Антипобеда

Нестеренко Юрий Леонидович

ЧУЖИЕ СТИХИ:

 

 

М. Борзыкин

Музыка для мертвых

Время молчит, остался еще один залп, Рваной мишенью повисла над миром луна. Красный металл в ненасытных глазах — Расплавлено заново ржавое слово «война». И только кровь на обратной стороне медалей, Слышишь — музыка для мертвых. Там, где кончается слава, Видишь — праздник для мертвых. На обратной стороне медалей кровь, Это жизнь ради мертвых… Плавится воск на розовых лицах жрецов, На лицах убийц предвкушение новых побед. Это обряд, и жертву никто не спасет, И не спросит никто: «Нужно ли это тебе?» И только кровь на обратной стороне медалей, Слышишь — музыка для мертвых. Там, где кончается слава, Видишь — праздник для мертвых. На обратной стороне медалей кровь, Это жизнь ради мертвых… 

 

Ю. Михайлик

Эта рота

Эта песня, написанная еще в советские доперестроечные времена, существует во множестве вариантов. Вот авторский:

Эта рота, эта рота, Кто привёл её сюда, кто положил её вот здесь, под снег? Эта рота, эта рота Не проснётся по весне. Снег растает, снег растает, Ручейки сквозь эту роту по болоту побегут. Нет, не встанет эта рота, нет, не встанет, Командиры ее в бой не поведут. Припев: Лежат все двести, глазницами в рассвет, А им — всем вместе — четыре тыщи лет. Эта рота наступала по болоту, А потом ей приказали — и она пошла назад. Эту роту, в сорок третьем эту роту Расстрелял заградотряд. И покуда эта рота умирала — Землю грызла, лед глотала, кровью харкала в снегу — Пожурили боевого генерала И сказали, что теперь он перед Родиной в долгу. Припев. Генералы все долги свои отдали, Понадели все медали, и на пенсии давно. Генералы мирно ходят городами, И не помнят этой роты, и не вспомнят все равно. А лежит она, построена повзводно, С лейтенантами в строю и с капитаном во главе, А она лежит подснежно, подлёдно, И подснежники растут у старшины на голове. Припев.

А вот компиляция, наиболее ровная по форме и размеру:

Эта рота, эта рота, эта рота, Кто привёл её сюда, кто положил её под снег? Эта рота, эта рота, эта рота Не проснётся, не проснётся по весне. Снег растает, снег растает, снег растает, Ручейки сквозь эту роту по болоту побегут. Но не встанет эта рота, нет, не встанет, Командиры ее в бой не поведут. Припев: Лежат все двести, глазницами в рассвет, А им — всем вместе — четыре тыщи лет. Эта рота наступала по болоту, А потом ей приказали — и она пошла назад. Эту роту расстрелял из пулеметов В сорок третьем заградительный отряд. И покуда эта рота умирала — Землю грызла, лед глотала, кровью харкала в снегу — Пожурили боевого генерала  И сказали, что теперь он перед Родиной в долгу. Припев. Генералы все долги свои отдали, Понадели все медали, и на пенсии давно. Генералы чинно ходят городами, И не помнят этой роты, и не вспомнят все равно. А лежит она повзводно, повзводно, С лейтенантами в строю и с капитаном во главе, А она лежит подснежно, подлёдно, И подснежники растут у старшины на голове. Припев.

 

Е. Шестаков. «Победа, победа… Два людоеда подрались тысячу лет назад…»

Победа, победа… Два людоеда подрались тысячу лет назад. И два твоих прадеда, два моих деда, теряя руки, из ада в ад, теряя ноги, по Смоленской дороге по старой топали на восход, потом обратно. «…и славы ратной достигли, как грится, не посрамили! Да здравствует этот… бля… во всем мире… солоночку передайте! А вы, в платочках, тишей рыдайте. В стороночке и не группой. А вы, грудастые, идите рожайте. И постарайтесь крупных. Чтоб сразу в гвардию. Чтоб леопардию, в смысле, тигру вражьему руками башню бы отрывали… ик! хули вы передали? это перечница…» А копеечница — это бабка, ждущая, когда выпьют. Давно откричала болотной выпью, отплакала, невернувшихся схоронила, на стенке фото братской могилой четыре штуки, были бы внуки, они б спросили, бабушка, кто вот эти четыле… «Это Иван. Почасту был пьян, ходил враскоряку, сидел за драку, с Галей жил по второму браку, их в атаку горстку оставшуюся подняли, я письмо читала у Гали, сам писал, да послал не сам, дырка красная, девять грамм. А это Федор. Федя мой. Помню, пару ведер несу домой, а он маленький, дайте, маменька, помогу, а сам ростом с мою ногу, тяжело, а все-ж таки ни гу-гу, несет, в сорок третьем, под новый год, шальным снарядом, с окопом рядом, говорят, ходил за водой с канистрой, тишина была, и вдруг выстрел. А это Андрей. Все морей хотел повидать да чаек, да в танкисты послал начальник, да в танкистах не ездят долго, не „волга“, до госпиталя дожил, на столе прям руки ему сложил хирург, Бранденбург, в самом уже конце, а я только что об отце такую же получила, выла. А это Степан. Первый мой и последний. Буду, говорит, дед столетний, я те, бабке, вдую ишо на старческий посошок, сыновей народим мешок и дочек полный кулечек, ты давай-ка спрячь свой платочек, живы мы и целы пока, четыре жилистых мужика, батя с сынами, не беги с нами, не смеши знамя, не плачь, любаня моя, не плачь, мы вернемся все, будет черный грач ходить по вспаханной полосе, и четыре шапки будут висеть, мы вернемся все, по ночной росе, поплачь, любаня моя, поплачь, и гляди на нас, здесь мы все в анфас, Иван, Федор, Андрей, Степан, налей за нас которому, кто не пьян…»

 

Пастух Ла

Хоронили старика

Хоронили старика, В орденах, но без салюта. Сыновья фронтовика На гостей глядели люто. «Чем, мол, батя виноват, Чем плохи его анкеты, Заградительный отряд Ближе к фронту, чем ташкенты. Воевал и там, и тут, Исполнитель приговора. На колымском злом ветру Дослужился до майора. В чём же батина вина, Вся страна была такая, Та великая страна, От Курил и до Тракая.» Ветераны славных лет Пили дармовую водку, Доедали винегрет С иноземною селёдкой. Говорили о судьбе, О мужской надёжной дружбе Чемпионы по стрельбе, Соучастники по службе. Хоронили палача, А над городом, как знамя, Поминальная свеча Убаюкивала пламя. И темнели на плечах Кровью травленные звёзды. Хоронили палача. Слишком поздно…

 

А. Широпаев

 

Сон

Туман слепых атак, Незрячая победа. Мой дед берёт Рейхстаг, А я стреляю в деда. Вот смутный силуэт, Дрожащий, как от зноя. Я знаю, это дед, А он не знает, кто я. Вихрастый навсегда, Дед выступил из бездны. На нём блестит Звезда. На мне же — Крест Железный. Не слышен боя звук Во сне или в астрале. Бесшумно в деда внук Стреляет и стреляет. И деда, как вода, Горючий дым покрыл… Нас развела Звезда, А Крест не примирил. Давно ты умер, дед — Простой и неидейный. Но длится этот бред, Но длится сновиденье. Из плазмы кумача, Из мраморного мрака Вскипает дед, крича, И — на меня в атаку. Но в чём моя вина? Скажи, родная глина. Мне, как и ты, родна Теперь зола Берлина. И длится эта боль: Огонь, туман, Рейхстаг И Бой, Последний Бой Пентакля и Креста.

 

Флорентийский кабан

Вы открыли точеные двери И ушли — веселы и просты. Я ж на площади раненым зверем На своем постаменте застыл. Я — фонтан. И с лучами рассвета Вы придете глазеть на фонтан. Вам на счастье уронит монету С языка золотого кабан. Я — кабан. Меня к стенке приперло. Я к судьбе угодил под каток. Моя кровь извергается горлом, Превращаясь в прозрачный поток. Меня кличут альпийские тропы, Обагренные вечные льды… Я — казак. Я — подранок Европы. Моя кровь — не дороже воды. Изошла моя алая влага В кракелюры фронтов и границ. Я бежал по векам и оврагам, Мимо башен старинных столиц. Я пытал свою долю и маял, В лоб бросался и путал следы. Но достал меня все-таки в мае Разрывной наконечник Орды. И застыл я на площади этой, Неживой, с перебитым хребтом… Русский, брось на прощанье монету, Чтоб в Европу вернуться потом. Вот судьба твоя бронзовым зверем Щерит клык в пустоту, против всех… А Флоренция скрылась за двери, В свой домашний пятнадцатый век.

 

Лесной царь

Я дрожащие руки Не горазд поднимать. Торжествующий Жуков, Погоди ликовать. Отоспавшийся в схроне, Слыша пение крон, Загоняю в патронник Свой последний патрон. Напевая «Хорст Вессель», Выхожу на тропу. Коммуниста повесил На высоком дубу. Пусть он нашим просторам Дарит мир да любовь. Пусть таинственный ворон Пьет и пьет его кровь. Пусть ветра в его ребрах, Налетая с полей, Напевают беззлобно О Европе моей. Отшлифован до блеска, Пусть висит и висит, И бренчит, как железка, И народ веселит. Как дешевые бусы, Рассыпается пусть… Видишь: серые гуси Держат к северу путь. Как легко и приятно Проходить через лес, Распадаясь на пятна Камуфляжа СС, Размышляя о смерти И о жизни своей В вихре желтых просветов И зеленых теней. Мне в туманы Арконы Скоро плыть суждено. Пепелище райкома — Как на память клеймо. Цвета гневного клича, Цвета черной руды — Оберег-пепелище На зеленой груди. Изумрудно-неласков Этот солнечный май. Я смотрю из-под каски В мой захваченный край. Вижу красный околыш, Вижу красный погон. Жри, советская сволочь, Мой последний патрон. Не дыми папиросой — Лучше свечку зажги. Вот на белой березе, Как ошметки — мозги. Нет патронов — и точка. Головы не снесу. Так прими, моя почва, Мою кровь, как росу. Буду вечно с тобою, И в жару, и в мороз, Чтоб короной-травою Полый череп пророс.

 

Эстония

ТАК ДЕРЖАТЬ, ГЕНОССЕ!

22 мая в Таллинне 66-летний Юри ЛИЙМ, представитель Эстонского национального движения, при помощи арендованного автокрана убрал два советских памятника и перевез их в исторический музей в Пирита. «Я убираю красный мусор», — заявил этот человек [по]длинной воли. Год назад Юри Лийм активно выступал против присутствия Бронзового солдата в центре эстонской столицы, открыто выражая свое намерение взорвать одиозный монумент. Тогда же, год назад, я написал следующие стихи, не утратившие актуальности и сегодня.

Русь исходит протяжными стонами Из-под почвы, готовой цвести: «Переплавь истукана, Эстония! Отомсти за меня, отомсти! Рты кипят политической пеною, Выдавая совка и раба. Он убил меня, Бронзовый, первою, А чуть-чуть погодя — и тебя. Поглотили могилы бездонные Две дороги — твою и мою. Ты восстала из мертвых, Эстония, И я тоже из тьмы восстаю. И пророс над моими разорами Не бурьян, не забвенья трава — Расцвели широко и лазорево Васильками шевроны РОА. То сыны мои правые, кровные, Что легли за меня и тебя… Мы встаем, безымянных и бронзовых В справедливом огне погребя».

 

Разговор с товарищем Сталиным

Не трогай белый наш глагол, Крути своим кобылам хвост, И не произноси, монгол, За русских свой лукавый тост! И пусть ты в золоте погон, И пусть ты горец и грузин, Но ты нутром — монгол, монгол, Властитель плоскости равнин! В твоем костре трещит Ван Гог, Соря созвездиями в темь. Ты жадно щуришься, монгол. В твоих зрачках желтеет степь. Ты любишь грязным сапогом На белый мрамор наступать. Ты любишь плеть. Ведь ты — монгол. Тебе свободу не понять. Ты жив. Ты вновь на трон взошел, Гремя рубином и парчой. И вновь лоснишься ты, монгол, Елеем, потом и мочой. Сладка кровища, как кагор. Тебе попы кадят, звеня. И ты, уверенный монгол, Страну седлаешь, как коня. Ты вновь командуешь «Анкор!» Патриотизму и хамью. Ты сгрудил нас, «отец»-монгол, Навек в советскую семью. Мы снова грузимся в вагон. А рожи — просят кирпича. И снова русский, как монгол, Европу-мать рубнет с плеча. Он так привык. Он слышит гонг Востока, бронзы, божества. Ему уже родней монгол, Чем Украина и Литва. Он — белый, но душой — Магог, Он белой плоти алчет зло, Стремясь к прибою берегов, Где солнце Запада зашло. Там берег сумрачен и гол, И обрывается стеной. Там русский — чуждый, как монгол, В простор уставится морской. Он будет сыпать матерком, Ругая сырость и туман, А боги предков ветерком Уйдут в Последний океан. И вновь стакан граненый полн На берегу пустынных волн, А в нем — медаль, да пара звезд. И снова ты, рябой монгол, Взобравшись на кремлевский холм, За нас, за Русь поднимешь тост.

 

Ю. Петров

Ледокол

   Оккупанты? Освободители?    Бронзой в центре города встать?    А на свалку в лом не хотите ли,    сброд, предавший родную мать? 45-й. Победа украдена. Псы на падали — Мавзолей. Над коричневой — красная гадина. Боже, отпрысков пожалей.    Пусть хоть мёртвые сраму не имут,    нерождённых не проклинай.    Поздно. Трупы в оврагах стынут.    В зоне жуткий советский рай. Было время, когда победители. в «мир насилья» вбивая кол, в тишине кремлёвской обители помогли спустить ЛЕДОКОЛ.    Чтоб весь Мир, ледоколом расколотый,    перестроить в соцлагерь, но    перед этим, ударом молота    друга, брата пустить на дно. Грозно стали полки, нацелены «бить врага на его земле». Укрепленья снять?? Так велено. Так «Великий» решил в Кремле.    В чистом поле Богом оставлены    без щита, без ума, без Креста.    Мясники во главе поставлены.    Политрук на месте Христа. И когда подельник кровавый вдруг ударил — опередил, что осталось от «нашей славы», от «рабочекрестьянских» сил?    Горы трупов в бурьяне свалены.    Толпы пленных вдали пылят,    а мясник всё: — Вперёд! За Сталина! —    в мясорубку суёт солдат. Всё затоплено нашей кровью. ЛЕДОКОЛ разнесло волной. Кровь. Распорото брюхо коровье. Там телёнок… ещё живой.    Умирая к телёнку тянется…    Вон тропинка, овраг в обход…    В лоб нельзя: кто в живых останется?!    Но приказ мясника: — Вперёд! В 45-м знамёна падали у кремлёвских святых камней. Веселись, народ!, только надо ли? Псы на падали — Мавзолей.    И сегодня победа украдена.    Снова кровь у святых камней.    Рвёт коричнево-красная гадина    нераскаявшихся людей.    Мы — народ? толпа? слепое стадо?    Кто наш предок? избавитель? вор?    Чей потомок получил в награду    благодарность, славу… и позор?

По мотивам В. Суворова «ЛЕДОКОЛ», В. Астафьева «Украденная победа».