Мы посвящаем нижеследующие строки не описанию сложных душевных связей, существовавших между нами и Йони. Мы не станем здесь описывать ни с чем не сравнимую радость, какую пробуждала в нас каждая встреча с Йони, свет и тепло, которые источала его личность, поток его беседы и манеру его речи. Мы не будем распространяться о том, чем был для нас Йони и что мы потеряли с его смертью. Главная цель нижеследующих строк ~ обозначить некоторые линии развития его мысли, оказавшие, как мы считаем, решающее влияние на выбор им своего пути. Внимательный читатель заметил, конечно, отражения и следы этих линий. Однако мы считаем, что на них стоит указать и тем помочь в их прояснении.

Письмом Йони от 29 июня, написанным за пять дней до смерти, кончается и завершается книга его писем и прекращается, насколько нам известно, раскрытие им своей души на бумаге. В письме этом обнажились, как будто внезапно, беспокоивший его "с некоторых пор" глубокий внутренний кризис и большое душевное напряжение, явившееся результатом этого кризиса. Одновременно с этим произошел, по словам йони, значительный упадок его физических сил, что привело, по его оценке, к такому состоянию, когда он опасался, что может рухнуть под возложенным на него бременем. Несмотря на это, он решает остаться верным своему "долгу" и выполнить свои обязанности до конца -• "живой или мертвый (конечно, живой, и по возможности подольше)", в конце письма мы даже слышим положительную ноту, завершающую ноту надежды и веры, несмотря на охватившие его глубокий пессимизм и тяжелые сомнения.

Последнее письмо йони, написанное перед операцией, названной впоследствии его именем, подводит итог драматическому стечению обстоятельств его внутренней жизни. Оно отражает трагический аспект его жизни, подчеркивая тем самым героический ее аспект. Потому что в жизни йони, как в жизни каждого героя, заключался глубокий трагизм. И как оптимистический конец упомянутого письма, так и пессимистический фон ~ отра жают этот трагизм «о всей глубина. Однако их нельзя объяснить с помощью одного этого документа. Документ этот – нечто вроде эпилога к произведению, суть которого изложена в предыдущей части. Итак, нельзя судить о последнем письме йони, а также и понять его в отрыве от остальных писем, в сущности, только все письма Йони в целом позволяют нам заглянуть а скрытые уголки его души.

С помощью писем Йони мы следим не только эе внешними событиями, но и за его внутренней жизнью. Вместе с ним, еще подростком, мы бьемся над смыслом жизни и смерти, разделяем чувства и переживания Йони-солдата и офицера в парашютных войсках Армии обороны Израиля, мы сопровождаем его в Шестидневной войне и постигаем а процессе чтения, какой тяжелый осадок оставила а нем эта война; мы сочувствуем его тоске о прошлом и глубокой любви к встреченным им в жизни женщи- нам; мы проходим с ним вместе разные периоды службы в ар* мии – через испытанные им трудности и достигнутые успехи. В результате перед нами предстает личность Йони. "В результате" – потому что и тот, кто был близок Йони близостью брата и друга, не всегда до конца его понимал и не всегда проникал в глубь его души. Только прочтя все эти письма и прочтя их в той последовательности, как они помещены здесь, мы сможем понять тайну души Йони.

Из асах черт личности йони, которые обнаруживаются в его письмах« больше всего выделяется и возвышается над прочими одна черта. Речь идет о чистоте души йони, о его честности. Имеем в виду не только ту честность, которая заставляет человека следовать определенным правилам по отношению к ближнему. Мы имеем здесь в виду также – и главным образом – ту честность, которая определяет отношения человека с самим собой. Потому что йони всегда был сам с собой честен, и честность эта определяла на только его поведение, но также и его стремления, и весь ход его жизни и ее цели. Честность йони вытекала не из простоты – не из упрощенного восприятия явлений или проблем, не из одностороннего взгляда на вещи или из слепой доверчивости. Она явилась результатом преодоления всех '’pro” и *contra”, которые ставил перед ним его разум, преодоления влекущих в резные стороны сил, воздействующих на него посредством чувств. Честность его была результатом самого тщательного взвешивания, результатом обдуманных и выверенных в свете фактов решений. Она вытекала также из душеэной потребности, от которой он не мог отказаться – потребности в полном соответствии между мыслью и делом. Любое нарушение этого соответствия, на котором основываюсь вся его деятельность, и любая опасность, грозящая этому соответствию, были для йони невыносимы. В этом, в сущности, причина каждого из случавшихся с ним кризисов.

В жизни йони было несколько кризисов, но никогда неукло иялся он от того главного принципа, который вполне соответствовал его натуре. Потому что йони, в отличие от большинства из нас, совершенно не в состоянии был проповедовать какую-нибудь идею и не жить в соответствии с ней. И если он в определенную идею – общечеловеческую или национальную – глубоко верил, то эта вера сопровождалась абсолютной преданностью этой идее. И если чувствовал, что есть у него идеал, то должен был всеми силами действовать для достижения этого идеела, даже если приходилось ради этого претерпеть неудобства, подвергнуть опасности свою семейную жизнь или даже пожертвоветь жизнью.

В семнадцать лет йони писал: "Я должен чувствовать, что не только в чес смерти смогу дать отчет о прожитой жизни, но что в любую минуту могу сказать самому себе: "сделано то-то и то-то". Это не значит, что каждую минуту – когда в раскаленной пустыне пил воду из фляги или читал книгу у себя дома – йони давал отчет о своих поступках. Но никогда он не позволял себе уклониться в сторону. Он постоянно проверял, правильным ли он идет путем, действует ли для реализации своей жизненной цели, а цель эта бь^ла, как ясно видно из его писем – обеспечить существование еврейского народа в аго страна

Йони принял решение идти этим путем не сгоряча. Решение явилось результатом размышлений, в основе которых было глубокое чувство, толкнувшее его на этот путь. Он еще бродил а потемках, когда в 17 лет писал приятельнице в Израиль: "Человек не вечен, и потому должен использовать как можно полнее отпущенный ему срок, постараться исчерпать жизнь до дна. Как ее исчерпать, не могу тебе сказать. Если бы я знал это, то половина загадки жизни была бы решена". Но выбор цели жизни занимал его все время. Это были не просто размышления о сущности жизни, свойственные молодости и исчезающие вместе с ней. Чтобы это стало ясно, достаточно напомнить замечание, сделанное вскользь почти через 13 лет: "Мы движемся с безумной скоростью во времени, и нам кажется, что время от нас бежит. Занимает меня мера времени в его отношении к жизненной цели".

Когда мы читаем в письме из Америки о тамошней жизни: "Меня разъедает изнутри. Живу без цели. Все во мне болит и чричит. Я в отчаянии" – мы видим, как необычно для Йони жить ч›стг» так, без цели, без определенного направления. Несомненно, что первый период его службы • армии оставил в нем неизгладимый след и привил ему сознание того, как важна военная служба для государства и народа. Но окончательный толчок в этом направлении был дан Шестидневной войной, потому, может быть, что он оказался так близко от смерти, когда полз, раненый и истекающий кровью, под пулями и каждую минуту ждал, что погибнет от выстрела в спину. Возможно, что эти мину- ты определили направление его жизни. Во всяком случае, из его писем совершенно ясно, что война послужила толчком, передвинув цель его жизни с "самореализации" на избранном им поприще на реализацию во имя страны. Хотя, пока он мобилизовался в регулярную армию, прошло более полутора лет (частично из-за ранения и последующей инвалидности), но, читая письма послевоенного периода, мы можем проследить задним числом направление его мысли.

Понятно, что выбор Йони оыл бы невозможен, если бы он не еоэиваал так глубоко своей принадлежности к народу и к стране Израиля. Он прямо-таки считал себя частью чудесной истории израильского народа, наследником традиции Маккавеев и Бар- Кохбы, продолжателем беспримерной борьбы народа за свое существование и предназначение. "О прошлом, – писал он в одном из своих писем, – говорю на только как о своем личном прошлом, но и в том смысле, в каком я – неотъемлемое звено в цепи существования народа и в его борьбе за независимость". И так как Йони видал, что существованию нашего народа грозит опасность (а он считал, что без государства Израиль еврейский народ существовать не может), то он выбрал путь, который, как он считал, мог предотвратить нашу гибель как народа.

Нам скажут, что йони был в армии в основном потому, что любил армейскую жизнь, а соображение о существовании государства было для него второстепенным. Естественно, что так считают многие, привыкшие относиться к вещам с некоторой долей цинизма. Но не таким был образ мыслей йони, которому цинизм был неведом. Йони действительно любил армию – преодоление физических трудностей, рискованность операций, – но он бы мог заинтересоваться многими другими вещами. Он решил вернуться в регулярную армию потому, что чувствовал, что послужит таким образом жизненно важному для народа Израиля делу.

Когда один из нас обсуждал этот вопрос с офицером высокого «мне, не раз рисковавшим жизнью в войнах Израиля и близко знавшим Йони, тот высказался так: "Я не верю, что люди служат в арчии из-за такой абстрактной вещи, как "благо народа". Возможно, что среди других соображений это появляется в виде определенного нюанса, но я не верю, что оно может быть первоочередным соображением. Служить в армии ради народного дела? Я не очень верю в эти абстрактные теории. Или действительно надо быть особенным человеком. Может, и есть такие люди".

Йони и был одним из таких "особенных людай", он вернулся в армию после Шестидневной войны из чисто идеалистических мотивов, а не иэ-за личных интересов или каких-либо соображений собственной выгоды. Внутреннее побуждение толкнуло его не этот шаг, и побуждение это руководило им на протяжении всей жизни. Потому что Йони никогда ие терял своей дороги, ив да вал жизни собой руководить, а годам – замутить его веру. Смысл его решения ясен – отдать свои способности, время и энергию Армии обороны Израиля.

Так мы подходим к последнему письму, которое как будто противоречит этому его постоянному стремлению. Тому, кто не обратил внимания на некоторые появляющиеся в последних письмах фразы, написанное в нем кажется странным и весьма удивительным. Вдруг мы слышим, как Йони говорит; "Я нахожусь в критической стадии своей жизни, в глубоком внутреннем кризисе, расшатывающем с некоторых пор всю систему моих представлений… Я утратил столь необходимую для действия искру – искру творческой радости, новизны, подъема… Я действую, потому что так надо, а ие потому, что этого хочу". Он говорит о том, что устал от армии и, возможно, ее оставит. Встает вопрос: что случилось? Какова природа пережитого Йони кризиса?

Для того, чтобы попытаться понять смысл письма, следует немного вернуться назад. После Шестидневной войны йони верил, что, несмотря на все переживаемые Израилем политические трудности, армия всегда способна предотвратить грозящую нам катастрофу. Правда, он критически относился к некоторым действиям политического руководства, но он также твердо верил в то, что мы сможем одолеть своих врагов и что его служба в армии – один из способствующих этому факторов. Однако война Судного дня и ее последствия изменили его образ мыслей. Он пришел к заключению, что путь, по которому шло государство, приведет в угрожающий его существованию тупик. 3 ноября 1974 года он пишет: "Дрожу за судьбу еврейского государства. Отбросив иллюзии, я вижу, как направленный на наше уничтожение процесс развивается быстрым темпом, как стягивается петля. Процесс этот будет нескорым, хотя силы маши убывают от войны к войне, и возможно (только возможно), что в конце концов, если мам удастся протянуть дало несколько десятков лет. мы выйдем из этого благополучно". 11 мая 1975 года он пишет: "В стране ничего волнующего не происходит. Все, как обычно, то есть довольно паршиво и требует немедленного исправления… Грустно! Начинаешь себя чувствовать эдаким маленьким вьетнамцем. Нужна мудрость, чтобы преодолеть окружающую нас изоляцию. Но нет мудрецов в Израиле". Сравните это с отрывком из письма, написанного Йони перед войной Судного дня в начале 1973 года: "Интересно, каковы будут для нашего района послед* ствия мирного договора во Вьетнаме? Пока я, конечно, не предвижу на Дальнем Востоке мира. Наоборот – предвижу кровопролитные войны и, возможно, даже победу там коммунистов. И это, по-видимому, не помешает американцам перейти с победными криками на Ближний Восток и устроить "мир" здесь… Я верю, что нам трудно будет навязать не устраивающие нас условия мире, и надеюсь, что у американцев хватит ума не пытаться этого сделать".

Но пессимизм Йони усиливается. Положение в стране ухудшилось до того, что он стал сомневаться е способности армии преодолеть все препоны, которые политические и, в конечном счете, также и военные факторы (имеются в виду не только военные силы арабов) воздвигают перед нами. Глобальная политика Америки могла, по-видимому, постепенно привести к полному пренебрежению нашими интересами. С этой точки зрения он рассматривал непрерывные попытки США принудить нас к уступкам и не видел со стороны государства Израиль соответствующей реакции. Средства влияния как внутри Америки, так и вне ее, которые можно было, по мнению Йони, мобилизовать, чтобы привести к решительной перемене в политике Америки по отношению к Израилю и ко всему Ближнему Востоку в целом, мобилизованы не были. В результате у правительства не осталось иного выхода, как в той или иной мере, раз за разом уступать американскому диктату.

Так как Йони не был Дон-Кихотом и с ветряными мельницами ие воевал, то он стал сомневаться, правильным ли было его решение посвятить себя военной службе. Он задавал себе вопрос, может ли он в этой области действовать с полной отдачей и сделать все, что в его силах, чтобы обеспечить безопасность еврейского народа.

В одном из писем отцу есть абзац, лучше всего свидетельствующий об огромных переменах во взгляде Йони на свою работу и об охвативших его сомнениях в отношении своего жизненного пути: "Не буду тебя утомлять отчетом о нашем плачевном политическом положении. События развиваются именно так, как ты это уже давно предвидел, и некому предотвратить беду. Иногда я спрашиваю себя, способствую ли я чем-нибудь, кроме как разговорами, укреплению безопасности Израиля, и ответ мой бывает (и это некоторое утешение), что по-своему я делаю много. Не потому, что служу в Армии обороны Израиля, а благодаря должности, которую я в ней занимаю, и благодаря положительным результатам, которых можно добиться в этой должности. Но беда в том, что против всего политического и экономического болота, в котором мы погрязли, это немного. Я чувствую, как медленно, но верно нас захлестывает петля".

"Некоторое утешение"? "Против всего политического и экономического болота, в котором мы погрязли, это немного"? Таких вещей Йони прежде никогда не говорил. Тон этих высказываний совсем не похож на уверенную манеру писем в предыдущие годы. Не поможет ли это нам понять внутренний кризис Йони? Он спрашивает себя, почему работа в армии перестала его интересовать так, как прежде. И нам думается, что, глядя со стороны, можно дать хотя бы частичный ответ. Интерес, который йони находил в любой работе, был неразрывно связан с той важностью, которую он в ней видел. И кризис, охвативший его в 1968 году, когда из-за внешнеполитического положения страны он не мог найти интереса в учебе, очень напоминает кризис, охвативший его перед смертью, когда его интерес к работе уменьшился из-за политического положения.

В последнем письме Йони легко заметить один важный еспект, который обнаруживается иногда и в предыдущих письмах. Мы видим из последнего письма, что Йони был не только удручен душевно, но и обессилен физически. Как во все годы его службы в армии, так и в последний год – в роли командире части – Йони привык отдавать работе все силы. Бремя, которое он взваливал на себя, всегда было пропорционально ощущаемой им ответственности и поставленным себе целям, а они были всегда выше обычного. Но в последний год он к этому бремени еще многое добавил. Он работал без передышки дни и ночи и спал обычно не больше трех-четырех часов а сутки. Ни на минуту он не сбрасывал с себя упряжи, и в конце концов это дало себя знать. Во вторник 29 июня он дошел почти до предела и почувствовал, что должен отдохнуть, не зная, каким образом ему будет позволен отдых, учитывая все должности, которые он обязался выполнять. Чтобы продемонстрировать, насколько он был физически изнурен, достаточно рассказать, что в пятницу утром он вернулся домой и зашел в душ, а через несколько минут был обнаружен там спящим, с льющейся на голову водой!

Но Йони нуждался не только в физическом отдыхе. Он нуждался, по его собственным словам, в передышке, в паузе, чтобы заново выверить свой путь. Следует помнить, что реботе в армии почти не оставляла ему времени, чтобы задуматься всерьез о проблеме, не связанной с должностью, е Йони испытывал в этом большую потребность. Тот, кто понимает, как грандиозна была ноша, которую он нес в качестве командира части, безусловно поразится, что он вообще мог думать о вещах, которые мы здесь обсуждаем. Но Йони имел обыкновение время от времени производить оценку своих действий, а непрерывный поток работы, в который он был погружен, никогда не приводил к сужению его горизонта. Даже в трудных условиях армейской работы, в пределах в высшей степени жестких правил, которые он сам для себя опремелял, он изыскивал возможность хотя бы на несколько минут отстраниться и взглянуть со стороны. Несомненно, что раздумья Йони над положением Израиля и над возможностью лично помочь делу не давали ему покоя и мешали принять необходимое решение. А для него было важно именно сейчас хотя бы ненадолго уйти из армии, чтобы спокойно проанализировать пройденный путь и наметить маршрут на будущее.

И вот в тот момент, когда, пытаясь решить свои проблемы, он находился в тяжелом состоянии, ему предлагают план вторжения в Энтеббе, в котором ему предстоит играть центральную роль командира атакующих сил

Наверное, никогда Йони не подвергался такому трудному испытанию, как в этот час. Как бойца его привлекало отчаянно смелое предприятие; как тот, кто успешно осуществил несколько спасательных операций, он был готов немедленно ваяться за величайшую из всех выполненных им спасательных операций; и как тот, кто отлично понимал, в каком тяжелом положении находится государство Израиль, он понимал также всю вежность полученного задания, которое могло это положение исправить или облегчить. Но как командир, анализирующий и взвешивающий все возможности за и против, он знал, что берет на себя ответственность зе операцию, самый мельчайший просчет в выполнении которой может привести вместо успеха к провалу. Ответствен ность легла на него грузом, превышающим в несколько раз все, испытанное им до сих пор- Потому что он должен был в короткий срок преодолеть не только весь комплекс огромных объективных препятствий, но и субъективные трудности, вызванные его физическим и душевным состоянием. И возможно, что главная трудность была в этом, вырвать себя из своего потрясенного тяжкими сомнениями внутреннего мира и сосредоточиться на задании.

требующем твердой веры и железной решимости; чувствовать себя обессиленным до предела и действовать так, как будто находишься в расцвете сил; всем существом ощущать потребность в отдыхе и приказать себе рвенуться вперед со всей стремительностью и размахом – все это требовало усилия, которое без преувеличения можно назвать почти сверхчеловеческим. Множество раз проявлял Йони безгреничное мужество, проявил его и теперь, весь смысл его жизни был поставлен на карту, и он вышел из этого испытания с честью. Пренебрегая ужасной усталостью, собрал из последних сил необходимый энтузиазм и хладнокровие, отличавшие его как командира, чтобы обеспечить успех судьбоносной операции – судьбоносной не только для заложников и штурмового отряда, но и для положения всего Израиля. С научной тщательностью рассчитал и спланировал все необходимое для успеха операции, заражая верой и подчиненных, и руководство.

Помощник его в этой опервции и соучастник нескольких предыдущих свидетельствует, что "на протяжении всей подготовительной стадии йони был необычайно воодушевлен… Это было его воодушевление, его манера работать – тщательная разработка и внимание к деталям"*. В этом смысла в высшей степени важно то, что сказал генерал Шломо Газит, глава разведывательной службы, о "твердой уверенности в успехе операции, которой йони заражал всех"**.

Эта уверенность повлияла через военное командование на руководителей государства и послужила важным фактором в решении правительства Израиля провести спасательную операцию.

Сама по себе операция едва ли решила бы проблемы йони. Но она зажгла в нем заново "искру творческой радости, новизны, подъема". Она отодвинула в сторону вопросы, которые задавал себе Йони о будущем, и освободила место для ответов, которые требовало настоящее. Ничто так не свидетельствует о его душевных силах, принципиальности и твердости характера, как соотношение во времени между его последним письмом и тем, что сделано им для операции освобождения.

Мы не можем с уверенностью утверждать, какой путь выбрел фы Йони, если бы вернулся из Энтеббе, возвратился ли бы в армию после учебы (учиться он собирался по окончании в мае 1977 года срока службы в части), обратился ли бы к сфере политической или какой-нибудь другой – но невозможно предположить, что йони мог бы долгое время жить как благополучныйгражданин. Тому, кто знал Рони, совершенно ясно, что больше, чем на несколько месяцев серой заурядной жизни его бы не хватило. Тот, кто в 17 лет написал: "Почему бы не простоять вечно башне, которую я вокруг себя построю?" – не мог бы сидеть дома и смотреть в окно на развертывающиеся перед ним исторические события и не то, как решается судьба Израиля, – и ничего не предпринимать. Путь Йони, который переплелся с путем еврейского народа, остался тем же. В одном из писем йони писал: "Мой путь пройдет по плодородным долинам и среди прекрасных садов, и по горам, и по скалам, и даже по пустыням, но при всех переплетениях это будет все тот же лутьг знакомый и таинствен' ный одновременно".

Путь йони в это утро вторника шел в определенном смысле через пустыню. Но так же, как из предыдущих кризисов он выходил, укрепившись духом, так же, конечно, он преодолел бы и этот кризис. Путь его, неведомо для него самого, взлетел на вершину самых высоких гор в ту ночь, когда со свойственной ему безграничной энергией он взял на себя дело освобождения залож* ников, заключенных в Энтеббе. С того момента путь его шел выше и выше, достигнув высшей и последней точки в тот момент, когда Йони вел своих людей к зданию аэровокзала в Энтеббе.

Беньймим и Идо Нетаньягу

Из речи помощника Йони по операции "Йонэтэн", переданной по "Радиоволнам ЦАХАЛа" 6 августа 1976 г.

1-4 июля, 1976 г.

Йони появился в четверг вечером (1 июля 1976 г.), и в 12 часов ночи я передал ему все собранные к тому времени данные. Уже в тот момент было видно, что он необычайно воодушевлен {идеей операции]. Он сразу уловил, что дало выполнимо, и с первой минуты верил в его успех. Немедленно после этого собрал бойцов и объявил им об операции. Потом люди разошлись по своим делам, ио небольшой отряд Йони оставил и занялся детальной разработкой операции. Должен отметить, что на протяжении всей подготовительной стадии им владело необычайное воодушевление, и, в отличие от других, у него было чувство, что операция "пойдет", что ее в конце концов разрешат. И вообще это было его воодушевление, его манера работать – тщательная разработка и внимание к деталям. Ему било совершенно ясно, что операция удастся, будет выполнена. Так он мна и сказал.

Йони был очень усталым. В сущности, все люди в части и командиры были измучены всей предыдущей неделей, поэтому а определенный момент я предложил остановиться и пойти спать. Это было в районе 2-3-х часов утра в пятницу, йони согласился, и люди разошлись, но позже оказалось, что, оставшись один в комнате, он продолжал отрабатывать последние детали операции. И действительно, когда он в 7 утра представил план, проспав максимум чаС'Два, я вспомнил план в том виде, как мы его оставили, и заметил, что Йони добавил много не учтенных нами деталей. Представленный им в это утро плен был законченным, подробным, оптимальным.

После этого мь: перешли к тренировкам, и йони все время руководил всем. Должен отметить, что в таких случаях командиру приходится очень тяжело. Особенно тяжелое время – перед самым боем, когда на него непрерывно давят из Генерального штаба, которому он обязан представить план. Йони должен был присутствовать на асах тренировках, сладить, чтобы вс« было до конца отработано, и кроме того, представлять вышестоящим инстанциям свой план. По сути, это давление невероятное, и Йони выдержал его великолепно. Распоряжался всем спокойно и упорядоченно и делал записи своим четким почерком. На определенной стадии мы предложили ему положиться в смысле тренировок на нас и заняться людьми из Генштаба. Он не согласился и продолжал проводить тренировки так, как считал нужным. Перед посадкой на самолет йони давал последние указания. Он хотел быть уверен, что каждый – на своем месте и четко знает, что делать в соответствии с его инструкциями.

В самолете мы были в великолепном настроении. Ом смеялся и шутил. Сидели все вместе. За час до посадки, когда нас разбуди- ли, ом подошел ко мне и пожал мне руку. Один из офицеров, знавших о мужестве йоми по личному опыту…

Тут я должен заметить, что йони был одним из самых храбрых людей, каких я знал. Я видал его не раз в бою – на войне и в других операциях. Он всегда действовал по правилу "Командир атакует первым". Хорошо помню бой у Нафаха во время войны Судного дня. Картина, которая врезалась мне в память – это Йони впереди отряда из восьми человек идет в атаку против 12-ти сирийских командос и уничтожает всех до одного. Зтв картина всегда у меня перед глазами: как йони атакует и стреляет и ведет людей в бой, а на отдает приказы с тыла.

Поэтому и здесь подошел к нему один из офицеров и сказал; "Помни, что ты командир. Нельзя, чтобы тебя подстрелили. Придерживайся безопасной дистанции и не приближайся слишком близко к атакующей группе". Я увидел, как Йони усмехается, жмет офицеру руку и говорит, что будет порядок. Но в действительности и в этом бою Йони неходился на месте, идеальном в смысле комендования, так как мог с него следить за боем и немедленно вмешаться в случае отступления от плана (если, например, кого-нибудь ранят или убьют). С точки зрения личного риска это было, естественно, самое опасное для командира место, ввиду близости к месту действия, йони выбрел самое опасное, но и самое влиятельное и критическое место.

Письмо генерала Шломо Гаэита, главы Разведывательного отдела Цахала, родителям подполковника Йонат 1на Нетаньягу.

13 июля 1976 г.

Решение атаковать силами Цахала Энтеббе, завладеть аэродромом и освободить заложников, пассажиров самолете "Эр-Франс", было одним из самых тяжелых решений, принятых когда-либо Геиеральным штабом армии и правительством Израиля. Решающим моментом – тем, что отличает успех от поражения, была способность атакующих сил выполнить задание "чисто" – ударить по террористам и не дать им времени расправиться с заложниками.

3 июля, е субботу, я сопровождал начальника Генерального штаба, представлявшего план операции министру обороны, главе превительства и правительству а цепом. Но беспокойство и страх за "чистоту" операции были у всех. Чешу весов в пользу операции склонил начальник Генерального штаба, доложивший о том, кому поручено выполнение задания – что это за часть и кто ее командир, и его рассказ о личном впечатлении от предварительных учений, которые проводип Йони накануне вечером, и твердая уверенность е успехе, которой Йони заражал всех.

йони был сложной личностью- С одной стороны ~ боец и командир из самых отличных, самых основательных, хребрых и преданных, какие только были в израильской армии, а с другой – одаренный молодой человек с широким кругозором, богатым воображением и великолепной способностью аналитического мышления.

Йони вернулся в свою часть в качестве командира около года назад. Он считал, что находится в зените своей военной карьеры. Проблемы, которые приходится решать командиру такой части, далеко выходят за пределы полномочий других командиров, йони находил в этой должности глубокое интеллектуальное удовлетворение, которое, безусловно, было для него важнее соображений карьеры. Здесь, в этой должности, йони нашел широкое поприще для воображения, должен был применять к стоявшим перед ним заданиям точные методы науки и, кроме того, он командовал частью, которая включала цвет израильской молодежи.

Операция Цахала е Энтеббе была блестящем военной победой, отразившей дерзость воображения, мужество и профессиональный

уровень из высочайших в мире. Успех центрального во всей операции задания – вторжение в здание аэровокзала, ликвидация террористов и охраны и быстрое, почти без жертв, освобождение заложников – успех этот следует в значительной степени отнести за счет командира сил вторжения, который его спланировал и отработал, – за счет Йони. Как это ни парадоксально, но именно успех операции ужа после того, как Йоии был смертельно ранен и не увидал ее чудесного завершения – больше всего говорит о том, до какой степени отряд был подготовлен к заданию, к точному его исполнению, так что смог его безукоризненно закончить и без командира.

Трудно, конечно, сказать, в каком направлении продолжалась бы деятельность йони – выбрал ли бы он военный путь или вернулся бы к академическим занятиям. Так или иначе, мы все потеряли одного из самых чудесных, многообещающих и не- заурядных молодых людей Израиля.

Шломо Газит, глава Разведывательного отдела.

Речь министра обороны Шимома Переса над могилой Йони 6 июля 1976 г.

Операция в Энтеббе – единственная в своем роде в военной истории. Она доказала, что Израиль способен защищать не только свои границы, но и свою гордо поднятую голову. Против торжествующего террора, поддержанного армией и президентом Уганды, на расстоянии более четырех тысяч километров от дома, за один короткий час, поднял голову весь еврейский народ, а в сущности, все свободные, с чувством ответственности люди мира.

Операция была чревата огромным риском, оправданным потому, что существует еще больший риск – подчиниться террористам, уступить шантажу – неизбежный при уступках и соглашательстве риск.

Самой тяжелой минутой в эту героическую ночь была та, когда пришла горькая весть о том, что пуля поразила молодое сердце одного из лучших сынов Израиля, одного из храбрейших бойцов, одного из многообещающих командиров Цахала – чудесного Иоханатана Нетаньягу.

Я видел его за несколько ночей до того, во главе своих людей, в пункте 14, готового к другой возможной битве. Он был, как всегда, спокоен – настоящий природный командир. Когда этот красивый молодой человек стал во главе своей части, мы увидели а нем необычайно одаренного командира, поднявшегося до самого высокого уровня командующего частью, неустанно действующей для блага народа.

Чего мы только не взваливали на плечи Иоханатана и его товарищей! Им достались труднейшие из заданий Цахала, самые дерзкие из его операций, далекие от дома и ближайшие к врагу, во мраке ночи и в одиночестве, преодоление неведомого и беспрерывный риск – и в дни миоа. и во время войны.

Бывает, что судьба всего народа зависит от группы бойцов и добровольцев. Им предстоит защитить наше достоинство за один час. Больше не на кого надеяться, некуда обратиться – и командиры на месте решают исход сражения.

Смысл операции в Энтеббе заключался в том, чтобы силами Израиля, силами израильтян спасти пассажиров, отобранных арабами и немцами из всех заложников только за то, что они израильтяне.

йони командовал отрядом, на который было возложено дело спасения. Неслучайно он был выбран для этой роли. И до этого он был известен как решительный и отважный освободитель. В выданном ему вместе с орденом аттестате сказано: "Когда при Тель-Шамсе был ранен офицер высокого ранга, майор йоиатам Нетаньягу, после того, как предыдущая попытка потерпела наудачу, вызвался возглавить новую спасательную группу – и выполнил это задание. Своим мужеством, быстротой действий и настойчивостью в достижении цели служил образцом для своих солдат".

Иоханатан был образцовым командиром. Мужеством своим он одолевал врагов, мудростью пленял сердца друзей. Не страшился опасностей, а от успехов не возгордился. Много от себя требоввл и отдал Армии обороны Израиля остроту своего ума, талант при исполнении заданий и неутомимость в бою.

В университете он изучал философию, в армии он у «мл самопожертвованию. В свои приказы он вкладывал душевное тепло, в в бою заражал хладнокровием.

Этот молодой человек был из тех. кто командовал операцией, безупречной во всех отношениях, но потребовавшей, к великому горю, и ни с чем не сравнимой жертвы. Первый среди атакующих и погиб первым. Ценой жизни немногих спасены многие, и ценой этой гибели распрямились склоненные под тяжким бременем.

И о нем, о них можно сказать словами Давида: "Быстрее орлов, сильнее львов они были… Сражен Иоханатан на высотах твоих… Скорблю о тебе, брат мой Иоханатан: ты был очень дорог Расстояние в пространстве между Энтеббе и Иерусалимом сократило внезапно расстояние во времени между Иоханатаном, сыном Шауля и Иоханатаном, сыном Беи-Циона. То же мужество в человеке. Тот же плач в сердце народа.