— Джорджиана, ты же знаешь, тебе не нужно теперь все это проверять, — сказала ее мать две недели спустя. Она вытащила стебелек из волос дочери.

— Мне нравится работать в поместье. Это помогает успокоиться. Единственное знакомое занятие среди всех изменений. — Джорджиана вдохнула запах розы Каролины, которую она нашла у порога дома, вернувшись с полей.

— Понимаю, милая. Я сама еле сдерживаюсь порой.

Мать отвлеченно погладила ее по голове и достала из передника конверт:

— Лакей принес утром письмо от Грейсона. Он наконец получил разрешение отправиться домой на побывку. Его корабль прибудет в Портсмут. Господь знает, когда точно, но прибудет.

Сердце Джорджианы радостно забилось. Хотя бы одно, пусть маленькое, из ее желаний сбылось. Она поставила цветок в вазу, полную роз, всегда теперь стоявшую в ее комнате.

Мать коснулась вазы.

— Майлз Лэнгдон был чрезвычайно любезным и постоянным другом тебе в последнее время, не так ли?

— Мама, — ответила ей Джорджиана, — не надо ничего пытаться углядеть в этом. Я знаю его всю жизнь, и он всегда был чрезвычайно добр.

— Однако, милая, мне кажется, в последнее время он проникся к тебе особой приязнью. — Мать переставила вазу на маленький туалетный столик и постучала по скамье. — Иди сюда, я поправлю твои волосы.

— В этом нет никакой необходимости.

— Не соглашусь. Ты должна произвести хорошее впечатление на слуг, которых мы собираемся нанимать.

— Мама, все это так глупо. Я до сих пор не могу смириться с папиным договором с герцогом. Я уверена, Люк Сент-Обин добавил абсурдное количество денег к тому, что Куинн выделил отцу. И все из-за моей дружбы с Розамундой и Атой.

— И он может себе это позволить, милая. Великие люди проигрывают такие деньги за ночь, которые наша семья не заработает и за три жизни. Ты не должна чувствовать себя виноватой. Герцог получит большую часть платы от арендаторов в Трихэллоу, не забывай. Если твой отец согласился на сделку, значит, все честно — ты-то должна это понимать. И она действительно понимала это. Отец был еще более совестлив, чем она. Но Джорджиана все равно чувствовала себя неуютно.

— Хотя бы теперь все складывается для нас так, как следует. Отец наконец отдыхает и польза явно заманчива. А ты будешь жить в месте, приличествующем маркизе — и все забудут слова Гвендолин Фортескью. — Мать расчесала ее прямые, темные каштановые волосы. — Со временем Майлз Лэнгдон, возможно, даже сделает тебе предложение. С таким-то поместьем, как Трихэллоу, джентльмен вряд ли может найти кого-то лучше. Особенно джентльмен, не являющийся наследником и твердо намеренный остаться в Корнуолле, как он.

Джорджиана промолчала.

Мать понизила голос:

— И тебе не придется объяснять ему свое увечье. Он уже показал, что готов принять тебя такой, какая ты есть, моя милая Джорджиана. И он так привлекателен. Ты чрезвычайно удачливая девочка.

— Чрезвычайно, — прошептала Джорджиана, опустив взгляд на свои поцарапанные и сожженные солнцем руки.

— Еще немного удачи — и ты сделаешь меня бабушкой уже к следующему празднику урожая. Мне понравится крошечный, беловолосый Лэнгдон в качестве внука. — Ее мать улыбнулась. — И подумать только, сколько достойных молодых леди теперь заинтересуются Грейсоном! Нам только нужно поработать над ним за время его отпуска, чтобы он оставил эту свою ужасную жизнь в море. Месяцами, пока он плавает, я места не нахожу от беспокойства.

— Мама, но ему так нравится во флоте.

— Невозможно жестокая служба. И когда у тебя будет собственный ребенок, ты поймешь, как ужасно чувствует себя мать, когда дети покидают ее. Я так рада, что ты всегда будешь рядом с нами, Джорджиана. Ты мое утешение.

— Мама… Только обещай мне не питать слишком больших надежд. Ты знаешь, как я счастлива сейчас. Я не уверена, что хочу снова выйти замуж. А теперь в этом нет необходимости. Мне действительно очень повезло.

Мать цыкнула на нее:

— Пойдем, посмотрим на тех, кто хочет к нам наняться. Это не займет много времени. Твой отец сказал, что Хелстон уже говорил с ними. Будет так приятно иметь слуг-помощников!

Спустя несколько часов Майлз избавил Джорджиану от необходимости выслушивать восторги ее возлюбленной матери. Миссис Уайлд радовалась приближающейся роскошной жизни не менее громко, чем ласточки новому трехъярусному навесу, который Джорджиана установила в саду, дабы избавиться от насекомых.

— Ты уверена, что поездка на лошади не причиняет тебе слишком сильной боли? — спросил Майлз мягко, сопровождая ее к конюшням.

Джорджиана устроилась в дамском седле, перекинув увечную правую ногу через подпорку:

— Я же говорила тебе, я часто езжу на лошадях. Нет нужды беспокоиться. — Ей очень хотелось, чтобы Майлз реже упоминал о ее увечье. Он совершенно не замечал, как это ее раздражает. Поймет ли он когда-нибудь, что она скрывает свою боль, отчаянно желая быть нормальной? Иногда, хотя и очень редко, это ей удавалось.

— Мне всегда нравилось, что ты никогда не жалуешься, Джорджиана, — проговорил он.

— Возможно, ты просто недостаточно хорошо меня знаешь. — Она засмеялась. — Я жалуюсь только по субботам.

— И почему же?

— Чтобы было в чем каяться по воскресеньям.

Он усмехнулся:

— Если тебе больше не в чем каяться, ты совершенно не похожа на мою семью. — Он вскочил на лошадь. — Куда мы направимся?

— На берег? Устроим гонку? Но вначале нужно заключить пари.

Его лицо осветилось:

— Гонка и пари? Очевидно, ты слишком много времени проводила с моей семьей, Джорджиана.

— Возможно, я пытаюсь стать более похожей на членов твоей семьи. — Она пришпорила лошадь.

Он резко остановил лошадь и застенчиво посмотрел на нее:

— Я бы, возможно, был очень рад… или даже я точно был бы рад, если бы… если бы ты была частью моей семьи. — Он залился краской.

Джорджиане никогда не приходилось флиртовать с джентльменами, и на мгновение она замялась. Видимо, Майлз также чувствовал себя неловко. Тем больше он ей нравился.

— Майлз Лэнгдон, уж не предпочел бы ты видеть меня в качестве сестры?

— Боже, нет. У меня достаточно сестер, чтобы обеспечить мне место в Бедламе. — Он направил лошадь к пляжу. — Сестры не приносят ничего, кроме беспокойства. Но я говорил о… Эй, подожди!

Джорджиана перешла на галоп. Так ее меньше трясло — и она избежала его предложения. Она обернулась и крикнула ему:

— Поскольку я весьма уважаю ваших сестер, сэр, ваше наказание, когда я обгоню вас, будет немалым.

Он, смеясь, поравнялся с ней, и они остановились.

— Я молю тебя…

— Нет. Ты уже согласился. Если я одержу победу, ты будешь дарить Розамунде розы каждый день в течение следующих двух недель — такие же, какие ты оставляешь мне.

— Какие розы? — Его лицо приняло смешное совиное выражение.

— Ты отлично знаешь, о каких розах я говорю, но ты можешь продолжать разыгрывать невинность.

— Я никогда не понимал женщин. — Он закатил глаза. — А теперь давай обсудим, что получу я, если одержу победу.

— Никто не может обвинить тебя в скромности. — Она усмехнулась. Прекрасно. Скажи, чего ты хочешь.

— Возможно, и скажу. Проклятие… Джорджиана, я… А, черт с ним. Я бы скорее попросил разрешения поговорить с твоим отцом о том, чего я хочу. — Но непохоже было, будто он действительно хочет так поступить.

Да, подумала она, побледнев, не стоит пытаться флиртовать. Она пришпорила лошадь и, как только ее лошадь коснулась копытами песков Портлевена, перешла на галоп. Стаи лысух, уток и песочников взмыли в небо, на мгновение закрыв ей обзор. Она сидела в дамском седле, скрестив ноги; увечное колено лежало на подпорке, вторая, менее израненная конечность опиралась на переднюю луку седла. Поврежденные мышцы напряглись от боли.

— Джорджиана! Джорджиана! — Голос Майлза с трудом можно было расслышать за свистом ветра.

В Джорджиану как будто вселился демон, и будь она проклята, если не победит Майлза.

Ненормальная. Вот какая она. Абсолютно ненормальная.

Не обращая внимания на боль и наслаждаясь блистающей красотой и острым запахом моря, она на мгновение задумалась: что с ней не так? Почему она бежит от счастья? От возможности забыть и начать все сначала, как собиралась? Она ведет себя неправильно, глупо. Словно попала не в ту колею.

И эта колея приведет ее к гибели…

Джорджиана слегка ослабила поводья, и уже через мгновение вторая лошадь стрелой пролетела мимо. Майлз ликующе крикнул.

В конце изогнутого полумесяцем пляжа он развернулся, его лошадь остановилась перед самой пенящейся кромкой моря.

— Я победил! Я победил! — прокричал Майлз, не сумев сдержаться.

Джорджиана рассмеялась:

— Будьте осторожны, сэр. Я не ваша сестра, и думаю, вам следовало бы раскаиваться, победив леди!

— Но я никогда не выигрываю. — Казалось, он огорчен своим поспешным выкриком. — То есть почти никогда. Я побеждаю Фица и иногда даже Финна, но я хотел сказать, что…

Он не договорил, и Джорджиана закончила за него:

— Ты хочешь сказать, что никогда не побеждал девушку?

— Именно это я и хотел… Нет, Джорджиана, постой, не нарушай правила игры. Ты должна смотреть на меня, как на рыцаря в сияющих доспехах. По крайней мере, именно так мои сестры смотрят на своих мужей.

Джорджиана рассмеялась.

Он спешился и помог ей спуститься с лошади. Коснувшись земли, она упала, ее правую ногу свела судорога.

— Ой! — Джорджиана поморщилась, обхватила бедро и попыталась ослабить боль.

Майлз отпустил поводья обеих лошадей и присел рядом с ней:

— Что случилось?

— Все хорошо. Правда. Просто небольшая судорога.

Его лицо побледнело:

— Я могу что-нибудь сделать? Мне отнести тебя к бревну?

— Нет. Нет. Просто позволь мне отдохнуть минутку. — Она осторожно растирала мускулы, пытаясь выглядеть собранной, пока жалящая боль постепенно отступала. Ей не хотелось бы, чтобы Майлз наблюдал, как она массирует ногу, скрытую под темным коричневым плащом.

Через несколько бесконечных секунд судорога отпустила ее.

— Часто ли такое случается? — Майлз все еще был бледен.

— Нет, — она должна сказать ему правду, — только иногда, когда я езжу на лошади.

— Возможно, нам следует пойти обратно пешком?

Она кивнула, и он протянул ей руку. Джорджиана взглянула в его светло-карие глаза.

День был прекрасен, ни одно облако не отбрасывало тени на сверкающую пучину моря. Только крики многочисленных чаек и других птиц нарушали их уединение. Она вложила руку в его широкую ладонь, и он помог ей встать.

— Джорджиана? — Майлз застенчиво посмотрел на нее. Его лицо было всего в нескольких дюймах. — Могу я поцеловать тебя?

— Полагаю, да.

Джорджиана закрыла глаза и наклонила голову. Сначала она почувствовала, как тень упала на ее лицо, а потом ощутила легкое прикосновение губ Майлза.

Он не отважился прикоснуться к ней. Он не обнял ее и не прижался к ней. Он только нежно приник к ее губам на несколько мгновений.

Он поцеловал ее пристойно — мягко, не отваживаясь разомкнуть губы, как Куинн. Это был правильный поцелуй, поцелуй, в котором чувствовалось все уважение, которое он к ней испытывал. Была только одна проблема.

Джорджиана чувствовала себя так, будто ее поцеловал брат.

Она отступила на шаг и посмотрела на него. Его адамово яблоко двинулось, он сглотнул.

— Проклятие, Джорджиана, — сказал он изумленно, — это было прекрасно. Возможно, нам следует попробовать еще раз?

Она улыбнулась и покачала головой:

— Я думаю, нам стоит вернуться домой. К отцу придет врач, и я бы хотела услышать, что он скажет.

— Джорджи, доктор может подождать несколько минут. Скажи, что позволишь мне поцеловать тебя еще раз. — Он взял ее за плечи, но ее это совершенно не беспокоило.

На самом деле его возбуждение пробудило в ней тихую радость. Она уже почти собиралась возразить, когда Майлз снова поцеловал ее. Даже если это и было немного глупо, было приятно знать, что кто-то действительно желает ее.

И вдруг Джорджиана почувствовала руку у себя на плече, и Майлза кто-то оттащил от нее.

— Какого черта вы тут делаете? — спросил Куинн Майлза. Глаза его потемнели. — Отойди от нее, если тебе дорога жизнь. И между прочим, когда леди качает головой, это означает «нет».

— Куинн! — Ее сердце замерло. — Ты же должен быть в Лондоне.

— Нет, и похоже, не зря! — рявкнул он. — У вас есть ровно две минуты, прежде чем Ата, Фэрли и остальные твои друзья, — Куинн многозначительно посмотрел на нее, — присоединятся к нам. Однако тебе не так повезло с Грейс. Она не пропустила ни секунды.

Джорджиана заглянула за плечо Майлза и увидела Грейс, не отводящую взгляда от соседней рощицы. Она не могла снова взглянуть ему в глаза. Что он подумает о ней?

Ведь она, как предполагается, предана памяти Энтони и даже не думает ни о ком другом. И все же она неоднократно целовалась с Куинном — и даже занималась с ним любовью — и отказала ему. А теперь, месяц спустя, она целует Майлза Лэнгдона на глазах у всего света. Должно быть, Куинн считает ее совершенно аморальной — а то и хуже.

— Постарайся выглядеть занятым, Майлз, — приказал Куинн, — собери лошадей. У тебя совсем немного времени на это.

Джорджиана стояла, не в силах оторвать взгляд от песка:

— Это не то, что ты думаешь, — прошептала она.

— Правда?

— Все случилось очень неловко. Я знаю, ты думаешь, я дура, но я не могла ранить его чувства отказом.

Он поднял бровь.

— Послушай, из всех людей ты точно должен знать, как я себя чувствую — каков мой выбор. Просто в данном случае я совершила ошибку.

Он пристально посмотрел на нее, и она с трудом удержалась, чтобы не вздрогнуть.

— В отличие от тебя, — выдохнула она, — у меня есть талант делать ошибки.

— Не обманывай себя. Я очень даже способен на ошибки.

Он всегда был добр к ней. С другой стороны, поскольку он ее не любит, конечно же, он не станет ругать и ревновать ее. Он будет плохо думать о ней, но никогда не скажет об этом вслух.

Целый хор приветствий донесся до их ушей, и, подняв взгляд, Джорджиана увидела приближающихся Ату, Элизабет, Сару, Фэрли и присоединившуюся к ним Грейс.

— Джорджиана! — Ата помахала ей рукой. — Наконец-то мы тебя нашли. Твоя мать попросила передать, что приехал доктор.

Джорджиана сделала несколько шагов к ним, и судорога вернулась, мстительно сведя ногу. Она споткнулась и закрыла глаза от боли, прежде чем снова выпрямилась. Никто не должен видеть, как ей плохо.

Никто.

Она медленно вдохнула через нос, открыла глаза и помахала дамам:

— Спасибо, Ата! Прекрасный день для прогулки на свежем воздухе, не так ли? Тебе стоит пройтись вдоль пляжа. Там множество птиц, Фэрли они понравятся.

Она осторожно шагнула вперед, и судорога снова свела ее бедро, она почти потеряла сознание. Если бы только она могла опереться на бревно или на земляной выступ. Она сделала еще пару шагов, и ее туфля запуталась в водорослях.

Огромные руки обхватили ее за талию, прежде чем она упала.

— Обопрись о мою руку, — приказал Куинн, придерживая ее. — Он практически нес ее к уступу.

Слава Богу, Ату и ее компанию отвлекла Фэрли, заинтересовавшаяся маленьким гнездом песочников.

— Судорога? — спросил он ее низким обеспокоенным голосом.

Джорджиана кивнула.

— Ты можешь ехать?

— Не думаю. — Очередная волна ошеломляющей боли прокатилась по сведенным мышцам, когда она попробовала встать. Нет, не могу, — призналась она со вздохом.

— В таком случае я отошлю всех и помогу тебе добраться до Литтл-Роуз, — предложил Куинн. Выражение его лица было сложно понять. — Или ты предпочтешь Майлза?

Ей хотелось плакать. Он должен злиться на нее. Он должен отчитывать ее. Он должен выражать отвращение.

Но он не делал ни того, ни другого, ни третьего. Он был добр и терпелив, как всегда. Однако теперь завеса, отгораживавшая его от внешнего мира, которую она почувствовала по его возвращении в Пенроуз два месяца назад, снова скрыла его эмоции.

Майлз появился, ведя лошадей.

— Джорджиана? — мягко спросил Куинн.

— Я предпочитаю тебя, — прошептала она. — Я хочу твоей… помощи. — Она не могла отказать себе в удовольствии.

— Отведи лошадей обратно в конюшню, Майлз, — распорядился Куинн. — Мы с Джорджианой должны обсудить дела поместья.

— Что? — спросил сбитый с толку Майлз. — Но я…

— И я прошу тебя сказать мистеру Брауну, чтобы он прислал забытые мной чертежи. Нам нужно обсудить сарай для лодок, который мы хотим построить здесь.

Майлз уставился на Куинна. Потом — на Джорджиану.

— Какого дьявола…

— Сарай для лодок? — Ата споткнулась на песке в своих туфлях на высоких каблуках. — Грейс, ты не говорила мне, что Куинн планирует построить сарай для лодок. Я так тоскую по парусам. Люк так давно не плавал с нами на «Сердце Каро».

— Куинн? — Грейс была так красива. Ее светлые волосы развевались на ветру, а голубые глаза смотрели так доверчиво.

—Я приказал вывести яхту из дока.

Дамы возбужденно разговаривали друг с другом, а он подошел к Грейс и прошептал ей что-то на ухо. Та кивнула и присоединилась к Ате и другим.

— Пойдемте, Ата. Давайте вернемся и найдем планы сами. — Грейс добавила: — Эта новая шляпка бесполезна против солнца. Мне нужен мой зонтик.

— Конечно, милая. Пойдемте, Элизабет, Сара. Грейс, ты не заберешь Фэрли? — В глазах Аты появился шаловливый блеск. — А, Майлз, подожди секундочку, мне вдруг захотелось прокатиться на этом замечательном животном.

— Ата, — заметил Куинн с улыбкой, — поездка на лошади для вас небезопасна.

— Глупости, — ответила она, — я опытная наездница.

— Не сомневаюсь, но, видите ли, я боюсь, что не смогу посмотреть в глаза вашему внуку и мистеру Брауну, если они увидят вас на лошади.

— Неужели? — гневно удивилась она. — Люк не имеет никакого права указывать мне, что делать. А тот, другой мужчина, которого вы упомянули, — тем более!

— Ясно. Но я весьма привязан к своим внутренним органам, и надеюсь, вы также не испытываете к ним ненависти.

Она прыснула:

— Какое отношение ваши кишки имеют к моей поездке на лошади, Куинн?

— Те двое мужчин ясно дали понять, что привяжут меня ими к дереву, если я подпущу вас к своим лошадям.

— Омерзительно! — воскликнула Ата. — Совершенно возмутительно. Возможно, когда-то давным-давно я один раз случайно — заметьте, абсолютно случайно — упала с лошади при совершенно нелепых обстоятельствах. Но это ровным счетом ничего не значит. Я замечательная наездница.

— Ата, у меня есть бочонок весьма превосходного французского вина, и он станет вашим, если вы оставите эту лошадь, — примирительно предложил Куинн.

— Тогда вы позволите мне воспользоваться вашим фаэтоном?

— И моим лучшим кучером, Ата.

Она улыбнулась:

— Ах, Куинн! Вы чрезвычайно добры! Мне нравится кататься в карете не меньше, чем ездить на лошади. Я запомню ваше обещание. — Ата оживленно зашагала прочь с остальными.

— Итак, ты попался, — пробормотала Джорджиана, несмотря на боль.

— В каком смысле?

— Она сломала все экипажи Люка, — пояснила Джорджиана.

— Боже, — тихо произнес Куинн, — я скажу мистеру Брауну, пусть повесит замок на каретном сарае.

Майлз снова забрался в седло, а вдовы и дочь Куинна поднялись на холм и вскоре скрылись из виду.

— Свело икру или бедро? Или колено? Я могу растереть его.

— Нет, это совершенно лишне, — отрезала Джорджиана, пытаясь скрыть свое желание снова напрячь и расслабить мышцы.

— Ты можешь стоять?

Она поднялась и сразу села обратно.

— Пойдем, — произнес Куинн, — позволь мне помочь тебе.

Она больше не могла стоять. Джорджиана провела руками по бедру и закрыла глаза. О Боже, она никогда не чувствовала, себя так плохо. Ей не стоило кататься сегодня верхом.

Куинн двумя руками охватил ее бедро и начал постепенно усиливать давление. Как ни странно хотя это и было болезненно, но она почувствовала облегчение.

— Боже, — вздохнула она, — пожалуйста, не двигайся.

— Ты веришь мне, Джорджиана?

— Ты знаешь, — прошептала она.

Он отпустил ее и быстро просунул руки под ее амазонку. Его ладони гладили ее по лодыжкам и икрам, не обращая внимания на резинки, державшие чулки, гладили по коленям и выше, до самого источника боли. Он растирал ее ногу своими ловкими сильными пальцами, массируя отвердевшие мускулы. И каждый раз Джорджиана думала, что вот сейчас он остановится, и боль вернется. Ей казалось, судорога не кончится никогда — она почти теряла сознание, желая, чтобы он не останавливался.

И он продолжал. Казалось, он чувствует ее жуткую, грубую боль, и в этот раз она не могла притвориться, что все хорошо.

Джорджиана откинулась назад, и ее пальцы погрузились в песок. Кого она обманывает? Она никогда не будет свободна от боли. Она никогда не будет свободна от своих мечтаний о нем. Она никогда не забудет прошлое. Она изувечена из-за мечты о нем. И он навсегда сделал ее своей, когда возлег с ней.

Она почувствовала что-то мягкое на своем израненном колене и открыла глаза. Он целовал ее освещенную ярким дневным светом ногу, пока его пальцы творили чудеса с ее бедром. Он остановился и остановил взгляд на столь ясно видном уродстве. А потом снова начал ласкать ее ногу своими красивейшими губами. И вдруг она почувствовала — слеза упала на ее колено.

— Не беспокойся, милая, — хрипло произнес он, не поднимая глаз, — я не остановлюсь, пока не уйдет боль. Я обещаю, она уйдет.

Его слова и поцелуи были еще мучительнее, чем боль, ведь они напоминали ей о грезах, которые не сбудутся. И то, что значила эта слеза — жалость, — оставило в ее сердце след жгучего страдания.

В какой-то момент боль смешалась с накатывающими волнами облегчения. И через несколько минут волны облегчения сменились волнами удовольствия. Он продолжал шептать обещания, прижавшись щекой к ее колену и постепенно изменяя движения ладоней.

Она ухватилась за пучок высокой травы, подавив желание потянуться вперед и погрузить пальцы в волосы Куинна. Они блестели в лучах солнца. Они наверняка мягкие, и если она чуть-чуть наклонится, то сможет почувствовать их аромат.

Джорджиана еще сильнее ухватилась за траву и сглотнула, сдерживая накопившиеся слезы.

Наконец Куинн поднял глаза.

— Джорджиана, — проговорил он. — Все хорошо. Ты можешь плакать, если нужно.

— Я не плачу. — Она яростно утерла глаза и щеки ладонью.

— Я знаю, — ответил он. — Ты никогда не плакала, когда была ребенком. Даже когда упала с того дерева. Я никогда не видел слез на твоем лице. Ты…

— Я плакала, — перебила она, с ненавистью отвергая его жалость. — Просто ты никогда не видел этого. Я плакала на похоронах Энтони.

— Конечно, — ответил он, вдруг замолчав.

— Почему ты всегда реагируешь так, когда я упоминаю Энтони? Почему ты так его ненавидишь? — Слова сами сорвались с ее языка. — Он не сделал тебе ничего плохого.

Его ладони замерли, и она подумала, почему хотя бы раз в жизни она не может удержаться и не сказать того, чего не следует говорить.

Он убрал руки с ее ног, и теперь ей действительно хотелось плакать.

— Я не испытываю ненависти к нему. — Он помолчал. — Просто я бы радовался, если бы в моей жизни было все то, что есть в ней сейчас, за исключением знакомства с ним. Но это, — так же загадочно продолжил он, — невозможно. Я знаю, ты не поймешь.

— Так объясни мне. — Ее рука сама легла на его ладонь. — Пожалуйста.

Луч солнца упал на его лицо, и зрачки его глаз сузились.

— Я долго думал, есть ли смысл сопоставлять факты, относящиеся…

— Относящиеся к?.. — спросила Джорджиана, когда Куинн замолчал.

— Я думал оставить свои мысли в письме, которое вскроют после моей смерти. Но с другой стороны, возможно, лучше вообще ничего не говорить, ведь это ничего не изменит. Я прожил всю жизнь, будучи уверенным в важности правды. И тем не менее я живу во лжи.

Джорджиана вдруг почувствовала абсолютное спокойствие. На этот раз она не попросила его продолжить. Она не была уверена, хочет ли услышать то, что он собирается рассказать.

— И я обещал себе не говорить тебе. Я не хотел запятнать дорогие тебе воспоминания. Но эта часть его жизни не касалась тебя, а значит, не заденет.

— Куинн… о чем ты говоришь? Теперь ты обязан сказать мне.

— Видишь ли, я люблю Фэрли и не хочу, чтобы ее растили родители Синтии или Гвендолин, если со мной что-то случится.

Боже.

— Фэрли? Какое отношение она имеет к Гвендолин?

Он посмотрел на нее, а потом поднял взгляд к небу. Тень пробежала по его жесткому лицу.

— Гвендолин — настоящая бабушка Фэрли. Джорджиана вскочила. Она должна идти. Она прохромала несколько шагов к морю и остановилась. Глубокая боль пронзила ее сердце, когда она взглянула на темные кружащиеся волны пенистого моря.

Не может быть.

Она закрыла глаза.

Но конечно, это правда. Она сжала руки.

— Он… подарил ей ребенка, когда ты уже был на ней женат? — Она отважилась повернуться и посмотреть ему в глаза.

— Пообещай мне — если со мной что-то случится, ты позаботишься о Фэрли. Я попрошу стряпчего оформить документы.

Она медленно повернулась к нему:

— Когда? Когда он сделал это? До или после вашей свадьбы?

Он снова оставил ее вопрос без ответа.

— Ты будешь ухаживать за ней, любить ее, как если бы она была твоей дочерью, Джорджиана. Ты любила его — ты сама так сказала. И она, по крайней мере, будет напоминать тебе о нем.

Джорджиана снова прикрыла глаза. Как же слепа она была! Она, художник… Она, так хорошо разбиравшаяся в глазах Фортескью. Она бессознательно коснулась кармана, в котором лежала брошь, Око возлюбленного, найденная ею наконец на подушке в домике на Ло-Пуле. Форма и наклон глаз Фэрли были такими же, как у обоих Фортескью, но ее светлые волосы были точно как у Энтони. И она знала — у жены Куинна волосы были золотисто-каштановыми. Джорджиана чувствовала себя слепой дурой.

— И теперь, когда ты знаешь правду, мне не придется открываться никому больше. Я не хочу оставлять Фэрли на милость Гвендолин, родителей Синтии или какого-нибудь незнакомого наследника-кузена.

— Все случилось после вашей свадьбы, не так ли? — тихо сказала она, вспомнив возраст Фэрли. — Боже, у Энтони был роман с твоей женой как раз после вашей свадьбы?!

— Это не важно.

— Важно. — Она догадалась, почему так случилось. Энтони всегда завидовал Куинну, всегда ревновал ее к нему. Но только теперь она поняла, как мучила Энтони эта ревность. Куинн всегда был во всем намного лучше Энтони и ее. И когда она полюбила Куинна, чаша терпения Энтони переполнилась.

Куинн подошел к ней сзади, но не коснулся ее. Она почувствовала спиной тепло, исходившее от него.

— Так пообещаешь ли ты мне заботиться о ней, если я умру?

— А как же Грейс? Если ты женишься на ней, она станет мачехой Фэрли.

— Ты же знаешь, это свадьба из удобства. Вряд ли Грейс с радостью продолжит заботиться о ребенке моей предыдущей жены, если я умру. Я не хочу, чтобы моя красавица дочь была обузой. Пусть она чувствует себя любимой каждый день своей жизни. — Он нежно коснулся ее талии и поцеловал в затылок. — Грейс, скорее всего, родит собственных детей. И сколько бы ты ни убеждала меня, будто она не будет оказывать предпочтение своим родным детям, я не поверю в это. Ты сказала, что никогда не выйдешь снова замуж… хотя, возможно, это открытие изменит твои намерения. Извини меня за причиненную боль. В мои намерения это не входило. — Он положил ладони на ее плечи. — Джорджиана, мой кузен глубоко тебя любил. В его отношении к тебе не было никаких скрытых мотивов. Его чувство было чистым. Но возможно, теперь, когда ты знаешь правду, ты по-другому посмотришь на предложение Майлза.

Хорошо, что он не видит сейчас ее лица.

— Майлз — хороший друг. Но я никогда не выйду за него замуж. — Она проследила взглядом за стайкой ласточек. — И я всегда знала об изъянах в характере Энтони. Я только не предполагала, что они были такими страшными, несмотря на слухи. Я вышла за него замуж, несмотря на его недостатки, так же как он женился на мне, несмотря на мои. И не пытайся проявлять излишнюю доброту и утверждать, будто у меня, их нет. У всех нас есть недостатки. Но, как ты сказал, Энтони любил меня без скрытого мотива — как и я, любила его. Мне только жаль — очень жаль — тебя. Его поступок непростителен, — прошептала она.

— Возможно, теперь ты ответишь, наконец, на мой вопрос? — Он повернул ее и посмотрел ей в лицо. — Ты единственная, кто будет любить Фэрли так же, как я.

— Я уже люблю ее. — Она стиснула руки за спиной, сдерживая желание потянуться к нему. — Я буду считать ее дочерью моего сердца.

Он поцеловал ее в затылок, и теплая волна прокатилась до самых ее ног.

А что же Куинн?

Слова Джорджианы продолжали отдаваться в его голове.

«Энтони любил меня — как и я его».