— Я женат, — сказал я лорду, — хочу иметь детей. А чужих ребят учу уму-разуму. Я учитель, господин Эсдейл, и вы вряд ли могли бы найти кого-нибудь менее подходящего для отрицания разума. Я привык спорить со здешним священником. Верю, что мы живем в великое время, скоро у нас будет изобилие товаров для всех, люди полетят в космос, научатся гораздо лучше использовать землю и будут счастливы, но только потому, что доверяют своему разуму.

— Не будут они счастливы.

— Счастье у них будет не таким, как у доисторических охотников. Они не будут пить свежую кровь.

— Они не будут любить.

— Любить будут, но по-иному. Нет, господин Эсдейл, я сторонник нашей цивилизации. Она мне нравится. И я ни в коем случае не променяю ее на медленную смерть в пещере, даже если бы ее стены были расписаны Рембрандтом.

— Значит, вам нравится существующее общество?

— У меня никогда не было фабрик, и я не играл на бирже. Всю жизнь был беден.

— Но это вам не поможет, когда и до ваших мест докатится канонада, раздавшаяся в Сантильяне дель Маре. Я видел, как в Вене они маршировали в коричневых рубашках и высоких сапогах. Они придут и сюда. Неужели вы станете утверждать, что они тоже продукт разума? А ведь они все же часть цивилизации, которая вам так нравится. Ваши друзья были разумнее.

— Какие?

— Те, что остались в пещерах.

— Тонда и Мирек вовсе не остались в пещерах, дорогой лорд. Оба они были страстными футболистами, играли в сборной Микулова, и я в жизни не видел, чтобы кто-нибудь из них рисовал. Они лучше меня объяснили бы вам, в чем ошибки нашей цивилизации. Не зря эти ребята работали на фабрике моего тестя. Нам не хватает разумного ведения хозяйства, мы страдаем от недостатка, а не от избытка разума. Кризисы, фашизм и все прочие безобразия могли возникнуть потому, что люди поступают подобно вам. Отрекаются от разума, хотят на полном ходу выскочить из мчащегося автомобиля. Это самоубийство. Тонда и Мирек лучше доказали бы вам все. Они спустились в пещеры не для развлечения, их заставила бедность. Надеялись продать кому-нибудь свои находки.

— Скоро мы с ними встретимся…

— Вы пьяны, лорд!

Оскорбленный, он встал и распахнул передо мной дверь.

— Вы не способны на возвышенные чувства, приятель.

Он покачивался, стоя в дверях, и казалось, вот-вот упадет.

— Извините. Может, вы и не пьяны, но вам следовало бы заказать себе кофе.

Он выгнал меня. Впрочем, никто не стал бы для него варить кофе. Было около трех часов ночи, в гостинице все спали. Возвращаясь домой, я услышал пение первых петухов.

«Что ему, собственно, нравилось? — думал я. — Апатия или счастье? В чем суть этих понятий? Странно, почему теперь все жаждут возврата к природе? В те времена, когда я преподавал в Железном Броде, я знавал нескольких спиритов. Честное слово, они рассуждали разумнее, чем этот лорд. Их россказни выглядели более правдоподобными. Телепатию и всю эту ерунду наверняка когда-нибудь объяснят так же, как электричество, если только телепатия вообще существует. Но что она имеет общего с искусством? Мои ученики отлично могут изложить содержание стихотворения или описать картину, которую видели на выставке, и для этого им не надо проводить целые дни под землей в одиночестве и мрачных размышлениях…»

Вся деревня была погружена во мрак, только в нашем доме все еще горел свет. Жабка сидел с моей женой у стола над грудой бумаг. Они подсчитывали всю ночь, что надо купить и как лучше поместить полученные деньги.

— Сколько? — в один голос спросили они, как только я закрыл за собой дверь. — Сколько он предлагает?

— Ничего. — Я тяжело опустился на стул и отпил глоток холодного черного кофе прямо из кофейника. — Ни гроша. Догадался, что это подделка.

— Каким образом? — изумился тесть.

— А зачем же он тогда приехал? — спросила жена. Она умнее отца. — Это он мог написать в письме. Что ему здесь надо?

Я не хотел им ничего рассказывать, знал, что это за семейка, но они упорно настаивали, да и могли подумать, что я совершаю какую-то сделку втихомолку.

— Он хочет отправиться в здешние пещеры.

— Один? — ужаснулись они, так как отлично знали, насколько это опасно.

— Нет, дорогие родственнички. Хотел отправиться вместе со мной. Я говорю это в прошедшем времени, потому что категорически отверг это предложение. Свари мне крепкого горячего кофе и пойдем спать. У меня от всего уже голова пошла кругом.

— Но он, конечно, немало предложил тебе за это? — спросил тесть.

— Я не собираюсь продавать свою жизнь, папенька, так что даже не торговался.

— Трус! — как ужаленный, подскочил он. — Сколько раз я рисковал жизнью ради семьи. Спроси ее…

— Я знаю. Делали шоколад из отрубей. За это можно было самое большее сесть в тюрьму. За это у нас, к сожалению, не вешают. А меня вы посылаете в подземные пещеры. Видели вы когда-нибудь Мацоху? Такая же пещера может оказаться у нас под землей. А может, еще глубже. Если мне выбирать способ самоубийства, так лучше прыгнуть в Мацоху, там хотя бы все видно.

Жабка разволновался, показывал мне свои расчеты, говорил, как можно было бы расширить производство, как он хотел сделать меня своим заместителем, — я делал бы эскизы ко всем его рекламным плакатам, поскольку умею рисовать, — как он собирался выпускать шоколадные фигурки вьестоницкой Венеры, какой это был бы боевик, злился, уговаривал меня, предлагал найти для лорда проводника, но я только крутил головой.

— Я этого на свою совесть брать не хочу. Пусть его сиятельство сам на этом обожжется. Хватит с меня ваших подделок.

— Моих подделок?! — обиделся тесть и даже побагровел. — Разве я вырезал этого дурацкого носорога, хотя каждый ребенок знает, что у Микулова никто никогда не видел носорогов? Будь это моя работа, никому бы ничего в голову не пришло, потому что я привык все делать как следует, добросовестно. Даже подделки. А ты халтурил. И всю жизнь свою испоганишь. Если у девчонки есть голова на плечах, она с тобой завтра же расстанется!

Он выбежал из комнаты, словно за ним гнались. Даже дверь забыл за собой закрыть.

Я люблю свою жену и особенно восхищаюсь ее ногами. У нее идеальная фигура. Но она ужасная пуританка, не знаю даже почему. В ту ночь она встретила меня поцелуями, которые меня особенно возбуждают. Никогда еще я ее так не любил…

А потом, распустив волосы, она взяла будильник и деловито спросила:

— В котором часу разбудить тебя? Когда вы выходите?

Я едва не разрыдался тут же в постели. Уже светало, из сада доносилось пение птиц, они всегда заливаются перед восходом солнца. Поклоняются ли снежные люди солнцу, как божеству, если уж они так близки к природе?

— Незачем меня будить. — Я поднялся, покачиваясь. — Уйду сейчас. — Она не удерживала меня, не отговаривала. Предложила кофе. — Не хочу, — сказал я. — Ничего не хочу. Думаю, что в вашей семье я единственный…

Я вспомнил рассказ лорда о его жене. О том, как она по велению рассудка подавила свои чувства. Сейчас я испытывал то же, что и он. Моя жена вела себя, как девка. Знала, что этот способ лучше подействует, чем крик ее отца. Она вела себя разумнее, чем мой тесть. Голова у нее работает. Девка! Я кинулся в гостиницу. Разбудил недавно уснувшего лорда. Для этого мне пришлось колотить ногами в дверь.

— Пойду с вами. Сегодня же, — сказал я.

— All right! Я знал, что ты окажешься благоразумным, вернее, внеразумным, — поправился лорд. — Это будет моя четвертая экспедиция, — пробормотал он, засыпая.