Когда я выскочил на поляну перед шлагбаумом, освещенную фонарем, то как-то не сразу понял, что уже приехал.

Часовой заметил меня и крикнул:

— Стой! Кто такой?

Я подъехал вплотную к шлагбауму.

— Мне начальника… Главного… Пожалуйста… Очень надо. Немедленно… — Я колебался, говорить часовому или нет: он же ничего не решает, а что, если не захочет позвать офицера.

— Что случилось? Только вернулись с учений. Трое суток… Может, утром?

— У нас село заливает, — выдохнул я.

— Погоди. Сейчас. — Часовой бросился к будке, схватил телефонную трубку. — Товарищ капитан! Докладывает дежурный по КПП ефрейтор Ефимов. Здесь хлопец приехал. Говорит, у них село заливает… Есть! — Он повернулся ко мне. — Давай вон к той палатке!

Я нырнул под шлагбаум и подъехал к палатке. Навстречу мне уже выходил высокий офицер с красной повязкой на рукаве.

— Что такое?

Пыхтя и заикаясь, я рассказал ему о нашем несчастье — про хаты, что по самую крышу затоплены, про то, что лодки снесло и провода электрические оборвало, столбы повалены, и про то, как трактор буксует, не может подтащить бревна для плота…

— Ясно, — сказал капитан. — Пойдем. Придется будить полковника. Хотя час всего, как лег, только из похода вернулись. Но ничего не поделаешь — тут такое дело, что…

Мы прошли несколько палаток и возле одной остановились. Капитан пригнулся и нырнул в нее. Через мгновение внутренности палатки осветились желтым светом, и на брезенте заколебалась длинная причудливая тень.

— Товарищ полковник, — послышался голос капитана. — Извините, что беспокою, но дело серьезное. В соседнем селе наводнение. Затопило дома, нужна помощь.

Кто-то (очевидно, полковник) прокашлялся и сказал густым, неторопливым басом:

— Значит, так… Поднимайте пока офицеров — начальника штаба, начальника артиллерии, транспортников, командиров мотострелковых батальонов… Других не надо. Пусть отдыхают.

У меня вдруг перехватило дыхание. Показалось, что будто это тот самый голос, говорил со мной по телефону.

— Кто сообщил о наводнении?

— Мальчик, товарищ полковник. На велосипеде примчался…

— Пусть зайдет.

Из палатки вышел высокий капитан:

— Зайди, с тобой полковник хочет поговорить.

Я зашел в палатку. На узком железном ложе сидел, натягивая сапоги, полный лысоватый человек. Он был уже в галифе, но еще в майке. И мне сразу бросилось в глаза какое-то странное несоответствие — лицо у него было пожилое, в глубоких морщинах, с седыми висками и загорелое, почти черное, а тело, наоборот, белое, чистое, молодое, с выпуклыми, как у борца, налитыми силой мышцами, и шея тоже, как у борца, мощная и сильная. Такое было впечатление, что голова не от этого тела.

— Здравствуйте, — поздоровался я.

— Здорово. Садись. Ну, рассказывай, что там у вас случилось.

Я сел на скамью у стола и стал рассказывать.

Пока я говорил, он надел китель, что висел на стуле возле кровати, — с полковничьими погонами и несколькими рядами орденских колодок на груди. Я еще не закончил рассказывать, как начали заходить офицеры. Полковник, не перебивая меня, молча показывал им на длинные лавки что стояли вокруг стола. Они тихо садились.

Вошел старший лейтенант Пайчадзе. Удивленно поднял на меня брови — узнал. Едва улыбнулся, но со слов моих сразу все понял — нахмурился. Наконец я умолк.

Полковник поднял глаза на офицеров, обвел их взглядом:

— Все?

— Да, товарищ полковник, — ответил высокий капитан. Полковник подошел к столу, вынул из планшета карту, расстелил:

— Товарищи офицеры! Кто еще не понял, объясняю — в соседнем селе наводнение, река вышла из берегов, прорвало плотину, затопило дома, погибает скот, имущество. Надо эвакуировать население, скот, имущество. Вот предполагаемый район действия… Затопило, очевидно, эту часть села, в долине, возле реки… Эту улицу, вот эти дома… Подходы здесь, здесь и здесь…

Полковник и офицеры склонились над картой.

«Чего они медлят? — С досадой думал я. — Вместо того чтобы сразу поднять всех по тревоге, броситься по машинам и в село — совещания какие-то проводят… А там люди, может, погибают…»

Только потом я понял, что на все это ушли считанные минуты. Просто — это была дисциплина, организованность, которые исключали беспорядок и хаос. Я понял, что делать быстро — это не обязательно пороть горячку. Но это я понял только потом, а тогда досадовал, что они, как мне казалось очень долго раскачиваются.

— Значит, так, — говорил полковник. — В операции будут участвовать бронетранспортеры, два мотострелковых батальона, первый и третий, три малых арттягача. Действовать будем по обстановке. Тревогу по лагерю не объявлять. Людей поднимать тихо, без шума. Других не будить. Готовность… — Он посмотрел на часы, и в это время на стуле возле кровати зажужжал телефон. Полковник подошел, снял трубку.

— Полковник Соболь слушает… Так… Здравствуйте… Здравствуйте, товарищ Шевченко… Так… Уже знаем. Через пять минут выступаем… Откуда? Откуда знаем?.. Нас оповестили… — Он посмотрел на меня, улыбнулся, прикрыл трубку рукой, спросил тихо. — Как тебя зовут? Секретарь райкома звонит.

— Ява — растерялся я и добавил: — Рень.

— Один товарищ. Ява Рень. Знаете?.. Так… так… Хорошо, передам. Значит, через пять минут выступаем, товарищ Шевченко. Не волнуйтесь, сделаем все, что в наших силах. До свидания. — Полковник положил трубку, снова посмотрел на часы. — Готовность… четыре минуты! В два четырнадцать … Выполняйте!

Мгновение — и палатка уже была пуста.

— А тебе секретарь райкома просил передать благодарность. За инициативу и оперативность. Он, оказывается, знает тебя.

Я покраснел и опустил глаза:

— Это он мать мою знает, а не меня. Она — депутат.

Полковник накинул на плечи длинный, почти до пят зеленый плащ с капюшоном, без рукавов, и мы вышли.

Из палаток выскакивали, на ходу поправляя гимнастерки, солдаты и бежали до артиллерийского парка. Не слышно было ни криков, ни возгласов — никакого шума. Только дробно стучали сапоги по дорожкам.

В парке заводили машины. Пока мы подошли, они уже одна за одной выворачивали на дорогу. Обгоняя бронетранспортеры и тягачи, вперед вырвался газик с брезентовым верхом, похожий на наш колхозный, на котором ездил председатель и который все звали «бобик». Но этот «бобик» был совсем новенький, не заляпанный грязью, с белыми кругами на скатах. «Бобик» подскочил к нам и резко затормозил. На заднем сидении сидело трое офицеров. Свободное было только место впереди, рядом с шофером.

Полковник на мгновение задумался…

— Мда, с велосипедом мы сюда не влезем…

— Товарищ полковник, я его возьму в свою машину, да, мы с ним старые знакомые, — послышался сзади голос старшего лейтенанта Пайчадзе.

— А, ну хорошо! Хорошо.

И не успел я опомниться, как Пайчадзе схватил мой велосипед и побежал с ним вперед, крикнув мне на ходу.

— Давай за мной!

Я бросился за ним.

Пайчадзе подбежал к бронетранспортеру, передал кому-то наверх велосипед и уже сам взлетел и исчез за бортом. Я беспомощно заметался, не зная, как вскарабкаться — повсюду я натыкался на мокрую скользкую броню Меня охватило отчаяние — мотор рычал, машина вздрагивала — вот-вот тронется. А я все карабкался и сползал, как лягушка в стеклянной банке. В отчаянии я уже хотел было крикнуть, как услышав сверху:

— Давай руку, да! — Голос старшего лейтенанта Пайчадзе.

Меня, как пушинку, оторвало от земли и втянуло в машину. Сразу же машина тронулась. И настроение мое с отчаянно-безнадежного моментально переключилось на радостно-возбужденное. Впервые в жизни я ехал на такой машине! На военном бронетранспортере-амфибии, который предназначен для высадки десантов и преодоления водных рубежей! Ездил ли кто-нибудь из ребят на такой машине? Да никогда! Они просто лопнут от зависти, как узнают! Эх, машинка! Вот машинка! Может, она еще и секретная… Даже наверняка секретная! Конечно! Разве есть еще где-нибудь в мире такие машины!

Меня распирало от гордости и радостно щекотало в груди. Только бы увидел кто-нибудь из ребят! Только бы увидел! А то ведь не поверят…

И вдруг я вспомнил, куда и зачем я еду… «Эх ты, — с презрением сказал я себе. — Там такое творится! Такое несчастье! Людей заливает, а ты. «Только бы кто увидел!..»

Но радостное щекотание из груди все равно не уходило. Я стоял возле самого водителя, смотрел на освещенные перед ним приборы, на разные циферблаты и стрелочки, смотрел сквозь стекло вперед на дорогу, которую освещали мощные фары, на «бобик», который, легко подпрыгивая на ухабах, бежал впереди нас, и казалось мне, будто я иду в настоящий бой с врагом, и сердце мое сладко замирало.

«Эх ты, — снова с презрением сказал я себе, — там такое… такое… а ты… Эгоист! Барахольщик!»

Мы уже миновали дот и выехали на «глеканку». Машины шли быстро, полным ходом. Я даже не успел себя доругать как следует — уже позади и «глеканка». Вот уже полевая дорога, скоро село. И снова мне показалось, будто я иду в настоящий бой, врываюсь в захваченное врагом родное село. Такое меня охватило боевое рвение, что от нетерпения я даже подпрыгивать начал. Машины с ходу влетели в село и, не останавливаясь, свернули прямо на улицу Гагарина.

В свете фар я еще издали увидел людей, которые возились возле плота, и трактор буксующий в переулке, и телеги, на которые потерпевшие грузили свое мокрое имущество. Все было так, как будто я никуда не ездил. Я мимоходом даже удивился — неужели так мало времени прошло. А мне показалось — целая вечность.

«Бобик» полковника подъехал к людям и остановился. Остановились и мы. Полковник и офицеры вылезли из машины. Старший лейтенант Пайчадзе тоже соскочил на землю и подбежал к ним. Вдруг возле них возникли и председатель Иван Иванович Шапка, и секретарь сельсовета Халабуда, и директор школы Николай Павлович, и зоотехник Иван Свиридович — короче, все наша сельское начальство. Они окружили офицеров и все вместе возбужденно заговорили, размахивая руками. Слов не было слышно, потому что в машинах гудели не заглушенные моторы.

А я весь напрягся, съежился и замер. Я думал об одном — лишь бы меня не высадили сейчас из машины, лишь бы разрешили остаться. «Ну, пожалуйста, ну, что вам — жалко, ну, забудьте про меня, ну оставьте, пожалуйста, ну…» — причитал я про себя. И боялся поднять глаза, чтобы не встретиться взглядом со старшим лейтенантом, или с водителем, или с солдатами (их было всего пятеро на машине). Вцепившись в мокрый холодный поручень, я напряженно смотрел вперед, на полковника, окруженного людьми. И ждал, чувствуя почему-то, что главное зависит от него. Он уже что-то уверенно говорил офицерам, показывая рукой то в одну, то в другую сторону, — очевидно, ставил задачу.

Вот люди расступились — офицеры бросились к машинам.

Пайчадзе вскочил на бронетранспортер и приказал водителю.

— В конец улицы, да, к крайней хате!

Я поднял глаза на Пайчадзе и похолодел — встретился с ним взглядом. Он смотрел прямо на меня. Я опустил глаза. Сейчас он скажет: «Слезай» — и все. Просить, уговаривать, убеждать в такой момент просто невозможно. Не до того.

Но вместо «Слезай!» Пайчадзе сказал: «Давай!» — И не мне, а водителю.

Водитель крутанул руль, объезжая «бобик» и машина двинулась прямо к воде.

— Только сиди и не рыпайся! — Услышал я над собой голос Пайчадзе.

Я вздохнул и с благодарностью посмотрел на него. Но он на меня уже не смотрел. Он смотрел вперед. Шофер включил верхнюю фару-прожектор, и она прорезала темноту далеко вперед. Куда только хватал глаз — везде была вода. Волны уже бились о борта бронетранспортера. Он все глубже погружался в воду. Водитель перевел какой-то рычаг, на корме у машины закипела, пошла бурунами вода, и вдруг я почувствовал, что мы уже не едем, а плывем: нас плавно покачивало, земли под колесами уже не было. Заборы и плетни по сторонам скрылись под водой, и трудно было поверить, что мы плывем по улице.