Ну что, разве не бывает на свете таких вещей, которые не перескажешь даже другу или маме на ночь? Есть на свете вещи, которые просто невозможно пересказать. Например, в городе не хотелось, чтоб тебя на весь двор с балкона Лесиком окликали, а вчера, на ночь глядя, когда спать на аптечную вкусную постель ложились, — захотелось. Вот странно! Никому бы такого не рассказал.

Утром тоже случилось такое — не для рассказа. Петрович пошел на дальнюю делянку и велел приглядывать за хозяйством. Алексей дождался, пока он отойдет на приличное расстояние, и пошел немного покрутить рацию.

Оказалось, что питание отключено. Так и сяк двигал Алексей все ручки по порядку, но рация отмалчивалась.

— Не на транзисторах, ламповая, — сказал сам себе вслух Алексей, вздохнул и отправился искать лопату.

С ней было проще; она лежала в коридоре, где весь инструмент: топор, пила, лопата-грабарка. Лопата как раз для Алексея подходящая, штыковой называется. Копать ею — как штыком колоть. Потому и название такое.

За хозяйством может и собака приглядеть, решил Алексей. С ней отношения так и не наладились, хотя пару раз Алексей ее и пробовал костями угощать. А жаль. Умная вроде бы.

Так решил Алексей и пошагал с лопатой к забитому, исхудавшему вконец родничку.

Нашел без особого труда и, пока раскапывал родничку дорогу попросторнее да пыхтел с непривычки, но дела не бросал, — вот тогда и пришли ему на ум сразу две мысли. Во-первых, человек может не заблудиться, если будет неспеша выбирать дорогу и запоминать ее, на всякий случай, как он. Во-вторых, приятно все же другим людям делать сюрпризы. Завтра вот пойдет этой тропкой Петрович или просто случайный прохожий — а тут тебе под самым дубом готов ручеек с такой вкусной водой, что кое-какое ситро может и не сравниться.

Потрудился Алексей от души. Аж жарко стало. Тогда только и напился. А родничок журчал уже повеселее, чем раньше.

— Ну, обрадовался, — сказал с поддельной суровостью Алексей, совсем даже не думая, что сейчас это похоже на то, как Петрович умеет разговаривать с лесом, с деревьями и даже со своим мотоциклом.

Вспомнив про мотоцикл, Алексей поспешил закончить работу и пустился в обратный путь.

Хорошо шагалось. Легко. Даже не скажешь, что на субботнике был. Или на воскреснике? Алексей счет дням потерял в лесу — так некогда.

Вернулся на кордон. Там вроде все в порядке. Поставил лопату на место, отерев ее как следует пучком травы, и пошел мотоцикл проведать. Он стоял в сарае, где пахло сразу двумя видами транспорта. Современным и историческим. Потому что Петрович держал мотоцикл вместе с лошадью.

Лошадь все время паслась в лесу почти что самостоятельно. Петрович только ходил с ведром поить ее, не запрягал и не ездил на ней. Говорил, что «по осеням либо по вёснам, когда дорога раскиснет, — вот тогда самая ей работа».

Ну, так вот: пахло машиной и лошадью. Не успел Алексей усесться как следует на сиденье мотоцикла, как со двора тревожно, горласто закричала приемная мать инкубаторских цыплят. Алексей соскользнул с покатого, крутого сиденья: что стряслось, откуда сыр-бор?

Во дворе и вправду творилось невесть что. Над цыплятами, тесно сбившимися кружком, над рассерженной индюшкой, раскрывшей свои небольшие, сероватые в полосках, и не очень густые крылья, зависла большая птица. Вроде как на цыплячью семью пикировал вражеский бомбардировщик. Ну, как фашист самый настоящий.

Орел не орел, ястреб или еще кто — Алексей не стал разбираться. «Эх, ружье бы!» — подумал он сразу. Ружья не было, да он ни разу пока и не стрельнул из него, если сказать честно.

Стало обидно. На твоих глазах клювастый, громадный стервятник, или как там его зовут, пикирует на безобидные пискливые желтые комочки, а ты стрелять не умеешь. Да и нечем.

Вот когда нужно ружье! Даже пулемет. Чтоб вернее! Чтоб целая лента патронов: та-та-та-та!..

Ох, как нужно сейчас хотя бы простое ружье!

Алексей схватил первое, что попалось под руку, — у двери сарая висел ременный кнут. Взмахнул, что есть мочи, и хлестнул, даже почти не целясь. Нежданно-негаданно грохнул выстрел. Здорово получилось — стрельнул ременный кнут, изогнувшись в дугу, как удочка, когда клюнет что-нибудь крупное, увесистое.

Гулкий выстрел обрадовал Алексея, придал сил. Он стрельнул еще разок, и нахальная птица с ленцой, едва шевеля крыльями, стала отступать, поднимаясь выше и выше.

Третьего выстрела не вышло почему-то. Устал, наверное, Алексей от первых двух. Но птица и без того убиралась выше к солнцу, пока слепящий свет не растворил ее где-то в поднебесье.

И впору было поверить, что вообще ничего не стряслось. Кукушка одна размеренно ладила свое «ку-ку», как будто отрепетировала заранее, перед тем как выступать. Солнце слепило, попискивали успокоенные цыплята, и над всем этим миром неслось, как из чего-то электронного, ровно и четко: «Ку-ку…» и опять через равный промежуток: «Ку-ку…»

Алексей глянул на кнут. Нет, не померещилось: кнут был в руках. Он повесил его на место и вздохнул от всей души. Ведь и этого никому не расскажешь. Все равно не поверят: чтобы кнут — и вдруг выстрелил!