Он вернулся в свой город, где все ему так незнакомо. На шинели его — грязь и пепел военных дорог. Повезло: он живой, на пороге родимого дома, Да вот только от дома остался один лишь порог. Этот миг возвращения он представлял постоянно, Сколько раз, замерзая в окопе, мечтал горячо, Как примчится из кухни его хлопотливая Анна, И с улыбкою Гретхен потрется щекой о плечо… Только пепел и грязь. Там, где вспыхнул гигантскою печью Древний город, хранивший творенья искусных умов, Даже тел не осталось — что жалкая плоть человечья Перед огненным смерчем, корежившим балки домов?! Пальцы трогают письма, которые в годы походов Выцветали на солнце и мокли под русским дождем… «Ты же знаешь, что в Дрездене нету военных заводов Не волнуйся за нас. Береги себя, папочка. Ждем!» Он карателем не был. Какой из него кровопийца?! Он — обычный солдат. Он не выдумал эту войну. Но отныне и присно клеймом палача и убийцы Заклеймят его те, кто сожгли его дочь и жену. Он — «проклятый фашист», и о нем не напишут баллады. Он виновен лишь в том, что исполнил свой долг до конца. Что им горе его? «Так и надо тебе! Так и надо! Пепел жертв крематориев в наши стучится сердца!» Что ж — судите преступников. Всех. Отчего ж вы ослепли? Отчего же вы видите жертв лишь одной стороны? Иль вершители Нюрнберга знают различия в пепле? Иль убитые дети по смерти и то не равны? Снова красные флаги на улицах. Только без свастик. Невеликая разница — слопал тирана тиран. Но, сверкая очками, плешивый трибун-головастик Будет петь о свободе для духом воспрянувших стран. Будет Запад кремлевского монстра одаривать лестью… А солдату, что молча стоит над своею бедой, Утешаться лишь тем, что родные избегли бесчестья, Не достались в усладу насильникам с красной звездой. Абсолютное зло, воплощенное в Анне и Грете, Уничтожено с корнем — кому тут заявишь протест? Все, что он заслужил, что еще он имеет на свете Деревянный костыль. И железный оплеванный крест.