Пролог

20 июля — список дел

— проверить хозяйственные книги Пенроуза;

— выплатить жалованье за три месяца слугам и работникам;

— проследить, чтобы кареты заново покрасили и заменили хомуты;

— упаковать вещи;

— выйти замуж… может быть.

— Умеренность — залог счастья, — с тревогой произнесла Джорджиана Уайлд, обращаясь к своему свежеиспеченному супругу.

Глубокий низкий смех маркиза Элсмира заполнил просторную, изысканно обставленную спальню, верой и правдой служившую двенадцати поколениям рода Фортескью.

— Разумеется, дорогая, но иногда можно позволить себе некоторые излишества. И я глубоко убежден, что первая брачная ночь именно такой случай. — Энтони жадно допил остатки бренди из бокала и повернул ее, словно непослушного ребенка. — Тебе придется разжать руки, поскольку я намерен снять с тебя платье, — пробормотал он, склоняясь к ее шее.

Превозмогая внутренний протест, Джорджиана немедленно опустила руки и подавила желание увернуться от щекочущего дыхания Энтони. Она чувствовала себя в точности так, как предполагала, то есть крайне неловко. Он расстегивал пуговицы на платье, и от совершеннейшего конфуза ее отделяли всего-навсего восемь предметов одежды: одно платье, один корсет, одна сорочка, две туфли, два чулка, и…

Без всякого предупреждения платье взметнулось вверх, и одна пуговица зацепилась за волосы.

— Ой!

Энтони вновь рассмеялся и устранил досадную помеху.

— Поделом тебе. Не надо было пренебрегать услугами бедняжки Харрис.

— Неужели ты, в самом деле, думал, что я стану при ней раздеваться? Она сорок лет служит личной горничной у твоей матери.

— Ммм… — Он зарылся лицом в ее волосы, одновременно нащупывая пальцами шпильки.

— Когда ты пожелал услышать поздравления по случаю женитьбы, Харрис скривила губы так, словно надкусила неспелую хурму, — пролепетала Джорджиана. Собственный голос, отчего-то ставший неестественно высоким, резал ей слух. К тому же она была уверена, что нормальные женщины наверняка не заводят речь о фруктах в первую брачную ночь.

Расставшись с платьем, она поежилась, но преодолела стремление снова обхватить себя руками и прикрыть нижнее белье. Очевидно, на прославленном раскидистом генеалогическом древе Элсмиров никогда не произрастало маркизы в столь простом и непрезентабельном облачении. А уж поношенный корсет, из которого торчит пожелтевший китовый ус… Впрочем, Энтони знал, на что идет, когда настаивал на этой нелепой…

— Не вертись.

Он обнял ее за талию, приподнял и поставил перед кроватью. Джорджиана ухватилась за превосходно выточенную опору полога и вздохнула, когда муж — она еще не привыкла воспринимать его в таком качестве — провёл пальцем по ее спине до самого края корсета.

— Ты не будешь смущаться, правда? К двадцати восьми годам женщины обычно за бывают о подобного рода условностях.

— Не говори глупости. Я не… — Она запнулась. — Я просто немного…

— Взволнована? — закончил он, сжимая губами мочку ее уха. — Надеюсь, твоя мать не стала забивать тебе голову всякой чепухой про долг и боль?

— Нет, она просто сказала, что дыба, вероятно, доставляет куда больше удовольствия, — Джорджиана почувствовала, как муж поморщился, — и посоветовала сосредоточиться на великолепных драгоценностях Фортескью.

— Вот как? — В его голосе сквозила ирония. — Твою матушку интересуют фамильные драгоценности? — Он рассмеялся и привлек Джорджиану к выпуклой, словно бочонок, груди. — Можешь передать ей, что они гораздо крупнее, чем вы рассчитывали.

— Ну а если ничто другое не поможет, мне следует обдумать планы на будущее.

— Как будто, тебе требуются дополнительные стимулы, чтобы без конца составлять эти кошмарные списки дел.

Энтони медленно повернул Джорджиану лицом к себе, обнял и, приподняв на цыпочки, осыпал поцелуями глаза, нос и, наконец, губы. Она глубоко вздохнула и уловила запах, исходивший от его шейного платка. Тошнотворный сладковатый аромат, вовсе не знакомый ей до недавнего времени, принадлежал излюбленной забаве искушенных джентльменов и пресыщенных светских дам… Опиум.

— Достаточно вздорных рассуждений о долге и пытке. — Пальцы Энтони бегло обшарили ворот ее сорочки и край корсета в поисках маленького бантика. И обнаружили его. — Однако раз тебе так нравятся планы, позволь мне изложить, чем я намереваюсь заняться с тобой. Нет, не надо на меня так смотреть. Долгие годы я провел в предвкушении этой ночи и сейчас не откажу себе в удовольствии расписать все подробности, поскольку теперь мы должным образом обвенчаны и у тебя нет повода изображать, что ты шокирована.

В его потемневших глазах появился знакомый опасный блеск, и Джорджиану едва не покинуло присутствие духа.

Внезапно в коридоре, по ту сторону запертой двери спальни, раздались истошные вопли. Характерные визгливые голоса матери и сестер Энтони, которым вторила миссис Харрис, проникали во все мыслимые щели.

— Вы ошибаетесь, Харрис, — вещала его мать. — Энтони дал слово не жениться без моего согласия. Эта безнравственная интриганка просто соблазнила его…

— На ней было кольцо с рубинами и бриллиантами.

— Бабушкино? О нет! — Похоже, этот стон издала младшая из сестер.

— Я сама видела, лопни мои глаза. — Харрис в запальчивости всегда выдавала свое происхождение, сбиваясь на жаргон кокни.

— Энтони, — прошептала Джорджиана, — ты говорил, что твоя мать в курсе дела. Более того, утверждал, что она здесь не появится в ближайшие три дня. Боже, это невыносимо. Что мы будем делать?

— Судя по всему, под словом «мы» ты подразумеваешь меня.

— А как иначе? Или ты всерьез рассчитываешь, что я сама туда пойду?

Таков уж Тони. Никогда не знаешь наверняка, чего от него ждать.

— Ну, если ты всего-навсего высунешь руку за дверь и продемонстрируешь им пресловутое кольцо, они моментально угомонятся. Тогда мы сможем вернуться к моим планам.

Его глаза по-прежнему блестели, но в остальном он выглядел не лучшим образом и явно нервничал. Энтони не принадлежал к числу людей, готовых отвечать за содеянное. В сложных ситуациях он, как правило, придерживался иной тактики, предпочитая поспешно ретироваться и переждать в надежде, что все перекипит и уляжется без его участия, — Энтони поправил шейный платок:

— Ладно, так и быть.

Раздался грохот дверного кольца. Джорджиана схватила мятое платье и принялась надевать его, проклиная все и вся, а этот ужасающий момент в особенности.

— Не знаю, смогу ли я когда-нибудь простить тебя. Может быть, лет через сто, не раньше.

— Дорогая, зажми уши. Считай, что получила первый приказ мужа. — Он подмигнул: — Думаю, я легко привыкну к этой части брачного обета.

Прыгая на одной ноге, он надел бриджи и заправил в них длинную льняную рубашку. Его привычная ухмылка тронула сердце Джорджианы куда больше, чем плутоватое подмигивание. Она покорно зажала уши, отгораживаясь от льющегося из-за двери потока немилосердной брани.

И все-таки она любила громадное недоразумение по имени Энтони, хотя временами испытывала сильнейшее желание собственноручно придушить его. Такое положение вещей сохранялось с тех пор, как ей и ему исполнилось по три года. Няньки — сестры из ближайшей деревушки — при любой возможности объединяли усилия в попытке обуздать своих неугомонных подопечных. Затем наступил черед вереницы многострадальных домашних учителей Тони. Чего он только не вытворял, уклоняясь от занятий! О его чудовищных эскападах легенды слагали.

А дальше? Дальше он вырос и полтора года провел в Оксфорде. Вполне бесславно. Говорят, это послужило причиной апоплексического удара и безвременной кончины его отца. Потом были таинственные десять лет в Лондоне. До Джорджианы доходили только отрывочные слухи, но она знала, что многие считают его безнадежно испорченным развратником без капли совести или хотя бы здравого смысла. И они правы.

Но только отчасти.

Годы, проведенные в беспутстве, вперемешку с ощущением вины, грозили похоронить под собой золотое сердце. Именно поэтому Джорджиана очень хотела помочь Энтони отыскать путь к созидательной, осмысленной жизни.

Она поддержит его, потому что он ее лучший друг. И довольно…

Довольно!

Раз ей не суждено воплотить в жизнь наивные детские мечты, — а это определенно так, — значит, необходимо попытаться обрести счастье с человеком, которому она может помочь. С тем, кто нуждается в ней. С тем, кто желает ее.

С тем, кто ее любит.

Громы и молнии, бушевавшие за дверью, прервали раздумья Джорджианы. Она осторожно приоткрыла уши и поняла, что Тони и его мать переместились в смежные со спальней личные апартаменты маркизы. Те самые, которые леди Элсмир вынуждена будет покинуть, уступая дорогу Джорджиане. Боже милосердный!

— Энтони Эдвард Лоуренс Фортескью, она… она… деревенщина. Нет, хуже. Она убожество, ничтожество, пустое место. Я не стану жить под одной крышей с вероломной выскочкой, с дочерью нашего управляющего. Подумай, что сказал бы твой отец! Ты должен немедленно расторгнуть этот смехотворный союз. Мы сейчас же пошлем в город за поверенным. Благодарение Богу, я вовремя обо всем узнала, и вы еще не успели…

— Мама, — прервал ее Энтони. — Хватит. Дело сделано, и я не собираюсь ничего менять. Джорджиана вовсе не пустое место. Наш мистер Уайлд — достойный джентльмен, только обедневший. Разве его кузен не был графом… как бишь его? Впрочем, не важно. Вам просто нужно научиться ладить с ней. Она замечательная девушка и… я люблю ее. Всегда…

— А ее плебейская вульгарная мать? — перебила маркиза. — Разумеется, родители помогли ей заманить тебя в ловушку, воздействуя на твою тонкую чувствительную натуру. Подумать только, я почти сосватала за тебя дочь герцога Эддингтона! Теперь все мои усилия пошли прахом. Хотя, возможно; нам удастся избежать огласки. Кстати, это идея. Я могла бы уговорить…

— Мама, — голос Энтони был таким усталым и тихим, что Джорджиана с трудом расслышала его, — достаточно!

Раздался звук шагов, дверь, соединяющая комнаты, распахнулась, и Джорджиана увидела за спиной Энтони разъяренную леди Элсмир. Багровая физиономия старой мегеры исказилась от бешенства, совершенно утратив остатки былой красоты.

Маркиза погрозила пальцем: — Не смей смотреть на меня, ты, пронырливая мерзавка! Наша семья столько сделала для тебя и твоих родственников, и вот как ты отблагодарила нас! Ну, ничего, в тех краях, где обитает дьявол, заготовлено местечко для девиц подобного сорта. Я не успокоюсь, пока этот противоестественный брак…

В ответ на гневную тираду матери Энтони хлопнул дверью, задвинул щеколду и в пять больших шагов преодолел расстояние, отделявшее его от ночного столика, где стояла вторая бутылка бренди. Не позаботившись наполнить бокал, он надолго припал к горлышку, глоток за глотком вливая в себя янтарную жидкость.

Джорджиана молча смотрела, как в тени матовой зеленой бутылки ходит вверх-вниз его кадык. Энтони очень изменился. В юности он постоянно излучал обаяние и добрый юмор. Но после долгого отсутствия в Пенроуз возвратился совсем другой человек: за хрупким фасадом напускного веселья таилась темная, тягостная меланхолия.

За дверью по-прежнему бесновалась его мать. Очевидно, в лице дочерей и домоправительницы она нашла вполне благодарную аудиторию. Под аккомпанемент сумбурных выкриков про Лондон, поверенного и экипаж сию же минуту Джорджиана подошла к Энтони и ласково прижалась к его напряженной спине.

— О, Тони…

Вот и все, что она смогла произнести. Ей оставалось только проглотить обиду. Запоздалое сожаление ничему не поможет. Обратной дороги нет. Они должны идти вперед. Вместе. По крайней мере, она готова пообещать ему плодотворную разумную жизнь, даже если придется тащить его в эту жизнь насильно.

Она повернула его лицом к себе, протянула руку и мягко, но решительно отвела в сторону наполовину пустую бутылку. Он растерянно опустил глаза и с высоты своего великолепного роста посмотрел на Джорджиану чуть затуманенным взглядом, полным боли и горечи.

— Ничего страшного, — тихо сказала она, впервые обнимая мужа по собственной инициативе. — Все обойдется. Обещаю. Так всегда бывает. Пусть не сразу, но она свыкнется с мыслью о твоей женитьбе. Я постараюсь…

Он не дал ей договорить:

— Что я натворил? Прости меня. Я вечно все порчу. Я должен был предвидеть, чем это обернется для тебя, но думал только о себе. Джорджиана, я всегда был эгоистом. Мне просто хотелось заполучить тебя. Ведь ты моя маленькая Джорджи, мой друг, моя душа, моя любовь. Поверь, я смогу защитить тебя и загладить свою вину. Обязательно. Вот увидишь.

— Тсс… — успела прошептать она, пока он наклонялся к ее губам.

Пары бренди помогли ей немного успокоиться, притупив переживания. Удивительное дело — общие неприятности подтолкнули ее к Энтони гораздо быстрее, чем все его маневры откровенно романтического свойства.

Он смущенно отстранился и, растирая свое левое плечо, вновь забормотал извинения. Она поднесла к губам его ладонь и нежно поцеловала. Затем погладила длинные светлые волосы, отливавшие золотом в отблесках свечей.

— Не надо, Тони. Не надо просить прощения. Я рада, что мы поженились, и знаю, что ты любишь меня.

В его глазах отразилась непонятная тревога.

— И ты любишь меня, правда? Наконец-то… любишь меня. — Он убрал локон, упавший ей на глаза. — Страстно? Горячо? Хотя бы преданно?

У нее на миг перехватило горло.

— Я люблю тебя целую вечность. — Она замялась и через силу улыбнулась: — С того дня, когда ты подарил мне Ахиллеса.

Он рассмеялся:

— Боже, я и забыл. У него на спине был узор, похожий на карту Пруссии, да?

— По правде говоря, узор гораздо больше напоминал Италию, — поправила она с мягкой улыбкой.

— С моей стороны было невероятно великодушно отдать тебе этого лягушонка.

Она облегченно вздохнула. Слава Богу, Энтони воспрянул духом и стал прежним. Джорджиана чувствовала себя безмерно одинокой и беззащитной в те минуты, когда он терзался сомнениями.

— Безусловно, — ответила она, старательно придавая своему голосу шутливый оттенок. — Уверяю тебя, я и сейчас не променяла бы то скользкое создание на это нелепое кольцо.

На его губах мелькнула усмешка.

— Я знал, рано или поздно мы вернемся к драгоценностям. И тут уж подготовился, как следует. Ни у кого не повернется язык сказать, что Фортескью не умеет осчастливить свою жену. Хм… жена. Хорошее слово. Оно очень идет тебе. Не меньше, чем пойдет вот это.

Не сводя глаз с лица Джорджианы, он медленно извлек из кармана длинную нитку жемчуга.

— О, Тони, не надо. Ну, то есть не то чтобы совсем не надо, — улыбнулась она, — но, право же, для одного дня это явно многовато.

— Тсс… жемчуга сослужат хорошую службу. Ты вопьешься в них зубами, когда я займусь с тобой любовью, — сообщил он и без проволочек приступил к делу, для начала защекотав ее до того, что она упала на кровать, задыхаясь от смеха.

Игриво сжимая ее запястья одной рукой, Энтони как-то умудрился полностью раздеться и раздеть Джорджиану, одновременно целуя ее самым немилосердным образом. Последним событием, доступным ее пониманию, стал отдаленный грохот массивной парадной двери. Очевидно, то был прощальный залп взбешенной маркизы, и казалось, даже стены Пенроуза вздрогнули от обиды. А быть может, от облегчения.

Путаясь в тяжелых покрывалах, Энтони энергично демонстрировал, чем любовь отличается от дружбы. Но его поведение явно не укладывалось в общепринятые рамки. Во всяком случае, оно ни в малейшей степени не вписывалось в картину, которую в грубоватых крестьянских выражениях нарисовала мать Джорджианы. Бог с ними, с поцелуями, раз уж без них никак не обойтись. Но раздеваться донага? Какой ужасный стыд. Незамысловатые патриархальные нравы Корнуолла не предполагали ничего подобного. Муж должен просто задрать ночные сорочки — свою и ее — и совокупиться с женой. В первый раз ей будет больно. А потом…

— Что творится у тебя в голове? — Оторвав губы от ее соска, он поднял подернутые странной болезненной поволокой глаза и, перемежая слова поцелуями, продолжил: — Если до сих пор я не услышал от тебя ни единого одобрительного вздоха, страшно подумать о том, что мне придется выслушать позже. Постарайся расслабиться. Теперь ты моя, и я намерен напоминать тебе об этом каждую ночь.

Джорджиану охватило смятение. Хватит ли у нее сил безропотно подвергаться такому испытанию каждую ночь до конца жизни? Преодолевая неловкость, она заставила себя прикоснуться к его светлым вьющимся на концах волосам. Может быть, все как-нибудь уладится? В конце концов, у него милое родное лицо. Вот только глаза, янтарные глаза, почти такие же, как у… Она решительно отогнала прочь неуместные мысли.

Ей показалось, что Энтони вдруг словно состарился и выглядит никак не на свои двадцать восемь лет. Его лицо побледнело, на лбу выступила испарина. Впрочем, возможно, злую шутку с его внешностью сыграло скудное, тусклое освещение.

— Джорджиана, я всегда любил тебя. С тобой я чувствовал себя счастливым. Ты одна понимала меня. Ну, еще Куинн. Он тоже понимал. Однако полагаю, несколько по-иному. — Он скривил губы: — Куинн видел меня насквозь — как никто другой.

Она убрала руку с его волос и с силой прижала ладонь к кровати. О Боже! Как заставить его замолчать? Невыносимо слышать имя, которое олицетворяет все ее несбывшиеся мечты.

— Довольно! — Он оглядел ее с ног до головы и вздохнул: — Я хочу целовать тебя. Всю и везде. Ах, я эгоистичное животное? Положим. Но ты знала об этом, когда соглашалась выйти за меня замуж.

Он лукаво улыбнулся и провел пальцами по изгибам ее фигуры до самого колена. Его взгляд неотступно следовал за рукой.

Джорджиана оцепенела.

— Ты обещал не смотреть на мои ноги.

Он взглянул ей в глаза:

— Но я не давал обещания не прикасаться к ним.

— Пожалуйста, Энтони, — тихо взмолилась она, желая забыть о своем уродстве хотя бы на один сегодняшний вечер.

Он дотронулся до кончика ее носа:

— Хорошо, но только чтобы угодить тебе. Пойми, я никогда не стану высмеивать твои изъяны. В конце концов, все произошло по моей вине.

Она зажмурилась от нестерпимой боли.

— Ты обещал не затрагивать эту тему. Я столько раз говорила тебе, что ты ни в чем не виноват.

Судя по выражению лица, Энтони по-прежнему не находил для себя извинений. Однако это не помешало ему продолжить сомнительные изыскания. Он жал, мял, гладил, пробовал на вкус ее губы, грудь, пальцы… а потом напряженно выпрямился и накрыл ее всю целиком своим телом. Когда он окончательно подмял ее под себя, Джорджиана поняла, что наступает решительный момент.

Стараясь не шевелиться, она подняла глаза, встретилась с ним взглядом, безучастно отметила глубокие борозды, прорезавшие влажный лоб…

И вдруг почувствовала, как пальцы Энтони, проложив дорожку по ее животу, спустились ниже и добрались до абсолютных интимностей. В полном смятении она попыталась немедленно сдвинуть ноги. Господи, как она позволила ему сделать такое? Это слишком нескромно, стыдно, унизительно.

Невыносимо.

Он закрыл глаза и покачал головой.

— Ты не…

— Что? — чуть слышно спросила она.

— Тебе нужно выпить немного бренди. Да и мне не помешало бы. Черт бы побрал мою мать… Черт бы побрал их всех…

Он замолчал. Его голова свесилась на грудь, лицо внезапно побагровело.

— Тони? — прошептала Джорджиана. — Тебе плохо?

Он поспешно открыл глаза и смущенно пробормотал:

— Извини. Это все бренди. Трудно понять, когда его много, когда мало, а когда в самый раз.

С отрешенным видом он надел на нее почти забытое ожерелье и провел жемчужинами по ее губам. Потом тяжело вздохнул и снова навалился на нее всем телом. Господи, до чего же он большой и грузный! Она едва успела глотнуть немного воздуха, когда ощутила тупое настойчивое давление в самом сокровенном месте.

Теперь ей было не только стыдно, но и физически неприятно. Его лихорадочные липкие объятия душили ее. Ей казалось, что все происходит как-то не так. Она оставалась холодной, скованной и неподатливой, а он неумолимо и жестко…

— Любимая, — произнес он с усилием. — Думай только… только… обо мне. Всегда обо мне. Не о нем…

— Что? — переспросила она тонким, срывающимся голосом.

Его глаза расширились, закатились, и он рухнул на Джорджиану так стремительно и тяжело, что она едва не лишилась чувств. Бесполезная нитка жемчуга выскользнула из ее губ и упала на роскошные шелковые простыни.

— Тони…

Случилось что-то ужасное.

— Тони? Энтони!

Она обхватила давившие на нее широкие плечи и, вся дрожа попыталась сдвинуть его с места. Тщетно.

О Боже… Боже милостивый… Пожалуйста, помоги! О, пожалуйста, пожалуйста, помоги…

 

Глава 1

Год спустя…

— Куинн! Слава Богу, ты вернулся! — воскликнула вдовствующая маркиза, устремляясь к тринадцатому маркизу Элсмиру. — Я уже потеряла всякую надежду когда-нибудь увидеть тебя снова. Мы с дочерьми были уверены, что орды язычников непременно убьют тебя, и просто места себе не находили от волнения.

Куинна Фортескью меньше всего на свете заботили переживания тетушки. Умри он на самом деле, она не сильно огорчилась бы. Заполнять пробелы в ее образовании и убеждать в том, что португальцы — добропорядочные христиане, — пустая трата времени. Более того, в данный момент именно Куинну пришлось обуздывать в себе варварское желание наплевать на приличия и решительным образом пресечь лицемерные приветствия. Одержав победу над собой, он медленно поднялся из-за письменного стола, изготовленного в китайском стиле и украшавшего библиотеку Элсмир-Хауса (дом номер шестнадцать на Портмен-сквер в самом главном городе мира).

— Надеюсь, мадам, вы находитесь в добром здравии? Как поживают кузины?

— У Генриетты и Маргарет все хорошо. Однако мои нервы в ужасном состоянии. Боюсь, мне уже никогда не оправиться. — Она театрально вздохнула и жеманно протянула ему руку.

Не сомневаясь, что большинство джентльменов на его месте просто поцеловали бы воздух, он потрудился прикоснуться губами к ее пальцам. На увядших щеках бывшей красавицы вспыхнул румянец. Вполне предсказуемо. Старость ко всем одинаково безжалостна. Однако дамы, некогда обладавшие прелестной наружностью, на склоне лет ценят знаки внимания куда больше, чем дурнушки, которые смолоду привыкли держаться в тени. Своим поцелуем Куинн предложил оливковую ветвь мира женщине, вовсе не вспоминавшей о его существовании до того момента, когда умер ее сын.

Леди Элсмир со вздохом опустилась на низкую египетскую кушетку у массивного камина.

Маркизу и ее покойного супруга всегда отличало пристрастие к экзотическим и чрезвычайно дорогим предметам обстановки. Куинн приехал два часа назад, но и этого времени хватило, чтобы оценить по достоинству портьеры из итальянского шелка, китайские мотивы на гобеленах и ковры с греческим орнаментом. Ну, просто не дом, а образцово-показательный пример подлинной международной гармонии… царящей среди торговцев. И если состояние Фортескью выдержало напор безумного расточительства, то исключительно благодаря слаженным действиям триумвирата семейных ангелов-хранителей: несгибаемого поверенного, стоического банкира и обманчиво любезного лондонского управляющего.

Прерывая затянувшееся молчание, тетушка издала смешок.

— Маргарет и Генриетта опустошают модные лавки на Бонд-стрит перед началом малого сезона. Но если бы мы знали, что твой корабль прибывает сегодня, можешь быть уверен — они остались бы дома и встретили тебя. Нам нужно многое обсудить. — Маркиза достала из кармана изящно вышитый носовой платок и приложила уголок тончайшей ткани к сухим глазам. — Подумать только, когда мы в последний раз собирались все вместе, мы были так безмятежно счастливы и даже не понимали этого.

Он слегка приподнял бровь. Безмятежное счастье? Не слишком уместное определение, если вспомнить, как чувствовал себя Куинн много лет назад, когда был сурово отчитан, выпорот и отправлен в школу на задней скамье тряской дядюшкиной двуколки холодным темным утром, задолго до крика первых петухов.

— Мне жаль, мадам, что на вашу долю выпало столько страданий, сдержанно произнес он.

— О, ты всегда — ну, или почти всегда — вел себя должным образом. Впрочем, по-иному и быть не могло. Ты и сам понимаешь, от племянников требуется безукоризненное поведение.

Особенно, если племянники — сироты без гроша за душой.

— Я готова вновь поблагодарить тебя за то, что вернулся живым. Только, по-моему, тебе следовало поспешить и разобраться с мародеркой, которая имеет наглость величать себя…

— Мадам, вероятно, от вашего внимания ускользнула мелкая, но неприятная деталь. Видите ли, колонии объявили войну, как только наш дипломатический корпус завершил перегруппировку после ухода французов.

— Да-да, но ты должен убрать это чудовище из Пенроуза. Я настаиваю. Она доведет поместье до полного разорения. Огромные деньги буквально вылетают в трубу. Она выгнала нас из дома, спихнула моего милого, дорогого Энтони в холодную, сырую могилу — даже не известив меня — и тут же приказала обновить кровли домов работников и арендаторов. Всех до единого, включая обитателей самой распоследней лачуги.

Куинн промолчал. Если ее не перебивать, она быстрее закончит. Он позволит ей выговориться. Один раз.

— И у нее хватает дерзости выдавать себя за новую маркизу, — простонала тетушка. — Как будто любая дрянь со скотного двора имеет право спать в моей постели. Кошмар какой-то! Куинн, ты должен ускорить расследование. Дело продвигается слишком медленно. Брак не имеет законной силы. Я убеждена! Никто не верит в то, что мой дорогой Энтони подавился за поздним ужином. Она все придумала. Одна из горничных намекнула, что простыни… Право, я слишком деликатна и не могу говорить с тобой о подобных вещах. Ты должен сам допросить ее, а потом встретиться с нашим поверенным и обратиться в палату лордов. Но главное, ты должен отправиться в Пенроуз и вышвырнуть неблагодарную Джорджиану Уайлд и ее коварную родню из моей комнаты и вообще за пределы наших земель. Ноги моей там не будет, пока дух этого семейства не выветрится из моего дома… хм… из нашего дома.

Вдовствующая маркиза остановилась, ловя воздух ртом. Того и гляди, задохнется. Куинн молча смотрел на нее.

Леди Элсмир потребовалось несколько секунд, чтобы немного прийти в себя.

— Куинн, прими мои глубочайшие соболезнования. Мы страшно расстроились, когда узнали о кончине Синтии полтора года назад. — Выражение ее лица изменилось. — Помнится, мне рассказывали, как ослепительно она выглядела в день вашей свадьбы. К сожалению, мне не довелось этого увидеть. Возможно, твоему дяде следовало бы отнестись к тебе чуть мягче, но…

В колонках светской хроники писали, что на ней было чудесное бледно-голубое платье с оборками из валансьенских кружев. Полагаю, она почти не уступала в красоте твоей кузине Генриетте… — Вдовствующая маркиза замолчала, выжидательно глядя на Куинна.

Он постарался изобразить благодушное внимание. Пусть тетушка еще немного поболтает. Лучше заранее понять намерения противника, чем потом быть застигнутым врасплох.

Маркиза хихикнула:

— Конечно, не стоит торопить события, но знаешь, Генриетта не забыла тебя. Она так часто о тебе заговаривает. Словом, если меня не обманывают предчувствия, а они никогда меня не обманывают, я предсказываю…

— Прекрасную погоду для моей поездки в Корнуолл? — Он быстро встал и галантным жестом предложил тетушке проводить ее до дверей. — На этой неделе я покину Лондон и посмотрю, как идут дела в Пенроузе и других поместьях. Но сначала мне нужно отвезти Фэрли к родителям Синтии.

— Твоя дочь здесь? О, я должна ее увидеть! Генриетте до смерти захочется познакомиться с ней. Я всегда считала, что из Хен выйдет превосходная мать. Наверное, Фэрли уже совсем большая? Она унаследовала черты Фортескью? Или копия матери?

— Своеобразное сочетание того и другого. — Куинн почти забыл, насколько тягостными бывают подобные разговоры. Нет, он не позволит обсуждать свою девятилетнюю дочь. Необходимо немедленно положить этому конец. — Простите, мадам, мне нужно просмотреть бухгалтерские книги и переговорить с Тилденом перед…

— Да, кстати. Объясни ему, что он не смеет контролировать мои расходы и возвращать покупки. За этот год он просто извел меня. Я несколько раз собиралась его уволить. Наглец! С какой стати он предлагает мне экономить? Вот еще! — гневно фыркнула она. — Как будто я не имею права распоряжаться деньгами по собственному усмотрению, а ничтожной Джорджиане Уайлд позволено переводить наше состояние бог знает на что. Когда был жив Энтони…

Куинн обладал способностью в любой момент «выключать» слух. Долгие годы он оттачивал свое мастерство на словоохотливых собеседниках из всех уголков цивилизованного — и не очень — мира. Среди дипломатов полным-полно напыщенных болтунов. Гвендолин Фортескью; леди Элсмир, могла бы дать фору лучшим из них.

Он позволил ей изливать претензии по пути к дверям, а потом решительно оборвал на полуслове:

— Итак, мадам, я намерен выехать в Пенроуз не позднее следующей пятницы. А сейчас не смею вас долее задерживать.

Какой удар для леди Элсмир! Кто и когда отваживался перебивать ее? Вероятно, только муж, да и то один-два раза в жизни, не больше.

За распахнутой дверью в позе почтительного смирения застыл мистер Тилден. Маркиза смерила его испепеляющим взглядом, презрительно фыркнула и величаво удалилась. Характерная манера держаться для дамы отнюдь не благородного происхождения, которая использовала свою красоту и вскарабкалась по иерархической лестнице старым, как мир способом — удачно выйдя замуж.

— Ваша светлость, — поклонился ей вслед лондонский управляющий.

О, долготерпение! Имя тебе — Тилден.

— Мистер Тилден. — Куинн жестом пригласил управляющего пройти в кабинет.

— Будет ли мне дозволено поздравить вас с возвращением к родным пенатам, сэр?

— Будет, — ответил Куинн, сдерживая улыбку. Боже, этот человек ни на йоту не изменился. Каков слог, каковы обороты!

— Будет ли мне также дозволено выразить искренние соболезнования в связи с постигшей вас утратой, милорд?

Куинн коротко кивнул, не желая вновь возвращаться к болезненным воспоминаниям.

— Тилден, имейте в виду, если вы когда-нибудь попытаетесь оставить свой пост, я разыщу вас и застрелю. Садитесь. — Он указал мистеру Тилдену на кресло и сел сам. — Вы единственный, на кого я могу положиться в этом сумасшедшем доме.

Управляющий улыбнулся:

— Будет ли мне дозволено поблагодарить вас, милорд?

— Нет. Я просто счел своим долгом восстановить справедливость. Уверен, в последние годы вам незаслуженно редко приходилось слышать добрые слова в свой адрес. А теперь, если не возражаете, перейдем к делу. Но перед тем как объяснить значительное увеличение расходов в Пенроузе, скажите на милость, что, черт возьми, такое русская соболья безрукавка? И каким образом леди Элсмир удалось потратить на нее триста сорок семь фунтов без согласования со мной?

— Сэр, не сочтите за дерзость, но в следующей бухгалтерской книге вы найдете примечание на сей счет. Вещь возвратили по месту покупки, когда ее светлость отлучилась в публичную библиотеку. — Его голос постепенно сошел на нет.

— И…

— И госпожа маркиза полагает, что оставила ее в музыкальном салоне графини Хоум. Случился большой переполох. Графине были высказаны претензии с употреблением… хм… весьма нелицеприятных выражений.

— Мистер Тилден, прошу вас послать графине розы из оранжереи с моими извинениями.

— Очень хорошо, милорд. — Лицо управляющего расплылось в счастливой улыбке. — Будет ли мне дозволено вновь повторить, как отрадно видеть вас здесь, милорд?

 

Глава 2

27 июля — список дел

— проверить, как копнят сено, достаточно ли оно сухое;

— пригласить Ату и «Вдовий клуб» на завтрашний обед;

— проследить за работами на заболоченном поле;

— проведать пчел;

— перепроверить хозяйственные книги на случай его приезда…

— проверить свинарник — фу…

Самое неприятное из намеченных дел пришлось на конец дня. Вообще-то можно было свободно отложить противное мероприятие на потом. С другой стороны, осматривая дренажные канавы в северо-восточных угодьях и посещая пасеку, Джорджиана уже перепачкала платье глиной, воском и медом, так что, пожалуй, лучшего времени для грязной работы ей не найти. И уж никак нельзя допустить, чтобы это легло на плечи отца. С каждым днем ему становилось все труднее и труднее заниматься чем-нибудь, кроме проверки хозяйственных книг.

Джорджиана вошла в свинарник и огляделась. Удручающее зрелище. Определенно с тем человеком, которого недавно наняли, надо что-то делать. Новые кормушки просто никуда не годятся. Мерзость какая! Все вкривь и вкось, а снизу, очевидно, имеется щель. Помой просачиваются наружу, и свиньи явно недоедают.

Ну и как быть? Сегодня помощников уже не найдешь. Она сама распустила всех по домам, когда ветер усилился, барометр пошел вниз, и на горизонте появились тяжелые тучи — предвестники надвигающейся грозы.

Придется все делать самой. А когда было иначе? Возможно, она просто отказывается признавать, что ей нравится такое положение вещей.

Прихватив тяжелую корзину с инструментами, Джорджиана шагнула в густую навозную жижу загона, зацепилась за ржавый гвоздь и порвала подол.

Чтоб его!

Тихонько выругавшись, она с трудом пробралась между мирно спящими в глубокой грязи свиньями. Теперь платье не годится даже для самой последней судомойки, придется отдать его старьевщику. Она пожала плечами. В последнее время платья изнашиваются все быстрее и быстрее.

Джорджиана осторожно поставила корзину с инструментами на край корыта, взяла молоток и вытащила кривые, плохо забитые гвозди. Гнилая доска с грохотом отвалилась от кормушки, разбудив свиней. Теперь придется действовать быстро.

Не прошло и пары минут, как доска была прилажена на место, гвозди забиты должным образом, а на Джорджиану обрушилась небольшая восторженно хрюкающая лавина. Вездесущие влажные пятачки с любопытством тыкались в закрепленную кормушку, шарили по краю корыта и даже проникли под подол платья…

Джорджиана покачнулась и потеряла равновесие. Теперь платье не пригодится даже старьевщику. С этой мыслью она успешно приземлилась прямиком в грязь и, посмотрев на себя, обнаружила, что испачкалась окончательно. Повсюду только восхитительная зеленовато-коричневая субстанция, сдобренная резким запахом… свинства, от которого просто слезы на глаза наворачивались.

И разумеется, в качестве финального унизительного аккорда Гвендолин — Джорджиана не устояла перед искушением назвать именем свекрови самую жирную и устрашающую хавронью — перевернула своим гнусным рылом корзину с инструментами. Тяжелый обух топора упал Джорджиане на ногу. Прямо на больное колено.

— О-о-о, — простонала она, хватаясь за ушибленное место. — Чтоб тебе пусто было, идиотское жалкое подобие окорока. Я собственноручно приготовлю бекон из твоей туши. Сегодня же, Гвендолин!

Джорджиана закончила гневную тираду образцово-показательным сквернословием самого нечестивого свойства. Два десятка лет она прилежно училась у полевых работников и при случае с законной гордостью изливала потоки площадной брани на какой-нибудь подходящий объект. Конечно, если рядом никого не было.

Внезапно она уловила какое-то движение, подняла глаза и увидела, что прямо перед ней стоит он.

Куинн. Куинн Фортескью.

О небо! Это он. Она открыла рот, но не смогла произнести ни единого слова. Зато ее сердце расстаралось вовсю — наверняка даже он слышит, как громко оно бьется. В присутствии Куинна она всегда становилась круглой идиоткой, и, похоже, за пятнадцать лет ничего не изменилось. Впрочем, нет. Теперь ей придется совсем плохо, потому что он превратился в невозможно красивого мужчину.

Спокойный, невозмутимый, безукоризненно одетый — само совершенство и настоящий маркиз Элсмир, — он стоял, расправив невероятно широкие плечи, расставив ноги и подперев бока руками. Незыблемый и вечный, словно огромный дуб на лужайке Пенроуза. Только под дубом не происходило такого великолепного торжествующего свинства, как сейчас перед глазами Куинна.

Его глаза… точнее, взгляд — открытый и теплый. Взгляд, который она не сможет забыть до конца своих дней. От него не осталось и следа. Теперь он был абсолютно непроницаемым.

— Недурно. — Слабый проблеск веселья, наконец, пробился сквозь броню сдержанности. — Образно и доходчиво. Хотя я сильно сомневаюсь, что свиньи способны последовать твоим рекомендациям.

— Люди, по крайней мере, порядочные люди, обычно не подкрадываются незаметно, — пробормотала Джорджиана и отвела глаза, презирая свои оправдания и опасаясь сморозить какую-нибудь чудовищную глупость. — У меня есть все основания…

— Рад тебя видеть, Джорджиана, — тихо произнес Куинн.

Сидя в холодной липкой грязи, она закрыла глаза. Глубокий бархатный баритон наполнил ее тело приятным теплом, действуя как глоток обжигающего бренди в морозную погоду.

Его голос не изменился. И на том спасибо. Потому, что все остальное происходило вовсе не так, как она рассчитывала. Будет ли жизнь когда-нибудь идти по намеченному плану? Джорджиана составляла списки дел, подчеркивала, выделяла, готовилась, но реальные события никогда не следовали тем путем, который она намечала. Ни разу…

— Подожди минуту. Посмотрим, нет ли здесь чего-нибудь подходящего, — сказал он, поворачиваясь к сваленным в кучу доскам.

По давней непобедимой привычке она забормотала себе под нос:

— Все хорошо. Правда. Мне не нужна помощь. Разве что ты захочешь принести отличный длинный острый нож для этой… — она вовремя проглотила абсолютно непотребное слово, вертевшееся на кончике языка, — мерзкой вонючей свинины.

— Какой стиль. — Куинн осторожно вытащил одну из досок. — Помнится, твой отец часто повторял: «Свинья останется свиньей, хоть ты осыпь ее цветами».

— Поговорка звучит совсем не так, — возмутилась Джорджиана. — По-моему, ты только что назвал меня свиньей, или мне показалось?

— Ничего подобного. Я имел в виду вон ту бедняжку. По-моему, ты только что назвала ее именем моей дражайшей тетушки, или мне показалось?

Его лицо, наконец, оттаяло, и он расхохотался. При звуках этого раскатистого низкого сердечного смеха у нее всегда перехватывало дыхание.

Куинн сбросил темно-синий сюртук и принялся расстегивать манжеты тончайшей батистовой рубашки.

— Нет, — запротестовала Джорджиана. — Хватит загубленной по моей вине одежды.

Ей удалось сменить положение, перенести тяжесть на более здоровую ногу и встать.

Теперь необходимо перестать таращиться на него, но это почти невозможно. Прошло столько лет, и ей хотелось, чтобы время остановилось, предоставив ей возможность насладиться дорогими чертами. Она заставила себя опустить глаза и сдула пряди волос, попавшие ей в рот. Интересно, найдется ли в данный момент на всем белом свете менее привлекательная женщина? К счастью, рядом стояли два ведра с чистой водой, и она быстро ополоснула руки и лицо.

Если просто обмениваться с ним шутками и легкими колкостями, как принято между добрыми друзьями, он не догадается о том, что с ней творится. Господи, как она желала забыть его, как истово и долго молилась, мечтая навсегда избавиться от его колдовской власти над ней. Очевидно, сейчас ангелы веселятся от души.

Забыв об осторожности, Джорджиана шагнула вперед и тут же ухватилась за кормушку, чтобы не соскользнуть обратно в отвратительное зыбкое болото. Жгучая боль в колене вынудила ее охнуть и закрыть глаза.

Сильные руки подхватили ее, подняли и явно не желали отпускать. Собрав воедино остатки разума, Джорджиана поняла две вещи: во-первых, это руки Куинна, во-вторых, она будет полной дурой, если позволит себе утонуть в его бездонных глазах. Она и так их отлично помнила — два янтарных глаза, левый чуть темнее, потому что у правого более широкий светло-зеленый ободок вокруг радужки. Боже, где взять силы, чтобы пережить такое испытание? Правда, один раз он уже нес ее на руках, но тогда она была в полуобморочном состоянии от боли, а он…

— От тебя пахнет… — раздался его голос.

— Я знаю. Прости. Мне очень неловко, — перебила она, не поднимая головы и крепко зажмурившись.

— Я собирался сказать, что от тебя пахнет восхитительно. Детством и домом, — сказал он, вдыхая аромат ее волос. — Шалфеем и медом Пенроуза. Конечно, навоз с ноткой помоев несколько портит впечатление, но, возвращаясь на родину, не стоит придираться к мелочам.

Сильные руки и бархатный голос убаюкали ее страхи, она опрометчиво открыла глаза и увидела в нескольких дюймах от себя невыносимо прекрасное лицо.

Сейчас, когда простодушное мальчишество уступило дорогу зрелости мужчины тридцати одного года, безупречно правильные черты стали более строгими. Юношеская мягкость исчезла, высокие скулы и резко очерченный подбородок подчеркивали впалость щек, обрамленных темными бакенбардами. Тонкие лучики морщин разбегались от уголков глаз — кажется, эти глаза слишком много видели и слишком мало спали. Джорджиана ужасно хотела прикоснуться к его коротким каштановым волосам, но не решилась. Ореол таинственной мужественности делал его еще более недоступным, чем раньше.

О, теперь все куда хуже. Гораздо хуже. Куинн пробудил в ней новые, незнакомые чувства. И пока он держал ее, она — хоть умри — не могла вымолвить ни единого слова.

О Боже! Это Куинн. Он вернулся домой через пятнадцать долгих лет. И он несет ее на руках.

Помимо собственной воли Джорджиана обняла его за шею, прижалась щекой к широкой груди и затрепетала от проникающего сквозь грязь и одежду тепла его тела.

Она не смогла удержаться и, уткнувшись носом в его плечо, вдохнула едва уловимый запах. Особое сочетание можжевельника и розмарина… Сколько лет она искала в деревенских лавках что-нибудь похожее! Теперь от знакомого аромата ее бросило в жар, и у нее закружилась голова.

Ускоряя шаг, он крепче прижал ее к себе:

— Тебе очень больно?

— Нет-нет, все хорошо. Почти совсем прошло. Просто там было скользко, а сейчас я могу идти сама.

— Но топор упал на ту самую ногу.

— О, я совсем забыла.

Прекрасно. Как будто он в это поверит. Кто угодно, только не он. Ситуация просто подталкивала к тяжелым воспоминаниям.

— Все же, полагаю, мне следует отнести вас домой, леди Элсмир.

У нее перехватило дыхание.

— Не называй меня так, — прошептала Джорджиана.

Куинн молча поднял брови.

Порыв ветра с шумом пронесся по кронам деревьев, с неба упало несколько крупных дождевых капель, и через мгновение свинцовые тучи обрушили на землю потоки воды. Тут уж торопись не торопись, все равно вымокнешь до нитки.

Джорджиана внезапно почувствовала, что задыхается. Хватит! Хватит пустых дружеских колкостей, хватит его непроницаемой сдержанности, хватит мучительного аромата, исходящего от него. И главное — хватит объятий, которые для Куинна не значили ровным счетом ничего, а для нее — все на свете.

— Выпусти меня. Дальше я пойду сама. Я слишком тяжелая. И знаю, зачем ты здесь. Можешь не беспокоиться. — Она почти кричала, не желая, чтобы ливень заглушил ее слова. — Мне не нужны богатства Фортескью. Я вышла замуж за Энтони, потому что любила его.

Он словно не слышал ее и только крепче сомкнул руки, а мысли предпочел оставить при себе.

Ей удалось кое-как вывернуться и ступить на землю прямо перед причудливым сооружением, воздвигнутым на холме исключительно для украшения ландшафта. Куинн едва не упал, пытаясь удержать ее.

В темном небе сверкнула молния, и Джорджиана заторопилась под серый мраморный купол, покоящийся на ионических колоннах. Она изо всех сил старалась не хромать, но потерпела полный провал. Обернувшись, она смущенно посмотрела на Куинна.

Дождевая вода струилась по его убийственно спокойному лицу, задерживаясь в ложбинке на подбородке.

— Послушай, Джорджиана. Ты нездорова. Не время и не место обсуждать важные вопросы, — сказал он, убирая со лба блестящие мокрые волосы.

— Напротив, я думаю, именно сейчас самое время обсудить то, что привело тебя сюда.

— Я не способен отказать даме, — невозмутимо согласился он. Кажется, ничто не может вывести его из себя. — Почему бы тебе самой не рассказать мне, зачем я приехал, раз уж ты все знаешь.

— Леди Гвендолин Элсмир поручила тебе прогнать корыстную самозванку и всех ее родственников с благословенных земель Пенроуза, чтобы ее светлость могла снова здесь воцариться.

Надо отдать ему должное. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Нет-нет, Джорджиана, ты ошибаешься. Я должен гнать пинками тебя и твое наглое семейство до самого Уилтшира. И по возможности вымазать вас дегтем и вывалять в перьях. Но я верю, да, верю, что в награду удостоюсь чести стать супругом дражайшей кузины Генриетты. — Словно подчеркивая абсурдность этого заявления, сова, обитавшая в дупле старого дерева и растревоженная грозой, гулко заухала.

Джорджиана просто не знала, плакать ей или смеяться. Ужасно несправедливо, что ему почти удалось рассмешить ее, когда она желала продемонстрировать свое негодование. Но Генриетта! Она на семь лет старше Куинна. К тому же Господь, наделив ее редкостным мужеподобием, расщедрился и добавил злобный нрав, освободив окружающих от необходимости испытывать к ней мало-мальски теплые чувства.

— Что ж, видимо, я разучился смешить тебя. В таком случае, может быть, ты позволишь мне изложить главную причину моего приезда?

Он посмотрел на нее и склонил голову набок, в точности так, как обычно делал Энтони. У Джорджианы защемило сердце, и она только молча кивнула.

— Полагаю, ты знаешь лондонского управляющего мистера Тилдена? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Он ознакомил меня с положением дел во всех владениях Фортескью и показал отчеты из Пенроуза за прошлый год. Я обратил внимание…

— На значительное увеличение расходов. Я знаю, и могу объяснить… — Она остановилась.

Он выглядел таким спокойным, таким бесконечно терпеливым, как будто готов нести на своих плечах все тяготы мира.

Не говоря ни слова, он смотрел на нее, явно что-то обдумывая. Что? Она понятия не имела. Он всегда держал свои мысли при себе, позволяя любителям поболтать делать из себя дураков.

Не замечая ничего вокруг, Джорджиана смотрела в его глаза. Ах, какой дивный оттенок приобрели зеленые ободки, будто впитавшие частицу тумана, оставшегося после дождя. А когда кончился дождь?

— Итак, ты говорил… — сказала она, пытаясь сохранить остатки самообладания.

Он откашлялся.

— Я приехал в первую очередь затем, чтобы выяснить, почему изменился почерк, которым написаны отчеты из Пенроуза. — Он выдержал паузу. — Сначала почерк становился все менее твердым, а отчеты за последние месяцы и вовсе написаны другой рукой. Как здоровье твоего отца, Джорджиана? Заодно мне хотелось бы узнать, почему молодая маркиза Элсмир чинит кормушки в свинарнике?

Она же знала, что рано или поздно он спросит об этом. Но, как обычно, ему удалось усыпить ее бдительность, а потом застигнуть врасплох. Джорджиана набрала в грудь побольше воздуха, выпрямилась и постаралась принять величественную позу. Самую величественную из тех, что может принять дама, с ног до головы покрытая помоями, заляпанная грязью и вымокшая под дождем.

— Просто мне нравятся свиньи. Я люблю их кормить.

— Джорджиана… — Куинн тяжело вздохнул. — Послушай, я замерз и ужасно устал, а у тебя болит нога, и ты тоже продрогла, хотя, вероятно, и под пыткой в этом не признаешься. Сейчас нам надо добраться до дома. Однако в ближайшее время — в течение двадцати четырех часов, если быть точным, — я навещу твоего отца.

Она опустила глаза.

Он снова вздохнул:

— Но ты отчасти права. На следующей неделе я продолжу осмотр имений и отправлюсь на север. До моего отъезда нам нужно обсудить еще один вопрос. Твой брак с… моим кузеном. И связанные с этим формальности. Оставляю за тобой право выбора времени и места для нашей беседы.

Джорджиану неприятно задела его странная пауза и нежелание назвать Энтони по имени.

— Беседовать практически не о чем.

— Мы оба знаем, что законность вашего брака оспорена. Но мы разберемся с этим до моего отъезда. Кстати, — он отвел взгляд, — вопреки расхожему мнению, меня порадовало известие о том, что он женился на тебе. Вас всегда связывали особые отношения. Вы с детства были неразлучны.

— Тесная дружба связывала не только Энтони и меня. Нас было трое, разве ты…

Ее слова остались незамеченными.

— По крайней мере, у него появился шанс изменить свою жизнь к лучшему. — Он подошел ближе. — Только ты могла бы заставить его свернуть с выбранного им пути. Ты человек дела и здравого смысла. Глупые романтические метания не в твоей натуре.

— Приятно слышать, — сухо сказала Джорджиана, взяв себя в руки. — Мужчинам давно пора понять, что при выборе жены необходимо руководствоваться исключительно ее деловыми качествами.

Она думала рассмешить его, но он даже не улыбнулся. А какой была его жена? Она задавалась этим вопросом тысячи раз, перечитывая светскую хронику, превозносившую до небес красоту и элегантность его избранницы. Само собой разумелось, что он женился по большой любви. Известие о его свадьбе вдребезги разбило ее бедное сердце. И в каждом осколке жила память о крушении заветной мечты юности.

— У тебя всегда было свое представление о том, что и как надо делать. Но я высоко ценю организованный склад ума. Надеюсь, у нас будет время все обсудить более подробно. У тебя нет причин меня опасаться. Я твердо решил начать новую жизнь. Я никогда не думаю о прошлом. Довольно… — Он посмотрел на серое небо и прищурился. — Опять начинается дождь. Раз ты так отчаянно сопротивляешься, я не могу нести тебя на руках. Я кого-нибудь сюда пришлю. Но если ты сдвинешься с места до того, как за тобой приедет экипаж…

— Почему ты никогда не думаешь о прошлом? — прошептала она. — Я только о нем и думаю.

Куинн посмотрел на нее. Дождевая капля тихо скользнула по его коротким волосам и упала на широкое плечо. Он отвернулся и пошел прочь, не вымолвив ни единого слова.

— О! — воскликнула Джорджиана. — Не уходи. Что с тобой случилось? Ты изменился. Раньше ты никогда не уходил вот так, вдруг. Вернись. Я расскажу тебе обо всем, что тебя интересует. — Она замолчала. Он шел очень быстро и наверняка не слышал ее из-за шума доведя. — Будь ты проклят, Куинн Фортескью, — прошептала она.

А предательский ветер подхватил ее слова и донес их до Куинна. Он невольно улыбнулся. Маленькая Джорджиана Уайлд становилась сущей чертовкой, если решала продемонстрировать характер.

После обеда Куинн расположился в уютной библиотеке Пенроуза. В своей библиотеке.

Но пока он чувствовал себя здесь чужим. Казалось, призраки двух предыдущих обладателей титула парят в сумеречной тени, дразнят его и побуждают к воспоминаниям. Нет, черт возьми, пусть прошлое остается в прошлом.

Он расположился поудобнее в мягком кресле, глубоко затянулся сигарой и, глядя на тлеющий огонек ее кончика, задумался о весьма непростой проблеме, имя которой Джорджиана Уайлд, ныне Фортескью.

Он поморщился. Сегодня ей почти удалось разрушить непроницаемый фасад, который он являл миру. Обычно он взвешивал каждое слово, прежде чем позволить ему сорваться с языка, и всегда избегал всяких беспорядочных сцен. И о чем он думал? Куинн покачал головой.

Джорджиана совсем не изменилась. Он улыбнулся, вспомнив о потрясающе сочных эпитетах, которых удостоилась королева свиней Гвендолин. Годы никак не смягчили характер Джорджианы и только слегка сгладили внешнюю угловатость, Джорджиана, что называется, не обещала стать красавицей — и не стала. Темные волосы, темные глаза, темная от загара кожа — полная противоположность утонченной изысканности. Полная противоположность Синтии.

Он закрыл глаза. Отчего Джорджиана сегодня прихрамывала? Только ли удар обухом топора по колену тому причиной? Наверняка страшные раны, полученные много лет назад, до сих пор ее беспокоят. Не могут не беспокоить. Он невольно вздрогнул при мысли о трагическом происшествии. Тогда Джорджиана чудом не лишилась ноги. А Куинна вышвырнули из Пенроуза. Да-да, именно из-за того несчастного случая. Впрочем, все это дела давно минувших дней, и он не желал возвращаться к болезненным переживаниям детства. Жаль только, что Джорджиана так сильно пострадала.

Раздался сухой треск поленьев, и нескольким пылающим уголькам удалось проникнуть за пределы фигурной решетки. Куинн встал и отправил их обратно в камин. Без спроса, словно цепкая виноградная лоза, Джорджиана прочно заняла его мысли. В ней не было прежней детской непосредственности — ну, очевидно, и в нем самом ничего подобного не осталось, — зато сохранился неукротимый нрав, которым она обладала в самом нежном возрасте. Достаточно вспомнить, как она управлялась с огромным стадом бестолковых, упрямых саутдаунских овец, когда Куинн впервые ее увидел.

Она по-прежнему не умеет сдерживать свои эмоции — навык, которым ему пришлось овладеть в совершенстве еще пятнадцать лет назад. И если он был в чем-то уверен после встречи с ней, так это в том, что она что-то от него скрывает. Разумеется, он во всем разберется столь же методично и последовательно, как разбирался в хитросплетениях государственных тайн и скандалов, пока состоял на дипломатической службе. А неискренность Джорджианы только лишний раз подтверждает эфемерность их нерушимой детской дружбы. Не было счастливой юности в Пенроузе, был мыльный пузырь. И он давным-давно лопнул.

В сущности, Куинна несильно заботило, что именно она скрывает. Просто его дисциплинированной, педантичной натуре претили всякого рода неясности. Любой вопрос необходимо досконально изучить, найти решение и оформить все надлежащим образом. При этом он вовсе не желал позорить Джорджиану. Она совершенно напрасно его опасается.

Даже если подозрения, связанные с ее замужеством, подтвердятся, он просто назначит ей достойное ежегодное содержание и поселит где-нибудь подальше от Пенроуза, чтобы не иметь перед глазами очередного напоминания о несовершенстве человеческой натуры.

Он уже послал записку отцу Джорджианы и назначил встречу на завтрашнее утро. Остается надеяться, что болезнь мистера Уайлда не слишком серьезна. Он всегда был достойным человеком. К тому же одним из не многих взрослых, кто всегда находил время для маленького Куинна.

Он посмотрел на письмо, лежавшее у него на коленях. Дочь тайком вложила свое послание ему в руки, когда он оставлял ее у родителей Синтии. По дороге на юг он столько раз перечитывал письмо, что оно потерлось на сгибах. Большие буквы, петлявшие по бумаге, умоляли его поскорее вернуться. У него не было причин чувствовать себя виноватым. В Лондоне мать Синтии и гувернантка прекрасно позаботятся о Фэрли. Конечно, ей грустно. Все, кого она знала, остались в Португалии. Год назад умерла ее мать, а теперь уехал отец.

Куинн закрыл глаза и вспомнил тот день, когда его — одиннадцатилетнего сироту — привезли в Пенроуз, после того как скромный дом его родителей в Дорчестере опустошила проклятая оспа.

Он вскочил и рывком выдвинул ящик секретера в поисках писчей бумаги.

Родители Синтии придут в ярость? Ему на это решительно наплевать. Он торопливо набросал несколько строк, сложил письмо, запечатал расплавленным малиновым сургучом и оттиснул на нем эмблему Пенроуза — шестилепестковую розу. Кольцо с печаткой вручила ему тетушка. Торжественный процесс сопровождался потоками слез, разумеется, только с ее стороны.

Куинн вызвал лакея, быстро отдал ему послание, вздохнул с облегчением и только тут понял, что попутно принял еще одно важное решение. Он не вернется в Лондон в конце недели. И не станет, как планировалось, объезжать другие имения. Нельзя таскать Фэрли по всей Англии в течение нескольких месяцев. Она нуждается в стабильности после многочисленных потрясений. Что ж, скоро тут не будет призраков, его озорная дочь просто-напросто изведет их своими выходками. Он останется здесь, в Корнуолле, далеко от блистательных аристократических и дипломатических кругов Лондона.

Куинн покачал головой. Кому нужна городская позолота, когда есть деревенская грязь.

Что с ним происходит? Ведь он взял за правило никогда не принимать необдуманных решений. Возможно, в юности он иногда поддавался внезапным душевным порывам, но казалось, с этим давно покончено.

Должно быть, с ним сыграли злую шутку переменчивые ветры Корнуолла… Или феи из кельтских преданий.

Куинн хмыкнул. Разумеется, феи.

Он посмотрел на бокал с янтарной жидкостью — миссис Киллен, домоправительница, ни с того ни с сего принесла его, поставила на стол и удалилась. Интересно, не подсыпала ли яду в напиток чумазая маркиза Элсмир? Куинн не поручился бы за нее. Он не поручился бы ни за одну женщину… особенно за такую, у которой есть план.

Бог свидетель, у Джорджианы Уайлд всегда были планы…

 

Глава 3

28 июля — список дел

— чай во «Вдовьем клубе»;

— проследить, чтобы сено разложили сушиться;

— лесник/силки;

— встреча с его высочеством.

— Но, Джорджиана, дорогая моя, — Ата Сент-Обин, вдовствующая герцогиня Хелстон, заметно оживилась, ты слишком, слишком добра. Ты уверена, что мы не станем обузой?

Джорджиана улыбнулась крохотной старушке герцогине, которую успела полюбить всем сердцем, и твердо ответила:

— Уверена.

— Ах, я знаю, что мне следовало бы отказаться. Или, по крайней мере, дважды подумать, прежде чем принять твое любезное приглашение погостить здесь. Но право, я так стара и, пожалуй, могу позволить себе маленькие слабости. — Она звонко рассмеялась, и дамы, входившие в тесный кружок единомышленниц, с удовольствием последовали ее примеру.

Джорджиана обвела взглядом уютную Голубую малую гостиную Пенроуза, покачала головой и присоединилась к всеобщему веселью. Странным образом леди из учрежденного Атой «Вдовьего клуба» были ей куда ближе собственной матери. Вопреки одиозности ее положения они отнеслись к ней как к равной и приняли целиком, без изъятий. Так легко и свободно она чувствовала себя только с отцом, Энтони и, возможно, с Куинном в годы безоблачной юности. Только глубокая привязанность к подругам послужила причиной того, что она решилась пригласить их пожить в Пенроузе, даже не поставив в известность Куинна.

Хотя, по правде говоря, скорее всего именно приезд Куинна подвигнул ее на дерзкое приглашение. Она ни за что не стала бы проявлять подобной самостоятельности, если бы он не продемонстрировал явного желания не только допрашивать ее, но и контролировать ее поступки. Всякий раз, когда кто-нибудь пытался командовать Джорджианой, в ней просыпался неукротимый дух противоречия, с которым она всю жизнь последовательно боролась и столь же последовательно терпела поражение. И все-таки, если быть до конца честной, она просто-напросто решила использовать подруг в качестве живого щита. Чувства, которые ее обуревали, будет легче скрывать в присутствии Аты и остальных дам.

Она вспомнила последний пункт в списке дел на сегодня и внезапно устыдилась. Так трудно выразить словами все эмоции, теснившиеся в ее груди… от горького разочарования до страстного, непреодолимого влечения.

— Я уже придумала, как расселить вас наилучшим образом, — сообщила Джорджиана. — Грейс, ты должна занять Розовую комнату. Она страшно изысканная, ведь это личные апартаменты маркизы. Элизабет, Зеленая комната превосходно подойдет к твоим глазам. Сара, полагаю, тебе понравится солнечная гостевая спальня, там роскошные желтые цветы на обоях. А вы, Ата, — она радостно прыснула, — получите истинное наслаждение от комнаты с египетскими рисунками. Учитывая, какого рода деятельности придаются египтяне на этих рисунках, подозреваю, что помещение предназначено исключительно для джентльменов.

— О-ля-ля! Как можно отказаться от такого предложения? — развеселилась Ата. — Признаться, я всегда отдавала предпочтение грекам, но, вероятно, пришла пора расширить свой кругозор.

— Но Джорджиана, — вступила в разговор Грейс Шеффи, графиня Шеффилд, умопомрачительная белокурая красавица, само совершенство во всех отношениях. — Почему ты не живешь в апартаментах маркизы?

—Я как раз задавал себе именно этот вопрос, — негромко заметил Куинн Фортескью, без доклада входя в малую гостиную.

Дамы поспешили встать, он галантно поклонился… Прекрасен как Бог. И джентльмен наивысшей пробы до самых кончиков ногтей. Джорджиана не видела его со вчерашнего дня, потому что, сбежав из нелепой беседки на холме, провела ночь в своем тайном убежище — уединенном маленьком павильоне на озере Ло-Пул.

— Леди. — Бархатный баритон тоже остался при нем.

Они присели в реверансе, а затем Ата, шурша переливчатым желто-зеленым платьем и покачиваясь на не мыслимо высоких каблуках, которые совершенно не скрадывали ее малый рост, выдвинулась вперед:

— Куинн Фортескыо? Не так ли? — Он кивнул, и она продолжила: — Право, Джорджиана, почему ты не предупредила нас? Ну, ничего страшного. Мы давно наслышаны о вашем скором приезде. Я — Мерседитас Сент-Обин и прекрасно помню ваших родителей, молодой человек. Они часто посещали приемы в нашем городском особняке и были необыкновенно обаятельной парой. Приятно видеть, что их сын не только не уступает им в обаянии, но и чертовски красив в придачу. — Лукавая маленькая герцогиня явно пыталась обворожить закоренелого обворожителя.

Куинн склонился к правой руке Аты, но тут же плавно сменил направление, заметив сухой, всегда скрюченный кулачок, который она отказывалась признавать и обсуждать.

Куинн поцеловал левую руку герцогини и сверкнул глазами:

— Большая честь и не меньшее удовольствие познакомиться с вами, ваша светлость.

— О, пожалуйста, раз уж я и мои подруги будем пользоваться вашим гостеприимством по меньшей мере месяц, прошу вас, называйте меня Атой, как делают все мои близкие.

— Почему бы и нет, мадам? Уверен, что скоро нас свяжут отношения самого доверительного свойства.

Ах, до чего же он обходителен! Легкое удивление лишь промелькнуло на его лице и тут же растаяло. Он мастерски скрыл те чувства, которые неизбежно должен был испытывать, обнаружив, что четыре дамы, о которых он до сего времени слыхом не слыхивал, получили приглашение надолго остановиться в его доме.

Ата вздохнула, и Джорджиана догадалась, что вдовствующая герцогиня горько сожалеет об утраченной молодости и, с радостью скинула бы лет сорок. Исключительно ради Куинна. Крайне возмутительно с его стороны обладать настолько выразительными глазами. Почти такими же, как у Тони, но гораздо более загадочными. Она потрогала брошь, спрятанную под шалью.

— Я рад, что Джорджиана так быстро выполнила мою просьбу и пригласила вас остановиться в Пенроузе, — благожелательно произнес он.

Боже, он нагло и беззастенчиво лгал, сводя на нет ее легкомысленное торжество от маленькой победы, которую она одержала, превысив свои полномочия. Думала, что одержала, но он легко и просто расставил все по местам.

— Я должна от всего сердца поблагодарить вас, — ответила Ата. — Мой внук и его супруга поселились в Эмберли, после того как две недели назад Розамунда разрешилась от бремени двойней. Стыдно признаться, но мы с подругами не отходили от малюток и совершенно не подпускали к ним маму и папу. Поэтому я приняла решение переехать…

Грейс Шеффи со смехом перебила ее:

— О, Ата, не стоит обманывать нашего радушного хозяина. — Графиня повернула к нему прелестное лицо и осенила взмахом ресниц фарфоровую белизну щек. Любое ее движение было исполнено той грации, о какой Джорджиане даже мечтать не приходилось. — Милорд, Люк Сент-Обин дал нам понять, что им с женой хотелось бы побыть в уединении.

— Помилуй, Грейс, — вмешалась Элизабет Эшбертон, — теперь ты говоришь неправду. Мы и глазом не успели моргнуть, как герцог приказал упаковать наши вещи и выпроводил нас вон. Не то чтобы я жаловалась, избави Бог. — Она взглянула на Куинна и продолжила со свойственным ей напором: — Он велел кучеру своей герцогской кареты доставить нас в лондонский особняк. Превосходный особняк, милорд, уверяю вас.

— Но не такой превосходный, как Эмберли, — сказала Ата, обиженно надув губы в манере, свойственной скорее ребенку, а не даме столь почтенного возраста.

— Ата предпочитает жить за городом, — пояснила Джорджиана, досадуя на то, что вновь вынуждена оправдываться.

— Моя дорогая леди, — Куинн ласково посмотрел на герцогиню, — для меня, очевидно, что ваш внук испытывает острую нехватку надлежащего воспитания. Если бы у меня была такая бабушка, как вы, мне бы и в голову не пришло отсылать ее, куда бы то ни было. Позвольте мне разместить вас со всеми удобствами, а потом задать ему хорошую трепку.

Он рассмеялся, когда герцогиня сделала вид, что всерьез раздумывает над его предложением.

Ата сжала его ладонь здоровой рукой.

— Мы с вами великолепно поладим, — произнесла она и лучезарно улыбнулась.

Чудесно. Теперь Ата целиком подпала под его колдовские чары — как и любая женщина, хоть раз повстречавшаяся с ним.

— Милорд, — раздался нежный, мелодичный голос Сары Уинтерс. — Позвольте от всей души поблагодарить вас за любезное приглашение погостить в вашем доме. Вы проявили необыкновенное великодушие, поскольку я более чем уверена, что вы впервые узнали о нашем существовании в тот момент, когда вошли в эту гостиную.

Слава Богу, хотя бы у Сары хватило опыта и мудрости найти верные слова.

— Мадам, вы глубоко ошибаетесь. Мы с Джорджианой составили список дел на сегодня, и приглашение стоит в нем первым пунктом. Вот, пожалуйста, убедитесь сами.

Джорджиана готова была сквозь землю провалиться. Она вспомнила, что в спешке оставила листок со своими планами в столовой после завтрака.

И вот теперь Куинн извлек из кармана ее список.

Тот самый, где черным по белому значилось: «Встреча с его высочеством».

Вот уж действительно его высочество. Покинув Голубую гостиную, Куинн улыбнулся. Редкая удача, когда, перетасовав случайные обстоятельства, удается выстроить из них изящный карточный домик — а потом эффектно и с удовольствием разрушить его в точно выбранный момент.

Дав знать лакею, что передумал ехать верхом, он решил насладиться пешей прогулкой к дому, где проживает семейство Уайлдов.

Острый соленый корнуоллский воздух, напоенный свежестью вчерашней грозы, щекотал ему ноздри. К благоуханию жасмина и роз из ухоженных регулярных садов примешивался аромат эвкалиптовых деревьев и пряный запах земли, доносившийся с огородов. Июль — самый лучший месяц в Пенроузе. Пчелы с жужжанием сновали туда-сюда по своим делам, работники на мозаике полей ловкими, привычными движениями раскладывали для просушки сено из поврежденных грозой стогов. И в точном соответствии со списком Джорджианы лесник обшаривал рощу в поисках браконьерских силков.

В том, что в поместье царил образцовый порядок, не было ничего удивительного — хозяйство Пенроуза всегда работало как превосходно отлаженный механизм. Остается выяснить, кого именно благодарить за работу. Куинн готов был съесть собственную шляпу — даже кивер португальских стрелков с зеленым плюмажем, который так нравился Фэрли, — если мистер Уайлд управляется здесь в одиночку. Очевидно, за всем этим стоял Уайлд-младший, Грейсон. И конечно, тут не обошлось без помощи его сестры. А вот как быть дальше — совсем другая история.

Не дело, когда в поместье один Уайлд является управляющим, а другая Уайлд — маркизой, да еще то ли подлинной, то ли мнимой.

Куинн с трудом открыл слегка заржавленную задвижку, вошел в калитку и направился к уютному, утопающему в розах коттеджу. Вот только стены, явно нуждавшиеся в свежей побелке, немного портили впечатление.

Он собирался постучать, но дверь внезапно распахнулась, и на пороге появилась миссис Уайлд.

— Куинн Фортескыо! — воскликнула полная немолодая женщина. — Мистер Уайлд ждет вас. Батюшки, как вы выросли. Ах, я прямо вздрогнула, когда вас увидела. Вы всегда были так похожи на нашего дорогого Энтони. Такая жалость. — Она поцокала языком.

Он поморщился.

— Вы просто обязаны помочь моей дочери. Она ведет себя неразумно, мои доводы ее не убеждают. Джорджиана, — она тараторила без остановки, ей не требовались логические паузы и время на то, чтобы перевести дыхание, — не желает принять на себя роль маркизы. Отказывается занять то место, которое принадлежит ей по праву.

Куинн учтиво поклонился, вздохнул и уловил давно забытый аромат. Кисловатый запах булочек с маком фирменной выпечки миссис Уайлд доносился из кухни и вызывал к жизни поток воспоминаний о детстве.

Продвигаясь по узкому коридору, она продолжила монолог:

— Вы всегда были таким милым мальчиком. Я говорила мужу, что вы поступите правильно. По справедливости поступите. Я знаю, вы остановите эту злую женщину и ее ужасные, возмутительные расследования. Джорджиана — полноправная законная маркиза Элсмир, вы согласны?

В дверях кухни появилась служанка, миссис Уайлд взяла у нее поднос и протянула Куинну:

— Вот и булочки. Помнится, ваши любимые. Угощайтесь.

— Во всем Корнуолле не найти булочек вкуснее ваших, миссис Уайлд, — пробормотал он, отправляя в рот нежнейшее произведение кулинарного искусства.

— Ах, вы, конечно, преувеличиваете, — жеманно улыбнулась она. — Однако скажу без ложной скромности, мои булочки будут повкуснее всего того, что подавали к столу в Пенроузе при леди Гвендолин Элсмир. Нам с отцом давно пора переселиться в главный дом и помочь Джорджиане устроить там все как следует. Я постоянно твержу ей об этом.

К счастью, они наконец подошли к кабинету мистера Уайлда. Куинн постучался и как-то умудрился проникнуть за дверь, оставив свою словоохотливую спутницу снаружи. Обернувшись, он увидел за письменным столом управляющего.

Боже милостивый! Этот человек изменился почти до неузнаваемости. За те годы, что они не виделись, он превратился в изможденного старика и страшно исхудал. Очевидно, его пожирала изнутри какая-то страшная разрушительная болезнь.

Действительность превзошла самые мрачные ожидания Куинна, и ему пришлось приложить максимум усилий, чтобы сохранить внешнее спокойствие.

— Мистер Уайлд, — кивнул он, и, обойдя вокруг стола, протянул руку. Ответное рукопожатие оказалось на удивление крепким. — Сделайте одолжение, не беспокойтесь, не надо вставать.

— Пустяки, милорд. — Мистер Уайлд с трудом поднялся на ноги.

— Просто Куинн. Пожалуйста, я настаиваю, — тихо попросил он и помог старику сесть.

— Хорошо, хорошо… — Глаза мистера Уайлда слегка увлажнились, хотя он пытался придать своему лицу подобающую сдержанность. — Похоже, вы далеко пошли и с годами стали именно таким, как я ожидал.

Куинн положил руку на его худое плечо, как когда-то делал мистер Уайлд, подбадривая или утешая маленького Куинна. Прошло всего лишь полтора десятка лет — и они поменялись ролями.

В болезненном облике этого простого человека было нечто такое, отчего Куинну внезапно захотелось бежать со всех ног, куда глаза глядят. Лишь бы не поддаваться сильнейшей иллюзии искренности и доброты.

— Полагаю, — сказал Уайлд, — вы думаете о том, что и я с годами стал именно таким, как вы ожидали. Он кашлянул и натянуто улыбнулся.

— Ничего подобного. Подозреваю, вы по-прежнему остаетесь самым свирепым управляющим во всем Корнуолле, — произнес Куинн нарочито легкомысленным тоном, скрывая печаль. — Осмелюсь предположить, что пристрастие к ужасным острым каламбурам также осталось при вас.

Глаза старого джентльмена радостно просветлели.

— Всегда важно иметь в запасе острое словцо, знаете ли, — рассмеялся он. — Я так рад, что вы, наконец, вернулись. Боюсь, в последнее время здесь не слишком весело. Мы оказались в неловком положении, неопределенность больно ранит Джорджиану и миссис Уайлд. Но теперь я спокоен. Вы приехали, и все расставите по своим местам.

Куинн сел напротив Джона Уайлда в старое кресло с решетчатой спинкой, которое стояло в кабинете испокон веков.

— Я глубоко тронут вашей верой в мои возможности. Однако, — он помолчал, — боюсь, потребуется некоторое время, чтобы досконально во всем разобраться. А пока мне хотелось бы внести ясность в вопрос о вашем ближайшем будущем.

Джон Уайлд попытался сесть как можно прямее. На его лице отразилось такое сочетание робкой надежды и плохо скрываемой безысходности, что у Куинна болезненно сжалось сердце.

— Сколько лет вы служите в Пенроузе? Почти сорок, не так ли? Полагаю, мой дядя и Энтони допустили непростительную ошибку, не оговорив заранее условия, на которых вы при желании могли бы оставить пост управляющего и уйти на покой. — Он услышал, как у него за спиной отворилась дверь, решил, что миссис Уайлд принесла чай, и продолжил: — Семья Фортескью в долгу перед вами. Вам полагается достойная пенсия за беспрецедентно долгую беспорочную службу.

— А я-то преисполнилась благодарности за твое доброе отношение к вдовствующей герцогине. — Тихий голос Джорджианы не предвещал ничего хорошего. Она вошла в кабинет и встала рядом с отцом. — Ловкий ход, ничего не скажешь. Отвлечь мое внимание, чтобы без помех избавиться от моей семьи.

— Джорджиана! — укоризненно произнес мистер Уайлд. — Не забывай о приличиях!

— Нет, папа, я желаю понять, в чем нас обвиняют. Пенроуз содержится в безукоризненном порядке. Любопытно, какие претензии можно предъявить управляющему?

— Джорджиана, — мягко ответил Куинн, глядя в ее темные сверкающие глаза. — У меня нет ни тени сомнений, что хозяйство Пенроуза находится под неусыпным контролем. Пожалуйста, дай нам с твоим отцом спокойно поговорить. — Она совершит непростительную ошибку, если не прислушается к его просьбе. Он не желал задевать достоинство мистера Уайлда. — Сэр, я был бы вам крайне признателен, если бы вы согласились принять пенсию в размере четырехсот фунтов в год и любой коттедж по вашему выбору. Я с удовольствием предложил бы вам этот, но вам известно, что Литтл-Роуз относится к заповедному имуществу и не подлежит отчуждению.

— Слишком щедрое предложение, — тихо, но твердо отозвался мистер Уайлд. — Нет на свете управляющего, который получил бы и коттедж, и такую большую пенсию.

— Нет на свете управляющего, которого необходимо быстро спровадить куда-нибудь подальше, потому что его дочь вышла замуж за прежнего хозяина, а нынешнему такое положение вещей кажется неприемлемым.

Джорджиана обрисовала ситуацию с исчерпывающей ясностью приговора, и мужчины не нашлись, что ответить.

В общем, Куинн готов был отдать ей должное. Она никогда не боялась смотреть правде в лицо. Мало кто способен на такое откровенное заявление. Однако сейчас, в присутствии ее отца, не время расставлять все точки над…

— Прости за бестактность, но я не стану смиренно изображать дамскую покорность и не позволю тебе отобрать пост управляющего…

И тут он сделал нечто такое, чего никак от себя не ожидал. Схватив ее за локоть и быстро попрощавшись с мистером Уайлдом в сжатом стиле «обещаю прийти завтра» и «пожалуйста, обдумайте мое предложение», он устремился прочь из кабинета, протащил ее по коридору, минуя ошарашенную миссис Уайлд, выволок из дома… И остановился на пустыре за живой изгородью только тогда, когда с ужасом осознал, что Джорджиана слетка прихрамывает.

— Ради Бога, Джорджиана, — сказал он, вновь обретая контроль над собой, которого раньше не терял никогда и ни при каких обстоятельствах. — Позволь своему отцу отойти отдел. Он заслужил покой и сейчас особенно нуждается в нем. Ты видишь его каждый день и, возможно, не замечаешь, как он изменился, насколько подорвано его здоровье.

В ее глазах отразилась буря эмоций.

— Нечего вмешивать сюда его болезнь. Вопреки всему, мы прекрасно справлялись. Я не позволю отобрать у него пост управляющего. Можешь отнять у меня дурацкий титул маркизы Элсмир, столь любезный сердцу моей матери. Видит Бог, я никогда за ним не гналась и никогда им не пользуюсь. Но я не дам…

Куинн решительно сгреб Джорджиану в охапку и так тесно прижал к себе, что почувствовал, как часто бьется ее сердце. Она казалась такой маленькой, едва доставая ему до подбородка. Однако недостаток роста с лихвой восполнялся силой духа и кипучей энергией, переполнявшей ее существо.

Она попыталась оттолкнуть его, но довольно быстро прекратила борьбу.

— Послушай меня, — мягко проговорил он в ее темные волосы, — Джон Уайлд — один из самых достойных людей среди тех, с кем мне когда-либо доводилось встречаться. Я не пытаюсь причинить вред твоим близким. Напротив, я хочу решить вопрос с пенсией намного быстрее, поскольку моя жизнь — единственное, что ограждает вашу семью от неопределенного будущего. Я просто не имею права оставить твоего отца на милость какого-нибудь распрекрасного четвероюродного племянника, к которому перейдет титул, если со мной что-нибудь случится.

Она стояла на удивление тихо и не предпринимала ни малейших попыток вырваться из его объятий, даже как-то обмякла в его руках и только робко выписывала пальцами кружочки у него на спине.

В такой ситуации весьма затруднительно остаться равнодушным и не оценить привлекательные изгибы податливого женского тела.

Он резко сглотнул, возвращая свои мысли в нужное русло.

— Джорджиана, чем я заслужил такое отношение? Почему ты каждое мое слово воспринимаешь в штыки? Разве я когда-нибудь…

— Прости меня, — перебила она, зарывшись носом ему в шею, что несколько приглушало слова. — Конечно, ты прав.

Такого он еще не встречал. По его опыту, дамы никогда и ни за что не просили прощения, пока джентльмен не извинится первым.

— Извинения приняты, — быстро отозвался он, не давая ей времени передумать. Ему внезапно стало жарко, и он понял, что должен отстраниться от нее, но его тело почему-то отказывалось подчиняться рассудку. В результате он закрыл глаза и наклонился, вдыхая свежий аромат мыла, исходящий от ее теплой кожи.

— Джорджиана, давай начнем все сначала, — прошептал он. — Давай сделаем вид, что я только что приехал, и ты счастлива, видеть меня после долгой разлуки. Ведь прежде мы были друзьями, просто потом детство кончилось, и наши пути разошлись. Взрослая жизнь неизбежно разводит людей в разные стороны.

Она наконец отодвинулась, и он заметил, как затуманились ее ясные глаза. Он забыл, насколько глубоки эти бездонные большие карие глаза. Она явно хотела что-то сказать, но промолчала. Он предложил ей опереться на его руку, и они пошли вдоль живой изгороди.

— Куинн, — неуверенно начала Джорджиана, — допустим, отцу действительно не по силам справляться со всеми обязанностями управляющего. Но если я пообещаю, что мы всей семьей будем содержать хозяйство Пенроуза в самом лучшем виде, может быть, ты позволишь нам продолжить работу… Пожалуйста?

Он глубоко вздохнул, остановился, повернулся к ней и слегка покачал головой:

— Я понимаю твои чувства. Однако управление поместьем слишком тяжелая ноша для вашей семьи. Нет, не пытайся спорить. Возможно, если бы твой брат был немного постарше и обладал большим опытом… Кстати, где Грейсон? Мне хотелось бы увидеться с ним и поблагодарить за очевидную преданность поместью.

— Он в плавании, — горестно ответила она. — Герцог Хелстон, внук Аты, устроил его корабельным гардемарином два года назад, когда отец был еще здоров.

Куинна охватило нарастающее волнение.

— То есть ты в одиночку тащила на себе имение и собираешься продолжать в том же духе? Джорджиана, это совершенно возмутительно.

— Пожалуйста, Куинн.

Ему пришлось наклониться, чтобы расслышать ее слова. В них было столько мольбы, что он, при полном сознании собственной правоты, почувствовал себя отвратительно.

— Пойми, так не может продолжаться. Это недопустимо. Джорджиана, мне очень жаль, но я вынужден найти нового человека на…

— Я справлюсь, — настойчиво повторила она, и ее жалобное лицо повергло его в смятение.

— Джорджиана, я знаю, что ты справишься. Но ты просто-напросто не должна делать ничего подобного. Маркизе — настоящей или не совсем — не пристало разгребать навоз в свинарнике. Вдумайся, это же полный абсурд. Дамам полагается заниматься женским рукоделием, присматривать за домашней прислугой, организовывать всяческие увеселения и все такое прочее.

Она стояла перед ним — страшно несчастная и разочарованная, — и он понял, что не может сразу лишить ее всего, чем она так дорожила. Необходимо действовать более тонко и постепенно.

— Нужно прийти к компромиссу. Джорджиана, в любой ситуации всегда возможен компромисс.

— Только не в данном случае, — печально возразила она. — Ты либо увольняешь отца, либо нет.

Взвесив в уме, как обойти возникшее препятствие, он выбрал подходящий вариант и взял ее за руку.

— Я придумал. Твое мнение будет принято в расчет при выборе кандидатуры нового управляющего. И я предоставлю тебе право обучать его и частично контролировать его работу.

Он посмотрел на ее руку, повернул ладонью вверх и увидел бесчисленные шрамы, рубцы и свежие, еще не зажившие ссадины. Нет, он вовсе не испытывал брезгливости. Просто никогда в жизни ему не приходилось видеть более натруженной ладони. В сравнении с ней его широкие жесткие руки выглядели нежными и холеными.

Поскольку Джорджиана ничего не ответила, он склонил голову набок и посмотрел ей в лицо — оно недвусмысленно указывало на то, что она лихорадочно пытается выдумать какой-нибудь хитрый план.

— Нет, — отрезал он, заранее отвергая все возражения. — Но взамен ты пообещаешь помогать человеку, которого мы назначим.

Она вздохнула:

— Похоже, у меня нет выбора. И все-таки не понимаю, почему я…

— У тебя есть выбор. Либо ты принимаешь мои условия, либо сидишь дома, составляешь букеты, утверждаешь меню и надлежащим образом исполняешь обязанности маркизы.

— Ты же не собираешься прекратить расследование и официально объявить меня хозяйкой Пенроуза, правда?

Она словно изучала его — пристально и напряженно.

— А что ты скажешь, на сей счет, Джорджиана? — Он остановился, бережно — очень бережно — приподнял ее подбородок и внимательно посмотрел в ее блестящие глаза. Это был опасный момент — критический и ответственный. Момент истины. — Являешься ли ты законной маркизой Элсмир? — В его тихом голосе не было даже намека на нажим.

— Ты сам назвал меня так вчера.

Он не сводил взгляда с ее лица и впервые заметил, какие выразительные у нее брови. Они постоянно находились в движении: то изящно выгибались, подчеркивая красоту темных глаз, а то, мгновение спустя, сердито сдвигались в прямую, словно корнуоллская живая изгородь, линию. — Я хотел бы услышать твое мнение.

— Именно сейчас тебе безотлагательно потребовалось мое мнение?

— Джорджиана, ты скажешь мне правду или нет?

Откровенно говоря, он понятия не имел, хватит ли у нее духу рассказать ему, успел ли ее муж вступить в свои супружеские права.

Ее взгляд стал жестким, а брови, как и следовало ожидать, сошлись на переносице.

— Являюсь ли я законной маркизой? Хорошо, давай посмотрим. Моя мать говорит, что да. Мой отец ничего не говорит. Мать Энтони говорит, что нет. Поверенные семейства Фортескью тоже полагают, что нет, если я правильно поняла их чрезвычайно длинные и запутанные послания. Тебя интересует мое мнение? Отвечаю: я предпочитаю отказаться от титула. — Она сосредоточенно изучала свой поношенный фартук. — Я не желаю подвергаться унизительному врачебному осмотру.

Итак, она ровным счетом ничего не рассказала. И не расскажет. Впрочем, стоит ли удивляться? Разве жена не продемонстрировала ему причудливое устройство женской логики.

— А если бы я не стал докапываться до истины? Если бы я сказал тебе, что хочу покончить с этим делом прямо сейчас, с наименее скандальными последствиями для обоих семейств? Если бы я сказал, что намерен прекратить официальное расследование и выделить тебе положенное вдовствующей маркизе крупное состояние, которое обеспечит тебе безбедное существование до конца твоих дней?

— Я сочла бы тебя, по меньшей мере, безрассудным, — ответила Джорджиана. — Очевидно, ты питаешь тайную страсть к неприятностям, если принять во внимание, как отреагирует на твои действия тетушка.

— Джорджиана… чего ты хочешь? — Он постарался сделать все возможное, чтобы в его голос не просочилось раздражение.

О, ей ли не знать, чего она хочет! Всегда хотела. Даже сейчас, когда он стоял перед ней, невозмутимый и бесстрастный, словно викарий на исповеди. Ей хотелось схватить его за лацканы сюртука, притянуть к себе и целовать до тех пор, пока братская сдержанная вежливость не сменится совершенно иными чувствами. Она на миг уступила порыву, подалась вперед, но спохватилась, вняв доводам разума.

Теперь, глядя в янтарные глаза с зелеными ободками, она испытывала глубокое уныние. Внешняя мальчишеская оболочка — а быть может, и внутреннее содержание — превратилась в броню, делая взрослого Куинна еще более недоступным. Непробиваемый панцирь, которым он окружил себя, вызвал у Джорджианы странное желание наброситься на него с кулаками единственно для того, чтобы проверить, способен ли Куинн вообще на какие-нибудь эмоции. Но одновременно она жаждала защитить и утешить его. С какой стати ее посетила потребность утешить столь самоуверенного человека, оставалось для нее загадкой.

— Итак? — невозмутимо спросил он. — Чего ты хочешь, Джорджиана?

В сущности, вопрос сводился к другому — чего она хочет во вторую очередь? Чем заменить главное желание, если ему не дано осуществиться? Иными словами, она должна была перейти к второстепенному вопросу, минуя основной. В подобных случаях ее упорядоченный разум всегда приходил в состояние полного расстройства и неопределенности.

— Я хочу… — Она замялась и поверх его плеча посмотрела на плывущие по небу облака. — Я хочу жить как раньше.

— Полагаю, это невозможно. — Он сменил тему, точнее, повернул ее другой стороной. — Где ты живешь? Домоправительница утверждает, что в Пенроузе, но вчера ты не спустилась к обеду.

Она проигнорировала вопрос и только уклончиво заметила:

— Моя мать не позволила бы мне жить в Литтл-Роуз.

— В таком случае правильно, что ты пригласила вдовствующую герцогиню Хелстон и других дам. Тебе было бы не совсем удобно жить в Пенроузе вдвоем со мной. Но в ближайшее время мы должны подыскать для тебя новое жилище. — Он поджал губы. — Как ты познакомилась с герцогиней и остальными леди? Ваше маленькое сообщество производит весьма необычное впечатление.

— Пожалуй, лучше объяснить сейчас, раз уж за месяц ты так и так все узнаешь. У Аты необычайно доброе сердце. Я познакомилась с ней, когда она каким-то непостижимым образом оказалась здесь на похоронах Энтони. После того как все разошлись, она представилась и пригласила, точнее, практически насильно посвятила меня в члены своего тесного вдовьего кружка. «Вдовий клуб» — тайное общество, поскольку Ата убеждена, что сбившихся в стаю неразлучных старых ворон никто и никогда не пригласит ни на одно веселое светское мероприятие.

Куинн приподнял бровь:

— Я не нахожу в тебе сходства со старой вороной.

А потом он наклонился, и у нее на миг замерло сердце — ей почудилось, что он вот-вот поцелует ее. Но конечно, она ошиблась.

Он убрал прядь волос, упавшую ей на глаза. В тот момент, когда его не затянутые в перчатку пальцы прикоснулись к ее лицу, Джорджиана почувствовала, что стремительно краснеет. Только бы он не заметил ее смущения! Она отвернулась и направилась к дому, тщательно следя за своей походкой: ведь стоило немного отвлечься, как тут же проявлялась хромота.

— Джорджиана… Нам еще многое надо…

Не оборачиваясь, она махнула рукой, обрывая его на полуслове и уже не зная, чего ей хочется больше — распрощаться с ним навсегда или по-прежнему испытывать сладкую муку, ловя в его глазах редкие, случайные проблески интереса. Ничуть не похожие на всполохи страсти, о которых она мечтала ночи напролет, лежа на узком соломенном матрасе в маленьком стеклянном павильоне на острове и всматриваясь в туман, клубящийся над озером Ло-Пул. Она часто спала там, отдаляясь от родного дома, от «Вдовьего клуба», от Пенроуза, от всего на свете, кроме воспоминаний и грез.

Только сейчас, когда Куинн вернулся, ее заветные мечты казались еще более несбыточными, чем раньше.

 

Глава 4

Джорджиана не настаивала бы после смерти Энтони, чтобы к ней обращались как в девичестве, если бы знала, каков будет результат.

Теперь же все пребывали в замешательстве. Никто не знал, обращаться ли к ней «мисс Уайлд» или, вопреки ее просьбе, «леди Элсмир». Последнее слишком сильно напоминало Джорджиане о свекрови.

Домоправительница, слуги и работники избегали недоразумений, сдабривая речь вежливым «мэм» наедине или более формальным «мадам» в присутствии других. Сложившееся положение было еще хуже, чем в детстве, когда ей приходилось стоически переносить бесконечные прозвища. Тогда она была и Джорджианой, и Джорджией, и Мисс Джи, и даже Джордж, когда ее младшего брата задевал ее командирский тон. По крайней мере, вдовы без всякой заминки начали звать ее именем, данным при крещении. И она чувствовала к ним за это огромную благодарность.

Сегодня главная гостиная Пенроуза превратилась в пороховую бочку — в преддверии ужина здесь собрались самые разные гости.

Герцог Хелстон, Люк Сент-Обин, расхаживал перед массивным камином, в котором бушевало пламя. Он угрюмо обратился к хозяину дома:

— Я не ошибался, когда называл эту идею отвратительной. Ты не мог придумать ничего лучше, Элсмир? — Он бросил взгляд в сторону жены и закрыл глаза. — Каролина и Генри замерзнут здесь, дорогая.

Очаровательная герцогиня Розамунда Сент-Обин взяла его за руку, дабы остановить непрекращающиеся метания. У нее на руках лежал младенец, завернутый в кружева и пеленки, достойные принца. На губах ребенка, пребывавшего в стране сладких снов, блуждала невинная улыбка.

— Люк, — мягко произнесла она, — Генри превосходно себя чувствует.

— Возможно, — ответил он. — Но Каро явно продрогла.

Ата качала второго спящего младенца. Ее покрытое морщинами лицо сияло восторгом — похоже, она не слышала ни слова. Собственно говоря, она вообще не принимала участия в беседе с самого прибытия герцога и герцогини с близнецами.

— Я сказал, Каро продрогла, Ата, — повторил Люк.

Герцогиня предпочла промолчать, не берясь перечить льву, защищающему свой прайд.

Ата даже не повернула головы.

— Ты не можешь забрать ее, твоя очередь еще не подошла. Пятнадцать минут еще не прошло. И я думаю, что заслуживаю тридцати минут — ведь я так давно ее не видела.

Герцог тяжело вздохнул и, отослав лакея, выместил злость на огромном полене, бросив его на горящие дрова, от чего из камина полетело невероятное количество искр. Он схватил кочергу и начал ворошить угли, бормоча что-то про «проклятую очередь».

Джорджиана подавила улыбку и бросила на Куинна взгляд из-под ресниц. У того был вид человека все понимающего и весьма довольного происходящим.

— Похоже, — начал Куинн ровным голосом, — ваша светлость, вы еще не осознали всю прелесть вашего положения, когда есть множество рук, готовых помочь. Вскоре вы, возможно, перемените свое мнение. Нет ничего более утомительного, чем новорожденный, или в вашем случае — новорожденные.

— А еще похоже, что вы мало смыслите в таких делах, Элсмир, — ответил Люк, источая яд. — Впрочем, я замечал эту черту у всех дипломатов. Всегда готовы посоветовать, но никогда не готовы сделать. Вся работа достается морякам и солдатам, настоящим мужчинам, готовым встретить смерть лицом к лицу, вместо того чтобы…

— Люк! — в ужасе одернула его Розамунда и обратилась к хозяину: — Пожалуйста, извините его, милорд.

Остальные вдовы — Грейс, Сара и Элизабет — отстранились от спора и наслаждались произведениями искусства, украшающими стены вокруг.

— Не стоит беспокоиться, ваша светлость. Новоиспеченным отцам разрешаются некоторые вольности в поведении, — весело ответил Розамунде Куинн. — И я часто отмечаю, что Бог не зря наделил людей различными темпераментами. Всегда найдутся люди, которые поведут за собой, подавая пример спокойствием, разумностью и практичностью, и те, которые предпочитают вселять преданность страхом и жесткостью. И кроме того, есть сила природы, именуемая отцовством. Ваш муж проявляет эту силу — и в немалых количествах, если мне будет позволено заметить.

Люк зарычал.

Ата наконец подняла взгляд:

— Дорогой Куинн, вы просто обязаны взглянуть на лицо Каро. Она выглядит в точности как я.

Джорджиана улыбнулась про себя, глядя, как Куинн подходит к Ате. За последние несколько недель та пробормотала эти слова уже не меньше сотни раз. Младенец немедленно проснулся и начал плакать. Люк Сент-Обин выглядел готовым вырвать ребенка из рук бабушки и направиться прямиком к холмам Эмберли, за все восемь миль.

— Нет, Люк, — мягко остановила его жена, снова взяв герцога за крепко сжатый кулак, — мне нужна твоя помощь с Генри.

Близнец проснулся, услышав плач сестры, и сжал маленькие кулачки не слабее, чем его отец. Люк прижал младенца к плечу и начал размеренно качать его — навык, который все родители осваивают чуть ли не в первые минуты после рождения ребенка.

Маленькая Каро плакала необычайно жалобно, и Ата начала немного нервничать. Куинн вмешался со свойственными ему вежливостью и спокойствием:

— Не доставите ли вы мне удовольствие подержать ее?

Ата с опаской взглянула на него, совершенно не желая отдавать свою правнучку.

— Я хочу получше изучить ее сходство с вами, — добавил он.

— Ода, конечно. Посмотрите, как широко расставлены ее глазки, и у нее прелестный «вдовий выступ», и…

Джорджиана увидела, как Куинн со знанием дела взял малышку на руки и начал качать, нашептывая на ушко колыбельную про лапочку и папочку. Девочка сразу затихла и потянулась к его стриженым каштановым волосам. Он аккуратно переместил ее на другую руку и погладил по головке.

Есть ли что-то более привлекательное, чем мужчина, желающий и способный успокоить плачущего младенца? Джорджиана вдруг поняла — ее еще сильнее потянуло к Куинну. Если бы он гладил по голове ее и ласково нашептывал на ушко ей хотя бы и про ягнят и поросят… Она готова была отдать за это все. Взглянув на других вдов, она поняла по выражениям их лиц — они думают о том же. Джорджиана тряхнула головой и подошла к молодой герцогине.

— Розамунда, — прошептала Джорджиана, пока остальные вели беседу, — следует ли нам организовать ужин, как в Эмберли, — по сменам?

— Он весьма красив, Джорджиана, — тихо произнесла Розамунда, проигнорировав вопрос.

— Да, я знаю.

— Как давно умерла его жена?

— Розамунда!

Красавица герцогиня, сияя глазами цвета морской волны, проницательно улыбнулась.

— Ты в него влюблена, — мягко, но уверенно заявила она.

Джорджиана быстро огляделась, дабы убедиться, что никто не слышал этого безобразного предположения:

— Определенно нет!

Герцогиня подняла бровь:

— Значит, тебя совершенно не задевает, что Грейс, как и Элизабет, и даже стеснительная Сара — все смотрят на него так, будто предел их мечтаний — сделаться маркизой? Разве Грейс не сообщила по секрету о своих планах найти подходящую партию в этом году? Хм… Он так очарователен и так сдержан — прямая противоположность неистовому Хелстону. Пожалуй, если бы я не была уже замужем, — она бросила взгляд на темно-волосого демонического герцога и улыбнулась, — я думаю, я бы не устояла перед искушением…

— Хватит, — оборвала Джорджиана, — я хорошо знаю, какое воздействие он оказывает на наш пол. Розамунда отодвинула кружевную накидку Джорджианы и пристально взглянула на маленькую брошку, которую все вдовы видели и не упускали случая отпустить иногда замечание по ее поводу. Джорджиана никогда не расставалась с крошечным оком возлюбленного, которое нарисовала давным-давно и носила в украшенной драгоценными камнями оправе, унаследованной от семьи отца.

Герцогиня медленно улыбнулась:

— Ты сказала как-то раз, что Куинн очень похож на твоего мужа. Должна заметить, его глаза действительно выглядят почти так же.

— Пожалуйста, Розамунда… — тихо попросила Джорджиана. Боже, ее подруга всегда была самой наблюдательной в их клубе.

Герцогиня погладила ее по руке:

— Помоги мне встать. Я все еще неприлично слаба. Сегодня я пришла только потому, что хотела загладить вину перед Атой. — Она позвала мужа: — Люк, дорогой, не удалиться ли нам с детьми в другую комнату, пока остальные ужинают? Мы поедим, когда подойдет наша очередь.

— Сколько же раз я должен повторять, что герцоги никогда и ничего не делают по очереди! — ответил он несколько громче, чем следовало.

Вдовы отважились захихикать.

— Я попрошу лакея принести вам ужин, ваша светлость, — настояла на своем Джорджиана, забыв на мгновение о неформальной обстановке.

Люк подошел к Куинну и презрительно уставился на него, будто говоря — только попробуй не отдать мне мою малышку!

Куинн улыбнулся:

— Всегда ли все идет так, как вы хотите, Хелстон? Я нахожу вашу манеру обращения до крайности оригинальной.

Люк, обладатель поистине сатанинской улыбки, взял младенца на руки и с видом человека, готового на убийство, ответил:

— Дипломаты никогда не могут устоять перед яростью пушечного огня, Элсмир. Но если вам достанет вашего хваленого обаяния, чтобы удержать мою бабушку и стадо моих друзей подальше от Эмберли хотя бы месяц, а лучше несколько, я готов притвориться, будто думаю о вас чуть лучше, чем на самом деле.

— Я боюсь даже представить себе, что будет, если я этого не сделаю, — с легкой улыбкой ответил Куинн.

Не дожидаясь конца фразы, Люк Сент-Обин, больше известный как Дьявол из Хелстона, вышел. Лакей пригласил остальных гостей пройти на ужин, и Джорджиана с Куинном на несколько минут остались наедине.

— Это тот самый джентльмен, под крышей которого ты жила в прошлом году? — спросил Куинн.

— Да, когда во мне не нуждались здесь. Ата и прочие вдовы, остановившиеся в усадьбе Хелстонов, очень помогли мне после того, как умер Энтони, — прошептала она, — и герцог на самом деле хороший человек. Очень хороший, если быть честной.

— Ты явно стала хуже разбираться в людях.

Джорджиана остановилась:

— Нет, ничуть. — Она твердо посмотрела на него: — Если у меня и есть недостаток, то он состоит в том, что когда я узнала человека, то он уже не может сделать или не сделать — ничего, чтобы мое отношение к нему изменилось.

Она вдруг замолчала, ужаснувшись своей смелости — ведь она почти призналась в том, в чем сама себе не хотела признаваться.

Джорджиана быстро окинула взглядом лицо Куинна в поисках мимолетных признаков того, что он разгадал ее тайну, однако его глаза были все такими же гипнотизирующими колодцами секретов и загадок. Она попыталась не обращать внимания на воцарившуюся неловкую тишину.

Джорджиана опустила взгляд на свое скучное платье и отметила потертый край кармана. Старая шелковая траурная одежда подходила под ее настроение — темно-серое и тоскливое до самого края.

— Джорджиана, — тихо произнес Куинн, — прошел уже год. Я думаю, ты можешь теперь носить и что-нибудь более яркое.

Он всегда был столь чуток. Почему же тогда он не мог понять, что у нее на сердце? Но возможно — и это было бы еще хуже, — он знал, но притворялся, чтобы сохранить ее лицо.

— Я никогда не носила ярких платьев. Коричневый и серый — гораздо более практичные цвета.

— Тебе не следует оставаться вне моды. Я попрошу портного из города помочь тебе. — Он откашлялся: — Тебе следует посоветоваться с графиней Шеффилд. Она поможет выбрать подходящие тебе цвета и стиль.

— Но я совершенно не похожа на Грейс Шеффи и никогда не буду похожа, — прошептала Джорджиана.

— Она, кажется, очень добра, и я уверен — с радостью поможет тебе.

— Да, но…

— Как давно она входит в ваше маленькое общество?

Да… ее сердце застучало. Все, как и предполагала Розамунда. Не прошло и дня, а Грейс и Куинн уже интересуются друг другом.

— Ты имеешь в виду, как давно она овдовела?

— Да.

Этого одного слова хватило, чтобы все ее мечты снова рассыпались в прах и упали где-то вблизи ее щиколоток. Какая-то извращенная частичка ее души заставила Джорджиану еще усилить свои мучения:

— Ее муж умер почти два года назад и оставил ей значительное состояние. Грейс — добрейшая, достойнейшая и очень красивая женщина, и вам сложно будет найти более под… — она запнулась, — более подходящую маркизу Элсмир.

Она так сильно сжала кулаки, что почти порвала ногтями перчатки.

Куинн ответил ей внимательным взглядом и жестом предложил пройти в гостиную:

— Пойдем, мы должны присоединиться к остальным. Кстати, моя дочь приедет в ближайшие несколько дней. Я должен рассказать тебе о ней… или скорее предупредить о ее более чем, хм… упрямом характере.

«Кончится ли когда-нибудь этот вечер», — думал Куинн, сопровождая или скорее вытаскивая неотесанного герцога Хелстона на балкон после ужина.

Куинн облокотился на перила и начал обрезать сигару, наслаждаясь соленым корнуоллским воздухом. Он только сейчас понял, как скучал по нему.

Люк Сент-Обин продолжал свои проклятые метания, пробормотав ругательство, которое Джорджиана наверняка с радостью добавила бы в свой репертуар.

— Не желаете ли одну? — Куинн предложил герцогу сигару. — Она из Португалии — очень мягкая.

— Определенно нет, — герцог поджал губы, демонстрируя свое мнение о сигарах. — Ради Бога, неужели у вас нет бренди?

— Нет.

— А виски?

— Нет.

— Хотя бы джин? Даже совершенные варвары где-нибудь его держат.

— К сожалению, нет. Я не пью — и никто не будет пить, пока торговец вином не завезет свой товар.

Герцог Хелстон остановился как вкопанный, словно в него ударила молния.

— Что?

Брови его поднялись так высоко, что почти стали частью прически.

— Я должен был догадаться. Никогда не верил дипломатам и непьющим. Неудивительно, что вы и тот, и другой.

Куинн сдержал улыбку. Этот человек был знатным сквернословом и совершенно нецивилизованным. И как только очаровательная герцогиня терпела его?

— Возможно, теперь вы обдумаете мое предложение? — снова спросил Куинн. Ему совершенно не хотелось расставаться с одной из своих португальских сигар, но зато он мог заслужить вечную благодарность Аты и остальных леди, если удержит этого дикаря подальше от них хотя бы полчаса. И Куинн знал, как полезно заключать союзы.

— А, черт с вами, раз уж у вас больше ничего нет. — Недовольство сквозило в каждом слове герцога.

Куинн с разочарованием передал и разжег сигару.

Герцог затянулся и закашлялся, к немалому удовлетворению Куинна. Эти сигары были неимоверно крепки, и только идиоты отваживались затягиваться едким дымом.

— Вы в порядке, ваша светлость? — Он похлопал герцога по спине, старательно скрывая свою радость и искренне надеясь, что дым обжег Хелстону голосовые связки.

— Идите к Дьяволу, Элсмир! — выпалил герцог, прежде чем снова закашляться.

Куинн вздохнул и покачал головой, доставая из кармана еще одну сигару и разжигая ее. Потом начал посвистывать.

— Если вы надеетесь задержать меня здесь, Элсмир, вам лучше прекратить извергать из себя эти сатанинские звуки. Свистят только люди, повредившиеся рассудком.

— Пожалуй, я могу успокоить себя тем, что поднялся в ваших глазах выше оценки «варвар».

Если бы Куинну пришлось проглотить еще одну улыбку, он мог бы подавиться.

— Чего вы хотите, Элсмир? — прорычал вдруг Хелстон.

— Прошу прощения?

— Я сказал, — почти заорал герцог, — чего вы хотите? Каков ваш план. Каковы ваши проклятые дьявольские цели.

— Мне очень жаль, ваша светлость, я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите.

— Джорджиана Уайлд. Джорджиана Фортескью. Как бы вы ни звали эту леди, которую я нянчил, пока вы не решили притащить сюда из Португалии свою ленивую дипломатическую задницу. Она не может остаться жить здесь под одной с вами крышей после того, как моя бабушка уберется обратно в Эмберли вместе с остальными воронами.

Герцог не имел ни малейшего понятия, как сильно изобличало его характер каждое следующее слово, противоречащее предыдущему. За, столом переговоров его бы ждала катастрофическая неудача.

— А какое вам до нее дело? — спросил Куинн равнодушно.

Герцог разъяренно зарычал:

— Вы осмеливаетесь предполагать…

— Нет. Я стараюсь воздерживаться от вынесения приговора, пока не узнаю полностью характер человека, — с удовлетворением произнес Куинн. — И поскольку герцогиня предана вам, и я смутно помню ее со времен детства, ее доброе мнение о вас вынуждает меня изменить мое первоначальное впечатление. — Он покачал головой: — Хотя, что она в вас находит, для меня загадка.

— И неудивительно, при вашей-то бездонной глупости! — прорычал Хелстон.

Теперь можно наконец обсудить то, ради чего он и вытащил сюда герцога.

— На самом деле я рад, что вы спросили о Джорджиане. Она и ее семья — главная причина, по которой я приехал сюда из города. Мне нужно разобраться с весьма деликатной ситуацией, и я рад был бы воспользоваться вашей помощью.

— Почему я должен вам помогать? — мрачно спросил герцог.

Куинну вдруг захотелось придушить его, но вместо этого он принялся спокойно разминать руки за спиной.

— Стоит ли мне напомнить вам о том, какой замечательный уход я обеспечу вашей бабушке, пока вы с ее светлостью будете наслаждаться одиночеством? Я совершенно не хотел поднимать эту тему.

— Чего вы хотите?

— Я ищу управляющего. Человека, который помог бы мне освободить Джорджиану от роли, которую она приняла на себя в результате болезни ее отца.

— Собираетесь вышибить Джорджиану и ее семью к чертям, не так ли? Помощи вы от меня не дождетесь.

Куинн в изнеможении вздохнул:

— Нет, несносный вы идиот, — вскипел он, решив наконец прибегнуть к последнему средству — ответить на оскорбление оскорблением. — Я пытаюсь устроить ее поудобнее — вдали от проклятого свинарника. Теперь вы наконец удосужитесь сказать мне, есть у вас такой человек на примете или нет?

Герцог Хелстон сжал губы и демонически улыбнулся:

— Как ни странно, есть. Уверен, он вам подойдет. Его зовут Браун — Джон Браун. Я думаю, вы с ним прекрасно уживетесь, друг мой. Более того, я гарантирую это. — Последние слова он практически проурчал. — Должно быть, вы попали в корнуоллскую полосу удач, ведь мой бывший управляющий приезжает в ближайшие несколько дней. Я сразу пошлю его к вам. Конечно, вам придется предложить ему немалую плату, дабы уговорить остаться. В прошлом году он уехал в свое маленькое шотландское поместье.

Куинн хорошо распознавал выражение извращенного удовольствия на чьем-то лице, и сейчас он готов был поставить все до последнего фартинга — герцог Хелстон вынашивал какой-то план.

Он вздохнул. Ну что же, скоро он узнает — пьяница ли мистер Браун, обманщик, лжец или просто вор. Куинн мог считать себя экспертом в этих областях человеческой деятельности.

Через несколько часов, когда герцог и его жена давно уже вернулись в Эмберли со своими черноволосыми ангелами, Куинн предался ежевечернему ритуалу, помогавшему ему избавиться от накопившегося за день напряжения, — нелегко контролировать, каждое слово и жест. Он обошел комнаты на нижнем этаже, проверяя, не остались ли где-то зажженные свечи, желая слугам спокойной ночи и осматривая каждую часть хорошо управляемого огромного дома. Он называл это «уложить дом в постель».

Куинн вздохнул.

«Отец, скучающий по ребенку, — то еще зрелище, — уныло подумал он. — Да уж, уложим дом в постель».

Он продолжил обход, в одиночестве гордясь доставшейся ему ролью хозяина этой огромной усадьбы, одной из самых больших на Британских островах. Пенроуз — самое южное из пяти имений семьи Фортескью. Все они процветают. Он вздохнул. Как бы все это порадовало Синтию. Если бы только она вела себя более сдержанно, более… Он беспощадно прогнал эту мысль.

Он не был уверен, когда принял решение пойти на противоположную сторону дома, где у мистера Уайлда были скромные апартаменты, пока тот не женился и не переехал в коттедж Литтл-Роуз. Но ноги сами неторопливо привели туда Куинна. Он остановился перед комнатами управляющего. Что-то не так. Все двери открыты настежь.

Джорджианы, однако, здесь не было.

Куинн поднял свечу, чтобы получше осветить комнаты, и переступил порог.

— Джорджиана? — на всякий случай окликнул он.

Матовый воск капнул на рукав, и знакомый аромат меда напомнил ему о запахе волос Джорджианы, который он чувствовал, когда нес ее в искусственные руины.

Куинн поставил блестящий серебряный подсвечник на подоконник и открыл окно, вдохнув теплый вечерний летний воздух. Тысяча и одна звезда наполняли ночное небо на всем протяжении до горизонта. Одинокая звезда светилась ниже остальных, как будто положив сверкающую голову на Ло-Пул. И всего лишь на краткий миг Куинн пожалел, что Джорджиана не стоит рядом с ним. Она разделила бы с ним радость от этой волшебной иллюзии. Он затушил свечу, наслаждаясь видом, но темнота только усилила его грусть.

Джорджиана села на скамью, обращенную к особняку Пенроуз, положила щеку на холодный подоконник озерного павильона и закрыла глаза.

Господи.

Все так сложно. Ее страсть к нему граничила с глупостью. Закончится ли когда-нибудь это умопомрачение? Или ей предстоит вечно страдать от этой тоски без всякой надежды на ответное чувство? Было столь очевидно, что он относится к ней только как к родственнице, которую надо одеть и отослать подальше. Те длинные летние дни, когда он смотрел на нее с радостью, приязнью и безграничным доверием, остались в прошлом. И тем не менее она продолжала тосковать по нему.

А после этой ночи Джорджиана поняла, что ее неутолимая жажда только усиливается. Она еще глубже погрузится в трясину боли, если ей придется терпеть растущую приязнь между Куинном и Грейс Шеффи — ведь они оба принадлежали к тем немногим людям, которых Джорджиана не только уважала, но и любила.

Грейс всегда держалась с чувством тихого достоинства, которого у Джорджианы никогда не будет. И хотя графиня редко делилась своими мыслями, со временем стало очевидно, что Грейс любила Люка Сент-Обина, герцога Хелстона, не меньше и столь же долго, как Джорджиана любила Куинна, пока герцог не женился в прошлом году на Розамунде, одной из вдов их клуба. Но Грейс Шеффи ни разу не выдала своей боли и выказывала только огромную радость по поводу состоявшегося союза. Единственным проявлением ее чувства стало немедленное отбытие в Италию на следующий день после свадьбы Розамунды и Люка. К чести ее следует заметить, что Грейс вернулась посвежевшей и вела себя абсолютно естественно в присутствии Розамунды и герцога.

Джорджиана знала, что не обладает такими характером и выносливостью. Если Куинн женится, она буквально рассыплется на кусочки. Придется ее запереть в одном из коровников.

Она раздраженно тряхнула головой. Интересно, есть ли еще хоть одна женщина в мире, способная вообразить счастливую свадьбу между людьми, познакомившимися меньше недели назад?

Она оглядела темную воду, окружавшую расположенный на острове посреди Ло-Пула маленький павильон. И как всегда, представила себе Куинна, плывущего к волшебному домику. Плывущего к ней. Только к ней с выражением вечной любви и желания в глазах. Именно эти чувства он мог бы прочитать в ее глазах, если бы попытался проникнуть за ту стену, которой она, отгородилась вскоре после их знакомства в далеком нежном возрасте.

Она выпрямилась и вдруг заметила крошечный отблеск в своих комнатах в спящем Пенроузе. Глубоко вдохнув, Джорджиана вновь безуспешно попыталась подавить возникшие чувства: это глупо, скорее всего, просто миссис Киллен, домоправительница, зашла пожелать спокойной ночи. Не было абсолютно никакой причины, по которой Куинн мог бы зайти в ее комнаты на восходе луны.

Но эта разумная мысль не могла остановить молитву, которая сама составлялась у нее в уме. Слова, которые она шептала, сколько себя помнила. «Приди ко мне. Пожалуйста, пусть он придет ко мне».

И вдруг огонек в ее далекой комнате погас — то же должно было случиться с ее мечтами уже давным-давно.

 

Глава 5

30 июля — список дел

— обойти поместье, проверить съемные коттеджи;

— открыть соты;

— кухонный сад — встретиться с новым помощником садовника;

— проверить новый клобучок и путы для Облидж;

— работать над собой — расстаться с мечтами.

— Где ты была прошлой ночью?

Джорджиана, даже не поднимая глаз, поняла — в сокольню вошел Куинн. А ведь она была уверена — сюда он точно не придет. Видит Бог, прошли месяцы после того случая, прежде чем она смогла вернуться сюда.

— Где? В Пенроузе, конечно.

Она продолжала смотреть на красивую соколиху, чистившую и оправлявшую перья своего хвоста.

— Тебя не было в доме и в старых комнатах твоего отца тоже.

Джорджиана краем глаза взглянула на него и осторожно надела клобучок на голову хищника.

— Почему ты спрашиваешь? — поинтересовалась она.

— Потому что я беспокоился. — Он осмотрел проволочные стенки клеток.

— Как видишь, я в совершенном порядке. Я часто обхожу усадьбу и проверяю состояние животных.

— Так поздно вечером?

— Животные, похоже, не возражают. И честно говоря, — она понизила голос, — меня успокаивает эта проверка перед сном. Я не хочу, чтобы кто-нибудь страдал, или голодал, или мучился жаждой всю ночь. — Она получше натянула свою тяжелую перчатку. — Ты чего-то хочешь? Я уже распорядилась по поводу меню. Я думала, ты поужинаешь с Атой, Грейс и другими.

— Я отпросился после долгой партии в пикет. Я не имел ни малейших подозрений, что эта банда вдов способна на шулерство таких масштабов.

— Герцог всегда поощрял неспортивную игру.

— Почему-то меня это не удивляет.

Джорджиана сжала губы, сдерживая смех:

— Сколько они вытянули из тебя?

— Сундуки Фортескью почти не пострадали. — Он помолчал. — Собственно говоря, я хочу организовать пикник и искал тебя. Я надеялся обсудить несколько вещей, прежде чем прибудет Фэрли… Боже мой, неужели это Хубла?

Джорджиана подняла сокола на затянутой в перчатку руке. Полоски на оперении птицы складывались в узор, занимавший королей и императоров на протяжении веков.

— Нет. Это дочь сокола, которого я… — она запнулась, не осмеливаясь заговорить о прошлом, — достала в тот день, — тихо продолжила она. — Та птица стала одной из лучших охотниц. Энтони назвал ее Ноблес. А это Облидж.

Куинн смотрел на Джорджиану, пока она не опустила взгляд на мешок для добычи, лежавший перед ними на столе. Наконец Куинн прервал тишину, взяв мешок и перекинув его через плечо. Он подошел к двери и обернулся. Как когда-то давно, он поклонился и взмахнул рукой, демонстрируя желание пропустить ее вперед.

Они вышли из сокольни на перешеек из гальки, отделявший Ло-Пул от моря, и медленно пошли вдоль берега по любимым местам всех ловчих птиц Пенроуза. Как часто она бывала здесь в детстве вместе с Тони и Куинном! Как часто они выпускали соколов, рыбачили или плавали до изнеможения!

— Мне было интересно, выжил ли птенец после падения, — произнес он у нее за спиной так тихо, что можно было подумать, будто ей показалось. — И много ли месяцев ты страдала. Я не знаю, как ты перенесла это, Джорджиана. Тогда я преклонялся перед твоей тихой, скрытой силой. Никогда, ни до того, ни после, я не видел, чтобы кто-то, терпя столь многое, столь мало жаловался. Я всегда вспоминал о тебе, когда люди говорили о смелости.

Она сняла с Облидж клобучок, и сокол, подогнув ноги, рванулся с перчатки одним могучим движением, хлестнув крыльями воздух и плавно поднимаясь к верхушкам деревьев. Джорджиана была слишком тронута, чтобы ответить. Значит, Куинн все-таки о ней думал…

Она смотрела, как хищник поднимается в небо на воздушных потоках, водя головой из стороны в сторону в попытках обнаружить добычу.

— Я думала порой, не забыл ли ты о нас. Об Энтони, обо мне… о Пенроузе.

— Мне жаль, что я не послал ни единого письма. Я мог бы, по крайней мере, написать твоему отцу.

— Ты не должен ничего объяснять. — Она вошла в кусты, спугивая животных, которые могли там быть. — Ты был очень занят. Школа, работа, а потом брак и постоянные поездки в разные страны.

— Я не ищу оправданий. Дела людей говорят сами за себя. В конечном счете, слова ничего не значат. — Его шаги послышались рядом с ней в кустарнике. — Ты согласна?

— Честно говоря, нет. — Она остановилась и повернулась к нему. — Я всегда думала, что Энтони больше всего страдал от твоего молчания. Хотя бы одно письмо, хотя бы одно слово…

Куинн резко отвернулся. Солнечный свет четко обрисовал его профиль, а на твердом подбородке билась жилка.

— Когда я последний раз видел своего кузена в городе много лет назад, мои слова мало на него повлияли.

— Боже мой, — кровь прилила к кончикам ее пальцев, — я не знала, что вы с ним виделись!

Сокол упал на жертву. Стройное тело его было похоже на слезу, летящую с невиданной скоростью — быстрее, чем любое другое животное на земле.

— Вы встретились после того, как Энтони выгнали из Оксфорда? — Она внимательно взглянула в глаза Куинна.

— Да. Я несколько раз встречался с ним на протяжении года. Это было неизбежно. Неженатым джентльменам всегда рады на приемах в Лондоне, — странно улыбаясь, сказал он. — Последний раз я видел его уже после того, как женился. Перед поездкой в Португалию.

Куинн смотрел на нее как будто издалека — и она не могла понять почему. Необходимость вернуть Облидж, снова надеть ей на голову клобучок и посадить на ветку, на которую они часто ее сажали, обрадовала ее.

— Раз уж так, — ровным голосом произнесла она, — я рада, что вам довелось увидеться прежде, чем он умер. Он изменился — на самом деле все изменилось — после того, как ты так неожиданно уехал из Пенроуза в школу. Но я думаю, ты и сам это заметил — его измученный вид, постоянное беспокойство, — ведь у него не было отца, который остановил бы его, или старшего брата. — Она услышала, как шаги Куинна затихли рядом.

— Джорджиана, когда я уезжал из Лондона, я знал — он не сможет преодолеть и пережить печальное влияние приукрашенных гадючьих гнезд города. — Он замолчал, и ей очень захотелось взглянуть на него, но она не осмелилась. — Если бы я был более достойным человеком, я бы, возможно, нашел в себе силы вернуться. Попытаться остановить его, — продолжил Куинн. Глаза его потемнели. — Но я такой, какой я есть.

Джорджиана уже предложила ему оправдание его внезапного отчуждения от нее и Энтони — его лучшего друга. Но казалось, он ждет чего-то большего. Чего-то, что она стеснялась сказать.

Она устала притворяться. Этого человека она любила всеми фибрами души больше половины жизни. И теперь она должна попробовать выяснить правду, хотя до сих пор так и не набралась храбрости этого сделать.

— Но почему же ты не вернулся? — Она, сама того не сознавая, уперла руки в бедра. — Почему оставил нас? Почему никогда не писал?

Куинн уставился на нее пустым взглядом, как будто ошеломленный ее прямотой. А потом его лицо снова стало непроницаемым, каким было с самого возвращения. В какое же отчаяние приводила ее эта лишенная эмоций маска!

— Даже я не могу простить себя за то, что не спасла его. Ты же был его лучшим другом, его кузеном. Он боготворил тебя. Энтони относился к тебе, как к старшему брату. Он сделал бы все, о чем бы ты его ни попросил. — Она запнулась. — На самом деле я удивлена, что ты вернулся. Все мы, даже мой отец, считали — ты нас забыл, и более того — мы никогда и не значили ничего для тебя…

Сильные руки схватили ее и встряхнули. Она подняла взгляд и увидела наконец, как на его лице отразилась буря чувств.

— Значили. Ты знаешь это.

— Знаю ли?

Его пальцы болезненно вонзились в кожу ее рук. Он горящим взглядом смотрел прямо ей в глаза.

Вдруг она услышала шорох. В росших рядом кустах кто-то зашевелился — из болиголова выглядывала маленькая девочка. Малышка прыснула хулиганским смехом, поняв, что ее увидели.

— Папа, ты собираешься поцеловать ее и извиниться, чтобы я могла, наконец, выйти из кустов? — Озорная мордашка уставилась на Куинна.

Выражение его лица мгновенно изменилось, и на нем появилось то, чего Джорджиана не видела уже так давно, — искренняя радость.

— Фэрли! — Он бросился к дочери и закружил ее. — А где же мисс Биддлуорд?

— Папа! — Маленькая девочка обвила руками его шею. — Старая мисс Би прилегла отдохнуть. И велела мне сделать то же самое. Ха! Это же ужасно скучно!

Джорджиана с интересом смотрела на Куинна. Он просто светился от радости. Смотреть на абсолютно счастливого Куинна было почти больно. Таким она его не видела никогда.

— И, судя по состоянию твоего платья, ты вылезла через окно? Я даже не буду спрашивать, как ты не убилась, слезая со второго этажа, если пообещаешь больше никогда так не делать. И кстати, сколько раз я говорил тебе — не шпионь за людьми!

— Но ты же шпионишь, — возмущенно возразила девочка. — Я сама слышана, как ты говорил об этом с мамой.

Он замялся:

— Да, хм… во время войны людям порой приходится заниматься вещами, о которых они и помыслить не могли при других обстоятельствах, — пробормотал он, поглаживая нос. — Это часть моей профессии, и мне за нее платят.

— В таком случае мне тоже должны платить, — хихикнула девочка. — Кто эта леди, папа? И почему ты сделал ей больно? Ты учил меня никогда никому не делать больно — даже когда Тимми Брэдфорд оторвал руку моей кукле. А эта леди точно с ним не сравнится. Я не видела, чтобы она что-нибудь кому-нибудь отрывала.

Куинн покачал головой и с преувеличенной торжественностью поднял девочку и поставил перед Джорджианой:

— Мадам, могу ли я представить вам мою дочь Фэрли? — Он повернулся к девочке: — Дорогая, продемонстрируй, как прекрасно ты делаешь реверанс.

Девочка, тряхнув светлыми локонами, присела в худшем реверансе, который Джорджиана когда-либо видела. После этого дочь Куинна закатила глаза, голубые, как колокольчики на корнуоллских полях.

— Ну, посмотрим, как получится у вас, — чрезвычайно смешно, с вызовом сказала девочка, угадав мысли Джорджианы.

Джорджиана боялась, что сейчас лопнет от сдерживаемого смеха.

— Думаю, у меня получится чуточку лучше, чем у тебя, если быть абсолютно честной.

И у нее получилось лучше. Но лишь чуточку.

— Вы мне нравитесь, — снова захихикала девочка. — Как вас зовут?

— Фэрли! Сколько раз я тебе повторял, жди, когда человека тебе представят! — безнадежно вздохнул Куинн.

— Ну, папа, я просто подумала, что ты забыл ее представить, и попыталась загладить твою ошибку.

Ах, подумала Джорджиана, откуда же взялся этот замечательный ребенок? Ни капли многозначительной собранности отца. Только честность, открытость и буйство эмоций. Она бы отдала все на свете за то, чтобы иметь дочь, похожую на Фэрли.

Девочка накрутила на палец локон.

— Папа, ты так до сих пор и не извинился. Я не следила за тобой всего две недели, а твои манеры уже испортились. Говорила же я тебе — не надо было оставлять меня с бабушкой и дедушкой. Я тебе нужна. А теперь извиняйся!

— Фэрли!..

— Нет. Извиняйся, как принято. Ты всегда говорил, что причинять боль леди непростительно, а ведь ты сильно сжал ее руки. Я видела.

— Но, Фэрли, это совершенно не…

— Сейчас же, — твердо сказала девочка.

В жилах ее явно течет королевская кровь, подумала Джорджиана, наслаждаясь тем, как ребенок ставит на колени такого таинственного и загадочного Куинна.

Джорджиана почувствовала, как он касается ее руки и, подняв глаза, встретилась с его напряженным взглядом.

— Джорджиана, прости меня, если я причинил тебе боль. Уверяю тебя, я сделал это совершенно неосознанно. Пожалуйста, прости меня.

Девочка фыркнула.

— Я вижу, ты забыл, как правильно извиняться, папа. Где поцелуй? Должен быть поцелуй!

Джорджиана почувствовала, как кровь отливает от ее лица. Она обязана остановить происходящее. Сейчас же.

— Фэрли, я очень рада познакомиться с тобой, ведь теперь мне не придется одной демонстрировать твоему грубому папе его ошибки. Но он вовсе не должен целовать…

— Ты тоже собираешься со мной спорить? — спросила Фэрли голосом королевы.

Неужели она действительно ждет…

— Сейчас же! — недовольно повторила маленькая тиранка.

О Господи милосердный. Ее мысли остановились, когда она взглянула на Куинна. Он не сделает этого. Она знает. Такое совершенно невозможно…

И тут он наклонился к ней и прикоснулся жесткими губами к ее щеке с мягкостью, столь контрастирующей с чеканной резкостью его черт. Джорджиана не могла дышать, не могла двигаться, чувствуя его близость. Его дыхание дразнило ее, у нее даже чуть-чуть закружилась голова. Все произошло так быстро, но касание его губ показалось ей теплым касанием судьбы.

— Джорджиана, пожалуйста, позволь мне опять принести свои извинения, — прошептал он. — Я не знаю, что на меня нашло…

— Ты должен поцеловать ее в губы, глупый, — весело прочирикала его дочь. — Все это знают. Только детей целуют в щеку. Леди целуют в губы.

Джорджиана замерла от ужаса. Девочка не иначе была исчадием ада, присланным мучить ее. Или как минимум деспотом. Очаровательным, коварным деспотом.

— Фэрли! — в замешательстве и с немалой долей безнадежности произнес Куинн, никак, впрочем, не демонстрируя свою реакцию на поцелуй. — Джентльмены не целуют всех леди в губы, когда извиняются. Только, — он остановился в поисках подходящего слова, — некоторых леди. Тех, с кем их связывают особые отношения. Долгая связь.

— Но в Лондоне ты сказал мне, что знаешь ее очень давно, вы вместе с ней выросли и она особенная.

Боже! Не может быть, чтобы…

— Фэрли, сколько раз я повторял тебе — не говори о людях, стоящих прямо перед тобой, так, как будто их здесь нет!

Девочка надула губы.

—Но я не знаю, должна ли я тоже называть ее Джорджианой, как и ты, папа, или леди Чтототон или Другойлинг. Или подойдет ваша милость? Хотя она не тянет на «вашу милость», если ты спросишь у меня.

Слава Богу, они ушли от темы поцелуев.

— Фэрли, пожалуйста, обращайся ко мне по имени. Мы будем большими друзьями. Я уверена. Не хочешь помочь мне с соколихой? Видела ее? Я совсем забыла об Облидж и должна отнести ее в сокольню. Я даже позволю тебе ее понести.

Девочка задумчиво взвесила что-то про себя.

— Ты ничуть не лучше папы. Ты тоже пытаешься выкрутиться и не целоваться с ним. Он не должен был делать тебе больно, но ты должна хотя бы притвориться, что прощаешь его, даже если не хочешь этого делать. Именно так папа всегда заставляет меня поступать.

Глаза у малышки немного косили, в точности как у одного из слуг Вельзевула.

Куинн страдальчески вздохнул и потер лоб.

— Джорджиана, посоветуйся со мной, прежде чем решишься снова вступить в брак и родить детей. Суровая реальность — перед тобой.

Он осторожно взял дочь за руку и посмотрел на нее:

— Да уж, мне не следовало пытаться спорить с тобой, Фэрли. Боюсь, я слишком хорошо научил тебя вести переговоры, а значит, вся вина на мне. Но я также учил тебя важности компромиссов. Я обещаю поцеловать Джорджиану — ведь ты права. Мы действительно связаны как брат и сестра. Но я сделаю это не здесь и не сейчас, ведь извинения надо приносить наедине — без посредника, оценивающего происходящее.

Как брат и сестра. Сердце Джорджианы сжалось еще сильнее.

— Ну, папа, пока ты, по моему мнению, заработал невысокую оценку. Но я действительно умею соглашаться на компромисс, как ты сказал. Просто Джорджиана доложит мне, как у тебя получилось, а ты доложишь мне, как получилось у нее.

Джорджиана ошибалась, считая, что этот ребенок — слуга дьявола. Нет, она маленькая горгона Медуза. Несомненно, тысяча змей копошится под очаровательными кудрями.

Девочка посмотрела на них обоих и прыснула:

— Я голодна. Что в корзинке для пикника, папа? И кстати, Джорджиана, ты сказала, что я могу поухаживать за птицей, не так ли? Она меня не клюнет?

Джорджиана скорее клюнула бы ее сама, но вместо этого откинула с лица Фэрли один из белокурых локонов. Волосы были на ощупь как теплый шелк и напоминали полоску нежного пуха на груди Облидж, когда та вила гнездо.

Остаток дня они провели вместе с Куинном и его дочерью, обходя поместье. Обсуждение извинений и поцелуев забросили, как камень с высокой скалы в глубины моря. Глядя на Куинна и Фэрли, Джорджиана чувствовала себя очень одинокой. Воспоминания о молодых и беззаботных днях, проведенных в дружбе с ним, больше не приносили успокоения. Он жил полной жизнью — и он забыл ее, пусть даже и утверждал обратное. У них теперь нет ничего общего, и у него есть красивейшая дочка, чтобы делить любовь, и память о потерянной жене.

Если бы Джорджиана принадлежала к тем, кто наслаждается жалостью к себе, она бы испытывала ее сейчас. Но вместо этого она укрепилась в решимости оставить чувства к Куинну в прошлом… где им давно следовало упокоиться.

— В таком случае, мистер Браун, — произнес. Куинн на следующее утро, все еще не избавившись от подозрений по поводу пожилого человека, сидевшего напротив него за столом, — мы договорились?

Лысоватый шотландец дружелюбно засмеялся:

— Только дурак скажет «нет» на такое предложение. Но, простите меня, милорд, — покачал он головой, все еще смеясь, — думается мне, что дурак вы, раз предлагаете такое. Неужели управляющие теперь в таком дефиците?

Герцог Хелстон, опиравшийся на каминную полку, с раздражающе самодовольным выражением лица заметил:

— Брауни, я ведь предупреждал тебя: этот человек — полнейший идиот. И он, похоже, не верит никому. Как я не устаю повторять…

— Простите, Хелстон, но я снова попрошу вас воздержаться от ваших любимых колкостей, — перебил Куинн. — Я хотел бы продолжить обсуждение договора.

Джон Браун прокашлялся, достал носовой платок и протер бровь. Люк Сент-Обин выглядел готовым на убийство.

Хотел бы Куинн знать, будет ли этот шотландец выполнять свои обязанности. И, если уж говорить честно, сможет ли он совершить невозможное и вынудить Джорджиану покинуть скотный двор и начать проводить время в гостиных.

Кто-то постучал в дверь кабинета.

— Да? — крикнул Куинн.

Обычно приятный голос герцогини-вдовы гневно затрещал из-за закрытой двери:

— Он не сделает этого. Люк никогда не сделает этого. Мистер Браун должен оставаться с ним в Эмберли во время визита, а не здесь. Нет совершенно никакой причины, по которой он мог бы находиться…

Джорджиана открыла дверь и, приложив палец к губам, посмотрела на леди Ату.

Куинн откашлялся.

— Леди, — произнес он, поднявшись вместе с другими джентльменами, чтобы поклониться.

— Я сожалею, что мне приходится вмешиваться, — произнесла Джорджиана. В ее широко раскрытых глазах прятался невысказанный вопрос, — но домоправительница упомянула, что приехал мистер Браун, и я — а точнее, Ата и я — мы хотели пожелать ему всего наилучшего, прежде чем он вернется в Эмберли.

Джорджиана присела в реверансе перед мистером Брауном. Пожилой мужчина наклонился и быстро клюнул ее в щеку.

— Я надеюсь, дорогуша, вы не поставите старику поцелуй в укор? Мы слишком давно не виделись, вы должны меня простить. Дрожащие морские волки не часто получают поцелуи, вы знаете. И очень жаль. Ведь именно в пожилом возрасте они нам больше всего нужны.

Ата неверной походкой подошла к мистеру Брауну и ударила его тростью по ноге.

Мистер Браун вздрогнул. К чести его будет сказано, он удержал все ругательства при себе.

— Да уж, дрожащие. Ты такой же дрожащий, как старый лис, положивший глаз на ягнят. Не верь ему ни минуты, моя дорогая.

Глаза Джорджианы весело вспыхнули.

— И не надо смотреть на меня так, как будто я должна радоваться виду твоей шкуры, — произнесла Ата, — ты желтобрюхий трус, вот ты кто. После свадьбы Люка в прошлом году ты сбежал так быстро, что я уж было подумала…

Мистер Браун запечатал уста пожилой герцогини быстрым поцелуем в губы. Брови герцога подскочили и почти исчезли под его черными волосами.

— Что ж, — бессвязно пролопотала ошеломленная Ата, — что ж, я никогда…

— Не думали, что я вернусь? Я тоже не думал. Но после приглашения внука я поменял свое решение. Думаю, я скучал по…

В глазах Аты вспыхнуло чувство, сильно напоминающее надежду, и она уже открыла рот, чтобы заговорить…

— Ароматному воздуху Корнуолла, — удовлетворенно закончил он.

— У тебя манеры хуже, чем у…

Мистер Браун мягко перебил ее:

— И возможно, совсем чуть-чуть я скучал по одной энергичной маленькой болтушке.

— Что?! — гневно воскликнула Ата.

Герцог громогласно расхохотался.

— Я почти — повторяю, почти — жалею, что не могу остаться и дальше наслаждаться этим зрелищем. Но, увы, я должен вернуться в Эмберли. Элсмир, теперь они в ваших руках. Я верю, вы разберетесь с ними… рано или поздно. Легендарное очарование, — он выглядел слегка огорченным, — которое вы так высоко ставите, уверен, послужит вам. Но не забудьте повесить замок на дверь в комнату моей бабушки. — Он, отвернулся. — Да и комнату мистера Брауна не мешало бы понадежнее запереть.

— Люк! — завопила Ата.

— Пойдемте, — предложил мистер Браун маленькой герцогине-вдове, — не проводить ли нам Люка до прихожей? Я должен поговорить с ним о том, как важно хорошо прятать ключи.

Ата весьма не по-женски фыркнула и готова уже была снова кинуться в бой, но передумала, посмотрев на свою юную приятельницу. Вместо этого она смерила взглядом мистера Брауна и, опершись о его руку, направилась к выходу, оставив Куинна наедине с Джорджианой.

Неторопливо оглядев его с ног до головы, она спросила:

— Ты пригласил мистера Брауна остаться?

— Да. Это немного сравняет счет, не так ли?

— Ты пригласил его, только чтобы сравнять счет наших гостей?

— И чтобы сделать приятное молодой герцогине Хелстон, заслуживающей так необходимого матерям покоя.

— И больше никаких причин у тебя нет? — Эмоции Джорджианы всегда легко читались на лице, и сейчас явно собиралась буря.

— Ты знаешь, Джорджиана, — Куинн наклонился к ней, — только потому, что ты решила, будто мы враги, мы не перестали быть друзьями.

Она отвернулась и покраснела.

— Я никогда, не говорила, что мы враги.

— Я не буду лгать тебе, Джорджиана. Я бы хотел, чтобы ты хорошенько подумала. Возможно, он станет замечательным помощником для тебя — и для меня.

— Но…

— Мы же договорились, что поищем замену.

— Но…

— И что ты будешь учить этого человека вежливо, с изяществом и юмором.

В ответ она издала какой-то, без всяких сомнений, невежливый звук.

— Я никогда не говорила, что буду так его учить. Уж во всяком случае, ты знаешь — на изящество я не способна.

Куинн подошел к ней еще ближе. В ее глазах плясали золотые искры.

Джорджиана отстранилась — ее явно беспокоила такая близость. Он никогда раньше не обращал на это внимания, но ей как будто становилось дурно всякий раз, когда он к ней подходил. То же самое случилось и в искусственных руинах в день его прибытия, и вчера, когда он поцеловал ее в щеку.

При мысли об этом у него сжалось сердце. Он пообещал поцеловать ее. Так, как мужчина целует женщину. Он потянулся к Джорджиане. Глаза ее расширились, когда она увидела его протянутую руку.

— Джорджиана, — очень тихо произнес он, — я снова извиняюсь перед тобой за то, что потерял вчера контроль над собой. Ты меня прощаешь?

— Я уже простила тебя. Ты это знаешь. — Она отвернулась.

Он опустил руку, а потом взял ладони Джорджианы в свои и притянул ее к себе.

— Могу ли я тогда поцеловать тебя? Поцелуй избавит нас от неловкости.

— Я не буду целовать тебя из-за того, что твоя дочь вынудила тебя согласиться на какую-то глупость.

Ему немыслимо хотелось прижаться к ее губам.

— А если я скажу, что моя дочь не имеет к этому отношения?

— Я не поверю.

Наступила тишина. Их взгляды встретились, и воздух задрожал от напряжения.

А потом вдруг в ее глазах появилось что-то такое, от чего ему захотелось сейчас же обнять ее. Защитить, хотя рассудок его требовал — остановись! Видит Бог, Джорджиане не нужна ничья защита.

— Неужели тебе так отвратительна сама мысль об этом? — прошептал он.

Выражение ее лица неуловимо изменилось.

— Это глупо. — Она повернулась, явно собираясь уйти. — Я должна осмотреть соты. Их нужно сегодня вскрыть, и…

В последний момент он крепко сжал её руку и притянул к себе. В глазах Джорджианы промелькнуло неистовое желание, прежде чем он коснулся ее губ своими и оказался в яростной буре… ничуть не слабее, чем та, в которую он попал в проливе Ла-Манш. Но тогда он путешествовал из одной точки своего бесконечного странствия в другую. Сейчас же он чувствовал себя так, как будто наконец нашел прибежище. Навсегда.

Это согрело ему душу и… ошеломило.

А уж как чувствовала себя она!..

 

Глава 6

Список? Какой список?

Джорджиана вложила в поцелуй всю себя. Она пыталась остановить дрожь, пока он словно дразнил ее, и наконец открыла губы навстречу ему. В душе ее полыхал пожар страсти, кожа ее горела от желания. Боже. Все ее мечты меркли в сравнении с происходящим. Теперь все, что она копила в себе последние двадцать лет, выплеснулось из глубины ее сердца.

Джорджиана бессознательно сжала его руки, подобно тому, как соколы сплетаются в золотых лучах заката на восходящих ветрах около мыса Пентайр, сцепив когти и словно демонстрируя миру глубину их страсти. Потому что, когда сокол выбирает себе пару, он выбирает ее на всю жизнь.

И когда эта неосуществимая мечта промелькнула в ее мыслях, она разжала руки, отпуская, его.

Куинн пошатнулся. Его загадочные глаза снова встретились с ее и потемнели.

— Нет, — прошептал он, — мы еще не закончили… далеко не закончили.

И время остановилось. Он снова притянул ее к себе, на этот раз положив ее руки к себе на плечи. Он обнял ее, и она тонула и плавилась в его тепле. Ее губы разжались, и его язык уверенно проник внутрь. Она чувствовала его жаркое дыхание на своей щеке. Он словно пожирал ее с ужасающей тщательностью, пока его руки сжимали ее и наконец коснулись ее чувствительной груди. И все это время его непостижимый, незабываемый запах щекотал ее ноздри и кружил голову.

Она полностью потеряла контроль над собой, ей хотелось только одного — чтобы это никогда не кончалось. Когда она вдруг поняла, что стон, который слышала, издала она, он оторвался от ее губ и покрыл поцелуями ее щеку, медленно опускаясь к шее. Его дыхание стало беспорядочным, и она замерла, с ужасом вспомнив неровное дыхание Тони в их брачную ночь… и мольбы Тони: вспоминай обо мне, не о Куинне.

Она оттолкнула его и убежала, даже не оглянувшись, убежала, чтобы спрятаться за делами. Она не увидела, как в его глазах на мгновение появилось то, чего она так долго ждала: всепоглощающее желание.

Появилось — и тут же исчезло, когда он взял себя в руки.

Но, если уж на то пошло, Джорджиана вечно упускала нужный момент.

Весь остаток дня и последовавший вечер Джорджиана пыталась изгнать из памяти воспоминания о поцелуе.

И естественно, это ей не удавалось.

Его глаза, его объятия, его губы заполняли каждый уголок ее разума, пока она прогуливалась с вдовами в сумерках и пока она ужинала, не чувствуя вкуса еды.

Позже, когда она смотрела, как туман клубится над темными водами Ло-Пула в холодном ночном воздухе, она вдруг поняла, что никогда не будет свободна от Куинна. Он забрал ее сердце, и вырваться не было никакой возможности.

Она все еще бредила о Куинне на следующее утро, ведя долгую беседу с мистером Брауном, твердо решившим рассмешить ее и, несмотря ни на что, ей помогать. Впервые в жизни ей было неинтересно работать с бухгалтерскими книгами.

Она не переставала гадать, куда Куинн скрылся. Вначале-то она обрадовалась, когда он исчез. Ее переполняли эмоции, она еще не успела оправиться от потрясения. Она хотела побыть в одиночестве, снова обрести способность трезво мыслить и представить, что же будет дальше.

Никогда ни в одной из своих фантазий не представляла она всей обнаженной, безумной чувственности этого поцелуя. Никогда не думала, что потеряет контроль над собой. Его поцелуй должен был быть романтичным и мечтательным, но никак не неистовым и всепоглощающим, вызывающим желание узнать больше — гораздо больше.

К ужину, когда Ата в третий уже раз спросила, где же Куинн, Джорджиана была уверена, что сойдет с ума.

Знал ли он? Сторонился ли ее потому, что отгадал ее секрет — ее чувства к нему? В любом случае он наверняка был растерян и пытался понять, как ему объяснить свои действия.

Той ночью она страстно желала оказаться на берегу Ло-Пула. Однако после прибытия мистера Брауна она чувствовала необходимость охранять последние остатки владений отца в Пенроузе. И все же ей хотелось взглянуть на звезды и потеряться в столь знакомых мечтах о том, прошлом Куинне. В мечтах, которые прогнала грубая реальность его поцелуя.

Куинн потер подбородок и, отодвинув учетные книги на край стола, поднял тяжелый взгляд на Джона Брауна.

Пожилой мужчина потер бровь:

— Мои первые впечатления?

— Если вам будет угодно, сэр.

— Молодой хозяйке не занимать мужественности.

— Женственности ей тоже не занимать, — не подумав, отозвался он.

— Да уж, вы-то это заметили. — Мистер Браун душевно рассмеялся — манера, к которой Куинн слишком быстро проникся симпатией.

Он безнадежно вздохнул. Жизнь в Пенроузе сделала его уязвимым. А ведь из всех людей именно ему следовало бы знать, как опасно кому-то доверять.

— Она не может продолжать так жить и дальше. Ей нельзя…

Его прервал неистовый стук в дверь кабинета.

— Войдите.

В дверном проеме появилась измученная гувернантка Фэрли. Руки ее дрожали, она судорожно сжимала и разжимала кулаки.

— Милорд, я с величайшим сожалением вынуждена сообщить вам, что ваша дочь снова заставила меня бегать за ней, а теперь я нигде не могу ее найти. — Щеки мисс Бидцлуорд ярко покраснели.

Безобразница.

— Хм. Вы не пробовали поискать в конюшнях?

— Нет, сэр. Я полагала, после вашего предупреждения она больше не будет так делать.

Он поднял брови:

— О моей дочери лучше не строить никаких предположений, мисс Бидцлуорд.

Мистер Браун снова усмехнулся, сверкнув голубыми глазами.

— Сэр… — начала пожилая гувернантка.

— А как насчет сокольни?

— Сэр…

— Или сенного сарая? Там на стропилах висят качели…

Мисс Бидцлуорд совершила немыслимое — она перебила своего нанимателя.

— Сэр, я пытаюсь сказать вам, что увольняюсь. Простите, но так больше не может продолжаться.

Она приняла величественную позу, выглядевшую несколько смешно — волосы грозной дамы совершенно растрепались, а шпильки торчали в разные стороны.

— Я могу позволить себе говорить с вами совершенно откровенно, сэр, поскольку я решила удалиться в Сомерсет к своей сестре. Ваша дочь абсолютно неисправима. Никогда за все свои тридцать лет работы не видела я ребенка столь испорченного и столь неспособного и нежелающего учиться.

Гувернантка, высказав все, что было у нее на душе — а она не позволяла себе такого ни разу за последние три десятка лет, — быстро растеряла пар.

— Хотите еще что-нибудь добавить, мисс Бидцлуорд? — обманчиво спокойным голосом спросил Куинн.

— Я прошу довезти меня до ближайшей деревни, где я сяду на первую же почтовую карету.

Куинн пообещал выплатить ей полную плату за квартал, несмотря на обстоятельства, и вежливо попрощался с последней из шести гувернанток за последние шесть лет.

— Позвольте мне сопроводить вас, мадам, — сказал мистер Браун, — удобно ли будет вам отправиться через час?

Гувернантка горячо закивала и отправилась восвояси, громко хлопнув дверью.

— Похоже, вы получаете удовольствие, общаясь с разъяренными женщинами, мистер Браун.

— Как и вы, милорд.

— Здесь вы ошибаетесь. Я упрямых женщин всего лишь терплю.

— Прошу извинить меня, но, знаете ли, учитывая характер вашей дочери, я бы посоветовал вам изменить свое отношение к женскому упрямству. — Пожилой мужчина как будто хотел добавить еще что-то.

— Говорите же, мистер Браун.

— Ведь есть еще Джорджиана Уайлд — или Фортескью?

— Будьте осторожны, сэр. Мне кажется, у вас и так достаточно поводов для беспокойства. Что подумает Ата, если увидит, как вы провожаете гувернантку?

— Не беспокойтесь обо мне, сэр. Я знаю бабушку Дьявола уже пятьдесят лет. Мою старую тушу уже ничем не напугать.

— Вы храбрый человек, мистер Браун. Храбрее, чем я.

— Не знаю, милорд. Я думаю, вы понимаете, какое удовольствие можно получить, общаясь с умными женщинами…

Куинн не дал ему закончить:

— Спасибо, мистер Браун.

Через четверть часа Куинн, ускоряя шаг, вышел из амбара, не обращая внимания на прилипшие к одежде соломинки. Ему вдруг стало страшно, и он побежал. Ло-Пул. Нет. Она не сделает этого. Он специально запретил Фэрли ходить туда одной. Она не сумеет плавать. Не умеет…

Спускаясь по склону поросшего лесом холма у озера, он увидел вдалеке две фигуры — одну грациозную и темноволосую, другую — маленькую и белокурую.

Остановившись и глядя на них, он попытался успокоить дыхание, но не улегшийся еще страх за дочь мешал ему. Или, по крайней мере, он пытался уверить себя, что причина в этом. Он уже больше полутора суток старался не думать о Джорджиане.

Тот поцелуй…

Впрочем, можно было ожидать чего-то подобного. Он уже давным-давно не удовлетворял свои естественные потребности. Много лет назад он отказался от близкого общения с женщинами — включая жену и даже шлюх, предлагавших свои услуги по очень выгодной цене в лучших борделях худших районов города.

От них он отказался в последнюю очередь. Временное облегчение не стоило возможных последствий, и он не мог позволить себе пуститься по скользкому пути разврата.

Возможно, подумал Куинн, именно поэтому он вдруг решил пожить в Пенроузе. Здесь ему было легче избегать приглашений от матерей со свадьбой на уме и распущенных жен городских знакомых.

Он считал, что спокойно может обойтись без женщин. Куинн всегда гордился своей способностью сохранять самоконтроль даже в самых отчаянных ситуациях.

До поцелуя.

Неистовый взгляд Джорджианы — отчаянное желание в ее глазах — было почти невозможно выдержать. Если бы ему хватило смелости признать это, он бы, наверное, испугался открытости, которую увидел — ведь его душе не было ничего, кроме такого же чувства… Он безжалостно отогнал эту мысль.

Вздохнув, Куинн взглянул на Джорджиану и дочь. Кажется, они рисовали — ему и самому много лет назад нравилось проводить так время. По крайней мере, они не в свинарнике. И не плещутся в озере.

Он направился к ним, отмечая запачканные краской фартуки, распущенные волосы и буйный смех. Теперь, когда мисс Бидцлуорд, наконец, сбежала, очевидно, придется искать кого-то нового на незавидную роль гувернантки для его дочери-сорванца. Кого-то, кто подаст Фэрли безукоризненный пример женственности, а также возбудит в ней жажду знаний через привычку читать и желание обучаться вышиванию, музыке и прочим необходимым девочкам навыкам. Кого-то, совершенно не похожего на Джорджиану.

— Фэрли, — начал он, когда его дочь подняла взгляд, — ты должна немедленно вернуться в Пенроуз и оставаться в классной комнате, пока не сделаешь все, что задала тебе мисс Бидцлуорд этим утром.

— Но, папа…

— А потом, — продолжил он, — ты должна провести целый час, вышивая, а еще час играть на пианино. — Он старался не смотреть на расстроенное лицо дочери. — И ты попросишь прощения за то, что вынудила мисс Бидцлуорд уволиться.

Его дочь счастливо улыбнулась:

— Хорошо, папа. Но мне кажется, ты должен поблагодарить меня. Она так ничему меня и не научила. Я сэкономлю тебе немалую сумму денег, ведь мне больше не нужны гувернантка или учитель. Они не нужны мне уже много лет.

Он подавил желание слегка придушить ее.

— Фэрли, — предупредил он, — ты должна сделать, как я сказал…

— Джорджиана и я, — перебила Фэрли, — как раз обсуждали твое поведение.

Куинн уставился на нее.

— Твою манеру извиняться, — уточнила его дочь. Пока он не мог произнести ни слова, — она сказала, что ты поцеловал ее очень даже…

— Фэрли, возможно, я уговорю твоего отца разрешить тебе опять порисовать завтра, если ты сделаешь, как он сказал.

Джорджиана встала из-за своего мольберта, заметно покраснев, даже несмотря на загар.

Он перевел взгляд с одной на другую и уже не в первый раз подумал: то, что миром правят мужчины, а не женщины — странная причуда природы.

— Фэрли Фортескью, я считаю до трех. Если ты не отправишься сейчас же в классную комнату и если я не найду тебя там, когда вернусь, я буду вынужден заставить тебя выбрать хороший березовый прут, которым я тебя…

— Ты никогда не сделаешь этого, папа. — Дочь пристально посмотрела на него. — Во всяком случае, ты никогда не делал этого раньше. Ты просто раздражен из-за ухода старой Бидцлуорд. Я уверена…

— Раз, — произнес он угрожающе.

— Но, папа…

— Два…

Фэрли дерзко взглянула на него, повернулась и удалилась, всем видом демонстрируя, что она о нем думает.

— А если бы ты досчитал до трех? — тихо спросила Джорджиана.

— Я отвечу тебе, если ты расскажешь, о чем вы говорили с моей дочерью.

Джорджиана наклонила голову. Солнечный свет блеснул в ее глазах и подчеркнул выгоревшие на висках волосы — деталь, которой он никогда раньше не замечал. Ее кожа была медового цвета, удивительно привлекательна. Бледные, прозрачные лица дам, которых он знал, казались в сравнении с ее лицом больными. Джорджиану совершенно не заботил цвет ее кожи, ее шляпа висела на тесемках за спиной. Только вена, бившаяся на шее, выдавала ее чувства.

— Она очень настойчива, — ответила Джорджиана.

— Неужели? — с подчеркнутой медлительностью произнес Куинн.

— Черт возьми, я пыталась быть доброй к ней. Она мне очень нравится, даже несмотря на свою неуемную энергию. Я уверена, ты знаешь, что у нее есть талант к рисованию.

— И никакой склонности к чтению, письму или еще чему-либо, что требует самоконтроля, дабы дисциплинировать ее ум и подготовить к обязанностям, которые ей придется исполнять в жизни.

— Детям редко нравится концентрироваться на чем-то, — улыбнулась она, — в детстве все стараются сбежать из классной комнаты, пойти рыбачить, охотиться с соколами, кататься на лошадях или карабкаться по деревьям. Разве ты не помнишь?

— Я уже давно оставил в прошлом глупости молодости.

Он смотрел, как она собирает кисти и складывает их в маленькую деревянную коробочку. В какой-то момент ее колено, казалось, подвернулось, но она восстановила равновесие прежде, чем он ее поддержал.

— Уж кто-кто, а ты должна знать, что невнимательность к учебе и глупости могут привести к… печальным последствиям, о которых потом придется сожалеть всю жизнь.

Джорджиана наконец посмотрела на него. От ее груди к шее поднимался румянец.

— Я мало, о чем сожалею. Я не считаю свой… дефект постоянным напоминанием о детской глупости. Я считаю его свидетельством моей трусости.

— Что?! — недоверчиво воскликнул Куинн. — В тебе нет ни капли трусости!

— Джентльмены всегда видят храбрость в физических подвигах. Но иногда трусость проявляется в невозможности сказать то, что должно сказать. — Она странно засмеялась. — Не обращай внимания. Я не жду от тебя понимания, тем более теперь, когда тебя совершенно не интересуют ни детские забавы, ни поиски приключений, а только скучный долг.

— Это совершенно не так.

— Хм. — В глазах у Джорджианы плясали веселые искорки. — В таком случае я бросаю тебе вызов: устрой какие-нибудь интересные развлечения для всех — особенно для твоей дочери. Ведь ей нужна награда, за которую она согласилась бы провести все назначенные тобой часы в классной комнате.

— Я подумаю над этим, — ответил Куинн, — если ты ответишь наконец на мой вопрос.

— Который из них?

У него не было ни тени сомнения — она знает который. То, как она отвела взгляд, только укрепило его уверенность.

— Что ты ей сказала? Что я поцеловал тебе весьма… как? Правильно? Старательно? Страстно?

— Какие глупости. Естественно, я сказала ей, что ты поцеловал меня весьма примирительно.

Он подошел ближе, и опять в ее главах как будто промелькнула страсть. Куинн мягко произнес:

— Ты правда считаешь, что я поцеловал тебя примирительно, Джорджиана?

— Конечно, — прошептала она, глядя в сторону.

Он погладил ее щеку, как гладил бы гладкие крылья сокола.

— В таком случае, похоже, ты знаешь о поцелуях не больше, чем я, по твоему мнению, помню о приключениях.

Она резко взглянула на него:

— Я знаю достаточно.

— Правда? — Он наклонил голову, стараясь получше разглядеть ее лицо. — Позволь мне не согласиться. Если бы тот поцелуй был простым извинением, он был бы совсем другим — более скромным, более приличным. На самом деле я рад, что могу поговорить с тобой наедине, Джорджиана. На этот раз я должен извиниться искренне. Нет никаких оправданий тому, как я вел себя вчера. Я могу сослаться только на временное помрачение рассудка.

Она побледнела:

— Я прекрасно знаю, что только помрачение рассудка может заставить кого-то поцеловать меня. Я не нуждаюсь в твоих напоминаниях.

Проклятие, он опять неправильно выбрал слова.

— Джорджиана, ты совершенно не так меня поняла. Я прошу прощения за то, что совершенно потерял голову и слишком много себе позволил.

Она молча смотрела на него. Смотрела так долго, что он начал бояться, не обратит ли его этот взгляд в камень.

Он не мог больше видеть ее в таком состоянии и сжал ее негнущиеся пальцы:

— Я не должен был так проявлять свое внимание. Внимание, которое ты явно нашла отвратительным — ведь ты убежала прежде, чем я успел извиниться.

— Мне кажется, я слышала уже больше извинений, чем могу вынести. — Голос Джорджианы был полон грусти.

Вдалеке раздался крик ястреба.

— Послушай меня, Джорджиана. Пожалуйста. Ты красивая, энергичная женщина. — Правильные слова так и не приходили ему на ум. Впервые он не мог точно выразить свои мысли.

— О Господи, ради нас обоих, прекрати. Разве ты не питаешь отвращение ко лжи? Я уже сказала — мне не нужны извинения. — Ее пальцы были все также холодны.

Больше его уже не заботили ни приличия, ни вежливость. Ее тонкие, длинные брови обрамляли блестящие страдающие глаза, и не было ничего, что могло бы остановить его. Он отказывался думать, почему ему так хочется утешить ее и разобраться в ее чувствах.

Он резко наклонился и впился в ее губы. Тело его как будто действовало само, как будто сразу вспомнило все ее изгибы. Она казалась такой тонкой, и он был чрезвычайно осторожен, обнимая ее хрупкий стан. В мгновение ока его кровь закипела и наполнилась желанием.

Теперь ощущения были сильнее, мощнее всего, испытанного им ранее. И она уже не была так потрясена, как в первый раз, когда он ее поцеловал, и не застыла недвижно. Теперь, под горячим солнцем, бросающим свои лучи в соленый корнуоллский воздух, она обхватила его с поразительной силой и решительностью, и он напрягся почти болезненно. Полный неутолимого голода, он с жаром завладел ее ртом, а Джорджиана податливо подчинялась его грубым желаниям.

Ее темные волосы были как шелк, согретый солнцем и обжигающий его ладони. И впервые в жизни он полностью отдался страсти, которую ранее отказывался признавать, которую похоронил глубоко в своей душе.

Возможно, ее буйный медовый запах, заполнивший все его существо, заставил его перейти черту. Возможно, это случилось, когда она провела руками по его шее под воротником рубашки. Он точно помнил, что потерял способность связно мыслить, когда она поднялась на цыпочки и невольно заключила его возбуждение в сладкие и теплые объятия своих бедер.

Он присвоил глубины ее рта, беря, но не возвращая полностью отдавшись влечению, желая, чтобы это мгновение длились вечно.

Они словно боролись — пробовали, кусали, хватали друг друга, как два диких животных. Вожделение ослепило Куинна, и он готов был немедленно уложить Джорджиану на камни среди высоких морских трав и взять под аккомпанемент океанского бриза.

Но вдруг сквозь пелену опьяняющей страсти он услышал голоса Аты, Сары Уинтерс и Элизабет Эшбертон и заставил себя оторваться от Джорджианы за миг до того, как три вдовы показались из-за высокой живой изгороди.

— Ах, вот вы где! — крикнула Ата и помахала им рукой. — Мы вас искали. Ваша дочь умоляла найти вас и передать, что она начала учиться и разыскала свое вышивание. Грейс с ней, в малой гостиной. Они очень мило разговаривают друг с другом.

Куинн прилагал немыслимые усилия, пытаясь дышать ровно, и зашел за мольберты и коробочки Джорджианы, пряча свидетельства своего пыла и не осмеливаясь взглянуть на дам.

— Рад вас видеть, — все еще не восстановив дыхание, поприветствовал он их, — хотите проводить меня к дочери или продолжите прогулку?

— О Боже, — прыснула Ата, — не позволяйте нашей медлительности задержать вас. Я уверена, вам понравится, как Грейс и Фэрли ладят друг с другом. Кроме того, Джорджиана обещала показать нам сокольни. Я никогда не видела вблизи ловчих птиц, но Фэрли говорила о них с таким возбуждением, что разожгла мое любопытство.

Он взглянул на Джорджиану — на ее щеках полыхал румянец. Ему страстно хотелось поговорить с ней наедине. Разобраться в том, что происходит между ними. Выяснить, о чем она думает. Но к сожалению, сейчас их не оставят вдвоем. Значит, пока придется расстаться. Они не настолько хорошие актеры, чтобы притворяться равнодушными друг к другу.

Он поклонился:

— В таком случае всего доброго. Джорджиана. Ата. Леди. Желаю удачной охоты.

Куинн отправился восвояси, чувствуя себя трусом.

Он так и не настоял на том, чтобы им с Джорджианой позволили поговорить наедине.

Принимая вечернюю ванну, он вспоминал все, что произошло за день, и удивлялся, как ему удалось избежать возмездия за свои поступки. Он еще много ночей будет гадать, почему провидение послало Ату и ее друзей в тот самый момент, когда он уже готов был овладеть Джорджианой.

И все же его тело жаждало высвобождения. Он стоял перед своей постелью — постелью Энтони и дяди — и чувствовал, как двенадцать поколений маркизов Фортескью смотрят на него высокомерно и насмешливо.

Он стряхнул с себя морок, кое-как оделся и выбежал в ночной туман, к озеру Ло-Пул…

Куинн погрузился в прохладу озера и поплыл, чувствуя на языке приятный вкус воды. Когда-то, много веков назад, она была соленой, пока галечная коса не отсекла ее от моря. Хотел бы он так же отсечь себя от безрассудства, наполнявшего его тело. Он не позволит себе снова испытывать чувства к женщине… Вообще — к кому угодно. И особенно к Джорджиане, источающей эмоции каждой чертой своего тела. Он давно уже понял, что чувства бесполезны, и радость надо искать в самом себе, не в других — исключая, естественно, своих детей.

Он остановился на полпути к маленькому островку.

Только теперь он вспомнил, что Джорджиана так и не объяснила свое бегство после поцелуя в кабинете. Совершенно непонятное поведение, если учесть ее действия сегодня. Но с другой стороны, где он видел, чтобы женщины вели себя разумно?

Окна темного маленького павильона на островке отражали лунный свет. Интересно, использует ли кто-нибудь это пристанище? Конечно, нет. Только дети — он, Джорджиана и Энтони — прятались там, когда им хотелось убежать от мира взрослых.

 

Глава 7

Джорджиана избежала встречи с Куинном на следующее утро, занявшись первым пунктом в своем списке: вскрытием сот. Она не может видеться с ним, пока не решит, что же следует сказать ему. И она никак не может играть роль отдохнувшей хозяйки перед своими друзьями, проспав за всю ночь меньше часа, учитывая все те бесконечные моменты полудремы, когда она ворочалась с боку на бок, путаясь в простынях.

Только ее хорошо продуманный список приносил какое-то облегчение. Она начала с улья, расположенного между внешним цветочным и лекарственным садами, в которых цвели розмарин и клевер, источавшие сладкий, дурманящий аромат.

Пчелы жужжали вокруг, пока она разжигала наполненный углем и мокрым торфом котелок, и этот звук успокаивал ее. Жизнь улья была очень похожа на ее — такая же аккуратная и целеустремленная.

После вчерашнего поцелуя им только однажды пришлось находиться вместе в одной комнате, за ужином прошлым вечером. И оказалось очень легко уклониться от разговора с Куинном — всегда можно положиться на Ату и остальных друзей, ведущих не меньше трех бесед одновременно. Куинн сидел во главе стола с Атой по одну сторону и Грейс Шеффи по другую, а Джорджиана сидела на другом конце с мистером Брауном по левую руку и Сарой и Элизабет по правую.

От ее внимания не ускользнуло то, что Куинн ни разу за время ужина не взглянул на нее. Вскоре после того как леди удалились в главный зал, она оставила их, сославшись на головную боль и не дожидаясь, пока Куинн присоединится к ним. Казалось, между ними пролегла непреодолимая пропасть, и она решила, что он несказанно благодарен судьбе за дам «Вдовьего клуба», так удачно помогавших избегать объяснений.

Но с другой стороны, Джорджиана чувствовала себя так же. Было слишком больно продолжать это безумие.

Встреча на галечной косе оставила ее изнывающей от страсти. Увы, было ясно — чувства Куинна к ней имеют совершенно другой характер. Он такой же, как все. Мужчины рождаются с неутолимой жаждой женщин. Разве Тони не признавал этого и не говорил ей, как часто их действия объясняются позывами плоти? Да и отец всегда предупреждал ее — правила приличного поведения существуют не просто так — и никогда не отпускал ее проверять рабочих или гулять по имению без достойного доверия мускулистого слуги или трех, а, в глазах Куинна она видела лишь похоть, а не любовь, поселившуюся в ее сердце. Он никогда не полюбит ее так, как она любит его. Иначе бы он проявил сдержанность и ухаживал за ней, как положено, делал ей комплименты. Он же просто принял то, что она так опрометчиво предложила. Он никогда не осмелился бы на подобное с кем-нибудь вроде Грейс Шеффи. И одна особенно обидная мысль постоянно вертелась в ее голове — он уже второй раз поцеловал ее, пытаясь доказать, что она красивая и желанная. Они оба знали — это ложь.

Он жалел ее.

Было тепло, и дым от котелка вился вокруг нее. Пчелы инстинктивно поедали мед, боясь пожара. Как и следовало ожидать, вскоре они наелись до отвала, стали спокойными и почти безобидными.

Но что он должен о ней думать? Она совершенно ошеломила его своим безумным, лишенным изящества поступком. Наверняка он чувствует только отвращение ней и ее дикой, прямолинейной манере действовать.

Джорджиана поправила лицевую сетку. Она знала с самого начала — им нельзя долго находиться рядом. Тогда одному придется уехать. И похоже, он намеревается остаться здесь надолго. Он отделит ее и ее семью от Пенроуза, как отделяют бесполезную солому от пшеницы.

И судьба не замедлила в мягком свете раннего утра подтвердить правильность ее мыслей, когда Джорджиана увидела сквозь дым будущее, приближающееся к ней: Куинна и его дочь, держащую за руку Грейс Шеффи.

— Вот ты где, Джорджиана, — произнесла графиня. На ее красивом лице появилась очаровательная теплая улыбка. — Мы почти потеряли надежду найти тебя, но я настояла, чтобы продолжить поиски.

Джорджиана поднялась и отставила в сторону дымящийся котелок, радуясь, что шляпа и сетка частично скрывают ее лицо.

— Что ты делаешь? — поинтересовалась Фэрли.

— Вскрывает ульи, милая, — ответил за нее Куинн. — Похоже, Джорджиана пытается поспеть за твоей любовью к сладостям.

Он наконец обратил на Джорджиану внимание, но она заметила — на самом деле его смущенный взгляд направлен куда-то за ее плечо.

— Джорджиана, — продолжила графиня, — Ата высказала безумное пожелание, чтобы мы устроили в Пенроузе бал. Но конечно, мы не можем принять решение без твоего согласия.

Куинн усмехнулся и посмотрел на дочь:

— Грейс пытается быть дипломатичной. На самом деле идея принадлежит вот этой девочке.

— Хм, — тихо ответила Джорджиана, осторожно снимая шляпу и сетку, — на самом деле вам ведь не нужно мое одобрение. Если Куинн согласен, конечно, вам следует организовать бал. Это замечательная идея.

— Я же говорила вам, Джорджиана согласится! Она всегда готова поучаствовать в веселье, — вклинилась в разговор Фэрли. — Она даже выкапывала для меня червей и научила рыбачить.

— Нужно будет сделать совсем немного, Джорджиана, — продолжила Грейс, поглаживая кудри Фэрли, — я уверена, Розамунда с радостью займется цветами — ты знаешь, как здорово у нее это получается. И я закажу оркестр из города, если ты захочешь.

— Похоже, все уже продумано, и мне совершенно ничего не нужно будет делать, — вымученно улыбнулась Джорджиана. — Я страшно тебе благодарна, Грейс.

Повисла неловкая тишина. Куинн наконец посмотрел ей в глаза:

— На самом деле нам нужно обсудить кое-что еще. Ты должна заняться увеселительными мероприятиями.

— Какими еще увеселительными мероприятиями, папа?

— Для ежегодного праздника урожая в Пенроузе, конечно.

— Что?! — изумленно воскликнула Джорджиана.

— Только не говори мне, что ты покончила с этим традиционным праздником, — ответил он.

— В последний раз его проводили лет десять назад, когда отец Энтони еще был жив.

— Какие такие увеселения? — возбужденно повторила Фэрли. — Ты не говорил мне ни о чем, кроме бала, папа.

Он смотрел Джорджиане прямо в глаза, и она чувствовала себя неловко.

— Ну, я подумал — немного приключений никому здесь не помешает. Не правда ли, Джорджиана?

— Приключения — это всегда хорошо, — прошептала она, тронутая тем, что он запомнил ее совет.

Он посмотрел на свою прелестную дочь:

— В Пенроузе всегда проводился праздник перед уборкой урожая. На нем радовались щедрости летних месяцев и, похоже, в древние времена задабривали богов. Разжигался большой костер, и проводились конкурсы на ловкость, и на лучшие овощи, варенье, мед, и…

— Я бы очень хотела судить медовый конкурс, Джорджиана, — перебила Фэрли.

— Так и будет, если твой отец согласится.

— А ты что думаешь, Грейс? — улыбнулся он графине. — Пожалуй, я разрешу Фэрли возложить на себя эту тяжелую ответственность, если ты сможешь уговорить ее закончить прекрасную вышивку, которую вы начали.

Девочка скуксилась…

Грейс засмеялась:

— Моя милая Фэрли, ты такая же, как и все остальные леди. Тебе нужна подходящая награда. И у меня есть, что предложить. — Грейс подняла свои невероятно длинные ресницы и подмигнула Джорджиане. — Мы просто устроим соревнование по вышиванию. И победитель получит приз. Я думаю, понравившаяся тебе нитка жемчуга подойдет?

Фэрли широко распахнула глаза, схватила графиню и потянула по направлению к дому:

— Пойдемте же, нам нужно работать. Вы сказали, что покажете мне французское плетение и… — Голос девочки смешался со смехом графини, безуспешно пытавшейся замедлить их поспешный уход.

— Куинн, Джорджиана, простите меня, — на ходу обернулась Грейс, — я доложу вам о наших успехах за ужином.

Теперь только жужжание пчел нарушало тишину.

— Хм, — начал Куинн, — полагаю, мне следует пойти с ними, пока Фэрли не уговорит Грейс добавить к бусам еще и сережки.

Джорджиана, забыв о шляпе с сеткой, быстро повернулась к нему спиной и снова подобрала котелок.

— Конечно. — Она была рада уже и тому, что он не начал опять извиняться. Она не выдержала бы этого.

Но она не услышала удаляющихся шагов. В воздухе висело напряжение, не менее плотное, чем дым от котелка, в который она добавила торфа.

Джорджиана подняла верхнюю стенку улья, снова выкурила пчел и осмотрела соты. Она попробовала вытащить рамку с покрытой коркой подложки, но та застряла. Скорее всего, потому, что Джорджиана не могла заставить себя быть аккуратной, когда Куинн стоял за ее спиной и смотрел.

Вторая пара рук взялась за рамку и помогла ее вытащить.

— Позволь мне присоединиться. Где нож?

— Тебя ужалят.

— Возможно, — пожал он плечами, — а возможно, и нет, если пчелы здесь хоть чуть-чуть похожи на португальских.

Она наконец осмелилась встретиться с ним взглядом. Его зрачки расширились, и оттенки коричневого в зеленых глазах исчезли.

— Однажды летом я снял с Синтией коттедж, чтобы Фэрли порезвилась на природе. Мы должны были ухаживать за пчелами владельца — его страстью.

Она дала ему нож и подставила поддон.

— И тебя ни разу не ужалили?

— Похоже, пчелы не возражали против моего запаха.

Конечно, нет. Розмарин очень нравится пчелам.

— Ты раньше не говорил о своей жене. Я так и не сказала тебе, с какой печалью мы узнали о твоей потере. Насколько мне известно, она была очень красива и предана тебе. — Она закусила губу. — Мне… Мне очень жаль, Куинн.

Он закончил распечатывать соты и вернул рамку на место.

— Сколько еще?

Его отказ принять соболезнования сказал Джорджиане все. Очевидно, он до сих пор тоскует по жене.

— Все, кроме последних двух, — ответила она, добавляя дыма.

— В Португалии соты были цилиндрическими, из коры пробкового дерева и покрытые глиной. Возможно, я сделаю несколько на пробу.

— Как хочешь, — осторожно ответила Джорджиана. По крайней мере, о пчелах они могли говорить относительно спокойно.

Напряженная атмосфера не рассеялась. Они продолжили воровать мед у сонных пчел.

— Возможно, — произнес Куинн, — ты могла бы рассказать мне больше о пчеловодстве.

Слава Богу, он решил углубиться в эту тему, чтобы заполнить паузу в разговоре.

— Я думаю, ты уже знаешь о разделении труда в улье, — начала Джорджиана.

— Разве не сказал Шекспир: «Так трудятся пчелы, создания, что людную страну порядку мудрому природы учат»?

— Они живут в своем, превосходно организованном мире. Есть рабочие пчелы — все самки, разумеется, — которые собирают мед и пыльцу и ухаживают за личинками. Самцы — трутни — абсолютно ничего не делают. Они только… — Она резко оборвала объяснение и смущенно засмеялась. Когда же она научится думать, перед тем как говорить?

— Ну, нет. Ты, похоже, дошла до самого интересного. Говори, или… — В его глазах плясали веселые искорки, которые она помнила с детства.

— Сдается мне, это пустая угроза — даже ты наверняка знаешь достаточно, чтобы не совершать резких движений и рисковать гневом тысячи пчел. Но, так уж и быть, я скажу тебе. — Она рассмеялась: — Откровенно говоря, ты этого заслуживаешь. Трутни не делают ничего, только напиваются нектаром.

— И все? Или ты стесняешься сказать правду? — Он прищурился и лукаво посмотрел на нее.

И вдруг она поняла — он и так знает все о пчеловодстве. Возможно, даже больше, чем она. А она знала многое.

— Почему бы в таком случае тебе не рассказать, что знаешь ты? — тихо спросила Джорджиана.

— Трутни сопровождают королеву в ее… брачном путешествии, если можно так выразиться. И, поступая так, они жертвуют своими жизнями. — Его голос опустился до шепота: — Я думаю им можно простить легкое злоупотребление нектаром, не так ли?

Было очевидно, что сейчас он уже говорит совсем не о пчелах. Она резко выпрямилась. Он знал. Он откуда-то знал о Тони и о том, что случилось в ночь свадьбы.

Ей нужно сейчас же уйти. Забыв о правилах, она сорвала перчатки. Пчелы поднялись и недовольно зажужжали.

Она быстро пошла от улья, не оглядываясь, и почувствовала боль от укуса на внутренней стороне локтя. Джорджиана побежала, почти не слыша громыхания рамок позади и голоса, неотступно преследовавшего ее в мечтах уже почти два десятка лет.

У нее за спиной, в высокой траве, раздавались шаги. Она знала, что выглядит глупо, но не могла собраться с духом, остановиться и встретиться с Куинном лицом к лицу. Она круто повернула и вошла в сарай, где хранилось сено.

Сладкий запах сухого клевера витал в воздухе, и в единственном луче света, падавшем из дверей, кружилась пыль. На косяке появилась его рука, и он впрыгнул внутрь, тяжело дыша.

— Что это еще было? — спросил он, не восстановив дыхание.

— Думаю, ты знаешь, — ответила она, чувствуя душевную муку.

— Мне показалось, ты неверно истолковала мои слова. Я боюсь спросить, не связано ли это как-то с твоим браком. Я не хотел причинить тебе боль. Джорджиана, позволь мне осмотреть твою руку.

Она опустила взгляд на свой локоть.

— Я чувствую себя прекрасно, — произнесла она.

— Совершенно очевидно, что это не так. — Он протянул руку, но остановился, не коснувшись Джорджианы.

— Я хочу, чтобы ты исчез, — прошептала она:

— Откуда? — медленно спросил Куинн. — Отсюда? С этого сеновала? Или из Пенроуза?

— Отсюда. Разумеется, я не в том положении, чтобы просить тебя покинуть Пенроуз. Я уже говорила тебе — мне не нужен этот глупый титул. Я просто хочу, чтобы вы все оставили меня в покое. — Она замолчала.

— Как умер Энтони? — тихо спросил он.

Помоги ей Господь, она знала, что не сможет сдержаться. Она расскажет о том, о чем клялась не рассказывать никогда.

— В моих объятиях, — ответила она. Боль плескалась в ее глазах, таких темных, что они казались черными в тени сеновала. Ее губы горестно скривились. — Он много выпил, празднуя нашу свадьбу, и, вероятно, курил свой ужасный опиум. И потом выпил еще. Мы уединились, и вмешалась его мать, и… и потом она ушла, и мы… — Джорджиана закрыла глаза. Куинн видел, как она пытается собраться. — И он умер. В моих объятиях. Я не могла пошевелиться, не могла сдвинуть его с себя. И потом я не могла оживить его. Я думаю, его подвело сердце. Вот так. Теперь ты все знаешь. Ведь именно это ты хотел узнать с самого приезда сюда, не так ли? Теперь ты можешь наконец прекратить свои проклятые расспросы. Тебе больше не нужно притворяться добрым и заботливым, чтобы через секунду стать чужим и неприступным.

— Прости, Джорджиана. — Куинн чувствовал себя подлецом. — Я не хотел причинить тебе боль — наоборот. Я должен знать хотя бы затем, чтобы помочь тебе избежать скандала. Никто не верит в придуманную тобой историю, будто он подавился и умер во время позднего ужина.

— Ты хочешь, чтобы я во всеуслышание объявила, что он умер, занимаясь со мной любовью? Он стал бы посмешищем. — Ее голос стал высоким от волнения. — А меня прозвали бы Черной Вдовой — как ту паучиху. Августина Фелпс, помнишь ее? Она шипела за моей спиной на похоронах. «Насекомое, которое спаривается, а потом убивает» — так она говорила обо мне.

— Я прекращу расследование, — глухо произнес Куинн. — Немедленно.

Она потерла локоть.

Он шагнул к ней, и она с тревогой посмотрела на него.

— Ты должна была сказать мне, Джорджиана. Сразу. Почему ты мне не доверяла?

— А почему ты не доверяешь мне? — прошептала она.

Он пристально посмотрел на нее и подвел к свету. Крошечное жало виднелось под нежной покрасневшей кожей ее руки. Вытащив его, он поднял взгляд на ее застывшее, печальное лицо.

— Вероятно, потому, что у меня была возможность убедиться — некоторые женщины похожи на пчел. Они жалят, защищая себя.

— И гибнут, защищаясь, — заметила она.

Он нежно коснулся ее щеки.

— Полагаю, мы оба знаем — противоборство одинаково опасно и для пчелы, и для пчеловода.

 

Глава 8

14 августа — список дел

— сено на северном поле;

— найти нового врача для отца;

— написать Грейсону;

— бухгалтерские книги — увидеться с мистером Брауном;

— уделить внимание лужайкам для праздника;

— окончательно подогнать новое серое шелковое платье для бала — если будет время.

Прошло две недели. Джорджиана проводила много времени на воздухе, работая на участке или у кровати отца — где угодно, только не в большом доме. Слава Богу, эти дни пролетели без всяких происшествий. Конечно, на то была причина: по негласной договоренности они с Куинном избегали оставаться наедине.

Когда мистер Браун поселился в одной из гостевых комнат Пенроуза, Джорджиана поняла — ее пребывание в Пенроузе подходит к концу. Она только не предполагала, что это случится так скоро и так спокойно.

Как и многие до нее, думала Джорджиана печально, она и ее отец, в сущности, не были незаменимыми — так же как и животные, рабочие, арендаторы и даже люди, носившие гордый титул маркизов Элсмир.

Возможно, это епитимья для той, что слишком гордилась способностью управлять большим поместьем почти единолично.

Глядя в бухгалтерскую книгу — постепенно заполнявшуюся аккуратным почерком мистера Брауна, писавшего с другим наклоном, чем она, — Джорджиана с грустью понимала, что больше не нужна здесь.

— Вас просят пройти в утреннюю комнату, милая моя. Ата была чрезвычайно настойчива, — ласково сказал пожилой лысеющий мужчина, стоя на пороге кабинета управляющего. — Я рад, что обязанности по устройству бала сегодняшней ночью лежат на ваших хорошеньких плечиках, а не на моей сутулой спине. Как по мне, так нет ничего хуже разговоров о цветах и кружевах.

Он еще шире улыбнулся и проводил ее из прибежища, принадлежащего ей с каждым днем все меньше.

Когда Джорджиана вошла, как раз разносили чайные подносы. Служанки поставили их перед графиней, чья королевская манера держаться свидетельствовала о твердых руках и умении разливать чай. Джорджиана всегда ухитрялась пролить его. Обойдя стол, она села рядом с Сарой; самой тихой и доброй из их клуба.

— Дорогие мои, главное во вдовстве — перестать думать, что оно вечно, — вещала Ата, обращаясь к собравшимся дамам.

— То же можно сказать и о браке, — раздался позади них мужской голос.

Джорджиана кинула быстрый взгляд в сторону входа. Куинн стоял в дверном проеме, залитый чистым золотистым светом прекрасного корнуоллского утра. Подобно мотылькам, летящим на огонь, все вдовы, как одна, прыснув, повернулись к нему.

— Куинн, дорогой, ты совершенно не помогаешь мне, — улыбнулась Ата. — Я как раз объясняла, что нужно расширять наши горизонты.

Он приподнял бровь.

— Так в наши дни называется охота за мужьями?

Ответом ему были очередной взрыв смеха и хор возражений.

— Что ж, пожалуй, — он покачал головой, — меня можно обвинить в помощи и потакании вашим желаниях! Прошу извинить меня за вторжение, но думаю, вы все этого ждали.

Лакей и суетливая портниха, приглашенная Грейс из города, выступили из-за его спины. Они несли калейдоскоп невозможно красивых платьев.

Модную шелковую одежду разложили по спинкам золоченых стульев и оттоманок. Воздух наполнили радостные крики, а портниха приказала лакею закрыть шторы в комнате.

После этого слугу прогнали, оставив Куинна в окружении членов клуба и портнихи, суетившейся вокруг своих творений и постоянно говорившей что-то на очень плохом, сдобренном просторечными выражениями французском.

— «Вдовий клуб» предстанет сегодня во всей красе, — с гордостью и радостью провозгласила Ата.

— В этом нет никаких сомнений, — усмехнулся Куинн. — Но мне кажется, и уже довольно давно, вам следовало бы подумать о переименовании вашего тайного общества.

Джорджиана тихо присела у окна. Она часто так поступала в последнее время — отстранялась от беседы, пока Куинн был среди них.

— Какая прекрасная идея, — с улыбкой произнесла Грейс. Ее энергичное лицо все светилось, пока она примеряла бальное платье из бледного розового шелка. Этот оттенок всегда был ее любимым.

Ата засмеялась. На лице у нее было то самое глупое девичье выражение, какое появлялось на нем обычно в присутствии Куинна. Женщин тянуло к нему так же, как пчел к последнему цветку осени.

Ата взяла его руку в свою здоровую ладонь, спрятав отсохшую в складках шали.

— Сдается мне, Куинн, ты тот еще разбойник, хотя умело это скрываешь. И какое же название ты придумал? Мы всегда рады выслушать твои замечательные идеи — я думаю, что могу позволить себе говорить за всех.

— Хорошее название, — пробормотал он, сверкая глазами.

Джорджиана точно знала, что он предложит.

— «Клуб несильно горюющих красоток» звучит подходяще, — наконец произнес он с тенью улыбки на губах.

Сердце Джорджианы сжалось, когда все засмеялись.

Она вспомнила об Энтони и чуть не заплакала. Он заслуживал лучшей вдовы… Нет, это просто глупо. На самом деле ей так горько потому, что она не только потеряла Энтони, но и не может больше общаться с Куинном, как прежде. В молодости у нее было хотя бы это. Сейчас же не было ничего, даже хуже, чем ничего.

Она почувствовала мягкое прикосновение и обернулась. Сара внимательно смотрела на нее мудрыми добрыми глазами.

— Джорджиана, не поможешь ли ты мне с платьем? Я никак не могу его найти.

Джорджиана заметила, что Куинн смотрит на нее поверх плеч Аты и Грейс. Она на мгновение встретилась с ним взглядом, но он сразу отвернулся.

— В таком случае я оставлю вас подгонять платья. Увидимся сегодня ночью, леди. — Куинн поклонился и вышел, провожаемый теплыми словами.

Дамы с головой погрузились в работу и почти не обратили внимания на служанок, когда те вошли в комнату через другую дверь. Одна из женщин подошла к Джорджиане и присела в реверансе:

— Мадам. Его светлость хотел бы переговорить с вами.

Сара вопросительно посмотрела на Джорджиану.

— Ничего страшного. Я скоро вернусь.

Он ждал ее у двери.

— Прости меня, Джорджиана, если я чем-то тебя обидел, — начал он низким голосом. — Я не хотел.

— Я знаю.

— Ты ведь понимаешь, что я просто дразнил Ату и прочих? Ей это, похоже, доставляет удовольствие.

— Конечно, доставляет. Я бы даже осмелилась сказать, что ты почти занял место ее правнука в ее сердце, — мягко ответила она.

Он снова пристально посмотрел на нее:

— Тогда почему ты выглядишь такой грустной?

На этот раз она смогла удержать себя в руках.

— Я скучаю по той дружбе, которая была между нами — тобой, мной и Энтони. И еще мне плохо, потому что ты так легко подружился с Атой и остальными, а наши отношения так сильно изменились.

Закончила фразу Джорджиана шепотом. Как же она ненавидела полуправду и недоверие, разрушившие их связь друг с другом.

— Джорджиана, милая, мои чувства по отношению к тебе остались прежними. Я всегда восхищался тобой. И я также ощущаю напряжение между нами. — Он запнулся, прежде чем продолжить: — Мы оба знаем — все дело в том, что я позволил вести себя с тобой неподобающе. Целовать тебя. Нет! — Он не дал ей заговорить. — Лучше обсудить все сейчас. Мои извинения должны казаться тебе ничего не стоящими, поэтому я не буду пытаться искупить свою вину пустыми словами. Я знаю, ты тоскуешь по Энтони, Джорджиана, и постараюсь всегда помнить об этом. Я рад, что нам представилась возможность поговорить начистоту. Твое хорошее мнение обо мне и твоя дружба значат для меня больше, чем, чьи бы то ни было еще. И твое счастье — одна из моих главных забот, Джорджиана.

Она чувствовала себя настолько слабой от его слов, что не могла взглянуть ему в лицо.

— Я тоже жалею о том, как неловко все получилось. И я так и не сказала тебе, как рада твоему возвращению домой. — Нет, она не поднимет глаз. Если она хочет сохранить их хрупкую возрожденную дружбу, следует быть осторожной.

— И я очень рад снова оказаться в компании моего самого старого друга, — просто, сказал Куинн.

— Прекрасно. — Ей надо срочно найти выход из этой ситуации, прежде чем она окончательно утонет в трясине своих ощущений. Прежде чем она сделает шаг к нему и совершит какую-нибудь глупость. — Но я должна вернуться. Иначе у остальных могут возникнуть вопросы. Полагаю, в следующий раз мы увидимся на балу?

— Можешь быть уверена в этом, — ответил Куинн, сцепив руки за спиной.

И она сбежала к своим друзьям.

Ата держала в руках алое шелковое одеяние, отороченное тонким черным кружевом, и качала головой.

— Уверена, я не соглашалась на такой цвет. — Она с изумлением посмотрела на портниху. — Хотя не могу сказать, что он мне не нравился. Напоминает платье, которое я носила давным-давно. В нем я выглядела, как испанская танцовщица!

— Ваша светлость, надеюсь, вы извиньите мьеня, — начала портниха на причудливой смеси языков и акцентов. — Месье маркиз приказать. Настояль на том, чтобы поменять цвета всех ваших платьев, кроме графиньиного.

Грейс просияла и покачала головой:

— Он говорил, это будет очередным приключением для нас.

У Джорджианы защемило в груди. Она начала оглядываться в поисках серого шелка, который заказала взамен износившегося старого бального платья из того же материала. Ее взгляд упал на единственное не взятое никем одеяние, лежавшее на ближайшей оттоманке.

Оно было золотым с неземным бирюзовым узором, проявлявшимся, когда на него падал свет. Мелкий жемчуг усеивал опасно маленький корсаж. Джорджиана перевернула платье и открыла рот от удивления, увидев пуговицы из слоновой кости, выполненные в виде пчел.

Вышитые завитки вокруг петель создавали ощущение полета.

Боже… Боже, это самое красивое платье из всех, которые она когда-либо видела. И совершенно не похожее ни на одно из ее прежних. Неужели оно предназначено для нее?!

Джорджиана быстро осмотрелась и встретилась с потрясенным взглядом Элизабет Эшбертон, державшей в руках одеяние глубокого синего и белого цветов из газа.

— Сдается мне, Джорджиана, — обратилась к ней Элизабет, у которой на щеках появились ямочки от улыбки, — нам нечему удивляться. Ты всегда говорила, что твой муж любил розыгрыши. Похоже, это общая черта у всех Фортескью.

Грейс прыснула:

— Надеюсь, никто не возражает. Признаюсь, Куинн предложил мне это, когда мы были одни, и я сразу начала помогать ему. Никто из вас не согласился бы, если бы мы спросили вас прямо. Но нам всем уже пора перестать прятаться за нашим вдовством.

— Разумеется, ты права, Грейс, произнесла Ата. — Иногда я боюсь, что мы все слишком довольны друг другом и действительно стали прятаться от остального мира. Моей же целью, когда я создавала этот клуб, было помочь вам всем начать сначала. И я могу смело заявить… — она широко улыбнулась, — я надену это платье, и я приказываю вам всем поступить так же.

Элизабет Эшбертон насмешливо прошептала Джорджиане:

— Не сказала бы, что Ата когда-либо ограничивала себя в выборе цветов.

Впервые за день Джорджиана рассмеялась. Не приличествующие пожилой вдове наряды Аты и ее высокие каблуки часто были темой для обсуждения в клубе.

— Что ты сказала, Элиза? — громко окрикнула ее Ата, фыркнув. Слух у герцогини был прекрасный. — Как я говорила, несильно горюющие красотки выйдут сегодня ночью в высший свет. И я жду подробных отчетов завтра. Я хочу, чтобы каждая из вас поцеловала как минимум одного джентльмена. И никакого жиденького ликера этой ночью. Мы встретимся здесь после ужина и выпьем несколько бокалов французского арманьяка. Я уверена, вы найдете ощущение весьма бодрящим.

— Ата! — воскликнула ошеломленная Сара.

— Нет, Сара. Особенно я жду отчетов о поцелуях от тебя и Джорджианы. Из нас всех вы наиболее склонны к застенчивости и прилежному поведению. Я же хочу, чтобы вы получали удовольствие. Грейс, полагаю, тебе будет проще других исполнить мой приказ. — Ата подмигнула ей. — Я очень рада за тебя, дорогая. Нет никого, кто заслуживал бы этого более тебя.

Джорджиане стало немного дурно. Но не так дурно, как позже тем вечером, когда она надела самое красивое платье из всех, что когда-либо носила.

И, споря с портнихой по поводу невообразимо глубокого декольте, проиграв сражение за старую серую шаль, которую притворяющаяся француженкой портниха буквально вырвала из ее рук, не знала Джорджиана, что она поступит согласно немыслимому приказу пожилой герцогини и перещеголяет в этом всех остальных вдов.

И она сделает это добровольно.

Несмотря на всю его святотатственную глупость, новое название клуба прижилось. Ата прошептала его на ухо Розамунде, пока та заканчивала приводить в порядок цветы. А невероятно красивая герцогиня нашептала его своему дьяволу-мужу, и тот зашелся громким хохотом. Ко времени, когда оно достигло ушей мистера Брауна, «Клуб несильно горюющих красоток» окончательно утвердился в умах его членов. И подарил вдовам радость, которой им не хватало уже так давно.

Название как будто разрешало им снова наслаждаться жизнью. В конце концов, все они овдовели больше года, а то и двух лет назад. Им действительно необходимо наслаждаться жизнью, оправдывалась Джорджиана.

Но сколько бы она ни спорила сама с собой, она не могла избавиться от ужаса.

Ей не нравились перемены. И никогда не будут нравиться.

Подходя к комнате пожилой герцогини, она снова коснулась рукой своей полуобнаженной груди. Это призрачное, легкое платье было хрупким и тонким, как крылышки пчелы, и она чувствовала себя неприлично разоблаченной. Раньше Джорджиана всегда носила надежные тяжелые ткани темных цветов — гораздо более практичные и предназначенные для долгого ношения.

— Тсс… Джорджиана. — Молодая герцогиня Хелстон показалась из тени.

— Розамунда? — неуверенно ответила Джорджиана.

— Шшш… Пойдем. Я сказала Ате, что мы встретимся с ними на верхней площадке лестницы. Здесь гости не прибывают с опозданием, как в городе. Но Ата отказывается соблюдать деревенский обычай приходить вовремя, как ты наверняка знаешь. — Розамунда взяла ее за руку и потянула по коридору с головокружительной скоростью. — И кстати, ты выглядишь восхитительно. Тебе следует всегда носить светлые цвета.

— Ммм, ну…

— Джорджиана, у нас нет времени на словесные упражнения. Я хотела ненадолго оказаться с тобой наедине. — Великолепные драгоценности герцоги ни сверкали в тусклом свете свечей. — Как ты собираешься поступить со своими чувствами к Куинну?

Джорджиана споткнулась и остановилась, вынудив Розамунду сделать то же самое:

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду. Я…

— Не говори глупостей, Джорджиана. Мы знаем друг друга достаточно давно, чтобы говорить прямо. Мы ближе друг другу, чем сестры. И я не могу больше смотреть на это. У меня есть достойная причина — я не могу видеть, как ты страдаешь, и более того — знать, что, возможно, Грейс придется снова пройти через мучения.

Джорджиана взяла тонкую руку Розамунды и посмотрела на изящные пальцы герцогини, так не похожие на ее — обветренные и покрытые мозолями, которые скрывали новые перчатки.

— Тебе нечего опасаться. Его предпочтения очевидны — ведь он уделяет ей так много внимания. Он высоко ценит Грейс, Розамунда, и она того заслуживает. Он считается с ее мнением, а я для него в лучшем случае дорогой друг детства. Любовь редко расцветает между двумя старыми друзьями, перекидывавшимися грязью.

— Ах, Джорджиана… Я питала такие надежды.

В глазах Розамунды появилась грусть. Джорджиана не могла этого перенести.

— Честно. Все в порядке. Я уже привыкла. — У нее перехватило дыхание. Нужно срочно сменить тему. — На самом деле я рада возможности поговорить с тобой наедине. Роза, не могла бы ты поговорить с герцогом и спросить его, не найдет ли он домика, который моя семья могла бы купить. У моря — этого всегда хотела моя мама. Домик должен быть скромным, но с землей для кухонного сада, маленького пастбища и, возможно, сарая для одной лошади, одной коровы и нескольких кур…

— Джорджиана, — Розамунда внимательно смотрела на нее, — не говори больше ничего. Ты невероятно храбрая женщина.

— Нет. Я просто практичная.

Розамунда задумчиво погладила щеку:

— Но разве маркиз не сказал, что вы с семьей можете занимать Литтл-Роуз, пока он жив? — Герцогиня понизила голос: — Твой отец болен, милая, а тебе нет необходимости немедленно переезжать. Для него это может оказаться убийственным.

— Я не могу больше оставаться здесь, Розамунда. — Она замолчала, почувствовав, что ее подводит голос.

— Я совершенно случайно узнала, что маркиз назначил весьма щедрое содержание твоему отцу и вряд ли назначит меньшее тебе. А значит, вы сможете позволить себе нечто более роскошное, чем описанный тобой домик.

— Нет. Я не буду жить за счет чьей-то щедрости. Мы неплохо устроимся на деньги, выделенные Куинном моему отцу. Но принимать огромные суммы только потому, что я меньше суток была замужем за Энтони, будет неправильно.

— Гордость порой дорого обходится, милая, — ответила Розамунда, откинув завиток волос с лица Джорджианы. — Я целых десять лет прожила, страдая от ее последствий, и могу точно сказать тебе — это может быть очень-очень печально. Поверь мне. — Она замолчала и сжала ладонь Джорджианы. — Однако у меня есть еще одна идея, как обеспечить тебе счастье и благополучие.

В глазах герцогини зажегся огонек, когда она потащила Джорджиану к приемной по второму пролету лестницы.

— Но, Розамунда, пожалуйста, если бы ты просто поговорила с герцогом, спросила его…

— Я поговорю с Люком, если ты согласишься потанцевать этой ночью с каждым из моих братьев.

— Что? Но у тебя целых четыре брата. Это совершенно…

Она остановилась, заметив непреклонное выражение на лице Розамунды, которому та выучилась уже в первый месяц после свадьбы с его светлостью.

— Хорошо, так уж и быть. Но я не слишком хорошо танцую, ты же знаешь.

Джорджиана никогда не говорила о своей покалеченной ноге. Она так долго и так старательно трудилась, избавляясь от сопровождавшей ее все детство хромоты, что не многие знали, от какой сильной боли она порой страдает. Танцевать ей всегда было сложно, и она старалась избегать этого, предпочитая занимать себя беседой.

Джорджиана краем глаза заметила вихрь цвета — вдов, спускающихся по лестнице. Но все ее внимание вскоре сосредоточилось на Куинне, великолепном в своем элегантном вечернем костюме. Его каштановые волосы всегда были слегка взъерошены совершенно неотразимым образом, что было абсолютно несправедливо, ведь дамам приходилось тратить безумное количество времени на приведение причесок в порядок. Но этой ночью его волосы были напомажены и яростно расчесаны и из-за этого точеные черты его лица казались еще более изящными. Его глаза выглядели больше, чем обычно, а полуночно-синий костюм идеально подходил к светло-розовому платью Грейс.

Спустившись с лестницы, Грейс продела розовый бутон ему в петлицу. Он наклонился и прошептал ей что-то на ухо, улыбаясь уголками губ.

И как будто даже не заметил Джорджиану, стоявшую рядом с Розамундой.

— Ты не забыла, не так ли? У нас с тобой танец, открывающий бал? — спросил Куинн у Грейс, спустившись с лестницы.

Прелестная графиня засияла:

— Конечно, я ни о чем не забыла, буду чрезвычайно рада, но что делать с Атой?

— Я поговорил с мистером Брауном, и, сдается мне, он предпримет шаги в этом направлении.

— Куинн! Ты становишься еще более несносным, чем Ата, в своих своднических порывах!

— Совершенно не… — Он запнулся, увидев Джорджиану. — Не так. Сводничество стоит оставить женщинам.

Грейс прыснула, и ему пришлось приложить все силы, чтобы устоять перед желанием снова взглянуть на Джорджиану. Ее совершенно не узнать! Куинн взял себя в руки и поклонился графине, прежде чем подойти с Атой к Джорджиане.

Она казалась удивительно хрупкой в тонком бальном платье с пчелиным мотивом, фасон которого по его просьбе придумала Грейс. Раньше он видел Джорджиану только в бесформенных темных одеждах деревенских девушек. Теперь же он понял, чего не разглядел за обычной практичностью Джорджианы.

Он заметил крошечные розовые бутоны в ее блестящих каштановых волосах, посмотрел в ее огромные темные глаза, осторожные и как будто наполненные мудростью веков. Он открыл рот, собираясь сделать ей комплимент, но заметил низкий вырез ее платья, и у него пересохло в горле.

— Джорджиана, тебе… тебе не холодно? Возможно, мне стоит принести тебе шаль. — Он мог видеть каждый изгиб ее груди и, кажется, даже намек на отвердевшие соски. Он никогда не догадывался, как хорошо она сложена. Еще на полдюйма ниже — и он мог бы увидеть розовый краешек… Он почувствовал вполне предсказуемое напряжение между ног и с трудом сдержал стон. Господи Боже!

— Спасибо, не надо. Портниха спрятала их все, — игриво ответила Джорджиана. — Мне жаль. Я знаю, что это платье неприлично. Я говорила Грейс…

Графиня наклонилась к ним и цыкнула:

— Какая досада, Джорджиана, мое платье гораздо более дерзкое, чем твое. Я уже говорила тебе, что твой наряд сочли бы чрезмерно скромным в городе. Хватит уже этих глупостей. Куинн, накажи ей держать спину прямо. Грейс направилась к герцогине. Начали прибывать первые гости.

Куинн с трудом оторвался от созерцания форм Джорджианы и попытался подавить те явно не братские чувства, которые она в нем вызывала. Его тело вибрировало от желания, и он искренне надеялся, что она не заметила исходящего от него жара. Куинн медленно повернулся, радуясь необходимости принять на себя бесконечно скучную роль очаровательного хозяина, целующего воздух над множеством рук в перчатках, кланяющегося и представляющего гостям Джорджиану и остальных вдов. И все же его тело не могло забыть соблазнительного зрелища, открывшегося ему. Куинн сглотнул:

Целью сегодняшнего вечера были не только развлечения. Здесь собрались все: и знатные, и нетитулованные дворяне Корнуолла, и немало заметных людей из Лондона, и он знал, что его действия будут иметь знамение. Все увидят — он принял Джорджиану как законного члена семьи Фортескью. Она новая маркиза Элсмир. Представив ее так, он заметил облегчение на лицах гостей — они наконец знали, как к ней обращаться.

Как самого титулованного из присутствующих, герцога Хелстона попросили станцевать открывающий бал менуэт с Джорджианой. Куинн надеялся, что она в силах это сделать. Вначале он не был даже уверен, способна ли она танцевать вообще, но он осторожно расспросил Ату. И все же ее нога, должно быть, ужасно болела.

Джорджиана хорошо умела это прятать. Но Куинн знал, чего стоил ей этот танец. И знал — любые обсуждения бесполезны, она только солжет и будет все отрицать. Однако Куинн был с ней в тот роковой день, когда она упала с ели возле скал.

Он постарался отвлечься от неприятного воспоминания.

— Куинн? — Грейс дернула его за рукав.

— Милая?

— Это был последний из гостей. Не пора ли нам начать бал?

Он кивнул, оглянулся и увидел, как герцог Хелстон, поддерживая Джорджиану под локоть, осматривает ее с головы до ног. О нет, этого он не позволит. Куинн выступил вперед.

— Хелстон, попрошу вас прекратить бросать на Джорджиану свои плотоядные взгляды, — тихо произнес он.

Розамунда, стоявшая с одним из своих бесконечных братьев, рассмеялась:

— Люк?

— Я не имею ни малейшего понятия, какого дьявола вы имеете, в виду, Элсмир, но если вам дорога ваша трусливая и в высшей степени безмозглая шкура, рекомендую вам остановиться, пока вы не выставили себя дураком, — напрягшись, ответил герцог.

Куинн возблагодарил Господа за то, что тот дал ему лишний дюйм роста по сравнению с проклятым герцогом с его блуждающими где не надо глазами.

— Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю, и если вы хотите обсудить это на людях, мы можем направиться… — Краем глаза он заметил печальное выражение лица Грейс и резко остановился.

— Ох… Что это у нас здесь случилось? — Джон Браун со своим шотландским акцентом появился рядом с Атой. — Мерседитас, вот вы где, милая. Меня поставили в известность о вашем желании танцевать со мной. Я благодарен Куинну за…

— Ничего такого я не предлагала, — фыркнула Ата. — Я никогда не опущусь до танца с…

— Пойдемте, Ата, — перебил ее Люк Сент-Обин. — Похоже, чертов дипломат потрудился и…

— Почему ты все время перебиваешь меня? — перебила, в свою очередь, его Ата.

— Возможно, вы хорошо его учили, — заметил мистер. Браун, подмигнув. — Не отпустите ли еще один комментарий по моему поводу, прежде чем я провожу вас внутрь? Я знаю, вы делаете это только потому, что любите меня.

Ата зашипела, и напряжение спало, хотя гнев все еще переполнял Куинна.

Розамунда позвала всех к двойным дверям, за которыми в бальной комнате, редко открытой для гостей, уже собралась огромная толпа. Сегодня вечером цветы были рассыпаны на каждом столе, и позолота блистала повсюду. Увешанные драгоценностями дамы с нетерпением ждали начала танца, пока джентльмены внутренне готовились к вечеру отдавленных ног. Но, по крайней мере, им хватит замечательного вина и бренди, чтобы заглушить боль.

Куинн заметил Хелстона, сжимающего руку Джорджианы и ведущего ее внутрь, и ему страшно захотелось чесать кулаки от гнева. Его остановило только воспоминание о печально опустившей голову Грейс. Но оно не заглушило голос одного из братьев Розамунды, пригашавшего Джорджиану на следующий танец. Куинн вмешался в разговор прежде, чем она ответила:

— Джорджиана слишком устала, чтобы танцевать весь вечер, Майлз. У нее найдется занятие и поинтереснее.

Ата рассмеялась:

— На балу? Занятие поинтереснее, чем танцы? Глупости, Куинн.

— Я только пытался…

Джорджиана перебила его со смертельным спокойствием:

— Я с радостью потанцую с тобой, Майлз. Я уже так давно тебя не видела. Как поживает твой отец?

Прозвучали первые ноты вальса, и Куинн попытался сосредоточиться на графине Шеффилд, а не на похожем на стервятника герцоге. Вальс? Он был уверен, что Грейс распорядилась начать бал с менуэта.

Он оглядел окружавшие их пять пар: мистер Браун и Ата, Розамунда и ее брат, оставшиеся вдовы, также с ее светловолосыми братьями, и, наконец, герцог, возвышавшийся над Джорджианой. У Куинна не осталось никаких сомнений — именно чертов невоспитанный дьявол Хелстон, распорядился начать с возмутительного вальса.

— С тобой все хорошо, Куинн?

Он опустил взгляд, увидел робкую улыбку на губах Грейс, и ему стало невероятно стыдно.

— Конечно, Грейс. Как же иначе, если самая красивая женщина в зале танцует со мной?

— Я надеюсь, ты не возражаешь против вальса? Это не самое обычное начало, но иногда весело побыть наглой, не правда ли? Я вспомнила, что тебе нравится смелость, и, боюсь, Ата приказала нам всем быть сегодня вечером чуть-чуть неприличными.

Он рассмеялся:

— Ну, Грейс Шеффи, я бы никогда не подумал, что ты настолько храбра!

Она залилась румянцем — то ли от смущения, то ли от царившего в зале жара.

— Иногда так надоедает вести себя прилично. Ты знаешь, мне только двадцать пять… Нет, я не буду врать тебе, Куинн. Мне двадцать семь, но кажется, что я прожила очень… защищенную жизнь — единственный ребенок в семье, очень недолгое замужество, и теперь я одна на всем свете… Если не считать моих друзей. Все говорят — я должна находить утешение в доставшемся мне богатстве, но утешение это весьма холодное. — Она замолчала. — Конечно, я никогда не призналась бы кому-либо, не обладающему такими же средствами, так жалко это звучит. Каждый день я понимаю, как мне повезло, ведь я окружена леди, которым повезло гораздо меньше. Но полагаю, ты знаешь — богатство не гарантирует счастья.

Он встретился с полным чувства взглядом Грейс:

— Как это верно, моя милая.

Ведя прелестную маленькую графиню в выверенных фигурах танца, он уже не в первый раз понял — брак с этой леди мог бы стать ответом на многие из его проблем. Как приемная мать, Грейс показала бы прекрасный пример его дочке, проникшейся симпатией к графине, если и не к ее страстям — чтению и вышиванию. И в отличие от множества других леди Грейс ничего не приобретала в результате свадьбы, кроме спасения от обычно столь хорошо скрываемого одиночества. В конце концов, она была наследницей состояния, и ее характер, честность и репутация не вызывали сомнений.

И самое важное — она примет правила брака из удобства. Брака, в котором будет так мало проблем с чувствами.

Да, она замечательно подходит на эту роль, подумал Куинн, глядя на ее безупречное лицо.

— Грейс, я должен поблагодарить тебя за время, которое ты проводишь с моей дочерью. Я знаю, она может быть тяжелым испытанием.

— Ни в коем случае. Она очень мила. Упряма, да, но зато очень энергична.

Он вздохнул:

— Она ненавидит читать.

— Еще больше она ненавидит фортепиано и рукоделие, — рассмеялась Грейс. — Но она еще может измениться. Она ведь еще ребенок.

Куинн услышал знакомый низкий ритмичный смех Джорджианы и повернулся. Дьявольская улыбка играла на губах Хелстона, и Куинну внезапно захотелось его бить.

— Куинн? — спросила Грейс так тихо, что ему пришлось наклониться, чтобы слышать ее.

— Да?

— Я понимаю, насколько неприлично с моей стороны задавать этот вопрос, но я должна знать. Каковы твои намерения относительно Джорджианы?

— Я впечатлен заботой и глубокой дружбой между всеми леди из клуба Аты. — Он чуть-чуть разжал руку на запястье Грейс. — После этого вечера все должно быть предельно ясно. Я упрочил положение Джорджианы, как истинной маркизы Элсмир, и о ней будут заботиться, как и обо всех вдовах Фортескью.

— Где она будет жить? С тобой и твоей дочерью здесь?

— Я не знаю, — искренне ответил он. — Ее отец болен, и принятие решения придется отложить. Я уверен, ты все понимаешь. Но достаточно о Джорджиане. Расскажи мне о своем детстве, Грейс.

Он не слышал ни слова из ее рассказа. Это он понял, уже сопровождая Грейс к ее следующему-партнеру, мистеру Брауну. Он поклонился и повернулся к Ате, с которой должен был танцевать менуэт.

Следующие полтора часа Куинн бессознательно выполнял функции хозяина — хвалил цветы на стенах, танцевал, когда было необходимо: короткую джигу с Джорджианой, доведшую всех до исступленного смеха, простые деревенские танцы со всеми вдовами, и — еще раз — с Грейс. После позднего ужина он лавировал между джентльменами в комнате для карточных игр и отдал распоряжение слугам открыть все окна, чтобы проветрить бальную комнату. Но вдруг он понял: чего-то не хватает.

Что-то было не так.

Джорджиана исчезла.

Вначале он решил, что она направилась в женскую гостиную. Но ее не было слишком долго.

Он огляделся, и по спине его пробежал холодок.

Хелстона тоже нигде не было видно, однако его жену окружали два брата, сестра и викарий.

Куинна захватила ослепляющая ярость. Как посмел этот черноволосый матрос выманить Джорджиану с мероприятия, которое должно было вернуть ее в общество?

Выйдя на террасу, он погрузился в жар чернильно-черной летней ночи. Воздух был тяжелым и неподвижным — очевидно, собирался шторм. Через несколько секунд его глаза привыкли к темноте, и он рассмотрел несколько пар, расхаживающих по садам, освещенным лампами на нижних ветках деревьев.

Он сбежал по мраморным ступеням, не обращая ни на кого внимания и не даже не пытаясь остановиться и собраться с мыслями.

Где она?

Широкими шагами он спустился по саду-цветнику, полному аромата поздних роз. На самом нижнем уровне он увидел пару, наполовину скрытую дубом. Огромный мужчина, очевидно Хелстон, жарко обнимал женщину, в волосы которой были вплетены розовые бутоны.

Кровь застыла у него в жилах, а кулаки сжались так сильно, что он не чувствовал пальцев. Он утопит и четвертует Хелстона после того, как лишит изменника головы.

Не думая больше ни секунды, Куинн подошел к мужчине со спины и оттащил от Джорджианы за воротник. Джентльмен изумленно пробормотал ругательство. Куинн с силой ударил его кулаком в челюсть, и в ночи эхом раздался приятный треск.

Последовавшие за этим звуки были гораздо менее приятными.

Узнаваемый голос Элизабет Эшбертон резко охладил его пыл и заставил остановиться.

— Куинн? Это вы? Что происходит? О Боже, мистер Лэнгдон… вы в порядке? Ваше бедное лицо…

Ужас охватил Куинна, когда он узнал в коренастом человеке, восстановившем равновесие и навалившемся на него, Фица Лэнгдона. Проклятые Лэнгдоны! Все они росли в деревне и были хорошими борцами. Но можно надеяться, что у них нет точности, которой учил его известный городской боксер Джентльмен Джексон.

Фиц ударил Куинна головой в живот, и они начали бороться на земле, словно подростки.

— Фиц… — прерывисто прорычал наконец Куинн, — я приношу свои извинения. Я принял тебя за другого. — Наконец он перевернул Фица на живот и заломил ему руку за спину.

— Дай мне встать, Элсмир, — пробормотал Фиц в траву. — За кого ты, черт тебя побери, меня принял? Мисс Эшбертон, вы могли бы предупредить меня, что у вас есть другой ухажер. Какого черта? Вы сами меня сюда привели, видит Бог.

Элизабет Эшбертон, широко раскрыв глаза и покраснев до корней волос, посмотрела на них и в ужасе расхохоталась. Куинну стало еще более стыдно.

— Элиза, вы видели Джорджиану? — пробормотал Куинн. — Или Хелстона?

Это заставило ее оборвать свой жуткой смех:

— Джорджиану и Люка? Конечно, нет. Вы что, предполагаете…

Фиц сделал шаг вперед и зарычал:

— Ты думаешь, мой зять… мой зять… с Джорджианой? Джорджианой Уайлд?!

— Не говори глупостей, — оборвала его Элизабет. — Нет, правда. Что это еще за…

— Я его убью, — прорычал Фиц, — я убью его и потом…

Куинн не стал выслушивать план Фица, собиравшегося обшаривать комнаты особняка. Он побежал к Ло-Пулу. Это самое уединенное место в поместье, и Джорджиане оно всегда нравилось. Острая трава резала его тонкие шелковые чулки, пока он пересекал при лунном свете пастбище.

Ко времени, когда он обогнул последнюю группу деревьев, растущих довольно далеко от озера, он соверщенно выдохся. Открывшийся перед ним вид заставил его сердце в ужасе остановиться.

Все было гораздо хуже. Гораздо.

 

Глава 9

Они миновали песчаную отмель, и Джорджиана окунулась в прохладную воду.

— Смелее, Фэрли. Вот так. Я держу тебя. Чудесно, правда?

Несмотря на жару, прием пользовался всеобщим шумным успехом, и только Джорджиана места себе не находила от сердечных мук. Появление Фэрли просто спасло ее, предоставив долгожданную возможность под благовидным предлогом покинуть бал.

— О, Джорджиана… ты лучше всех, — восторженно прошептала девочка, зайдя в воду по пояс. — Ведь ты не скажешь папе, да? Ты обещала.

— По-моему, мы обо всем договорились. Сначала мы тайком искупаемся, чтобы немного освежиться перед сном, а потом ты отправляешься прямиком в постель, и больше не будешь шпионить за несчастными гостями. Бедняжку миссис Хочкисс чуть не хватил удар, когда она увидела, как из-под дивана высунулась твоя рука.

— Ой, подумаешь! Не гадюка же оттуда выползла.

— Не полежать ли нам на воде, глядя на звезды? Может быть, высоко-высоко в небе пролетит клин диких гусей, а если очень повезет, мы повидаемся с Оскаром.

— Кто такой Оскар?

— Детеныш выдры, любопытный, как кошка. Ему нравится появляться по вечерам и пугать меня до смерти. Уверена, он делает это нарочно.

В конце концов, Джорджиане нужно было немного взбодриться. Она выстрадала право на дивное полуночное купание с Фэрли. Не все же наблюдать за тем, как Куинн танцует с Грейс Шеффи (дважды!), мучиться от духоты в бальном зале и постоянно испытывать напряжение от необходимости расточать приветливые светские улыбки. Она чувствовала себя совершенно свободно только во время танца с братом Розамунды, Майлзом Лэнгдоном, которого знала всю жизнь. Кстати, он очень возмужал. Длительное путешествие по Европе для завершения образования явно пошло ему на пользу.

Однако после танцев у Джорджианы разболелась нога, и прохладная вода была просто благословением Божьим.

— А Оскар не укусит меня?

— Нет, только пощекочет усами, когда будет проплывать под тобой.

— Ух ты… надеюсь, он появится. Но я не знаю, как лежать на воде.

— Конечно, знаешь. Если ты умеешь плавать, значит, можешь просто лежать на спине.

— Ну… Я не очень-то умею плавать. То есть я знаю, что нужно дрыгать ногами и трясти руками, но…

— Фэрли, — перебила Джорджиана. — Я никогда не взяла бы тебя с собой, если бы знала, что ты не умеешь плавать. Во всяком случае, ночью это слишком опасно. Господи, твой отец…

— Научи меня лежать на воде… Пожалуйста!

— Несносный ребенок, — с досадой вздохнула Джорджиана.

— Я знаю. Старушенция Бидцлуорд сообщала мне об этом, по меньшей мере, раз в день, — негромко сказала Фэрли и еще тише добавила: — Другие гувернантки называли меня тупоголовой, бестолковой, неуправляемой и дикой.

Порывисто заключив малышку в объятия, Джорджиана словно приросла к холодному илистому дну. Она просто слышать не могла эти слова. Уж слишком они напоминали то, что постоянно твердила ей самой деревенская учительница.

— Это неправда. Ты не должна верить тем, кто говорит такие вещи. Мы с тобой познакомились недавно, но я уверена в том, что сообразительности тебе не занимать. Тут дело в другом. Попробуй чуть меньше озорничать… например, ты могла бы лазать по деревьям не каждый день, а только по четвергам. Я поступаю именно так.

— Но ты вообще не залезаешь на деревья!

— Ошибаешься. Ты просто никогда не видела, как я на них залезаю. Должно быть, по четвергам твоя наблюдательность берет выходной, ведь в остальные дни ничто не ускользает от твоего внимания. Я в жизни не встречала такой любознательной девочки.

Фэрли даже не заметила, как Джорджиана, не ослабляя объятий, уложила ее на воду.

— А сейчас выпрямись и запрокинь голову назад. Фэрли, вытянувшаяся вдоль лунной дорожки, вся светилась восторгом и упоением. Джорджиана не осмелилась убрать руки, хотя ее поддержка уже не требовалась. Девочка явно чувствовала себя в воде, словно в родной стихии. Прирожденная пловчиха!

Громкое басовитое восклицание и последовавший за ним всплеск оповестили Джорджиану о том, что уединенному купанию пришел конец. Ей не надо было приглядываться. Она и так знала, кто устремился к ним, решительно рассекая зеркальную гладь озера. Куинн. Очень мило. Она тут как раз почти голая, только в тонкой нижней сорочке.

Мгновение спустя он уже встал рядом и, рывком притянув к себе Фэрли, прижал ее к груди. Джорджиане достался яростный взгляд, весьма эффектно расцвеченный лунными бликами.

— Джорджиана, скажи на милость, что тут творится? Допустим, ты от души забавлялась, когда мы в юности ходили купаться по вечерам, но моей дочери всего девять лет. Она не умеет плавать и запросто может утонуть.

Он вытащил девочку на берег, не слушая ее громких возражений и оправданий.

— Нет, Фэрли. Я долго не разрешал тебе купаться и, возможно, пошел бы на некоторые уступки, но ты продемонстрировала откровенное нежелание считаться с моим мнением… Что ж, отныне я категорически запрещаю тебе даже приближаться к озеру. Ты поняла меня?

Он говорил очень мягко, не давая выхода своему гневу. Другой отец просто наорал бы на дочь, и ей-богу, это было бы куда менее страшно. Однако вряд ли Куинн когда-нибудь на кого-нибудь орал.

— Но, папа, я бы не утонула, как мама, я точно знаю.

Утонула? Его жена утонула? В кратком некрологе сообщалось, что она скончалась после непродолжительной болезни.

— Папочка, сегодня так жарко, я не могла заснуть. Музыка играла ужасно громко. И мне хотелось рассмотреть все наряды. Я… — Фэрли запнулась. Кажется, молчание отца пугало ее больше всякой ругани.

В безумном смущении от собственного «неглиже» Джорджиана ринулась к бальному платью, лихорадочно натянула его и, оглядев себя, отнюдь не обрадовалась. Тонкая золотистая ткань мгновенно прилипла к мокрой сорочке и при луне почти не отличалась по цвету от загорелой кожи.

Джорджиане казалось, что положение хуже некуда, однако жизнь немедленно доказала обратное. Сначала раздались приглушенные травой звуки шагов, а потом на берег выбежали Розамунда, Люк и чуть отставший от них Фиц Лэнгдон.

— Элсмир, — задыхаясь, рявкнул герцог, — либо вы дадите мне исчерпывающие объяснения, либо у меня на завтрак будут ваши почки.

Когда герцог закрыл рот и подошел ближе, Джорджиана заметила, что глаз его светлости основательно припух и сузился.

— Я следующий в очереди за его потрохами, — проворчал, смущенно поглядывая на родственника, Фиц, чью физиономию украшала, ссадина на подбородке.

Прелестные губы Розамунды изогнулись в едва уловимой улыбке.

— Куинн, я совершенно убеждена в том, что ваши доводы прозвучат гораздо разумнее того вздора, который несет мой братец. Может быть, вы нуждаетесь в помощи? Господи, Люк, с них ручьями течет вода.

— Да хоть бы он и вовсе утоп. Такой кретин, как Элсмир, и шагу не может ступить, чтобы не вляпаться…

— Люк, дорогой, — Розамунда указала глазами на Фэрли, — не лучше ли вам все обсудить в более конфиденциальной обстановке?

— В конфиденциальной обстановке? О, разумеется. Я ему обеспечу такую чертовски конфиденциальную обстановку, что он костей не соберет и ни одна живая душа не узнает, где искать эти кости.

— Я помогу, — пробурчал Фиц.

— Я не надеюсь смягчить ваше негодование, однако считаю своим долгом принести извинения, — сдержанно произнес Куинн, — вам обоим.

— Откуда взялись синяки на ваших лицах? — поинтересовалась Джорджиана в надежде не только удовлетворить любопытство, но и отвлечь внимание от своего малопристойного облика.

— Не извольте беспокоиться, сей дипломат измыслит множество притянутых за уши оправданий своим странным поступкам, у меня заранее скулы сводит от скуки, — холодно заявил Люк. — С вашего разрешения, я прерываю нашу восхитительную аудиенцию и в течение ближайших двадцати четырех часов жду от Элсмира искрометной развязки этой комедии ошибок. И если счастливая концовка не будет снабжена по меньшей мере пятью ящиками лучшего французского коньяка, не взыщите — я забью в глотку данного джентльмена его вонючие португальские сигары, все до единой, и дам ему прикурить. Засим позвольте откланяться.

Рассвирепевший герцог развернулся и отправился восвояси. Фиц последовал его примеру, процедив сквозь зубы смачное корнуоллское ругательство.

Розамунда многозначительно взглянула на Куинна и Джорджиану:

— Хм. Вы не станете возражать, если я отведу Фэрли в Пенроуз? Судя по всему, вам есть, о чем поговорить… Кстати, милорд, попробуйте побеседовать о коньяке с Атой. По-моему, она в большой дружбе с самым опытным из местных контрабандистов.

Фэрли даже не пикнула и, быстро поцеловав отца в щеку, с явным облегчением отправилась домой в сопровождении Розамунды.

Теперь лишь трескучие песни сверчков нарушали густую тишину душной летней ночи. Старательно избегая взгляда Куинна, Джорджиана одернула платье в попытке отлепить его от мокрого нижнего белья.

— Ты подрался с Люком и Фицем?

— Давай оставим эту тему. Я сделаю все необходимое, чтобы уладить конфликт.

— Нет, скорее всего, от тебя досталось только Фицу. Ведь если бы ты ударил Люка, он без колебаний пустил бы в ход пистолет. Но чем не угодил Фиц? — спросила она и, не дожидаясь ответа, продолжила: — И кто поколотил Люка?

— Вероятно, Фиц.

— По какому поводу?

— Ты уводишь разговор в сторону. Будь добра, пообещай, что больше никогда не возьмешь с собой мою дочь, куда бы то ни было без моего разрешения.

Он подобрал с земли вечерние туфли и фрак — все то, что успел снять, перед тем как войти в озеро.

— Я никогда не предложила бы ей искупаться, если бы знала о твоем запрете или о том, что она не умеет плавать. — Ей было ужасно обидно. — Ты это прекрасно понимаешь.

Он медленно оглядел Джорджиану с головы до ног. Его ледяное молчание выводило ее из себя, и она решила перейти в наступление.

— Но, по-моему, если ты собираешься жить здесь, рядом с морем и озером, Фэрли не помешало бы научиться плавать.

— О, — протянул он с издевательской интонацией, — тебе доподлинно известно, что полезно маленькой девочке, не так ли?

— Мне доподлинно известно, что ей вредно. Гувернантки, нанятые тобой, оскорбляют ее и уничтожают в ней чувство собственного достоинства. Подумать только — она не зачитывается проповедями Фордайса, недостаточно бегло играет на фортепиано и не плетет кружева! Стоит из-за подобной чепухи обзывать ее глупой и ленивой?

— Джорджиана, ты всегда пренебрегала религиозными занятиями, рукоделием и музыкой. Быть может, напрасно. В жизни леди знакомство с традиционными женскими дисциплинами играет скорее положительную роль, чем отрицательную.

— Юной леди, о которой мы говорим, вовсе не, даются эти дисциплины. Более того, у нее отбивают охоту к любым занятиям. Куинн, неужели ты не понимаешь — ей нужно хоть в чем-то добиться успеха, чтобы поверить в собственные силы и проявить свои способности.

Он покачал головой:

— По-твоему, научившись плавать, она внезапно почувствует вкус к философии?

— Не говори глупости… Я не собираюсь спорить с тобой. Ты всегда с легкостью одерживал победу в любом споре. Но сейчас не диспут на отвлеченную тему. Речь идет о твоей дочери. Она такая, какая есть. Ты не можешь насильно переделать ее по своему желанию. Нельзя заставить человека полюбить то, что противно его природе.

Нельзя заставить человека полюбить того, кого он не любит.

Она подавила вздох:

— Ладно. Я прошу прощения за то, что повела Фэрли купаться, и обещаю никогда не отвлекать ее без твоего разрешения. В любом случае через несколько недель меня здесь не будет. Я приняла решение и начинаю искать подходящий коттедж для себя и своей семьи.

В наступившей тишине, несмотря на жару, Джорджиана покрылась мурашками от волнения. Ей опротивело липкое мокрое платье, ее расстроил неприятный разговор, и она окончательно смутилась, когда Куинн подошел к ней.

— Джорджиана, — печально произнес он, сжимая ее руки. — Хорошее у нас получилось возобновление дружбы. И виноват в этом я один. Согласишься ли ты принять мои извинения? У меня просто помутился рассудок от страха за Фэрли. — Он покачал головой. — Кажется, по отношению к тебе я только и делаю, что совершаю ошибки. Однако теперь я намерен следовать твоим разумным советам.

— Что? — недоверчиво переспросила она.

— Впервые я услышал нечто толковое о своей дочери и должен поблагодарить тебя. Ты совершенно права. Мне лучше, чем кому бы то ни было, известно, что человека невозможно заставить измениться.

— Право… не знаю, что и сказать. Со мной так редко соглашаются. — Она посмотрела ему в глаза: — Особенно ты. Особенно в последнее время, — едва слышно вымолвила она, и он наклонился, чтобы разобрать ее слова.

У нее бешено заколотилось сердце и похолодели руки.

— Куинн, мне так жаль. Я не знала, что твоя жена утонула. Я понимаю, ты очень сильно любил ее и, конечно, испугался, когда увидел свою дочь… — Она замолчала, как только осмелилась взглянуть ему в лицо.

Он приподнял ее подбородок, и она судорожно сглотнула, встретившись с темным непроницаемым взором.

— Ты глубоко заблуждаешься. — Он отпустил ее и сделал шаг назад. — Синтию ослепил блеск лондонских дипломатических кругов, и она выходила замуж в полной уверенности, что меня ожидает головокружительная карьера. Мое скудное жалованье чрезвычайно разочаровало ее, и она нашла утешение в крепких напитках и прочих сомнительных забавах. Она утонула во время ночной лодочной прогулки с одним из своих бесчисленных любовников.

Джорджиана оцепенела от ужаса.

— Ну вот… теперь ты знаешь правду и можешь забыть о соболезнованиях по поводу моей утраты. Они для меня не более чем пустой звук.

Впервые в жизни Джорджиана не торопилась заполнить паузу. Она просто не находила подходящих слов, не знала, как поступить.

О нет, знала.

Она подошла к нему близко-близко, подняла руки, обвила его шею и положила голову ему на грудь, прислушиваясь к глухим ударам его сердца. Он даже не пошевелился.

Джорджиана ласкового погладила кожу над воротником его рубашки, вдохнула аромат, от которого кружилась голова…

И приняла окончательное решение. Решение, которое раскроет тайну, так долго и бережно хранимую в душе, что, казалось, ее уже невозможно выдать.

Она сделает это для него, не думая о себе, не требуя ничего взамен. Она его любит, и он должен понять, что кто-то любит его, таким как есть, каким был всегда. Он достоин признания в любви и с болезненной очевидностью нуждается в ее проявлениях. Сейчас все остальное не важно. Любовь остается любовью, даже если исходит от женщины, скрывающей под многослойными юбками отвратительное уродство.

Она трижды пыталась заговорить, беззвучно открывая рот, и по-прежнему сжимала невероятно широкие неподвижные плечи.

Четвертая попытка увенчалась тихим сдавленным звуком.

— В чем дело, Джорджиана? — спокойно спросил Куинн. — Я просил тебя воздержаться от соболезнований. Для подобных церемоний мы слишком давно знакомы.

— Я… не соболезную. Я всем сердцем сочувствую тебе, вот и все. Мне можно, ведь я знаю тебя целую вечность и жалею, что тебе пришлось столько пережить.

Его руки сомкнулись вокруг нее, словно железные обручи.

— Джорджиана, сейчас тебе надо оттолкнуть меня, — произнес он, уткнувшись в ее макушку. — Сделай это. Поторопись, иначе я не выдержу, и между нами произойдет то, о чем ты потом наверняка пожалеешь.

Кляня собственное малодушие, она теснее прижала ладонь к мокрой ткани, обтянувшей напряженно выпрямленную спину Куинна, и застыла, не в силах произнести ни единого слова. Не в силах поведать о своей великой любви. И уж точно не в силах отпустить его.

Но Куинн оказался куда более ответственным человеком, чем она. Он резко отстранился, давая возможность густому ночному воздуху разделить их.

— Пойдем, я провожу тебя домой. Вероятно, кто-то из гостей еще там, хотя многие разъезжались, когда я отправился искать тебя.

Он обернулся и вопросительно посмотрел на нее. Она стиснула его ладонь и потянула к прибрежной роще, посреди которой таилась маленькая мшистая полянка — всего несколько человек знали о ней. У кромки деревьев Джорджиана выпустила руку Куинна, быстро взглянула на него, отвернулась и шагнула в густые заросли. Она сомневалась, последует ли он за ней. По крайней мере, пока до нее не доносилось никаких звуков, кроме шуршания веток, потревоженных ею самой.

Она ступила на уединенную поляну и с тоской поняла, что он не придет. Но тут он вырос словно из-под земли и стал рядом.

Именно в этот укромный уголок приходили Энтони, Куинн и Джорджиана, если им хотелось укрыться от внешнего мира. Тут они подначивали друг друга и хвастались своими «геройскими подвигами». Здесь неразлучная дружеская троица собралась вместе в последний раз — утром того дня, когда разразилась катастрофа.

Сейчас Джорджиана всем сердцем желала, чтобы он без промедления заключил ее в жаркие объятия, но в глубине души понимала — как истинный джентльмен, он вряд ли будет действовать столь напористо. Он всегда отличался незыблемыми нравственными принципами. Она любила его, в том числе и за это.

— Куинн, — тихо начала она, — я…

Зачем попусту тратить слова? Не он ли говорил, что они для него не более чем пустой звук? О любви не надо рассказывать, ее надо продемонстрировать. Джорджиана думала об этом и одновременно безбожно трусила, словно готовилась предстать перед грозным судьей.

Она шагнула вперед и едва успела прикоснуться к нему, как его руки стремительно окружили, обхватили, опутали ее с ошеломительной силой и отчаянным исступлением.

— Джорджиана, — глухо произнес он, — это безумие.

— Нет, — возразила, она, — совсем наоборот. Это совершенно нормально.

Отыскав ее губы, он принялся жадно целовать ее, и Джорджиана испугалась, как бы не выпрыгнуло у нее из груди сердце, не справившись с томительным ожиданием.

Водоворот страсти захватил ее целиком — от кончиков пальцев до сокровенных глубин ее существа. Самые разные эмоции — изумление, потрясение, неуверенность, восторг — беспорядочно сменяли друг друга, постепенно уступая место всепоглощающему желанию, по мере того как Куинн теснее сжимал ее в объятиях и все ближе привлекал к себе. В его прерывистом дыхании ей слышалась мольба о поддержке и утешении.

И все-таки он отстранился и, удерживая ее лицо в колыбели своих ладоней, хрипло вымолвил:

— О небо, Джорджиана, останови меня. Пожалуйста.

Она накрыла ладонью его колючую щеку и прошептала:

— Нет. Ты мне нужен. Я хочу быть с тобой.

Она все еще не могла поверить, что он отбросил прочь непроницаемое спокойствие и допустил ее в свой внутренний мир. Теперь она видела перед собой совсем другого человека. Им владела не похоть, а давно сдерживаемая потребность в утешении, одобрении, участии. Ему нужно вновь обрести уверенность в том, что он кому-то действительно, по-настоящему, небезразличен.

Ее горячий призыв не остался без ответа. Теперь губы Куинна ни на миг не отрывались от ее лица, а руки блуждали по ее плечам, спине, шее и гладили волосы, мягко убирая пряди, падавшие ей на глаза.

Они оба молчали. Но она все прочла в его глазах, когда он посмотрел на нее сквозь сумрак ночи. В его взгляде светилась отчаянная решимость и беззащитная искренность.

Джорджиана точно знала, чем все это кончится и, если на то пошло, сгорала от нетерпения. Она просунула ладони под фрак и мокрую рубашку у него на спине, желая почувствовать тепло его кожи и могучие мускулы. Он скинул с себя верхнюю одежду и помог Джорджиане снять ее влажное платье.

При виде его энтузиазма она украдкой улыбнулась и, превозмогая боль в колене, опустилась на сброшенные одежды. Заливаясь краской стыда, она от души поблагодарила ночную тьму и свою длинную сорочку за то, что они скрывают ее увечья.

Она постарается как-нибудь прикрыть ноги, отвлечь его внимание, и тогда он, возможно, ничего не заметит. Однако всякие разумные планы улетучились, когда он стал на колени и, развязав кружевные тесемки, и освободил ее плечи от сорочки и склонился к ее груди. При первом же прикосновении к трепещущему соску нежного шелковистого языка Джорджиана выгнула спину в безмолвной мольбе, а Куинн, словно сокол, охраняющий свою добычу, навис над ней, расправив широкие плечи и обхватив ее руками.

Боже. Это Куинн. Жаркая августовская ночь соединила ее с мужчиной, которого она любила всегда, сколько себя помнила. Может быть, ей все это снится?

Наигравшись с соском, он запечатлел невообразимо чувственный орнамент на ее груди. И Джорджиана впервые ощутила зов сокровенного женского чрева. Оно будто рвалось к нему, изнывая от жажды в стремлении слиться с его мужским естеством.

В дымчатой лунной вуали ее дрожащие руки прикоснулись к его груди. Восхищенная его силой, Джорджиана замерла, а потом непроизвольно вздрогнула, уловив исходящий от него аромат. К розмарину и шалфею присоединились запахи мха и разгоряченной кожи, все еще влажной от озерных вод. Головокружительный букет…

Его пальцы постепенно все ниже опускали сорочку, а губы двигались следом. Проложив чувственную дорожку к ее пупку, он подвинулся и уложил Джорджиану в гнездо из вороха одежды.

Она в сотый раз подумала о том, как избежать полного разоблачения. Похоже, он угадал ее мысли и поступил ровно наоборот. Мгновение спустя смятая сорочка уже покинула ее бедра и плавно двинулась дальше.

Джорджиана подавила желание остановить его и теперь лежала перед ним обнаженная и униженная. Она отвернулась, не в силах вынести отвращения, которое наверняка отразится в его глазах.

Она скорее почувствовала, чем увидела, что он полностью разделся. Слава Богу. Значит, грубые рубцы на ее ногах не показались ему настолько отталкивающими, чтобы остановиться на полпути. Опираясь на локоть, он склонился над ней.

— Джорджиана, твоя женственность сводит меня с ума.

Она быстро повернула голову и прижалась лицом к его плечу.

— Пожалуйста, пусть между нами не будет лжи. Я не вынесу этого.

— Я никогда не лгал тебе. Ты прекрасна, но, видимо, словами тебя не убедить.

Она не успела перехватить его большие красивые ладони, и он провел ими по ее изуродованной ноге. Проклятая конечность тут же одеревенела и похолодела больше обычного.

— Прошу тебя, не трогай меня… там.

— Джорджиана, сильнее всего мне хочется делать именно это. Я должен трогать тебя. Всю. Особенно вот тут. — Он нагнулся и покрыл поцелуями самый отвратительный шрам, тянувшийся от голени до внутренней стороны бедра. — И тут. Он погладил ее распухшее колено и принялся нежно целовать его снова и снова.

Она прерывисто вздохнула, почувствовала, как по ее щекам текут слезы, и прошептала:

— Ты вовсе не обязан делать это.

— Я так хочу, — произнес он слегка осипшим и все же до боли знакомым голосом. — С твоей стороны было бы крайне несправедливо ограничивать меня.

Внезапно его широкие плечи оказались между ее ног, а сильные руки окружили ее бедра.

Боже милостивый! Худший из ее ночных кошмаров и любимейшая из грез одновременно ожили и породили это неописуемо напряженное мгновение. Он пристально смотрит на нее, его лицо в нескольких дюймах от ее обезображенного тела, а она околдована, заключена в ловушку и не может пошевелиться.

Он бережно прикоснулся к ее коленям и мягко раздвинул их еще шире. Она смирилась с неизбежным и не стала сопротивляться. Пусть будет, как будет. Пусть он увидит ее. Пусть увидит все безобразные отметины, все до единой.

Его пальцы медленно скользили по бесчисленным серебристым линиям — памятным знакам давнего трагического происшествия. А когда он принялся массировать ее колено, последние мысли о сопротивлении растаяли как дым. Никто — даже мать и отец — никогда не пытался снять напряжение мышц и разработать распухший сустав. Божественное, восхитительное ощущение.

Он целовал шрамы, и всякий раз, когда ей казалось, что он вот-вот остановится, его пальцы и губы вновь возвращались к ее колену. Каждое свое движение он сопровождал тихими ласковыми словами. Вот к чему привело ее стремление утешить и поддержать его.

Убаюканная нежными прикосновениями, Джорджиана закрыла глаза и с удивлением заметила, как ее постепенно покидает горечь, напряжение, стыд…

Но вдруг…

Вдруг он провел языком по внутренней стороне ее бедра до самого верха и почти коснулся…

Она резко втянула в себя воздух, открыла глаза и попыталась немедленно сдвинуть ноги, несмотря на то, что между ними находился его могучий торс.

— Нет, Джорджиана, лежи спокойно. — Он явно отказывался сдавать позиции.

— Но ты же не собираешься…

— Обязательно, если ты предоставишь мне такую привилегию.

— Но…

— Доверься мне, — прошептал он, пристально глядя на нее сквозь сумрак ночи.

О, она доверила бы ему свою жизнь, не говоря уже о сердце, которое и так давно принадлежало ему!

Джорджиана расслабила ноги, перестала брыкаться и затихла. У нее полыхали щеки, припухшие от недавних слез, бешено колотилось сердце, и она боялась, что просто взорвется от переполнявших ее чувств, как только он прикоснется к ней.

Обдавая горячим дыханием ее бедра, Куинн прильнул ртом к трепещущей плоти и провел по ней языком. Джорджиана выгнулась на мшистой постели.

Терпеливо и непреклонно удерживая ее на месте, он все более требовательно и настойчиво впивался в нежные складки ее лона. Одновременно сильные пальцы гладили ее грудь и слегка пощипывали полукружия сосков.

Пронзительное, граничащее с мукой наслаждение завладело всем ее существом, и она из последних сил сдерживалась, чтобы, как было приказано, «лежать спокойно» под натиском бурных ласк.

Его пальцы, скользнув между бедрами, приблизились к входу в ее лоно, а язык отыскал пик ее чувственности, и она задохнулась от желания.

Он ласкал ее снаружи и внутри, и она уже не владела собой. Ее тело по собственной воле напрягалось и расслаблялось, обретая нечто, чему она не знала названия. Волны экстаза захлестывали ее, раскручивая спираль сладострастного восторга.

Джорджиана замерла, упиваясь каждым мгновением доселе неведомого ей наслаждения.

— О… — выдохнула она в благоговейном трепете. — О, Куинн… — Она закрыла глаза, не желая возвращаться к реальности и понимая, что больше никогда не испытает ничего подобного.

Приподнявшись на локтях и посмотрев на его склоненную голову, Джорджиана провела руками по его мягким волосам и прошептала:

— Куинн, я никогда… — Смущение помешало ей продолжить: — Прошу тебя.

Она мягко потянула его за плечи, побуждая к тому, чтобы он накрыл ее тело своим.

Он лег на нее и принялся неторопливо целовать ее грудь, ей было так уютно в его ястребиных объятиях.

Его лицо почти вплотную приблизилось к ней, и непостижимо глубокие глаза встретились с ее глазами.

— Ты уверена, что хочешь этого? — тихо спросил он, и океанские волны мягким рокотом вторили ему.

Не в силах произнести ни слова, она молча кивнула.

Все вокруг перестало существовать, когда он, стараясь не задевать больное колено, приподнял ее и широко раздвинул ее бедра. Бархатистое и влажное лоно ощутило давление могучей плоти… Он неожиданно замер и снова низко опустил голову.

— Возьми меня. — С замиранием сердца прошептала она. — Пожалуйста, Куинн. Сейчас.

Он внял ее мольбам и одним движением вошел в нее с разрушительной силой.

У нее перехватило дыхание. Мощное властное вторжение повергло ее в шок — оно не имело ничего общего с тем, что происходило с ней в первую и единственную брачную ночь. С ней вообще никогда ничего подобного не происходило.

Это было обжигающее… обладание.

И она с радостью приняла его. Даже острая боль не испугала ее. Боль была для нее ничем, а он — всем на свете. Она хотела его всю жизнь. Он заставил ее почувствовать себя почти красивой и желанной. Отдаваясь ему, она всей душой стремилась хотя бы на время облегчить его внутреннее одиночество.

 

Глава 10

Господи, что происходит?

Ведь это — Джорджиана. Джор-джи-а-на.

О небо, кажется, он слишком поздно спохватился и теперь уже не совладает с собой.

Точнее, неизбежно овладеет ею. По крайней мере, именно такое желание переполняло его после того, как он испробовал, какова на вкус и на ощупь каждая складочка ее дивной плоти. Разумеется, он отдавал себе отчет в том, что им движет первобытная мужская потребность пометить ее как свою собственность. Однако его холодный рассудок явно самоустранился и не спешил обуздать разгоряченное тело. Правда, оставалась еще совесть…

Но тут Джорджиана прошептала, что хочет быть с ним, принадлежать ему. Ну можно ли противостоять столь проникновенной просьбе? Теперь, если совесть попробует подать голос, низменные греховные устремления, несомненно, свяжут ее по рукам и ногам и заставят замолчать. Словом, с этого момента он был уже просто-напросто не в состоянии оторваться от Джорджианы.

Сильная, крепкая, бронзовая от загара, она оказалась на удивление нежной. Снова и снова прикасаясь к ее плечам, груди, бедрам, он наслаждался шелковистой мягкостью и чудесным пьянящим ароматом ее кожи. Она пахла, как цветок шиповника после весеннего ливня, — медом, дождем и землей. И он не мог надышаться этим благоуханием.

Боже, в ней столько женственности и… красоты! Да, именно красоты. Где были его глаза, почему он только сегодня заметил, до чего она хороша? А увечья, которые явно причиняли ей не только физические, но и душевные страдания, вовсе не отталкивали его. Остается надеяться, что ему удалось убедить ее в этом.

Она истинная посланница Венеры, и шрамы нисколько не портят ее. Напротив, делают еще более привлекательной. Они служат ярким доказательством ее отчаянной храбрости. Редкое качество — и не только для представительниц слабого пола.

Лаская ее, он совершенно изнемог от вожделения и все-таки из последних сил сдерживал себя.

Сладостный призыв Джорджианы положил конец его титаническим усилиям и развеял последние сомнения. В конце концов, она не девственница и знает, о чем просит. А раз так…

Ее прерывистый вздох пронзил его сознание в то самое мгновение, когда он почувствовал, что преодолел некий барьер, врываясь в глубины нежного лона. Куинн замер, низко опустив голову.

Силы небесные!

Такого не может быть. Наверное, ему показалось. Наверное, она просто волнуется, и ее тело непроизвольно сжалось, протестуя против вторжения.

Чушь и бессмысленные отговорки. Он никогда не умел оправдываться, более того — всеми фибрами души ненавидел это унизительное занятие.

Она была невозможно тугой и узкой, и он покрылся испариной. Вожделение толкало его вперед, а разум сковывал мышцы, не позволяя совершить ни единого телодвижения.

— Джорджиана, тебе больно. — Он почти потерял голос от безумного напряжения. — Не шевелись, мы должны остановиться.

— Нет, — пролепетала она, — пожалуйста.

Помимо собственной воли он крепче прижал ее к себе. Она сделала едва уловимое движение, но этого хватило, чтобы он вошел в нее еще глубже… если такое вообще возможно.

Господи! Где же его обычное железное самообладание? Сейчас оно необходимо ему как никогда.

— Не шевелись, — хрипло повторил он. — Джорджиана, прошу тебя.

— Прости, я… — неестественно высоким голосом произнесла она и попыталась приподняться.

Греховное начало возобладало над доводами рассудка окончательно и бесповоротно. Куинн не отпустил ее от себя, и теперь все его усилия были направлены на то, чтобы не торопить события и обращаться с ней как можно более осторожно и бережно.

Джорджиана провела дрожащими руками по его спине, раздвинула колени, часто-часто задышала и наконец громко вскрикнула от наслаждения.

Только после этого он перестал сдерживаться и яростно устремился вперед — к тому моменту, когда его мышцы напряглись до предела и бесконечными судорожными толчками излили в нее его семя.

На него снизошло ощущение безмятежного спокойствия. Теперь, когда он и она до конца познали друг друга, плотские страсти улеглись, уступив место тихим раздумьям.

Итак, она оказалась девственницей.

Как ни странно, при всей своей недоверчивости он не испытывал никаких сомнений в честности Джорджианы. Наверняка она искренне заблуждалась. Одному Богу ведомо, чем занимался Энтони в ночь после свадьбы, однако результат налицо.

В сущности, абсолютно не важно, чья она вдова, если первым ее мужчиной стал именно Куинн. Такое положение вещей в корне меняло дело и налагало на него четкие и недвусмысленные обязательства. И это нисколько не удручало его. Она не будет ему в тягость. Вовсе нет.

Ведь она его милая прекрасная подруга. Его Джорджиана.

Джорджиану переполняли разнообразные переживания. Острое болезненное наслаждение — от физической близости, светлая радость — от возможности держать Куинна в объятиях, безбрежная благодарность — зато, как он воспринял уродливые шрамы. Она растворилась в нем, слилась с ним в единое целое, освободилась от груза земных тревог и воспарила к заоблачным высотам счастья.

Он был таким большим и тяжелым, но она упивалась этой тяжестью и не отпустила его, когда он попытался подвинуться и лечь рядом. Прижав его голову к своему плечу, она ласково перебирала темные короткие волосы Куинна и чувствовала, как постепенно расслабляются его мышцы, а дыхание становится все более размеренным и глубоким. Несколько минут спустя он уже крепко спал.

— Я люблю… — Она запнулась, а потом тихо выдохнула: — Люблю тебя.

Уловив едва заметное движение, она с трудом подавила охватившую ее панику. Нет-нет, он спит, конечно же, спит.

Внезапно Куинн повернулся и посмотрел на нее.

— О, дорогая, — мягко произнес он и ласково отвел волосы, упавшие ей на лицо, — моя дорогая, милая Джорджиана.

Она затаила дыхание в надежде услышать то, чего так бесконечно долго ждала.

Его молчание оглушило ее. Он не произнес больше ничего — ни единого слова о любви или сердечной привязанности. Все замерло, лишь беззаботно стрекотали сверчки, и раздавались странные трели пересмешника, который словно презрительно похохатывал над ней в обычной для этих птиц издевательской манере.

Джорджиана проглотила подступивший к горлу ком. Только бы не заплакать. Никаких слез. Ни за что.

С каждым вздохом ее сердце сжималось все сильнее, и ей хотелось только одного — вывернуться из-под Куинна и убежать, чтобы в уединении выплакать свое горе.

Бог свидетель, ему не хотелось огорчать ее. Он попросту не мог предложить свое сердце ни ей, ни кому бы то ни было другому. Остатки этого усохшего органа — если от него вообще хоть что-то осталось — принадлежали Фэрли. Хотя Куинн старался даже к дочери не привязываться слишком сильно. Ему ли не знать, как беспощадна старуха Смерть, если она всего за неделю унесла жизни его брата, сестры и родителей, когда ему было одиннадцать лет.

Под покровом темноты, в шепоте волн и шорохе листьев, со дна его души незаметно поднялось давнее, казалось, навсегда похороненное воспоминание. Это был голос Молли, единственной служанки его родителей. На ней лежала вся работа по дому, но она была искренне предана их семье. Той семье, которой больше не было — остался только Куинн. Он слышал, как за дверью его комнаты Молли, всхлипывая после каждого слова, разговаривала с викарием.

— Может, так оно даже лучше, сэр. Мастер Том был обожаемым сыночком своей мамы, а мисс Агата — любимицей папы. Смерть этих ангелочков прямо-таки убила мистера Фортескью и госпожу. Вот, чем хотите клянусь, они умерли не от болезни, а от горя, просто от разрыва сердца. Господь милостив, он позаботится о несчастном маленьком Куинне, раз уж у его мамы и папы не осталось любви, чтобы продолжать жить ради него.

Викарий ответил Молли, что она говорит совершеннейшие глупости, и постарался успокоить бедную женщину.

Но Куинн знал — Молли права, мать действительно обожала его старшего брата, а отец сестру. Нет, конечно, о нем они тоже заботились, наверное, даже любили, но — во вторую очередь. И на том спасибо.

Он давно понял, что внутреннее одиночество — его вечный спутник. Так было, так есть и так будет до самой могилы. А единственный способ избежать страданий — не искать в этом бренном мире того, чего в нем попросту нет. Постоянства и… любви.

В особенности так называемой истинной любви. Она обитает только в глупых сентиментальных сказках, где-то рядом с дивным персонажем по имени Принц-на-белом-коне. Однако все это вовсе не обозначает, что можно грубо разрушить иллюзии Джорджианы.

— Куинн… — Ее ровный, лишенный эмоций голос вывел его из задумчивости. — Извини, но мне хотелось бы встать.

— О, дорогая, прости, я совершенно раздавил тебя.

Чувствуя, что его тело не до конца насытилось после длительного воздержания, он зажмурился и, перекатившись на мшистый ковер, немедленно попытался заключить ее в объятия, но опоздал. Она села и поспешно схватила сорочку, чтобы прикрыть наготу.

— Не вставай, Джорджиана. Не уходи. Пожалуйста, — тихо попросил он и сжал ее руки, — Прости меня. Должно быть, тебе очень больно. Я виноват… Я был бы более деликатным и осторожным, если бы знал, что с тобой это происходит в первый раз.

— Не в первый, — решительно отрезала она. — И мне вовсе не больно. Я говорила тебе — Энтони умер в моих объятиях. Он действовал в точности так же, как ты, но, видимо, не успел довести дело до конца. Значит, я не являюсь законной маркизой, и ты избавлен от всяких хлопот о моем благополучии. Мне все равно, я и так постоянно твердила всем и каждому, что не хочу никакого титула. Господи, до чего унизительно снова обсуждать…

— Мы говорим об этом в последний раз. В любом случае ты останешься маркизой Элсмир. Других вариантов нет и быть не может.

Предупредив возражения, он приложил палец к ее губам, а затем сжал в ладонях ее холодные пальцы.

— Нет. Я не намерен спорить с тобой. Особенно после того, как ты сделала мне такой подарок. На сегодня достаточно волнующих разговоров. Тебе необходимо отдохнуть. Рано утром начнется праздник урожая. Полагаю, мы найдем способ объяснить твое отсутствие, если…

— Нет, — перебила она и принялась одеваться, вынуждая его последовать ее примеру. — Уверяю тебя, я прекрасно себя чувствую.

Джорджиана отступила на несколько шагов, и Куинну отчего-то сделалось не по себе.

— Джорджиана, я сам сказал, что тебе требуется отдых и на сегодня хватит волнующих разговоров, однако просто не могу ждать до завтра. Между нами не должно быть недомолвок. — Он остановил ее на краю уединенной поляны. — Конечно, подобные вещи требуют более изысканной обстановки, и я веду себя крайне неуклюже, но… Дорогая, позволь мне просить тебя стать моей женой.

— Что?

Он опустился на одно колено, взял ее за руку и с необъяснимым спокойствием, как само собой разумеющееся, произнес:

— Согласна ли ты, сделать меня счастливейшим из мужчин и сочетаться со мной узами брака?

Казалось, даже сверчки прервали свои ночные серенады в ожидании ее ответа.

— Ты оказал мне великую честь, — прошептала она после долгого молчания. — И я отношусь к тебе с глубочайшей симпатией и высочайшим уважением. Однако есть две причины, по которым я вынуждена отклонить твое предложение. — Ее тихий отказ, прозвучал очень определенно. — Мне жаль. Надо было сказать тебе, что после смерти Энтони я твердо решила больше никогда не выходить замуж. Он был очень дорог мне.

Само имя кузена было ему глубоко омерзительно, но он подавил гнев.

— Я понимаю твои чувства и готов считаться с ними. Наш брак будет просто разумным практическим союзом.

— Нет. Прости, но я не изменю своего решения. Он любил меня, — произнесла она, выделяя каждое слово, и после небольшой паузы добавила: — Он был… первым в моем сердце. Я навечно сохраню память о нем. И не предам его ради преимуществ разумного брака.

«Первым в моем сердце». Энтони снова был первым.

Ее слова подействовали на Куинна как пощечина, хотя в них не было ровном счетом ничего нового. Куинн всегда понимал, что Энтони значит для нее куда больше, чем он. И его глупая коленопреклоненная поза тут вовсе некстати.

Он медленно встал.

— Не хочу тебя расстраивать, однако вынужден заметить — наши совместные действия могут иметь вполне определенные последствия. Я не вправе оставить тебя один на один с пересудами и всеобщим осуждением, но главное — ребенку нужен отец. Наше решение пойти на физическую близость равносильно взаимному безмолвному обещанию предстать перед алтарем. — Он стиснул ее ладонь. — Я никогда — повторяю, никогда — не брошу своего ребенка на произвол судьбу, не соглашусь жить с ним врозь и тем более не допущу, чтобы его растил другой мужчина, даже твой отец.

Она подняла на него… нет, не глаза, а бездонные озера печали.

— Значит, нам остается лишь молить Бога о том, чтобы ребенка не было. В крайнем случае, мы вернемся к этому разговору. А пока ты свободен от любых обязательств.

Она высвободила руку и быстро скрылась за деревьями.

— Джорджиана…

Но она уже ушла.

А он остался и только гораздо позже, преодолев густые заросли, вспомнил ее слова. Она сказала, что не выйдет за него замуж по двум причинам, но назвала лишь одну — свою любовь к Энтони.

Перед ним расстилалась тихая гладь озера Ло-Пул, и он сделал именно то, что категорически запрещал дочери, — нырнул в темную воду и поплыл в сторону острова. Холод постепенно сковывал его члены, легким не хватало воздуха, а сердце изнывало от тоски.

Кажется, любое значительное событие в его жизни непременно заканчивается трагически. Всякая попытка предложить себя оборачивается не просто отказом и неприятием, а сокрушительной катастрофой.

Когда он остался сиротой, дядя и тетя приняли его без особой охоты и с большим количеством оговорок и предварительных условий. Он был на два года старше Энтони — наследника! — и получил строжайшие указания никогда не забывать о своем зависимом, подчиненном, ничтожном положении. Но тесная дружба с Энтони и Джорджианой постепенно смягчила горечь от неприветливых слов дядюшки.

Только в тот день, когда с Джорджианой случилось несчастье, он понял, каков Энтони на самом деле, а заодно узнал истинную цену дружбе. Желая защитить незадачливого кузена, он томился в коридоре и слышал каждое слово, доносившееся из кабинета дяди. Однако Энтони об этом не подозревал и беззастенчиво лгал, убеждая маркиза в том, что Куинн заставил их вскарабкаться на полузасохшую сосну рядом со скалой единственно ради того, чтобы они достали для него соколенка из гнезда.

Потрясенный Куинн безропотно принял всю вину на себя. Дядя жесточайшим образом высек его и незамедлительно удалил из семьи, позаботившись о том, чтобы Куинна зачислили в печально известную группу воспитанников Итона, которых вечно держали взаперти и не отпускали домой даже на летние каникулы.

— Туда тебе и дорога — к таким же никому не нужным мальчишкам, как ты, — безжалостно заявил дядя. — Может быть, там тебя, наконец, поставят на место. По крайней мере, с тобой не будут церемониться, и ты поймешь чувства тех, кем бессовестно помыкают, как ты помыкал моим сыном и дочерью несчастного управляющего. Из-за твоей подлости она до конца дней останется калекой, и никто не возьмет ее в жены. Прощай. Я помолюсь о спасении твоей души.

Дядюшкины уроки не пропали даром. Полуголодное мрачное существование в Итоне многому научило Куинна. В школе он избавился от большинства иллюзий, а от тех, что еще оставались, ему помогла избавиться бедная Синтия.

Столкнувшись с суровой реальностью, он вывел для себя правило — никого не подпускать слишком близко и не доверять ни одной живой душе. Не стоит встречаться с жизнью лицом к лицу, лучше предъявить миру маску — обаятельную, ироничную и абсолютно непроницаемую.

И вот что удивительно: стоило ему занять позицию бесстрастного наблюдателя — и окружающие немедленно заинтересовались им. Сочетание замкнутости с выверенными дозами любезности и остроумия создавало вокруг него ореол таинственности и вызывало любопытство. Всякого рода загадки притягивают людей, в особенности дипломатов и женщин. Поэтому избранная им тактика творила чудеса при общении с коллегами и представительницами слабого пола.

Но внутреннее одиночество никогда не покидало его, а сейчас — когда он доплыл до крошечного острова и направился к стеклянному павильону — достигло катастрофических размеров.

Джорджиана отвергла его. Энтони вечно будет первым в ее сердце.

Желая поскорее отгородиться от мира в уединенном павильоне, он попытался открыть дверь и обнаружил, что она заперта. С каких это пор здесь появился замок? И почему он, законный владелец, не знает, где ключ?

Куинн смотрел на закрытую дверь, и внезапно они превратилась в некий символ. Жизнь вечно держала его под дверью, за которой скрывались родительская забота, супружеская верность, преданная дружба и… любовь.

Он поднял с земли камень, разбил стекло, просунул руку в образовавшуюся пробоину и открыл замок изнутри.

Перешагнув через осколки, он вошел в тесное помещение, при помощи трутницы зажег свечу и огляделся. Аккуратно застеленный соломенный матрас, одеяла, сложенные в стопку, чистота и порядок — очевидно, сюда часто кто-то наведывался. И правильно делал. Волшебное место — покой, уединение, тихий рокот волн… Куинн почувствовал, как боль, сжимавшая его сердце, постепенно отступает. Он сел на жесткую постель, заметил на каменном полу маленькую блестящую вещицу и поднял ее. Это было женское украшение весьма необычного свойства — траурная брошь с изображением глаза, так называемое Око возлюбленного.

В данном случае Око показалось ему до странности знакомым. Разрез, характерный для Фортескыо, цвет… Боже, это глаз Энтони. А брошь принадлежит Джорджиане. Он припомнил, что видел на ней нечто подобное под шалью или кружевной накидкой. Брошь жгла ему руки, и он бросил ее на подушку. Вероломный кузен даже после смерти не оставлял его в покое и постоянно напоминал о себе. И все же не надо очернять его «светлый» образ в глазах Джорджианы. Память о нем греет ей душу? Пусть — если это делает ее хоть чуточку счастливее. На ее долю выпало достаточно испытаний.

Он не причинит ей беспокойства и вмешается в ее жизнь лишь в том случае, если явится Судьба в обличье крошечного младенца. Но вот беда — под воздействием дурманящего воздуха Корнуолла судьба становится чрезвычайно непредсказуемой и ветреной особой.

 

Глава 11

15 августа — список дел

— позаботиться о месте для отца на празднике;

— мешки для бега в мешках;

— мишени для стрелков;

— соломенные фигурки;

— проверить наличие сидра и еды; вертелы;

— завтра начать новую жизнь.

Джорджиана проснулась в крошечной спальне в домике родителей, полная решимости и энергии, несмотря на то, что спала весьма беспокойно. Она спряталась в Литтл-Роуз, так как это было единственное место, где она точно не могла встретить Куинна. Попивая чай, принесенный служанкой, и просматривая свой список, Джорджиана мечтала о том дне, когда у нее будет спальня, которую она могла бы назвать своей.

Темнота ночи уступала тусклому свету нового дня, и Джорджиана почувствовала себя умиротворенной — чувство, которое она никогда раньше не испытывала. Что-то изменилось. Одержимость, так долго тяготившая ее, наконец, рассеялась и оставила ее удивительно спокойной. Три четверти своей жизни она провела в мыслях о Куинне Фортескью, и было облегчением наконец расстаться со своими мечтами.

Он не любит ее.

Никогда не любил и никогда не полюбит.

Она была для него лучшим другом — и все. Если бы Джорджиана только знала, как легко ей станет, когда она обретет абсолютную уверенность в этом, она бы призналась в своих чувствах давным-давно. Мы всегда говорим подобное, оглядываясь в прошлое.

Она покинет Пенроуз вместе с родителями, даже если ей придется тащить свою упирающуюся мать насильно. Но, скорее всего таких радикальных мер не понадобится. Мать всегда мечтала о красивом домике у моря.

Отец, похоже, постепенно поправляется. Когда его избавили от необходимости управлять Пенроузом, ему сразу стало лучше, его лицо перестало быть таким бледным, и он даже немного пополнел. Трудно признаться себе в этом, но Куинн был прав.

Сегодня она поговорит с герцогом Хелстоном и другими и подыщет дом.

Но, прежде всего она должна пережить этот день, день праздника. И она насладится каждой его секундой. Слишком давно люди в этом уголке Корнуолла не следовали этой древней традиции.

Она никак не могла удобно устроиться в жестком деревянном кресле — ее мучила боль, последствие потери невинности. Вот это было потрясение. Когда Энтони вошел в нее той ночью, она думала, что испытываемая ею боль означает — они вступили в брак. Как она ошибалась. Прошлой ночью… Джорджиана даже не подозревала, что мужчина может так глубоко проникнуть в женщину. Впрочем, ей приходилось испытывать и гораздо, гораздо более сильную боль. Ничего. Она выздоровеет и продолжит жить, как и раньше. Судьба не будет столь жестока, чтобы наказать ее еще и ребенком.

В лощине, с Куинном, она испытала чистую страсть, самое глубокое переживание в своей жизни. Она как будто дала ему прикоснуться к своей душе, познать ее сущность. И теперь чувствовала себя совершенно незащищенной, разоблаченной — ведь она открылась ему и обнаружила, что ей нет места в его сердце.

Она никогда не сможет ненавидеть его. Он слишком часто выказывал сострадание к ней, и взамен она доказала ему — он любим. Она пыталась взглянуть на свою любовь, как на благородный подарок, но в Джорджиане никогда не было жилки мученика.

Она резко оборвала свои мысли, снедавшие ее всю ночь, и, кашлянув, поднесла изящную чашечку к губам. Хорошо, что в комнате не было никого, кто мог бы увидеть, как дрожат ее руки.

Она переживет все это. Обязательно.

Услышав легкий стук в дверь, Джорджиана повернулась в кресле. Но, слава Богу, сегодня ей не придется встретиться с ним без прикрытия шумной толпы.

— Грейс? — удивилась она. — Я думала, это моя мать. Ты рано встала.

Графиня Шеффилд улыбнулась своей теплой, солнечной улыбкой и подняла бровь.

— Меня разбудила маленькая девочка, не желающая больше ждать, пока начнется большой день. Твоя добрейшая мать как раз заняла Фэрли своими удивительными пирожными. Но предупреждаю, Фэрли твердо намерена найти тебя и добиться разрешения звонить в колокольчик на открытии праздника. — Грейс стала серьезной. Ата и остальные беспокоились о тебе прошлой ночью. И мы не могли найти тебя утром.

Джорджиана опустила взгляд на свои руки.

— Я не буду ничего скрывать от тебя, Грейс. Мы с Куинном поссорились прошлой ночью, потому что я увела Фэрли купаться без его разрешения. А потом я пришла сюда после того, как… — Она не знала, как продолжить.

Грейс взяла мозолистые руки Джорджианы в свои — изящные и затянутые в перчатки.

— Мы с Розамундой беседовали прошлой ночью. Ты любишь его, не так ли, Джорджиана? — Она говорила очень тихо.

— Нет, — твердо ответила Джорджиана. — Грейс, ты можешь быть уверена — это не так. Возможно, — она сглотнула, — я любила его когда-то. Но сейчас я отношусь к нему, как к кузену моего мужа. — Джорджиана сжала пальцы Грейс. — И я точно говорю тебе — он не любит меня. Я, мой покойный муж и Куинн знали друг друга в детстве, но мы выросли, и каждый пошел своим путем. Теперь мы взрослые, и, как я обнаружила, совершенно не подходим друг другу.

— Я вижу, ты говоришь правду, Джорджиана, даже несмотря на боль, которую испытываешь. Розамунда, должно быть, ошиблась. Милая, поскольку ты доверилась мне, то и я доверюсь тебе. И мы больше не будем говорить об этом. — Грейс смотрела на нее своими сияющими голубыми глазами и продолжала говорить приятным, спокойным голосом: — Видишь ли, мне кажется, я могла бы быть счастлива с ним. Недавно он признался, что скучает по городу — по разнообразным развлечениям, — как и я. Ему нравится путешествовать, как и мне. И я могу помочь ему с дочерью. Помочь ей стать настоящей молодой леди. — Она разгладила платье ладонью. — Ты ведь знаешь, я не ищу брака по любви, я ищу товарищества.

— Грейс, я желаю тебе счастья. Ты заслуживаешь его больше, чем кто бы то ни было. — За окном спальни Джорджианы закричал кроншнеп.

Грейс коснулась ее щеки, глаза графини потемнели от грусти.

— У нас не должно быть секретов друг от друга, да? — Она казалась чрезвычайно смущенной собственной искренностью. — Я никогда ни с кем не разговаривала о последнем годе. И о Люке. — Она внимательно изучала свои ладони. — Думаю, ничто не причиняет больше страданий, чем неразделенная любовь. Но я знаю — время и расстояние помогают излечиться. А взаимное уважение и помощь друг другу — разумный брак — привнесут мне радость. Но мое счастье будет полным, только когда ты и остальные леди также найдут его.

— Я должна признаться тебе — мы с семьей в ближайшее время уедем из Литтл-Роуз. Я как раз ищу подходящий дом. — Джорджиана взглянула на часы, стоявшие на камине. Она вымученно улыбнулась: — Я думаю, пора начинать праздник. Нам следует забрать Фэрли, пока она не съела слишком много. Уверена, после того как она посудит несколько раундов соревнований на лучший пирог, мед и варенье, она еще вспомнит эти пирожные.

Поместье кипело активностью. Здесь были представлены все классы англичан — крестьяне, слуги, торговцы, мелкопоместные дворяне и аристократы. Пенроуз снова раскрыл свои позолоченные двери, чтобы все могли насладиться изобилием сезона.

Это был шанс отдаться языческому обряду, на котором когда-то умоляли богов послать богатый урожай. И корнуоллцы знали, как правильно праздновать и благодарить.

Сэр Роули, статный беловолосый викарий, плававший и храбро сражавшийся бок о бок с герцогом Хелстоном и потерявший при этом руку, начал празднество одним из своих популярных кратких благословений. Его жена, сестра Розамунды, похоже, носившая ребенка, стояла рядом и восхищенно смотрела на него.

В перерыве между молитвами отовсюду доносились песни летних птиц. Складывалось такое ощущение, как будто они слетелись посмотреть на глупости, вытворяемые людьми; тонкий голос крапивника доносился из травы, коноплянка трубила из полного плодов яблоневого сада, голуби нежно ворковали, выклевывая забытые семена. Молитва закончилась, и, как будто приняв это за сигнал, сотни скворцов взлетели в небо.

Джорджиана опустила взгляд, почувствовав прикосновение к своей руке. На нее радостно смотрела своими сверкающими голубыми глазами Фэрли.

— Ох, Джорджиана, — запыхавшись, проговорила она, — у меня с собой список, который ты вчера одобрила. Я могу начать речь?

Джорджиана коснулась плеча девочки:

— Конечно. Дай я помогу тебе взобраться на помост, и после этого можешь открывать праздник.

Она потянулась к девочке, но пара сильных рук успела раньше. Куинн поднял дочь сам.

— Фэрли, — тихо сказал он, — ты должна стоять рядом с Джорджианой и помогать судить, но маркиза Элсмир должна объявлять конкурсы сама. — Он посмотрел Джорджиане прямо в глаза: — Так было всегда.

Боже, он до сих пор настаивал на том, что она маркиза. Она вдруг смутилась, вспомнив прошлую ночь.

— Пойдем, — произнес он, взяв ее за руку.

Джорджиана ненавидела выступать перед людьми.

Она нервничала из-за этого не меньше, чем из-за Куинна, поддерживавшего ее, и старалась подавить свои эмоции. Куинн захлопал, привлекая внимание, и Джорджиана почувствовала, как на нее уставились сотни глаз. Все улыбались ей, и она улыбнулась в ответ.

Фэрли передала ей список, написанный старательной детской рукой.

— Прекрасно. Бег в мешках и многое другое — на южной лужайке через пять минут — сужу я. Награды за лучших овец, кур, коров, свиней, быков, кобыл и жеребцов — в конюшнях через час. Судят Мистер Уайлд и мистер Браун. Домашние искусства, вышивание и соломенные куколки — в то же время, рядом с руинами, — судит вдовствующая герцогиня Хелстон. — Джорджиана услышала радостный крик Аты. — И наконец, варенье, мед и пироги — судят леди Фэрли Фортескью и графиня Шеффилд под старым дубом. После этого на северной лужайке будут соревнования по стрельбе из лука, судья — его светлость герцог Хелстон. Во время ужина в саду будет специальное представление, после которого маркиз Элсмир разведет костер.

В тишине, последовавшей за объявлением, кто-то закричал:

— Давайте похлопаем маркизу и маркизе. Добро пожаловать домой, сэр, и спасибо за этот праздник.

Раздался гром аплодисментов и свист. Джорджиана повернулась и увидела, как арендаторы и мелкие дворяне энергично жмут руку Куинну и сердечно хлопают его по плечу. Куинн казался совершенно ошеломленным, пока не появилась Грейс и не увела его под руку к южной лужайке. Джорджиана отвернулась и осторожно спустилась с помоста.

Тридцать с лишним детей и веселых взрослых выстроились для бега в мешках. Соревнование выиграл проворный парень из семьи, снимавшей неподалеку дом. Джорджиана заметила разочарование на лице Фэрли.

— Пойдем, милая, впереди еще целый день. Возможно, тебе больше повезет в соревнованиях по бегу вдвоем на трех ногах.

— Нет. У всех уже есть пара, а я не знаю никого из остальных детей.

— Сегодня суббота?

— Суббота? Какая разница, суббота сегодня или нет?

— Это единственный день, когда я принимаю приглашения на гонку.

— Джорджиана! — Глаза Фэрли засияли. — Сегодня суббота!

— Хм… Ты приглашаешь?

Маленькая девочка радостно взвизгнула, а Джорджиана оглянулась и увидела Грейс и Куинна. Он пристально смотрел на нее.

Слава Богу, он ни словом не прокомментировал ее неподобающее леди поведение и не попытался остановить, как прошлым вечером на балу. Но с другой стороны, тот бал был так давно.

Джорджиана подошла к линии старта и связала толстой веревкой свое колено и хрупкое колено Фэрли. Потом попросила Майлза, подошедшего только что с букетом очаровательных цветов в руке, начать гонку. Его сестра Розамунда подошла вместе с ним.

Майлз беспомощно посмотрел на Джорджиану и улыбнулся:

— У меня есть кое-что для тебя. — Он подмигнул и посмотрел на цветы.

Она против воли заволновалась. Никто никогда не дарил ей букетов. Однако времени на размышления не осталось — Куинн решил дать сигнал к старту сам. Он крикнул:

— Бегите!

Джорджиана мягко прижала Фэрли к своему бедру и начала считать: «левой-правой, левой-правой». Они почти достигли финиша, несмотря на боль в колене. Но уже возле финишной линии Фэрли стало невозможно сдержать, и они обе неловко упали, не добежав нескольких шагов.

Джорджиана, смеясь, поднялась и увидела полное ужаса лицо Фэрли. Девочка смотрела на обнажившиеся ноги Джорджианы. Прежде чем она успела их прикрыть, зрители подбежали ближе, и по толпе побежал шепот.

Она быстро поправила юбку и снова подняла взгляд, только чтобы увидеть ошеломленное лицо Майлза и побледневшую Розамунду. Кто-то резко поднял Джорджиану на ноги.

— Мадам, похоже, вас и мою дочь с большим отрывом победили Том Пейн и его партнер, — произнес Куинн. — Мастер Пейн, если вы будете продолжать выигрывать все гонки, я готов поставить на то, что вы станете богатейшим мальчиком Корнуолла. Грейс, не будешь ли ты так любезна раздать призы?

Он усмехнулся, и напряжение рассеялось. Все внимание собравшихся сосредоточилось на подготовке к следующему соревнованию.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — тихо спросил Куинн, когда толпа рассеялась.

— Да. — Она умрет, прежде чем признается, как ей больно. — Прекрасно.

Майлз подался вперед. В его карих глазах была жалость.

— Джорджиана… тебя отнести обратно в Пенроуз?

— Боже мой, конечно, нет. Но спасибо за предложение.

— Я не знал, что… Я хочу сказать — ты уверена, вдруг я могу… Нет, я могу понять… — Он вдруг замолчал. — Это для тебя, — Продолжил он и протянул ей букет.

Джорджиана взглянула на Розамунду, покачавшую в ответ головой и рассмеявшуюся:

— Я тут ни при чем. Ну, или почти ни при чем.

— Почему-то все думают, что только моя сестра знает язык цветов, — гордо произнес Майлз с умным выражением лица.

— Изумительно, — ответила Джорджиана и зарылась носом в прелестную композицию.

— Сейчас поясню, — продолжил Майлз со смешком. — Белый жасмин символизирует твою доброту к окружающим, глоксиния — твой гордый дух, меркуриева трава — твое великодушие, а пурпурная броваллия — символ моего восхищения.

— А лютик? — спросила счастливая Джорджиана.

Розамунда вздохнула:

— От тебя ничего не укроется, милая.

— Я рад, что ты спросила, — ответил Майлз Джорджиане. — Он символизирует грядущие радости.

— А колокольчик? — тихо спросила Грейс Шеффи.

Майлз на мгновение замолчал.

— Этого я не могу тебе сказать.

— Почему? — спросила Джорджиана.

— Сестра в последний момент настояла на том, чтобы я его добавил.

Все четверо выжидающе повернулись к Розамунде.

— О Господи, — пробормотала Розамунда. — Это дело моего брата и Джорджианы. Дайте им поговорить наедине.

Куинн предпочел спокойно ответить на вопрос:

— Насколько я помню, колокольчик символизирует естественную красоту.

Джорджиана встретилась взглядом с Куинном, и где-то в глубине ее души шевельнулась грусть.

— Спасибо, Майлз. И тебе спасибо, Розамунда. Цветы очень красивые. Я навсегда запомню этот момент и, наверное, засушу несколько бутонов. Мне никогда раньше не дарили цветов. — Лучше бы она не говорила последней фразы — она прозвучала слишком жалко. Но чувства взяли над ней верх.

— Всегда пожалуйста, — ответил Майлз, наконец расплывшись в улыбке. — Возможно, мне стоит приносить тебе цветы каждый день, чтобы исправить эту вопиющую несправедливость.

Джорджиана улыбнулась:

— Ни в коем случае. Всем известно: слишком много цветов — и леди превращается в избалованное существо, пользующееся любой возможностью, чтобы покомандовать людьми.

— Вероятно, — Майлз предложил ей руку, — ты и права. Тогда изменения в поведении моей сестры легко объяснимы. С тех пор как Розамунда вышла замуж за Люка и получила доступ к его цветникам, она стала невыносимо властолюбивой.

— Майлз! — Розамунда рассмеялась и ткнула брата локтем. — Кстати, мне кажется, или ты набрал вес? Думаю, тебе стоит отказаться от сосисок.

— Что?! — возмутился он.

Пока брат с сестрой обменивались колкостями, Джорджиана наконец осмелилась бросить взгляд на Куинна.

И увидела перед собой гранитную стену. Смотря на его резко очерченные губы, она вспоминала прикосновение его грубой щеки к груди прошлой ночью. Джорджиана заставила себя отвернуться.

К ним, размахивая носовым платком, приближалась Ата:

— Джорджиана, Куинн, скорее. Один из жеребцов вырвался, и никто не может поймать его. И еще домоправительница попросила меня передать, что Фэрли уже приступила к дегустации сладостей.

Джорджиана быстро повернулась и поняла — Фэрли действительно куда-то исчезла.

Грейс мелодично рассмеялась:

— Пойдем, Куинн, освежим в памяти твоей дочери необходимость действовать по расписанию. И думаю, будет честно, если мы позволим Джорджиане достойно поблагодарить Майлза. — Грейс подмигнула ей.

Ата широко распахнула глаза:

— Да, конечно, пойдемте. Люк и мистер Браун отлично справятся с конем под чутким руководством мистера Уайлда.

— Моя помощь, уверена, пригодится в детской комнате, — улыбнулась Розамунда.

Все они сговорились, чтобы оставить Джорджиану наедине с Майлзом. Куинн молчал. Когда он ушел под руку с Грейс, на его лице не отразилось ни тени эмоций.

Майлз почесал затылок.

Джорджиана заставила себя улыбнуться:

— Есть ли кто-то, кто может привести человека в чрезвычайное смущение, лучше добрых друзей и семьи?

— Нет, — со смешком ответил Майлз, — и сестры, несомненно, хуже всех остальных — вечно пытаются управлять и приводить в порядок твою жизнь.

— Мне стыдно говорить это, но мой брат, пожалуй, согласился бы с тобой. Как-то раз он сказал мне, что ушел в королевский флот, устав получать приказы от… от меня, — рассмеялась она. — Однако сама я не возражала бы против сестры.

— Хм… — Майлз предложил ей руку. — Мне всегда казалось, что тебе гораздо проще общаться с джентльменами. Энтони и Куинн были твоими вечными товарищами в детстве, и я никогда не видел тебя ни с одной из соседских девочек.

— Думаю, тут дело скорее в моем положении. Моя мать не разрешала мне играть с детьми арендаторов, а никому из девочек высокого происхождения не разрешали играть со мной. К счастью, покойного маркиза редко волновало, чем занимаются его сын и племянник.

— И это не принесло тебе ничего хорошего. То, что случилось с тобой, — преступление.

— Нет, Майлз, ты ошибаешься. В этом не было ничьей вины, кроме моей. Я была глупой упрямой девчонкой, твердо намеревавшейся добыть сокола и подарить его.

— Энтони, — продолжил за нее Майлз. — Он всегда был удачлив. Во всяком случае, пока не… Я хотел сказать… — Майлз опять начал путаться в своей обычной манере: — А, черт с ним со всем. Я не очень хорош в светской беседе, Джорджиана. Извини.

Она улыбнулась:

— Нас таких двое. Думаю, именно поэтому ты мне всегда нравился.

Майлз расплылся в сияющей улыбке и громко захохотал:

— Пойдем, Джорджи, посмотрим на соревнование в конюшне. Я готов поставить десять фунтов на то, что моя кобыла победит. Она фаворит.

Они поднимались по склону. Джорджиана молилась, чтобы колено не подвело ее.

— Не знаю, не уверена. Жеребца Розамунды будет сложно одолеть.

— Проклятые сестры, — пробормотал Майлз. Джорджиана рассмеялась.

Конюшня была полностью заполнена всеми вообразимыми животными. Джорджиана чуть не заплакала от радости, увидев своего отца сидящим на почетном месте. Его тонкие седые волосы были напомажены и аккуратно расчесаны.

— Джорджиана, — позвал он своим низким голосом, — садись рядом со мной. Мистер Браун и я разошлись во мнениях по поводу овец. Он предпочитает эту шевиот той саутдаунской. Что думаешь ты?

Но уже через несколько секунд к ней сквозь толпу пробилась мать и сообщила, что кому-то нужно пойти на кухню и позаботиться о лимонаде и эле.

— Джорджиана, его светлость говорил с твоим отцом меньше чем полчаса назад — совсем недолго, конечно — о доме для нас. Он сказал, ты попросила его помощи. О чем ты думала? Мы все собирались переехать в господский дом.

— Нет, мама. Ты хотела этого. Но мне кажется, папа и я — и ты, я надеюсь — были бы гораздо счастливее вдали от постоянной суеты Пенроуза, вызывающего так много воспоминаний. Посмотри, как отцу пошел на пользу отдых, о котором позаботился для него Куинн. И ты всегда хотела жить в домике с окнами, выходящими на море. И… — Она замолчала. Удивительно, но мать ни разу не прервала ее.

— Ты выросла, Джорджиана, — ответила мать тоном, которого Джорджиана никогда от нее не слышала. — Я так рада. Я хотела переехать в господский дом только затем, чтобы окончательно утвердить твои права как вдовы Энтони. Но Куинн уже продемонстрировал — он признает твой титул. Не говоря уже о его чрезмерной щедрости к нам. Если говорить честно, то нас с отцом удерживала здесь только ты.

— О, мама! — Джорджиана кинулась в объятия матери.

— Ну-ну, дочь. Пойдем же. Эта безумная Августина Фелпс требует шампанского, Боже мой.

Кто придумал ее пригласить? Ты помнишь, какова она. Если я не найду домоправительницу и не вернусь сейчас же с бутылкой, она, несомненно, снова начнет визжать. Ну, совершенно как павлин в брачный сезон!

Джорджиана рассмеялась, благодарная матери за ее добродушные шутки.

Они расстались на лестнице, ведущей в подвал, а когда Джорджиана вернулась к гостям, обнаружила Августину Фелпс с вышитой подушкой в руках и Ату с Элизабет и Сарой.

— Ну уж, — оскорбленно произнесла Августина, высоко задрав нос, — если бы я знала, что это не настоящее соревнование, я бы никогда не предложила на суд свою замечательную вышивку. Сама идея дать ребенку высшую награду…

— Я всегда говорила — она не такая, как мы, — прошептала Ата Элизабет.

— Простите, мадам, мне послышалось, или вы только что предположили…

— Возможно, баронесса, вы не знаете, как правильно обращаться к герцогине?

Элизабет с трудом удавалось сохранить серьезное выражение лица.

— Я… — начала баронесса.

— Я никогда не любила баронесс, — фыркнула Ата и повернулась к Саре: — Они недостаточно знатные, чтобы иметь хоть какой-то вес в обществе, но, как это ни забавно, слишком гордые, чтобы общаться с мелкими дворянами.

— Если вы не знали, мой отец был…

— Мадам, — перебила ее Ата, — меня всегда удивляло, почему леди так любят обсуждать свою породистость. Каждый раз почему-то вспоминаю о собаках и лошадях. И кстати, где же барон? — невинно спросила Ата.

Джорджиана едва удержалась от смеха.

Элизабет, если судить по веселым глазам, чувствовала себя так же. Сара же сохраняла спокойное выражение лица, за которое ее все так любили.

Каждый на много миль вокруг знал — невозможный муж Августины преисполнился ужасом перед герцогом Хелстоном, после того как отвратительно повел себя с Розамундой в прошлом году, и Люк обещал убить, а потом расчленить его.

Августина обратила пылающий взор на Джорджиану:

— Вам, как хозяйке, следовало бы заставить гостей соблюдать правила вежливости.

Все вдовы сплотились вокруг Джорджианы. И она поняла — ее желание иметь сестер сбылось. Словно по сигналу, вдовы окружили ее и готовы были защищать именно как родную сестру.

— Ну, наконец-то, вот и служанка с моим шампанским, — произнесла Августина, глядя на мать Джорджианы, появившуюся с бутылкой и бокалом.

— Прошу прощения, — раздался обманчиво спокойный, глубокий голос.

Все они, включая Ату, были слишком ошеломлены словами Августины и не заметили приближения Куинна.

— О, милорд, — промурлыкала та, — как раз принесли шампанское. Не откажитесь принять бокал.

Куинн внимательно посмотрел на Августину Фелпс. Он медленно оглядел ее с головы, на которой красовалась чрезмерно разукрашенная шляпа с искусственными птицами, до ног в крошечных бледно-желтых, в полоску, туфлях.

Все дамы за исключением Августины задержали дыхание.

— Мадам, я попросил лакея принести ваш багаж.

— Прошу прощения?

— Я считаю до трех, и за это время вы должны извиниться перед маркизой и миссис Уайлд и покинуть поместье.

Видно было, что она с трудом сохраняет видимость спокойствия. Дрожащим голосом Августина произнесла:

— А если я откажусь? — Она надула губы.

— Я спущу на вас собак.

Августина в возмущении открыла рот, а Ата просияла и вздохнула:

— Он даже лучше Люка.

— Итак. Раз…

Августина разразилась ругательствами, выдавая свое купеческое происхождение.

— Два…

Она резко закрыла рот и, не заботясь об изяществе, быстро направилась к дверям.

Ата прыснула:

— Извините, не могу удержаться. Три! — крикнула крошечная старушка-герцогиня, поднесла два пальца к губам и свистнула, как заправский моряк.

Из-за дверей раздался чрезвычайно порадовавший всех визг. Больше в тот день Августину Фелпс никто не видел.

— А я-то думала, что вы дипломат, Куинн. Простите, но мне кажется, вы потеряли форму. — Ата рассмеялась. — И вам это идет.

— Прошу вас, не говорите своему внуку, — ответил он, блеснув глазами. — Иначе ему, возможно, придется полюбить меня. И что тогда с нами будет? Кошки и собаки заживут дружно?

Мгновение Куинн смотрел прямо на Джорджиану. Взгляд его светился весельем, а губы изогнулись в улыбке, и он выглядел точно как в детстве.

Она не знала, что увидит его таким снова еще очень не скоро.

 

Глава 12

Джорджиана больше не видела Куинна до самого конца того долгого и поистине утомительного дня. Фэрли весь день возилась с жемчужным ожерельем, врученным ей Грейс, а перепробовав подряд мед, варенье и пироги, почувствовала себя нехорошо. Джорджиана отвела девочку в ее комнату, уложила в постель и постаралась подбодрить, показывая, как делать традиционных соломенных куколок.

К тому времени, когда Джорджиана вернулась в сад, ужин на лоне природы и состязание в стрельбе уже близились к концу. Розамунда уверенно одержала верх над всеми, в том числе и над четырьмя своими братьями.

Счастье озарило душу Джорджианы, когда она окинула взглядом всех собравшихся. Отец удобно расположился в кресле, которое Куинн приказал для него принести. Мать уговаривала его съесть еще чуть-чуть. Все многочисленные арендаторы, крестьяне и мелкопоместные дворяне из окрестных деревень сидели на покрывалах, их дети веселились и играли в пятнашки и крикет внизу на лужайке. Золотые лучи вечернего солнца озаряли обширные поля ржи и пшеницы, уходившие за горизонт. Как будто кусочек рая оказался на земле. Джорджиану всегда трогала такая картина.

Она услышала клекот сокола и, повернувшись, увидела, как птица устремилась вниз, готовясь сесть на руку Куинна. Облидж клевала сырое мясо, которым Куинн подманивал ее. Грейс стояла рядом, а мистер Браун держал старую охотничью сумку Джорджианы — ведь это она должна была участвовать в соколиной охоте вместе с Куинном.

Но все так, как и должно быть. Они так подходят друг другу — Грейс, светловолосая и элегантная, и Куинн, такой красивый и мужественный. Его изысканная одежда сидела на нем совершенно естественно. Джорджиана опустила взгляд на свое запачканное платье. Это был ее лучший воскресный наряд, но он был хуже любого из будничных нарядов графини.

И вдруг она почувствовала, что смертельно устала изображать скромную практичную любительницу списков.

Куинн слегка поклонился, когда раздались редкие аплодисменты, затем накинул на сокола клобучок и передал птицу Джону Брауну. Наклоняясь, он шепнул пожилому джентльмену:

— Надеюсь, вы как можно скорее замените оконное стекло в павильоне на озере, мистер Браун?

Тот почесал голову:

— А что, скажите на милость, произошло со стеклом?

— Я удвою ваше жалованье за первый квартал, если вы сделаете это до рассвета.

Мистер Браун поднял густые седые брови.

— Драка, разбитые окна… что дальше? А я-то думал, вы дипломат. — Он покачал головой. — Вы точно не моряк?

Куинн бросил на него суровый взгляд, взял Грейс под руку и направился с ней к столу с прохладительными напитками.

Четверть часа спустя они подошли к Джорджиане.

— Куинн, Фэрли отказывается лежать в постели. Миссис Киллен заплетает ей косы, и через пару минут она будет здесь, — сказала Джорджиана, когда они приблизились к ней.

— Почему-то я совсем не удивлен.

Куинн переводил свой взгляд с одной дамы на другую. Не было никаких сомнений, кто из них проигрывает по части внешнего вида. У Джорджианы в волосах запуталась солома, а одежда была слегка порвана и испачкана. Грейс же выглядела безукоризненно. Дневной свет придавал ей особую красоту.

— Джорджиана, — спросила Грейс, — не пора ли нам освежиться? Позволь мне только убрать эту…

— Нет, — сорвалось с языка у Куинна. — Она прелестна и так. Напоминает мне о старых праздниках, когда все маленькие девочки и их матери делали кукол из соломы, и солома была повсюду. — Он не вспоминал об этом уже очень давно.

— Естественно, ты абсолютно прав. Джорджиана выглядит просто прекрасно — солома и прочее… — саркастически заметила Грейс.

— В любом случае, полагаю, наступило время развести костер, — объявил Куинн.

— А потом? — поинтересовалась графиня.

— Все будут вольны рассматривать призы, животных и поделки, — ответил он. — Кто-то будет гулять по поместью, кто-то отправится кататься на лодках. Кто-то будет жарить сыр на огне. Все совершенно свободны до тех пор, пока костер не погаснет и викарий не начнет молиться Богу о хорошем урожае, погоде и обилии зерна.

— Думаю, я не отказалась бы от недолгой прогулки на лодке, Куинн, — улыбнулась Грейс. — А Джорджиана могла бы отправиться с Майлзом. Ты не возражаешь?

Конечно, он не просто возражал — он испытывал ненависть к самой идее. Но он не хотел разочаровывать Грейс. Джорджиана избегала его взгляда.

— С превеликим удовольствием, — ответил Куинн.

— Было бы чудесно, — проговорила Джорджиана одновременно с ним и залилась краской.

— Что ж, в таком случае решено. — Улыбка осветила лицо Грейс.

Куинн поклонился и отвел обеих дам к кругу из менгиров — подражанию древним кругам друидов. Огромные бревна и множество палок были навалены в центре, достигая высоты небольшого дома. Эту часть праздника организовывал сам Куинн. Он хотел, чтобы костер превзошел все когда-либо зажигавшиеся в прошлые годы.

Так и будет.

Рука Грейс невесомо лежала поверх его руки, ее затянутая в светло-розовую перчатку ладонь касалась его рукава. Куинн взглянул на открытую загорелую руку Джорджианы, которой та держалась за него. Их пальцы постоянно соприкасались. Ее нога, а точнее, ее колено, очевидно, болело. Но она, конечно же, не издавала ни звука.

Он подал лакею знак позвонить в колокол и объявить о скором разжигании костра, а сам протянул маленький факел Джорджиане.

— Нет, ни за что, — отпрянула Джорджиана. — Это твоя обязанность.

— Это всегда было обязанностью маркиза и маркизы.

— Обязанностью маркиза и его жены, — возразила она.

Куинн посмотрел на нее, и воспоминания о том, что произошло между ними прошлой ночью в лесу, захлестнули его.

— Прошу прощения за то, что вынужден прервать ваш разговор, милорд. — К ним подбежал красный от смущения лакей: — Но прибыла вдовствующая маркиза Элсмир…

— Нет никакой нужды представлять меня, болван, — рявкнула подошедшая леди Гвендолин Фортескью. — Что, во имя всего святого, здесь происходит? Только не говорите мне, будто праздник урожая. Я не поверила миссис Киллен, когда услышала. Почему вы мне даже не написали, Куинн?

Вдруг вдовствующая маркиза заметила, что он протягивает факел Джорджиане. Она решительно вырвала его, прежде чем Куинн успел помешать ей.

— Надеюсь, у тебя не было мысли позволить ей разжечь костер? — потрясенно спросила Гвендолин. — Какое счастье, что я прибыла сюда вовремя. Ужасные беды и невзгоды ждали бы всю округу, если бы…

— Интересно, Августина Фелпс, случайно, не приходится вам родственницей? — еле слышно пробормотал Куинн.

Очевидно, она услышала его.

— Конечно, да. Чудесная девочка. Она моя крестница. Она здесь? Мне не терпится ее увидеть.

Куинн бросил взгляд на Джорджиану. Она была белее, мела.

Его тетка, кажется, взяла себя в руки:

— Пойдем, Куинн. Зажжем костер, прежде чем я встречусь с Августиной и остальными. И еще есть чрезвычайно важное дело, которое мне необходимо обсудить с тобой, из-за него я сюда и приехала. Путешествие совершенно вымотало меня, я ехала день и ночь подряд.

Остановившись, она изумленно посмотрела на Джорджиану:

— Ты еще здесь? Тебе лучше начать собирать свои веши, милочка. Право, ты злоупотребляешь нашим гостеприимством.

Удивленный вздох прокатился по лужайке при этих словах. Тот не был настоящим жителем Корнуолла, кто не владел высоким искусством подслушивания. А сразу же поднявшееся перешептывание показало, что вторым любимым занятием в этих местах являлись сплетни.

— Прошу прощения, мадам, — сухо проговорил Куинн. — Я надеюсь, вы обдумаете ваши слова более тщательно? Уверен, что маркиза, — он взглянул на Джорджиану, — всегда славившаяся своим великодушием, примет ваши извинения как нельзя более благосклонно. — Куинн схватил руку леди Гвендолин: — А затем мы уединимся в моем кабинете.

Пожилая маркиза не пожелала сдвинуться с места:

— Я не собираюсь извиняться перед этой интриганкой. Должно быть, она обладает какой-то странной привлекательностью для вашего пола, у таких, как она, это не редкость. Хотя лично я никогда не понимала, что в ней вообще можно найти. И если у нее хватило наглости втереться к тебе в доверие…

Куинн не выносил сцен. Ненавидел скандалы. Ему хватит на всю жизнь тех, что постоянно происходили у него с Синтией.

— Мадам, — громко перебил он маркизу, после чего понизил голос и сказал, чеканя каждый слог: — Вы, очевидно, забыли, кто является главой семьи. Возможно, вы устали после долгой поездки. — Он услышал, как она судорожно вздохнула. — Теперь, если вы соблаговолите отправиться в дом сейчас же, я буду счастлив продолжить нашу беседу в кабинете — после того как леди Элсмир и я разожжем костер. — Он сдавил руку Гвендолин еще сильнее.

— Невозможно! Джорджиана Уайлд никогда не была законной женой моего Энтони. — Знатная дама уже почти кричала от раздражения. — И у меня при себе есть доказательства. Мистер Тилден наконец-то принес хоть какую-то пользу и сделал крайне интересное открытие — после того как ты согласишься продолжать расследование…

— Я никогда не…

— Я всегда говорила, ты человек блестящего ума, Куинн. И Генриетта всегда полагала, что у тебя есть потен… — Наконец она остановилась.

С каждым ее словом толпа народу бесшумно подвигалась все ближе. Куинн заметил, как Грейс скользнула в сторону Джорджианы и обняла за талию, сжав ее пальцы в руке. Та казалась пригвожденной к месту, подобно олененку, загипнотизированному огнем ночного пожара. Куинн и сам чувствовал себя не лучше. Приблизившись к своей тетке совсем близко, он вперил в нее взгляд, проверяя, хватит ли у нее смелости сказать еще хоть слово. Потом медленно наклонился и произнес:

— Я вдвое сокращу ваше денежное содержание, если вы издадите еще хоть один звук. Я уже сказал, что выслушаю вас — так как здесь замешан Тилден, — но не здесь и не сейчас. Сейчас вы отправитесь в дом — точнее, в мой кабинет. Или можете отправиться обратно в Лондон. Одного вы не можете сделать, а именно — остаться здесь хотя бы еще на одну чертову минуту.

Леди Гвендолин открыла рот, но сразу же закрыла его. Деньги всегда были ее слабым местом. Куинн испытывал сильнейшее искушение начать отсчет времени.

Она медленно повернулась и удалилась. На ее болезненном морщинистом лице была написана бешеная ярость.

Куинн повернулся к Джорджиане и негромко проговорил:

— Я понимаю, приказывать тебе бессмысленно, поэтому умоляю тебя — возьми факел и зажги костер. Если ты этого не сделаешь, в глазах всех присутствующих она будет правой, а ты виноватой.

— Но как она узнала? — спросила Джорджиана настолько тихо, что Куинн едва расслышал ее.

— Прошу прощения?

— Почему ты продолжил расследование? Ведь ты обещал прекратить… Ты сказал…

— Я помню. Так и будет. А теперь, пожалуйста, возьми факел, не для меня, для Энтони. — С трудом выговорив ненавистное имя, он заставил себя продолжить: — Сделай это ради него.

Куинн услышал нарастающий гул голосов у себя за спиной. Обрывки фраз достигали его ушей.

— Может быть, ей не стоит зажигать костер… Это к беде… Не стоит рисковать… Речь же идет о наших средствах к существованию…

— Что ж, вы чертовски плохо проявили свои хваленые навыки ведения переговоров, — процедил Люк Сент-Обин, подойдя к нему. — Впрочем, я и не ждал от вас большего после вчерашнего ночного представления, которое, будьте уверены, вам никогда не простят, как бы смиренно вы ни просили об этом.

— Вы меня так утешили, Хелстон. Не знаю, как я раньше без вас обходился.

Куинн повернулся к толпе:

— Прошу вашего внимания. Боюсь, вдовствующую маркизу неправильно информировали, и она пребывает в прискорбном заблуждении. Прошу всех присутствующих набраться терпения, пока это недоразумение будет исправлено. И… — Он остановился, почувствовав маленькие пальчики, пытающиеся забраться в его сжатый кулак, и, посмотрев вниз, встретился взглядом с дочерью. Ему в голову пришла идея. — …И сегодня я хочу положить начало новой традиции. Я всегда думал — боги урожая, смеясь над нами, жалкими смертными, достаточно долго наблюдали, как многие поколения лордов и леди Элсмир зажигали праздничные костры. Ведь во всех сказках, что я читал, боги всегда предпочитали жертвоприношения юных невинных девочек.

Куинн услышал, как стоящая рядом Фэрли прыснула. Он посмотрел на нее и погладил мягкие светлые локоны, так не похожие на темно-рыжие волосы ее матери.

— Ты же не собираешься принести меня в жертву на костре, папа?

Над лужайкой разнесся громкий хохот.

— Нет, если ты пообещаешь мне, не есть больше сладкого сегодня.

— Ах, папа, сейчас я готова пообещать не есть сладкого всю оставшуюся жизнь.

Он отдал Фэрли факел и подтолкнул ее в сторону костра.

— Осторожнее, дорогая, — прошептал он ей на ухо. — Вот так, поджигай ближайшую ветку.

Огонь заплясал по тонкой сухой тростинке и, едва поглотив одну веточку, сразу перекинулся на другую. Спустя несколько мгновений столб искр вырвался из костра, и маленькие язычки пламени начали облизывать большие бревна.

Куинн оглядел сотни людей, собравшихся вокруг. Огонь освещал их полные благоговейного трепета лица. Присущее Куинну циничное отношение к жизни, обычно тщательно скрываемое им, пробудилось с новой силой. Как же они сейчас похожи на леммингов. Они готовы скорее поверить злобствованию старой карги, а не Джорджиане, которая стоила больше, чем они все, вместе взятые.

Он посмотрел на нее. Она помогала Фэрли затушить факел. Куинн задался вопросом, что бы подумали все эти глупые, суеверные людишки, узнав, что в его дочери нет ни капли его крови.

Ни единой капли.

Куинн решительно отогнал мучительные воспоминания о давнем прошлом. Фэрли — его дочь, и он убьет любого, кто осмелится в этом усомниться. Но теперь никто ничего не узнает. Позорная тайна его брака похоронена вместе с Синтией.

— Фэрли, — попросил Куинн, наклонившись к дочери. — Я хочу, чтобы ты осталась здесь с миссис Уинтерс и миссис Эшбертон. — Он указал на двух вдов, кивнувших в знак согласия.

Куинн посмотрел на Джорджиану. Ее обычно открытое лицо как будто скрыла пелена.

— Я не позволю ей оскорблять тебя.

Прежде чем она смогла ответить, рядом с ней появилась крошечная высохшая фигурка Аты:

— Я не дам ей встретиться с этой женщиной без меня.

— И без меня, — тихо произнесла Грейс.

— Это просто смешно, — запротестовала Джорджиана.

— Люк? — Ата ткнула своего внука в бок.

— Черт возьми, это проблема Элсмира, не моя. Этот человек не приносит ничего, кроме проблем, если кому-то интересно знать мое мнение.

Ата стукнула его тростью по ноге.

Куинна позабавило, как умело Хелстон скрыл свое нежелание участвовать в скандале.

— Я просто счастлив помочь, бабушка. Всегда рад хорошенько поспорить. Вне всякого сомнения, леди Гвендолин немало развлечет нас, если судить по последним событиям.

Куинн не мог объяснить, почему он позволил такому числу людей пойти вместе с ним и Джорджианой. Обычно он предпочитал решать проблемы самостоятельно. Но сейчас при мысли об этом он ощутил укол неуверенности и сдержал порыв попросить присутствующих не вмешиваться.

Все вместе они пошли по направлению к дому. Тишину наступающих сумерек прорезал лишь крик летящих по небу гусей. На фоне окрашенного в розовый цвет небосклона птицы напоминали мотки коричневой и черной пряжи. В воздухе висели сапфировые стрекозы, неустанно выискивающие себе жертв среди неудачливых созданий.

Леди Гвендолин расположилась в кабинете у камина, велев двум лакеям раздувать огонь, так как ей было холодно.

— Полагаю, ты привела своих друзей, чтобы они поддержали тебя, — презрительно фыркнула старая маркиза.

Затем она извлекла из старой кожаной папки связку бумаг. — Но признаться, я рада аудитории. Чем раньше все узнают правду, тем лучше. Итак, Джорджиана Уайлд покинула наш приход на десять дней с целью посещения ярмарки до означенной свадебной церемонии. — Она подвинулась в кресле. — Если кто-нибудь возьмет на себя труд внимательно изучить полный свод правил бракосочетания, относящихся к обычному разрешению на брак…

Куинн перебил ее:

— Энтони и Джорджиана заключили брачный союз по специальному разрешению. Ваши претензии необоснованны.

— Нет, — тихо произнесла Джорджиана, и все посмотрели на нее. — Мы женились по обычному разрешению.

— Как я говорила, пока меня бесцеремонно не перебили, — продолжила леди Элсмир, — акт лорда Хардвика требует, чтобы, по крайней мере, одна из сторон проживала в приходе на протяжении как минимум четырех недель перед получением разрешения. И здесь не может быть никаких исключений. Мистер Уайлд и его дочь посетили сельскохозяйственную, — она произнесла это слово с невообразимым презрением, — ярмарку в Девоншире. — Маркиза повернулась к Джорджиане и надменно подняла голову: — Присутствовали ли вы или нет на этом мероприятии в течение шести дней, как раз в последний месяц перед получением разрешения и свадьбой? И помни, милочка, есть свидетели тому, что вы там были. — Она сделала паузу и прошипела: — Вам нужны были поросята, насколько я понимаю.

Куинн ощутил, как холодок пробежал у него по спине. Он не мог шевельнуться и проклинал это чувство собственной непригодности, посещавшее его в самые ответственные моменты.

— Джорджиана, ты не обязана отвечать, — заметил он.

— А почему нет? — спросила она с вызовом. — Мне нечего скрывать и нечего бояться.

Ата здоровой рукой коснулась ладони Джорджианы, привлекая ее внимание:

— Всем есть, что скрывать, моя дорогая. Тот, кому нечего прятать, не будет никому интересен.

Реплика на какое-то мгновение разрядила обстановку.

— А ваш сын, — медленно произнес Люк. — Разве его не было здесь в течение тех четырех недель? Это удовлетворило бы…

— Мой Энтони уезжал в Лондон тогда же, когда семейка Уайлд была в Девоншире. — С победным выражением лица вдовствующая маркиза передала Куинну толстую пачку документов.

Он быстро просмотрел несколько страниц и остановил взгляд на одном параграфе:

— В сто втором параграфе положения действительно говорится, что один из участников должен жить в этой епархии четыре недели подряд. Но, мадам, понятие «жить», как мне кажется, довольно растяжимо. Многие согласятся, что числиться проживающим в приходе или содержать жилье в нем достаточно и находиться там каждую минуту всех четырех недель не обязательно.

Пожилая маркиза склонила голову под странным углом.

— Помощник архиепископа Кентерберийского, лорд Торнли, удостоивший меня аудиенции в прошлый четверг, имеет другое мнение на этот счет. Возможно, ты сам захочешь обсудить это с ним.

Ужасающая тишина повисла в комнате, прежде чем Джорджиана нарушила ее:

— Сколько раз должна я повторять, я никогда не стремилась получить этот титул.

— Ты, надо полагать, способна одурачить милым театральным представлением всех, но не меня. Конечно же, ты хочешь получить титул. Всякий хочет улучшить свое положение. Если же нет, зачем ты осталась здесь?

Все краски исчезли с лица Джорджианы.

Люк наклонился к Куинну и, растягивая слова, произнес:

— Сейчас самое время оставить вашу слащавую дипломатию и начать старую добрую перебранку.

Куинн ожесточенно боролся с настойчивым желанием придушить кого-нибудь из присутствующих: Хелстона, Гвендолин или, возможно, себя, за неспособность защитить единственного из всех, кого он знал, человека, достойного защиты, но не хотевшего ничьей помощи.

Ата прищурилась, выжидающе глядя на него. Он повернулся и увидел то же самое ожидание во взгляде Грейс. В глазах же Джорджианы была лишь пустота, и это потрясло Куинна до глубины души. Желание обнять ее и спасти от всех невзгод практически ослепило его.

— Мадам, — произнес он, наконец, в воцарившейся тишине. — Существует определенная степень эгоизма и безнравственности, которую приходится ожидать от человечества. Большинство людей подавляют в себе свою истинную сущность. К сожалению, вы и ваш сын оказались не способны на это.

Джорджиана резко вдохнула:

— Энтони здесь совершенно ни при чем. Я убеждена, что он и понятия не имел о законах, относящихся к…

— Подожди, Джорджиана, — перебила ее Ата. — Я хочу послушать, что он скажет.

— Я не позволю тебе хоть одним словом оскорбить память Энтони. Он воплощал в себе все то, чего тебе всегда не хватало! — пронзительно закричала Гвендолин Фортескью. — Он был отличным сыном и отличным человеком. Он…

—…не подлежит обсуждению, — закончил за нее Куинн. — Но также не подлежит ему и Джорджиана. Я не позволю вам распространять свои странные теории о незаконности ее брака. Если вы осмелитесь хоть кому-нибудь обмолвиться об этом, клянусь, по моему завещанию Джорджиане отойдет все мое состояние до последнего фартинга. Я достаточно ясно выразился, мадам?

— Браво, — тихо произнесла Ата.

Джорджиана кашлянула:

— Все это обсуждение совершенно ни к чему. Леди Элсмир, моя семья и я уже решили уехать отсюда, ведь мой отец уже не управляющий в Пенроузе. Нет нужды в…

Куинн с грустью перебил ее:

— Ты никому ничего не должна объяснять, Джорджиана. Ты можешь жить там, где пожелает твое сердце.

— Я никогда… — начала Гвендолин Фортескью.

—…не знали, когда остановиться, — перебила ее Ата.

Очевидно, пожилую маркизу обуревали несовместимые желания. С одной стороны, она явно жаждала унизить Джорджиану, с другой — ей хотелось угодить женщине, которая превосходила ее по положению, маленькой, но могущественной вдовствующей герцогине Хелстон. Последнее победило.

— Ваша светлость, — начала Гвендолин, — я смиренно прошу вашего прощения зато, что вам пришлось присутствовать при этой печальной сцене. Я всегда восторгалась вами и надеялась на дружбу между нами. Я была чрезвычайно рада, когда услышала от домоправительницы, что вы и ваши друзья решили остаться у нас. Позвольте мне сопровождать вас. Наш праздник урожая — самый известный во всем Корнуолле. Но я уверена, вам и так это известно, ваша светлость.

Куинн не сводил глаз с Джорджианы во время этого монолога. На ее лице застыла непроницаемая маска, но он знал: она не выдержит больше ни минуты этого безумия.

— Я решил закончить праздник пораньше, — произнес он. — Я выйду на улицу и сделаю объявление. Викарий произнесет заключительную молитву прямо сейчас.

Джорджиана взглянула на него:

— Не поступай так, Куинн. Пожалуйста, не надо. Не делай этого. Все очень огорчатся. И я — в первую очередь.

Джорджиана Уайлд — нет, черт возьми, Фортескью — лучшая в мире лгунья. А он показал себя последним болваном, не заметив этого раньше. Он наивно полагал, что она не способна покривить душой. Впрочем, очевидно, нет на земле никого, кто разбирался бы в людях хуже, чем он.

 

Глава 13

28 августа — список дел

— проверить счета — опять;

— навестить дам в Пенроузе — опять;

— составить меню — опять;

— попросить миссис Киллен нанять еще одну служанку — опять;

— написать Грейсону — опять;

— просмотреть документы на собственность, предложенную Люком… опять.

Джорджиана держала в руке благоухающий цветок, просматривая учетные книги, которые ей принес мистер Браун. Последние две недели кто-то, вероятно Майлз, подъезжал к Литтл-Роуз утром и оставлял на пороге цветок — всегда розу, но каждый раз другого сорта, — для нее, как было указано в записке. Джорджиана полагала — в глубине души он джентльмен и считает своим долгом снабжать девушку, по ее признанию, не имеющую кавалера, букетами. Так глупо с ее стороны было признаться, что раньше она никогда не получала цветов. К сожалению, она не так хорошо разбирается в языке цветов, как Розамунда или ее мягкосердечный брат.

Обычно она уносила цветок с собой, поднимаясь по холму в большой дом, и, навещая дам, расположившихся в покоях Пенроуза, вела себя так, будто все чудесно и абсолютно нормально. И как правило, кто-нибудь из лакеев прерывал ее обход, сообщая, что мистеру Брауну необходимо ее присутствие. Она с благодарностью уходила в комнаты управляющего, которые медленно, но верно становились комнатами мистера Брауна. Даже стены уже впитали аромат его воды для волос.

Она совсем не была глупой. Она понимала, что мистер Браун пытается отвлечь ее от унижений, которые она испытывала во время вынужденного общения с Гвендолин Фортескью, — настолько, насколько это было возможно.

О, как же это все ужасно! И особенно сильно ее ранила постоянная опека со стороны Аты.

— Моя дорогая Джорджиана, — сказала однажды маленькая вдовствующая герцогиня утром. — Так как ты, Розамунда, Грейс и я являемся четырьмя самыми высокопоставленными леди в Корнуолле, я думаю, мы должны заказать совместный портрет. У Грейс есть чудесный знакомый художник в Лондоне. — И, не дожидаясь подтверждения от Грейс, Ата продолжила: — Разумеется, Сара и Элизабет тоже должны быть на портрете.

Следующие пятнадцать минут Гвендолин Фортескью пыталась присоединиться к затее.

— Возможно, ваша светлость позволит также принять участие и моим дочерям? Генриетта и Маргарет сейчас у моей сестры, но я могу написать им. Они замечательно дополнят композицию… возможно, даже я могла бы… — Она растеряла всю уверенность, увидев сухое выражение лица Аты.

Новой тактикой Гвендолин было полностью игнорировать Джорджиану. Она просто не смотрела на нее, даже когда им приходилось разговаривать. С другой стороны, вдовствующая маркиза не осмеливалась и оскорблять ее.

Через некоторое время Ата избавилась от маркизы под каким-то смехотворным предлогом, и унижение Джорджианы достигло предела.

— Моя дорогая Джорджиана, существуют лишь две причины, по которым я терплю ее. Во-первых, я приняла решение не уезжать в Эмберли до тех пор, пока ваш конфликт с этой ужасной женщиной не уляжется. И мне нужно оставаться здесь, дабы быть уверенной, что она ведет себя подобающим образом.

— Не важно, что она говорит, — добавила Грейс. — Все мы знаем, вы сочетались законным браком с ее сыном. Вы маркиза, и мы на вашей стороне.

Элизабет и Сара, касаясь ее рук, тоже принялись выражать свою поддержку. Джорджиана, однако, в тот момент совсем не чувствовала себя маркизой.

— И еще! — продолжила Ата, улыбнувшись Грейс. — Я готова поставить свой черный жемчуг на то, что меньше чем через год среди нас появится леди, которая разделит с вами титул. Вы будете почти сестрами.

Грейс нежно сжала загрубевшие пальцы Джорджианы и поцеловала ее в затылок.

— Мне так не терпится стать твоей сестрой, Джорджиана, — прошептала она.

Джорджиана почувствовала, что не в силах заставить себя открыть рот.

К счастью, появился лакей и избавил ее от необходимости отвечать.

Вздохнув, она опустила взгляд на стопку учетных книг, оставленных для нее мистером Брауном. Помимо этого, уже хорошо ей известного занятия, Джорджиане предстояло изучить документы на собственность в округе Пенроуза, которые прислал герцог Хелстон.

Вдруг она заметила среди документов новые. Бросив взгляд на описание, Джорджиана сразу же заинтересовалась. Речь шла о месте на холме, не больше пятисот ярдов от моря. Безусловная находка, особенно если соотнести размер и цену. Хм… весьма многообещающе.

Скрипнула дверь, и в комнату проскользнула Фэрли Фортескью. Ее глаза так напоминали отцовские — хотя и не цветом, но формой. Загнутые ресницы и прямые брови. Джорджиана неожиданно подумала, не преследует ли Куинна образ жены в облике его дочери?

— Ты уже закончила заниматься на фортепиано, милая?

Фэрли кивнула со страдальческим выражением лица:

— Мистер Тайлер сказал, что сегодня пострадала только одна из его барабанных перепонок.

Джорджиана с трудом удержалась от улыбки.

— Пожалуй, это о многом говорит — ведь, если я правильно помню, однажды, почти двадцать лет назад, он заявил мне, что я уничтожила весь его мозг.

Фэрли прыснула и вприпрыжку подбежала к ней.

— А еще я провела полчаса за вышиванием, которое мне поручила миссис Киллен.

— Целых тридцать минут?

— Ну, может быть, двадцать девять, — прошептала девочка.

— Надеюсь, на самом деле не меньше четверти часа?

— Знаешь, а ты намного опаснее, чем старая Бидцлуорд.

Джорджиана рассмеялась:

— Просто я хочу, чтобы ты испытала все самое лучшее в жизни, дорогая моя. А все благородные леди играют на музыкальных инструментах или поют…

— Думаю, все знают — петь я не умею. — Девочка закатила голубые глаза.

— А еще они вышивают и…

Фэрли снова перебила ее:

— Меня вполне устроит и не самая лучшая жизнь на свете, если при этом мне не нужно будет вышивать.

— И уж точно они не перебивают…

— Ата перебивает!

—…своих друзей, — с улыбкой закончила Джорджиана.

— Прости меня, Джорджиана.

— Все хорошо, дорогая. Я сама в последнее время часто нарушаю это правило.

Фэрли заинтересованно взглянула на учетные книги.

— Ой, давай скорее начнем. Ты говорила, я смогу написать записку на мельницу рядом с Пензансом. А почта уже пришла? Надеюсь, человек, которому ты написала в Шотландию, продаст нам своих овец. А еще ты обещала, что зимой мне можно будет посмотреть, как рождается ягненок. Ты не забудешь, правда? Я впишу сегодня в учетные книги числа?

— Надо говорить «можно ли мне?»

— Можно ли мне вписать числа в учетные книги? Джорджиана передала девочке затянутую в кожу книгу вместе с листком бумаги и чернилами.

— Поточи перо, дорогая. И конечно же, я не забыла о своем обещании. Я уже договорилась с мистером Брауном и скажу твоему отцу, перед тем как уехать.

Фэрли широко распахнула глаза:

— Но ты же ведь уедешь еще не скоро. Это же долго — искать дом. Ну почему все всегда должны куда-то уезжать? Почему люди не могут жить всю жизнь на одном месте?

Джорджиана не решилась солгать ей и пообещать часто ее навещать. Она сильно сомневалась, что сможет вынести необходимость регулярно приезжать в Пенроуз. Это было бы несправедливо по отношению к Грейс и Куинну и по отношению к ее собственному хрупкому сердцу.

— Возможно, ты не так расстроишься из-за моего отъезда, если я подарю тебе все свои краски и холсты, когда буду уезжать. Однако не раньше, — добавила она, увидев, как девочка расплылась в радостной улыбке. Фэрли захлопала в ладоши, но потом остановилась.

— Да, но ведь рисовать без тебя будет совсем не так весело.

— Может быть, твой отец будет рисовать с тобой. Насколько я помню, он любил этим заниматься, когда был ребенком.

— Папа? Он любит рисовать?

Джорджиана протянула ей перочинный ножик.

— Да, однако довольно разговоров. Пора браться за работу, если мы вообще хотим когда-нибудь закончить.

Куинн наблюдал через дверной проем за тем, как две женские головы склонились над столом — одна маленькая и светлая, другая блестящая темная. Две руки в унисон водили перьями. А две правые ноги неторопливо постукивали по полу.

Он сглотнул.

Он не осмелился прервать их: Джорджиана даже не подозревает, сколько раз за последние две недели он наблюдал за ними. Джорджиане удавалось то, с чем не справлялись многочисленные гувернантки и учителя до нее.

Фэрли читала, писала и даже складывала и вычитала числа, и это поражало его и согревало ему душу.

Он всегда тщательно скрывал свой страх, что его дочь может унаследовать изменчивый характер своей матери, и никогда не будет прикладывать усилий для развития своего ума. Никогда не будет беспокоиться о чем-то, не связанном с простыми развлечениями — модой, картами и сплетнями.

И вот Фэрли сидела перед ним и писала письма. Да, это были письма фермеру, но все-таки это были письма.

Он взглянул на темноволосую голову Джорджианы, и его захлестнула волна тепла. Он вспомнил, какие мягкие у нее волосы, как они блестели при свете луны. От этого воспоминания его тело напряглось, и он подумал, а вдруг она сейчас носит его ребенка? Он часто думал об этом. Куинн безумно хотел защитить ее, заботиться о ней, и вместе с тем он помнил — она не нуждалась в защите или заботе. Он покачал головой.

Ее перо замерло, и она подняла голову.

Темные большие глаза встретились с его взглядом, и Куинн замер. Как же она знакома ему. Он знает ее дольше, чем любого другого человека в своей жизни. Хотя бы в одном человеке он видел хорошее — и только хорошее. И она любила его по-своему — хотя и не так, как любила Энтони. Куинн был вынужден признаться себе — он давно догадывался, что небезразличен ей. Ему, безусловно, повезло.

И все несчастья, которые ему пришлось перенести, показались чуть менее значительными.

Он прокашлялся.

— Как я понимаю, вы, юные леди, трудитесь здесь уже почти два часа.

Фэрли вскочила и подбежала к нему.

— Папа! О, это намного-намного интересней, чем те примеры, которые меня заставляла решать старая Бидцлуорд.

— Осмелюсь предположить, что так оно и есть. И сколько же овец вы решили прибавить к нашему стаду?

— Глупый. Мы с Джорджианой обсуждаем все с мистером Брауном, прежде чем решать сколько. А ты знал, что шерсть у саутдаунской мягче, чем у лейчестерской? Но если скрестить их…

— Так вы теперь обсуждаете скрещивания? — Он покачал головой.

— Так, чуть-чуть, — быстро ответила Джорджиана. — Совсем чуть-чуть.

— Хм. Возможно, я не зря заглянул сюда.

— А зачем ты пришел сюда, папа? Мы с Джорджианой не любим, чтобы нас отрывали от дел, — сказала Фэрли повелительным тоном. — По крайней мере, Джорджиана так всегда говорит.

— Тогда, полагаю, мне придется уйти отсюда и съесть всех червей самому, — ответил он.

Широкая улыбка озарила лицо Джорджианы. Улыбка, какой Куинн не видел уже очень давно.

— Понятно, — подмигнула Джорджиана его дочери. — Это всегда было нашим тайным кодом для рыбалки.

— О, если так, то я тоже хочу пойти поесть червей, — заявила Фэрли. — Надеюсь, мне не придется на самом деле, их есть? Я, конечно, буду, если ты будешь, но вообще-то мне совсем не хотелось бы.

Куинн рассмеялся, поднял дочь на руки и поцеловал в кончик носа.

— Червей ест только тот, кто последним поймает рыбу.

Она счастливо завизжала.

— Ну, значит, это буду не я и не Джорджиана, папа. — Она вывернулась из его рук и побежала к двери. — Догоняйте.

Куинн взглянул на Джорджиану после того, как шаги Фэрли затихли в коридоре. Он поклонился и предложил ей свою руку.

— Ты же присоединишься к нам?

Она беспомощно пожала плечами и кинула взгляд на недописанное письмо.

— Пожалуй, мне не стоит. Эти письма должны быть отправлены сегодня.

— Когда это ты решила взвалить на свои плечи бремя всего мира?

Она засмеялась:

— Забавно. Я бы могла спросить тебя о том же.

— И вероятней всего получила бы тот же ответ. Пойдем, Джорджиана, ты же не откажешься от приключений, не так ли? И к тому же, — он наклонился и заговорщически зашептал: — я видел, как сюда идет Гвендолин.

Джорджиана печально улыбнулась.

— Ты слишком хорошо знаешь, как меня уговорить.

— Нет. Мне просто очень не хочется, есть червей, а моя дочь уже получила достаточную фору.

— О, — ответила она, быстро вставая. — Даже не думай, что я поймаю меньше рыбы, чем ты.

Для рыбалки было слишком жарко. Вместо рыбы рядом с крючками плавали крохотные мальки. И в довершение всех бед появилась выдра. Издевательски тряся своими усами, она принялась нырять в холодную темную глубину водоема.

Фэрли выжидательно посмотрела на отца и прихлопнула насекомое на его красной шее.

— Папа?

— Да, любовь моя?

— У меня есть предложение.

— Хм, слушаю тебя.

— Я готова признать свое поражение и съесть крошечный кусочек червя, если ты позволишь мне побродить по мелководью. Не купаться, ты не подумай, просто пройтись рядом с камышами. Там очень мелко, правда. Папа, сегодня так жарко, — простонала она.

Куинн почувствовал на себе взгляд Джорджианы.

— А что ты готова сделать, если я предложу тебе не просто побродить по мелководью, а искупаться? — Он повернул голову, чтобы увидеть реакцию Джорджианы.

Она улыбалась ему.

— О, папа, все, что угодно! — взволнованно закричала Фэрли и принялась развязывать свои ботинки.

— Будь осторожнее, дорогая, — предупредительно произнесла Джорджиана. — Лучше с самого начала выслушать все условия. Твой отец имел обыкновение предлагать людям, а особенно мне и своему кузену Энтони, вещи, которые те хотели больше всего на свете, в обмен на что-то, чего они совсем не желали делать.

Куинн инстинктивно сжал кулаки при упоминании имени Энтони и нахмурился. Что же она имела в виду? Но на раздумья не было времени. Фэрли уже скинула с себя платьице, стянула чулки и подбежала к кромке воды.

— О… ил такой мягкий и прохладный. Папа, это настоящее блаженство.

— Подожди! — крикнул он ей, сражаясь со шнурками. — Не заходи глубже.

Он сбросил с себя всю одежду, кроме нижнего белья и рубашки, и нырнул в озеро.

В следующий момент Джорджиана вынырнула рядом и рассмеялась.

Капли воды застыли на ее ресницах, тонкая сорочка прилипла к телу. Джорджиана подняла лицо к солнцу, и широкая невинная улыбка осветила ее лицо. Она поднялась на цыпочки, показав свое гибкое тело. Белье плотно облегало ее, подчеркивало контуры высокой груди, стройной талии и плоского живота.

Боже. Она выглядела почти так же, как много лет назад. Только теперь было очевидно, что это уже не девочка. Она стала стройной соблазнительной женщиной.

Она повернулась к Куинну, и он был потрясен ее красотой.

Он почувствовал, как у него вскипела кровь, и был рад тому, что большая часть его тела скрыта под водой.

— Папа, смотри, как я плаваю. — Дочь ловко перевернулась в воде, тем временем Джорджиана снова нырнула и подплыла к ней. Куинн дошел по мелководью до них. Глаза дочери были открыты, на лице было написано неописуемое блаженство. На губах застыла улыбка счастья.

Он поклялся, что будет заботиться о том, чтобы отныне на лице дочери это выражение появлялось хотя бы раз в день.

— Отсюда намного лучше видны птицы, — громко сказала Фэрли, помотав головой, чтобы избавиться от воды, попавшей в уши. — Возьми мою руку, папа. Ты тоже, Джорджиана. Нет, поддерживать меня не нужно.

Они оба взяли девочку за руки и посмотрели вверх. Глядя на дневное яркое небо, Куинн вспомнил, как они убегали из дома почти каждый летний день. Только тогда между двумя мальчишками была Джорджиана — до тех пор, пока Энтони не начинал утаскивать ее под воду и щекотать.

Кузен всегда был влюблен в нее. Во всяком случае, настолько влюблен, насколько позволяла ему его эгоистичная натура.

И Джорджиана всегда предпочитала Энтони ему.

Она всегда смеялась чуть громче и чуть дольше, когда тот был рядом.

Воспоминания о детской дружбе были, вероятно, единственной причиной, по которой Куинн не потребовал у своего кузена сатисфакции десять лет назад, когда они последний раз виделись, и он был готов убить его.

Хотя тогда дуэль казалась единственным способом не сойти с ума.

 

Глава 14

Джорджиана недоверчиво посмотрела на капельки крови на сорочке и крепко зажмурилась. Она должна испытывать облегчение. Она должна быть без ума от радости. Но ничего подобного она не чувствовала. Наверное, все дело в пережитом потрясении.

У нее была задержка. С другой стороны, такое иногда случалось, когда она из-за чего-нибудь сильно волновалась. В последнее время волнений было предостаточно, однако она убедила себя в том, что беременна, и страшно радовалась этому. Если не удалось добиться от Куинна любви, то, по крайней мере, с ней навсегда останется его часть, материальное доказательство страсти, охватившей их однажды. Хотя, конечно, после смерти Энтони она обязана истребить в себе безумное желание иметь ребенка.

Что ж, его не будет.

Ей следовало бы радоваться.

Но хотелось — плакать.

Теперь придется встретиться с Куинном наедине и, преодолев стыд, известить его, что у них не будет ребенка. А значит, напомнить ему о случившемся между ними.

О чем он явно сожалел, судя по времени, которое он проводил в веселых прогулках по округе с очаровательной Грейс Шеффи и другими вдовами.

Джорджиана закрыла глаза и пожелала про себя, чтобы он не проявил свое облегчение слишком очевидно.

Ну что ж, те, кто позволял своим тщательно скрываемым секретам и давним мечтам всплыть наружу, всегда страдали от последствий этого.

Большую часть дня Джорджиана избегала его и наконец взвинтила себя до состояния ребенка, которому сейчас вырвут зуб.

Куинн отправился с вдовами, или красотками, как он продолжал их называть, на длинную прогулку по древним кладбищам друидов. Джорджиана отказалась, выдумав какое-то оправдание, и теперь вынуждена была наблюдать, как ее друзья возвращаются парами, смеясь и разъясняя свой план — оставить Куинна и Грейс наедине.

Последними вернулись две герцогини Хелстон. И младшая бросила на Джорджиану многозначительный взгляд, пока старшая болтала о замечательном плане.

Розамунда незаметно подошла к Джорджиане, когда Ата слезла с лошади и принялась кормить животное гигантским яблоком:

— Если Грейс опять придется страдать, я тебя не прощу, — прошептала Розамунда.

— Мы уже говорили об этом, — тихо ответила Джорджиана.

Розамунда потянула ее к своей лошади:

— Когда ты собираешься поставить его перед выбором?

— Уже поставила. Я сказала ему.

— Что? Подожди минутку, я должна тебя выслушать. Ата, — крикнула Розамунда, — могу поклясться, из дома доносится плач Каро и Генри. Ты не присмотришь за ними, пока мы с Джорджианой обсудим двух лошадей, которых она так настойчиво хочет купить. — Розамунда подмигнула ей.

— Конечно, Розамунда, — ответила Ата, не дожидаясь дополнительного приглашения провести время с ее любимыми правнуками. — О, я так люблю маленьких детей. Надеюсь, у Грейс и Куинна будет ребенок уже следующим летом. Так здорово, если у Каро и Генри будет друг. И подумать только, может быть, уже через пару десятков лет мы будем планировать свадьбу между нашими семьями… наконец.

Розамунда закатила глаза. Джорджиана не могла удержаться от грустного смеха.

Ата исчезла, насвистывая свадебный марш.

— Ты знаешь, что не стоит слушать Ату, милая, — обратилась к ней Розамунда. — Я ее люблю и никому не позволю ее обидеть, но в данном случае она не права. Мы обе это знаем. И если мы такие одни, то значит все остальные — слепые дураки. Теперь скажи мне, что ты ему сказала?

— То, что ты так и не набралась смелости сказать Люку в прошлом году.

— Неужели… — Розамунда широко распахнула глаза.

— Да. И он не ответил мне тем же.

— Что? — не веря своим ушам, переспросила Розамунда.

— Не всех ждет сказочный конец, Розамунда.

— Не могу поверить. Ты сказала, что любишь его, а он ничего не ответил?!

— Нет. Он назвал меня своей «дорогой, милой Джорджианой» и ничего не ответил.

— Я убью его. — Розамунда потянула ее за собой мимо стойл, когда появился конюх. — А еще лучше, позволю Люку убить его. Муж только ждет повода, чтобы это сделать. Когда мы вернулись домой после бала, он изливал неудержимый поток ругательств и немедленно принялся точить два дуэльных меча, средневековую саблю и маленький кинжал. — Она покачала головой.

Джорджиана с трудом удержалась от вздоха.

— Джорджиана?

— Да?

— Он не позволял себе никаких… вольностей по отношению к тебе?

Джорджиана не отвела взгляда.

— Все-таки я убью его сама.

— Я не буду обсуждать случившееся, Розамунда. Это был мой выбор.

— Тем маленьким кинжалом, во сне.

— Как будто ты сама не поступила так же с Люком Сент-Обином прошлым летом, когда…

— Там все было совсем по-другому! — перебила ее Розамунда, но тут же замолчала. Мягкая улыбка появилась у нее на губах. — Хотя, возможно, и нет. Но…

Снаружи раздался стук копыт, и через несколько секунд Куинн и Грейс появились в воротах конюшни.

Джорджиана притянула Розамунду ближе:

— Прошу тебя, выведи отсюда под каким-нибудь предлогом Грейс. Мне нужно поговорить с Куинном.

Розамунда подняла брови.

— Пожалуйста… — попросила Джорджиана.

— Хорошо, но только чтобы ты могла задушить его без свидетелей. Иначе я вернусь в течение недели и сделаю это сама.

Джорджиана вошла в ближайшее стойло, делая вид, что собирается осмотреть крепкого, серого в яблоках, охотничьего жеребца, приведенного утром из известных Годолфинских конюшен поблизости. Сладкий аромат люцерны ударил ей в ноздри. Джорджиане нравился этот запах. Он напоминал о весне и поездках по лугам и вдоль берега. Она посмотрела в умные глаза жеребца и ласково погладила его шею. Внимательно осмотрела рану на его ноге.

Женские голоса затихли вдали. Слышалось только тихое фырканье лошадей, мирно жующих овес.

В стойле потемнело, и она поняла, что за ее спиной стоит Куинн.

— Как ты думаешь, заживет?

— Не знаю. Сомневаюсь… Очень жаль. И трех месяцев еще не прошло с тех пор, как я его увидела, — произнесла она, — и тогда я мечтала о возможности купить его для Пенроуза. У него был замечательно легкий шаг.

— Его лягнула другая лошадь? — Куинн вошел в стойло.

— Да, на пастбищах Годолфина.

Длинные тонкие пальцы Куинна бережно ощупали рану.

— Конюх как раз думал, что с ним делать, когда я приехала туда на прошлой неделе искать для тебя охотничьего жеребца, — пояснила она.

— Мистер Браун рассказал мне. — Он встал рядом и наклонился к ней. — Джорджиана… ты всегда ставила нужды окружающих и поместья выше своих собственных. А сама скромно держалась в тени. Полагаю, никто не удосужился хоть раз поблагодарить тебя. — Он сжал ее ладони. — Позволь мне исправить эту ошибку и сказать тебе спасибо.

Ее настолько переполняли беспокойство и смущение из-за того, о чем она хотела ему сообщить, что она высвободила руки и, как обычно, не ответила на комплимент:

— Я подобрала симпатичную гнедую кобылу. Она в следующем стойле, ждет твоего осмотра.

— Да, я знаю. Я уже опробовал ее и решил купить.

— В таком случае я распоряжусь, чтобы этого жеребца забрали.

— Нет…

— Тебе не нужно оставлять его только из-за того, что я его сюда привела. Это бессмысленно. Возможно, если бы он не был так тяжело изувечен, но очевидно… — Она замолчала, когда их ладони случайно встретились на крупе коня, и Джорджиана уронила руки.

— Я уже заплатил за него, Джорджиана, — произнес Куинн глубоким, успокаивающим голосом. — Он остается здесь. Я сам буду заботиться о нем. Я уже почти забыл, какое наслаждение испытывал, ухаживая за животными здесь.

— Я должна тебе кое-что сказать, — быстро проговорила она, пока храбрость не оставила ее. — Я… Я не ношу ребенка. Я, ну, я… уверена.

Наступило молчание. Джорджиана не могла набраться смелости взглянуть ему в лицо. Вместо этого она снова погладила коня по ноге и заставила животное подняться, чтобы изучить стрелку копыта.

— По крайней мере, копыта крепкие. Возможно, если накладывать компресс на…

— Джорджиана, — перебил ее Куинн.

Она продолжала говорить:

—…воспаление дважды в день, со временем он оправится.

Тень накрыла ее, и он оторвал ее руку от жеребца.

— Джорджиана, посмотри на меня.

Она так и сделала.

— Мне жаль, — тихо произнес он.

— Что?

— Мне жаль, что ты не носишь под сердцем ребенка. По его отстраненному лицу невозможно было понять, говорит он правду или нет. Не может же такого быть, чтобы он действительно хотел ребенка от нее.

— Очевидно, ты не веришь мне, — тихо сказал он, — но, видишь ли, дело в том, что я хотел бы однажды иметь ребенка, в которым текла бы моя кровь.

— Я не понимаю. Фэрли…

—…Моя дочь, — твердо произнес он. — Всегда была и всегда будет моей дочерью. Я люблю ее всем своим существом и убью всякого, кто посмеет ее обидеть. Но она не…

Джорджиана застыла.

— Я знаю, ты никому не расскажешь, Джорджиана. Я хочу, чтобы ты знала — я сказал правду. И я все равно прошу тебя выйти за меня замуж. То, что мы сделали… То, что я сделал… Не важно, родится ли от этого ребенок или нет.

— Нет, — ответила она. — Мы уже все обсудили. И я умоляю — остановись. — Джорджиана обошла коня и, посмотрев на его спину, встретилась взглядом с Куинном. — Пожалуйста, — повторила она.

— Из-за Энтони? — промолвил он. — Это все из-за Энтони, не так ли?

Она сосредоточила все свое внимание на холке жеребца.

— Да. Я не соглашусь на брак из удобства — ведь с Энтони меня связывало гораздо большее. — Конь захрапел и забил копытом. Джорджиану обуревало желание разрыдаться или истерически засмеяться. По крайней мере, Энтони ее любил. Возможно, он не скрашивал бы ее ночи, но, по крайней мере, хотя бы один человек ее любил. И теперь он дал ей возможность избежать брака с человеком, который хотел жениться на ней только из чувства долга. — Куинн, я…

Раздался мелодичный голос Грейс Шеффи:

— Джорджиана! Куинн! Где вы? Простите, сэр, вы не видели, его светлость не выходил из конюшни? Или мисс Уайлд, точнее леди Элсмир… леди Джорджиана?

Господи! Даже Грейс не знает, как ее называть. Что она здесь делает? Это не ее мир. Она — дочь управляющего, изуродованная и вообще — неправильная.

Джорджиана быстро повернулась к Куинну:

— Я не задержу тебя более. Спасибо за коня. Ты всегда был добр, всегда жалел изувеченных существ. Спасибо. — Она присела в реверансе и ушла из стойла.

Ушла из его жизни.

«Энтони… С Энтони меня связывало гораздо большее».

Неужели он никогда не избавится от него? Даже после смерти Энтони брал все, что мог. Куинн судорожно сжал руки и попытался не обращать внимание на страшную тяжесть в голове. У него и раньше бывали приступы острой головной боли — внезапной и почти ослепляющей.

Иглы боли пронизывали мозг, пока он вел Грейс Шеффи к господскому дому.

— Вы не возражаете, если мы минутку передохнем здесь? — спросила Грейс, перед ними была старинная полуразвалившаяся каменная скамья, с которой открывался вид на нижние сады. — Сегодня так жарко.

— Конечно, не возражаю, — ответил Куинн, радуясь тени, отбрасываемой растущим рядом буком.

Грейс поглядела вдаль, неосознанно демонстрируя свою грациозную фигуру.

— Куинн… — застенчиво проговорила она, — я получила письмо от своей городской подруги — герцогини Кендал.

Он медленно и осторожно вздохнул, стараясь облегчить терзающую его боль.

— И она пригласила меня на прием в великолепное герцогское поместье в двадцати милях от Лондона.

— В Кендал-Холл?

— Да, именно туда. — Она разгладила складку на платье. — Кристина упомянула, что пошлет приглашение и вам. Прием начнется через пять недель.

— И вы хотите поехать. — Это не был вопрос.

— Да, конечно, хочу. — Она замялась и тихо закончила: — С вами.

Его голова готова была взорваться, и он, закрыв глаза, прислонился спиной к шероховатому стволу дерева. Улыбающееся лицо Энтони всплыло у него перед глазами. Куинну захотелось все забыть. Забыть прошлое. Начать жизнь заново. С кем-то достойным, с кем можно было бы провести остаток дней в дружбе и взаимопонимании.

— Грейс, — произнес он, — я почту за честь сопровождать вас. Я прикажу подготовить две кареты. Ата и другие члены вашего клуба, возможно, присоединятся к нам.

— Нет, — она залилась румянцем, — я думаю, нам хватит одной кареты.

— Как?

Она вымученно улыбнулась:

— Куинн, я знаю, мы знакомы недолго. Но с первого дня нашей встречи я чувствовала — мы очень похожи. Нас обоих удовлетворит тихая радость разумного союза. — Ее маленькие руки беспокойно теребили подол. — Конечно, это вовсе не значит, что вы должны испытывать те же чувства. Просто я много думала и поняла — жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на ожидания и пустые надежды.

— Моя милая графиня, — ответил он, — не делаете ли вы мне, случайно, предложение?

— Нет, — рассмеялась она, — я не настолько смела. Но я могу сказать, что не откажу вам, если вы сделаете предложение мне.

Она была так мила, сидя перед ним и терпеливо ожидая ответа.

— Дорогая, — мягко произнес он, встал перед ней на одно колено и взял ее изящную руку: — Вы оказываете мне большую честь, Грейс. И я буду счастливейшим из мужчин, если вы действительно согласитесь стать моей женой. Но, дабы быть абсолютно честным, я должен напомнить вам — в таком случае вы станете мачехой моей не очень послушной дочери.

Грейс улыбнулась. Румянец исчез с ее щек.

— Ну, полагаю, я должна сказать вам, что я была единственным ребенком в семье, и из моих родственников никого не осталось в живых. И вашей дочери не следует быть такой же одинокой, как я в детстве. Если вы согласитесь, я подарю ей брата или сестренку. — Она вдруг заторопилась: — И еще я хотела бы…

— Все, что пожелаете.

— Я бы предпочла не объявлять о нашей помолвке до отбытия на прием.

— Почему?

— Потому что я научилась не принимать поспешных решений. Признаться, я затеяла этот разговор, чтобы узнать, намерены ли вы жениться второй раз. Но теперь, когда мы поделились своими мыслями друг с другом, нет необходимости спешить.

Прелестная и разумная женщина…

— Грейс, дорогая, я не уверен, что достоин вас, но сделаю все возможное, чтобы вы были счастливы.

Она поправила жемчужное ожерелье, улыбнулась и прошептала:

— Я хотела сказать вам то же самое.

— Нам с вами будет очень хорошо, — сказал он и поцеловал ее пальцы, нежные и мягкие. Совсем не такие, как у Джорджианы.

Кровь застучала у него в висках, и он рассердился на себя за то, что даже в этот момент думал о Джорджиане.

Голова продолжала мучить его всю следующую неделю. Боль наконец отступила за обедом однажды вечером, когда он наблюдал за сияющей Грейс, сидящей по левую руку от него, и Атой по правую. Джорджиана всегда сидела на противоположном конце длинного стола, скрытая большим букетом цветов.

За столом присутствовал также герцог Хелстон, пристально смотревший на него и как будто собиравшийся освежевать Куинна серебряным разделочным ножом. Герцогиня казалась готова последовать примеру мужа и вымазать маркиза дегтем. Слава Богу, сегодня здесь были еще и мистер Браун, развлекавший всех, и Сара Уинтерс, всегда и со всеми вежливая.

Наконец Куинн не выдержал, встал и уронил салфетку на стол:

— Извините нас, леди, мы с его светлостью и мистером Брауном удалимся в мой кабинет на некоторое время. Если ты согласна, Джорджиана, мы присоединимся к вам вскоре в гостиной.

Люк Сент-Обин не стал дожидаться ее ответа. Он зарычал и вышел из комнаты. Мистер Браун последовал за ним, подмигнув Ате, притворившейся, что она ничего не заметила.

— Какого дьявола вы задумали, Элсмир? — Люк Сент-Обин источал злость, расхаживая вдоль стен кабинета.

Мистер Браун рассмеялся:

— Все так знакомо, мне кажется, что я смотрю комедию Шекспира.

— Это не комедия, старина, — пробормотал Люк, — это проклятая трагедия эпических масштабов, и он идеально играет роль злодея. Итак, Элсмир?

— Мне кажется, я должен принести вам официальные извинения, Хелстон. — Куинн подошел к столу и оглядел несчетное количество бутылок, стоявших там. — Мы остановились на французском бренди. Пять ящиков. Я купил десять. И ящик арманьяка для вашей бабушки.

Мистер Браун потер руки:

— Прекрасно, милорд.

— Не смей выказывать ему ни грамма благодарности, Брауни, — все еще хмурясь, произнес Хелстон. — Я до сих пор с сожалением вспоминаю тот день, когда предложил ему нанять тебя.

— Ты не прав, Люк, — ответил мистер Браун, — это того стоило — и в смысле денег, и в смысле развлечений. Лорд Элсмир, похоже, еще более забавен, чем ты.

Куинн холодно взглянул на него:

— Не знаю, что вы находите забавным, мистер Браун. Не хотите ли бренди?

— Я бы предпочел арманьяк.

Куинн поднял брови:

— К сожалению, у меня есть только бренди. Ата по какой-то странной причине спрятала весь арманьяк.

Он налил два бокала и обернулся к джентльменам: одному — высокому и угрожающему, другому — дородному и лысому. Куинн зажег сигару и поднял ее в шутовском салюте:

— Ваше здоровье, джентльмены.

— Мы определенно не будем пить за твое, — пробормотал герцог.

Губы мистера Брауна дрогнули.

— Люк, я никогда не видел тебя столь суровым и не готовым прощать, — произнес он. — Но с другой стороны, я заметил, что когда кто-то встречается со своим зеркальным отражением, то между ними неизбежно возникает сильнейшая неприязнь.

Люк подавился бренди:

— Если ты осмеливаешься предположить, что я хоть чем-то похож на этого щеголя-дипломата, я буду вынужден убить тебя. После того как убью его. — Герцог наконец перестал сдерживать гнев и быстро пересек разделявшее его с Куинном пространство. — Элсмир, почему вы решили, что я буду спокойно смотреть, как вы играете привязанностью Грейс Шеффи, бесчестя в то же время вдову своего кузена? Вы жалкий пес, прячущийся под пышным убранством. — Люк достал из кармана перчатки. — И, поскольку Энтони Фортескью нет здесь, чтобы защитить честь его жены, я вынужден сделать это за него.

Куинн окаменел.

Мистер Браун прекратил смеяться:

— Люк?

— Ты будешь отрицать это, Элсмир?

— Нет.

— Итак?

Честь заставила Куинна промолчать.

Хелстон бросил ему в лицо перчатки.

— Пистолеты или шпаги?

Мистер Браун откашлялся и посмотрел на Куинна.

— Итак, друг мой, похоже, вас есть, с чем поздравить. С кем из девушек вы предстанете перед алтарем, прежде чем вас убьют?

— Шпаги, — глухо ответил Куинн.

— Отвечай на вопрос Брауни, ублюдок.

Он с трудом удержался от того, чтобы ударить Хелстона, но желание покалечить себя было еще сильнее.

— Грейс — но я должен выполнить обещание не оповещать никого об этом еще несколько недель.

— А Джорджиана?! — выкрикнул Хелстон.

Куинн помолчал, сжав руки за спиной:

— Я вынужден попросить вашей помощи.

— Что? — Хелстон, казалось, готов был взорваться. — Ты думаешь, меня можно уговорить помочь тебе?

— Подожди, Люк. Выслушай его, — попросил мистер Браун. — Здесь явно кроется что-то еще, чего ты не знаешь.

— Меня это не волнует. Единственный вопрос — как поступить с его телом, когда мы его прикончим.

Куинн взвесил все возможные варианты и не смог придумать план, не требующий помощи герцога:

— Она не примет то, что я хочу предложить, — тихо произнес он.

Наконец-то наступила благословенная тишина.

— Я нашел для нее подходящий участок на берегу моря в Годри-Тауэнс. Рядом находится второй, поменьше. Я знаю, что она интересовалась маленьким, поскольку видел, как она внимательно читала документы на него. Этим утром я купил для нее большее из поместий и меньшее — для ее родителей. Вместе в них насчитывается несколько сотен акров пастбищ и пригодной для обработки земли, а также несколько акров леса. Рядом находится хорошая мельница — мельница Трихэллоу — и…

— Боже мой, — прошептал мистер Браун, — он просто пошел и купил для нее Трихэллоу. Это одно из наиболее преуспевающих поместий во всем Сент-Ивсе. Да, главный дом нуждается в небольшом ремонте — в нем никто не живет уже много лет, с тех пор как без всяких причин умер граф Кроуден. Это необычайно…

— Я же сказал, не снисходи до него, Брауни, — грубо перебил Хелстон.

— Как я уже сказал, она не примет от меня этот участок. Я хочу попросить вас, — Куинн заставил себя расслабиться, — сказать, что вы организовали все это. Я уверен, Хелстон, вы придумаете подходящую причину. Честно говоря, меня не волнуют детали вашей речи. Я сумел преодолеть юридические преграды и заполучил ее имя на документах. Меньшее поместье, которое потом перейдет брату Джорджианы, Грейсону Уайлду, записано на имя мистера Уайлда.

Хелстон с отвращением обернулся к мистеру Брауну:

— Посмотри на него, Брауни. Перед тобой человек, готовый заплатить всем, только бы сохранить свою задницу. — После этого герцог повернулся к Куинну: — Полагаю, вы считаете, это освободит вас от обязанности прожевать металл перед завтраком?

— Я нахожу невозможным лишить вас удовольствия наслаждаться вашей выдуманной реальностью, Хелстон.

— Ну-ну, ребята, — пробормотал мистер Браун, — если вы думаете, что я позволю кому-либо из вас близко подойти к пистолету или шпаге, вы выжили из ума. Вы двое, возможно, вспыльчивые юнцы, но я-то практичный, старый человек, который всегда думает о последствиях. — Он почесал лысый затылок. — Люк, твоя бабушка зажарит мою печень на ужин, если я позволю вам хотя бы приблизиться к дуэльной площадке. — Брауни, ты еще больший трус, чем он.

— Ты абсолютно прав.

Хелстон снова перевел взгляд на Куинна:

— Если чувства Джорджианы или Грейс пострадают, я выслежу вас и…

Куинн устало поднял руку:

— Так вы готовы встретиться с мистером Уайлдом и Джорджианой и обсудить передачу имущества или нет?

— Похоже, мне не оставили особого выбора. — Хелстон протянул руку за документами. — Я просмотрю их и встречусь с Уайлдами завтра утром.

— Им не стоит торопиться с переездом до конца месяца, — продолжил Куинн. — Я приказал провести там некоторые работы.

— Пойдем, Брауни, — произнес Люк, направляясь к двери. — Возможно, моя бабушка позволит тебе процеживать ее чай, если ты хорошо попросишь. Достать тебе женский чепец и передник?

— Смейся, сколько хочешь, парень. Я сорок лет учился правильно ухаживать за твоей бабушкой, и у меня нет еще сорока, чтобы снова заработать ее благосклонность, если я ее потеряю. — Брауни усмехнулся. — И возможно, ты забыл — если я застану ее в подходящем настроении, она, может быть, даже поделится со мной арманьяком.

— На твоем месте, старина, я бы на это не рассчитывал.

Куинн выбросил забытую сигару. Оставалось надеяться, что Люк Сент-Обин способен убедительно лгать, когда возникает необходимость. Нехотя он признался себе — вероятно, на этого варвара можно положиться. Более того, Люк Сент-Обин, похоже, один из немногих людей, которым он может верить во всем, чертовом мире. Вот и еще одно доказательство беспорядка, творящегося во вселенной.

 

Глава 15

— Джорджиана, ты же знаешь, тебе не нужно теперь все это проверять, — сказала ее мать две недели спустя. Она вытащила стебелек из волос дочери.

— Мне нравится работать в поместье. Это помогает успокоиться. Единственное знакомое занятие среди всех изменений. — Джорджиана вдохнула запах розы Каролины, которую она нашла у порога дома, вернувшись с полей.

— Понимаю, милая. Я сама еле сдерживаюсь порой.

Мать отвлеченно погладила ее по голове и достала из передника конверт:

— Лакей принес утром письмо от Грейсона. Он наконец получил разрешение отправиться домой на побывку. Его корабль прибудет в Портсмут. Господь знает, когда точно, но прибудет.

Сердце Джорджианы радостно забилось. Хотя бы одно, пусть маленькое, из ее желаний сбылось. Она поставила цветок в вазу, полную роз, всегда теперь стоявшую в ее комнате.

Мать коснулась вазы.

— Майлз Лэнгдон был чрезвычайно любезным и постоянным другом тебе в последнее время, не так ли?

— Мама, — ответила ей Джорджиана, — не надо ничего пытаться углядеть в этом. Я знаю его всю жизнь, и он всегда был чрезвычайно добр.

— Однако, милая, мне кажется, в последнее время он проникся к тебе особой приязнью. — Мать переставила вазу на маленький туалетный столик и постучала по скамье. — Иди сюда, я поправлю твои волосы.

— В этом нет никакой необходимости.

— Не соглашусь. Ты должна произвести хорошее впечатление на слуг, которых мы собираемся нанимать.

— Мама, все это так глупо. Я до сих пор не могу смириться с папиным договором с герцогом. Я уверена, Люк Сент-Обин добавил абсурдное количество денег к тому, что Куинн выделил отцу. И все из-за моей дружбы с Розамундой и Атой.

— И он может себе это позволить, милая. Великие люди проигрывают такие деньги за ночь, которые наша семья не заработает и за три жизни. Ты не должна чувствовать себя виноватой. Герцог получит большую часть платы от арендаторов в Трихэллоу, не забывай. Если твой отец согласился на сделку, значит, все честно — ты-то должна это понимать. И она действительно понимала это. Отец был еще более совестлив, чем она. Но Джорджиана все равно чувствовала себя неуютно.

— Хотя бы теперь все складывается для нас так, как следует. Отец наконец отдыхает и польза явно заманчива. А ты будешь жить в месте, приличествующем маркизе — и все забудут слова Гвендолин Фортескью. — Мать расчесала ее прямые, темные каштановые волосы. — Со временем Майлз Лэнгдон, возможно, даже сделает тебе предложение. С таким-то поместьем, как Трихэллоу, джентльмен вряд ли может найти кого-то лучше. Особенно джентльмен, не являющийся наследником и твердо намеренный остаться в Корнуолле, как он.

Джорджиана промолчала.

Мать понизила голос:

— И тебе не придется объяснять ему свое увечье. Он уже показал, что готов принять тебя такой, какая ты есть, моя милая Джорджиана. И он так привлекателен. Ты чрезвычайно удачливая девочка.

— Чрезвычайно, — прошептала Джорджиана, опустив взгляд на свои поцарапанные и сожженные солнцем руки.

— Еще немного удачи — и ты сделаешь меня бабушкой уже к следующему празднику урожая. Мне понравится крошечный, беловолосый Лэнгдон в качестве внука. — Ее мать улыбнулась. — И подумать только, сколько достойных молодых леди теперь заинтересуются Грейсоном! Нам только нужно поработать над ним за время его отпуска, чтобы он оставил эту свою ужасную жизнь в море. Месяцами, пока он плавает, я места не нахожу от беспокойства.

— Мама, но ему так нравится во флоте.

— Невозможно жестокая служба. И когда у тебя будет собственный ребенок, ты поймешь, как ужасно чувствует себя мать, когда дети покидают ее. Я так рада, что ты всегда будешь рядом с нами, Джорджиана. Ты мое утешение.

— Мама… Только обещай мне не питать слишком больших надежд. Ты знаешь, как я счастлива сейчас. Я не уверена, что хочу снова выйти замуж. А теперь в этом нет необходимости. Мне действительно очень повезло.

Мать цыкнула на нее:

— Пойдем, посмотрим на тех, кто хочет к нам наняться. Это не займет много времени. Твой отец сказал, что Хелстон уже говорил с ними. Будет так приятно иметь слуг-помощников!

Спустя несколько часов Майлз избавил Джорджиану от необходимости выслушивать восторги ее возлюбленной матери. Миссис Уайлд радовалась приближающейся роскошной жизни не менее громко, чем ласточки новому трехъярусному навесу, который Джорджиана установила в саду, дабы избавиться от насекомых.

— Ты уверена, что поездка на лошади не причиняет тебе слишком сильной боли? — спросил Майлз мягко, сопровождая ее к конюшням.

Джорджиана устроилась в дамском седле, перекинув увечную правую ногу через подпорку:

— Я же говорила тебе, я часто езжу на лошадях. Нет нужды беспокоиться. — Ей очень хотелось, чтобы Майлз реже упоминал о ее увечье. Он совершенно не замечал, как это ее раздражает. Поймет ли он когда-нибудь, что она скрывает свою боль, отчаянно желая быть нормальной? Иногда, хотя и очень редко, это ей удавалось.

— Мне всегда нравилось, что ты никогда не жалуешься, Джорджиана, — проговорил он.

— Возможно, ты просто недостаточно хорошо меня знаешь. — Она засмеялась. — Я жалуюсь только по субботам.

— И почему же?

— Чтобы было в чем каяться по воскресеньям.

Он усмехнулся:

— Если тебе больше не в чем каяться, ты совершенно не похожа на мою семью. — Он вскочил на лошадь. — Куда мы направимся?

— На берег? Устроим гонку? Но вначале нужно заключить пари.

Его лицо осветилось:

— Гонка и пари? Очевидно, ты слишком много времени проводила с моей семьей, Джорджиана.

— Возможно, я пытаюсь стать более похожей на членов твоей семьи. — Она пришпорила лошадь.

Он резко остановил лошадь и застенчиво посмотрел на нее:

— Я бы, возможно, был очень рад… или даже я точно был бы рад, если бы… если бы ты была частью моей семьи. — Он залился краской.

Джорджиане никогда не приходилось флиртовать с джентльменами, и на мгновение она замялась. Видимо, Майлз также чувствовал себя неловко. Тем больше он ей нравился.

— Майлз Лэнгдон, уж не предпочел бы ты видеть меня в качестве сестры?

— Боже, нет. У меня достаточно сестер, чтобы обеспечить мне место в Бедламе. — Он направил лошадь к пляжу. — Сестры не приносят ничего, кроме беспокойства. Но я говорил о… Эй, подожди!

Джорджиана перешла на галоп. Так ее меньше трясло — и она избежала его предложения. Она обернулась и крикнула ему:

— Поскольку я весьма уважаю ваших сестер, сэр, ваше наказание, когда я обгоню вас, будет немалым.

Он, смеясь, поравнялся с ней, и они остановились.

— Я молю тебя…

— Нет. Ты уже согласился. Если я одержу победу, ты будешь дарить Розамунде розы каждый день в течение следующих двух недель — такие же, какие ты оставляешь мне.

— Какие розы? — Его лицо приняло смешное совиное выражение.

— Ты отлично знаешь, о каких розах я говорю, но ты можешь продолжать разыгрывать невинность.

— Я никогда не понимал женщин. — Он закатил глаза. — А теперь давай обсудим, что получу я, если одержу победу.

— Никто не может обвинить тебя в скромности. — Она усмехнулась. Прекрасно. Скажи, чего ты хочешь.

— Возможно, и скажу. Проклятие… Джорджиана, я… А, черт с ним. Я бы скорее попросил разрешения поговорить с твоим отцом о том, чего я хочу. — Но непохоже было, будто он действительно хочет так поступить.

Да, подумала она, побледнев, не стоит пытаться флиртовать. Она пришпорила лошадь и, как только ее лошадь коснулась копытами песков Портлевена, перешла на галоп. Стаи лысух, уток и песочников взмыли в небо, на мгновение закрыв ей обзор. Она сидела в дамском седле, скрестив ноги; увечное колено лежало на подпорке, вторая, менее израненная конечность опиралась на переднюю луку седла. Поврежденные мышцы напряглись от боли.

— Джорджиана! Джорджиана! — Голос Майлза с трудом можно было расслышать за свистом ветра.

В Джорджиану как будто вселился демон, и будь она проклята, если не победит Майлза.

Ненормальная. Вот какая она. Абсолютно ненормальная.

Не обращая внимания на боль и наслаждаясь блистающей красотой и острым запахом моря, она на мгновение задумалась: что с ней не так? Почему она бежит от счастья? От возможности забыть и начать все сначала, как собиралась? Она ведет себя неправильно, глупо. Словно попала не в ту колею.

И эта колея приведет ее к гибели…

Джорджиана слегка ослабила поводья, и уже через мгновение вторая лошадь стрелой пролетела мимо. Майлз ликующе крикнул.

В конце изогнутого полумесяцем пляжа он развернулся, его лошадь остановилась перед самой пенящейся кромкой моря.

— Я победил! Я победил! — прокричал Майлз, не сумев сдержаться.

Джорджиана рассмеялась:

— Будьте осторожны, сэр. Я не ваша сестра, и думаю, вам следовало бы раскаиваться, победив леди!

— Но я никогда не выигрываю. — Казалось, он огорчен своим поспешным выкриком. — То есть почти никогда. Я побеждаю Фица и иногда даже Финна, но я хотел сказать, что…

Он не договорил, и Джорджиана закончила за него:

— Ты хочешь сказать, что никогда не побеждал девушку?

— Именно это я и хотел… Нет, Джорджиана, постой, не нарушай правила игры. Ты должна смотреть на меня, как на рыцаря в сияющих доспехах. По крайней мере, именно так мои сестры смотрят на своих мужей.

Джорджиана рассмеялась.

Он спешился и помог ей спуститься с лошади. Коснувшись земли, она упала, ее правую ногу свела судорога.

— Ой! — Джорджиана поморщилась, обхватила бедро и попыталась ослабить боль.

Майлз отпустил поводья обеих лошадей и присел рядом с ней:

— Что случилось?

— Все хорошо. Правда. Просто небольшая судорога.

Его лицо побледнело:

— Я могу что-нибудь сделать? Мне отнести тебя к бревну?

— Нет. Нет. Просто позволь мне отдохнуть минутку. — Она осторожно растирала мускулы, пытаясь выглядеть собранной, пока жалящая боль постепенно отступала. Ей не хотелось бы, чтобы Майлз наблюдал, как она массирует ногу, скрытую под темным коричневым плащом.

Через несколько бесконечных секунд судорога отпустила ее.

— Часто ли такое случается? — Майлз все еще был бледен.

— Нет, — она должна сказать ему правду, — только иногда, когда я езжу на лошади.

— Возможно, нам следует пойти обратно пешком?

Она кивнула, и он протянул ей руку. Джорджиана взглянула в его светло-карие глаза.

День был прекрасен, ни одно облако не отбрасывало тени на сверкающую пучину моря. Только крики многочисленных чаек и других птиц нарушали их уединение. Она вложила руку в его широкую ладонь, и он помог ей встать.

— Джорджиана? — Майлз застенчиво посмотрел на нее. Его лицо было всего в нескольких дюймах. — Могу я поцеловать тебя?

— Полагаю, да.

Джорджиана закрыла глаза и наклонила голову. Сначала она почувствовала, как тень упала на ее лицо, а потом ощутила легкое прикосновение губ Майлза.

Он не отважился прикоснуться к ней. Он не обнял ее и не прижался к ней. Он только нежно приник к ее губам на несколько мгновений.

Он поцеловал ее пристойно — мягко, не отваживаясь разомкнуть губы, как Куинн. Это был правильный поцелуй, поцелуй, в котором чувствовалось все уважение, которое он к ней испытывал. Была только одна проблема.

Джорджиана чувствовала себя так, будто ее поцеловал брат.

Она отступила на шаг и посмотрела на него. Его адамово яблоко двинулось, он сглотнул.

— Проклятие, Джорджиана, — сказал он изумленно, — это было прекрасно. Возможно, нам следует попробовать еще раз?

Она улыбнулась и покачала головой:

— Я думаю, нам стоит вернуться домой. К отцу придет врач, и я бы хотела услышать, что он скажет.

— Джорджи, доктор может подождать несколько минут. Скажи, что позволишь мне поцеловать тебя еще раз. — Он взял ее за плечи, но ее это совершенно не беспокоило.

На самом деле его возбуждение пробудило в ней тихую радость. Она уже почти собиралась возразить, когда Майлз снова поцеловал ее. Даже если это и было немного глупо, было приятно знать, что кто-то действительно желает ее.

И вдруг Джорджиана почувствовала руку у себя на плече, и Майлза кто-то оттащил от нее.

— Какого черта вы тут делаете? — спросил Куинн Майлза. Глаза его потемнели. — Отойди от нее, если тебе дорога жизнь. И между прочим, когда леди качает головой, это означает «нет».

— Куинн! — Ее сердце замерло. — Ты же должен быть в Лондоне.

— Нет, и похоже, не зря! — рявкнул он. — У вас есть ровно две минуты, прежде чем Ата, Фэрли и остальные твои друзья, — Куинн многозначительно посмотрел на нее, — присоединятся к нам. Однако тебе не так повезло с Грейс. Она не пропустила ни секунды.

Джорджиана заглянула за плечо Майлза и увидела Грейс, не отводящую взгляда от соседней рощицы. Она не могла снова взглянуть ему в глаза. Что он подумает о ней?

Ведь она, как предполагается, предана памяти Энтони и даже не думает ни о ком другом. И все же она неоднократно целовалась с Куинном — и даже занималась с ним любовью — и отказала ему. А теперь, месяц спустя, она целует Майлза Лэнгдона на глазах у всего света. Должно быть, Куинн считает ее совершенно аморальной — а то и хуже.

— Постарайся выглядеть занятым, Майлз, — приказал Куинн, — собери лошадей. У тебя совсем немного времени на это.

Джорджиана стояла, не в силах оторвать взгляд от песка:

— Это не то, что ты думаешь, — прошептала она.

— Правда?

— Все случилось очень неловко. Я знаю, ты думаешь, я дура, но я не могла ранить его чувства отказом.

Он поднял бровь.

— Послушай, из всех людей ты точно должен знать, как я себя чувствую — каков мой выбор. Просто в данном случае я совершила ошибку.

Он пристально посмотрел на нее, и она с трудом удержалась, чтобы не вздрогнуть.

— В отличие от тебя, — выдохнула она, — у меня есть талант делать ошибки.

— Не обманывай себя. Я очень даже способен на ошибки.

Он всегда был добр к ней. С другой стороны, поскольку он ее не любит, конечно же, он не станет ругать и ревновать ее. Он будет плохо думать о ней, но никогда не скажет об этом вслух.

Целый хор приветствий донесся до их ушей, и, подняв взгляд, Джорджиана увидела приближающихся Ату, Элизабет, Сару, Фэрли и присоединившуюся к ним Грейс.

— Джорджиана! — Ата помахала ей рукой. — Наконец-то мы тебя нашли. Твоя мать попросила передать, что приехал доктор.

Джорджиана сделала несколько шагов к ним, и судорога вернулась, мстительно сведя ногу. Она споткнулась и закрыла глаза от боли, прежде чем снова выпрямилась. Никто не должен видеть, как ей плохо.

Никто.

Она медленно вдохнула через нос, открыла глаза и помахала дамам:

— Спасибо, Ата! Прекрасный день для прогулки на свежем воздухе, не так ли? Тебе стоит пройтись вдоль пляжа. Там множество птиц, Фэрли они понравятся.

Она осторожно шагнула вперед, и судорога снова свела ее бедро, она почти потеряла сознание. Если бы только она могла опереться на бревно или на земляной выступ. Она сделала еще пару шагов, и ее туфля запуталась в водорослях.

Огромные руки обхватили ее за талию, прежде чем она упала.

— Обопрись о мою руку, — приказал Куинн, придерживая ее. — Он практически нес ее к уступу.

Слава Богу, Ату и ее компанию отвлекла Фэрли, заинтересовавшаяся маленьким гнездом песочников.

— Судорога? — спросил он ее низким обеспокоенным голосом.

Джорджиана кивнула.

— Ты можешь ехать?

— Не думаю. — Очередная волна ошеломляющей боли прокатилась по сведенным мышцам, когда она попробовала встать. Нет, не могу, — призналась она со вздохом.

— В таком случае я отошлю всех и помогу тебе добраться до Литтл-Роуз, — предложил Куинн. Выражение его лица было сложно понять. — Или ты предпочтешь Майлза?

Ей хотелось плакать. Он должен злиться на нее. Он должен отчитывать ее. Он должен выражать отвращение.

Но он не делал ни того, ни другого, ни третьего. Он был добр и терпелив, как всегда. Однако теперь завеса, отгораживавшая его от внешнего мира, которую она почувствовала по его возвращении в Пенроуз два месяца назад, снова скрыла его эмоции.

Майлз появился, ведя лошадей.

— Джорджиана? — мягко спросил Куинн.

— Я предпочитаю тебя, — прошептала она. — Я хочу твоей… помощи. — Она не могла отказать себе в удовольствии.

— Отведи лошадей обратно в конюшню, Майлз, — распорядился Куинн. — Мы с Джорджианой должны обсудить дела поместья.

— Что? — спросил сбитый с толку Майлз. — Но я…

— И я прошу тебя сказать мистеру Брауну, чтобы он прислал забытые мной чертежи. Нам нужно обсудить сарай для лодок, который мы хотим построить здесь.

Майлз уставился на Куинна. Потом — на Джорджиану.

— Какого дьявола…

— Сарай для лодок? — Ата споткнулась на песке в своих туфлях на высоких каблуках. — Грейс, ты не говорила мне, что Куинн планирует построить сарай для лодок. Я так тоскую по парусам. Люк так давно не плавал с нами на «Сердце Каро».

— Куинн? — Грейс была так красива. Ее светлые волосы развевались на ветру, а голубые глаза смотрели так доверчиво.

—Я приказал вывести яхту из дока.

Дамы возбужденно разговаривали друг с другом, а он подошел к Грейс и прошептал ей что-то на ухо. Та кивнула и присоединилась к Ате и другим.

— Пойдемте, Ата. Давайте вернемся и найдем планы сами. — Грейс добавила: — Эта новая шляпка бесполезна против солнца. Мне нужен мой зонтик.

— Конечно, милая. Пойдемте, Элизабет, Сара. Грейс, ты не заберешь Фэрли? — В глазах Аты появился шаловливый блеск. — А, Майлз, подожди секундочку, мне вдруг захотелось прокатиться на этом замечательном животном.

— Ата, — заметил Куинн с улыбкой, — поездка на лошади для вас небезопасна.

— Глупости, — ответила она, — я опытная наездница.

— Не сомневаюсь, но, видите ли, я боюсь, что не смогу посмотреть в глаза вашему внуку и мистеру Брауну, если они увидят вас на лошади.

— Неужели? — гневно удивилась она. — Люк не имеет никакого права указывать мне, что делать. А тот, другой мужчина, которого вы упомянули, — тем более!

— Ясно. Но я весьма привязан к своим внутренним органам, и надеюсь, вы также не испытываете к ним ненависти.

Она прыснула:

— Какое отношение ваши кишки имеют к моей поездке на лошади, Куинн?

— Те двое мужчин ясно дали понять, что привяжут меня ими к дереву, если я подпущу вас к своим лошадям.

— Омерзительно! — воскликнула Ата. — Совершенно возмутительно. Возможно, когда-то давным-давно я один раз случайно — заметьте, абсолютно случайно — упала с лошади при совершенно нелепых обстоятельствах. Но это ровным счетом ничего не значит. Я замечательная наездница.

— Ата, у меня есть бочонок весьма превосходного французского вина, и он станет вашим, если вы оставите эту лошадь, — примирительно предложил Куинн.

— Тогда вы позволите мне воспользоваться вашим фаэтоном?

— И моим лучшим кучером, Ата.

Она улыбнулась:

— Ах, Куинн! Вы чрезвычайно добры! Мне нравится кататься в карете не меньше, чем ездить на лошади. Я запомню ваше обещание. — Ата оживленно зашагала прочь с остальными.

— Итак, ты попался, — пробормотала Джорджиана, несмотря на боль.

— В каком смысле?

— Она сломала все экипажи Люка, — пояснила Джорджиана.

— Боже, — тихо произнес Куинн, — я скажу мистеру Брауну, пусть повесит замок на каретном сарае.

Майлз снова забрался в седло, а вдовы и дочь Куинна поднялись на холм и вскоре скрылись из виду.

— Свело икру или бедро? Или колено? Я могу растереть его.

— Нет, это совершенно лишне, — отрезала Джорджиана, пытаясь скрыть свое желание снова напрячь и расслабить мышцы.

— Ты можешь стоять?

Она поднялась и сразу села обратно.

— Пойдем, — произнес Куинн, — позволь мне помочь тебе.

Она больше не могла стоять. Джорджиана провела руками по бедру и закрыла глаза. О Боже, она никогда не чувствовала, себя так плохо. Ей не стоило кататься сегодня верхом.

Куинн двумя руками охватил ее бедро и начал постепенно усиливать давление. Как ни странно хотя это и было болезненно, но она почувствовала облегчение.

— Боже, — вздохнула она, — пожалуйста, не двигайся.

— Ты веришь мне, Джорджиана?

— Ты знаешь, — прошептала она.

Он отпустил ее и быстро просунул руки под ее амазонку. Его ладони гладили ее по лодыжкам и икрам, не обращая внимания на резинки, державшие чулки, гладили по коленям и выше, до самого источника боли. Он растирал ее ногу своими ловкими сильными пальцами, массируя отвердевшие мускулы. И каждый раз Джорджиана думала, что вот сейчас он остановится, и боль вернется. Ей казалось, судорога не кончится никогда — она почти теряла сознание, желая, чтобы он не останавливался.

И он продолжал. Казалось, он чувствует ее жуткую, грубую боль, и в этот раз она не могла притвориться, что все хорошо.

Джорджиана откинулась назад, и ее пальцы погрузились в песок. Кого она обманывает? Она никогда не будет свободна от боли. Она никогда не будет свободна от своих мечтаний о нем. Она никогда не забудет прошлое. Она изувечена из-за мечты о нем. И он навсегда сделал ее своей, когда возлег с ней.

Она почувствовала что-то мягкое на своем израненном колене и открыла глаза. Он целовал ее освещенную ярким дневным светом ногу, пока его пальцы творили чудеса с ее бедром. Он остановился и остановил взгляд на столь ясно видном уродстве. А потом снова начал ласкать ее ногу своими красивейшими губами. И вдруг она почувствовала — слеза упала на ее колено.

— Не беспокойся, милая, — хрипло произнес он, не поднимая глаз, — я не остановлюсь, пока не уйдет боль. Я обещаю, она уйдет.

Его слова и поцелуи были еще мучительнее, чем боль, ведь они напоминали ей о грезах, которые не сбудутся. И то, что значила эта слеза — жалость, — оставило в ее сердце след жгучего страдания.

В какой-то момент боль смешалась с накатывающими волнами облегчения. И через несколько минут волны облегчения сменились волнами удовольствия. Он продолжал шептать обещания, прижавшись щекой к ее колену и постепенно изменяя движения ладоней.

Она ухватилась за пучок высокой травы, подавив желание потянуться вперед и погрузить пальцы в волосы Куинна. Они блестели в лучах солнца. Они наверняка мягкие, и если она чуть-чуть наклонится, то сможет почувствовать их аромат.

Джорджиана еще сильнее ухватилась за траву и сглотнула, сдерживая накопившиеся слезы.

Наконец Куинн поднял глаза.

— Джорджиана, — проговорил он. — Все хорошо. Ты можешь плакать, если нужно.

— Я не плачу. — Она яростно утерла глаза и щеки ладонью.

— Я знаю, — ответил он. — Ты никогда не плакала, когда была ребенком. Даже когда упала с того дерева. Я никогда не видел слез на твоем лице. Ты…

— Я плакала, — перебила она, с ненавистью отвергая его жалость. — Просто ты никогда не видел этого. Я плакала на похоронах Энтони.

— Конечно, — ответил он, вдруг замолчав.

— Почему ты всегда реагируешь так, когда я упоминаю Энтони? Почему ты так его ненавидишь? — Слова сами сорвались с ее языка. — Он не сделал тебе ничего плохого.

Его ладони замерли, и она подумала, почему хотя бы раз в жизни она не может удержаться и не сказать того, чего не следует говорить.

Он убрал руки с ее ног, и теперь ей действительно хотелось плакать.

— Я не испытываю ненависти к нему. — Он помолчал. — Просто я бы радовался, если бы в моей жизни было все то, что есть в ней сейчас, за исключением знакомства с ним. Но это, — так же загадочно продолжил он, — невозможно. Я знаю, ты не поймешь.

— Так объясни мне. — Ее рука сама легла на его ладонь. — Пожалуйста.

Луч солнца упал на его лицо, и зрачки его глаз сузились.

— Я долго думал, есть ли смысл сопоставлять факты, относящиеся…

— Относящиеся к?.. — спросила Джорджиана, когда Куинн замолчал.

— Я думал оставить свои мысли в письме, которое вскроют после моей смерти. Но с другой стороны, возможно, лучше вообще ничего не говорить, ведь это ничего не изменит. Я прожил всю жизнь, будучи уверенным в важности правды. И тем не менее я живу во лжи.

Джорджиана вдруг почувствовала абсолютное спокойствие. На этот раз она не попросила его продолжить. Она не была уверена, хочет ли услышать то, что он собирается рассказать.

— И я обещал себе не говорить тебе. Я не хотел запятнать дорогие тебе воспоминания. Но эта часть его жизни не касалась тебя, а значит, не заденет.

— Куинн… о чем ты говоришь? Теперь ты обязан сказать мне.

— Видишь ли, я люблю Фэрли и не хочу, чтобы ее растили родители Синтии или Гвендолин, если со мной что-то случится.

Боже.

— Фэрли? Какое отношение она имеет к Гвендолин?

Он посмотрел на нее, а потом поднял взгляд к небу. Тень пробежала по его жесткому лицу.

— Гвендолин — настоящая бабушка Фэрли. Джорджиана вскочила. Она должна идти. Она прохромала несколько шагов к морю и остановилась. Глубокая боль пронзила ее сердце, когда она взглянула на темные кружащиеся волны пенистого моря.

Не может быть.

Она закрыла глаза.

Но конечно, это правда. Она сжала руки.

— Он… подарил ей ребенка, когда ты уже был на ней женат? — Она отважилась повернуться и посмотреть ему в глаза.

— Пообещай мне — если со мной что-то случится, ты позаботишься о Фэрли. Я попрошу стряпчего оформить документы.

Она медленно повернулась к нему:

— Когда? Когда он сделал это? До или после вашей свадьбы?

Он снова оставил ее вопрос без ответа.

— Ты будешь ухаживать за ней, любить ее, как если бы она была твоей дочерью, Джорджиана. Ты любила его — ты сама так сказала. И она, по крайней мере, будет напоминать тебе о нем.

Джорджиана снова прикрыла глаза. Как же слепа она была! Она, художник… Она, так хорошо разбиравшаяся в глазах Фортескью. Она бессознательно коснулась кармана, в котором лежала брошь, Око возлюбленного, найденная ею наконец на подушке в домике на Ло-Пуле. Форма и наклон глаз Фэрли были такими же, как у обоих Фортескью, но ее светлые волосы были точно как у Энтони. И она знала — у жены Куинна волосы были золотисто-каштановыми. Джорджиана чувствовала себя слепой дурой.

— И теперь, когда ты знаешь правду, мне не придется открываться никому больше. Я не хочу оставлять Фэрли на милость Гвендолин, родителей Синтии или какого-нибудь незнакомого наследника-кузена.

— Все случилось после вашей свадьбы, не так ли? — тихо сказала она, вспомнив возраст Фэрли. — Боже, у Энтони был роман с твоей женой как раз после вашей свадьбы?!

— Это не важно.

— Важно. — Она догадалась, почему так случилось. Энтони всегда завидовал Куинну, всегда ревновал ее к нему. Но только теперь она поняла, как мучила Энтони эта ревность. Куинн всегда был во всем намного лучше Энтони и ее. И когда она полюбила Куинна, чаша терпения Энтони переполнилась.

Куинн подошел к ней сзади, но не коснулся ее. Она почувствовала спиной тепло, исходившее от него.

— Так пообещаешь ли ты мне заботиться о ней, если я умру?

— А как же Грейс? Если ты женишься на ней, она станет мачехой Фэрли.

— Ты же знаешь, это свадьба из удобства. Вряд ли Грейс с радостью продолжит заботиться о ребенке моей предыдущей жены, если я умру. Я не хочу, чтобы моя красавица дочь была обузой. Пусть она чувствует себя любимой каждый день своей жизни. — Он нежно коснулся ее талии и поцеловал в затылок. — Грейс, скорее всего, родит собственных детей. И сколько бы ты ни убеждала меня, будто она не будет оказывать предпочтение своим родным детям, я не поверю в это. Ты сказала, что никогда не выйдешь снова замуж… хотя, возможно, это открытие изменит твои намерения. Извини меня за причиненную боль. В мои намерения это не входило. — Он положил ладони на ее плечи. — Джорджиана, мой кузен глубоко тебя любил. В его отношении к тебе не было никаких скрытых мотивов. Его чувство было чистым. Но возможно, теперь, когда ты знаешь правду, ты по-другому посмотришь на предложение Майлза.

Хорошо, что он не видит сейчас ее лица.

— Майлз — хороший друг. Но я никогда не выйду за него замуж. — Она проследила взглядом за стайкой ласточек. — И я всегда знала об изъянах в характере Энтони. Я только не предполагала, что они были такими страшными, несмотря на слухи. Я вышла за него замуж, несмотря на его недостатки, так же как он женился на мне, несмотря на мои. И не пытайся проявлять излишнюю доброту и утверждать, будто у меня, их нет. У всех нас есть недостатки. Но, как ты сказал, Энтони любил меня без скрытого мотива — как и я, любила его. Мне только жаль — очень жаль — тебя. Его поступок непростителен, — прошептала она.

— Возможно, теперь ты ответишь, наконец, на мой вопрос? — Он повернул ее и посмотрел ей в лицо. — Ты единственная, кто будет любить Фэрли так же, как я.

— Я уже люблю ее. — Она стиснула руки за спиной, сдерживая желание потянуться к нему. — Я буду считать ее дочерью моего сердца.

Он поцеловал ее в затылок, и теплая волна прокатилась до самых ее ног.

А что же Куинн?

Слова Джорджианы продолжали отдаваться в его голове.

«Энтони любил меня — как и я его».

 

Глава 16

Список Куинна

7 октября

— отдать распоряжения о выкапывании пруда в Трихэллоу;

— произвести осмотр новой оранжереи;

— смастерить португальские ульи;

— осмотреть сокольни;

— последний осмотр дома с плотниками;

— встретиться с Дьяволом.

Удивительно, сколько всего и как быстро могут сделать деньги, когда их предлагают в неприлично огромных количествах, думал Куинн, глядя на сверкающие стекла огромной оранжереи, пристроенной с юга к Трихэллоу. Целый рой работников копошился над последними недостроенными частями сооружения.

Он повернулся на север и с большим удовлетворением посмотрел на другую группу людей, трудившихся над двумя сараями и новыми сокольнями. Выводок ловчих птиц порадует Джорджиану.

— К дьяволу, — пробормотал Люк Сент-Обин, поднимаясь к нему со стороны конюшен, — и как мне объяснить Джорджиане, откуда взялись все эти новые постройки? Ты говорил о маленьком парнике, а этот монстр выглядит как чертов Версаль! — Два джентльмена начали обход поместья и направились к сараям.

— Я уверен, вы найдете подходящее объяснение.

— Я уже почти исчерпал возможности своего воображения, Элсмир, — ответил Хелстон. — Ее отец смотрит на меня такими хитрыми и знающими глазами, что, боюсь, в минуту слабости я во всем могу сознаться. Он ведет себя точно как проклятый католический священник.

— Думаю, это справедливо. — Куинн улыбнулся. — Если уж мне приходится терпеть раздражающий взгляд мистера Брауна каждый раз, когда я передаю ему новое требование об оплате, не вижу причин, по которым вам не приходилось бы терпеть то же самое от мистера Уайлда. Если вы не забыли, именно вы подослали ко мне мистера Брауна и вашу бабушку и других красоток из ее клуба.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Я оказал вам услугу, — выплюнул Люк.

— Весьма удобную для вас услугу. — Через несколько секунд они вошли в новые сокольни, все еще пустые. Куинн не был пока уверен, откуда взять ловчих птиц. Потребуется время.

— А это еще что? — с отвращением спросил Хелстон. — Огромный курятник? Я никогда не смогу отчитаться за него.

— Он предназначен для ловчих птиц. Джорджиана их любит.

Герцог покачал головой и пробормотал что-то о «совершенных пустяках», проходя мимо. Они подошли к соседнему сараю, полностью законченному.

Когда они вошли, Куинн почувствовал прикосновение к ноге и, опустив взгляд, увидел трущегося о его лодыжку рыжего кота.

— Я смотрю, вы даже завели амбарного кота, — заметил Хелстон, сдерживая улыбку.

Кот замурлыкал.

— Нет, — Куинн чихнул, — я не люблю котов.

— Похоже, друг мой, это чувство не взаимно, — продолжил Люк. — Но, по крайней мере, кота просто объяснить. Хуже было бы, если бы вы приобрели полную конюшню лошадей и полное пастбище быков.

— Животные прибудут завтра.

Люк покачал головой и пробормотал ругательство.

Когда Куинн наклонился, кот запрыгнул ему на руки. Его мурлыканье напоминало тигриное.

— Между прочим, — заметил Куинн, — возможно, сейчас самое время предупредить вас — ваша бабушка пыталась взломать замок на моем каретном сарае.

— Я уже говорил вам — ни при каких обстоятельствах ее нельзя подпускать к поводьям.

— Нет. Вы сказали ни при каких обстоятельствах не подпускать ее к лошадям.

— Я предупреждаю вас, Элсмир…

— Куинн.

Люк Сент-Обин долго смотрел на него, прежде чем произнес имя, данное Элсмиру при крещении:

— Куинн… Я не буду возмещать ущерб, причиненный вашим экипажам. После всего, что я сделал для вас…

— Согласен, — перебил его Куинн, с трудом сдерживая улыбку. — Вы знаете, я ошибался относительно вас.

Люк моргнул:

— Прошу прощения?

— Джорджиана сказала, что вы хороший человек.

— Джорджиана всегда была чрезвычайно наблюдательна.

— Но в вашем случае она ошиблась, — сказал Куинн, сдерживая смех.

Люк поднял монокль.

— Вы не просто хороший человек, — продолжал Куинн, — вы один из лучших людей… Нет — из лучших друзей, которых я имею честь знать.

Куинн упивался почти осязаемым неудобством, которое явно испытывал Хелстон.

— Хм… — ответил Люк, — это крайне неудобно.

— Почему же?

— Ненавидеть вас гораздо интереснее.

— Вероятно, — признал готовый расхохотаться Куинн.

— Но с другой стороны, — задумчиво добавил Люк, — я готов обдумать возможность нашей дружбы, если она будет отнимать меньше моего времени.

— Сомневаюсь. За друзьями нужно следить еще сильнее, чем за врагами, вам так не кажется? — Куинн постарался выкинуть из головы не вовремя всплывшее воспоминание о дружбе с Энтони. Он шагнул вперед, и Люк поднял руки, отгораживаясь от него.

— Вы же не собираетесь обнимать меня? — Глаза Люка были полны ужаса. — Хотя это объясняет ваше идиотское поведение с Джорджианой. — Люк зашелся хохотом и хлопнул Куинна по спине так сильно, что тот едва не потерял равновесие.

— Вы знаете, — заметил Куинн, хлопнув Люка по спине еще сильнее, так что герцог отправился прямиком в кучу опилок. — Кажется, лучше бы мы оставались врагами.

— Слишком поздно, — ответил Люк, вставая на ноги и отряхиваясь.

— В таком случае нам не остается ничего иного, кроме как продолжить осмотр. — Куинн обошел пустой амбар и вышел на солнце. За полосой леса три дюжины людей работали лопатами.

Люк встал рядом с ним и присвистнул:

— Боже мой. Что вы здесь делаете?

— Поместью необходим водоем. Здесь будет пруд… Ну, или, может быть, маленькое озеро.

— Вы сошли с ума. — Герцог обвел руками амбар, оранжерею, озеро. — Все это совершенное сумасшествие, и стоить оно вам будет целое чертово состояние.

Не отвечая, Куинн показал на центр ямы:

— А здесь будет маленький остров. Все вместе будет маленькой версией Ло-Пула.

Герцог закатил глаза:

— Похоже, настало время для лекции. Я обещал Розамунде прочитать вам назидательное наставление. И я не могу поступить иначе теперь, когда мы вдруг стали друзьями.

— Не утруждайте себя. Кажется, я уже имел разговор на эту тему с мистером Брауном не меньше десяти раз за последние десять дней.

Люк поднял бровь и продолжил:

— Итак. Как вы собираетесь вывернуться из сложившейся безумной ситуации? Начните с Грейс Шеффи, пожалуйста.

— Ради милости Господней, разве вы не знаете — она до сих пор любит своего мужа.

— Грейс? Грейс Шеффи никогда не любила графа Шеффилда, — ответил Люк.

— Нет. Джорджиана. Джорджиана никогда не выйдет замуж снова. Она очень ясно выразилась.

— Я думал, мы собирались обсуждать Грейс. Вы ведь понимаете, что, если мы собираемся быть друзьями, вам придется научиться понимать мои намеки.

Куинн в раздражении потер лоб.

— А, ладно, — Люк махнул рукой, — начнем с Джорджианы. Вы же все равно хотите именно ее. Но не думайте, что я освобожу вас от обязательств перед Грейс. Если она до сих пор желает выйти за вас замуж, я обвяжу вас ленточкой с красивым бантиком и подам ей на блюдечке с яблоком во рту.

Куинн повернулся и направился к господскому дому. Люк последовал за ним.

— Вы ошибаетесь, — ответил, наконец, Куинн. — Я не хочу жениться на Джорджиане. Я хочу, чтобы она была счастлива, жила со всеми возможными удобствами в месте, которое напоминало бы ей о приятных моментах прошлого. Но я не хочу прожить остаток жизни с женщиной, любящей моего, несомненно, достойного всяческих похвал и уважения кузена.

— Брауни прав. Вы действительно гораздо больший дурак, чем я когда-либо был. Если вы не хотите заполучить ее способом, которым вы могли бы ее заполучить, вы заслуживаете всех страданий, выпавших на вашу долю… и даже больших. — Люк покачал головой. — Энтони Фортескью мертв, глупый вы осел.

Где-то вдалеке раздался клекот сапсана, и Куинн, взглянув на небо, свернул с тропы, намереваясь найти птицу.

Люк наклонился и прошептал:

— А вы — нет… Хотя многие могут обмануться, увидев трупный цвет вашего лица.

Проклятые герцоги. Всегда должны оставить за собой последнее слово.

Джорджиана надеялась, что второй неожиданный отъезд Куинна в Лондон две недели назад даст отдых ее сердцу. Но, смотря на Фэрли, сидящую на холме перед Ло-Пулом и окруженную членами «Вдовьего клуба» Аты, Джорджиана поняла — все стало только хуже.

— Джорджиана, — прошептала Фэрли, — сколько еще времени месье Латук попросит нас сидеть в этой позиции?

Джорджиана взглянула на миниатюрного французского портретиста, наполовину скрытого огромным холстом.

— Если ты не будешь больше задавать мне этот вопрос, я отправлюсь с тобой завтра кататься на лошади.

Девочка закусила губу:

— Джорджиана?

— Да? — ответила она.

— Когда?

Джорджиана спрятала улыбку:

— На рассвете.

Последовало пять секунд благословенной тишины.

— На какой лошади?

— Ты хотела сказать, на каком пони?

Фэрли вздохнула, и Джорджиана чуть не рассмеялась — это была точная копия ее собственного раздраженного вздоха.

— Прекрасно. — Джорджиана уступила. — Ты можешь взять Леди, маленькую серую кобылу в последнем стойле. Но только если ты прекратишь разговаривать. Иначе месье Латук может пририсовать нам усы, как у него.

— Рисование — гораздо более веселое занятие, чем позирование.

Сара Уинтерс наклонилась к ним:

— Но все те, кто будет смотреть на картину, будут благодарны, если ты будешь сидеть смирно. Посмотри.

Сара передала Фэрли медальон, и девочка открыла замок. Джорджиана заглянула через ее плечо и увидела джентльмена в военной униформе. Из всех вдов Сара больше всего оплакивала своего любимого мужа, погибшего в войне с французами.

— Это твой муж? — спросила Фэрли.

— Да. — Сара погладила Фэрли по волосам, и Джорджиана обратила внимание на то, какие у нее красивые руки. — И я всегда буду благодарна ему за то, что он не пожалел усилий и высидел все необходимое время. Иначе мне ничего не напоминало бы о нем.

— Ой, — перебила Фэрли, — а ты видела рисунок Джорджианы, на котором изображен глаз ее мужа?

Сара кинула взгляд на шаль Джорджианы и кивнула.

Мгновение они молчали, потом Фэрли засопела.

— В чем дело, милая?

— Я не хочу, чтобы рисовали мой портрет. Возможно, это плохое предзнаменование.

— Почему? — с нежностью спросила Сара.

— Потому что, похоже, все после этого умирают, — заявила Фэрли.

— В чьем дело? — Месье Латук махнул в воздухе кисточкой. — Это совершенно невыносьимо. Я не могу создать шедьевр, если вы будете все время двигаться. Вы должны заставить мадемуазель сидеть смирно.

— Месье, — произнесла Джорджиана, встав и начав разминать затекшие суставы. — Мне очень жаль, но, кажется, становится темно, и мадемуазель прекрасно вела себя последние полтора часа. Думаю, нам следует собраться снова завтра. Не правда ли?

Ата пробормотала свое согласие. Но Гвендолин Фортескью, оставшаяся в Пенроузе, несмотря на явное недовольство остальных леди, начала возражать. Она явилась на холм всего несколько минут назад. И выражение ее лица было более горьким, чем лимонад, который держал в руках замученный лакей.

— Ты позволишь ребенку диктовать всем свою волю? — Гвендолин фыркнула от отвращения. — Ей необходимо лучшее воспитание, ты не подходишь на роль ее воспитательницы. Она избалована и испорчена — и в ней нет ни следа женственности и положенного образования.

Джорджиана никогда не осмеливалась возразить маркизе. Но то, как она обрушилась на Фэрли, вынудило ее вспылить.

— Что вы сказали? — Джорджиана направилась к Гвендолин Фортескью. — Возьмите свои слова назад, мадам.

— Прошу прощения! — возмущенно воскликнула Гвендолин. Она понизила голос: — Я не подчиняюсь дочери управляющего.

— Вы возьмете свои слова, или я…

— Или что? — Гвендолин улыбнулась со всем удовлетворением женщины, бывшей маркизой четыре десятилетия. — Выкинешь меня из моего же поместья?

Краем глаза Джорджиана заметила приближающуюся Ату. Она подняла руку:

— Нет, Ата. Спасибо, но я больше не позволю тебе сражаться за меня.

Ата остановилась и сделала знак рукой остальным вдовам, выстроившимся за ней.

Джорджиана повернулась к Гвендолин:

— Возьмите свои слова обратно, или я превращу вашу жизнь в кошмар.

Гвендолин рассмеялась:

— Не могу представить себе, как ты можешь сделать мою жизнь еще хуже. Я страдаю каждый раз, когда оказываюсь в твоем присутствии.

Вдовы ошеломленно вдохнули. Ата покраснела от гнева.

— Меня не волнует, что вы думаете обо мне, но я не позволю вам плохо говорить о Фэрли. Или вы действительно считаете себя подходящим образцом воспитательницы детей после того, как не сделали ничего, чтобы вразумить Энтони, ведшего печальный образ жизни в городе?

— Ты свела его в могилу, не я, — ответила маркиза. Гвендолин явно рассталась с надеждой стать частью круга влиятельных друзей Аты.

По спине Джорджианы пробежал холодок. Она никогда не умела ставить людей на место. Никогда не могла быстро придумать, как возразить. Рабочие и слуги поместья слушались ее только потому, что их начинала мучить совесть, когда они видели, как работает она сама.

Она почувствовала касание чьей-то руки, повернулась и увидела стоящую рядом Грейс.

— Леди Элсмир, — произнесла Грейс, — я хочу напомнить вам — вы здесь только потому, что разрешила Джорджиана. Я даже осмелюсь выразиться более четко на случай, если вы не поняли: никого из нас не волнует ваше расследование или встреча с помощником архиепископа. Более того, никого из друзей старой герцогини Хелстон и моих друзей в городе они не волнуют. У вас есть выбор. Вы можете или тут же продемонстрировать уважение к Джорджиане, которого она заслуживает, либо вам более не будут рады в Лондоне.

— Сама идея того… — возмутилась Гвендолин.

— Конечно, выбор за вами. И все мы, — она обвела рукой остальных дам, — к несчастью, не так культурны и цивилизованны, как нам следовало бы. Полагаю, все дело в том, что мы слишком много времени проводили в обществе Дьявола из Хелстона, а последнее время — в доме дочери управляющего — женщины, в мозолистых руках которой больше изящества, чем в ваших довольно-таки… — Грейс внимательно осмотрела леди Элсмир, — неуклюжих чертах.

Сложно было придумать большее оскорбление для дамы, гордившейся одеждой и осанкой. В ее жизни не было больше ничего, подумала Джорджиана. Но, хотя она и была безумно благодарна Грейс за отпор, который та дала Гвендолин, в то же время эта сцена заставила ее снова почувствовать себя не на своем месте.

Пусть бы лучше эта встреча никогда не случилась. Ведь она все равно вскоре покинет Пенроуз и никогда более не увидит Гвендолин Фортескью. Ей все это так надоело.

— Гвендолин, — тихо сказала она, впервые обратившись к своей свекрови по имени, — я знаю, почему вы ненавидите меня. Я напоминаю вам о вашем собственном происхождении. Меня не волнует, что вы думаете обо мне. Никогда не волновало. Но если вы посмеете плохо говорить о Фэрли, я…

— Побежишь к Куинну? — перебила ее леди Элсмир. — Не сомневаюсь. Ты всегда бежала к нему — или к моему милому Энтони.

Джорджиана закрыла глаза, потом снова открыла их:

— Нет, я не буду просить других разрешить мои проблемы. Если вы не извинитесь, я приеду в Лондон, и буду сопровождать вас на каждом шагу, как бы я ни ненавидела город. Я приму приглашение Аты и буду посещать каждое увеселение, вечер, обед, музыкальное представление, бал, и вы вынуждены будете терпеть меня. И если вы будете слишком упрямы, я тайно организую доставку известной свиньи в ваши комнаты.

Раздался звук приглушенного кашля. Джорджиана обернулась и увидела Куинна, опирающегося на дерево и наполовину скрытого листвой. Одному Богу известно, сколько времени он там стоял.

— Куинн! — воскликнула Гвендолин Фортескью. — Когда ты пришел?

Он направился к ним.

— Джорджиана и Грейс не сочли нужным сказать вам о еще одном обстоятельстве, мадам. Перед тем как вы уедете сегодня ночью, — он достал что-то из кожаной папки, — вы должны знать: если Джорджиана решит посетить Грейс или Ату в Лондоне, она будет представлена как истинная маркиза Элсмир — или, — продолжил он, взглянув на Грейс, — как вдовствующая маркиза. У меня есть документ, подтверждающий это.

— Это невозможно. Лорд Торнли, помощник архиепископа, сказал… — перебила Гвендолин.

— Возможно. Но архиепископ Кентерберийский, когда я встретился с ним на прошлой неделе, решил по-другому. Совсем по-другому. Брак Джорджианы и Энтони подтвержден. — Он положил несколько листов тяжелого пергамента в руки Джорджиане.

— Ты не… — побледнев, произнесла Гвендолин.

— Да, мадам. И между прочим, пока я был в городе, я позволил себе организовать переезд ваших дочерей и ваших вещей в Элсмир-Эбби в Чешире. Сегодня ночью вам подадут карету. Вам будет чрезвычайно удобно там.

Джорджиана услышала, как Ата шепчет:

— Но это же недостаточно далеко…

Джорджиана взглянула на Куинна, и их глаза встретились. Грейс взяла его за плечо и шепнула что-то ему на ухо. Он перевел взгляд на графиню и улыбнулся.

Куинн держал в руке крошечный розовый бутон. Грейс взяла его и начала крутить в своих изящных пальцах.

 

Глава 17

12 октября — список дел

— разобраться с последними саквояжами и сундуками;

— попрощаться с миссис Киллен, кухаркой, служанками, лакеями, конюхом и его помощниками, садовниками, молочницами, пастухом, егерем — со всеми;

— час дня — Люк прибудет с экипажем для отца;

— сдерживать слезы.

Восхитительное осеннее утро резко контрастировало с меланхоличным настроением Джорджианы. Должен идти дождь. Ливень. Но нет. Воздух был прозрачен, и солнце высоко светило, пока герцог Хелстон, демонстрируя чрезвычайное снисхождение до человека значительно ниже его по положению, сам вел герцогскую карету до самого коттеджа Литтл-Роуз и, спрыгнув с козел, бросил поводья груму.

Он поклонился:

— Ты готова, Джорджиана? Мне помочь мистеру Уайлду?

— Нам уже помогают слуги. Мы готовы. Отец очень возбужден. Он на ногах с самого рассвета. И мать тоже.

Люк наклонил голову и странно посмотрел на нее:

— А ты, Джорджиана? Ты тоже возбуждена и рада?

Она кинула взгляд на карету.

— Чрезвычайно. — Ложь далась ей легко. — Я так благодарна…

— Нет, — перебил он, — больше никаких благодарностей. Разве Розамунда не предупредила тебя, что я сделаю, если услышу еще хоть одно спасибо? Я уже не могу переносить их. Кроме того, похоже, я многое получаю в результате сделки. Ата и остальные дамы будут чрезвычайно рады возможности остаться с тобой еще на год.

Джорджиана улыбнулась:

— Я буду рада им.

Она отошла в сторону, позволив лакею с несколькими коробками для шляп выйти из дома. Люк, кивнув, вошел внутрь, и она осталась одна — впервые за утро.

Она знала — ей следует последовать за герцогом. Нужно было разобраться с последними делами, и она хотела убедиться, что отца удобно усадили в карете. Но ей просто необходимо было последний раз увидеть Ло-Пул.

Она быстро взобралась на маленький холм и посмотрела вниз, поверх рощи, на озеро. Она не смогла заставить себя убрать все из стеклянного павильона. Она оставила кровать и простыни застеленными. Однажды, возможно, Фэрли убедит отца научить ее плавать, и павильон будет ждать их.

Сегодня ночью она долго смотрела на маленький запертый сундучок, прежде чем открыть его. Там она хранила несколько писем Энтони к ней и маленький, наполовину законченный рисунок Ло-Пула, сделанный Куинном. Много лет назад, в их далеком детстве, она взяла эту картинку, когда Куинн уже собирался ее выкинуть.

Она сняла брошь Око возлюбленного, которое все, кроме Розамунды, полагали изображением глаза Энтони, открыла маленький замок и последний раз коснулась темной пряди волос. Закрыв глаза, она положила украшение на картину, заперла сундучок и задвинула в ящик под скамьей, в задний угол, под стопку простыней. Вряд ли кто еще помнит об этом ящике.

Самое подходящее место для не исполнившихся грез.

Теперь Джорджиана стояла, глядя вниз на павильон, и ветер играл ее распущенными волосами.

Прощай, Пенроуз.

Прощай, Куинн.

Она больше не вернется сюда. Она сознательно приняла решение не возвращаться даже ради следующих праздников урожая или других развлечений. Она будет видеться со своими знакомыми по соседству, но никогда больше не ступит на землю Пенроуза. Иначе ей не сохранить рассудок.

И поэтому вчера вечером она попрощалась с миссис Киллен и всеми слугами, работавшими в доме. Прощание с Фэрли было самым невыносимым. Она подоткнула одеяло девочки, заплела ее ангельские волосы и поцеловала малышку в щеку. Однако девочка заставила Джорджиану лечь рядом с ней, и у нее не хватило духу отказать. Фэрли уютно прижалась к ней, и, пока девочка не заснула, Джорджиана рассказывала ей истории из жизни Пенроуза.

Потом она пожелала доброй ночи Ате и остальным вдовам в гостиной после обеда… Все получилось достаточно глупо. Они все знали, что прощаются не навсегда. В конце концов, они присоединятся к ней вТрихэллоу на следующей неделе. Куинн, сидевший рядом с Грейс, не сказал ни слова.

Когда она собралась уходить, он проводил ее до веранды вместе с остальными дамами и коснулся губами ее руки.

— Желаю тебе счастья, Джорджиана, — мягко произнес он.

— Я должна поблагодарить тебя за твою щедрость по отношению к моим родителям и ко мне, — ответила она, присев в реверансе.

— Ты прекрасно знаешь, что должна благодарить Хелстона. Именно он нашел поместье и позаботился об оформлении документов на твою семью, — произнес он. — Ну что ж, я желаю тебе безопасного путешествия.

Она кивнула, и все дамы кинулись обнимать ее, некоторые из них посмеивались и желали ей доброй ночи.

Джорджиана не осмелилась снова взглянуть на Куинна. Она не была уверена, что сможет сохранить спокойное выражение лица. Ведь больше она его не увидит.

Она нащупала рукой перила, выпрямилась, развернулась, сбежала по ступенькам в ночную тьму и последний раз пожелала всем доброй ночи.

Пройдя через арку, освещенную факелами в саду, Джорджиана оперлась на ореховое дерево, чтобы перевести дыхание. Она посмотрела назад, на веранду. Только два человека все еще стояли там — силуэты Куинна и Грейс были видны в ярком свете свечей через стеклянные французские двери.

Грейс погладила Куинна по голове, пальцы её задержались на его шее. Джорджиана все еще живо помнила, какие мягкие у него волосы. Секунду спустя две тени слились в одну. Джорджиана подавила всхлип и, не видя ничего вокруг, побежала обратно в Литтл-Роуз, не обращая внимания на боль в ноге.

От этого воспоминания у нее на глаза навернулись слезы. Она раздраженно смахнула их. Конечно, она знала, что произойдет. Как же глупа она была. Она не подготовилась по-настоящему к этому прощанию и к своему будущему.

С тех пор как герцог передал ей документы, она ни разу не посетила Трихэллоу. Он попросил ее не ездить туда, попросил серьезно, и она даже не подумала пойти против его желания. Но на самом деле она не испытывала ни капли любопытства.

Трихэллоу располагалось недалеко от Сент-Ивса, но на значительном расстоянии от поместий, которые знала Джорджиана. Ей было известно, что понадобится некоторое время на восстановление имения. И герцог уже приказал приступить к ремонту. Скорее всего, он хотел бросить ей вызов, занять ее. Но она устала от вызовов.

Она смертельно устала.

Она хотела отдохнуть.

Глубоко внутри Джорджиана знала — Трихэллоу подарит ей покой. И она была благодарна. Каждый раз, видя Люка Сент-Обина, она хотела обнять и поцеловать его. Она всегда будет признательна ему, Розамунде и Ате, если ее не обманывала интуиция. Все они сделали ей этот подарок, и она никак не могла отплатить им за их доброту. Доброту, которой она не заслуживает.

Через несколько часов ее благодарность герцогу и его семье увеличилась десятикратно.

Экипаж свернул с главной дороги, и кто-то — вероятно, Люк — постучал по крыше кареты тростью, привлекая ее внимание к открывшемуся виду.

— Папа, — прошептала Джорджиана, наклонившись вперед и коснувшись колена отца, пока мать спала в углу, — посмотри.

В конце очень длинной подъездной аллеи, затененной огромными, посаженными через равные промежутки тополями, стоял сложенный из древнего камня четырехэтажный дом. Две башенки, одна из которых осыпалась, возвышались рядом.

Джорджиана сглотнула. Поместье было куда более грандиозным, чем она предполагала.

Оно было невероятно красивым.

— Что ты думаешь? — задумчиво спросил отец.

— Не знаю, — прошептала она. — Я не могу все это осознать.

— Да, — произнес он, — но с другой стороны, Хелстон предупредил, что половина его необитаема. В поместье долго никто не жил, так как никто не хотел тратить время и деньги на его восстановление. — Отец коснулся ее руки. — Готова ли ты приняться за работу?

— Сейчас слишком поздно отступать, не так ли? — Она нервно рассмеялась.

— Вся в меня, — сказал отец.

Мать Джорджианы распахнула глаза. Она выглянула в окно и впервые в жизни не нашлась что сказать.

— Боже мой! Здесь почти также великолепно, как в Пенроузе.

Экипаж, покачиваясь, остановился, маленькая дверца внезапно открылась, и в проеме появилось темное лицо Люка.

— Выходите, — резко произнес он.

— Но, — произнесла Джорджиана, — разве нам не нужно устроить моих родителей на…

— Нет, — перебил ее Люк.

Что-то было не так.

— Проклятие, — прошептал Люк. — Я никогда не разбирался в такого рода вещах, и у тебя совершенно точно возникнет множество вопросов, на которые я не буду отвечать. Так вот. В задних садах находится группа леди и джентльменов, и они ждут там тебя, чтобы удивить, — он снял шляпу, почесал голову и надел шляпу обратно, — поэтому постарайся выглядеть удивленной.

Джорджиана обратилась к родителям:

— Вы знали об этом?

Отец тихо рассмеялся:

— Куинн сказал мне вчера. Он боялся, что меня хватит удар в критический момент.

— Куинн? — Она поправила платье. — Он здесь?

— Да. — Люк впился в нее своими темно-синими глазами.

— Он все это устроил?

— Нет, милая моя, — ответил Люк, — организатором выступила Грейс. Они с Атой пригласили твоих ближайших соседей на чай с пирожными. Тебе не нужно ничего делать. Только наслаждайся происходящим и знакомься с гостями. Через час, обещаю, я выгоню всех, и вы сможете, наконец, устроиться в доме.

— Но, отец, — Джорджиана повернулась к нему, — ты, должно быть, устал. Возможно, тебе стоит…

— Нет, дочь. Меня достаточно баловали в последнее время. Я хочу встретиться с мистером Уошбартоном. Он — наш ближайший сосед, и, как я понимаю, он вывел новую породу овец с прекрасной шерстью.

Джорджиана снова перевела взгляд с родителей на Люка:

— А Фэрли здесь?

— Куинну пришлось постараться, прежде чем он уговорил ее хранить все в секрете. — Люк улыбнулся. — Пойдем.

Джорджиана достойно сыграла свою роль. И она была очень рада возможности познакомиться с новыми соседями. Ата, Грейс и Фэрли любезно взяли на себя обязанности хозяек, заботясь о том, чтобы все желания гостей были удовлетворены.

И никто не узнал, каково ей было снова встретить Куинна. Ведь они уже попрощались, и Джорджиана думала, что никогда больше не увидит его. Или, еще того хуже, Грейс и Куинна вместе. Но они были здесь, прогуливались по садам рука об руку, останавливаясь и разговаривая с гостями. Ярко-рыжий полосатый кот следовал за Куинном и начинал тереться о его обувь всякий раз, когда тот останавливался. Они подошли на расстояние нескольких шагов.

Джорджиана через силу улыбнулась. Куинн всегда любил кошек. Кошки же, наоборот, никогда не любили его — на всей земле только эти животные не поддавались его чарам. Бесконечные царапины, заработанные им в детстве, были тому свидетельством. В двенадцать лет Куинн отрекся ото всех кошачьих. Но, похоже, этот кот не знал о его отречении.

— Над чем ты смеешься? — Майлз Лэнгдон взял два стакана лимонада у лакея и предложил один ей.

— Над котом.

— Хм… Я думал, ты улыбаешься своей удаче. Люк — чертовски хороший парень, раз организовал для тебя такое. У меня замечательный зять. Хотя, с другой стороны, теперь ты настолько богата, что я не смогу уговорить тебя сбежать со мной в Гретна-Грин.

Джорджиана улыбнулась и, выглянув из-за плеча Майлза, заметила странное выражение на лице Куинна.

— Даже не знаю, — поддразнила она Лэнгдона, — возможно, я и соглашусь, если ты сможешь предложить большое состояние или пообещаешь в одиночку отремонтировать башенки.

Майлз был так занят, выбирая пирожные на подносе второго лакея, что не услышал ее ответа.

Он повернулся и положил кусочек восхитительного лакомства ей в руку, прежде чем отправить два себе в рот.

— Насколько я понимаю, они сделаны по рецепту твоей матери. Они прекрасны.

— Осторожно, брат, — заметила Розамунда, незаметно подкравшаяся к Майлзу вместе с Люком. Супруги несли по ребенку. — Я же предупреждала тебя — ты становишься немного пухлым.

Майлз возмущенно воскликнул:

— Совершенно определенно нет!

— Ты знаешь, — добавила Розамунда, — я не думаю, что Джорджиане нравятся дородные кавалеры.

— Что я тебе говорил? — пробормотал Майлз, повернувшись к Джорджиане. — Сестры… погибель джентльменов. И мне нельзя отплатить ей тем же, если я хочу остаться джентльменом.

Люк улыбнулся:

— К счастью, герцогов это не касается. Герцогам позволено поступать и говорить, как им угодно. Они отвечают только перед…

— Принцем-регентом? — перебил Майлз.

Джорджиана прыснула.

Люк сердито посмотрел на Майлза:

— Я собирался сказать — герцоги отвечают только перед герцогинями. — Он перевел взгляд на Розамунду и прикоснулся губами к головке Каро. Глаза герцога вспыхнули любовью.

Каково иметь кого-то столь преданного? Джорджиана повернулась к Розамунде и заметила ответный свет страсти на лице.

Майлз раздраженно вздохнул:

— Что случилось с мужской солидарностью? Люк, ты все испортил.

Люк со смешком ответил:

— Возможно, ты будешь смотреть на вещи по-другому, когда женишься.

Мимо прошел лакей с еще одним подносом пирожных. Майлз проводил его тоскливым взглядом.

— Полагаю, да, если моя жена будет готовить такие же пирожные. — Он подмигнул Джорджиане и устремился за лакеем.

— Хм. — Розамунда переложила Генри на другую руку. — Если у кого-то и были сомнения насчет слабостей Майлза, думаю, пирожные расставили все по своим местам.

Джорджиана сменила тему:

— Люк, я понимаю, ты не хочешь больше выслушивать моих благодарностей, но тебе придется потерпеть. Я совершенно не подозревала, что поместье Трихэллоу настолько… настолько красиво и велико. Уверена, денег, щедро выделенных Куинном, не…

— Как я уже говорил твоему отцу, Джорджиана, вам придется отдавать мне значительную часть платы от арендаторов. Эта плата с лихвой возместит убытки.

— Но как же ремонт? Как же огромная оранжерея и обновленные сараи вдалеке? Откровенно говоря, я боюсь увидеть, что вы сделали с ними внутри. Мы никогда не сможем вернуть вам этот долг. — Она поклонилась.

— А, — ответил он, помрачнев, — ты не знаешь еще о новых сокольнях, лошадях, коровах, курах, овцах, и… — Он откашлялся. — Еще этот чертов океан, который выкапывают, пока мы здесь разговариваем.

Она удивленно раскрыла рот:

— Что?!

— Его закончат за ближайший месяц. Я надеюсь, ты не возражаешь против маленького островка в середине, как на Ло-Пуле. — Он тихо ругнулся. — Я уговорил его отказаться от стеклянного павильона, который он так хотел построить. Надеюсь, ты не возражаешь.

— Милый, — мягко заметила Розамунда, — не думаю, что Джорджиана готова к дальнейшим откровениям.

— Прошу прощения. Ты же знаешь, от благодарностей во мне просыпается все самое плохое.

Розамунда погладила его по щеке:

— Поэтому я тебя и люблю.

Люк снова выругался, не глядя на Джорджиану.

— Каро и Генри напечет голову. Солнце светит слишком ярко. — Он вздохнул и забрал ребенка у жены. — Я пойду в дом. Предоставляю тебе выпутываться из этой неразберихи, Розамунда. С меня хватит. Не нужно было соглашаться на участие в этом фарсе.

Джорджиана краем глаза снова заметила Куинна. Кот вертелся у его ног. Грейс стояла рядом с улыбкой на губах, окруженная новыми друзьями. Куинн наклонился и почесал кота между ушами, и тот прыгнул ему на руки.

— Это все сделал он, — прошептала Джорджиана, обращаясь к Розамунде. — Боже…

— Извини, что я не сказала тебе. — Розамунда нежно коснулась ее плеча. — Он был твердо намерен это сделать, и Люк запретил мне тебе рассказывать. Куинн был уверен — ты откажешься принять подарок, если узнаешь. Похоже, ему благодарность нравится еще меньше, чем моему мужу.

Джорджиана не могла вымолвить ни слова — не могла двинуться с места.

— О, моя дорогая подруга, — с грустью прошептала Розамунда, глядя на нее. — Возьми меня под руку. Пойдем в оранжерею, там никого нет. Ты можешь идти? До нее недалеко. Мне позвать Люка? Ты побледнела. Ты же не собираешься падать в обморок? Пожалуйста, не надо.

— Нет-нет. Я чувствую себя прекрасно, — пролепетала Джорджиана.

Она оперлась о руку Розамунды, и они вместе осторожно направились к огромной застекленной теплице, больше похожей на французские оранжереи.

Там никого не было, не считая первых саженцев растений, на поиски которых, должно быть, ушли годы. Здесь будет ее убежище. Оранжерея не была похожа ни на что в Пенроузе — в отличие от озера и соколен.

Джорджиана опустилась на ближайшую скамейку. Она достала из кармана носовой платок и смяла его:

— Он всегда был необыкновенно щедр и добр ко мне. Поэтому все так сложно. Я никогда не знала более достойного человека, Розамунда. И я боюсь… — Она сглотнула. — Нет… Я знаю, что никогда не встречу другого такого же. Нет, молчи! Я не жалею себя. На свете немало людей, страдающих от безответной любви. Не я первая, не я последняя. Зато во всем остальном я самая счастливая женщина в мире. Я буду жить в роскоши, и мне есть, чем заняться на всю оставшуюся жизнь.

Когда Розамунда не стала спорить с ней, она поняла: даже ее лучшая подруга потеряла надежду на то, что Куинн полюбит Джорджиану.

— Я сделаю наше поместье самым прибыльным во всем Корнуолле — хотя бы и для того, чтобы вернуть ему все до последнего фартинга. Я буду день и ночь работать ради этой цели. — Она достала из другого кармана карандаш и бумагу и постаралась отстраниться от своих эмоций. Она не будет больше обременять Розамунду своими проблемами.

После долгого молчания Розамунда положила руку ей на плечо и сказала:

— Джорджиана, я не хотела бы говорить тебе сейчас, но, возможно, нам более не удастся уединиться. Грейс сообщила мне прошлой ночью, что Куинн согласился сопровождать ее на прием у герцогини Кендал через неделю.

Бумага выпала из пальцев Джорджианы.

Она оцепенела и почти не ощутила, как Розамунда пододвинулась еще ближе:

— Ты должна приготовиться. Он наверняка сделает ей предложение перед отъездом.

Джорджиана отстранилась и заставила себя улыбнуться:

— Ты знаешь, это даже хорошо. Я, возможно, почувствую облегчение. Я давно уже ждала их помолвки.

— Я рада, что Ата, Сара и Элизабет остановятся здесь, И Фэрли тоже переедет сюда, когда Грейс и Куинн уедут к Кендалам.

— Я буду очень рада ей, — прошептала Джорджиана и опустила взгляд на свои руки.

— Джорджиана, не надо притворяться. Я догадываюсь, ты предпочла бы не видеть Куинна. Но не беспокойся. Я не знаю, как и когда, но случилось чудо — Люк и Куинн подружились. И я позабочусь о том, чтобы Фэрли сюда доставил Люк, раз уж Эмберли так близко отсюда.

— Я очень рада, — ответила Джорджиана. — Ты лучший друг на свете, Розамунда. Надеюсь, я заслуживаю твоей дружбы.

Розамунда нежно улыбнулась:

— Наши чувства взаимны, милая. Я очень благодарна тебе за то, что ты пригласила Ату и остальных остаться с тобой. — Она пристально посмотрела на Джорджиану. — Но ты должна обещать мне: ты не будешь отказываться от шансов на счастье. Мой брат Майлз, как бы я ни дразнила его, восхищается тобой. Возможно, со временем…

— Нет, Розамунда. Я уважаю его и высоко ценю его внимание. Но если бы он действительно полюбил меня, я не стала бы играть его чувствами, и нам пришлось бы прекратить всякое общение. Я так и сказала Майлзу несколько дней назад. И он, кажется, даже обрадовался. Теперь мы можем свободно флиртовать друг с другом, зная, что за этим не стоит ничего серьезного. — Она взяла подругу за руку. — Быть может, разумный брак — очень хорошая вещь, но только не для меня.

— Так я и думала, — с грустью произнесла Розамунда. — Однако надеюсь, ты простишь мне желание породниться с тобой.

Джорджиана улыбнулась:

— Знаешь, до сих пор у меня складывались такие отношения с родственниками мужа, что, по-моему, нам лучше не рисковать и оставаться просто ближайшими подругами.

Через полчаса Джорджиана стояла рядом с отцом и матерью и прощалась с отбывающими гостями. Она сама не верила тому, что ей удалось сдержать бурлящие внутри чувства.

Куинн сделал все это для нее.

Но не потому, что любил, а потому, что был благороднейшим человеком и считал необходимым позаботиться даже о вдове человека, который предал его.

И вдруг он оказался перед ней. Куинн протягивал ей какую-то любопытную вещь.

— Маленький подарок для тебя, Джорджиана. Мы с Фэрли сделали таких несколько.

Она посмотрела на предмет, стараясь не встретиться с Куинном взглядом:

— Это улей, не так ли?

— Да. Я не уверен, правильно ли мы собрали его. Я все делал по памяти.

— Та самая конструкция, о которой ты говорил, — пробковые, из Португалии.

— Они самые.

Грейс стояла рядом с Куинном. Она протянула Джорджиане красиво вышитую подушку:

— От меня. Надеюсь, тебе понравится.

— О, Грейс. Она прекрасна. Я буду холить и лелеять эту подушку. У меня никогда не было ничего более красивого.

Кто-то потянул ее за руку.

— Джорджиана, папа сегодня утром сообщил мне самые лучшие новости на свете: когда он отправится к друзьям, я могу приехать и остаться с тобой и Атой и остальными дамами, если ты согласишься. Я сказала ему не говорить глупостей. Конечно, ты…

— Фэрли, — перебил Куинн ее голосом раздраженного отца, — я же сказал тебе, что хочу сначала обсудить это с Джорджианой. Напрашиваться в гости невежливо.

Джорджиана положила подарки и обняла Фэрли:

— Ты должна слушать своего папу, милая. Он ведь всегда прав. Но я открою тебе секрет. Рядом с моей спальней есть особенная комната — с кроваткой и коробками для красок… Она будет ждать тебя в любое время.

Джорджиана наконец подняла глаза. Грейс разговаривала с отъезжающими гостями, а Куинн смотрел на Фэрли.

— Спасибо, — негромко произнес он.

— Это я должна благодарить тебя, — едва слышно ответила она.

Он посмотрел на нее долгим взглядом, в котором светились невысказанные чувства.

Не в силах справиться с переживаниями, Джорджиана отвела глаза. Отрешенно глядя вдаль, она вдруг заметила фигуру одинокого всадника. Он показался ей очень знакомым, и у нее радостно забилось сердце.

А потом началось нечто невообразимое.

 

Глава 18

Список Аты

12 октября

— перевезти припрятанный ящик арманьяка в Трихэллоу;

— обсудить с Грейс детали свадьбы;

— найти способ почаще видеться с Каро и Генри;

— прокатиться на экипаже Куинна!

— Лорд Элсмир! — прокричал мистер Браун, бегущий из конюшен так быстро, как только позволяли ему старые ноги. — Господь всемогущий! Она взяла ваш фаэтон. Куинн схватил за руку лакея:

— Четыре лошади. Немедленно оседлайте четырех лошадей. — Его голос был исполнен королевской властности.

Лакей побежал выполнять распоряжение так быстро, что с него слетел парик, обнажив темную косу.

— Проклятие. — На лице прибежавшего Люка читался ужас. Оставшиеся гости поспешно попрощались и разошлись.

— Люк, скачите в обход Сент-Ивса. Я возьму на себя дорогу в Пензанс, — быстро распорядился Куинн. — Брауни, отправляйтесь в Пенроуз; Майлз, поезжайте по северной дороге, и, — тут он посмотрел на Джорджиану, — скажите тому, кто сейчас скачет через сад, чтобы он ехал по восточному пути к противоположному берегу.

Все без лишних слов бросились исполнять его указания.

Джорджиана бежала, забыв о хромоте — у нее на то была своя причина.

Через сад ехал не кто иной, как Грейсон. Ее брат.

Он вернулся, и, казалось, ее сердце сейчас выпрыгнет из груди от радости. Она понятия не имела, как он узнал, что ему нужно приехать именно сюда. Но она никогда прежде не была так счастлива, видеть, кого бы то ни было.

Браун проклинал булочки, кувыркавшиеся у него в желудке, мчась во весь опор в направлении Пенроуза. Боже всемогущий, он удавит ее, как только догонит, и ловушка Куинна захлопнется. Он старался не думать о том, что сделает с собой, если прибудет слишком поздно.

Боже, как она вообще могла это сделать? Сколько раз он предупреждал ее? Сколько замков было понавешено за прошедшие годы? И все равно, вот он опять гонится за ней, дабы спасти ее упрямые хрупкие кости.

Браун снова и снова проклинал жребий, определивший ему любить единственную женщину. Четыре фута и одиннадцать дюймов пламени. Богиню из ада с щедрой душой ангела и неутолимой жаждой арманьяка. Слезы текли по его вискам, когда он подгонял свою лошадь, пытаясь не обращать внимания на боль, терзающую его старое тело.

Он заметил небольшую деревяшку — по всей видимости, спицу, а рядом — песчаную дорожку, по которой направил коня галопом. Возможно, срезав дорогу через луг, удастся ее догнать. Проскакав полмили, он снова оказался на дороге и ясно увидел, что впереди кто-то едет.

Сердце Брауна яростно застучало, когда он сорвал нелепую, похожую на корзину с фруктами шляпку Аты с низкой ветки дерева. За следующим поворотом он увидел и саму Ату.

Фаэтон как раз занесло на крутом повороте, и раздавшийся визг Аты поверг Брауна в ужас. Его гнедой скакун, должно быть, почувствовал состояние хозяина и рванулся вперед. Джон нагнулся вперед в седле и помчался дальше, сплевывая пыль и надеясь на чудо.

Казалось, он уже никогда не обгонит экипаж, но вдруг его лошадь вырвалась вперед. Он успел нагнуться и схватить поводья несущегося рядом коня. Он равномерно натягивал и опять отпускал их, молясь, чтобы впереди их не ждал откос.

— Тпру, — глубоким голосом сказал он, — тише, тише. Хватит, хватит. Тпру. — Он продолжал произносить успокаивающие слова, медленно отпуская и снова медленно натягивая то одни, то другие поводья, таким образом, удерживая свою лошадь немного позади запряженных в экипаж.

Наконец фаэтон остановился, кони били копытами и фыркали от неудовольствия.

Джон спустился с седла. Без слов он привязал поводья лошади к задней части фаэтона, заметил в колесе отсутствие одной спицы, почти оторванное место для грума и большие участки ободранной краски. Он покачал головой и забрался сбоку на предательски высокий экипаж. Ох уж эти проклятые нелепые понятия о том, какова должна быть современная карета…

Все это время он слышал ворчание чертовой дьяволицы. Поместившись на маленькой скамье, он уселся поудобнее, надеясь, что его не настигнет теперь, когда все закончилось, сердечный приступ. Его бросило в пот, и, наплевав на приличия, Джон снял свой шерстяной плащ и засучил рукава рубашки до локтей. Он не мог заставить себя взглянуть на Ату.

— Дай мне поводья.

— Нет, — обиженно ответила она.

— Дай мне поводья немедленно, милочка.

Последовало долгое молчание. Наконец Ата захныкала:

— Я не могу.

— Не можешь или не дашь?

— Джон, посмотри на меня, — пробормотала она.

Он весь обратился во внимание. Она не называла его по имени почти пятьдесят лет. Когда он взглянул на нее, в ее глазах стояли слезы. Он накрыл ладонью ее руку:

— Разожми руки, Мерседитас.

— Я не могу, — ответила она, рыдая, — они не разжимаются.

Осторожно перевернув ее здоровую руку, он постепенно извлек поводья из ее стиснутых пальцев.

Одна из лошадей заржала, явно желая двинуться дальше.

Собрав все поводья, он пустил лошадей вперед медленной рысью. Оставалось надеяться, что поврежденное колесо продержится до Пенроуза, где он сможет прийти в себя в относительной тишине своего кабинета — если, конечно, раздобудет пинту бренди.

— Джон, — заговорила она, — это была не моя вина. Не моя. Я прекрасно правила экипажем. Я знаю, все думают, что я отвратительно управляюсь с лошадьми, но они не правы. Моя здоровая рука прекрасно справляется в одиночку. И Куинн разрешил мне ездить в его экипаже, когда мне угодно. Но, видишь ли, я пустила лошадей легким галопом, как вдруг три оленя выскочили из-за живой изгороди и чуть не столкнулись с нами. Я осадила лошадей — вполне профессионально, хочу заметить. И все бы кончилось хорошо. Я бы доехала до Пенроуза и доказала бы всем, как они не правы, но на резком повороте ветка зацепилась за поводья одной из лошадей и вырвала их у меня из рук. И эти глупые кони помчались, и… — Ее взволнованный голос, наконец, оборвался.

— И?.. — произнес Браун.

— И… Почему ты молчишь? Говори. Скажи, что я старая упрямая дура. Я же знаю, тебе хочется это сказать.

— Нет, я бы выразился иначе.

— Ну, так выражайся как угодно, и покончим с этим. По крайней мере, я смогу сказать Люку, что уже получила от тебя выговор. А Куинн не станет меня упрекать. Он… — Она затихла, поняв, что Браун не собирается перебивать ее.

Еще четверть часа раздавался только стук копыт по утоптанной земле.

— Останови лошадей, пожалуйста, — наконец попросила Ата несчастным голосом.

Браун подчинился, направив лошадей в сторону от дороги, в манящую тень деревьев, и посмотрел на Ату.

— Да?

— Поговори со мной. Если хочешь, выругай меня. Только, пожалуйста… поговори со мной. Я не могу вынести твоего молчания.

Он погладил ее по морщинистой щеке.

— Правда? Мне приходилось терпеть твое молчание последние пятьдесят лет, и я уже начал думать…

— Джон, я прошу прощения. Я больше не буду ездить на лошади или в карете одна. — Она закусила нижнюю губу. — Но можно мне править экипажем, если кто-нибудь будет сопровождать меня?

Она почти разбила его сердце. Сквозь все эти морщины, складки и тонкие седые локоны он все еще мог видеть ту шестнадцатилетнюю девушку, в которую влюбился пятьдесят лет назад.

Он откинул волосы с ее лица.

— Ты всегда пыталась доказать, что все ошибаются относительно тебя. Но в этом не было никакой необходимости.

— Конечно, была, — ответила она.

— И почему же?

— Потому, что никто никогда не воспринимал меня всерьез, — произнесла Ата. — Да, все эти льстецы и подхалимы снисходят до меня, пытаясь укрепить свое положение в обществе. Но все прочие всегда относятся ко мне, как к ребенку — только потому, что я маленькая и я женщина. Просто нелепо. Господи, ведь рассчитываешь же на серьезное отношение в моем возрасте, но нет, все по-прежнему.

— Нет, — печально ответил Джон, — твои попытки доказать что-то окружающим начались гораздо раньше. Начались тем самым летом, когда ты приехала в Шотландию со своей семьей, и мы встретились в первый раз.

— Нет, — взмолилась она, — давай не будем об этом говорить.

Он взял ее за острый подбородок и повернул лицом к себе:

— Мы будем говорить об этом. Я устал ждать, когда ты подойдешь ко мне. И я не уверен в том, что еще долго буду способен гоняться за тобой.

Ее глаза были полны слез, но он знал — гордость не позволит ей расплакаться.

— Простишь ли ты меня когда-нибудь? — тихо спросил он. — Признаешь ли ты когда-нибудь, что, возможно — только возможно, — ты и сама была не права, милая?

— Не права? — Ее глаза загорелись. — Не права? Ты смеешь предполагать, что я была не права? Я готова была все бросить ради тебя. Я все это организовала. Ты не любил меня достаточно сильно, чтобы пройти через все испытания. И я пострадала от последствий, не ты. — Она опустила взгляд на свою отсохшую руку и вздрогнула, вспоминая о таинственном событии, о котором она отказывалась рассказывать кому-либо, включая и его.

Он вытер лицо рукой:

— Ох, милая… Если бы ты только знала… Я страдал каждый день своей жизни с тех пор, как ты вышла замуж за этого страшного человека. Я знал, что ты поступила так назло мне. Если бы ты только подождала… Подождала, пока я буду в состоянии содержать тебя.

— Ты предлагал ждать слишком долго, — ответила она.

— Я не мог так поступить с тобой. — Он знал, шотландский говор проскальзывал в его речи, когда его одолевали страсти. — Я слишком мало мог предложить тебе. Твои родители отреклись бы от тебя. Кроме того, тебе было всего шестнадцать, и я не был уверен, что ты не будешь сожалеть о браке с пареньком, у которого ничего нет за душой.

— О, — сказала она в ярости, — ты такой же, как и все остальные, ты тоже считал меня наивной дурочкой, ничего не понимающей в жизни. Виноват ты, не я. Ты всегда был малодушен, а я ненавижу трусов.

Он уронил ее руки, заметив, как дрожат его собственные.

— Ох, до чего же ты все-таки беспощадна, милая. Я надеялся годы, минувшие с тех пор, смягчат тебя.

— Я не прощу тебя. Ты подвел меня у алтаря…

— Это была чертова наковальня в кузнице…

— Я два часа ждала, пока ты придешь…

— Я же сказал тебе — я не пришел, потому что знал — ты, с твоими большими темными кошачьими глазами, уговоришь меня разрушить твою жизнь.

— Я терплю тебя только потому, что ты присматривал за Люком в море.

— Я защищал твоего внука во всех битвах, в каких он сражался полтора десятилетия, и я делал это для тебя. Но ты, похоже, только ожесточила свое сердце против меня.

Знакомый обиженный изгиб ее рта не сулил ему ничего хорошего.

— Мерседитас… пожалуйста. Возможно, это наш последний шанс. Выйди за меня, дорогая. Я увезу тебя в Шотландию, туда, где мы впервые увиделись. К той самой наковальне.

— Я уже говорила тебе прежде, Джон Браун, и готова повторить — у тебя был шанс. И после десятилетий отнюдь не счастливого брака я не желаю больше выслушивать приказы мужчин. Мне повезло — я не обязана снова оказываться под чьей-то пятой. — Она отодвинулась от него. — Теперь, если ты не возражаешь, я хотела бы вернуться в Пенроуз. Через несколько дней я уезжаю в Трихэллоу помогать Джорджиане, и мне нужно завершить несколько дел, прежде чем я отправлюсь туда.

Воцарилось долгое молчание. Наконец Браун снова заговорил:

— Наша стариковская беда в том, что мы становимся негибкими… и склонными отдавать приказы. Но с другой стороны, милая, тебе всегда нравилось распоряжаться.

Она снова резко обернулась к нему; в глазах ее пылал гнев:

— Полагаю, я заслужила право распоряжаться после двадцати четырех лет, трех месяцев, двух недель и одного дня супружеской жизни, полных приказов.

Браун с грустью посмотрел на нее, ослабил поводья и подстегнул лошадей. Они ехали дальше по своим следам.

— И именно поэтому я следую твоим приказам уже сорок девять лет и не знаю уж сколько там месяцев, недель и дней. Но теперь, зная, что ты не изменишь своего решения, я не побеспокою тебя снова. — Теперь его акцент пропал. — Я возвращаюсь в Шотландию, как только найду преемника на свою должность в Пенроузе.

Увы, Джон Браун в тот момент не заглянул в глаза Аты. Иначе он увидел бы, как она несчастна.

Но, как позднее говорила себе Ата, так было даже лучше.

Забавная вещь — совпадения. Так думал Куинн, сидя за своим письменным столом в Пенроузе несколько дней спустя. Мистер Браун сидел напротив, держа шляпу в руках. Совпадения бывали либо поразительно удачными, либо поразительно неудачными, но никакой золотой середины между удачей и неудачей себе не позволяли. К несчастью, в этом конкретном случае, как и в большинстве других в жизни Куинна, совпадение было поразительно неудачным. Его отъезд нельзя было отложить, но кого в короткие сроки Куинн мог найти для присмотра за Пенроузом?

— Все будет в порядке, мистер Браун, — заверил он пожилого джентльмена. — Мы уже договорились ранее, когда обсуждали мое предложение, что это назначение будет, скорее всего, временным. Конечно, я предпочел бы, чтобы вы остались — тем более теперь, когда я в полной мере оценил ваши способности. Не могу ли я убедить вас изменить свое решение и все-таки остаться? Возможно, если бы я предложил вам больше…

Мистер Браун поднял руки:

— Ох, нет. Вы и так платили мне слишком много. Да и с этими жуткими отчетами из Трихэллоу вы должны еще пристальнее следить за доходами. Кроме всего прочего, я нанимался не ради денег. Полагаю, вы знаете об этом. — Он провел рукой по своим седым волосам. — Я должен вернуться в свой небольшой домик в Шотландии. Но я не брошу вас в затруднительном положении, милорд…

— Прошу вас, называйте меня по имени, ведь вы больше не находитесь у меня на службе. Вы окажете мне честь. Знакомство с вами доставило мне истинное удовольствие. — Он не будет больше пытаться уговорить пожилого джентльмена остаться. Куинн знал — Ата виновна в страданиях, терзавших шотландца с тех пор, как чуть не превратила фаэтон в кучу деревяшек. — И вы не должны беспокоиться по поводу Пенроуза: я уверен, Грейсон Уайлд согласится сменить вас, если не надолго, то хотя бы временно.

— Она не простит меня, — сказал мистер Браун, глубоко дыша, — я должен вас покинуть, потому что она никогда не простит меня.

— Если мои слова помогут рассеять ваше отчаяние, — тихо произнес Куинн, — то могу заверить — Ата вас любит.

— Не исключено. Но знаете, любовь и прощение должны идти рука об руку. Одного без другого не бывает.

— Полагаю, вы просили прощения? — Куинн не хотел смущать собеседника, спрашивая, чем он вызвал гнев Аты.

— Она так упряма.

— Продолжайте пытаться.

— Прошу простить меня, но вы сами-то не пытаетесь.

— Я не сделал ничего такого, за что нужно было бы просить прощения.

Мистер Браун посмотрел на него острым, умным взглядом:

— Может быть, и не сделали, но я должен предупредить вас: прожить следующие пятьдесят лет так, как прожил я последние пятьдесят — ожидая, пока к вам вернется любовь всей вашей жизни, и сожалея о том, что вы сделали или не сделали в прошлом, — печальная участь.

— Любовь всей моей жизни?

— Вы же не думаете, что будете счастливы с Грейс Шеффи? Я имею в виду, она богатая, и графиня, и все прочее, такая деликатная, и чудесная, и красивая, но она не такая, как Ата или Розамунда — или ваша Джорджиана.

— Я не имею понятия…

— Послушайте. Вы не найдете счастья в удобстве и тихой жизни. Ради Бога, взгляните хотя бы на Люка. Вы с ним, может, и обладаете совершенно разным темпераментом, но в остальном вы похожи как две капли воды. Вам обоим нужна яркая, полная жизни женщина — и, что важнее всего, с сердцем, полным любви, и готовая принять ту любовь, которую вы скрываете от мира. — Мистер Браун тяжело вздохнул. — Ну вот, а теперь, сказав это, я ухожу. Я не мог не высказаться, раз уж покидаю вас. Надеюсь, вы не обидитесь на мои предположения.

— Благодарю вас за совет, сэр. Но я, как и вы, принадлежу к той категории людей, которые больше любят давать советы, чем следовать им. — Куинн нахмурился и задумчиво потер подбородок. — Однако считаю нужным заметить — не все можно изменить, и боюсь, преданность сердца Джорджианы изменить нельзя.

В глазах мистера Брауна промелькнула искра:

— Впервые за последние полчаса слышу от вас что-то толковое, сэр. И еще я осмелюсь вам сказать: вы делаете все неправильно. Забудьте цветы, оставленные вами на пороге Литтл-Роуз. Они могли бы подействовать на Розамунду. Нет, не беспокойтесь — я единственный, кто вас видел. — Он покачал головой и наклонился вперед: — Она любит всяких птах. Неужели вы никогда не думали об этом? Лесник сказал мне, что всегда восхищался Джорджианой. Он никогда не видел маленькой девочки, которая любила бы животных так сильно и так ладила бы с ними — почти как вы. А вот ваш кузен таким не был.

Куинн быстро встал.

— Я попрошу Вас не ввязывать сюда моего кузена.

— Но он уже ввязался. Я не знаю, что он там вам сделал, но он как будто стоит у вас за спиной и руководит вами. Простите, но теперь я ухожу. Я и так уже зашел слишком далеко, и, наверное, вам не стоит слишком серьезно относиться к совету старика, который потратил жизнь впустую в погоне за неисполнимой мечтой.

Не прошло и двух недель после того, как Джорджиана переехала в Трихэллоу, а она уже чувствовала себя счастливой.

Пока они с братом вскапывали огород, отец грелся в лучах неяркого осеннего солнца. Жизнь постепенно налаживалась, особенно в сравнении с последними месяцами, и Джорджиана знала почему. Она больше не жила в доме маркизы — в доме, который не считала своим. И теперь ей не нужно было бояться встречи с Куинном или, еще хуже, с Куинном рука об руку с Грейс.

Радость возвращалась к ней, когда она занималась сельскими делами: обсуждала с пастухом новое стадо овец, навещала коров в хлеву. Она получала удовольствие от приветственного хрюканья свиней, ржания лошадей, которым приносила овес, и даже оттого, как козы гонялись за ней и пытались боднуть. Она снова чувствовала себя дома. Ее уверенность в себе вернулась, и она была… счастлива.

— Я вижу, для моих тревог не было причин, — тихо сказал Грейсон, — и это прекрасно.

— Извини?

— Ты, отец, все вы здоровы. Боже, как приятно видеть, что ты счастлива. — Он закончил работу и воткнул лопату в землю. — Твои письма пугали меня больше пушечных ядер.

— Извини, но я так беспокоилась об отце… Я хотела, чтобы ты приехал сюда до того, как… Но, к счастью, он поправился. Я старалась не встревожить тебя слишком сильно, но, очевидно, мне это не удалось.

— Именно разумный, собранный стиль твоих писем повергал меня в ужас. Ты не представляешь себе, как много я молился, чтобы быстрые ветры унесли меня домой.

— Я так рада видеть тебя. — Она не скажет ему, как сильно хочет, чтобы он больше не уезжал. Он любит море и свою новую жизнь. Джорджиана наблюдала, как он мастерски сажал шпинат на новую грядку.

— Забавно, Джорджиана. Когда корабль вышел в море восемнадцать месяцев назад, я был рад смыть грязь из-под ногтей. А теперь, с тобой и отцом, я как никогда рад снова видеть землю на своих руках. — Он посмотрел на свои ладони и улыбнулся: — И в этом плавании я понял две важные вещи.

— Какие?

— Первая: мне никогда не понравится рыба.

Джорджиана улыбнулась.

— И вторая: за пределами Корнуолла совершенно не на что посмотреть. — Он покачал головой. — К своей досаде, я выяснил: я такой же, как ты. Я ошибался, когда надеялся найти на краю света что-то важное.

— Я знаю это чувство, Грейсон.

— Похоже, мы с тобой товарищи по несчастью: мы нигде не сможем быть счастливее, чем в Корнуолле.

— Как изменился ход твоих мыслей, — сказала Джорджиана. — Я слышала, моряки говорят, что они никогда не бывают так счастливы возвращению домой, как счастливы возвращению в море.

— Ну может, ты и права, но я решил, что только первая часть этого утверждения содержит хоть сколько-нибудь правды. — Грейсон поднял большой камень с земли и кинул его в ближайшую кучу. — Я не вернусь в море, Джорджи. Мне предстоит теперь неприятный разговор с его светлостью, который был так добр устроить меня на это место.

— Ты еще можешь поменять решение… Или Люк может поменять его за тебя.

Брат рассмеялся:

— Ты что, пытаешься от меня избавиться? Я уж было, решил — ты не хочешь больше меня куда-нибудь отпу…

Он не успел закончить фразу, как она сжала его в объятиях.

— Я больше не дам тебе никуда уехать. Господи, как я скучала по тебе, — прошептала она.

— И я тебя тоже люблю, Джорджи. — Он тихо засмеялся и посмотрел на нее своими теплыми карими глазами. — И кстати, со времени возвращения я успел заметить нечто замечательное.

— И что же это?

— Я наконец-то стал выше своей старшей сестры, и теперь у меня есть преимущество.

— Не смей… — начала она и не успела закончить, потому что засмеялась, когда Грейсон стал щекотать ее.

— Тебе воздастся за много лет, — шутливо предупредил он ее.

Смех Грейсона и ее визг вызвали теплую, уютную улыбку на лице отца:

— Джорджиана и Грейсон, подойдите, сядьте рядом со мной.

Они тут же выпрямились, стряхнули грязь с одежды, и подошли к нему.

— Я не ослышался, сынок? — Узкое лицо отца украшала улыбка. — Ты увольняешься из королевского флота?

Грейсон заколебался. Они все посмотрели на рыжего кота, кравшегося рядом с живой изгородью.

— Что? — Отец толкнул его. — Язык проглотил или коту отдал?

— Отец, — проговорила Джорджиана сквозь смех, — не надо. Ты же знаешь, он не любит твоих каламбуров. И если ты опять начнешь, он может и передумать.

Грейсон улыбнулся:

— Я вижу, ты все еще живешь под кошачьей лапой, папа!

Отец широко улыбнулся и извлек из кармана мятый список:

— Ну что ж, теперь, когда Грейсон решил остаться с нами, у меня есть небольшой список вещей, которые нужно сделать до…

— О Боже, — энергично мотая головой, сказал Грейсон, — только не списки, нет, только не это… Я совсем о них забыл…

Джорджиана вытащила другой список из собственного кармана.

— На самом деле, отец, я хотела обсудить канаву в… — Она рассмеялась, увидев, как лицо брата исказилось от ужаса.

Отец почесал голову.

— Тебе бы лучше самому взяться за перо, Грейсон. Если интуиция не обманывает меня, ты скоро будешь сам составлять списки. Не удивляйся, если Куинн Фортескью прибежит царапать твою дверь, и будет предлагать катать тебя в масле и баловать, как кота сметаной, если ты возьмешь на себя заботу о Пенроузе.

Джорджиана метнула взгляд в сторону отца и нахмурилась.

— Но Грейсон только недавно вернулся. Я уверена, он не…

— Если дело не касается рыбы, я согласен, — вмешался Грейсон. Он покосился на Джорджиану: — Ну, ты же не думала, что я останусь здесь, и буду выполнять твои указания?

Она заставила себя улыбнуться:

— Я вижу, что старого пса все-таки можно выучить новым трюкам.

— Когда рак на горе свистнет, — глубокомысленно заметил отец.

Оба его ребенка застонали в ответ.

 

Глава 19

Список Фэрли

Дела на конец октября

— кататься на лошадях;

— разыскать более удобный способ улизнуть из комнаты, когда нужно;

— подкупить конюха и добиться разрешения кататься на Леди, когда захочу;

— не покидать Пенроуз;

— придумать способ уговорить всех навечно остаться в Пенроузе, особенно папу… и Джорджиану.

Невезение. Поразительно, как Джорджиане порой не везло. Она никогда не обращала внимания на суеверные советы Сильвии, сестры Розамунды, вышедшей замуж за очаровательного деревенского викария. А сама Розамунда не раз повторяла, что, если бы она не пренебрегала старыми корнуоллскими поговорками, ей, возможно, не пришлось бы десять лет страдать. А значит, Джорджиана могла винить только себя за внезапно возникшую необходимость вернуться в Пенроуз.

Джорджиана кинула взгляд на крупицы соли, рассыпавшейся по столу в роскошной столовой Пенроуза, кинула их через левое плечо и прочитала молитву об умеренности.

— Фэрли, — тихо спросила она, — ты уверена, что Грейс чувствует себя плохо и не сможет к нам присоединиться?

— Она говорит, что голова у нее гудит, словно огромная тыква. — Не обращая внимания на смущение Джорджианы, девочка положила себе на тарелку оладьи. — И папа решил, что лучше подождать еще один день, прежде чем отправиться.

Куинн и Грейс должны были уже уехать к тому времени, когда Джорджиана заберет Фэрли. Можно было бы прислать за девочкой экипаж, но у Джорджианы в Пенроузе оказалось множество дел: вернуть книги, одолженные Куинном ее отцу, организовать доставку нескольких повозок сена, мешка зерна, трех мешков крупы… и так далее, и так далее.

На следующее утро она должна вернуться с Фэрли. Она вздохнула. И чего стоило ее недавнее, полное драматизма прощание с Пенроузом? Неужели она никогда не освободится от этого места?

— А как чувствуют себя малыши? — спросила Фэрли, намазывая невероятно толстый слой масла на оладьи.

— Вчера я видела Ату. По ее словам, жар спал. — Она не сказала, что вдовствующая герцогиня также предположила, что куда больший уход требуется герцогу. Он сам не свой с тех пор, как Каро и Генри первый раз чихнули.

— А будут завтра Ата, Сара и Элизабет в Трихэллоу?

— Не знаю, милая. Ата выразила желание приехать сюда проведать Грейс теперь, когда малышам лучше.

— В таком случае ей лучше приехать завтра рано утром, ведь Грейс и папа собираются отправиться в путь вне зависимости от ее самочувствия. — Губы девочки вдруг задрожали.

— В чем дело, дорогая моя?

— Джорджиана, я не хочу, чтобы он уезжал. — Фэрли расплакалась. — Почему он не берет меня с собой? Грейс сказала, мне можно поехать с ними, но папа запретил. Он говорит, это прием для взрослых.

Джорджиана встала и обняла Фэрли:

— Пойдем. У меня длинный список дел, и мне пригодится твоя помощь, — сказала она на ухо девочке. Ее осенила идея. — У меня есть для тебя подарок.

Фэрли оторвала заплаканное лицо от мокрого плеча Джорджианы:

— Подарок? А что за подарок?

— До чего же ты любопытная.

— Нет, дело не в этом. Просто Грейс уже надарила мне так много подарков — платьев, жемчужных сережек, вышитых подушек, даже жемчужный браслет. По крайней мере, твой подарок не из жемчуга?

— Хм… Нет, жемчуга в нем нет.

— Ой, неужели лошадь? — Девочка широко распахнула голубые глаза.

Джорджиана взяла ее за руку и сдержала улыбку:

— Нет, не лошадь. Я не скажу тебе сейчас ничего больше, пусть будет сюрприз. — Ей необходимо было исчезнуть до появления Куинна. Возможно, ей удастся закончить все дела, не встретившись с ним. Возможно, все будет не так плохо, как она думала. — Пойдем, я хотела тебе кое-что показать. А потом нам надо приступить к работе, если мы хотим сделать все сегодня.

Они подошли к озеру Ло-Пул, и Джорджиана спустила на воду небольшую лодку. После нескольких попыток Фэрли наконец поняла, как надо грести, и они медленно поплыли к острову.

— Я всегда хотела побывать там, но папа говорит — туда слишком далеко плыть, а он не любит лодки.

Джорджиана знала, почему и сменила тему:

— Ты не видела в последнее время Оскара? — Она скучала по выдре.

— Нет. Мы с папой плаваем, когда достаточно тепло. Оскар больше не появлялся с тех пор, как ты уехала. — Фэрли опустила весло на борт лодки. — Как же мне хочется, чтобы ты продолжала здесь жить, Джорджиана. Все так неудобно. И без тебя совсем не так весело. Грейс любит рыбачить гораздо меньше тебя.

Дно лодки коснулось песчаной отмели, и Джорджиана осторожно перекинула через борт затекшие ноги.

— Поторопись, подарок внутри!

Глаза Фэрли блестели от возбуждения. Ее совершенно очаровал стеклянный павильон.

— Ой, это, наверное, самое красивое место в Пенроузе. Я спрошу папу, можно ли мне жить здесь следующим летом, а не в тех душных комнатах рядом с его. Тут все так волшебно. Я уверена, здесь живут эльфы. Озерные эльфы.

Фэрли закружилась, и свет, отражавшийся от множества стекол, заблестел на ее белокурых волосах. Джорджиана никогда не видела девочку такой счастливой. Она быстро достала подарок, который так неожиданно решила отдать Фэрли.

— Смотри, это для тебя. — Джорджиана заставила себя положить горький остаток прошлого в подставленные ручки девочки. В лучах солнца сверкнули золотые края брошки с Оком возлюбленного.

— Ой, Джорджиана, это же твоя брошка. Та самая, которую ты нарисовала. — Фэрли с трепетом рассматривала украшение. — Я не уверена, что могу принять ее. Она слишком… — Похоже, она не могла подобрать подходящих слов.

— Ты делаешь большие успехи, — тихо произнесла Джорджиана, — и я горжусь тобой, милая. Но я хочу подарить тебе эту брошку. Возможно, ты будешь меньше скучать по отцу, когда он путешествует. Это должно быть нашим секретом. И ты можешь носить ее, только когда папы нет рядом. А все остальное время ты должна ее прятать.

Фэрли опустила взгляд на украшение, потом снова посмотрела на Джорджиану:

— Это глаз папы, правда? — Она благоговейно погладила крошечную брошку.

— Да.

— Но все думают, что это чей-то еще глаз.

— Да, — ответила Джорджиана.

— Почему ты нарисовала его?

— Потому что мы с твоим папой были друзьями, и я скучала по нему. Но теперь, когда я выросла, я хочу передать брошку тебе. Кроме того, оправа принадлежала моей семье, и ты будешь вспоминать и меня.

Фэрли долго смотрела на нее своими невинными голубыми глазами. И Джорджиана могла поклясться — на мгновение во взгляде девочки промелькнула тень древней женской мудрости, прежде чем она сжала брошку в руке.

— Спасибо, Джорджиана. Ты лучшая на свете. А теперь каковы наши планы на сегодня? Нам пора начинать, как ты сказала. В мой список входит катание на лошади, — произнесла Фэрли, доставая из кармана сложенную бумажку. — Мне разрешат взять с собой Леди завтра, правда? Ей будет одиноко, если я оставлю ее здесь.

Джорджиана погладила Фэрли по головке:

— Конечно. Ой, смотри, — она показала на усатую морду, появившуюся из воды, — там Оскар. Давай найдем, чем его покормить.

— А он любит червей?

Джорджиана рассмеялась:

— Не думаю. Но он точно любит тех, кто ест червей.

Фэрли выбежала из павильона, чтобы получше разглядеть выдру, позабыв об упавшем списке. Джорджиана наклонилась и прочитала его. У нее сжалось сердце, когда она увидела последний пункт: «придумать способ уговорить всех навечно остаться в Пенроузе, особенно папу… и Джорджиану».

От искаженного болью лица Грейс Куинну было не по себе.

— Моя дорогая, я знаю, как сильно тебе хочется уехать, но я действительно не думаю, что ты будешь достаточно хорошо чувствовать себя завтра. Мы же никуда не торопимся. Я напишу письмо герцогине и объясню наше опоздание.

— Нет, — ответила Грейс, поднимаясь с диванных подушек. — Мне уже гораздо, гораздо лучше. Ата написала, что малыши тоже выздоравливают. — Она сделала глоток чаю. Куинн заметил, как чашка чуть дрогнула, когда она поднесла ее к губам.

Он попросил миссис Киллен, стоявшую на пороге, принести горячего чаю.

— У Джорджианы наверняка много дел в Трихэллоу. Она приехала для того, чтобы забрать Фэрли. Мне кажется, нехорошо задерживать ее.

При упоминании о Джорджиане Куинн напрягся.

— Ты твердо решил не брать Фэрли с нами? — тихо спросила Грейс. — Ты будешь скучать по ней — как и я.

— Мы будем отсутствовать совсем недолго. Я подумал, нам лучше поехать вдвоем, чтобы у тебя не было лишних хлопот. — Куинн встал и начал мерить шагами комнату. Боже, как же ему хотелось уехать отсюда, побыть вдалеке от Пенроуза. Это его единственный шанс начать новую жизнь с Грейс. Ему не понадобится много времени, хватит и нескольких недель. Потом он заберет Фэрли, и они втроем проведут сезон в Лондоне. Когда парламент закончит заседать в конце весны, они объедут остальные поместья Элсмиров.

Кто-то постучал. В комнату заглянула Фэрли.

Грейс подозвала ее:

— Фэрли, пожалуйста, подойди и помоги мне съесть все эти печенья. Твой папа оказался совершенно бесполезен.

Фэрли запрыгнула на светло-зеленый диван и устроилась между ними. Со счастливым выражением лица она откусила кусочек шоколадного печенья.

— Спасибо, Грейс!

Боже, как же он будет по ней скучать! Куинн поцеловал девочку в затылок.

— Подожди, дай я сниму кусочек шоколада с твоей щеки. — Он взял салфетку и посадил Фэрли на колени. — О, что это?

Она широко раскрыла глаза и вскочила:

— Ничего.

— Фэрли, что ты прячешь в кармане?

Она помотала головой и опустила взгляд на ковер.

— Ничего. Правда ничего.

Он протянул ладонь:

— Отдай немедленно. Опасно носить рыболовные крючки в кармане.

Она продолжала стоять неподвижно, и ему пришлось самому обыскать ее карманы. Наконец он нашел маленькое украшение и наклонился, чтобы изучить его получше, и вздрогнул:

— Где ты достала эту брошку?

— Это должно было быть моим секретом. Джорджиана дала мне ее. — Фэрли напряженно смотрела на него. — Она сказала, брошка будет напоминать мне о папе.

Грейс посмотрела на украшение и быстро отвернулась.

— Ты должна вернуть ее. — Куинн почувствовал, как кровь стынет у него в жилах.

Фэрли расплакалась, и он прижал ее к себе.

— Папа, я бы даже не подумала брать брошку, если бы знала, что ты так рассердишься.

— Извини, милая. Я совсем не сержусь на тебя. Ты самый дорогой для меня человек на свете. Ты моя дочь, и я никогда не позволю чему-то или кому-то встать между нами.

— Но, папа, ты не понимаешь. Это…

— Нет, Фэрли, никаких объяснений. Ты упаковала своих кукол?

Он прикладывал огромные усилия, чтобы казаться спокойным, хотя каждый мускул его тела сжимался от желания уничтожить проклятую брошь. Она символизировала все зло его прошлого.

Фэрли прошептала, что еще не упаковала кукол, и он, воспользовавшись моментом, сбежал. В дверях он обернулся и посмотрел на Грейс. Она поправляла платье. Он мог видеть только бледный изящный профиль графини, и, кажется, на ее ресницах сверкнула слеза.

Но сейчас ему было не до этого. Страх и гнев обратились в колючую боль, пронзавшую его тело. Он не остановился, чтобы подумать и спланировать свои действия. Он просто выбежал из комнаты.

Он разыщет Джорджиану и покончит со всем, что их связывает. Он подарил ей все — даже свое доверие. И ошибся, также как с Энтони и Синтией. Его ладонь горела огнем. Куинн разжал кулак и увидел каплю крови там, где булавка проткнула кожу.

Проклиная Энтони и Джорджиану, он спускался к Литтл-Роуз. Ярость его возрастала с каждым шагом.

Он нашел ее среди книг, с мотком веревки в руках.

— Куинн!

Он пристально посмотрел на нее поверх луча света, падавшего из окна. И в это мгновение тысяча воспоминаний промелькнула в его голове: Энтони и Джорджиана, карабкающиеся на дерево, плавающие, рыбачащие, поедающие пирожные и все время соревнующиеся друг с другом со смехом в глазах. Таких же, как глаза Фэрли. Его сердце сжалось от боли.

— Почему ты сделала это? — прохрипел он.

— О чем ты…

— Почему ты дала Фэрли изображение твоего мужа? — Он не мог даже произнести имени Энтони, так кипела в нем ненависть.

Джорджиана опустила глаза на книгу, не произнося ни слова.

— О нет. Тебе придется объясниться. И не нужно изображать усыхающую фиалку. Как ты могла? Как ты могла дать моей дочери портрет человека, постоянно разрушавшего все мои надежды на счастье? Неужели ты собиралась раскрыть ей тайну ее происхождения?

Она не поднимала взгляда.

— Ты отказываешься отвечать. Даже ты сама не можешь оправдать свою наглость. Но разве ты не так всегда жила, Джорджиана? Вы с Энтони всегда ухитрялись избежать неприятностей, ни за что не отвечая. — Он пригладил волосы и понял, что его рука трясется. — Поделившись с тобой тайной, мучившей меня десятилетие, я опрометчиво считал, будто ты никому не выдашь моего секрета.

Она подняла глаза. Боль сквозила в ее взгляде.

— Десятилетие? Твоя тайна мучила тебя всего десять лет? — проговорила она. Голос Джорджианы дрожал.

Он не слышал ее.

— Разве ты не понимаешь? Рассказав Фэрли, что я не настоящий ее отец, ты причинишь ей только боль! Я хочу, чтобы она жила, окруженная любовью и заботой — не так, как я.

— Позволь мне заметить: десять лет — это ничто. Два десятилетия — уже побольше. Но даже они кажутся ничем, когда я смотрю в будущее и вижу там только еще шесть десятков лет.

Он не понимал, что она говорит. Ее голос зазвучал сильнее. Кажется, она была на грани истерики. И вдруг весь его знаменитый самоконтроль куда-то пропал.

В очаге пылало пламя. Он мысленно увидел, как огонь пожирает брошь, металл шипит и плавится, а нарисованный глаз Энтони обращается в пепел. И наконец только маленькие блестящие камешки остаются в камине.

Двумя широкими шагами он подошел к огню и занес руку.

— Нет! — вскрикнула Джорджиана. — Нет. Не смей! — Она стояла позади него, обхватив его кулак пальцами. — Боже мой, Куинн. Пожалуйста, не надо!

Он тут же разжал ладонь. Она схватила брошь и прижала к груди.

Весь гнев и ярость вдруг куда-то пропали. Она была бесконечно предана человеку, мучившему его.

— Фэрли уедет со мной завтра. Ты можешь покинуть нас, ведь я уверен, что ты больше не хочешь здесь оставаться.

Джорджиана закрыла глаза.

— Он твой, — произнесла она еле слышным голосом.

Полено в камине треснуло. Взлетел сноп искр.

Ее веки медленно приподнялись, и показались темные, почти черные глаза. Она громко, взволнованно дышала.

— Я нарисовала его пятнадцать лет назад, через неделю после того, как ты уехал. Это твой глаз, не его. — Она замолчала. Затем продолжила: — Возможно, ты прав. Возможно, я должна сжечь его, раз он так ненавистен и тебе, и Энтони.

Теперь уже Куинн не мог заставить себя заговорить.

— Я дала его Фэрли, чтобы при ней всегда была часть тебя. Я уверена, она будет очень рада иметь Грейс в качестве приемной матери. Она ждет, не дождется поездки в Лондон и жаждет осмотреть достопримечательности — особенно Тауэр. Грейс и Фэрли очень красиво смотрятся вместе, с их светлыми волосами, в бледно-розовых платьях и с жемчужными украшениями. Скоро никто даже не вспомнит, что Грейс — не настоящая ее мать. — Джорджиана говорила быстро и не останавливаясь. — Но я молю тебя — не забывай устраивать для нее приключения: поездки на лошадях, рыбалку и прочие развлечения. Она не будет счастлива одними уроками и вышиванием. Но что я говорю? Ты и так прекрасно это знаешь. Ты снова стал таким же, как раньше. И теперь ты идеальный отец для такой резвой девочки, как Фэрли. Ей очень, очень повезло с тобой и Грейс.

Он протянул руку, и она положила ему в ладонь брошку. Крошечный глаз приковал к себе его внимание, он поднес украшение поближе. Крошечный мазок зеленого виднелся на самом краю янтарной радужки.

Его сердце сжалось.

Он поднял глаза, но Джорджианы уже не было.

Он всюду искал ее. Ему необходимо извиниться. Ее запряженная повозка стояла в конюшне. Она не могла уйти далеко без лошади — не позволит увечье. Но Джорджиана знала каждый уголок поместья — даже лучше, чем он. Мили живых изгородей, акры высокой травы вдоль пляжей и бесконечные деревья. Через три часа он обнаружил, что его выдохшаяся лошадь уже не в силах продолжать поиски. Куинн преодолел крутой спуск к берегу и подъехал к каменистым утесам. Он слез с лошади и взобрался на небольшой пригорок, где росли несколько исхлестанных ветром сосен.

Изможденный, он оперся о твердый ствол самого высокого дерева и повернулся спиной к скалам. Холодный соленый ветер дул с бушующего темно-синего океана. Аромат дикого утесника и сосны дразнил Куинна, отчаяние наполняло все его существо.

Боже. Он ничего не понимал. Его изображение? Он достал брошку из кармана и снова посмотрел на нее. Большим пальцем он почувствовал какую-то неровность на краю украшения и, приглядевшись, увидел маленький запор. Открыв его, Куинн увидел несколько прядей темных волос. Порыв ветра унес их прежде, чем он успел их поймать, но это определенно были не светлые волосы Энтони. Он проклял свою глупость и вернул брошку в карман.

Знакомый клекот сокола привлек его внимание. Он поднял взгляд и увидел, как птица опускается на выступ скалы. Быстро повернувшись, Куинн понял — он очень близок к тому самому месту, где Джорджиана упала много лет назад.

Да. Вот и дерево, которое почти невозможно узнать теперь, когда оно лишилось листвы и совсем засохло. Он судорожно сглотнул, разглядев высоко наверху остатки обломившейся ветки — той самой. Он не видел, как она треснула — нашел ее только потом, когда она упала.

Куинн до сих пор помнил ужасный звук ударов ее тела о ветки, ее юбки и платье зацеплялись и рвались, оставляя ноги беззащитными. Он даже слышал страшный свист ее дыхания, когда она упала на землю в нескольких дюймах от его протянутых рук. И он до сих пор помнил высокий, испуганный голос Энтони.

Куинн невольно обхватил толстый живой ствол сосны, росшей в тени дерева, причинившего ему столько страданий и изменившего его жизнь на всегда. Он снова посмотрел вверх, на то, как свет пробивается через ветви сосны.

Гнездо сокола было высоко, и он вдруг почувствовал уверенность — даже, несмотря на то, что сезон уже кончился, он все равно найдет там птенца. Он никогда не был так уверен в чем-либо в своей жизни. Он достанет птицу для ее соколен в Трихэллоу и только потом уедет с Грейс.

Он просто обязан сделать это для Джорджианы. Она добра и наверняка примет его подарок в знак примирения, даже если не захочет видеть его после всего того, что он ей наговорил. Это будет последний подарок той, которая так много отдала ему.

Куинн взбирался по сочащимся смолой веткам гигантской сосны, а его разум блуждал в воспоминаниях. Его сердце снова сжалось при мысли о том, что он так много значил для нее. Она нарисовала его глаз и вспоминала о нем и после того, как его отослали. Она скучала по нему. Сильно скучала.

А он скучал по ней.

Куинн поудобнее перехватил ветку. Потом замер. Воспоминания давних лет как будто прорвали плотину и хлынули в его душу.

Когда его отослали, точнее сказать — заперли в Итоне, он видел сны о Джорджиане. И все же пытался забыть ее, поскольку Энтони тоже присутствовал в этих снах.

Ему снилось, что он разбивает окна в проклятом дортуаре на четвертом этаже и улетает обратно в Пенроуз, ищет ее. А она ждет его на вершине огромного утеса, приветственно раскинув руки. Она улыбается, и счастье светится в ее карих глазах. Он обнимает ее, и они кружатся, кружатся, кружатся… и падают с обрыва, не разжимая объятий. Куинн чувствовал такую радость, глядя в ее глаза, что его совершенно не волновало их падение, пока они не врезались в песок, и море не омывало их. Энтони подбирал ее изувеченное тело и уносил, а Куинна уносило море.

Но теперь Куинн понял — на самом деле его никогда не волновало присутствие Энтони во сне. Он был счастлив, когда был с Джорджианой.

Он скучал по ее невинной доброте, ее смеху, их общей любви к природе, приключениям, животным и — да — даже к рисованию. Он забыл, как они вместе рисовали. У обоих была страсть к животным… и к жизни.

Куини достиг выступа на скале и выглянул из-под сосновых ветвей. Разозленная самка охраняла трех пушистых белых птенцов, сидевших в сделанном из веток гнезде.

Он закусил губу. Возможно, сокол улетит при его приближении. Куинн подобрался по ветке поближе и услышал разъяренный клекот.

Он замер. В этот момент он вдруг понял то, что отрицал, пытаясь отгородиться от прошлого, не повторять его — ведь в прошлом все его привязанности оборачивались предательством. Этими попытками он изранил свою душу не меньше, чем падение изранило Джорджиану.

Он любил ее.

Нет, это было нечто большее. Он не мог выразить свои чувства словами. Его сердце принадлежит ей и, всегда будет принадлежать. Как же он был слеп…

И тут самец сокола накинулся на Куинна. Острые когти стали рвать рукава его сюртука, и он потерял равновесие.

 

Глава 20

Список мистера Брауна

26 октября

— упаковать вещи;

— попрощаться с миссис Киллен и остальными;

— выпить пинту с егерем;

— последний раз заглянуть в учетные книги;

— передать ключи от нового замка на каретном сарае Куинну;

— распорядиться о месте в экипаже для… девочки, если она примет мое предложение.

Нельзя прятаться вечно. И ходить тоже — особенно с больным коленом.

А ей к тому же было холодно.

Кроме того, Джорджиана знала — она ведет себя нелепо. Не то чтобы он не знал, как она к нему относится. Но ей просто не нравилась мысль, что она снова повела себя глупо.

Она надеялась не встретить больше Куинна до своего отъезда. И молилась, чтобы принятое ею решение было правильным.

Джорджиана вошла на кухню Пенроуза. Домоправительница о чем-то торопливо совещалась с кухаркой.

— Простите, миссис Киллен, его светлость еще не вернулся?

— Нет, леди Элсмир, — ответила домоправительница, — но…

— Извините, миссис Киллен, но мне нужно немедленно закончить одно дело. — Она быстро поднялась по лестнице, не в состоянии остановиться еще хоть на минуту.

Джорджиана тяжело оперлась на перила. Как ей когда-то нравился этот дом… Широкие полированные перила красного дерева. В детстве она помогала миссис Киллен полировать их. Она даже съезжала по ним вместе с Энтони, когда никто не видел. Ее пальцы чертили узоры на лестничном столбике, пока она смотрела на дверь комнаты, в которой она жила бы как жена Энтони, — комнаты, которую она выделила Грейс.

Джорджиана заставила себя подойти к двери. Ей нужно поговорить с Грейс, увериться в том, что она выздоровела, и мягко уговорить взять Фэрли с собой на загородный прием. Она не знала, видела ли Грейс, как Куинн обнаружил брошь. Если да, то нужно постараться ее успокоить. И наконец, она сообщит Грейс о своем вынужденном немедленном возвращении в Трихэллоу.

Она постучала.

Тишина.

— Грейс? Грейс, можно мне войти?

Тишина.

Она постучала еще раз и, снова не получив ответа, открыла дверь.

Комната была в полном беспорядке, простыни валялись кучей на полу. Распахнутый сундук с бельем стоял перед кроватью. На столике, на боку лежала ваза с цветами, вода стекала с края мраморной столешницы на ковер. Одинокая желтая роза лежала на подушке посередине кровати.

Из-под нее выглядывала записка.

Джорджиана заглянула в примыкающую гостиную и пересекла комнату. Вода со стебля розы попала на чернила, и она с трудом разобрала свое имя. Сердце бешено застучало в груди. Она быстро смахнула капли, перед тем как сломать печать.

«Моя дорогая Джорджиана.

Когда мы говорили о любви и браке в Литтл-Роуз, я, как выяснилось, многого не понимала. Мы согласились, что брак, в котором один супруг пылает любовью, а другой — нет, недопустим. Человек, однажды испытавший безответную любовь, очень ясно осознает это. Мы разошлись только в одном — в отношении к разумному браку, заключенному двумя людьми, ищущими просто спутника жизни. Ты говорила, тебя ничто не заставит снова выйти замуж, кроме взаимной любви.

Я осознала, что существует нечто худшее, нежели безответная любовь. Когда мужчина утверждает, будто ищет разумного брака, но отказывается даже сам себе признаться в том, что любит кого-то другого. Брак с таким человеком будет абсолютно невыносим.

Поэтому я вынуждена уехать. Мистер Браун был так добр, что предложил мне место в его экипаже.

Я знаю: ты, Ата и остальные — вы все будете горевать обо мне. Пожалуйста, не надо. Мое сердце не занято, и потому я не страдаю. И пожалуйста, не считай, будто ты должна передо мной извиниться.

Джорджиана, он любит тебя. Я не знаю, почему он не может признаться себе в этом. Но, полагаю, если ты наберешься смелости и признаешься ему в своих чувствах, которые, как я теперь понимаю, ты все еще к нему испытываешь, все закончится благополучно. И я желаю счастья вам обоим.

Мой дорогой друг, я не грущу. И ни на кого не сержусь. Мне просто неудобно оставаться в месте, которому я не принадлежу.

Твоя преданная сестра по сердцу,

Грейс».

Джорджиана перечитала письмо еще три раза, пока буквы не расплылись до такой степени, что она больше не могла ничего видеть. В какой-то момент колени ее подогнулись, и теперь она сидела на ковре.

Что она наделала?

Ей не следовало рисовать его глаз. Ей не следовало возвращаться сюда. Ей не следовало доверять брошь Фэрли. Она больше не будет гордиться своим мнимым здравым смыслом.

Она скомкала записку и прислонилась к столбику кровати. Если бы Грейс была рядом. Джорджиана рассказала бы ей, как она не права, что она ошибается относительно сердечных склонностей Куинна и он действительно жаждет разумного брака с Грейс.

Звук знакомой походки послышался из коридора. Джорджиана подняла глаза и увидела Ату, стоявшую в дверях с тростью. Джорджиана еще никогда не была так рада видеть ее.

— В чем дело? — Брови вдовствующей герцогини были обеспокоенно подняты. — Что здесь творится? Я только приехала из Эмберли. Между прочим, малыши поправились. Внизу царит полная неразбериха, ни от кого не могу добиться ясного ответа, даже от миссис Киллен.

— Грейс покинула нас, — сказала Джорджиана.

— Что? Извини, что ты сказала? Обычно я все отлично слышу.

— Грейс уехала, — повторила она громче.

— А… значит, я опоздала? Хм. Я думала, они подождут до утра. Жаль, но я не могла раньше оставить детей. О, я так хотела поцеловать Куинна и мою красивую девочку на прощание и дать ей специальный свадебный подарок. Я бы хотела… — Ата замолчала, и Джорджиана почувствовала ее внимательный взгляд. — Почему комната в таком ужасном состоянии? Выглядит так, как будто здесь недавно прошла французская армия… Что это у тебя?

Джорджиана отрешенно посмотрела на свою руку, как если бы та не была частью ее тела. Она все еще держала смятое послание.

— Я все испортила, — слабо произнесла она.

— Чепуха, — твердо ответила Ата, развернулась и закрыла дверь, затем подошла к ней и, наклонившись, взяла записку из ее рук.

Джорджиана не остановила ее. Она просто закрыла глаза, не чувствуя в себе сил наблюдать, как грусть овладеет вдовствующей герцогиней, которую она любила как бабушку. Ей не хотелось расстраивать ее. Неловкость и чувство вины окутали Джорджиану, и она совершенно оцепенела.

Вдруг она поняла — Ата встала на колени рядом с ней, и что-то теплое коснулось ее холодных пальцев. Это была иссохшая рука Аты.

— О Боже. Она уехала с мистером Брауном? Я не знала, что он так скоро уезжает. — В печальном голосе Аты было нечто большее, чем беспокойство. — А все остальное — правда? Между вами и Куинном что-то есть?

— Нет. Хотела бы я, чтобы она была здесь, и я могла рассказать ей, как она не права. Она бы нашла счастье с Куинном, а он — с ней. Я уверена. Я же буду, несчастной с ним и буду постоянно напоминать ему о его жутком прошлом.

— Ты отдаешь мужчину, которого любишь?

— Вы не понимаете.

— Значит, ты все-таки любишь его, — произнесла Ата, с легким удивлением.

— Ата, дело не в этом. Он не любит меня.

— Правда?

— Правда.

— Знаешь, Джорджиана, ты лишаешь меня присутствия духа.

— Почему?

— Потому что я припоминаю похожую беседу с моей крестной матерью пятьдесят лет назад. — Ата попыталась погладить Джорджиану, но ее поврежденная рука была согнута в неестественном положении. — И теперь, дорогая, я понимаю, почему моя крестная так быстро теряла терпение, разговаривая со мной. Хотя я постараюсь — очень постараюсь, заметь — не повторить ее ошибку. Видишь ли, я недавно поняла я всегда не права в делах сердечных. Нет, я запрещаю тебе со мной не соглашаться. Возможно, больше ты никогда не услышишь, как я признаю свою неправоту хоть в чем-то, так что наслаждайся этим моментом. Но, прежде чем мы покинем эту комнату, тебе придется поклясться, никому не рассказывать об этом.

Джорджиана не могла не улыбнуться от таких слов. Она обняла Ату и расплакалась.

— Ну, хватит, хватит, — проговорила герцогиня. — Я никогда не видела тебя плачущей. Мы с тобой слишком практичные, чтобы ударяться в слезы. Возьми мой платок.

Джорджиана снова улыбнулась при виде немыслимого и абсолютно непрактичного бледно-зеленого кружевного платочка Аты.

— А теперь давай подумаем, что нам со всем этим делать. У меня есть идея. Давай поступим совершенно не так, как поступила бы я. Давай последуем совету Грейс.

Джорджиана промокнула глаза и аккуратно сложила платок:

— Ты же не предлагаешь мне…

— Именно предлагаю.

— Я уже так поступила. Два раза. В некотором роде.

— А именно?

— Я сказала ему, что люблю его… после бала, а сегодня он понял, что на моей броши был изображен его глаз, а не глаз моего мужа.

— И он ничего не сказал?

— Ничего.

— Я подвешу его за пальцы. Ног.

Джорджиана издала истерический булькающий звук.

— Если бы вы с Розамундой не были уже связаны родственными узами, я готова была бы поклясться, что вы родственники. Ата, мне страшно жаль. Я все испортила и разрушила счастье стольких людей. А ведь можно было бы подумать, что человек, планирующий каждый свой шаг, умеет избегать катастроф.

На лице Аты появился намек на улыбку:

— Возможно. Но не было бы счастья, да несчастье помогло. Знаешь ли, именно так случилось с Люком и Розамундой — впрочем, в моем случае поговорка оказалась неверной. — Она взглянула на свою иссохшую руку и положила ее на увечное колено Джорджианы. — Нам обеим приходилось терпеть боль и испытывать на себе особенную жестокость жизни — не так, как большинству людей. Я уже слишком стара, чтобы вернуться назад и все изменить. Но, Джорджиана, пожалуйста, умоляю тебя, не повторяй моей ошибки. Последуй совету Грейс и доверь ему снова свое сердце. Хотя ты и самая храбрая женщина из всех, кого я знаю, думаю, ты все равно струсила и не выразила свои чувства абсолютно ясно. И помни, самоотверженность — замечательная черта для матери, но совершенно не годится здесь. Возьми этого чертова Куинна Фортескью за ворот рубашки и скажи, что любишь его, будешь любить его всегда и не позволишь ему уйти, хочет он того или нет. А потом поцелуй его, да так, чтобы у него душа ушла в пятки. Ты ведь знаешь, как правильно целоваться?

— Ата!

— Слышать не хочу никаких возражений. К своему сожалению, должна признать, что, возможно, сама толком этого не знаю, но я как-то раз, подглядывала за Розамундой и Люком и могу предложить тебе…

— Перестань!

— Ну, знаешь ли, если ты вообще собираешься делать это, то лучше сделать хорошо, иначе, в чем смысл?

— Я знаю, как целоваться. — Джорджиана густо покраснела.

— Понятно. — Ата посмотрела на нее долгим знающим взглядом, каким матери смотрят на кающихся в проказах детей. — В таком случае, возможно, ты можешь рассказать мне, что происходит, когда мужчина обнимает тебя и…

— Определенно нет! Ата, мы не будем это обсуждать!

— Когда я собрала наше маленькое тайное общество, я надеялась создать узкий круг друзей, которые делились бы друг с другом самым сокровенным и вместе искали счастье. — Она опустила взгляд. — Но никто никогда не доверялся мне. Думаю, всем кажется, будто я слишком стара и мне уже не интересна романтика любви. Но на самом деле все прямо наоборот. Не испытав чего-то, ты всегда жаждешь этого.

— Ну, хорошо. Что вы хотите узнать?

На крошечном лице Аты появилась улыбка:

— Как ты чувствуешь себя, целуя человека, которого любишь всей душой?

Джорджиана осторожно покашляла.

— Разве вы с мистером Брауном не… — Она на мгновение замолчала, — или с покойным герцогом?

— Нет. Никогда. В нежном возрасте шестнадцати лет мне не позволяли оставаться с джентльменами наедине. А Люцифер… ну, нет… Я никогда не испытывала ничего подобного. — Пожилая леди выжидающе посмотрела на нее.

Джорджиана обдумала вопрос и тихо произнесла:

— Если вам когда-нибудь снилось, как вы летите… Пожалуй, это самое похожее ощущение. — Она посмотрела в окно. — Вообразите птенца, который сидит на краю обрыва и впервые видит мир — всего в шаге от зияющей пропасти внизу и прекрасных облаков вверху. Смотреть в глаза человеку, которого любишь, и потянуться к нему — поступок, требующий не меньше храбрости, чем прыжок птенца со скалы.

— А потом?

— А потом вы прыгаете и вдруг понимаете: вы не одни. Вы летите с кем-то, кто баюкает вас на руках, уводя вас от камней внизу к облакам на небесах. — Она взяла Ату за руки. — И вам не хочется отпускать его. Вам хочется, чтобы он держал вас вечно. Вам хочется прилипнуть к нему и тоже уберечь его от падения. И подняться с ним выше облаков, под теплые лучи солнца.

Повисла долгая пауза. Наконец Джорджиана подняла глаза и встретилась с Атой взглядом. По лицу пожилой леди текли слезы.

— Джорджиана, беги к нему. Беги к нему сейчас же, пока еще не поздно. Не повторяй моей ошибки. Пожалуйста. Улетай с ним.

— В Шотландию? — потрясенно переспросил Куинн, вернувшийся в господский дом, — Джорджиана уехала в Шотландию?

— Да, милорд. Ее светлость выразилась предельно ясно, она поручила мне уведомить вас о ее отбытии в северный край. Она сказала, что оставила бы записку, но не могла больше терять ни минуты — ее ждал джентльмен, и уже темнело.

— Что? — Холодные щупальца страха сжали его позвоночник не слабее, чем он — руку лакея. — Что еще она сказала?

— Что пошлет письмо, как только пересечет границу — как только они достигнут Гретна-Грин.

Гретна-Грин. Он смутно припомнил — Майлз Лэнгдон на приеме в Трихэллоу предлагал увезти Джорджиану в Гретна-Грин. Дьявол и тысяча чертей! Она же не настолько безрассудна.

Он услышал какой-то шум, обернулся и увидел Ату, державшую книгу и осторожно спускавшуюся по лестнице на своих опасно высоких каблуках. В три длинных шага он преодолел разделявшее их расстояние и сжал ее маленькие руки:

— Как вы могли позволить Джорджиане уехать?

— Знаете, Куинн, — ответила Ата, в своей обычной всезнающей манере, так напоминавшей о ее проклятом внуке, — вы мне всегда нравились. И вы всегда казались мне умным. Но, несмотря на весь ваш выдающийся интеллект, вы чувствительны не более всех прочих мужчин. А значит, проницательны не более кирпича.

— Когда они уехали? Возможно, я успею их догнать. — Птенец в кармане его сюртука пискнул.

— А это что за звук? И почему ваш сюртук изодран в клочья?

— Не важно. Отвечайте на мой вопрос, — продолжал настаивать Куинн. — Ата, пожалуйста, умоляю вас.

— Если я отвечу, вы обещаете не загубить все дело? Вы прислушаетесь к ней, наконец? Вы пообещаете сделать ее счастливой? Вы пообещаете набраться храбрости спрыгнуть с ней с этой скалы и унести ее к облакам и…

Птенец неожиданно высунул голову из кармана.

Глаза Аты стали круглыми.

— Неужели это птенец сокола? — И она расхохоталась. Уголки ее глаз стали мокрыми.

Куинн встряхнул Ату, боясь причинить ей боль. У него нет времени на ее нелепые шутки.

— Хорошо, хорошо. Я скажу вам. Уехала Грейс, а вовсе не Джорджиана. Мистер Браун забрал с собой Грейс в Шотландию.

Куинн облегченно вздохнул. Впервые за последние несколько минут он почувствовал себя спокойно.

— Простите. Надеюсь, я не причинил вам боли. Видите ли…

— Я вижу прекрасно, молодой человек. Вижу мужчину, которому скоро понадобятся все его дипломатические способности.

— Чем скорее вы скажете мне, где Джорджиана, тем скорее я смогу отправиться за Грейс.

— Нет. Я запрещаю вам следовать за графиней. Грейс изменила свое решение и больше не хочет выходить за вас. Она пришла к выводу, что вы друг другу не подходите. Она отказалась от своих намерений.

— Но я все равно поеду за ней, Ата. Я не хочу причинять ей боль.

Ата наклонила голову набок.

— Посмотрим, Куинн. Но сейчас, думаю, держаться на расстоянии лучше всего. Расстояние и время, вот лучшее решение. А потом мы с вами решим, как поступить.

— Мы возьмем фаэтон.

— Мне разрешат вести? — спросила Ата без всякой паузы.

— Если вы согласитесь отправиться пораньше.

— Если вы настаиваете.

Она широко улыбнулась и потянулась к птенцу.

— Какой милый.

Птенец ее клюнул.

— Ой! Глупое создание, я не могу позволить себе потерять вторую руку. А я-то уже подумывала познакомить тебя с моей канарейкой.

— Думаю, он скорее съел бы вашу канарейку. Ата, где Джорджиана?

Ата пососала палец и шаловливо улыбнулась:

— Я как раз читала одно замечательное стихотворение моего любимого поэта. Думаю, вам оно поможет. Видите ли, я пообещала Джорджиане не говорить вам, где она — ей хочется побыть одной. Она невозможно упряма, — Ата откашлялась, — но, к счастью, я не обещала не подсказывать.

Он схватил предложенную Атой книгу и раскрыл на отмеченной странице.

Она не приходит в полуденный зной,

Когда ярки цветы.

Она не приходит светлой порой —

Она приходит с ночной звездой

В мерцанье свечи, под рокот волны…

Тогда оживают мечты.

Джорджиана поднялась с соломенного матраса в стеклянном павильоне посреди озера Ло-Пул и откинула одеяло. Она надеялась найти здесь хоть немного покоя. Было уже слишком поздно возвращаться в Трихэллоу, когда она ушла от Аты. Но хотя бы здесь он ее не найдет. Ей не придется снова испытать унижение.

Джорджиана встала и подошла к одной из стеклянных граней павильона. Она наблюдала, как над темными водами озера клубится туман. Ползучая мгла в холодной ночи, полной сверкающих звезд, обещала иней утром. Первый иней этой осенью, и Джорджиана радовалась, что будет ему свидетелем. Ее любимое место обратится в белую, загадочную страну.

Она обхватила себя руками и — в последний раз — представила себе, как он плывет к ней. Ее любимая греза — Куинн, плывущий к ней на лодке — поддерживала ее все эти годы. Но теперь она понимала — это была всего лишь глупая фантазия.

Ей больше не нужны мечты, чтобы быть счастливой. Последние две недели доказали это. У нее есть прекрасное поместье, которое она перестроит и сделает еще более процветающим, и она вернет ему долг. И потом выкинет все эти бесконечные списки.

Она будет жить, а не планировать.

Джорджиана наклонилась вперед.

В тумане что-то двигалось. Она открыла дверь и всмотрелась в темноту ночи.

Боже, это он.

Реакция на сбывшуюся мечту оказалась вовсе не такой, как она предполагала. Ее не охватило теплое возбуждение, не переполнила бесконечная радость. Была только безумная паника.

Она напомнила себе о неизбежных страданиях, ждущих ее, если она выйдет за мужчину, который ее не любит. Она оказалась в ситуации, прямо противоположной их с Энтони браку — и тот единственный вечер, когда они были вместе, оказался невыносим.

Если Джорджиана отдастся на волю своих желаний, им обоим придется притворяться друг перед другом остаток своих дней. Она будет притворяться, будто любит его меньше, чем на самом деле, а Куинн — будто любит ее больше, чем на самом деле.

Полная луна отражалась в покрывавшей озеро ряби. Через несколько долгих мгновений лодка пристала к крошечному островку.

Джорджиана быстро села на скамейку — единственный предмет обстановки в павильоне, помимо соломенного матраса и маленького столика.

Его гигантская орлиная фигура заслонила вход. Джорджиана слышала его тяжелое дыхание, а потом почувствовала запах розмарина, шалфея и кедра — это он.

Она широко раскрыла ладони, обхватила колени и уставилась на свои руки.

— Джорджиана…

Она услышала, как он осторожно закрывает дверь и подходит ближе. И вдруг он склонился перед Джорджианой и положил свои ладони поверх ее. Она зажмурилась.

— Джорджиана, ты даже не посмотришь на меня?

Она не могла.

Он вздохнул.

— Мне всегда говорили, будто у меня талант к ведению переговоров, к разрешению сложнейших ситуаций наилучшим образом. — Он погладил ее натруженные руки. — Но в данном случае, признаюсь, я страшно боюсь допустить ошибку, выразиться недостаточно ясно, не убедить тебя. Поэтому я составил список…

— Список? — Она постаралась не выдать своих чувств. — Список чего?

— Список всех причин, по которым ты должна выйти за меня замуж.

— Нет, пожалуйста, — запротестовала она, — умоляю тебя, не надо.

— Джорджиана, я должен кое-что сказать тебе. Хотел бы иметь достаточно времени на составление более красноречивого списка. Но я боялся не найти тебя и очень беспокоился. И я не могу больше терпеть, ты должна все узнать.

— Узнать что? — Она, наконец, подняла голову и встретилась с ним взглядом. Он, как всегда, выглядел невероятно привлекательно. Ни одна черта не отличалась особенной красотой, но все вместе: широкий лоб, ровная линия волос, высокие скулы и худые щеки, прямой нос и благородный подбородок — делало его неотразимым.

— Все те причины, по которым ты мне нужна. — Он смахнул прядку волос с ее лица. — Хотя, пожалуй, лучше сказать по-другому. Все те причины, по которым я тебя хочу.

У нее перехватило дыхание, когда он достал из кармана исписанную бумагу, и на землю упала роза.

Джорджиана подняла ее.

— Это для тебя, хотя не думаю, что она мне сильно поможет. Тебя, кажется, не впечатлили остальные, оставленные мной под твоей дверью.

— Так это был ты?

— Сначала я думал, будто приношу их только затем, чтобы порадовать тебя. Но теперь я понимаю — дело было в чем-то большем. Я начал приходить все позже и позже, надеясь быть пойманным… — Он замолчал и посмотрел обратно в список.

— Итак, первое. — Он откашлялся. — Твой характер всегда нравился мне больше, чем, чей бы то ни было. Ты честная, трудолюбивая и понимаешь детей и животных. Ты храбрая, щедрая, добрая и всегда пытаешься найти что-то хорошее в каждом. — Он на секунду поднял взгляд и продолжил: — Во-вторых, ты красива. — Он поднял руку, когда Джорджиана попыталась перебить. — Нет, даже более того. Если бы я только мог описать, что чувствовал, когда увидел тебя в этом озере, когда вода капала с твоих плеч, с твоих волос и ресниц и, хм, с прочих мест тоже. Я не могу представить себе, чтобы кто-либо когда-либо мог выглядеть так же соблазнительно.

— Куинн, я благодарна тебе за доброту, но я знаю, почему ты здесь, и предпочла бы, чтобы ты остановился.

— И почему же, по-твоему, я здесь, кроме как затем, чтобы уговорить тебя выйти за меня замуж?

Она устало потерла глаза.

— Потому что Грейс уехала, а Ата показала тебе то нелепое письмо. И теперь, как тебе кажется, я жду предложения руки и сердца, а ты не хочешь меня разочаровывать. Но Грейс ошибается, я чувствую себя прекрасно. Как же иначе, ведь у меня есть Трихэллоу. И именно ты подарил мне это поместье. Я знаю. Я и не мечтала о таком. Я буду счастлива всю оставшуюся жизнь.

— Просто послушай меня, хорошо?

Когда она ничего не ответила, он сжал губы и опустил взгляд на список, который, кажется, чуть-чуть дрогнул. Затем он медленно смял лист, кинул его через комнату и сжал голову руками.

— Я же сказала тебе, это не обязательно.

Он схватил ее за руки и поднял. Теперь они стояли друг напротив друга. Он обнял её.

— Джорджиана… Я люблю тебя. Я очень тебя люблю.

— Нет, — прошептала она, — не лги мне. Пожалуйста, не лги мне.

— Я люблю тебя. И меня не волнует, первый ли Энтони в твоем сердце, видишь ли ты сны о нем по ночам. Мне достаточно будет обнимать тебя каждый день и каждую ночь, когда ты засыпаешь.

Откуда-то раздалось чириканье, но он продолжал говорить не останавливаясь:

— Я знаю, ты как минимум привязана ко мне — возможно, любишь меня — даже если и не так, как любишь его. Джорджиана, меня это не волнует. Я знаю только, что не могу жить без тебя. Я хочу просыпаться каждое утро и видеть твое лицо рядом.

Она выдохнула, поняв — боль, возникшая у нее в груди, объясняется тем, что она забыла дышать.

— И я обещаю никогда не говорить плохо про человека, которого ты столь преданно любила.

— Ты знаешь, — ответила Джорджиана, наконец, — тебе не нужно было всего этого говорить.

— Я не пони…

— Когда я увидела, как ты плывешь сюда, я попыталась убедить себя, будто смогу тебе отказать. Но в душе я знала, что не устою перед искушением. Тебе достаточно было только настоять на своем и не принять мой отказ. В красивых словах нет нужды. Мое сердце всегда принадлежало тебе. В лощине я уже открыла тебе свои чувства.

— Я всю жизнь дорожил твоей дружбой.

— Будь ты проклят, Куинн, — прошептала она. — Это была никакая не дружба.

Он побледнел. И впервые Джорджиана поняла, как он уязвим.

Она посмотрела в его обеспокоенные глаза:

— Я полюбила тебя с первого взгляда. Я пасла овец, а ты спустился с холма и улыбнулся, и я даже не заметила, как начался дождь. И… И потом все стало только хуже. Гораздо хуже.

Он заключил ее в объятия.

— Расскажи мне, — попросил он, — пожалуйста, расскажи мне все.

Она почувствовала его глубокий вздох.

— С каждым проходящим годом умирала часть моей надежды — надежды на твою любовь. Чем больше я пыталась тебя впечатлить, тем больше я в тебя влюблялась. Я знала, ты всегда будешь видеть во мне только глупую маленькую девочку, и все мои попытки бесполезны. Но, став старше, я поняла: Энтони чувствовал ко мне то же, что я — к тебе. Он видел, как я тебя люблю. Он страдал, ведь мое сердце принадлежало тебе. Я все поняла в день своего падения, когда сказала ему, что, хочу достать птенца сокола и подарить его тебе на день рождения, поскольку у тебя ловчих птиц не было.

— Что ты сказала? — хрипло переспросил он, отстранившись и глядя ей прямо в глаза.

— Птенец предназначался тебе. Энтони признался мне потом — ты говорил ему, что дерево ненадежно, но он собирался спасти меня, если я упаду. Он был прямо подо мной. Он думал, я полюблю его после этого. Знаю-знаю, — продолжала она, — глупые планы до безумия влюбленного четырнадцатилетнего мальчика. Но, видишь ли, я была так же влюблена в тебя. И я его простила.

Он с болью посмотрел на нее, и она погладила его по щеке:

— В чем дело?

— Я не так милосерден, как ты. Я никогда не простил ему того, что он сказал своему отцу, будто виноват я.

Она ответила ему ошеломленным взглядом:

— Нет. Пожалуйста, скажи мне…

— С этим покончено, Джорджиана, — перебил он и печально покачал головой. — Я говорю тебе это только потому, что между нами не должно быть больше секретов. И теперь я понимаю, почему он так поступил. Если он чувствовал себя так же, как я теперь, я понимаю его отчаяние, его жажду заполучить тебя.

Их разделяло всего несколько дюймов, и он бережно прижал к груди ее голову и осыпал поцелуями, пока Джорджиана не потеряла дар речи от переполнявших ее чувств. Она закрыла глаза и подняла голову, и наконец нашла его теплые губы своими. И вдруг она услышала приглушенный звук.

Чип-чиип-чииип.

Она резко отстранилась от него:

— Что это?

Куинн откинул полу плаща. Она увидела маленький комок белого пуха и крошечный черный глаз. Голодный глаз.

— О Боже, — выдохнула она, — где ты его нашел?

— Он твой. — Куинн снял плащ, и она увидела его изодранный сюртук. — Я достал его с той сосны, как знак мира. Я хочу извиниться за свои обвинения, Джорджиана.

Маленький хищник снова запищал.

— Он голоден, — прошептала Джорджиана.

— Нет. Я скормил ему, чуть ли не целую лошадь, прежде чем прийти сюда. — Он улыбнулся. В его взгляде была бесконечная любовь, и Джорджиана почувствовала, как ее подхватывает поток страсти. Ей захотелось тут же броситься в его объятия.

Однако он нагнулся и, устроив на скамье гнездо из своего плаща, посадил туда соколенка. Наблюдая за тем, как бережно и заботливо он обращается с беспомощным птенцом, Джорджиана поняла, что секрет магического обаяния Куинна заключается не в привлекательной внешности, не в чарующем аромате и не в бархатном голосе, а в бесконечном благородстве и щедрости его души.

— Он весь дрожит от нетерпения, — выпрямившись, сказал Куинн.

— Почему? — тихо спросила она.

— Ему хочется летать, — прошептал он ей на ухо. — И мне тоже. Иди ко мне, Джорджиана. Прошу тебя.

Боже, те самые слова, о которых она мечтала!

Не дожидаясь ответа, он наклонился и поцеловал ее, увлекая в водоворот страсти. Его губы дразнили ее губы, вымогая у нее поцелуй за поцелуем, и она уже не понимала, где кончается один поцелуй и начинается другой.

Она с наслаждением выпустила на свободу столько лет томившуюся в неволе любовь, а он принял ее с горячностью изголодавшегося мужчины и не остался в долгу. Он окутал ее собой, своим запахом, своими прикосновениями, вызывая в ней жгучее желание, утолить их взаимную жажду.

Его губы опустились к вырезу скромного серого платья, а ладони путешествовали по ее телу, словно он желал убедиться в том, что она здесь, с ним, и запечатлеть в памяти каждый изгиб ее фигуры.

Вскоре платье и все, что было под ним, упало к ее к ногам, и Куинн предъявил права на её нежную кожу. Его жаркие губы и теплые руки гладили, ласкали, нежили ее в исступленной потребности доставить ей удовольствие.

Внезапно он замер:

— Что это такое?

Над озером разносилось истошное мяуканье.

Собравшись с мыслями, Джорджиана наклонилась и, помогая ему избавиться от той одежды, что еще оставалась на нем, ответила:

— Твой кот.

— Мой — кто?

— Ты все прекрасно слышал. Когда ты покинул его, он оплакал каждый уголок в Трихэллоу.

Мы не спали по ночам от его надрывных воплей. — Она взъерошила его волосы. — Я привезла его к тебе в Пенроуз, чтобы он обрел счастье.

— Господи, хоть кто-то не боится во всеуслышание заявить о том, что чувствует. — Куинн слегка отстранился и улыбнулся Джорджиане так, как не улыбался со времен их юности. А потом поднес к губам ее руку. — Джорджиана, пообещай больше никогда не скрывать от меня свои чувства, свои желания, свои нужды.

— Хорошо. — Она немного помедлила. — Я хочу, чтобы ты целовал меня.

— Будет исполнено.

— И мне нужно, чтобы ты любил меня так же, как я тебя.

— Слушаю и повинуюсь.

— А еще нам обоим обязательно надо позаботиться о Грейс. Не знаю как и не знаю…

— Мы с Атой поедем за ней гораздо раньше, чем я смирюсь с мыслью о разлуке с тобой.

— Послушай, последнее время ты постоянно перебиваешь меня.

— Это мой излюбленный метод… — Он покрыл поцелуями ее плечи. — Боже, я не могу остановиться. Ты похожа на розовый сад под весенним дождем, и я не в состоянии оторваться от тебя.

— И не надо, любовь моя. Будь со мной.

Он подхватил ее, словно перышко, уложил на узкую постель и лег сверху. Его руки, губы, прикосновения не знали преград. И он стонал всякий раз, когда она теснее прижималась к нему.

Она желала его до головокружения. Неторопливые настойчивые ласки медленно, но верно сводили ее с ума.

Наконец он развел ее колени и одним мощным яростным движением вошел в ее глубины. Древние как мир ритмичные движения его бедер, доставляли ей невыразимое, упоительное наслаждение.

Внезапно он покинул ее лоно и, задыхаясь от страсти, опустил голову.

— Джорджиана… Я не хотел торопиться. Собирался снова и снова говорить тебе о своей любви, пока ты не пообещаешь выйти за меня замуж. Ты согласишься стать моей женой, правда? Ведь ты так и не ответила.

На его лице было то самое выражение, которое она столько раз видела, глядя на себя в зеркало. Выражение отчаянной любви, робкой надежды и неуверенное.

Она улыбнулась:

— Как я могу не согласиться? Ты хотел заключить разумный брак, и, по-моему, нет ничего более разумного, чем союз по взаимной любви.

Он облегченно вздохнул и поцеловал ее в лоб.

— Прелесть моя, единственная и неповторимая. Как я люблю тебя.

Он словно помолодел и был ужасно похож на того, прежнего мальчишку.

Она поцеловала его в висок, чувствуя себя безмерно счастливой.

— Я так долго ждала этих слов. Сколько сладости накопилось в них за дни, месяцы, годы ожидания.

Он поцеловал ее в губы, и Джорджиана выгнулась ему навстречу.

Их тела слились в единое целое и воспарили в чернильное ночное небо, к мерцающим звездам и легким облакам, подгоняемым свежим ветром.

 

Эпилог

Список Аты

15 ноября

— обсудить меню с миссис Киллен;

— ненавязчиво выяснить, не ищет ли Грейсон Уайлд жену. Очень ненавязчиво;

— организовать поездку с Сарой и Элизабет;

— навестить Люка и Розамунду — не забыть подарки для детей;

— написать письмо мистеру Брауну. Перечитать много-много раз, прежде чем отослать.

«Дорогой мистер Браун,

Вы должны немедленно написать мне, куда вы увезли мою дорогую девочку. Как вы осмелились ее забрать? Грейс Шеффи — моя драгоценная, ненаглядная любимица.

Не уверена, что смогу простить вам это. А между прочим, я как раз начала думать, только самую чуточку, о возможности более благосклонно отнестись к речам, произнесенным вами в фаэтоне.

Но пока вы не вернете ее, я этого не сделаю. Сейчас я нужна Грейс больше, чем когда бы то ни было. Боюсь, без меня она может вообще отчаяться найти свое счастье или, еще того хуже, сделает какую-нибудь глупость. О чем вы думали, забирая ее в Шотландию? Да еще на пороге зимы?

Вы не должны спускать с нее глаз ни на секунду. И если я услышу, что кто-то потерялся в этих ваших смертоносных болотах или леденящих туманах, я задушу вас одним из жемчужных ожерелий Грейс.

Вы обязаны вернуть ее мне. Я не могу ждать больше ни минуты.

И если я не получу от вас в скорейшем времени срочного письма, я буду вынуждена по договоренности с Куинном отправиться вместе на его фаэтоне, который как раз отремонтировали — и довольно неплохо, надо сказать, — в Шотландию, дабы отыскать вас обоих.

Когда-то давно я уже доверилась вам, к моему глубочайшему сожалению. Но возможно, я готова попробовать еще раз. Пожалуйста, не разочаруйте меня. Я слишком стара для разочарований.

Ваша милая Ата.

P.S. Джорджиана с Куинном собираются пожениться по специальному разрешению. Все складывается весьма удачно — Сара, Элизабет и я останемся в Пенроузе на сколько захотим, пока Куинн и Джорджиана будут следить за ремонтом в Трихэллоу. Грейсон Уайлд проявляет задатки замечательного управляющего. Но, Джон… разве он может сравниться с тобой?»

Пожилая леди поднесла кончик пера к плотно сжатым губам и улыбнулась. Пожалуй, неплохо, совсем неплохо.

Полет. Так выразилась Джорджиана. Поцелуй похож на полет. Но выдержат ли старые крылья?..

Они постараются. Они очень постараются.