Эси была не очень уверена, что поняла правильно) без кожуры штука расплющится и вообще сгорит. Но обещали скоро сделать по отдельной кожуре на каждую эту самую штуку и отдать, как соберутся лететь.

Сеть вокруг летучей повозки сделалась совсем густой и сложной, после чего множество птериксов натянули постромки, и повозка дрогнула, медленно двинулась вверх. Вода, чавкнув, разжала хватку, нехотя стекая по бокам. Потом неровный блин плавно опустился на твердый берег, сеть упала.

Великаны заторопились, побежали, словно испугались, что их повозка опять куда-нибудь провалится. Что-то сделали там с краю, и образовался темный провал, будто пещера.

Эси стояла очень важная на берегу речки рядом с Рыжим и Птерикс-Мамой.

А потом великаны вышли снова, и великан-Кудрявая отдала им две блестящих коробочки, которые не выключались. Сказала, не получается без инструментов сделать такой камень, как на подвеске, чтоб выключалось. Будут все время болтать. Ну и ладно, ну и правильно, ведь теперь это скрывать ни от кого не придется! И еще сказала, скоро они обязательно вернутся и привезут много-много говорящих штук, потому что тоже хотят со всеми тут поговорить, и обидно, что пока не могут, потому что их повозка попортилась в воде, а кожура не годится, чтобы быть под таким солнцем слишком долго.

Рыжий, услышав это, повернулся к Эси, состроил особенно большие глаза и просвистел так тихо, что камень перевел шепотом:

— Интересно, а что, есть и другое солнце?

А Молчун оказался вовсе не молчун, даже наоборот. Все время что-то говорил, и говорил, и говорил, и смеялся. Шутил, наверно. Правда, до Эси шутки не доходили: видно, это были какие-то специальные великанские шутки. Но она все равно тоже смеялась, потому что ей было хорошо.

Потом оба великана собрались уходить уже совсем.

У летучей повозки тот, что повыше, Молчун, значит, обернулся, вскинул руки на прощание, совсем как человек. Потом и Кудрявая обернулась, подняла руку. И оба зашли в пещеру, которая сразу пропала.

Эси тоже вскинула руки да так и стояла, пока великаны не взлетели.

Как вдруг спохватилась, позвала Рыжего, и они поднялись в небо, чтобы подольше видеть полет чудесной повозки.

Сбросив скафандры высокой защиты, Леха и Юлька — потные, всклокоченные — облегченно перевели дыхание и тут же прилипли к мониторам: в невозможном фиолетовом небе над раскаленными багровыми горами и ослепительной рекой жидкого металла парил прекрасный оранжево-золотистый дракон, а на его спине виднелась маленькая фигурка, похожая на бесхвостую белочку в розовом платьице. Фигурка отчаянно размахивала руками.

Люди переглянулись и, не сговариваясь, помахали в ответ, как будто Эси могла их видеть.

 

Денис Луженский

Высший императив

Я стоял на краю обрыва и смотрел, как падает Римма. С первой секунды и до последней. Их было ровно пять — этих очень долгих секунд, отделивших бездонной пропастью двадцать три года человеческой жизни от вечности небытия. У меня на глазах она боком ударилась об уступ, перевернулась в воздухе, нелепо размахивая руками, точно марионетка во власти неумелого кукловода. Падение завершилось на камнях осыпи — Римма врезалась в них спиной, ее отчаянный крик резко оборвался, и до карниза она катилась уже молча.

«Дальше — стена Провала, — от мысли веяло холодом, как от ледника. — Полсотни метров. Верная смерть.»

Мне тоже следовало закричать, завопить во всю мочь своих легких. Но я лишь вцепился взглядом в светлую фигурку, кувыркающуюся по склону, и молча ждал. Вот сейчас она перевернется в последний раз и исчезнет за каменным срезом. Вот сейчас…

Римма не перевернулась. Не исчезла. Осталась лежать на самом краю карниза — маленькая сломанная кукла в снежно-белой горнолыжной парке.

«Что она хотела мне сказать?! — билось в голове с частотой сердечного ритма. — Что-то важное! Что?!»

* * *

Мы встретили этого парня еще в лесу, у подножия горы. Сидел на своем рюкзаке, грыз травинку. Лет двадцати пяти, рослый, спортивный, на лице — легкая двухсуточная щетинистость. И впридачу, когда капюшон анорака скинул, оказался блондином. Платиновым. С гривой до плеч… Однако, внушает! Сразу подумалось о суровых северных морях и извилистых фьордах.

«Викинг» путешествовал в одиночку, но за три непогожих дня соскучился по простому человеческому общению, о чем нам со всей прямотой и заявил. Назвался Лансом, попросился в компанию. Что ж, почему бы и нет. Все мы люди, все мы понимаем, а в горах наше человеколюбие обостряется необычайно.

По крайней мере, у Риммы и Феликса, походников со стажем, дело обстоит именно так. А я не стал «пылить» и портить ребятам настроение. Ну, не глянулся мне этот случайный блондин… ничего, потерплю. Бывает.

На чистом русском языке Ланс нам поведал, что он, дескать, англичанин, но детство свое провел в России, просторы наши нежно любит и отложенные на отпуск фунты тратит исключительно здесь. Между прочим, отложенные из зарплаты доктора Эссекского университета. А чего именно доктора? В смысле, каких наук-то? Тут «викинг» немножко растерялся, пустился в пространные объяснения. Доктором-то он числится по части биологии, но в университете ведет некий спецкурс… Историко… архео… палео… «Да пусть хоть «крипто», — великодушно решили мои друзья, — был бы человек хороший!» Я, как обычно, промолчал.

Мы-то все трое — я, Римма и Феликс Мзареулов — чистой, незамутненной воды технари. Собственно, как вместе физмат закончили, так друг друга из поля зрения и не теряли. С Филом я вроде как дружу, а с Риммой… ну, вроде как близко дружу. Три года уже — ближе некуда.

Направлялся наш доктор туда же, куда и мы. Гора Межевой камень, почти две тыщи метров над уровнем моря. По мне, так чем ближе к означенному уровню, тем лучше. У меня сложные отношения с высотой, горы я не люблю, и зачем на одну из них собрался подняться… а шут его знает. Наверное, все дело в Римме, хотя с какой стати ее увлечения вдруг стали моим делом — это вопрос, который я сам задавал себе всю последнюю неделю. Не исключено, что и она — тоже. У нас прямо как в той старой песне сложилось, где «Я спросил: «Зачем идете в горы вы?», а итогом вопроса вышло: «Рассмеялась ты, и взяла с собой». Правда, Римма не смеялась, но и не спорила, просто сказала: «А пойдем вместе, Рост, сам увидишь». И, кажется, до последнего дня полагала, что я не пойду.

— Я здесь третий раз уже, — поделился общительный англичанин. — А вы?

— А мы впервые, — Фил улыбнулся ему радушным тридцатидвухзубым оскалом урожденного южанина. — Мы не альпинисты, мы без снаряги. Чисто пробежаться. До вершины и назад.

— Я тоже пробежаться, — блондин попытался оскалиться в ответ, вышло… ну, ничего так, эффектно.

— Зачем тогда ледоруб?

— Ах, вот вы о чем. Я его всегда с собой таскаю. Во-первых, памятная мне вещь, подарок учителя. Во-вторых… просто очень удобная штука. Никогда не знаешь, где вдруг пригодится.

Аргументик, блин.

— Раз вы с маршрутом не знакомы, — взял, между тем, Ланс быка за рога, — то предлагаю стоянку устроить на Литском плато. Возле Провала. Слышали? Красивое место, и очень ровное, есть где палатки поставить.

— А нас оттуда не сдует? — забеспокоилась Римма.

— Не сдует.

— Значит, идем. Ведите нас, Сусанин.

— О! — англичанин оживился. — Знаменитый национальный герой! Прекрасная дама мне льстит!

И рассмеялся, давая понять, что шутку понял и оценил. Римма тоже засмеялась. И Фил. И я за компанию… не потому, что смешно, а чтобы не выделяться. Привычка — вторая натура.

* * *

Плато и впрямь оказалось местом красивым. Само собой, красивым для тех, кто ценит в окружающем мире противоестественный союз геологического хаоса и хаоса растительного. Пестрое разнотравье среди сбегающих с хребта в долины каменных рек — это, по-моему, эстетика на любителя. Я не любитель, меня такое не трогает. Вот чистая вода и свежий воздух — да, они мне по душе. Но их мне вполне хватало еще на середине дневного перехода, до того как я увидел первый курумник (так здесь называют огромные каменные осыпи).

Зато Римма радовалась искренне и непринужденно. А Ланс провозгласил, картинно подняв руки к небу:

— Только здесь и понимаешь, зачем сюда идешь!

Ланс меня раздражал. Чем — непонятно. Вроде, к Римме не клеился, меня не задевал, на панибратские остроты Фила реагировал со сдержанным дружелюбием. Даже на гитаре играл, надо признать, недурно. И все же каким-то образом он мне своим присутствием жизнь отравил… Тем, как смотрел на меня, что ли? Бросал он время от времени взгляды эдак вскользь, будто невзначай, обжигая вниманием. Неслучайным каким-то вниманием, слишком уж назойливым. Вот сидит по ту сторону костра, тянет под собственное бренчание то английское роковое, то русское бардовское, и нет-нет, да глянет в мою сторону, проявит интерес. Честное слово, давно уж уполз бы в палатку, но Римма наверняка решит, что я ревную, начнет переживать. Оно мне надо? Вот вместе с ней удалиться — то был бы совсем иной коленкор… Увы, наш временный товарищ мою Римму определенно заинтриговал, и когда смолкла очередная песня, ее потянуло общаться.

— Ланс, расскажите немного о себе.

— О себе говорить скучно, — улыбнулся «викинг».

— Ой, бросьте! Ваш загадочный спецкурс — скучно?!

— О… Тут вы правы, Римма, спецкурс — это не скучно. Это довольно весело.

— Ай-яй-яй, — покачал головой Феликс. — Набиваешь ты цену своей шарашке, дружище. Ну, что веселого может быть в «архео» и «палео»? Древность допотопная, пыль веков.

— Фил!..

— Нет-нет, милая Римма, — прервал Ланс готовую разразиться гневную отповедь. — Наш друг прав, копаться в пыли — сомнительное веселье. Но совсем другое дело — из этой пыли строить замки теорий. Вот где настоящий простор для фантазии, тут всегда хватает места и для драмы, и для комедии.

— Вы серьезно?

— Вполне. Если угодно, могу пояснить на примере.

— Угодно, угодно, — заверила англичанина Римма.

— Валяй, рассказывай, — Фил натянул на лицо любимую маску Вечного Скептика, но было ясно, что он тоже заинтересовался. Да и во мне, признаться, любопытство проснулось.

— Есть одна презабавная теория, — начал Ланс. — Согласно ей драконы и в самом деле существовали. И не просто существовали — они были на нашей планете одной из трех рас, перешедших порог разумности. Причем сделали это много раньше, чем человек смог произнести первое членораздельное слово. Собственно, люди на Земле стали лишь третьими. Мы чертовски молоды, наша история насчитывает каких-нибудь двести-триста тысячелетий. Между тем, драконы осознали себя как раса на шестьдесят пять миллионов лет раньше, уже в конце мелового периода.

— Мы — третьи? — переспросила Римма. — А вторая раса — это кто? Дельфины?

— Нет, — Ланс улыбнулся, как мне показалось, снисходительно, — не дельфины. Дельфины пришли к самодостаточности прежде, чем достигли порога разумности… разумеется, разумности в нашем, человеческом понимании. Иное дело — драконы. Они развивались в условиях жесткой конкурентной борьбы с другими рептилиями, более крупными и многочисленными.

Фил громко фыркнул и затем пояснил, отвечая на вопросительный взгляд англичанина:

— Слишком уж надуманна эта теория. Во всех сказках и легендах драконы — это чертовски большие твари. Да к тому же летающие. Да еще и огнедышащие. Какая тут, нафиг, конкуренция? Они должны были тирексов целыми стадами на завтрак кушать.

Ланса чужое сомнение не смутило ни на секунду.

— Вы вдумайтесь, друг мой: «чертовски большие» и «летающие» — два плохо сочетающихся друг с другом определения. Тираннозавр рекс — это примерно семь тонн живой плоти. Как полагаете, сколько нужно затратить мускульной энергии, чтобы поднять в воздух подобный вес? Нет-нет, драконы не достигли гигантских размеров, они были лишь немногим крупнее взрослого человека. Однако логику можно найти и в легендах. Просто добавьте мысленно, скажем… Ростиславу сильные голенастые ноги, длинную шею, мощный хвост и широкие перепончатые крылья — вам он покажется великаном.

Фил хохотнул — не иначе, и впрямь примерил на меня все перечисленное. Римма тоже улыбнулась. И только сам Ланс остался серьезным, его взгляд снова обжег меня странным вниманием.

— Впрочем, — продолжил он, — драконы, при своих сравнительно небольших габаритах, физически значительно сильнее людей. Плюс — твердая чешуя, острые зубы и когти, реакция прирожденного хищника и невероятная живучесть. У безоружного человека в схватке с драконом нет ни единого шанса. Да и у вооруженного одиночки они, в принципе, невелики. Ведь есть еще знаменитое огненное дыхание.

— Да ну? — с преувеличенным вниманием откликнулся Фил.

— Напрасно сомневаетесь. Огонь из пасти — вовсе не дань сказочной традиции, хотя, разумеется, с процессами дыхания он никак не связан. Равно как и с пресловутой магией. Все проще и вместе с тем интереснее. У дракона имеются особые железы, вырабатывающие вещество, свойствами подобное напалму. Он с большой силой и точностью выплевывает его в цель. Не современный ручной огнемет, конечно, но этого более чем достаточно, чтобы ослепить и дезориентировать даже такого колосса, как тирекс. Остальное — дело техники и боевого мастерства. В местах своего обитания драконы попросту уничтожили всех зубастых конкурентов, что представляли для них опасность. И заняли их нишу в пищевой цепочке.

— Ланс, дружище, — проникновенно заговорил мой однокашник, — ну, что ты нам тут втираешь, честное слово? Динозавров ухлопала комета. Или астероид. Или какая еще хрень грохнулась на старушку Землю мильен лет назад? Короче, наукой давно все доказано.

— Не все. В теории космической катастрофы — как, впрочем, и во всех других — хватает противоречий. Скажем, вас не смущает, что вымирали динозавры не два-три года, а две-три сотни тысяч лет? Или тот факт, что различные виды вымирали как позже, так и раньше, причем делали это не все скопом, а весьма избирательно, постепенно сменяя друг друга? Впрочем… не будем углубляться в эту тему. Я ведь и не утверждал, будто знаменитую фауну мезозоя перебили драконы. Им это было попросту ни к чему. В отличие от человеческой цивилизации, их общество не было ни экспансивным, ни технологическим. Они не пытались изменить под себя среду обитания, но сами научились изменяться. Научились встраиваться в экосистему, приспосабливаться к ней. Чтобы заполучить способность огнеметания, им пришлось перестроить собственный генотип, но для этого не потребовалось сложных лабораторий — сами драконы были этими лабораториями. Нужная устойчивая мутация при жизни всего лишь одного-двух поколений — разве не изумительно? Людям при всей их технологической мощи такое покамест даже не снится.

— Суперприспособленцы, — не удержался я. Меня все больше злила уверенность, с какой Ланс излагал свои небылицы. А тот, против ожидания, возражать не стал:

— Что ж, можно сказать и так. Во всяком случае, есть мнение, что они селились даже в приполярной зоне, и для этого им не приходилось строить городов.

— Как же они тогда вымерли, все из себя сверхприспособленные?

— Они не вымерли, — пожал плечами англичанин, и закончил с таким видом, будто изрекал очевидное для всех, кроме меня: — Они проиграли в войне.

— С кем? — изумилась Римма. — С людьми?

— О, нет! — Ланс улыбнулся этому предположению. — Увы, войны были изобретены задолго до появления человека. Драконы воевали с теми, кто умел приспосабливаться еще лучше них, но никак не хотел уступать первенства пришедшим в этот мир вторыми.

— С той расой, о которой вы упоминали?

— Верно, я упоминал, — на губах Ланса все играла тонкая, несказанно раздражающая меня улыбка.

— Выходит, драконы были только вторыми? Кто же тогда стал первыми?

— Хотел бы и я это знать, — развел руками англичанин. — Скорее всего, некая еще более изменчивая жизненная форма. К сожалению, о Первых нам известно даже меньше, чем о драконах. Можно лишь догадываться об их происхождении, облике и возможностях. Они могли бороться с драконами на равных — вот единственный непреложный факт.

— И они победили, — подытожила Римма. Мне показалось, или Ланс едва заметно поморщился?

— Почти. На самом деле, победителей в той войне не оказалось вовсе. Борьба велась не за территории, не за политическое или экономическое влияние, даже не за рабов. Полное уничтожение другого разумного вида — нам, людям, трудно оценить масштаб подобной цели. Та война велась даже не десятки, не сотни, а, возможно, тысячи лет. В конечном итоге Первые сокрушили расу драконов и истребили их почти всех. Но и сами совершенно истощили свой потенциал к развитию. Проще говоря, их осталось слишком мало для полноценного этноса, они слишком привыкли выживать и забыли, что значит жить. Разрозненные, малочисленные группки охотников, выслеживающие уцелевших врагов в не очень-то дружелюбном мире. По всей видимости, именно в это время ситуацию усугубил тот самый глобальный катаклизм, о котором упоминали вы, Феликс. Благодаря своей огромной приспособляемости оба разумных вида его пережили, но оказались буквально на грани полного исчезновения. И вновь подняться к вершинам цивилизации уже не смогли. Помешал очередной эволюционный взрыв, породивший новую волну разумной жизни. На этот раз среди теплокровных приматов.

— Получается, последних разумных ящериц добивали уже наши предки? — Фил хмыкнул.

— Во всяком случае, они с ними сталкивались, — Ланс кивнул.

«Вот сейчас он ему врежет по-настоящему», — подумал я, глядя на ухмыляющегося Мзареулова.

— Как насчет чучела? — спросил тот.

— Простите?

— Ну, обычного такого чучела. Или хотя бы костей в музее с табличкой «драконус огнеметус вульгарис». Хотя бы только в одном музее, на одном стенде и в одном экземпляре.

За что я ценю Фила — с виду он увалень и разгильдяй, но если уж парень бьет, то наверняка. Молодчага.

— Ни одного достоверного не имеем, — англичанин развел руками с таким видом, будто ему только что задали не самый каверзный, но самый любимый из вопросов.

— Ха!

— Все же это ничего не значит.

— Ха! Ха!

— Одичавших драконов до наших дней дожило слишком мало, и перебили их слишком давно. Древние драконоборцы не делали чучел, а позже их делать уже было не из кого.

— Ха! Ха! Ха!

— Не убедил?

— Да ни на грамм! Если они все одичали, то почему тупо не вымерли? А если одичали не все, то почему тупо дали себя перебить? Твои сверхприспособленцы приспособились даже к ледниковому периоду, но не сумели приспособиться к людям?

— Ну-у-у… — протянул Ланс. — Возможно, что как раз сумели. Они ведь шестьдесят пять миллионов лет назад знали о генетике больше, чем сегодня знаем о ней мы. Процесс самопознания не стоит на месте, даже когда им занимаются не сотни тысяч соплеменников, а всего лишь десятки. Тем более, если живешь ты на свете не пятьдесят-семьдесят лет, но в несколько раз дольше.

— Ух ты, ах ты. И что же они такое полезное самопознали?

— Откуда ж мне знать? — англичанин пожал плечами.

— У-у-у, — разочарованно протянул Феликс. — На самом занятном месте — и даешь задний ход.

«Викинг» вдруг расхохотался, хлопая себя ладонями по ляжкам. Смеялся он бурно, но недолго, а отсмеявшись, тут же принялся извиняться перед Филом, с невозмутимым видом переждавшим этот взрыв веселья.

— Прошу простить меня, друг мой… но вы были столь уморительны в своем горячем желании меня опровергнуть! Право же, я не мог сдержаться… Продолжать, однако, не стану — по отношению к вам дискуссия выходит не очень честной. Ведь я вам изложил не свою теорию, и я даже не являюсь ее приверженцем. Это был лишь пример. Фантазия одного из моих коллег. Разминка для ума.

— Да брось любезничать-то, — усмехнулся Фил. — Весело же поболтали, за что тут обижаться?

— Было интересно, — поддержала его Римма. — Правда. Расскажете нам что-нибудь еще, Ланс?

— Завтра, — с улыбкой англичанин указал на свои наручные часы… и вдруг снова посмотрел на меня. Очень внимательно, и без малейшего веселья в лице. — Спокойной вам ночи… Ростислав.

И, раскланявшись с остальными, отправился в свою палатку. Паяц белоголовый.

А ночью мне приснился демон.

* * *

Я открыл глаза. Тент палатки слабо похлопывал на ветру. Рядом ровно дышала спящая Римма. Расстегнув клапан, я выбрался наружу — в предрассветный серый полумрак. Обошел остывшее кострище, медленно пересек плато и вышел к Литскому провалу.

Из Провала навстречу мне поднялась огромная черная тень. Демон завис над пропастью, удерживая себя в воздухе размеренными взмахами двух кожистых крыльев. Взгляд твари обжигал, как прикосновение к вековому горному льду.

«Я — это ты!» — заявил демон голосом, в котором противоестественным образом слились воедино равнодушие, насмешка и стремление убедить.

И у меня отчего-то не нашлось слов возражения. Страха я не чувствовал… я вообще ничего не чувствовал. Даже удивления.

«А ты — это я!»

Идея-кольцо. Замкнутый круг.

— И что с того? — спросил я у висящего над Провалом ночного кошмара. Кошмар рассмеялся холодно и беззвучно, а потом… пропал. Растворился в светлеющем на востоке небе, так и не дав мне ответ.

* * *

Я открыл глаза. Тент палатки слабо похлопывал на ветру. Рядом ровно дышала спящая Римма.

«Бред. Наваждение. Черт бы тебя побрал, Ланс, вместе с твоими россказнями. Снится теперь всякая дрянь.»

Я осторожно повернулся на бок, лицом к Римме, и коснулся ее плеча. Кожа девушки показалась мне нестерпимо горячей, даже захотелось отдернуть руку, отпрянуть… но я сделал обратное — потянулся к ней всем телом, прижался, обнял, растворяясь в нежном жаре ее плоти…

Желание пришло, подчиняясь воле разума — не чувственное, но рассудочное, физиологически обоснованное…

Римма вздохнула, просыпаясь… Протестующе мурлыкнула… Застонала тихо и ритмично…

Спустя миг вечности, захватывающий взлет и не менее захватывающее падение, вновь погружаясь в пучину дремы, я услышал, как она прошептала:

— Ты все-таки чудо, Рост… но, боже ж мой, до чего же холодное.

* * *

Штука и впрямь выглядела удобной. Я от соблазна не удержался, по руке примерил — шик, да и только. Немного каму напоминает — не ту, которая река, а ту, которая боевой серп. Один раз брал такую у соседей в секции ниндзюцу, у них там полно всяких игрушек интересных; у нас, айкидошников, их вообще почти нету. Хорошая вещь, добротная. Правда, в горы без нужды я ее ни за что бы не потащил. Лишняя тяжесть.

Я вернул ледоруб Ланса туда, откуда его взял — подпихнул под тент чужой палатки, из-под которого тот слегка выглядывал, точно верный сторожевой пес. А то, неровен час, хозяин проснется, увидит свою игрушку в моих руках и расстроится. Или того хуже — о чем-нибудь заговорить попытается.

В котле еще оставалось с вечера немного гречневой каши. Разогревать ее я поленился, доел холодной. Когда последнюю ложку в себя запихивал, из своей одноместки вылез, позевывая, Феликс.

— Трапезничаешь, жаворонок, — он сладко потянулся. — Нет бы чуток поработать, накормить друзей… Может, совершишь маленький подвиг? Из милосердия?

— Это нелогично, — я отложил опустевший котел. — Кто жрать хочет, тот и работает. А милосердие мне чуждо.

Фил спорить не стал — слишком хорошо меня знает. Буркнул для порядка нечто лестное в мой адрес и ушел к ручью за водой. Я тоже ушел — решил немного прогуляться по плато, на окрестности глянуть.

Прогулялся. Глянул. Как и ожидалось, окрестности не впечатлили. Камни и трава, трава и камни. Единственное, что могло сойти за развлечение — это поиск в причудливых нагромождениях выветренной породы образов знакомых предметов. Вон тот утес, скажем, бульдозер напоминает. С оторванным ковшом. А эта вот трехметровая, покрытая желтыми пятнами лишайника глыба на медведя чем-то похожа.

За скалой-медведем обнаружилась небольшая площадка, поросшая травой. Здесь журчал ручей, и струйки воды, сбегая к краю площадки, падали на курумник с высоты примерно четырех метров. Не Литский провал, конечно, но чтобы шею свернуть, более чем достаточно. Я заглянул вниз, несколько секунд боролся с неприятными ощущениями, потом присел на камень.

Чертова высота. Сказать, что я ее просто боюсь, будет, пожалуй, неправильно. Нет, от близкого знакомства с высотой меня удерживает не страх — инстинкт самосохранения. Все было бы проще, если бы пропасть меня отталкивала, но она напротив — манит. Тянет в себя, упрашивает, умоляет: «Приди ко мне! Прыгни!» Видимо, в глубине души я понимаю, что однажды могу не удержаться. А оно мне надо?

— Страх полета.

Я чуть шею себе не свернул, оборачиваясь! Он нарочно, что ли, подкрадывался?! Напугать хотел?!

— Так это называется, — как ни в чем ни бывало продолжил Ланс. — Ты хочешь лететь, твои рефлексы толкают тебя к полету, но логика отказывается повиноваться. Логике кажется, что полет невозможен. У тебя ведь нет крыльев, не так ли?

— Очевидный факт, — буркнул я, мечтая снова остаться в одиночестве. Но англичанин и не думал уходить, он присел на другой камень, неподалеку, и снова заговорил:

— Что у тебя с этой девушкой, с Риммой?

Надо сказать, парень сумел меня удивить. Неприятно, конечно. Вопрос сам по себе был бестактным, а если принять во внимание внезапный переход подчеркнуто-вежливого блондина на «ты»… Неужели, ссоры ищет?

— Сдается мне, Ланс, не твое это дело, — я решил с нахалом дипломатию не разводить.

— Просто скажи, зачем она тебе?

— Слушай, — я повернулся к нему лицом, — знаю, вопросом на вопрос отвечать невежливо, но раз уж ты мне невежливые вопросы задаешь, то правилом этим я пренебрегу. Что тебе нужно от меня, палеофантазер?

Тот улыбнулся как-то отстраненно, будто себе самому. Думаю: «Либо уйдет сейчас, либо драться полезет».

А он…

— Драконы все-таки сумели приспособиться к людям. Знаешь, какой выход они нашли? Изменение. Самое последнее и самое радикальное. Полная трансмутация.

Это звучало любопытнее, чем всякие идиотские вопросы. Я решил немного послушать.

— Помнишь эти легенды про юных прекрасных дев, которых либо отдавали чудовищу как выкуп, либо драконы сами их похищали? Каждая сказка прорастает из семени факта, но, как правило, дает факту собственное толкование. В действительности драконам и впрямь понадобились девушки. Они изучали человека, исследовали молодых человеческих самок. На предмет совместимости генов.

— Боже, какое разочарование, — я скорчил скептическую гримасу. — Всегда полагал, что их просто ели.

Ланс на мою реплику не отреагировал.

— Чешуйчатые гении генетики в конце концов добились своего. На свет появилось существо, похожее на примата, но с генетической памятью рептилии. Появился дракон, внешне неотличимый от человека. И способный спариваться с людьми. Потомство неизменно рождается только мужского пола. И каждый мальчик несет в себе скрытые гены дракона.

— Почему только мужчины?

Блондин ответил мне неприятным смешком.

— Ну, что за вопрос! Все элементарно! Каждый мужчина — это потенциальный воин и работник, он физически сильнее и выносливее женщины, именно он — доминанта древнего общества. В те времена, когда последние из драконов работали над проблемой выживания своего вида, люди выхаживали своих мальчиков намного старательнее, чем девочек.

— Зато мальчики чаще становятся солдатами и гибнут, защищая девочек, — парировал я. — Так себе метод. Нечто вроде вируса, с той лишь разницей, что пораженные клетки не погибают. Происходит лишь копирование вирусных клеток, причем не слишком эффективное.

— Как показала практика, достаточно эффективное, — англичанин криво усмехнулся. — Драконы не вымерли. Теперь они рождаются среди людей. Они выглядят как люди, живут меж ними, и отличить дракона от человека непросто, даже если знаешь признаки, по которым следует искать. Однажды число носителей вирусного гена достигнет критического порога, и тогда…

«Сюжет для фантастического романа, — подумалось мне. — Что-то вроде апокалиптики. Или антиутопии?»

— Ты задумывался хоть раз, зачем она тебе? — вдруг спросил Ланс. — Ты ведь не можешь любить по-человечески. Твоя холодная кровь запрещает привязанность к теплокровным.

— Ты бредишь, — сказал я ему спокойно и проникновенно, хотя внутри у меня все сжалось от странной ледяной ярости. — Ты слишком увлекся своими сказками. Ты просто псих.

— Не-ет, — покачал головой англичанин, но это было вовсе не возражение, он лишь развивал свою мысль: — Нет, приятель, это не чувства. Это инстинкты. Тебе нужно продолжиться, передать свои холодные гены следующим поколениям летающих ящериц. Генеральная родовая программа. Высший императив.

У него был взгляд абсолютно уверенного в себе человека. С искорками торжества, какие бывают у того, кто долго шел к заветной цели, и наконец-то видит ее перед собой. Буквально в паре шагов, буквально руку протянуть… Взгляд охотника, настигшего неуловимую дичь.

— Шел бы ты… приятель, — сказал я ему, гоня прочь неприятные ассоциации. — Мне твои фантазии, уж извини, по барабану. Можешь жить в них сколь твоей душе угодно, но меня ими больше не донимай. И Римму донимать не смей. Станешь ей голову морочить… — я подумал немного и закончил: — Морду тебе набью. И не посмотрю, что иностранец. Понял?

Кажется, прозвучало неплохо. Веско. Не дожидаясь ответа, я повернулся к Лансу спиной и пошел обратно в лагерь, мимо скалы, так похожей на медведя. Шагов с десяток успел сделать, прежде чем в затылок ударило брошенным копьем:

— Эй, ты уже с нею спал?!

Он меня провоцировал — грубо, нагло. Напрасная трата пороха — я просто промолчал, не замедлив шаг.

— Иди к лешему.

— Ха, дракон, мы же в горах!

— Иди к горному лешему.

Под ногой качнулся надежный с виду камень, вниз по склону загрохотал сорвавшийся булыжник.

— Черт.

Не люблю горы. Не люблю высоту. Не люблю сумасшедших теоретиков и их сумасшедшие теории. И что я здесь забыл — совершенно мне не понятно. Впрочем… это все нервы. Нервы. Да и чертыхнулся я больше машинально, чем от испуга.

Демон из ночного сна беззвучно хохотал мне в спину.

* * *

Фил колдовал над примусом, прячась за массивным каменным валуном, где его с горелкой не мог достать вездесущий ветер.

— Кофе будешь?

— Где Римма? — я заглянул в палатку. Пусто.

— Черный. С мускатным орехом и корицей, по-мзареуловски. Язык проглотишь.

Феликс облизнулся в предвкушении. Я присел перед ним на корточки и заглянул в глаза.

— Фил, где Римма?

— Ну, ты и зануда, Ростик, — он вздохнул, страдальчески закатывая глаза. — Да откуда ж мне знать? Упорхнула твоя голубица минут пять назад. Куда — не доложила. Я так подозреваю… отправилась поискать укромное место и малую толику уединения.

И Феликс заговорщически мне подмигнул.

— Шут, — констатировал я. — Балаганный.

Но по существу он был, пожалуй, прав. И чего я, спрашивается, завелся? Ланс со своими мозговыми тараканами выбил меня из колеи с той непринужденной легкостью, с которой обычно я сам доставал отца… Мы с родителем вообще ссоримся часто. Не то чтобы кто-то из нас эти ссоры намеренно затевает, все как-то выходит само собой: мне достаточно просто пожать плечами на любой его вопрос и равнодушно молчать, когда он начинает злиться…

— Так ты будешь мой кофе пить или где?

— Буду, — пить, на самом деле, не хотелось, но мне нужно было чем-то себя занять. Я с отвратительной ясностью понимал, что если откажусь от угощения, то наверняка пойду искать Римму. Как бы глупо и алогично такой поступок ни выглядел. До встречи с психом-англичанином я никак не подозревал в себе неврастеника. Открытие меня неприятно озадачило.

Сквозь прореху в тучах выглянуло солнце. Луч света небрежно мазнул по плато, воспламенив влажную от росы траву мириадами желтых искр. Испугавшись собственноручно порожденной феерии, луч метнулся к Провалу, канул в него и угас.

Я глотал обжигающе-горячую жидкость, не чувствуя ни вкуса кофе, ни запаха пряностей. Мой взгляд поневоле возвращался к каменному «медведю». Ланс все не шел. Так и стоит на продуваемой насквозь площадке, смотрит на скалу с другой стороны?

Неожиданная мысль заставила меня подойти к палатке англичанина. Утром его шикарный ледоруб лежал под тентом при входе. Сейчас там было пусто. Ланс убрал свою игрушку или унес с собой? За каким лядом вообще этому психу ледоруб в здешних невысоких горах?

— Пойду, прогуляюсь, — я встал, отложив недопитую кружку. — До ветру. Куда, говоришь, Римма ушла?

— Э-э-э… — Феликс посмотрел на меня так, как, должно быть, врач-нарколог смотрит на пациента с запущенным геморроем: «По лицу вижу, батенька, что вам худо, но мое лечение вам едва ли впрок пойдет. Специализация не та, уж извиняйте.»

— Рост, ты… э-э-э… кажется, вон туда она ушла. За тот вон утесик.

И ткнул пальцем в направлении Провала. Что ж, по крайней мере, сумасшедший англичанин шляется где-то с другой стороны плато.

* * *

Она стояла у самого края обрыва, смотрела вниз. Стройная, спортивно сложенная, с торчащим из-под пятнистой панамы хвостом длинных медно-красных волос. Воздушная парка скрадывала очертания фигуры, которую у меня язык не повернулся бы назвать ни хрупкой, ни тяжеловатой. В самый раз фигура. Для меня — в самый раз.

Римма, определенно, была красива. Нет, не той красотой, что блистает худосочными прелестями на обложках глянцевых журналов. Иначе. В ней чувствовалась особая женская сила. В ней ощущались живость и скрытая до поры бурная энергия. И что-то еще… кажется, именно это называется «стать».

Услышав мои шаги, она обернулась. Протянула мне руку. Я сжал ее горячие пальцы, заглянул за границу между надежной каменной твердью и пустотой. Поморщился, отворачиваясь. Бездна под ногами манила, кружила голову, звала шагнуть в никуда… Нет, серьезно, что я здесь делаю?

— Рост, — негромко позвала Римма, — что ты здесь делаешь, а?

И ты туда же, девочка моя. И ты о том же.

— Тебя ищу, — прикинулся я недоумком. — Вернулся в лагерь, а Фил твердит: «Ушла куда-то, ничего не сказала». Он там кофе сварил. Будешь кофе?

— Рост, я не про то спрашиваю. Что ты вообще тут забыл? Со мной, с Филом… Ты ведь не любишь горы. Тебе здесь не в кайф, я ведь не слепая. Так на кой тебя сюда понесло?

— На той, что сюда понесло тебя. Честно хочу понять, чем тебе нравятся эти груды камней.

— Три года мои увлечения с твоими не больно-то пересекались. Почему сейчас стало иначе?

— Все когда-нибудь случается впервые, — я пожал плечами.

— Не с тобой, — Римма покачала головой. — Если мне за три года что-то и стало понятно, так это то, что ты постоянством готов поспорить с горами. Наверное, именно постоянство я в тебе и люблю.

— Только его?

— Не только, — сказала она и вдруг задумалась, а потом вздохнула и добавила: — Но ты лучше не проси уточнить, что именно еще.

— Ладно, не буду, — разговор начал меня утомлять. — Пойду к Филу, кофе пить. Нагуляешься — возвращайся.

Ее пальцы выскользнули из моих, я отступил от обрыва, повернулся и пошел прочь.

— Рост, — позвала Римма требовательно, но видя, как я ухожу от нее все дальше, сменила тон на просительный: — Рост, послушай.

Я остановился. И услышал вновь, как давеча ночью:

— Рост, Ростик… ну, почему, почему ты такой холодный?

Она молчала несколько секунд, я ждал.

— Рост, я должна… хочу тебе что-то сказать. Это важно…

Римма шагнула ко мне от каменной кромки. Шагнула всего лишь раз — прямо на плоский, удобный и такой безопасный с виду серый камень…

— Ри…

Возглас примерз к моим губам. Нет, она не упала — покачнулась, всплеснула руками, ойкнула. И попятилась назад к обрыву. На лице ее полыхнула грозовой зарницей сложная гамма эмоций: испуг, облегчение, удивление…

— Ланс!

Англичанин вышел совсем не оттуда, откуда я ожидал бы его увидеть. Он двигался по тропе, но не со стороны лагеря, а вдоль кромки плато, обрывающегося в Литский провал. Как парень там оказался? Пробежался по нагромождению скал с другой стороны хребта?

Легкой скользящей походкой Ланс приближался к девушке. Сосредоточенный, целеустремленный, со слабой улыбкой на губах и своим удобным, чертовски удобным ледорубом в руке.

— Эй! — крикнул я ему, пораженный внезапным недобрым предчувствием. — Не трогай ее! Эй!

Римма посмотрела на меня с недоумением, потом перевела взгляд на англичанина.

— Ланс, со мной все в порядке. Я только…

Я бросился к ней. Рванулся что было сил. А проклятый сакс — он как будто и не спешил никуда, просто оказывался вдруг там, куда направлялся. Например, возле Риммы. Скользнул, плавно повернулся, толкнул плечом… Вроде бы и не сильно толкнул-то…

* * *

Я стоял на краю обрыва и смотрел, как падает Римма. С первой секунды и до последней.

Вот она перестала кричать… Вот застыла на карнизе, едва не перевалившись через последний рубеж, отделяющий ее от бездны Литского провала… Маленькая сломанная кукла в снежно-белой парке, был ли у нее шанс выжить после удара о камни? Медно-красные волосы бессильно разметались по серой подушке валуна. Ветер трепал длинные пряди, словно силился мне доказать: это не кровь, не кровь!

Убийца Риммы вниз не глядел. Замер в каких-нибудь четырех метрах от меня и щурился под порывами борея, словно целился. Не имея ружья, он выстрелил фразой — саданул в упор картечью свинцовых слов:

— Мне жаль. Нашел бы я тебя пораньше, и этого не пришлось бы делать.

— Мразь, — прошептал я, и сам удивился сухости своего голоса. Это было не оскорбление, не крик души, даже не выплеск ярости. Всего лишь констатация факта. Как ночная любовь с Риммой. Как вся моя жизнь.

— Что, даже разозлиться толком не можешь? — второй залп Ланс дал почти сочувственно. — Вам ведь доступно многое, очень многое. Вы, ублюдки, даже одареннее нас оказались. Лишь одного вам не дано: любовь и ненависть, восторг и отчаяние, величайшие порывы души — вот чего у вас не было, нет и не будет.

— Зачем? Зачем… ее?

— Взгляни на это с другой стороны, — Ланс нервно усмехнулся. — Теперь ты не сможешь сломать ей жизнь. Говоришь, мальчики вырастают в солдат? Эта роль не про вас. Вы не солдаты, вы быки-производители. Только передача генетического материала и защита собственного потомства, больше в вас ничего не заложили.

Он снова меня провоцировал. Для чего — не знаю, но я чувствовал каким-то десятым чувством: Ланс действует не наобум, он хочет добиться от меня реакции. Очень нужной ему реакции… Какой?

Я не двинулся с места и больше ничего не говорил. Просто ждал. И Ланс… он вдруг улыбнулся. Будто получил именно то, чего и добивался.

— Вы даже в душе — ящерицы. Холодные твари. Умные, сверхприспособленные для выживания эмоциональные калеки. Целая раса калек. Вместо высших проявлений эмоций — высшие императивы, да и от тех остался только один. С вами невозможно сосуществовать. Даже с этими слабыми мягкотелыми задохликами, искренне полагающими себя потомками обезьян, даже с ними — можно. А с вами…

Он взвесил в руке ледоруб. И вдруг прыгнул ко мне, одним скачком покрыв все четыре разделявших нас метра. Мягко, по-кошачьи приземлился, ударил…

Отменный боец. Много лучше меня со всем моим любительским айкидо, опасным для уличной шпаны, но никак не для воина-профи. Скорость и сила, помноженные на опыт. Да в придачу еще и ледоруб, ставший в руках Ланса опаснее камы.

Но я почему-то не погиб. Пережил первые три секунды боя… затем еще пять… а потом сделал то, что еще сегодня утром посчитал бы попросту невозможным: перехватил летящий мне в голову инструмент скалолаза и бросил «викинга» мимо себя, используя инерцию его удара. Айкидо? Черт возьми, да! Но какое! Всего лишь на прошлой неделе сенсей, трижды насадив меня на учебный нож, перед всем классом окрестил тюфяком и улиткой, а тут…

Чудом не сорвавшись в пропасть, англичанин резво крутнулся лицом ко мне и заплясал в боевой стойке. Оружие он не потерял, глаза его явственно отливали янтарем, а зубы щерились волчьей ухмылкой.

— Что, приятель, — зарычал он весело, даже, пожалуй, восторженно, — наконец-то вспоминаешь самого себя?! Давай, докажи мне, что я не ошибся! Вспоминай! Преображайся! Разверни свои чертовы крылья! Плюнь огнем! Ну же! Твоя самка еще жива! Лети за ней! Выполняй свой единственный высший императив!

Жива?! Римма — жива?!

Что, что такое важное она хотела мне сказать?!

Я отвлекся всего на миг. Лишь полсекунды потратил на сомнение. Каменный карниз… Белая парка… Это движение там, внизу — ветер или дыхание?..

Острие ледоруба вошло мне в левое плечо, насквозь пробив ключицу. Отвратно хрустнуло, боль белой молнией пронзила тело. Кажется, я… опять не закричал. Должен был, но — нет, не закричал.

Лицо Ланса оказалось совсем близко. Странно изменившееся, едва узнаваемое. В янтарных глазах пылало торжество победителя.

— Вот и убедился! Ха! Рациональность и недостаток воображения — вот из-за чего вы, совершенные, все-таки проиграли нам войну! Прощай, дракон!

— Прощай, — выдавил я сквозь зубы, смыкая пальцы правой руки на горле англичанина. — Прощай, Ланселот.

Он тоже растерялся только на миг. Мне хватило… Я рывком оторвал его тело от земли и бросил. Швырнул с такой силой, с какой никогда не смог бы «ринуть» своего противника человек Ростислав. Но некто, пробуждающийся во мне… он это сумел.

Рывок… Новая молния боли… Перед затуманенным взором — прощальный взгляд врага, в нем отразилось безмерное удивление: «Как же так? Я ведь победил!»

Почти победил, дружище Ланс. Почти.

Он пролетел аккурат над распростертой на камнях Риммой и исчез в Провале. Молча, не издав ни единого звука.

— Слишком много эмоций, — запоздало просипел я ему вослед. — Вот почему вы, Первые, выиграли войну, но так и не смогли победить.

* * *

Я стою над пропастью. Черный демон из ночного кошмара улыбается за моим изувеченным плечом. Ланс молодец, постарался на совесть. Охотник Ланс. Драконоборец Ланс. Нечеловек Ланс. Он ведь мог напасть еще там, за похожей на медведя скалой, или ночью, когда мы спали, или даже вчера — в лесу, на тропе. Вместо этого светловолосый Первый играл со мной в одному ему понятную игру: упорно дразнил спящее во мне нечто, будил его, заставлял выбраться наружу… Зачем? Неужели ему так важно было убедиться, что он не ошибся?

Демон за плечом улыбается равнодушной улыбкой рептилии, а я стою и истекаю холодной кровью. Мне все равно. Безразлично. Наплевать на все и на всех: на себя, на Ланса, на Римму…

Или не наплевать?

Белая парка на краю Провала притягивает взгляд. До нее слишком далеко — даже с возможностями того, кто наполовину проснулся внутри, мне будет не под силу спрыгнуть вниз и сохранить после этого способность кого-то спасать. А сползать по отвесной стене с искалеченной левой рукой… нет, ничего не выйдет. Нужно позвать Фила и уже с его помощью попытаться…

Мне кажется, или фигурка на карнизе шевельнулась? На этом узком, дьявольски узком карнизе!

Отчетливо представляется: Римма приходит в себя, стонет от невыносимой боли в сломанных костях, пытается подняться… нет, даже не подняться, а всего лишь перекатиться на другой бок. Одно, только одно неверное движение, и она срывается вниз. На сей раз — уже без шансов спастись. Даже самых призрачных шансов.

Что же она хотела мне сказать?

«Я должен лететь», — мысль простая, предельно ясная и беспредельно нелепая.

Лететь?! Как?! На чем?! Даже если чертов оборотень не соврал, и я действительно могу по своей воле запустить преображение… Но я ведь не знаю, как его запустить!

«Знаешь, — беззвучно бросает демон из-за плеча. — Это можно запустить так же, как недавно запустились твои навыки бойца. Метод прост — прыгай и лети…»

Я стою над пропастью. Пропасть зовет меня, и больше я не собираюсь отворачиваться, затыкая уши.

«Преображайся! — шепчет она голосом охотника Ланса. — Разверни свои чертовы крылья! Лети!..»

Человек во мне еще борется, еще взывает к привычному здравому смыслу:

«Опомнись! На что ты надеешься, кретин?! На экстренный старт «драконьей программы»?! На то, что самоубийственный прыжок заставит ее сработать так, как тебе это нужно?! Господи, да о чем ты вообще думаешь?! Ты не дракон, ты не умеешь летать! Ты же рациональный парень, Рост! Не сходи с ума!»

Белая парка на краю Провала… Черный демон за левым плечом…

А если Ланс прав? Если это не любовь? Если всего лишь инстинкты? Высший императив чужой генетической программы, требующий продолжить род и любой ценой защитить свою самку? Чужой, чужой программы…

Кровь бежит из раны, пропитывая анорак… Римма просит:

«Рост, я должна… хочу тебе что-то сказать. Это важно…»

Она падала пять секунд. Столько же предстоит падать и мне. Если я ошибся…

Любовь… Императив программы…

Римма.

Я поднимаю руки, словно желая обнять небо.

И шагаю за край.

 

Алла Несгорова

Стать героем

1

— Глисс! Где ты, Глисс?

— С-с-с, — отозвалось эхом.

Гибкое чешуйчатое тело скользнуло навстречу Джорджу, огибая камни подобно черному ручейку.

— Вот, погляди, я принес тебе молока, — Джордж наклонился и поставил глиняную миску на землю.

— Спасибо, — Глисс поднял голову. — Тебя долго не было. Я заждался.

— Отец заставил меня пасти коз, — Джордж уселся на валун. — Чертовы животины задали мне жару. Гонялся за ними по лугам, как проклятый.

Глисс сочувственно пошипел и принялся за молоко.

— Крестьяне, — говорил тем временем Джордж, заикаясь от негодования, — только и знают, что пасти коз да торчать кверху задом на грядках с брюквой. У них и рожи — в точности брюква.

— Не хочу тебя обидеть, — Глисс оторвался от миски, — но ты ведь тоже не дворянских кровей.

— Я… я не такой, как они, — ответил Джордж, помолчав. — Не такой. Это нечестно, что я родился в крестьянской семье. Я ненавижу все, что меня окружает. Я должен был появиться на свет в замке. Благородное искусство войны — вот мое призвание: скакать на могучем жеребце под развернутыми стягами, защищать народ от врагов, биться со злом. Мне надлежит учиться турнирному делу и выездке, фехтованию и стрельбе из лука, а вместо этого меня заставляют пасти коз! Может, меня подменили в колыбели? — завершил он тираду уныло.

— Мне так не кажется, — Глисс взобрался на валун, устроился рядом с Джорджем в лужице солнечного света. Мальчик вздохнул и погладил змея по сухой спинке. — Не понимаю, почему ты убиваешься. В мирной сельской жизни есть своя прелесть. Тебе ведь необязательно становиться крестьянином. Иди в обучение к Велунду. Будешь кузнецом. Женишься на Мелисанде — ты давно ей нравишься — и будет у вас гурьба ребятишек…

— Еще чего, — фыркнул Джордж. — Девчонки — это вообще не для меня.

— Какой же ты тогда рыцарь? — поддел его Глисс. — Настоящий рыцарь все свои подвиги посвящает Прекрасной Даме.

— Прекрасной Даме, а не чумазой кузнецовой дочке, — сурово ответил Джордж. — Тоже мне, дама. Дама нежная, белокурая, вышивает шелками у окна, а у Мелисанды волосы черные, как сажа, и физиономия немногим светлее. Нагляделась ее матушка на угли в мужниной кузнице. А сама Мелисанда только и делает, что носится на лошади по окрестностям и помогает отцу ковать мечи. Нет. Не нужна она мне, и кузнецом я быть не хочу. Я стану рыцарем.

— Это невозможно. Ты не дворянин.

— А я совершу подвиг! Такой подвиг… такой, какой ни один из этих баронских сынков не совершал никогда, и Король посвятит меня в рыцари. Я спасу страну от страшной напасти, вот что.

— От какой это напасти? — скептически осведомился Глисс. — Гилеад — спокойная страна; нет здесь ни разбойников, ни злых колдунов, и с соседями мы живем в мире.

— От дракона! — Джордж, кажется, и сам был удивлен своей идеей и продолжал уже с меньшей уверенностью: — Злобный дракон будет опустошать Гилеад, сжигать селения, убивать поселян и уничтожать скот. Он потребует, чтобы каждый день ему приводили по невинной деве, и будет пожирать их. Когда же дракон потребует в жертву королевскую дочь, появлюсь я. Я прискачу на белом коне, поражу дракона копьем и спасу королевну, а взамен получу ее руку и полкоролевства в придачу!

Секунду они молчали; Джордж — в упоении от картины, нарисованной им в воображении, Глисс — разомлев от молока и солнечного света.

— Джордж, — прошипел наконец Глисс лениво. — У тебя ничего не выйдет. У тебя нет белого коня. И у тебя нет копья.

— Я их достану! — Джордж стиснул зубы, желваки заходили под гладкой ореховой кожей.

— Можно добыть копье и коня, но где ты думаешь добыть дракона? Ведь их не существует.

— Раз я собираюсь стать героем, — медленно произнес Джордж, — дракон мне нужен обязательно. И я знаю, что делать. Драконом должен стать ты.

Глисс рывком свернулся в кольцо.

— Какой вздор ты говоришь! Как я могу стать драконом? Я же просто змей.

— Ты не просто змей, — Джордж склонил голову набок, осматривая Глисса. — Во-первых, у тебя есть крылья.

— Это не крылья, — заспорил Глисс.

— А что это? — Джордж двумя пальцами потянул за перепонку.

— Рудименты, — гордо выговорил Глисс трудное слово.

— А по-моему, крылья. Только они еще не выросли. Но ведь и ты еще не вырос.

— Я никогда не вырасту!

— С тех пор, как я увидел тебя впервые, ты стал значительно больше. Ты был с мой локоть, а сейчас ты уже с руку взрослого мужчины.

— У драконов есть лапы с когтями, — подумав, нашелся Глисс, — а у меня нет. Я змей, и все тут.

— Кто это сказал, что у драконов непременно должны быть ноги?

— Такими их рисуют на картинах и гербах. Я сам видел.

— Такими драконов представляют себе художники. А на самом деле у драконов ног может и не быть. Никто не знает наверняка. Ведь их никто не видел.

— Потому что их не существует, — холодно заявил Глисс. — Подумаешь, маленькие крылышки. Никакой я не дракон. Я змей.

— Змеи не разговаривают. В отличие от тебя.

— И правильно делают, — мрачно произнес Глисс. — Дурак я был, что заговорил с тобой. Дракона из меня сделать придумал, надо же.

— Чего это ты рассердился? — Джордж уставился на своего чешуйчатого приятеля непонимающим взглядом.

— Я не желаю быть драконом! — взорвался Глисс. — Я не хочу сжигать селения и пожирать немытых крестьянских дев! Мне нравится жить тут, в лугах, ловить рыбу и лягушек… и потом, я думал, ты собираешься дракона убить?

— Да, — подтвердил Джордж.

— Убить меня?

— Похоже, придется подыскать другой способ выбиться в герои, — сказал Джордж, помолчав. — Из тебя и вправду выйдет неважный дракон, даже если ты вырастишь крылья и научишься дышать огнем. Уж очень ты мягкотелый. Ладно, Глисс, мне пора домой. Отец непременно меня хватится, если я слишком задержусь; а уж хватится — так и хватит чем-нибудь по спине, за ним не заржавеет.

— Джордж, — Глисс попытался придать чешуйчатой мордочке умильное выражение, — пожалуйста, не становись героем. Иди лучше в кузнецы.

— Но я хочу подвигов! Я хочу славы, и богатства; я хочу въезжать в города под пение труб, среди нарядных паладинов, и чтобы девушки бросали мне под ноги цветы, и все мужчины мне завидовали!

— Подвиги и славу оплачивают кровью.

— Крови я не боюсь, — Джордж приподнял верхнюю губу в неожиданно взрослой, хищной ухмылке. — Ни своей, ни чужой. Пока, Глисс.

Некоторое время Глисс лежал на теплом камне, размышляя о светлых и темных сторонах неуемной человеческой натуры.

Потом удары копыт поколебали почву; Глисс почувствовал, как мягкие толчки отдаются в теле, задолго до того, как увидел всадника и услышал топот.

— Ну как? — Смуглая девочка-подросток спешилась перед валуном. — Тебе удалось его убедить?

— Нет, — сумрачно отозвался Глисс. — Он всерьез вознамерился стать рыцарем. А про тебя и слышать не хочет. Мелисанда, может, тебе попробовать вести себя по-другому?

— Это по-какому — по-другому? — смуглянка недобро прищурилась.

— Сидеть у окна, вышивать шелками и ждать, когда тебя похитит дракон, — добросовестно перечислил Глисс основные признаки Прекрасной Дамы по Джорджу.

О белокурых косах и принадлежности к высшей знати королевства Глисс решил не упоминать, справедливо рассудив, что тут уж Мелисанде ничего не исправить.

— Думаешь, у моего отца есть деньги на шелка? — хмыкнула Мелисанда. — А вышиваю я так, что у матушки волосы дыбом встают. Она говорит, что, посади обезьяну за пяльцы, та лучше справится. А драконов не существует.

— Существует, — мрачно ответил Глисс. — И гораздо ближе, чем ты думаешь.

— Да? — Мелисанда пожала плечами. — Неважно. Важно, как нам отговорить Джорджа от того, что он затеял.

— Нет, Мелисанда, это бесполезно. Джордж — герой. Он таким родился. Он все равно уйдет. Забудь его.

— Как ты можешь говорить такое! Он же твой друг!

— Да, — Глисс поднял голову, — друг. Был. Судьба уже позвала его. Теперь он забудет друзей и пойдет за блуждающим огоньком славы.

— Что же делать? — Мелисанда запустила пятерню в черные кудри. — Ведь он вернется?

Глисс сомкнул кожистые веки. Время тянется, словно лента, у него две стороны: прошлое и будущее. Настоящее находится в точке, где лента перекручивается, создавая эффект Мебиуса; ведь в действительности прошлое также является и будущим, а будущее является прошлым. Однако немногим из мыслящих существ суждено осознать подлинную природу времени, и лишь единицы из них способны принять это знание и жить с ним, не потеряв рассудка.

— Так он вернется? — нетерпеливо повторила Мелисанда.

— Да, — Глисс взглянул на девочку, положил голову на камень и снова зажмурился. — Да.

— Он станет героем? Глисс?

Глисс молчал. Он видел будущее и осознавал его неизбежность. Прозрение наполнило его сознание невообразимой горечью, и он пожалел, что появился на свет разумным. Что появился на свет Драконом.

2

Тихо всхрапывают кони, смирные крестьянские кони, непривычные к тяжкому весу закованных в самодельные латы седоков. К счастью, солнце скрыто облаками, и ополченцы не страдают от жары. На ходу проверяя оружие, фермеры переговариваются; на тяжелых мужицких лицах — тяжелая мужицкая решимость. Нет боевого задора в глазах, но и страха нет: с такими лицами крестьяне идут за плугом и ставят снопы. Кровавая жатва ожидает их.

Всадник на белом коне едет во главе своего странного войска и беседует с другом, который движется рядом.

— Он уже близко?

— Да. Чувствуешь запах дыма и разложения? Он сжег поселение дотла, захватил замок — голова барона Мизери теперь красуется над воротами, а дочь барона, прекрасную леди Джун, он обесчестил перед тем, как прикончить. И они лишь последние из многих жертв.

Предводитель крестьянского войска делает протестующий жест — все это ему известно и тяжело слушать еще раз, — затем коротко выдыхает:

— Он безумен.

— Да, — грустно соглашается друг. — И кроме нас, остановить его некому, после того, как войско Короля обратилось в бегство.

— Ох уж эти изнеженные рыцари! — фыркает предводитель. — Баронские сынки! Привыкли отплясывать на балах, услаждать свое чрево и чресла. Они перестали быть воинами!

— Гилеад был мирной страной. Они думали, им это никогда не понадобится. Но он принес нам меч.

— Пусть же меч обрушится на его голову!

— Как тяжело… я любил его. Я и сейчас его люблю — не убийцу, не разрушителя — моего друга. Мы повстречались, когда я был совсем малышом… и никогда не видел от него ничего дурного.

— Ты знал, что это случится, — в голосе предводителя звучит не вопрос, утверждение.

— Я надеялся, что ошибся. Что боги решат по-иному.

— Не стоит винить богов в ошибках человека, — возражает предводитель.

— Он не человек.

Предводитель не отвечает сразу. Деревья расступаются, и тусклый свет пасмурного утра освещает смуглое лицо, обрамленное кольчужной бармицей.

Ополченцы подтягиваются, угрюмо озирают темное пепелище и светлые пятна там и сям. На близком расстоянии становится ясно, что пятна — это раздутые трупы. Воронье кружится над остовами домов, словно хлопья пепла.

— Нет, не человек. Он стал Драконом. А героем придется стать тебе, мой друг.

— Нам, Мелисанда. Нам всем придется стать героями.

Огромное чешуйчатое тело, скользящее вдоль дороги подобно черной реке, изгибается, чтобы прянуть в воздух; белый конь шарахается в сторону, испуганный свитстом перепончатых крыльев. Мелисанда успокаивает его, похлопывая по холке, и конь снова переходит на ровную рысь, лишь недоверчиво косится на крылатого змея, кружащего над головой. Глисс снижается и выдыхает тонкую струйку пламени — на пробу.

— Давай, — кричит Мелисанда, — сделаем его!

— Время для подвига, — шипит Глисс в ответ и взмывает ввысь.

Сверху он видит, как ворота замка распахиваются, и навстречу крестьянам во главе воинства — паладинов большой дороги, разодетых в снятые с мертвых шелка, под кровавыми стягами скачет он, Георгий Бедоносный.

И тогда Глисс складывает крылья и падает вниз; падает, вытянувшись, словно копье, пущенное рукой бога.

«Не смотри наверх, Джордж», — просит он беззвучно.

Но Джордж никогда его не слушал и все делал по-своему.

Он поднимает голову. Его лицо по-прежнему прекрасно и благородно. Узнавание сменяется изумлением, а изумление не успевает смениться страхом: Глисс движется быстрее смерти.

Запах паленого. Хруст костей.

Он не мог произнести «Глисс», не успел бы. Звук, вырвавшийся из груди Джорджа, был просто предсмертным выдохом.

Георгий Бедоносный повержен, а войско его ложится, как скошенные колосья, под ударами моргенштернов и заточенных кос. Мелисанда вертится в водовороте схватки, и рука ее, сжимающая меч, не знает усталости.

Глисс парит над схваткой, не желая вмешиваться, но готовый прийти на помощь; когда же видит, что помощь его больше не нужна, поднимается выше, облетает замок.

— Помогите!

Глисс зависает в воздухе, удерживая себя частыми взмахами крыльев, вытягивает шею. Бледное девичье личико, только что выглянувшее из бойницы, скрывается. Из башни слышится задушенный вскрик.

— Не бойтесь, о прекрасная дева! — тихо говорит Глисс, хоть и понимает, насколько бесполезен призыв не бояться громадного крылатого змея. — Кто вы? Как удалось вам уцелеть?

— О, пресвятые угодники, — бормочут в башне. — Оно разговаривает!

— Мое имя — Глисс, о прекрасная дева.

— Откуда вы знаете?

— Что?

— Что я прекрасная. Вы же меня не видите.

— Эээ… ваш голос позволяет предположить, что его обладательница наделена совершенной красотой, — выворачивается Глисс.

Нелепая беседа помогает ему развеяться, и не так отчаянно болит сердце при воспоминании о тихом предсмертном выдохе, об ужасном треске ломающейся грудной клетки.

— Вы лжец, хоть лжец галантный. Я два дня здесь сижу без пищи и питья, утоляя жажду лишь влагой, выступающей на камне; голос мой огрубел, — устало говорит девушка в башне. — Меня зовут Алиенора Асорская, я гостила у леди Джун, когда все это… случилось. Мне удалось спрятаться здесь, и я решила, что лучше погибну от голода и жажды, чем покину свое убежище и разделю участь моей несчастной подруги — о, как ее мучили!

Девушка всхлипывает.

Глиссу хотелось бы, чтобы она была не столь многословна — ему тяжело висеть в воздухе, однако прервать ее он полагает невежливым.

— Передайте Королю, что его племянница находится здесь, — продолжает Алиенора, — и он отблагодарит вас.

— Чем, интересно? — скептически спрашивает Глисс. — Впрочем, неважно. Вы можете протиснуться в бойницу?

Слышится тихое сопенье и шелест одежды.

Глисс поднимается чуть выше, чтобы взглянуть на поле битвы. Крестьяне снимают одежду с убитых разбойников. Мелисанда стоит на коленях у тела мертвого Джорджа.

— Я здесь, — Глисс снова спускается к бойнице.

Дрожащая от страха девица в растрепанном нарядном платье цепляется за каменную кладку и не знает, чего ей бояться больше — змея или высоты.

— Садись на мою спину, прекрасная дева, и я отнесу тебя к Королю.

Глисс вытягивает шею. Алиенора робко касается чешуи, затем, решившись и оттолкнувшись от края проема, взбирается на Глисса верхом.

— Только я не знаю, где сейчас находится двор, — говорит она уже в полете, немного освоившись.

Глисс прикрывает глаза. Лента, бесконечная лента свивается в кольцо, и нет у времени ни конца, ни начала.

— Мне известно расположение ставки Короля, — произносит змей. — Не пройдет и получаса, как вы окажетесь в безопасности.

И вдруг приходит еще одно прозрение.

Глисс не умеет смеяться. Он тихо шипит, язык пламени вырывается из его пасти, и жирная ворона-трупоедка падает наземь обугленным комком. Алиенора ахает.

Точно так же ахнет двор короля Годфруа, когда тот пожалует рыцарским званием первого и последнего дракона в стране. Избавителя Гилеада, спасшего его от беззаконного Георгия Бедоносца.

В этом есть справедливость: ведь когда Герой становится Драконом, что остается Дракону?

Стать Героем, потому что никто не должен оставаться без надлежащего врага.

 

Анастасия Шакирова (Wolfox)

Ледяные драконы

 

Павел Губарев

Взы-взы

Когда дракон нажал на кнопку дверного звонка, Леше уже было все пофигу.

Не надо путать: бывает «все равно», бывает «до лампочки». А «все пофигу» — это такая стадия в отношениях мужчины и женщины. Как Леша сам потом объяснял.

Может, в этот момент он был не в самой прекрасной форме — собран, но уныл, как на приеме у зубного, и дракон это мгновенно понял — хотя бы потому, что вся одежда на Леше выглядела, как один большой нестиранный носок, а в его аквариуме плавали винные пробки.

Может быть. Но мы были уж рады, что миновала предыдущая стадия — когда Леша, открывая глаза, мог обнаружить себя то стоящим со стаканом перед зеркалом, то поливающим слезами фаянсовое горло унитаза, то вдруг — в гараже, ищущим в упакованных плесенью древних чемоданах охотничий нож его отца.

В общем, от Леши ушла девушка.

«Ну, с кем не бывает», — сказали мы ему.

«Да забудь ты, не стоит она этого», — посоветовали мы.

«Да нахрена тебе нож, забей ты на него», — успокаивали мы Лешу.

Ну, то есть мы с Колосовым пришли на помощь, как настоящие друзья. С бутылками, с советами, с банальностями. Все это, конечно, помогает, хотя и не сразу. Или хотя бы отвлекает пострадавшего от горя. А держится он за горе крепко. Обнимает, как огромного плюшевого медведя. Судя по пыли — медведь этот из детства, и там его надо оставить. Хотя Лешина обида была, скорее, как измятая постель — в которую он каждые пять минут валился. А мы с Колосовым держали его голову, тянули за руки из кровати, били по щекам. Делая вид, что просто пришли пива попить. Ну, он же сам нас позвал.

В какой-то момент Леша ушел на кухню. Я примостился на диване, окруженный кучей растрепанных автомобильных журналов. Колосов сидел у окна, в кресле на колесиках, медленно поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, как часовая стрелка, которая все не решится указать тот час, когда нам можно будет уйти. Между мной и Колосовым лежал замусоренный палас. Между мной и Колосовым висел запах несвежей постели. И запах пастеризованного пива, который почему-то всегда отдает резиной — словно намекая на свое сомнительное происхождение. Между нами висели последние солнечные лучи того дня — городские, профильтрованные сквозь частокол многоэтажек Лешкиного микрорайона, дохлые от пыли и красящие свет московской серостью. Пиво при таком освещении из янтарного становится просто желтым. В общем-то, его уже можно наливать не в хорошую стеклянную кружку, а в чайный бокал — что мы и делали.

И вот Колосов снова отталкивается ногой от паласа, попадая носком в половинку чипсового кружочка, поворачивается в мою сторону, и наши взгляды пересекаются. И смотрим мы друг на друга внимательно. Потому что в наших глазах читается скрываемая от Лешки мучительность. И мучительность эта — оттого, что не придумали еще той самой верной банальности, которой можно было бы Лешку успокаивать в его конкретном случае.

«Вернуть Наташку? — размышлял я. — А сможет ли он ее принять после этого? Думаю, не сможет.»

Что думал более рациональный, но менее флегматичный Колосов, я не знаю. Наверное, что-то вроде: «Сложность ситуации в том, что она, во-первых, глупая. А во-вторых, неожиданная. Пережить такое гораздо труднее».

И так мы смотрели друг на друга, молча. Пока в комнату не вошел, звякая, Лешка. И мы, как по команде, моргнув, повернулись к нему, протягивая руки за новой — холодной — порцией.

В общем, от Леши девушка ушла к дракону.

* * *

А познакомились они с Наташей еще в те времена, когда Википедия описывала дракона только как «собирательное название, объединяющее ряд мифологических и фантастических существ». Это сейчас статья о драконах длиннее, чем статья о президенте России, а если распечатать — хватит завернуть все вонючие рыбные очистки, которые мы оставили на Лешкином кухонном столе. Завернуть и отправить их в мусоропровод. Вместе с воспоминаниями. Слышишь, Леш?

— Да слышу, — огрызается он. Но мрачнеет.

В целом он, конечно, остался нам с Колосовым благодарен. Звонил и извинялся добрым голосом. Просил нож вернуть. Все же память об отце. А он, Лешка, уже протрезвел и больше не будет. Я выждал пару дней и отвез ему нож обратно.

— Как я посмотрю, ты уже практически в норме. Осталось только вытащить пробки из аквариума.

Леша, открыв мне дверь, немедленно рухнул обратно на диван. Я чувствовал себя неловко в этой квартире: костюм и галстук здесь смотрелись, как сияющая броня рыцаря, забредшего в пещеру, устланную грязными шкурами и обглоданными костями.

— Я приберусь, — поморщился Леша.

— Я верю, — сказал я. — Главное, чтобы это произошло раньше, чем рыбы научатся питаться пробками. И крошками чипсов. И сигаретным пеплом. И обертками от…

— Приберусь, когда вернется, — закатил глаза Леша.

— Кто? — насторожился я.

— Уровень дофамина, — отрезал Леша и перевернулся на другой бок.

— Ишь ты, грамотный, — я покачал головой. — Главное, чтобы уровень адреналина у нас с Колосовым опять не зашкалил. По твоей милости.

Леша охнул и закатил глаза. Но послал меня лишь мысленно.

— Я же говорю, я уже протрезвел.

— Вот времена, — ухмыльнулся я. — Рыцари отправляются мочить дракона, только заполировав вино текилой. Двадцать, мать его, первый век. А раньше-то, раньше, Леш, говорят, трезвыми с драконами воевали. За принцессу. Представляешь?

И тут он меня уже вслух послал. Ну я и ушел, расценив это как хороший симптом.

А спустя пару часов к Леше пришел дракон.

* * *

Нетрудно представить себе, как оно было. Вот Леша смотрит в дверной глазок, видит фигуру, знакомую по фотографиям. Темная — на фоне окна на лестничной клетке, — она напоминает шахматного коня анфас. Леша размышляет три секунды и тянет руку к замку. Клац — дверь открывается. Теперь уже видно, что шахматный конь покрыт чем-то, что напоминает мужской браслет для часов — небольшие пластинки добротной нержавейки.

— Добрый день, — говорит дракон.

Закрыть глаза — и будто ты слышишь голос, принадлежащий не невозможной змееподобной твари, а гендиректору большой корпорации. Ну, знаете, такие интонации появляются у людей, которые годами привыкали говорить, не когда им хочется что-то сказать, а когда им надо добиться чего-нибудь от кого-нибудь. Он сказал «Добрый день» — и ты услышал доброжелательность, целеустремленность, готовность уважительно отнестись даже к самому ничтожному человеку, если он разделяет ценности твоей корпорации. И ту хорошо спрятанную, но ощутимую сталь в голосе.

— Хуже него «Добрый день» могут произнести только теледикторы, — рассказывал потом Леша. — И где они только научились?

И правда, где? Главное, как? А может, они всегда такие были? В те времена, когда наши предки, если верить картинкам из учебника биологии, могли похвастаться только челюстью массивнее лба, набедренной повязкой из лопуха и дубинкой в правой руке.

Или чуть позже — когда, если верить детским сказкам, они похищали девушек, чтобы их съесть? А если верить взрослым сказкам, то не съесть, а лишить девственности?

Они об этом не шибко распространялись — было, не было. Да, мы жили здесь раньше. Когда? Ну, давно. Жили, улетели, а теперь вернулись. Зачем улетали? Таковы были стратегические цели нашей цивилизации, направленные на сохранение культурных ценностей. Стратегические, понимаете? Такая манера грамотного политика излагать вещи аккуратно, но туманно. Которая позволяет ровно ничего не сообщить, но наговорить уйму таких слов, что никто тебя не упрекнет в уходе от ответа. И даже объяснить не сможет, что именно еще ему не ясно. И все это приправлено искренним сочувствием к интеллектуальному уровню собеседника. Интервью, каковые драконы поначалу давали телевизионщикам, выглядели избиением младенцев: ведущего в диспуте они обыгрывали, как мастер спорта по шахматам — котенка. Иногда оппонент казался даже не игроком, а фигурой, и дракон вертел им, как хотел.

Но, впрочем, у этих передач было не так много зрителей. Как нарочно (а может быть, именно нарочно), первым сообщениям о контакте с драконами пришлось конкурировать с фоторепортажами о высадке американского десанта в Греции. А в России — и с фотографиями русских солдат, пересекающих границу Казахстана спустя неделю после позорной бойни в Соль-Илецке. И так по всему миру: тем летом он бурлил, разогреваемый сошедшим с ума августовским солнцем, как вода в забытой на плите кастрюле. Потом наступил прохладный сентябрь, репортеры вытерли пот со лба, а новостные передачи потеснились в сетке вещания, чтобы дать место свежим эпизодам любимых сериалов. Интернет тоже нашел себе другие игрушки, и про драконов как-то подзабыли. Вот есть они — да, интересно. Ну и что? А вот вы слышали, что на самом деле Великая китайская стена — это гребень динозавра? Или все это розыгрыш. Фальшивка. Вы сами видели живого дракона? Как это их мало? А если верить журналистам, их в каждом городе-миллионнике должно быть не меньше четырехсот. Расселились повсюду, держатся обособленно. И кого ни возьми — каждый неплохо устроился, как… кто сказал «евреи»? А вы не верьте журналистам.

Я сам не очень сильно по этому поводу задумывался. У каждого в те дни была своя головная боль, не до драконов.

Как-то вернулся домой, изнывая от жары. Вывалился из раскаленной машины в густой августовский воздух. Кондиционер в машине я не включал, потому что цены на бензин подскочили до небес из-за казахской войны. И черт меня угораздил поздороваться с соседом, дядей Мишей. Вообще, вежливость в те дни была как рюкзак в метро — не снимешь с плеч, так и самому тяжело, и обязательно зацепишься за кого-нибудь. И дядя Миша мне всю рубашку слюной забрызгал, доказывая, что дракон — это змий. А змий — это антихрист. И Библия эти дни, конечно, предсказывала. Ну и, видимо, надо покаяться. Этого я уже не дослушал, сбежал. Залез дома под холодный душ и решил, что на новостные сайты сегодня ходить не буду. Буду доделывать проект.

И я его доделал. А потом настал сентябрь, и в новостях о драконах уже ничего не было.

А Википедия… говорят, что текст в ней писали уже сами драконы. И слишком альтернативные версии из форумов и блогов как-то быстро испарялись. Или окрашивались тошнотворным цветом безумия от чьих-то ехидных комментариев. Потому что здравомыслия у большинства публики пока никто не отменял. Я и сам как-то не очень верю, что на самом деле драконы — это такие небольшие розовые создания с большой полупрозрачной головой. И именно они улетали с нашей планеты, потому что змееподобные тела — крупные, неповоротливые, с тяжеленной чешуей — не могут так свободно перемещаться туда-сюда по космосу. А эти розовые — могут. Прямо запросто. И потому земные тела драконов, свернувшись в тугие блестящие тючки, ждали хозяев где-то в горах Алтая, где раскопать и сфотографировать их могли разве что барсуки. А по возвращении шустрых, розовых и безупречных «ангелочков» драконы откопались и предстали нам в знакомом виде.

И растворились в толпе.

* * *

В коротких передних лапках дракона был чемодан из хорошей кожи. Дракон попросил дозволения поставить его на стоящий в прихожей стул. Потом попросил дозволения пройти на кухню. Ровно таким тоном, чтобы быть учтивым, но не показаться назойливым. В кухне он бесшумно опустился на стул, уже не спрашивая. Разумным было и пройти именно на кухню: комната хозяина — это уже для друзей и близких знакомых, а на кухне естественным образом начнется возня с чаем-кофе, которая скроет неловкость разговора малознакомых. А от разговора отвертеться не получится — раз уж ты пустил гостя в дом. А как его было не пустить? Послать нахер дракона и закрыть у него перед носом дверь — на это не всякий отважится. Вот Леша и не отважился.

Он жадно изучал дракона. Сколько раз с того дня, когда Наташа сложила свои бесчисленные джинсы в сумку и уехала от него на машине сестры, он себе представлял, как вскрывает вот это самое драконье брюхо папиным ножом? И уводит напуганную, но восторженную Наташу из драконьего дома. Только за сегодняшний день — просто по привычке — два раза. А то и три. В реальности же… да нет, не то, чтобы Леша боялся. Просто это, знаете ли, как-то обезоруживает, когда к тебе приходит человек. Ну, то есть не человек, но вы поняли. Приходит, сидит, разговаривает. Не начнешь же ты его сразу ножом пырять. Нужен повод.

А дракон повода не давал.

Еще бы. Лешкин начальник ему сразу сказал: «Не связывайся с драконом». Примерно таким же тоном, каким старые опытные рок-музыканты говорят: «Дети, не принимайте наркотики». В общем, разумно. Не следует совать пальцы в розетку. Не стоит обещать того, что не можешь наверняка сделать. Не стоит переходить дорогу сильным мира сего. Фразы полезные, но унылые, как стакан кефира каждое утро.

— Не связывайся с драконом, — сказал начальник и помотал головой. На Лешку он посмотрел озабоченно, как будто у того была тяжелая форма гриппа. И возникало опасение не только того, что Лешка умрет, но и того, что успеет заразить начальника.

— Не связывайся, — повторил он. — Я тебе, как друг, советую. Не надо. Наталья ушла? А вспомни, я ведь еще когда говорил — извини, но сам видишь, — что такие, как она, с такими, как ты, недолго задерживаются. А конфликтовать с…

Он махнул рукой в воздухе, как бы нарисовав недоговоренное. И снова помотал головой.

— Это почему? — спросил Лешка. — Что он меня, съест?

— Не съест, — живо ответил начальник, но почему-то утвердительно кивнул. — Не съест. Но… ты знаешь, я тебя попрошу об этом пока не распространяться при остальных. Есть информация… Тебе я ее доверю. По-дружески. Так вот, говорят о том, что «Аскандис»… — он покрутил пальцем в воздухе, обозначая всю ту компанию, в которой они работали, — скоро войдет в более крупный холдинг. А холдингом этим владеют… В общем, есть некоторые определенные фигуры в списке акционеров. Так что… ты поразумней, ладно? Не вздумай идти ему морду бить. И учти, что он гражданин Евросоюза.

— Как? — поперхнулся Лешка.

— Вот так, — развел руками начальник. — Новости читать надо. И не только футбольные. В общем, поразумней, ладно? Нам еще с тобой работать, я надеюсь.

Последнюю фразу он произнес немного вопросительно, и Лешка рефлекторно кивнул в ответ.

— Ну вот и хорошо, — оживился босс. — Давай посмотрим на твой график, жрать уже охота, а по расписанию до обеда надо уложиться.

И они стали смотреть на график.

То была пятница, и вечером Лешка снова позвал нас с Колосовым. Вечером субботы мы отправились за добавкой. Путь до ближайшего магазина оказался удивительно длинным. А обратная дорога неожиданно запетляла и выбросила нас с Лешкой и Колосовым на газон, обрамленный пустыми серыми полосками асфальта. Машины, изредка проезжавшие мимо по своим делам, осуждающе светили на нас фарами и тут же отворачивались.

— Их надо запретить. То есть, убить. То есть, я не знаю… — Лешка выставил ладонь перед собой и сжал ее в кулак, задушив кого-то невидимого. — Что за херня, какая-то гадость пудрит мозги человеческой… человеческой!.. девушке. И она с ним… Это же противоестественно. Запрещено это… должно быть. Невероятно. Как она могла с ним это… Бр-р.

— Леша, дракон тут ни при чем. И ты это знаешь, — вдруг устало сказал Колосов. — Она могла уйти к любому другому влиятельному мужику.

— К какому любому другому? — покосился Леша. — Не ушла же она раньше. Появился дракон — раз, и к нему. Да он ее загипноэто… Запудрил.

— Мало ли в Москве обеспеченных и умных людей. Не у тебя одного есть член в штанах и деньги в кошельке. Уйди она от тебя к твоему боссу, например, ты бы не так же убивался?

Лешка отвернулся от Колосова и вопросительно посмотрел на меня.

— Ну… — неуверенно добавил я, — это женщины. Внешность для них не так важна, как… уверенность в мужчине. И завтрашнем дне. И стабильность, — я порадовался, что не сказал слово «деньги», но доходчиво его обозначил. — Вполне ожидаемый от женщины выбор.

— Да… блин! — Лешка раздраженно отмахнулся. — Это же Наташка! Наташка! Да я ее знал, как… как никого больше не знал. Она не могла вот так. Вот к нему.

— Зна-ал ты ее, — Колосов закрыл нос и рот белой салфеткой, чтобы высморкаться, и на секунду стал похож на хирурга. — А кто ее на неделю вытащил на дачу к родителям, где она со скуки чуть не померла с твоей рыбалкой?

— Да откуда я знал, что именно в эти дни ее б… ееб… Брайан Ферри в Москву приезжал?!

— Не знал, — кивнул Колосов. — А почему на прошлое восьмое марта она расплакалась и ушла из гостей после какого-то безобидного вопроса? Этого ты тоже не знал.

— И что? Ну так это женщины. Это у них бывает. Кто их знает, когда они заплачут. Или рассмеются. Или еще что-нибудь задвинут.

— Это ты не знаешь. А мы тебе только что объяснили, что именно женщин интересует в этом аспекте. Только вот этот щепетильный, — он указал на меня пальцем, — не называет деньги деньгами. Можно подумать, до появления драконов женщины не уходили от неудачников. Вообще, некоторых послушать — во всем драконы виноваты. Девушка ушла — конечно, к дракону, а не от тебя. Климат меняется — драконы озоновых дыр наделали. Война в Греции — драконья лапа в политике. Удивительно, на кого все валили до 2025-го года? Кеннеди тоже драконы убили?

— А вот не факт, что не они!

— Все, хватит! — Колосов встал и отряхнул штаны. — Пошли по домам…

Я поднялся вслед за ним. Лешка пробормотал «подождите» и принялся неловким манером подниматься на корточки, запутываясь в собственных руках и ногах.

— Уложим Лешку, потом такси вызовем. Сперва к тебе, потом ко мне, — сказал Колосов. И я кивнул.

— А драконы не ездят на такси, — подал снизу голос Лешка. — Они сворачиваются в клубок и катятся.

Он захихикал.

— Катятся такие, без запретов и следов, об асфальт стирая шины. Как стаи металлических ежиков.

Лешка упал на газон и заржал, хватая траву руками, выдирая пучки, посыпая травинками свою белую майку. Потом заплакал.

— Я убью его. Прирежу нахер. Что это за херня? Что это за херня, а? Ну не должно же. Вскрою, мля, как консервную банку. И хер его отрежу поганый, и в пасть затолкаю. И череп раскрою, и душу его розовую оттуда вытащу. И раздавлю…

Мы дотащили его домой и вызвали такси. Приехал белый «форд» с усталым водителем. И пока мы с Колосовым мчались до моего дома по светящейся чужим, фонарным светом серости московского асфальта, мы не обсуждали услышанное. Потому что оба знали, что за этими Лешкиными криками стоит злость. А если ты движешься от любви, то от злости до равнодушия уже один шаг. Значит, все уже налаживается.

Но мы ошиблись.

Лешка позвонил мне в воскресенье. Поздоровался пьяным голосом и замолчал. Даже слышать его отдающее перегаром сопение было противно. А потом он сказал:

— Взы-взы.

И повесил трубку. Как позже выяснилось, такой же звонок получил Колосов.

В отличие от меня, Колосов не помнил стишка про Бармаглота, но четко понял, что собирается делать Леша и зачем он звонил:

— Хочет, чтобы мы его отговорили. Или остановили. Или и то, и другое. Но скажет, конечно, будто хочет, чтобы мы ему помогли.

Пожалуй, мне незачем описывать, как мы нашли Лешку у гаража — всклокоченного, в чужом пуховике, покрытом какими-то странными пятнами. Как тащили домой, выкручивали руки, уговаривали. Держали, пока его рвало.

Я только в какой-то момент, устав возиться с этим невменяемым типом, в котором едва узнавался Лешка, вдруг подумал, что, видимо, ни в любви, ни в вине нет ни истины, ни красоты. Зацикленный на своей несчастной любви, переполненный алкоголем, Лешка был дважды жалок: задумал мерзкое и бессмысленное убийство, но был даже не в состоянии удержать в руках отцовский нож, откопанный им в гараже. Если вдруг обнаружится, что душа человека — это тоже какая-то розовая полупрозрачная херня, умеющая отделяться от тела, то Лешку на тот момент она покинула. Так или иначе, но стать первым в истории убийцей дракона ему не довелось: мы оттащили Лешку домой и позвонили его матери, чтобы она за ним присмотрела.

А любовь и вино, которые он вытошнил, так и остались лежать на асфальте неприглядным дурно пахнущим пятном.

* * *

Дракон поднес чашечку кофе к пасти и почти сразу поставил обратно на стол. Лешка попытался рассмотреть, убавилось ли в чашке, но так и не понял.

— Хороший кофе, — дракон прочитал его мысли. — Впрочем, по мне — каждый напиток раскрывает свой вкус только в той стране, где его настоящее место. Кофе — в Турции или Италии, но никак не в Москве. А в Москве хорош, скажем, квас. Но никак не кофе. Вы когда-нибудь были в Италии?

Лешка помотал головой и замолчал. Потом спохватился и пробормотал:

— Нет.

Прочистил глотку и громко добавил:

— Нет. Никогда не был.

Дракон вроде как улыбнулся. И то ли покашлял, то ли рассмеялся.

— А вы хотели бы попутешествовать? Поездить по разным странам: Европа, Штаты, Австралия? Не просто так, а с целью, с работой. Познакомиться с интересными, влиятельными людьми?

— К чему вы это? — без выражения спросил Леша.

— Как вы, наверное, знаете, ваша фирма вскоре войдет в состав крупного холдинга.

Дракон моргнул и повернул морду в Лешкину сторону. Леша молча ждал продолжения.

— Как вы наверняка тоже знаете, этим холдингом владеют… — он сделал неопределенный, но уверенный жест.

— Драконы, — сказал Леша.

— Драконы, — согласился дракон. — Я им владею.

Леша никак не среагировал. Дракона это не смутило.

— Я наслышан о вас как о об одном из лучших специалистов. При слиянии фирмы у многих сотрудников появятся новые возможности для роста — ограниченные лишь их желанием и способностями. У каждого появится шанс проявить себя не только в той компании, куда они поступали на работу, но и в других структурах холдинга. Международного холдинга. Вы вполне бы могли перейти в команду головного офиса и поработать в тех странах, в которых мы имеем представительства. Это не только полезно для карьеры, не только выгодно, но и чертовски увлекательно, поверьте мне. Новые лица, новые знакомства, новые возможности.

— Но… — Лешка даже привстал.

— Я понимаю, — дракон жестом остановил его. — Еще до нашего личного знакомства мы с вами оказались в несколько… напряженной ситуации. Неловкой и раздражающей. Собственно, я и пришел, чтобы уладить этот вопрос. В меру способностей, так сказать.

Он покашлял. А может, посмеялся над последней фразой.

— В меру способностей, да-да. Я могу составить представление, как вы себя чувствуете. Понимаю, это неприятно. В то же время мне хотелось бы оставаться максимально деликатным и не поднимать в разговоре все те детали, которые могут вас смутить. Но есть, я полагаю, момент, который мы могли бы уладить. Что называется, как мужчина с мужчиной. Вполне естественно с вашей стороны испытывать не только горечь утраты, но и неприязнь ко мне. Ведь так? Я вижу, вы согласны. Позвольте мне предположить, что гнев — самое сильное чувство, которое мешает сейчас вам наслаждаться жизнью и работой в полной мере. И мне не хотелось бы, чтобы оно так и осталось с вами. Тем более, что, как я надеюсь, нам с вами еще работать. Я не намерен допускать, чтобы кто-либо из нашей команды был в претензии ко мне. По любому, — дракон будто подчеркнул это слово в воздухе крупным черным когтем, — поводу.

— Так что… вы предлагаете? — у Лешки во рту появился нехороший вкус.

— Вы можете выплеснуть это чувство. Вам хочется меня ранить? Изуродовать? Нанести… увечья?

Лешка видел свое отражение в блестящих глазах дракона. Узкие зрачки, желтые кружки. Отливающие металлом и зеленью веки. Он едва осознавал, что говорит дракон. В голове почему-то вертелся вопрос: не очень хорошо подбирает русские слова, но как, черт дери, ему удается говорить без акцента?

— Вы можете убить меня, если хотите.

— Что?..

— Убейте меня. Я спокойно к этому отнесусь и не буду предъявлять никаких претензий. Мой адвокат уже в курсе, что мое тело сегодня может пострадать необратимо и полностью. Вас не должны заботить вопросы расходов или страхового обеспечения. Тело через пару часов уберут специальные люди, как только вы закончите. Боль меня несколько страшит, но я готов это перетерпеть. Ради вас и ради наших добрых отношений.

Дракон замолчал, ожидая ответа.

И читал Лешкины мысли: «Обыграл. Обвел. Кинул через бедро — и я улетел под тяжестью собственного веса. Если я сейчас соглашусь, то сам себя унижу и выставлю поганым варваром. Его душа все равно ускользнет. Сквозь форточку или даже сквозь стену. Что мне, гоняться за ней и пытаться прихлопнуть томиком Достоевского? А этот змей в новом теле будет меня еще на корпоративах по плечу похлопывать, вспоминая, как я его замочил».

Леша помолчал, потом поднял голову и улыбнулся дракону.

— Ну что вы. Не стоит.