32

Баусен был небрит, однако полон энергии. Свой грязно-коричневый пиджак он повесил на спинку стула, а рукава рубашки закатал гораздо выше локтей.

– Эуген Подворский, – начал он и ткнул желтым карандашом в Кропке. – Что нам известно?

– Много всякого, – с энтузиазмом откликнулся Кропке. – Все с самого начала, или…

– Да, – сказал Баусен. – Думаю, все заметили, что он фигурирует в двух случаях, однако нам не помешает заслушать общие сведения, прежде чем перейти к сути.

– Минуточку, – сказал Ван Вейтерен. – Думаю, мы должны сначала уделить немного внимания инспектору Мёрк.

Баусен окинул взглядом стол, словно только сейчас заметил брешь в рядах.

– Что с Мёрк? Почему ее нет?

– Гм… – пробормотал Ван Вейтерен. – Пусть господин интендент расскажет.

Мюнстер глубоко вздохнул.

– Да, – начал он. – Вчера в отеле меня ждало сообщение… от инспектора Мёрк. Она просила позвонить ей. Ей пришла в голову какая-то мысль – в связи с рапортом Мельника, как там было написано… и такое ощущение, что со вчерашнего вечера она не появлялась дома. Мне не удалось с ней связаться.

– Проклятие! – проревел Баусен. – Какая-то мысль? Про Подворского, стало быть?

Мюнстер развел руками:

– Не знаю. Наверное, но точно неизвестно… она собиралась что-то проверить.

– Проверить?

– Да.

– Что именно? – спросил Кропке.

– Понятия не имею, – вздохнул Мюнстер.

– А само сообщение у вас сохранилось?

Мюнстер кивнул и достал из внутреннего кармана конверт. Отметил уголком глаза, что Ван Вейтерен наблюдает за ним, и почувствовал, что краснеет. С этим он ничего не мог поделать, да и в сложившейся ситуации это не имело значения. За ночь он спал не более двух часов, и с самого момента пробуждения перед глазами у него стояла картина зала заседаний. Либо она будет сидеть, как ни в чем не бывало, на своем обычном месте возле книжных полок, либо нет. Либо она и впрямь была с мужчиной, либо… столкнулась с другим мужчиной. Даже самому себе он не решился бы признаться, что испытал легкое мимолетное удовлетворение, когда оказалось, что первый вариант не верен. Просто-напросто с мужниной! Разумеется, это чувство тут же заглушилось осознанием всех возможных последствий второго варианта, однако оно все же промелькнуло, и об этом стоило задуматься.

Полицмейстер прочел текст. Послал записку по кругу.

– Я уже видел, – сказал Ван Вейтерен, когда записка дошла до него.

Мюнстер взял конверт.

– «Буду дома около восьми», – процитировал Баусен. – Проклятие! Не хотите же вы сказать…

– Как там было сказано? – переспросил Кропке. – «Довольно дикая»?

– «Совершенно дикая, но я все же должна кое-что проверить», – уточнил Мюнстер.

Баусен взял свою трубку и застыл. Внезапно в зале воцарилась тишина. Банг жевал жвачку. Ван Вейтерен был полностью поглощен двумя зубочистками… внимательно сравнил их, прежде чем засунуть одну из них в нагрудный карман, а вторую – между передними зубами. Кропке осторожно барабанил кончиками пальцев друг о друга, а Мосер смотрел в окно.

«Боже мой! – подумал Мюнстер. – Все видят ее сейчас перед собой!» Он сглотнул и почувствовал, как что-то холодное и влажное подступило к горлу. В солнечном сплетении стоял спазм.

– Простите, – выдавил он, поднялся и удалился в туалет.

– Кропке! Пойди к себе в кабинет и позвони еще раз! – приказал Баусен.

Кропке ушел. Ван Вейтерен вынул изо рта зубочистку.

– Бесполезно, – сказал он. – Мы уже дважды пытались дозвониться из гостиницы. Ты обратил внимание на обращение?

Баусен кивнул и отошел к окну. Провел рукой по своей щетине, глядя на задний двор и тяжело дыша. Вернулись Мюнстер и Кропке. Кропке покачал головой.

– Не отвечает, – сказал он. – Что вы думаете по этому поводу?

– Подворский? – спросил Баусен и обернулся. – Вы действительно думаете, что ей могло прийти в голову отправиться к Подворскому в одиночку?

Кропке откашлялся.

– Не думаю, – проговорил он. – Это совсем на нее не похоже.

– Чистейшей воды безумие, – сказал Мосер. – Ни один нормальный человек не поедет туда добровольно. Даже при обычных обстоятельствах. Но если к тому же подозревать, что он и есть Палач… я просто не понимаю…

Тут терпение Мюнстера лопнуло.

– Хватит! – прорычал он и стукнул кулаком по столу. – Сколько можно сидеть здесь и жевать жвачку! Пора что-нибудь предпринять, черт бы меня побрал! Сесть в машину и поехать к этому типу. Чего мы ждем?

Баусен наблюдал за ним, приподняв брови.

– Складывается впечатление… – начал он.

– Браво, господин интендент! – прервал его Ван Вейтерен. – Я склонен согласиться с вами. Немного действия тут не помешало бы.

Мюнстер откинулся на спинку стула и вздохнул.

– Извините, – пробормотал он.

– Да-да, все это ужасно, – проговорил Баусен. – Значит, если мы возьмем и…

– Минуточку, – проговорил Ван Вейтерен и подался вперед. – Мне все же кажется, что мы должны прояснить некоторые обстоятельства, прежде чем предпринимать меры. Во-первых, мне представляется не очень вероятным тот вариант, что инспектор Мёрк отправилась к этому Подворскому… более того, я считаю, что это исключено.

– Почему? – спросил Кропке.

– Фактор времени, – сказал Ван Вейтерен. – Времени бы не хватило. Она ушла отсюда вчера тогда же, когда и все мы, не так ли? Около половины пятого…

Кропке и Мосер закивали.

– Унося в портфеле рапорт Мельника, как и все мы… В двадцать минут седьмого, по свидетельству портье, инспектор оставила сообщение в отеле «Сее Варф». В записке сказано, что она намеревалась кое-что проверить. Обратите внимание, что она еще этого не сделала… в интервале с половины пятого до двадцати минут седьмого она вряд ли успела что-то еще, кроме как прочесть рапорт и переодеться в спортивный костюм.

– Логично, – согласился Баусен.

– Что бы она там ни собиралась проверить, она сделала это после того, как вышла из отеля… в интервале от половины седьмого до семи пятнадцати. То есть за сорок пять минут.

– До семи пятнадцати? Откуда вы это знаете, господин комиссар? – спросил Кропке.

– Потому что я ее видел, – сказал Ван Вейтерен.

– Видел? – воскликнул Баусен. – Где?

Ван Вейтерен откусил кусок зубочистки.

– Да, я видел ее на пляже… примерно в четверть восьмого.

– И что она там делала? – спросил Мосер.

– Бежала, – ответил Ван Вейтерен. – В западном направлении.

В помещении снова воцарилась тишина.

– Должна была вернуться домой к восьми, – проговорил Мюнстер.

– Она была одна? – спросил Кропке.

Ван Вейтерен пожал плечами и посмотрел на Мюнстера.

– Да, – сказал он. – В полном одиночестве… думаю, нам с господином интендентом стоит поехать на место и посмотреть. Может, мы возьмем с собой ассистента Мосера?

Баусен кивнул.

– Снова встречаемся через два часа, – сказал он. – Тем временем мы с Кропке проедем до дома Подворского. Хотя бы для того, чтобы прозондировать почву.

– Это она? – спросил Ван Вейтерен.

Мосер кивнул.

– Уверены?

– На все сто, – сказал Мосер. – Это ее машина. «Мазда 323», я даже помогал ей менять привод вентилятора.

– Да, это ее машина, – подтвердил Мюнстер.

– Гм… – задумчиво проговорил Ван Вейтерен. – Да, примерно где-то здесь я и видел ее… метрах в двухстах – трехстах отсюда.

Он указал в сторону пляжа. Пляж был совсем не таким пустынным, как накануне вечером. По нему прогуливались отдыхающие – мужчины, женщины, дети. Компания длинноволосых юнцов играла в футбол, вокруг бегали несколько собак, на ветру полоскались два бумажных змея – желтые, как два кусочка масла, на почти идеально ясном голубом небе. За ночь ветер полностью развеял облачность, туман и тучи, царившие в последние дни; чайки снова парили высоко, воздух очистился, он был свеж и пропитан солью.

Мюнстер стоял и кусал губы. Комиссар покачивался с носков на пятки и, как ни странно, выглядел немного нерешительным. «Или это всего лишь позерство, – подумал Мюнстер. – Я не удивлюсь, если так и есть».

Молчание прервал Мосер:

– Вы думаете, что…

– Я ничего не думаю, – прервал его Ван Вейтерен. – Что вы такое плетете, черт возьми?

– Но… – пробормотал Мосер.

– Цыц! – строго сказал Ван Вейтерен. – Неподходящее время строить догадки. Ты знаешь, по какой дороге она обычно бегала?

– Ну да, – сказал Мосер. – Дороги как таковой нет… туда и обратно по пляжу. Или на обратном пути – по лесу.

– Гм… – снова проговорил Ван Вейтерен. – Она всегда бегала одна?

– Нет, – ответил Мосер. – По-моему, они иногда тренировались вместе с Гертрудой Дункель.

– Кто это? – спросил Мюнстер.

– Подруга. Работает в библиотеке.

– А мужика у нее не было? – спросил Ван Вейтерен.

Мосер задумался.

– Был, но раньше… Она встречалась с одним пару лет… по-моему, он потом свалил. А потом у нее был Янос Хавель, но с ним она порвала.

– Да, порвала, – подтвердил Мюнстер. – Мы переберем всю биографию, прежде чем тронемся с места?

Мосер кашлянул.

– По пляжу туда и по лесу обратно? – предложил он.

– Только по лесу, – сказал комиссар. – На пляже ее уже давно бы обнаружили… он… обычно не утруждает себя тем, чтобы прятать…

– Черт! – проговорил Мюнстер.

– Будем исходить из того, что машина была для нее отправной точкой и конечной целью, – как ни в чем не бывало продолжил Ван Вейтерен. – Что скажете, ассистент Мосер? В лесу несколько дорожек?

– Не думаю, – ответил Мосер. – На самом деле это лишь узкая полоска леса. Там проходит тропинка, которой многие пользуются… кому нравится бегать по пересеченной местности. Пройдем по ней?

– Ну да, давай шевелись! – сказал Ван Вейтерен. – У нас не так много времени.

33

– Куда ты так несешься? – буркнул Баусен. – Мы должны определиться, как будем вести себя, когда прибудем на место. Кропке сбросил газ.

– У вас табельное оружие с собой, господин комиссар? – спросил он.

– Само собой, – ответил Баусен. – Я догадывался, что здесь нечисто. Хотя твое ведь у тебя тоже с собой, как я полагаю?

Кропке похлопал себя по подмышке.

– Слава богу, что оно у тебя хоть на бедре не болтается, – пробормотал Баусен. – Стоп! Вот поворот!

Кропке притормозил и свернул на узкую асфальтовую дорожку, уходившую в глубь вересковой пустоши. Стая больших черных ворон, занимавшихся дележкой падали, поднялась в воздух, но сразу же опустилась обратно на дорогу, едва машина проехала мимо.

Шумные и наглые птицы… Баусен повернул голову, озирая пустошь. Далеко впереди виднелись остовы нескольких невысоких строений, почти развалившихся… прогнившие стены, дырявые крыши. Когда-то давно, более полувека назад, они служили для определенных целей. Когда из этой болотистой почвы еще добывали торф. Даже странно, что сушильные сараи до сих пор не рухнули. Он вспомнил, что в его молодые годы они выполняли совсем иную функцию – любовные гнездышки для подростков, не имеющих иных мест для встреч. Конечно, добраться сюда было делом нелегким, но если справиться с этой незначительной трудностью, то усилия окупались сполна – одиноко расположенные здания предлагали неограниченные возможности для всякого рода интимного общения… тайные кущи любви. Он легко мог вспомнить два, нет, даже три случая, когда…

– Вот здесь, да? – спросил Кропке.

Баусен сосредоточил внимание на том, что виднелось впереди, и кивнул. Здесь. Перед ними был дом Эугена Подворского, чуть прикрытый со всех сторон посаженными по периметру участка елками. Историю этого дома Баусен знал хорошо. Построенный в конце девятнадцатого века, он какое-то время служил жильем для семьи кого-то из начальников торфяного производства, прежде чем предприятие разорилось, став к началу следующего века совершенно нерентабельным… а затем, как и многое другое в Кальбрингене и его окрестностях, попал в руки Эрнста Симмеля. Позже в нем поселился Эуген Подворский.

– Выглядит жутковато, – сказал Кропке, припарковав машину под прикрытием более-менее раскидистой елки.

– Знаю, – ответил Баусен. – Ты заметил где-нибудь его грузовик?

Кропке покачал головой.

– Как бы там ни было, подкрасться незаметно нам не удастся, – сказал Баусен. – Если он дома, то уже минут пять следит за нами… достаточно времени, чтобы зарядить дробовик и удобно усесться у кухонного окна.

– Фу, – сказал Кропке. – Чего удивляться, что Симмелю так и не удалось его выселить.

– Гм… – произнес Баусен. – Не понимаю, зачем он вообще пытался это сделать. Кому нужно такое жуткое местечко?

Кропке задумался.

– Понятия не имею, – сказал он. – Может, какой-то сумасшедший и купил бы. Что будем делать?

– Войдем внутрь и посмотрим, – сказал Баусен. – Раз уж мы сюда приехали. Укройся за мной и держи пистолет наготове, если что. Никогда не знаешь…

– Ладно, – сказал Кропке.

– Хотя мне кажется, его нет дома.

Баусен вылез из машины. Прошел вдоль ряда разлапистых елок и зашел в ворота, на которых красовался облупившийся и заржавевший почтовый ящик – живое свидетельство того, что почтовое ведомство по-прежнему брало на себя труд проехать несколько лишних километров по пустоши.

«Возможно, Подворский пригрозил директору почты расправой, если тот откажется его обслуживать», – подумал Баусен и выудил из ящика газету.

– Сегодняшняя, – констатировал он. – Можете засунуть пистолет обратно под мышку, инспектор. – Его точно здесь нет.

Они прошли по протоптанной тропинке к веранде. С двух сторон от двери виднелись ветхое кожаное кресло и гамак. Судя по всему, Эуген Подворский имел привычку наслаждаться теплыми летними и осенними вечерами. Десяток ящиков с пустыми бутылками стояли штабелями у стены… рядом лежали стопки старых газет, на колченогом металлическом столике выстроились почти что в ряд транзистор, большая консервная банка с песком и торчащими из него окурками и плохо вымытая кружка из-под пива. Серый кот подошел и стал тереться о ноги… второй, чуть потемнее, растянулся перед дверью.

– Так-так, – сказал Кропке. – Что будем делать теперь?

– Черт его знает, – откликнулся Баусен. – Кто допрашивал Подворского после убийства Симмеля? Ведь мы его точно допрашивали.

Кропке почесал свободную подмышку.

– Проклятие! – воскликнул он. – Мёрк!.. Да, его допрашивала Мёрк, в этом я совершенно уверен.

Баусен закурил, поднялся на веранду и попробовал дверь. Кот сердито зашипел и отодвинулся в сторону.

– Открыто, – сказал Баусен. – Войдем?

Кропке кивнул.

– Думаете, внутри зрелище лучше, чем снаружи?

– Я бывал тут лет двенадцать – пятнадцать назад, – сказал Баусен и вступил в темный холл. – Не похоже, чтобы он с тех пор озаботился косметическим ремонтом.

Двадцать минут спустя оба снова сидели в машине.

– Совершенно бессмысленный визит, – сказал Кропке.

– Возможно, – ответил Баусен. – Но сколько же у него книг!

– Что вы думаете по этому поводу, господин комиссар?

– А что думаете вы, господин новый полицмейстер?

– Не знаю, – сказал Кропке, стараясь не показать смущения. – Трудно сказать. Этот визит нам ничего не дал. Мы должны разыскать его. Допросить как следует… мне кажется, в виде исключения можно было бы обойтись с ним построже.

– Даже так? – проговорил Баусен.

Кропке завел машину:

– Где он, как вы думаете?

– На Рыночной площади, скорее всего, – предположил Баусен. – По-моему, он имеет обыкновение стоять там по субботам… ты обратил внимание на теплицы позади дома?

– Да, конечно, – ответил Кропке. – Мы задержим его? Или придется отказаться от этой идеи только потому, что мы не нашли под кроватью окровавленной одежды?

Некоторое время Баусен сидел молча.

– Думаю, нам следует сначала посоветоваться с нашими гостями, – сказал он. – Кроме того, у нас остается еще небольшая проблемка с инспектором Мёрк, если помнишь.

Кропке забарабанил пальцами по рулю:

– Как вы ду… как вы думаете, они нашли ее?

– Надеюсь, что нет, – ответил Баусен. – Во всяком случае, в том состоянии, на которое ты намекаешь.

Кропке сглотнул и прибавил скорость. Внезапно перед его внутренним взором встали образы предыдущих жертв с почти отрубленными головами. Опустив глаза, он заметил, что костяшки его пальцев побелели.

«Боже мой, – подумал он, – не может быть, чтобы…»

34

– Ничего? – спросил Баусен.

– Нет, – ответил Ван Вейтерен. – И слава богу, прибавил бы я. Однако радоваться особо нечему – она не вернулась после пробежки.

– Как вы это установили?

– Машина, – сказал Мосер. – Она так и осталась стоять возле коптильни.

Баусен кивнул.

– А у вас? – спросил Мюнстер.

– Птичка улетела, – ответил Баусен и пожал плечами.

– А на площади его нет? – поинтересовался Мосер. – Он обычно стоит там, торгует овощами.

Кропке замотал головой:

– Нет. Мы как раз оттуда. Сегодня он там вообще не появлялся.

– Так-так, – проговорил Ван Вейтерен и повесил пиджак на спинку стула. – Пора собраться и пошевелить мозгами. Похоже, заварилась настоящая каша!

– Банг, – сказал Баусен. – Отправляйся к Сильвии и скажи, что сегодня нам нужно что-нибудь особенное.

Банг отдал честь и удалился. Остальные уселись вокруг стола – все, кроме Ван Вейтерена, который открыл окно и теперь стоял, глядя на крыши домов.

Полицмейстер наклонился вперед, опершись головой о руки. Тяжело вздохнул и уставился на портреты трех своих предшественников на противоположной стене.

– Так, – сказал он через некоторое время. – Что будем делать, черт побери? Будьте добры, разъясните это старому полицейскому, которому один шаг до пенсии. Что делать, а?

– Гм… – проговорил Мюнстер. – Хороший вопрос.

– Мне осталось семь дней на этой работе, – продолжил Баусен. – Похоже, придется провести эти дни в поисках одного из своих инспекторов. И не дай бог найти ее где-нибудь в канаве с отрубленной головой. Вот это я называю блестящим окончанием профессиональной карьеры.

– Да уж, – согласился Мюнстер.

Воцарилось молчание. Баусен сцепил руки и закрыл глаза… на мгновение у Мюнстера мелькнула мысль, что полицмейстер молится, но тот снова открыл глаза и рот.

– Просто чертовщина какая-то, – сказал он.

– Да-да, – кивнул Ван Вейтерен и сел. – Можно и так выразиться. Однако если бы мы меньше ругались и больше пытались сдвинуться с мертвой точки… это, конечно, всего лишь предложение.

– Прошу прощения, – проговорил Баусен и снова тяжело вздохнул. – Разумеется, вы совершенно правы, господин комиссар… однако мы все же дождемся кофе? Кропке, изложи нам историю Подворского, как планировалось изначально.

Кропке кивнул и стал рыться в своих бумагах.

– Мы предадим это огласке? – спросил Мосер. – В смысле, что она пропала?

– Об этом позже, – решил Ван Вейтерен. – Этот вопрос следует обдумать.

– Подворский, – начал Кропке. – Эуген Павел. Тысяча деваться тридцать пятого года рождения. Попал в Кальбринген в качестве иммигранта в пятидесятые годы. Как и многие другие, устроился на консервный завод. Поначалу жил в тамошних рабочих бараках, а когда их снесли, переселился в дом на пустоши. К тому времени дом уже несколько лет пустовал, а причина его вселения туда заключалась в том, что Подворский был помолвлен и сожительствовал с Марией Массау, сестрой Греты Симмель.

– Ага, – сказал Мюнстер. – Зять Симмеля!

– Да, в какой-то степени, – кивнул Баусен. – Продолжай!

– Можно сказать, что Подворский всегда считался странным типом. С ним трудно было иметь дело, по многочисленным свидетельствам. Временами сурово закладывал за воротник… да и сама идея утащить эту бедную женщину с собой далеко в пустошь… думаю, ей там было невесело.

– Дальше, – велел Баусен.

– В шестьдесят восьмом году произошел этот случай со смертельным исходом. Подворский, что для него нехарактерно, пригласил домой компанию сослуживцев… только мужчин, если я правильно понял?

Баусен кивнул.

– Они крепко выпили, надо полагать, и один из них стал проявлять интерес к Марии… видимо, это был всего лишь легкий флирт, но Подворский вышел из себя. Затеял ссору, а под конец выгнал всех, кроме того парня, который провинился. Его он задержал у себя и позднее ночью прибил кочергой… Клаус Мольдер – так звали убитого.

– Подворского осудили за непреднамеренное убийство, – продолжал Баусен. – Он отсидел шесть лет в колонии Клеймерсхюс. Тем временем Мария Массау заболела лейкемией. Видимо, страдала она ею с детства, но в латентной форме. Ей становилось все хуже и хуже, и через несколько недель после освобождения Подворского она умерла.

– Его отпускали повидаться с женой? – спросил Ван Вейтерен.

– Да, но она не желала его видеть, – снова вступил Кропке. – По-моему, они так и не встретились. Она в основном жила у Симмелей… хотя под конец все больше времени проводила в больнице. Выйдя из заключения, Подворский тут же снова вселился в дом, хотя владел им Симмель, который разрешил ему попользоваться жильем, так сказать, из родственных соображений. Ну, и затем Симмель несколько раз пытался выселить его, но в конце концов бросил эту затею.

– Почему? – спросил Ван Вейтерен.

– Не знаю, – ответил Кропке.

– Да уж, – покачал головой Баусен. – Так и осталось неясным – то ли ему просто надоело, то ли за этим кроется еще что-то… во всяком случае, слухи ходили разные. Все эти годы.

– Что за слухи? – спросил Мюнстер.

– Например, что Подворский напугал Симмеля до полусмерти, – ответил Баусен. – Или что Симмель был у него на крючке.

Ван Вейтерен кивнул.

– Понятно, – сказал он. – Похоже, оба этих красавчика не пользовались особой любовью горожан, если я правильно понял?

– Верно, – согласился Кропке.

– По какой причине Подворский получил инвалидность? – спросил Ван Вейтерен. – Это произошло сразу после освобождения?

– В общем-то да, – сказал Баусен. – Ему удалось заработать себе в тюрьме травму позвоночника… к тому же его шансы устроиться на работу были, мягко говоря, невелики.

– Так что с тех пор он живет там, на пустоши, совсем один, – подвел итог Кропке. – С семьдесят четвертого года. Настоящий степной волк.

– Случались у него за это время нелады с законом? – спросил Мюнстер.

– Да, в каком-то смысле, – ответил Баусен. – Говорили, что он производит самогон на продажу… или покупает контрабанду откуда-то с Востока. Я сам был у него в конце семидесятых, но ничего не обнаружил. Возможно, его предупредили.

Ван Вейтерен почесал в затылке карандашом.

– Чудесно, – сказал он. – И далее у нас эта замечательная история из Арлаха.

– Должен сказать, что это исключительно странное совпадение, – сказал полицмейстер. – Не правда ли? Как его туда занесло? Это, как-никак, в двадцати милях отсюда, а Эуген Подворский никогда не отличался любовью к путешествиям, напротив. Кстати, когда точно это произошло?

– Пятнадцатого марта восемьдесят третьего года, – сказал Кропке. – В одном из баров у него по непонятной причине вышла чудовищная драка с двумя студентами-медиками, одного из которых звали Морис Рюме. Они нанесли ущерб заведению на тысячи гульденов, в результате и Подворского, и приятеля Рюме госпитализировали на пару недель. Поначалу речь шла о возбуждении уголовного дела, но потом все уладилось полюбовно…

– Вмешался Жан-Клод Рюме? – предположил Ван Вейтерен.

– Скорее всего, – проговорил Баусен. – Думаю, нужно разрабатывать эту тему дальше. Попросить у Мельника более подробные сведения и найти этого второго студента, как там его… Кристиана Блэве?

– Увы, – сказал Ван Вейтерен.

– Что значит «увы»?

– Он мертв. Это не отражено в отчете, но я звонил сегодня утром Мельнику, и он подтвердил. Кристиан Блэве погиб при взрыве два года назад. Естественно, я попросил Мельника выяснить, из-за чего у них случилась та драка. Он обещал перезвонить мне.

Кропке записал что-то в своем блокноте.

Баусен нахмурился.

– При взрыве? – переспросил он.

Ван Вейтерен кивнул и стал рыться в нагрудном кармане.

– Зубочистки кончились, – пояснил он. – У вас не найдется сигарет, господин полицмейстер?

Баусен протянул ему всю пачку.

– Так что за взрыв? – спросил он.

– Теракт, – сказал Ван Вейтерен, щелкая зажигалкой. – Баскские сепаратисты, сказал Мельник, но без особой уверенности.

– Где? – спросил Мюнстер.

– Где? – усмехнулся Ван Вейтерен, которому удалось наконец поджечь сигарету. – В Испании, само собой. Где-то на Коста дель Соль. Бомба была подложена в машину. Взрывом убило Блэве и двух испанцев.

Кропке поднялся и переспросил, запинаясь:

– А это было, случайно, не… случайно, не в… как его там…

– Вы имеете в виду – не в Лас Брочас, не так ли, господин инспектор? – проговорил Ван Вейтерен, пытаясь пустить кольцо дыма.

«Иногда он просто неподражаем», – подумал Мюнстер.

– Лас Брочас, да! – воскликнул Кропке.

– Не совсем, – спокойно сказал Ван Вейтерен. – В Фуенгироле… но это всего в двух милях.

– Но что все это означает, черт побери? – воскликнул Кропке. – Кто-нибудь может мне объяснить?

Баусен, набивавший свою трубку, посмотрел на Ван Вейтерена.

– Трудно сказать, – проговорил тот. – В любом случае, нужно дождаться, пока мы получим дополнительную информацию о той драке в баре. Возможно, это всего лишь невероятное совпадение… такое случается на самом деле куда чаще, чем мы представляем. Хотя, возможно, мы напали на верный след.

На несколько секунд воцарилась тишина, и вдруг Мюнстер почувствовал, как вибрирует неподвижный воздух в зале. Полная концентрация внимания, напряженная работа мысли стали почти физически ощутимы. Вдоль позвоночника пробежал знакомый холодок. Неужели дело сдвинулось? Может быть, они уже на пути к разгадке?

– Я свяжусь с Мельником, – сказал Баусен.

– Что будем делать с Мёрк? – спросил Кропке.

Баусен заколебался.

– Что скажете? – проговорил он.

– Мы с Мюнстером поедем к ней на квартиру, – сказал Ван Вейтерен после паузы. – Постараемся поискать там, не выдавая себя…

– Стало быть, пока будем молчать об этом? – спросил Кропке, переводя взгляд с одного на другого.

– Хотя бы некоторое время, – решил Баусен. – Когда это попадет в газеты, начнется ад кромешный.

– Вне всяких сомнений, – согласился Ван Вейтерен.

– Кропке и Мосер! Вам – найти Подворского! – приказал Баусен.

Кропке кивнул.

– Особые указания?

– Нет.

– А Банг? – спросил Банг.

– Банг садится на свой велосипед, едет к госпоже Симмель и выясняет у нее, что ей известно о том взрыве бомбы. И конечно, о Подворском.

– Да? – переспросил Банг с озабоченным лицом.

– Кропке заранее запишет ему вопросы.

– Хорошо, – вздохнул Кропке.

– Новое совещание с отчетами о проделанной работе в шесть часов, – сказал Баусен.

Ван Вейтерен поднялся.

– У вас есть отмычки? – спросил он.

Баусен покачал головой.

– Ну ладно, тогда придется задурить голову консьержу.

Мюнстер скомкал бумажный стаканчик и бросил его в корзину для мусора.

– Разрешите вопрос, – проговорил он. – Разумно ли не бросать сейчас все усилия на поиски инспектора Мёрк?

– Ты имеешь в виду, объявления в СМИ, прочесывание леса и все такое?

– Да.

Баусен с озабоченным видом почесал в затылке.

– Это было бы ошибкой, господин интендент, – твердо сказал Ван Вейтерен. – Думать надо умом, а не сердцем. Если она жива, то жива. Если умерла, то умерла. Может, звучит цинично, но это факт. Ничто не указывает на то, что она лежит сейчас где-то и истекает кровью, нуждаясь в срочной помощи. Мы дадим себе отсрочку в сорок восемь часов – до обеда в понедельник. Если нас все равно ожидает ад кромешный, то нет никаких оснований торопить его наступление…

– Я понял, – вздохнул Мюнстер.

35

Им понадобилось почти полчаса, чтобы добраться пешком до района Врейсбакк и дома Беаты Мёрк – в первую очередь потому, что Ван Вейтерен нисколько не торопился. Всю дорогу он шел, засунув руки в карманы брюк и подняв плечи, словно мерз в лучах бледного осеннего солнца. Пару раз Мюнстер пытался задавать ему вопросы, но скоро сдался. Очевидно было, что комиссар глубоко погружен в свои мысли и не желает, чтобы его отвлекали. Судя по всему, он понимал, что Мюнстер знает дорогу, поскольку все время шел позади него, упираясь взглядом в его пятки.

После некоторых усилий Мюнстеру удалось отыскать консьержа – желчного старика, от которого исходил стойкий запах пота. Ссылаясь на то, что ведется следствие, а фрёкен Мёрк находится в другом городе по служебным делам, он убедил его впустить их в квартиру.

– Надеюсь, вы скоро что-нибудь предпримете, – буркнул старикашка, окинув их недобрым взглядом. – Не каждый может себе позволить жить неделю за неделей в «Сее Варф».

Ван Вейтерен пробудился от своих размышлений и устремил на него суровый взгляд.

– Будь я на вашем месте, я бы очень осторожно обращался со словами, – прорычал он. – К тому же я бы отправился домой и помылся. Отоприте дверь!

Консьерж молча отпер дверь.

– Спасибо, дальше мы вполне справимся без вас, – сказал Ван Вейтерен.

– Не думаю, что мы тут что-нибудь найдем.

Мюнстер огляделся:

– Почему?

– Потому что у убийцы было предостаточно времени, чтобы приехать сюда и убрать все лишнее.

Мюнстер кивнул.

– Ты ведь бывал здесь, правда?

– Один раз, – ответил Мюнстер. – Что мы ищем?

– Рапорт Мельника, само собой, – сказал Ван Вентерей. – Ее экземпляр рапорта Мельника. Но я готов держать пари на сто гульденов, что мы его не найдем.

– Даже так? – удивился Мюнстер. – Почему же?

– Гм… ты сам прекрасно понимаешь. Где он должен находиться, как ты думаешь?

Мюнстер на мгновение задумался.

– В кабинете, – сказал он. – Она разрабатывала собственные версии по поводу этих убийств. У нее было несколько блокнотов с записями.

– Это здесь?

– Да.

– Стоп, – сказал Ван Вейтерен. – Прежде чем мы начнем рыться… ты не видишь ничего необычного? Никаких признаков того, что посторонний побывал здесь и что-то искал?

Мюнстер внимательно оглядел письменный стол – подставка для ручек, блокноты, телефон, бумаги, все в идеальном порядке, все на своих местах. Книжные полки с бамбуковыми жалюзи, репродукции Кандинского и Шафнера на стенах…

– Нет, – сказал он.

– У этой женщины, похоже, во всем порядок, – констатировал комиссар. – Рапорт должен лежать на письменном столе, не так ли?

– Предположительно да, – ответил Мюнстер.

После десятиминутных поисков Ван Вейтерену надоело, и они покинули квартиру, сказав консьержу, что он может запереть дверь. Старик что-то пробурчал под нос, но, видимо, не решился высказывать свое мнение по поводу сомнительной пользы полицейских для общества.

– Существует только два варианта, – пояснил Ван Вейтерен, когда они вышли на Рейдерс-алле, ведущую обратно к центру. – Либо рапорт лежал у нее в машине, либо убийца побывал ночью у нее дома и забрал его.

– Простите мою недогадливость, – проговорил Мюнстер, – но почему это, на ваш взгляд, так важно, господин комиссар?

Ван Вейтерен фыркнул.

– Потому что она наверняка сделала в нем какую-нибудь пометку, – ответил он. – Она написала тебе, что ей пришла в голову какая-то идея в связи с рапортом Мельника. Что бы это ни было, она наверняка оставила заметку на полях. Поставила вопросик, нарисовала крестик, подчеркнула… все что угодно. Возможно, этого вполне достаточно, чтобы засадить его, если только мы будем знать, что привлекло ее внимание. Ты понял?

– Когда вы мне объяснили, господин комиссар, то да, – сказал Мюнстер.

Несколько десятков метров они прошли в полном молчании.

– Так значит, это не Подворский? – спросил Мюнстер.

– Не знаю. Я уже начал в этом сомневаться, но, конечно, это может оказаться и он… честно говоря, меня несколько смущает слово «дикая». Конечно, мало хорошего можно сказать об этом типе, но почему тогда это «дикая идея»?

Мюнстер не ответил. «Надо еще раз перечитать рапорт от корки до корки, как только выпадет возможность. Может быть, что-нибудь и всплывет…»

– Если нам чертовски повезет, может оказаться, что она лежит в машине, – продолжал Ван Вейтерен. – Но это было бы почти невероятным везением. Пошли туда.

– Вы хорошо умеете вскрывать чужие машины, господин интендент? – спросил Ван Вейтерен, когда они приблизились к коптильне.

– Не особо, – ответил Мюнстер.

– Желательно не привлекать внимания. Всё же вокруг люди… обидно будет, если они что-то заподозрят, уж коли мы решили отложить ад до понедельника. – Он достал из кармана моток стальной проволоки: – Это подойдет?

Мюнстер оглядел проволоку:

– Думаю, да.

– Отлично. Я остаюсь здесь. Ты подходишь к машине и открываешь ее. У тебя полминуты, не более.

Мюнстер пошел в сторону парковки. Присел на корточки рядом с красной «маздой», и уже через десять секунд все было сделано.

– Отлично, – сказал комиссар, подходя к нему. – Рука у тебя набита. Садись же, черт побери!

Понадобилось всего несколько минут, чтобы констатировать – в машине Беаты Мёрк, как и в ее квартире, зацепок не наблюдалось. Во всяком случае, было очевидно, что ни она, ни ее предполагаемый убийца не были столь легкомысленны, чтобы оставить важную улику в машине.

Впрочем, инспектор Мёрк могла, конечно, и оставить, если уж соблюдать точность…

Ван Вейтерен вздохнул и вылез из машины.

– Пошли, – сказал он. – Пройдем еще раз по беговой тропе. На этот раз и по пляжу тоже.

Мюнстер кивнул.

– И смотрите в оба, господин интендент! Она исчезла где-то здесь вчера вечером, это неоспоримый факт. Один из немногочисленных неоспоримых фактов в данном расследовании.

– Да уж, – проговорил Мюнстер. – Не могу не согласиться.

Ван Вейтерен порылся в карманах в поисках сигарет и, к своей величайшей радости, нащупал пачку Баусена.

– Где-то там… – сказал он, указывая рукой, – где-то там он сидел, спрятавшись, вчера вечером и поджидал ее. И потом…

– И потом – что? – спросил Мюнстер.

Ван Вейтерен поджег кончик сигареты и некоторое время рассматривал сгоревшую спичку, прежде чем швырнуть ее через плечо.

– Не знаю, – сказал он. – Разрази меня гром, если я знаю. Ясно одно. На этот раз он не воспользовался топором… во всяком случае, здесь, на дорожке. Такую лужу крови мы не могли пропустить.

– Очень утешительно, – пробормотал Мюнстер.

– Конечно, – сказал комиссар. – Ну что, пойдем?

36

– Как идут дела? – спросил Хиллер.

Ван Вейтерен с отвращением посмотрел на телефон.

– Хорошо, – сказал он.

– Хорошо? Ты возишься там уже почти месяц… есть люди, которые считают, что уже пора раскрыть это дело.

– Пусть приедут сюда и помогут, – ответил Ван Вентерей.

– Ты мог бы, по крайней мере, послать нечто вроде отчета. Некоторые хотят знать, чем вы там занимаетесь…

– Некоторые пусть поцелуют собственную задницу.

Хиллер проворчал нечто нечленораздельное.

– Тебе нужно подкрепление?

– Нет, – ответил Ван Вейтерен. – Но Мюнстер наверняка захочет уехать на пару дней домой.

– Почему?

– Жена и дети. Слыхал о таком?

Хиллер снова что-то проворчал.

– Ты хочешь, чтобы его сменил Рейнхарт?

– Возможно, – проговорил Ван Вейтерен. – Поговорю с Мюнстером, но мы подождем до вечера понедельника.

– До вечера понедельника? Почему именно до вечера понедельника?

– В понедельник почитай газеты, и ты сразу все поймешь.

– Какого че…

– Или посмотри телевизор. Дело примет, мягко говоря, совершенно неожиданный оборот.

В трубке послышались странные звуки, но Ван Вейтерен не понял, объяснялись ли они плохой связью на линии или тем, что начальник полиции чуть не задохнулся от такой наглости.

– С каких это пор рапорты подаются через СМИ? Какого дьявола… – удалось ему выговорить через некоторое время, но тут Ван Вейтерен прервал его:

– Сожалею. Мне пора идти выслеживать отвратительного бандита. Позвоню позже.

В трубке снова раздался скрежет. Комиссар положил трубку и выдернул штепсель из розетки.

Поставив три бутылки темного пива в ведро с холодной водой и расположив в пределах досягаемости вазочку с оливками, он забрался в ванну и погасил свет.

Поудобнее устроив голову на краю ванны и закрыв глаза, он протянув руку, достал предварительно открытую бутылку и сделал несколько больших глотков.

«Не вылезу, пока не приду к разгадке», – подумал он, но вскоре осознал, что планку придется опустить пониже. Что скажут остальные в понедельник утром, когда помимо пропавшего инспектора им к тому же придется возиться с утонувшим комиссаром?

«Хватит клятв и пустой болтовни, – решил он. – Вернемся к отправной точке. К Палачу. Полная концентрация внимания».

Существовало старое правило, всплывавшее время от времени в сознании и унаследованное им от Боркманна – одного из немногих полицейских, к кому он испытывал неподдельное уважение. Собственно, единственного, если подумать… хотя тут, конечно, сказывается и временной аспект: Боркманн дослуживал свои последние годы в качестве комиссара во Фригге, когда молодой Ван Вейтерен лишь приступил к своим обязанностям ассистента полиции. Как бы там ни было, уважение и доверие остались, а анализировать их истоки у него не было никакого желания. «Даже тертому старому полицейскому нужна какая-то точка опоры в жизни, свой спасательный круг», – подумал он. Правило Боркманна, собственно говоря, и не являлось правилом – лишь утверждение, наблюдение, отлично подходящее к трудным, запутанным случаям.

В каждом расследовании, утверждал Боркманн, существует точка, пройдя которую мы уже не нуждаемся в дополнительной информации. Когда мы достигаем ее, нам уже известно достаточно, чтобы найти разгадку одними только мыслительными усилиями. Хороший следователь должен научиться чувствовать эту точку, вернее, тот момент, когда она уже пройдена. В своих мемуарах Боркманн утверждал, что именно это умение – или его отсутствие – отличает хорошего детектива от плохого.

Плохой продолжает, когда это уже не нужно.

Ван Вейтерен опорожнил первую бутылку и взял две оливки.

Что происходит с информацией, когда она продолжает поступать уже за пределами точки насыщения? Про нее можно сказать следующее:

в лучшем случае она бесполезна;

в обычном случае она не приносит большого ущерба;

в худшем случае она очень мешает – затеняет, размывает и создает проблемы.

Ван Вейтерен обгрыз и обсосал косточки. Все это совершенно верно. И данное дело – из разряда худших случаев.

Насколько проще выследить человека, который совершил одно убийство, чем окружить серийного убийцу, где сведения, доносы, следы, подозрения и версии почти неизбежно заставляют простое и ясное потонуть в общем потоке.

Насколько проще за счет перевеса в одну пешку прийти к победе, когда на доске мало фигур.

Остался один вопрос: пройдена ли уже эта точка?

Обладает ли он сейчас, сидя в теплой ванне, достаточной информацией, чтобы вычислить убийцу? Имеет ли смысл продолжать искать следы и улики?

Он пошарил на дне ведра в поисках открывашки. Ответ он уже знал. Во всяком случае, решил, что знает.

Да!

Да. Имя убийцы у них уже есть. Но оно надежно спрятано в нагромождении допросов, протоколов и дискуссий. Скрыто в путанице извилин его собственного мозга. Осталось только найти его.

По крайней мере, открывашку он нашел. Уже что-то.

Pro primo, подумал он.

В Кальбрингене убиты трое мужчин. Хайнц Эггерс – двадцать восьмого июня. Эрнст Симмель – тридцать первого августа. Морис Рюме – восьмого сентября. То же оружие, тот же метод. Тот же злоумышленник. Вне всяких сомнений.

Pro secundo.

Несмотря на упорную и обширную работу, не удалось найти ни малейшей связи между тремя жертвами (помимо того, что все они переехали в Кальбринген в течение года), пока в руки следователей не попал рапорт о жизни третьей жертвы в Арлахе. Все сразу же замечают, что некий Эуген Подворский фигурирует на заднем плане (но только на заднем плане, nota bene) в двух из трех случаев. Инспектор Мёрк читает рапорт, и у нее возникает «дикая идея». Она сообщает, что намерена проверить свою догадку, осуществляет эту проверку, и…

Pro tertio.

…в момент выполнения этой проверки ее наблюдает или застает убийца (возможно, она попадается ему на глаза случайно). Убийца следует за ней и нападает на нее, когда Мёрк очень кстати находится в лесу, в непроглядной глуши…

Примерно так все и обстояло, да. Собственно, это все. Может ли существовать альтернативный сценарий? Разумеется, может. Просто он не желает в это верить. Дело происходило именно так – и точка. Ван Вейтерен отпил еще глоток и начал размышлять над тем, не сходить ли ему за сигаретами.

Курить в ванной? Какой разврат! Хотя… почему бы и нет?

Мокрый, поеживаясь от холода, он босиком прошлепал в комнату. Взял пепельницу, зажигалку и помятую пачку сигарет, полученную от Баусена, и снова погрузился в тепло. Закурил и сделал пару глубоких затяжек.

Pro… как же будет по латыни «четыре»? Плевать!

В-четвертых – что обнаружила Мёрк? Что?

Что такое, черт возьми, нашла она в этом рапорте, чего не заметил никто другой, даже он сам? Если, конечно, речь идет не о Подворском, но чем больше он над этим размышлял, тем яснее понимал, что это все-таки не то. Сам он еще раз скрупулезнейшим образом прочел рапорт и ничегошеньки в нем не нашел… ни он, ни Баусен, ни Мюнстер, ни Кропке. Совершенно необъяснимо. Дикая мысль.

Дикая?

И куда она поехала?

Проверить?

Проверить – что?

Он ударил кулаком по воде и на мгновение удивился, что кулак почти не встретил сопротивления. Неужели она оказалась такой набитой дурой, что поперлась прямо в логово убийцы? Прямо ему в лапы, как пустоголовая героиня триллера?

Он не мог представить этого. Если уж и есть кто-то в этой полицейской компании, к кому он проникся уважением, так это инспектор Мёрк… ну, и Баусен, конечно, приходится признать. Но чтобы Беата Мёрк могла…

Нет, в это он не мог поверить.

Что остается?

Что убийце очень повезло?

Вполне вероятно.

Что она села ему на хвост раньше и он это почувствовал? Следил за ней?

Да, и это вполне возможно. Мюнстер что-то говорил о ее амбициях и собственном расследовании…

Ван Вейтерен бросил окурок в ведро. «Зря принес пепельницу», – промелькнуло в голове.

И куда же она направилась?

В этом и заключался ключевой вопрос. Ван Вейтерен взял еще пару оливок. Вчера вечером, в промежутке от восемнадцати пятидесяти пяти до девятнадцати десяти, Беата Мёрк проехала на своей красной «мазде» от «Сее Варф» до парковки за коптильней у Эспланады. По дороге она пыталась проверить какую-то дикую догадку и тем самым привлекла к себе внимание убийцы…

«Дай бог, чтобы красная машина привлекла к себе еще чье-нибудь внимание, – подумал Ван Вейтерен. – Этого может оказаться достаточно… Хотя перед тем придется все же пуститься в ад кромешный», – вспомнил он.

Затем в его голове возник Лауридс Рейсин… и госпожа Рейсин в своем потрепанном пальто, и фрёкен Марньер, знакомая Симмеля, которую он допрашивал, как ему теперь казалось, уже сто лет назад, – и он понял, что находится под действием переизбытка информации.

Он включил свет и решил еще раз прочитать рапорт Мельника. Хотя бы в качестве противоядия.

Затем предстоит встреча в баре с Мюнстером.

Он должен убедиться, что интендент действительно стремится домой, к детям и подруге жизни.

– Уже нет, – ответил Мюнстер.

– Что значит – уже нет? И какого черта вы улыбаетесь, господин интендент?

Мюнстер отвернулся и кашлянул в кулак.

– Простите, – проговорил он. – Но Сюнн с детьми завтра приедет сюда. Она звонила мне полчаса назад.

– Приедет сюда? – воскликнул комиссар с изумлением на лице.

– Да, она договорилась с подругой, что поживет у нее на даче в Гельнакте… это не больше мили отсюда. Я переезжаю туда завтра вечером.

Ван Вейтерен задумался.

– Мюнстер, – сказал он. – По-моему, тебе досталась потрясающая женщина.

– Я знаю, – проговорил Мюнстер с несколько смущенным видом.

Они выпили, и комиссар сделал знак бармену, чтобы им налили еще.

– Маленькую кружку, – уточнил он. – Сколько раз ты прочел отчет Мельника?

– Два.

– Что-нибудь нашел?

Мюнстер покачал головой.

– Что вы думаете по поводу этой истории с бомбой, господин комиссар?

Ван Вейтерен заколебался.

– Трудно сказать, – произнес он. – Не совсем понимаю, что такой человек, как Хайнц Эггерс, может иметь общего с баскскими сепаратистами… да и остальные тоже, если честно. Послушаем завтра, что еще удалось узнать Баусену. А что ты сам думаешь об этом?

– Ничего, – признался Мюнстер. – Надеюсь, что мне хотя бы не придется выезжать на побережье Испании – сейчас, когда ко мне приехала семья.

– Этого я не допущу, даю слово, – сказал Ван Вейтерен. – А где Крэйкшанк? Мне казалось, что здесь его основное пристанище в жизни.

– Он пошел к себе минут пятнадцать назад, – сказал Мюнстер. – Немного обиделся из-за того, что вы отменили то обещанное эксклюзивное интервью, господин комиссар.

– Да ведь, черт возьми, – пробормотал Ван Вейтерен. – Ну ладно, если он готов потерпеть до понедельника, то получит еще больше материала.

«Не сомневаюсь», – подумал Мюнстер.

37

В воскресенье перед кошмарным понедельником выдалось ясное утро с теплым юго-восточным ветром. Ван Вейтерен и Мюнстер, даже не обсуждая этот вопрос, дружно решили отправиться в полицейский участок пешком.

Просто само утро располагало к этому, и интендент ясно ощущал, что не только у него, но и у комиссара буквально ноги не идут на работу.

В тот момент, когда они вышли из переулка на площадь, зазвонили колокола на Бунгекирке, созывая на первую службу. Ван Вейтерен на мгновение остановился, посмотрел в сторону темных церковных ворот и что-то пробормотал. Мюнстер оглядел открывшуюся перед ними картину. Роскошные ганзейские фасады. Мифологические бронзовые скульптуры, красующиеся на солнце под тихое журчание фонтана. Неправильной формы площадь, пустынная и спокойная, залитая нежным звоном… здесь не было ни души, лишь голуби прогуливались, поклевывая в пространствах между булыжниками мостовой в поисках еды. Да темнокожий дворник стоял возле книжного магазина и насвистывал арию из оперы Верди.

Мюнстер запустил руки в карманы, зажал под мышкой тонкий портфель, и, пока они пересекали наискосок неровную поверхность площади, на него вдруг нахлынуло ощущения абсурдности бытия, свойственной ему, бытию, неоспоримой иррациональности.

Вся их работа, все их действия в этом маленьком спящем прибрежном городке в воскресное утро представлялись какой-то нелепостью. Как сказал кто-то из умных, «при свете дня все убийцы кажутся какими-то бледными». Немыслимым казалось, что они снова идут в полицейский участок, бог знает в который раз, чтобы усесться за овальный стол в зале заседаний с грязно-желтыми стенами, закатать рукава и снова начать обсуждать, кто же этот маньяк.

Тот, кто бродит среди всей этой идиллии и отрубает головы ближним своим…

Тот, из-за кого весь город скован страхом и чьи поступки вот уже много недель остаются чуть ли не единственной темой для разговоров…

Тот, кого они с комиссаром и всеми остальными просто обязаны вычислить, чтобы все это наконец прекратилось…

И что люди скажут завтра, черт побери?

«Все это совершенно абсурдно, – подумал Мюнстер, щурясь на солнце, которое стояло высоко над медной крышей полицейского участка. – Или дико, если использовать слова Беаты Мёрк».

Самым загадочным, самым непостижимым оставалось то, что же могло приключиться с ней.

Неужели она и вправду лежит в этот момент с отрубленной головой где-то в окрестностях городка? Постепенно загнивающее тело, которое ожидает, пока его обнаружат. Можно ли вообще представить такое? Та, которую он почти…

Мюнстер сглотнул и поддал ногой по пустой пачке от сигарет, которую музыкально одаренный дворник явно пропустил.

А вечером он снова увидит Сюнн и детей.

И как получилось, спрашивал он себя, что Сюнн приняла решение приехать сюда без всякого предупреждения – ее просто озарило, как она объяснила по телефону, – как раз в этот момент?

Без четверти восемь в пятницу вечером.

Что буквально по минутам совпадает с тем, когда…

За долгие годы совместной работы комиссар Ван Вейтерен два или три раза заводил с ним разговор о повторяющихся паттернах. О скрытых связях, непостижимой хореографии и прочих явлениях… детерминантах, что бы ни подразумевалось под этим словом, однако тут нечто совершенно иное…

Он поежился и придержал дверь безмолвствующему оракулу.

– Мы взяли его, – сказал Баусен.

– Кого? – спросил Ван Вейтерен и зевнул.

– Подворского, само собой, – ответил Кропке. – Сидит у нас в камере. Задержали его в порту полчаса назад.

– В порту?

– Да. Он был в море, ловил рыбу – со вчерашнего утра… во всяком случае, с его собственных слов. Взял лодку напрокат у Саулинена – похоже, он время от времени это проделывает.

Ван Вейтерен опустился на свой стул.

– Вы уже допрашивали его? – спросил он.

– Нет, – ответил Баусен. – Он понятия не имеет, в чем дело.

– Отлично, – сказал Ван Вейтерен. – Пусть посидит еще немного.

– Согласен на сто процентов, – кивнул Баусен. – В этот раз нам точно не следует торопиться.

Фрёкен де Витт вошла в зал с подносом.

– Поскольку у Сильви по воскресеньям закрыто… – пояснила она и сняла пленку с двух ароматнейших пирогов.

– С ежевикой? – спросил Баусен.

Фрёкен де Витт кивнула, пытаясь скрыть улыбку.

– Ирма, ты неподражаема, – с чувством сказал Баусен, и все остальные благодарно пробормотали что-то в знак согласия.

– Что нового со вчерашнего дня? – спросил Ван Вейтерен, вытирая уголки рта.

– Я переговорил с Мельником, – сказал Баусен. – Он продолжает разрабатывать ту драку в кабаке… однако, по его мнению, там мало что удастся узнать. Уголовное дело возбуждено не было… он нашел только одну свидетельницу, которая видела, как все происходило, но она, естественно, понятия не имеет о причине ссоры. Возможно, это была просто пьяная свара, начавшаяся из-за ерунды, а потом вышедшая из-под контроля. Как бы там ни было, лучше всего попытаться выжать что-нибудь из самого Подворского.

Ван Вейтерен кивнул.

– А эта история со взрывом? – спросил Мюнстер.

– Как мы и говорили вчера, похоже, что все это лишь случайное совпадение. Блэве не был близким другом Рюме в Арлахе. Ни один из них не имел известных нам связей с Испанией, а взрыв бомбы и впрямь был организован террористами. ЭТА взяла на себя ответственность за взрыв, а они это делают только в том случае, когда действительно сами организуют теракт.

– А Грета Симмель вообще не поняла, о чем толкует Банг, – вставил Кропке.

– Что само по себе еще ничего не значит, – уточнил Баусен.

– Стало быть, совпадение, – сказал Ван Вейтерен, глядя в свою пустую тарелку. – Да, с таким приходится иметь дело достаточно часто, как я уже говорил.

Баусен раскурил трубку.

– Что-нибудь еще, прежде чем мы возьмемся за Подворского?

Кропке откашлялся.

– Ну, ничего особенного, – проговорил он. – Так, пустяк. Я тоже пробежался сегодня утром по той дороге, по которой бежала Мёрк.

– И что? – спросил Баусен.

– И тоже ничего не обнаружил, – сказал Кропке.

– Естественно, – усмехнулся Ван Вейтерен.

– Итак, Подворский, – сказал Баусен. – Какую стратегию выберем?

Мюнстер оглядел сидящих вокруг стола… Кропке, Мосер и Баусен. Ван Вейтерен и он сам. Ассистент Банг, видимо, проспал, или же полицмейстер решил не лишать его выходного – вполне логичная мера, если подумать.

Ван Вейтерен взял слово:

– Если вы не возражаете, я хотел бы провести первый допрос лично, вместе с интендентом Мюнстером.

На лице Кропке отразилась тень неудовольствия, но полицмейстер молча кивнул и пошел за магнитофоном.

38

Вид у Эугена Подворского был весьма недовольный.

Когда Кропке и Мосер привели его в кабинет для допросов, изборожденное морщинами лицо пылало от негодования. Чтобы проиллюстрировать свое мнение о происходящем, он постучал огромными кулачищами о стол.

– Немедленно снимите с меня эту хрень, черт бы вас всех побрал! – прорычал он.

Ван Вейтерен кивнул. Кропке расстегнул наручники и вместе с Мосером покинул помещение.

– Пожалуйста, садитесь, – сказал Ван Вейтерен. – Меня зовут комиссар Ван Вейтерен.

– Да мне плевать, как тебя зовут, – зло проговорил Подворский и сел. – Какого черта вы устроили весь этот цирк?

– Я намерен допросить вас по поводу убийства Хайнца Эггерса, Эрнста Симмеля и Мориса Рюме.

– Какого черта? – изумился Подворский. – По второму разу?

Ван Вейтерен сделал знак Мюнстеру включить магнитофон. Мюнстер нажал на кнопку, и комиссар проговорил все формальные фразы. Подворский отвечал в основном фырканьем или руганью, однако после того, как ему предложили закурить, начал выказывать – во всяком случае, по мнению Мюнстера – какую-то готовность к сотрудничеству.

– Хорошо, – сказал он. – Только давайте быстрее, чтобы поскорее покончить с этим. У меня там полтонны рыбы лежит и гниет.

– Что вы делали в пятницу вечером? – начал Ван Вейтерен.

– В пятницу? – переспросил Подворский. – А с какой стати ты спрашиваешь меня, что я делал в пятницу? С тех пор как шлепнули последнего, прошло ведь порядочно времени…

– Если ты будешь отвечать на вопросы, вместо того чтобы повторять их, дело пойдет куда быстрее, – сказал Ван Вейтерен. – Мне показалось, ты спешишь.

Подворский открыл было рот, но потом закрыл его.

– Хм… стало быть… – проговорил он и задумался.

Ван Вейтерен сидел с непроницаемым лицом.

– Вечером в пятницу – ничего особенного, – наконец решился Подворский. – Ходил к Саулинену договориться о лодке. Он дал мне ключи и все такое. Затем поехал домой. Пожалуйста, следующий вопрос.

– Что ты делал в ту ночь, когда убили Симмеля?

– Это я уже рассказывал полицейскому в юбке. Я был дома и спал. Это мое обычное занятие по ночам.

– Кто-нибудь может это подтвердить? – спросил Мюнстер.

– Мои кошки, – сказал Подворский.

– А когда умер Рюме? – продолжал комиссар.

– Когда это было?

– В ночь с восьмого на девятое.

– Черт его знает. То же самое, скорее всего.

– Ты знал Хайнца Эггерса?

– Нет.

– Есть алиби на время убийств Эггерса?

– Я был в Чадоу. Хватит спрашивать меня о том, о чем я уже говорил в прошлый раз!

– Хорошо, – проговорил Ван Вейтерен. – Что ты делал в Арлахе в марте восемьдесят третьего года?

– Что?

– Что слышал.

– В Арлахе в восемьдесят третьем?

– Ну хватит придуриваться, – фыркнул Ван Вейтерен. – Ты ведь, черт возьми, неделю провалялся в больнице.

– Ах, вот что, – пробурчал Подворский. – Вспомнили ту долбаную историю? Какое она имеет отношение ко всему этому?

– Кто здесь задает вопросы – ты или мы?

Подворский застонал:

– Черт бы тебя побрал с твоими вопросами!

– Тогда придется сделать перерыв, – сказал Ван Вентерей. Он отодвинул стул и поднялся. – Я слыхал, что в некоторых странах едят тухлую рыбу. В Швеции, если я не ошибаюсь…

– Дьявол! – прорычал Подворский. – Подожди… Арлах… Ладно, я могу рассказать, если уж тебе так приспичило это знать. Сядь!

Ван Вейтерен сел. Подворский закурил новую сигарету и почесал затылок.

– Ну? – проговорил Ван Вейтерен.

– Каков срок давности за незаконный оборот опьяняющих средств? – спросил Подворский.

– С тобой все будет в порядке.

– Точно?

Ван Вейтерен кивнул.

– Не верю полицейским, – буркнул Подворский. – Выруби эту штуку!

Комиссар кивнул, и Мюнстер отключил магнитофон.

Подворский хрипло засмеялся:

– Ну, слушайте. Ко мне в руки попала партия водки, которую надо было пустить в оборот…

– Попала? – переспросил Ван Вейтерен.

– Назовем это так, – сказал Подворский.

– Сколько?

– Много.

Ван Вейтерен кивнул.

– А у меня был друг, датчанин, у которого в Арлахе имелся покупатель… долбаный медик… как выяснилось, он и не собирался платить по уговору…

– Как его звали? – вставил Мюнстер.

– Звали? Черт его знает. Не помню. Как-то на Б. Кажется, что-то на Бле..

– Блэве? – предложил Ван Вейтерен.

– Да, похоже на то… заумный пижон, решивший сделать легкие бабки, продавая водку своим расфуфыренным дружкам. Мы обо всем договорились, поставка товара состоялась, все готово, оставалось одно – оплата.

– И?.. – произнес Ван Вейтерен.

– Именно этот вопрос нам и предстояло решить в том кабаке… и тут этот маленький говнюк и его приятель вообразили себе, что они смогут меня надуть! Как это называется, господин комиссар, а?

– О какой сумме шла речь? – спросил Мюнстер.

– О порядочной, – ответил Подворский. – Мы уже успели пропустить не по одной рюмке. И тут я, само собой, вышел из себя. Жалею только…

– О чем? – спросил Ван Вейтерен.

– Что я не дождался датчанина, прежде чем перейти от слов к делу, – сказал Подворский, и тут с ним случился жестокий приступ кашля. Он отвернулся и скорчился, зажав рукой рот. Приступ затянулся на полминуты.

Мюнстер взглянул на комиссара, пытаясь понять, о чем тот думает, но, как всегда, ему это не удалось.

Самому Мюнстеру рассказ Подворского показался убедительным – во всяком случае, не складывалось впечатления, что он сочиняет на ходу.

Хотя никогда нельзя быть на все сто процентов уверенным. Ему уже доводилось ошибаться…

– Как звали его приятеля? – спросил Ван Вейтерен, когда Подворский перестал кашлять.

– Что?

– Приятель Блэве. Как его звали?

– Понятия не имею, – ответил Подворский.

– Он что, не представился? – спросил Мюнстер.

– Может, и представился, но не станете же вы требовать от меня, чтобы я помнил имя человека, которому набил морду двенадцать лет назад…

– Десять, – уточнил Ван Вейтерен. – Как его звали?

– Какого черта? – взревел Подворский. – Вы что, совсем спятили? Что тут вообще происходит?

Ван Вейтерен выдержал паузу, пока Подворский зло смотрел на них, переводя взгляд с одного на другого, словно и впрямь размышлял, не сидят ли перед ним пара сумасшедших вместо двух полицейских.

Хотя в его представлении, как догадался Мюнстер, разница была невелика.

– Его звали Морис Рюме, – сказал Ван Вейтерен.

Подворский разинул рот.

– Вот проклятие! – сказал он наконец.

Откинувшись на стуле, он на некоторое время задумался.

– В общем, так, – выдавил он. – Уясните себе одну вещь – тогда, в том гребаном баре, мне не удалось его укокошить, а после того случая – тем более. У вас есть ко мне еще вопросы?

– В данный момент – нет, – ответил Ван Вейтерен и снова поднялся. – Но ты посиди, подумай об этом. Может, мы еще вернемся к нашему разговору.

Он постучал в дверь, и в помещение вошли Кропке и Мосер с наручниками.

– Тьфу на вас, ни дна вам ни покрышки! – проговорил Подворский, и это явно было сказано от души.

39

Решение отпустить Эугена Подворского и как можно скорее проинформировать СМИ об исчезновении инспектора Мёрк было принято в воскресенье, в девять часов вечера, тремя голосами против одного. Баусен, Мюнстер и Ван Вейтерен высказались «за», Кропке «против». Мосер воздержался, видимо несколько сбитый с толку неожиданным и исключительно временным демократическим порядком.

– Я поговорю сегодня с Крэйкшанком, – сказал Ван Вейтерен. – Обещал ему некоторое преимущество перед другими. Пресс-конференция завтра во второй половине дня?

Баусен кивнул:

– В три часа. И теперь нам придется учитывать всеобщую шумиху… телевидение, радио, вся тяжелая артиллерия. Не каждый день убийцы поднимают руку на полицейских.

– Многие считают, что должно быть наоборот, – усмехнулся Ван Вейтерен. – Иногда я даже начинаю их понимать.

– Что скажем о Подворском? – спросил Кропке.

– Ни слова, – сказал Баусен. – Вообще, будет лучше, если вы придержите язык. – Он оглядел собравшихся. – С прессой будем общаться я и комиссар, больше никто.

– Как всегда, – проворчал Кропке.

– Это приказ, – сказал Баусен. – А теперь отправляйтесь домой спать. Завтра тоже будет день, и нас наверняка покажут по телевизору. Неплохо, если мы при этом будем похожи на людей. Я пойду отпущу Подворского.

– Я пойду с тобой, – сказал Ван Вейтерен. – Тут не помешает быть вдвоем.

Когда дети наконец улеглись, часы уже показывали начало двенадцатого. Они открыли бутылку вина, поставили на магнитофон запись Мостакиса, после нескольких неуклюжих попыток развели огонь в камине и перетащили матрас на пол в гостиной.

– Мы их разбудим, – проговорил Мюнстер.

– Нет, – улыбнулась Сюнн, погладила его по спине и залезла под одеяло. – Я подмешала им снотворное в горячий шоколад.

– Снотворное? – воскликнул он, пытаясь изобразить возмущение.

– Малюсенькую дозу. Никаких серьезных последствий. Иди ко мне!

– Молодец, – прошептал Мюнстер и обнял жену.

Понедельник начался с назойливого однообразного дождя, который, казалось, зарядил навечно.

Ван Вейтерен проснулся около семи. Некоторое время он уныло смотрел в окно и потом решил лечь обратно в постель. «В этом городке погода меняется чаще, чем я меняю рубашку», – подумал он.

Однако в начале десятого комиссар уже сидел за завтраком в ресторане отеля вместе с Крэйкшанком, который в этот раз казался невероятно бодрым и пребывал в прекрасном настроении, хотя ему и пришлось проработать большую часть ночи.

– Передал сообщение по телефону в три часа, – с энтузиазмом рассказывал он. – Выпускающий был близок к тому, чтобы остановить типографские прессы, но потом все же решил приберечь новость до вечернего выпуска. Жуткая история в духе Джека Потрошителя!

Комиссар мрачно кивнул.

– Взбодритесь! – воскликнул Крэйкшанк. – Вы скоро раскусите этот орешек. Но на этот раз он зашел слишком далеко. Что, она действительно знала, кто убийца?

– Вероятно, – сказал Ван Вейтерен. – Во всяком случае, он так думал.

Крэйкшанк кивнул.

– Вы уже опубликовали пресс-релиз? – спросил он и оглядел пустой зал. – Не вижу своих коллег…

Ван Вейтерен взглянул на часы:

– Через четверть часа. Хочу успеть доесть и спрятаться. Проклятый дождь!

– Угу, – проговорил Крэйкшанк, дожевывая круассан. – Представляю, какое там будет месиво.

– Где?

– На пляже и в лесу, разумеется. Когда все фотографы и частные детективы хлынут туда.

«Наверняка», – подумал Ван Вейтерен и снова вздохнул:

– Ну что ж, пора мне поехать в участок и запереться.

– Удачи, – ответил Крэйкшанк. – Увидимся на пресс-конференции. А я, пожалуй, посижу здесь в ожидании моих собратьев по перу.

– Ну вот, – проговорил полицмейстер и опустился на кожаный диван. – Честно говоря, газетчики мне больше по душе.

Ван Вейтерен кивнул.

– От этих говорящих роботов с телевидения у меня, черт побери, зуд по всему телу, – продолжал Баусен. – Ты, наверное, более привычен к таким типам?

Он сбросил ботинки и осторожно пошевелил пальцами на ногах, словно боялся, что они вдруг отвалятся.

– Не имею никакого желания к ним привыкать – сказал Ван Вейтерен. – Конечно, их тоже можно понять – у них свое видение ситуации. Но ты довольно ловко их осадил, как мне кажется.

– Спасибо, – проговорил Баусен. – Однако приговор в любом случае будет суров. Хиллер звонил?

Ван Вейтерен уселся за стол полицмейстера.

– Да, – ответил он. – Собирается откомандировать десять человек из Сельстадта и десять из Оствердингена… Плюс техническую лабораторию, которая переберет по травинке всю беговую дорожку.

Баусен заложил руки за голову и посмотрел в окно.

– Прекрасная идея в такую погоду, – усмехнувшись, проговорил он. – А что он сказал по поводу тебя? Хочет, чтобы ты все полностью взял на себя? Мне ведь осталось всего пять дней, черт побери! В пятницу я ухожу, чтобы ни случилось. Принял это решение сегодня ночью… чувствую себя, как тренер футбольной команды, которая за два года не выиграла ни одного матча.

– Вопрос руководства мы не обсуждали, – ответил Ван Вейтерен. – В любом случае, я уже пообещал раскрыть это дело до пятницы.

Баусен посмотрел на него с недоверием.

– Отлично, – сказал он и начал набивать трубку. – На этом и порешим. Ты разговаривал с родителями?

– Да, с госпожой Мёрк, – кивнул Ван Вейтерен.

– Все прошло хорошо?

– Не особенно. Да и почему все должно было пройти хорошо?

– Ты прав, все давно уже летит в тартарары.

– Я смотрела телевизор, – сказала Сюнн. – О вас не очень хорошие отзывы.

– С чего бы это? – проговорил Мюнстер. – Пахнет чем-то вкусным. Что у нас на ужин?

– Цыпленок по-креольски, – ответила жена и поцеловала его. – Ты думаешь, ее убили? – шепнула она ему в ухо; все же есть пределы тому, что можно говорить при детях, даже если это дети полицейского.

– Не знаю, – пробормотал он и снова почувствовал, как в нем поднимается холодная волна отчаяния.

– Папа, ты был в телевизоре! – закричала дочка и укусила его за бедро. – А я купалась в дожде.

– Ты купалась в море, дура, – поправил ее брат.

– У нас есть еще снотворное? – спросил интендент.

Ван Вейтерен откинулся на подушки и взял рапорт Мельника. Взвесил его на руке и закрыл глаза.

«Жуть, – подумал он. – Полный кошмар».

Вернее, немножко стыдновато. Где-то среди этих проклятых бумаг таится ответ, а он никак не может его найти. Тридцать четыре страницы, в общей сложности семьдесят пять имен… он подчеркнул их все и пересчитал несколько раз – женщины, любовницы и потенциальные любовницы; старые друзья и однокурсники; коллеги; соседи; товарищи по гольф-клубу… вплоть до самых поверхностных знакомых и даже случайных фигур, которым довелось пересечься с Морисом Рюме всего-то один или пару раз. И события: поездки, экзамены, зачеты, прием на работу, вечеринки… Новые адреса, конгрессы, лечение от наркомании… Все это отражено здесь, на этих густо исписанных страницах, все четко и скрупулезно изложено комиссаром Мельником на языке фактов. Вне всяких сомнений, шедевр следственной работы, но он ничего не смог из этого извлечь. Ни единой зацепки!

Где же она?

Что, черт возьми, заметила Мёрк?

Или все объясняется проще – возможно, она располагала знаниями, которых не было у других? Ведь могло быть так? И сам он, если разобраться, пока еще не достиг точки Боркманна?

На ночном столике лежали ее блокноты с записями. Три блокнота, которые он так и не смог открыть. Что-то мешало ему сделать это. Если там действительно ключ к разгадке, то почему убийца оставил их лежать в квартире? У убийцы было предостаточно времени, и он, похоже, не из тех, кто полагается на авось…

А если инспектор Мёрк, вопреки всем предположениям, по-прежнему жива – разве это не грубейшее вторжение в частную жизнь? Покушение на ее глубоко личное пространство? Пока блокноты закрыты, он не мог знать, какого рода мысли она доверяла страницам… Так или иначе, для него эти мысли явно не были предназначены.

Кстати, не распространяются ли ограничения и на тот случай, если она мертва?

Пожалуй, да. И даже в большей степени.

Закрыв глаза, Ван Вейтерен некоторое время прислушивался к шуму дождя. Дождь лил уже почти сутки. Тонкие навязчивые струи продолжали срываться с непоколебимо спокойных небес. Свинцово-серых и непроницаемых. «Неужели погода здесь никогда не меняется?» – подумал он.

Между прочим, весьма подходящий фон. Вечное падение, вечное движение. Безнадежное топтание на месте. Волны в мертвом океане…

Колокола на церкви Святой Анны пробили полночь. Он вздохнул, открыл глаза и в четвертый раз впился в рапорт из Арлаха.

40

– А что мне оставалось делать? – вздохнул Вильмотсен, разглядывая лей-аут.

– Ну да, – констатировал выпускающий редактор. – Если уж мы отпечатали двойной тираж, то можем позволить себе делать все в двойном размере.

Новость об исчезновении инспектора Беаты Мёрк в связи со сложившимися обстоятельствами стала проверкой на прочность для верстальщика Вильмотсена, колдовавшего над газетой «де Журнаал». Противоречивые понятия «важная информация» и «крупные буквы» на этот раз никак не удавалось втиснуть в заданные рамки, и впервые за восемьдесят лет существования газеты пришлось сделать сдвоенную первую полосу. Чтобы не изменять своему долгу информировать население. Чтобы не снижать ценность той чудовищной драмы, четвертый (или пятый?) акт которой разыгрался в идиллическом Кальбрингене.

ОЧЕРЕДНАЯ ЖЕРТВА? – было написано наверху, поверх несколько мутноватой фотографии улыбающейся Беаты Мёрк.

КТО ВИДЕЛ КРАСНУЮ «МАЗДУ»? – вопрошалось ниже и там же констатировалось, что:

ПОЛИЦИЯ В РАСТЕРЯННОСТИ, УМОЛЯЕТ О ПОМОЩИ.

Внутри газеты более половины места уделялось свежайшим подробностям в деле Палача. Иллюстраций оказалось предостаточно: аэрофотоснимок парковки возле коптильни (на котором белым крестиком было отмечено место, где Мёрк припарковала машину, – с вечера воскресенья машина находилась в подвале полицейского участка, после того как криминалисты из Сельстадта потратили восемь часов на ее обследование); пляж и прилегающий к нему лес; еще снимки Мёрк, а также Баусена и Ван Вейтерена во время пресс-конференции. Ван Вейтерен – откинувшийся на стуле, с закрытыми глазами: в состоянии, напоминающем скорее глубочайший покой, как мумия или йог, полностью погруженный в себя, вдали от тщеты и безумств этого мира… Невольно возникал вопрос: действительно ли такие вот фигуры обладают достаточной компетентностью для того, чтобы вычислить и обезвредить преступника необычного формата, с каким пришлось столкнуться в этот раз?

Случалось ли ранее нечто подобное? Это же просто неслыханно – похищена и, вероятно, убита инспектор полиции! В разгар следствия! Куда же мы катимся? Вполне оправданный вопрос.

Текстовые материалы имели самую разную окраску: от холодной констатации в передовице, что отцы города в сложившейся ситуации должны снять с себя полномочия и объявить новые выборы, до многословных и пустопорожних рассуждений о том, является ли преступник сумасшедшем (хладнокровным психопатом) или террористом (членом тайной секты), – а также изложение по-прежнему наиболее популярной версии о самом обычном, честном гражданине. Респектабельный отец семейства, ваш сосед по лестничной площадке с загадочным прошлым…

Наиболее серьезными (и самым полезными с точки зрения следствия) были настойчивые призывы полицмейстера Баусена к общественности незамедлительно сообщать полиции малейшие сведения, которые могут иметь отношение к делу.

Особенно важным представлялось проследить действия инспектора Мёрк в течение часа – с 18.15 до 19.15 пятницы, то есть с того момента, как она покинула отель, и до того, как отправилась на пробежку и попалась на глаза комиссару Ван Вейтерену. Эти шестьдесят минут – если бы только удалось установить, куда направлялась в этот период Беата Мёрк на своей красной «мазде» или без нее… «если он не сам дьявол, тогда мы точно возьмем его», – дословно цитировал Герман Шальке слова полицмейстера.

Около четырех часов вечера в тот трудный понедельник Баусен и инспектор Кропке заперлись в кабинете последнего, чтобы систематизировать уже поступившие сигналы – не менее шестидесяти двух прямых наблюдений плюс около двадцати косвенных свидетельств самого разного характера. Интенденту Мюнстеру было поручено принимать и расспрашивать неиссякающий поток свидетелем, которых поначалу регистрировали и сдерживали в приемной Банг и фрёкен де Витт.

Чем занимался комиссар Ван Вейтерен, никто доподлинно не знал. Он покинул полицейский участок, чтобы «провести некоторые дополнительные исследования», но в чем они заключались, оставалось тайной. Однако он твердо пообещал вернуться к обязательному совещанию, проходившему в семнадцать часов. На 19.30 была назначена пресс-конференция; этот момент был выбран в угоду региональному телевидению, которое в это время давало обычную сводку новостей. «Все, кроме прямого эфира, будет воспринято зрителями как предательство и нарушение журналистской этики», – было заявлено с некоторым нажимом, и, хотя Баусен многое мог бы сказать юному гению телевизионщику о законах и праве, он вынужден был проглотить свои возражения и пойти навстречу.

– Иезуиты проклятые! – прорычал полицмейстер, положив трубку. – Инквизиторы в шелковых галстуках, черт бы их всех побрал!

Однако в сложившейся ситуации ему ничего не оставалось, кроме как глотать одну за другой горькие пилюли.

41

– Это что еще за чертовщина? – спросил Ван Вейтерен, наклонившись над столом.

– Карта, – пояснил Кропке. – Булавки отображают передвижения инспектора Мёрк и ее «мазды»… вернее, нескольких красных «мазд».

– Да, у нас в городе их несколько, – пояснил Баусен. – Похоже, в пятницу вечером по городу колесили… еще две из них… помимо, собственно, ее машины.

– Булавки с красными и желтыми головками указывают на те точки, где наблюдали машину, – снова заговорил Кропке с достоинством изобретателя. – Красные – для интервала с 18.15 до 18.45, желтые – для интервала с 18.45 до 19.15.

Ван Вейтерен еще ниже склонился над картой.

– Голубые и белые – это свидетели, которые утверждают, что видели ее лично: голубые – в первом получасовом отрезке, белые – во втором. Например, вот это вы, господин комиссар.

Он указал на булавку с белой головкой, воткнутую в районе пляжа.

– Благодарю, – пробормотал Ван Вейтерен. – Сколько их всего?

– Двадцать пять красных и двадцать желтых, – сказал Кропке. – Это то, что касается машины… голубых двенадцать и белых пять.

Мюнстер, протиснувшийся к столу рядом с комиссаром, стал внимательно изучать узор, созданный разноцветными точками. Идея неплохая, вынужден был признать он, если только хватит ума правильно все это истолковать. Точки оказались разбросанными – по всей видимости, наблюдения были сделаны во всех частях города, но в большинстве мест торчали лишь одинокие булавки.

– Преимущество в том, – пояснил Кропке, – что нам нет необходимости ломать голову по поводу вменяемости того или иного свидетеля. Сосредоточение булавок в одном месте все равно дает некоторое представление о ее перемещениях.

Он сделал паузу, чтобы остальные успели сосчитать булавки и оценить гениальность его метода.

– Все предельно ясно, – пробормотал Мюнстер. – Особенно белые…

– Вне всяких сомнений, – кивнул Ван Вейтерен. – Вне всяких сомнений.

– Вот именно, – снова взял слово Кропке и продолжил с довольным видом: – Как вы видите, существуют только три точки сосредоточения – рыбная площадь перед «Сее Варф», Главная площадь и коптильня. Двадцать четыре булавки возле «Сее Варф», одиннадцать здесь, на площади, и восемь у коптильни…. итого сорок три из шестидесяти двух. Остальные достаточно рассредоточены, как вы видите. Похоже, никто не видел ее после вас, господин комиссар. То есть никто, кроме убийцы. Вероятно, на пляже было в тот час достаточно пустынно.

– Истинная правда, – подтвердил Ван Вейтерен.

– Гм… – проговорил Баусен. – Я все же настаиваю на том, что не следует торопиться с выводами. Треть свидетельских показаний нерелевантна, если я правильно понял?

– Да, – пробормотал Кропке, – но вы же прекрасно понимаете…

– А о «Сее Варф» и коптильне было написано в газетах.

– Разумеется, – согласился Кропке. – Однако это, на мой взгляд, ничего не меняет. Самым интересным пунктом является Главная площадь… одиннадцать человек видели саму Мёрк или ее машину здесь, у входа, в интервале примерно от половины седьмого до семи. Двое видели, как она выходила из машины, – это белые булавки.

Он указал пальцем, и Баусен кивнул. Ван Вейтерен сломал зубочистку и уронил ее на кладбище Святого Питера.

– В какую сторону она направилась? – спросил он.

Кропке с Баусеном переглянулись.

– Сюда?

Баусен снова кивнул:

– Да. Многое указывает на то, то она поехала сюда. Вернулась в участок.

– И что? – спросил Мюнстер, чувствуя себя так, словно только что пропустил развязку длинного анекдота.

Ван Вейтерен не произнес ни слова. Засунув руки глубоко в карманы, он медленно выпрямился, выпуская между зубов чуть шелестящий поток воздуха.

Мюнстер вспомнил, что комиссар страдает болями в спине, которые то и дело напоминают о себе.

Все расселись вокруг стола. Вид у Кропке был по-прежнему довольный, но немного растерянный, словно он оказался не в состоянии воспользоваться результатами собственных усилий. Мюнстер снова ощутил легкую, как трепетание крыльев бабочки, вибрацию у висков… обычно это означало, что что-то намечается, что они приблизились к какой-то критической точке. Что скоро настанет прорыв. Он оглядел неубранное помещение. Банг, сидевший напротив него, весь покрылся испариной. Ван Вейтерен, казалось, пребывал в полусне. Баусен продолжал разглядывать утыканную булавками карту, с самым отсутствующим видом втягивая щеки.

В конце концов ассистент полиции Мосер обозначил словами всеобщее недоумение, повисшее в зале.

– Сюда? – воскликнул он. – А что, черт возьми, ей здесь понадобилось?

Прошло три секунды. Потом практически одновременно прозвучали голоса Кропке и Мосера:

– Ее кабинет!

– Проклятие! – развил эту мысль полицмейстер и уронил на пол нераскуренную сигарету. – Кто-нибудь осмотрел ее кабинет?

Мосер и Кропке были уже в пути. Мюнстер вскочил, а у Баусена было такое лицо, словно его только что срезали на экзамене по основам полицейской работы. Ван Вейтерен сидел на своем месте, как ни в чем не бывало, и рылся в нагрудном кармане.

– Естественно, там ничего интересного нет, – пробормотал он. – Но все же стоит пойти посмотреть… авось три пары глаз увидят лучше, чем одна.