Катька сегодня плохо спала. Внезапно стало плохо бабке. Разболелась у человека голова. Да оно и понятно, весь день на солнце провела, сажала картошку. А ее нимало. Целых пятнадцать соток. Баба хотела помочь. Да какая с нее помощница, только под ногами толочься будет, да ребенок начнет пищать, хватать всех за юбки, звать домой, в тень. Оно и понятно, кому охота печься на солнце? Вот и мучается дитя. Спать охота. А где приляжешь? На траве непривычно, мать на работе, бабка в доме управляется, до малышки ли кому? Вот и ходит неприкаянная, не знает, куда себя деть. Но вот приглядела большой лопух. Села под него и вскоре уснула в тени. Бабка и тому довольна, осталось досадить всего две борозды картошки и можно домой. Солнце уже в зените. Переждать бы, голову напечет. Но до того ли?

Бабка наперед знает, Катька на обед не придет. Выходит, самой надо идти доить корову на луг, поить теленка, кормить свиней и кур. А кто ж с тем управится? У дочки по дому работы хоть задавись, уборка, стирка, готовка. Вон малышка целый угол пеленок засрала. С ними разобрать надо. В доме не продохнуть. Тут как на грех все дите красными пятнами покрылось, велели в доме подержать. А легко ли, когда дел невпроворот.

Бабка мечется от борозды к ведру. Вот и все; картоха посажена. Можно забирать ребенка и нести в дом. Но что это. Весь дитенок на себя непохож. Пятна на теле из красных стали синими, большими. Надо скорей к акушерке, может она подскажет.

Пока малышке делали уколы, пичкали таблетками, у бабки у самой голова разболелась. Все прошло у малышки, а у бабки только началось: Едва до дому добрела. Впустила малышку в дом, велела дочке присмотреть, сама в сарай уползла, в тенек. Ох, и крутило ее там, ох и рвало. От обеда напрочь отказалась. Голову водой много раз мочила. Не помогло. И вот тогда про листья сирени вспомнила. Целый сноп положила на макушку и затылок. Легла в сено. А искры из глаз снопами мечутся. Лишь к вечеру ее отыскали. Дочка с внучкой стали в себя приводить. Старой уже ни до чего, а ей фельдшера приволокли. Тот и закомандовал:

— Дыши, не дыши! Подними рубаху повыше! Открой рот до ушей!

Бабке не то рот открыть, дышать нечем. Но все ж дал какие-то таблетки, велел выпить. От них рвало со всех дыр. Но потом стихло, успокоилось, бабку на сон потянуло. Та отказалась идти на койку. Да так и уснула в тени. А ночью ей сон приснился. Вроде входит в сарай муж, он уж много лет в покойниках, берет бабку за руку, встать велит и зовет за собою. Та упирается, мол, дома дел полно, кто справится? А он, вот напасть, никогда не жалел, а тут сказывает:

— Будет с тебя! Начертоломилась, что лошадушка. Весь горб сломала. Отдохни, голубка, себя пощади. Сил нету на тебя смотреть, вовсе измордовали бабу! Иди на отдых.

Как ни упиралась, велел до койки дойти, в чистое белье переодеться, лечь головой под образа. Уж, кто зажег лампаду, того не видела. К утру бабки не стало.

Ох, и выли мать с дочерью. Бабку в доме любили все. Даже внучка задергала старую, почему она не встает с лавки, не кормит, не ведет во двор гулять.

— Уснула она. Насовсем. Больше не проснется, — внушали малышке, но та не верила и сидела рядом с бабкой, не отходя. Все дергала за рукав кофты, за юбку. Надеялась на чудо, но его не случилось.

Вскоре бабку увезли из дома. Там ее переодели, помыли, причесали и положили в гроб. Она стала строгой, совсем непохожей на себя. Потом ее хоронили, долго плакали, пили и ели. Одна соседская баба даже плясать хотела. Но ее придержали, напомнили, что это похороны, а на них не пляшут.

Мамка с бабкой сбивались с ног, кормя гостей. Их было так много, что не хватало пальцев всех пересчитать.

Расходиться гости стали к ночи. Кто-то, обоссав угол дома, так и завалился в мокрую траву, другой, едва выйдя из дома, ткнулся в лужу и заснул в ней. Редко кто своими ногами благополучно дошел до дома.

Зато целую неделю судачила деревня, как хорошо проводили на тот свет бабку.

А в доме теперь началась совсем другая жизнь. Мать рано вставала доить коров. Куда-то относила молоко.

Когда возвращалась, готовила завтрак, кормила всех и отправляла, кого куда. Мамку на работу, малышку в сад, сама оставалась крутиться по дому.

Теперь им все сочувствовали и жалели. Ведь не стало главы дома, на какой держалось все хозяйство, весь Дом.

Потеря бабки в любой семье считалась большой бедой. Они были помощницами и советчицами, распорядителями бюджета, миротворцами, умели ладить со всеми соседями и в своем доме держали в узде больших и малых. Их слушались беспрекословно. А попробуй иначе? Бабка в доме всему голова. И пирогами накормит, и крапивой задницу надерет. Теперь все это легло на Евдокию. Ну, с дочкой она ладила. Договаривались на словах. А вот с «мелкой» никак не получалось. То влезет куда запрещено. То в крапиве обстрекается, то укроп потопчет, то в доме насорит, то молоко прольет. И все нечаянно, не нарочно. То ищи ее в чужом саду иль огороде. Или на речку убежит без разрешенья. Ну, мука с малышкой; И никого не слушалась.

А тут с работы пришла под вечер дочь. Взялась чихвостить за дневные проказы, и малышка поняла, угла ей не миновать до самой ночи. И убежала, к соседке. А там стук в дверь. Это конюх пришел, да и сказывает:

— Слушайте, бабы! Да у вас на лугу сено пересохло. Давно пора его в скирды собрать, а там и в стог сгрести. Что время тянете? Нужна моя помощь, только скажите. Время идет.

Бабы засуетились. Мужик сам помощь предложил. Да ни какую-нибудь, серьезную. Сговорились мигом. И уже на завтра все на луг отправились. До сумерек с сеном мучились. Собрали в большой стог. И хотя с коня плохо было слышно, разобрала, к чему мужик клонит. Катьку замуж уговаривает. У самого жена померла. Троих детей оставила. На такую ораву кто пойдет, только дурная. Вот и решил мать уговорить. Бабка, чтоб не лезть в их разговор, с другой стороны коня зашла. Губы в нитку поджала. Легко ль на такое согласиться, чтоб дочка за вдового пошла?

— Их целых трое! — думает старуха в ужасе. А мать слушает, не дрогнув.

— Если согласится, где жить будем? У них или у нас?

— У нас и дом поболе, и русская печка есть. Коров две. Да свиней двое. Если спаруемся, кучеряво заживем. Мои мальцы в школе учатся. Уже большие. А и я тебя не дам в обиду. Давай, решайся. Я не спрашиваю, от кого у тебя намечается ребенок. Будет и ладно.

— А это не твово ума забота! Я для себя ношу. И нечего мне указывать, чей он родом? Мой! Понятно! Они при родном отце от соседа бывают.

— Катька! Я ж не ругаться к тебе пришел!

— А чего ребенка задеваешь? — сняла мать с коня и повела домой в другую сторону.

Но мужик оказался настырнее, чем предполагала баба. Он уже на следующий день привел всех троих ребят, и они взялись окучивать картошку. Отец тем временем уговаривал мать.

— Скажи, от чего умерла жена?

— От рака. Спасти не смогли.

— Сколько времени прошло.

— Три года.

— Ты навещаешь ее могилу?

— Конечно! А как иначе.

— Почему на мне жениться решил?

— Ты, как я, одинокая. Скорей друг друга поймем.

— В деревне полно таких как я!

— Вдовых много, а вот в матери не годятся. Присмотрелся. Ни к одной своих ребят близко не подпущу.

Катькина родня внимательно следила за тремя чужаками. Они ровно окучивали огород. Гряды получались как нарисованные, ровные, смотреть на них было любо.

К вечеру, справившись с огородом, убрали крыльцо и двор. А потом сели в тени за домом, весело переговаривались. Пока отец с Катей разговаривали, никто не посмел войти в дом. И только спросили осторожно бабку:

— Как думаешь, уломает отец к нам Катю в хозяйки?

— Не знаю, — ответила тихо.

— А кто знает? Без мужика в доме хоть пропади.

— Оно и без бабы плохо. Хозяйка дозарезу нужна. А она изо всех баб путевая. Так отец говорит. Ему видней, — сказал старший.

К сумеркам они подружились. И, наевшись гречневой каши с молоком, пошли все вчетвером спать на сеновал.

А в доме в то время шел свой разговор. Неспешный, обстоятельный.

— Я не тащу тебя в дом сегодня. Ты присмотрись к нам. Ко мне, к ребятам моим. Мы не из бар, простецкие, обычные люди. Все сами умеем делать, если где надо, подмогнем, работы никакой не гнушаемся. В еде не привередливы; в хулиганстве не замечены. Я сам могу выпить после баньки рюмку, но не больше. Работа не позволяет. Я конюх, а кони запаха спиртного не терпят. Вот и тебе смириться придется. Подружек своих в сарай пореже приводить. Кони мои нервные. Чужих людей не любят. А уж постороннего запаха и подавно не переносят. Коль станешь ухаживать за ними, добро сторицей вернут.

— Да я и не знаю, как к ним подойти.

— Было бы желание.

— Главное, не кони, а вы. Вас ведь целых четверо.

— Договоримся. Ведь мы люди.

— Как-то непривычно вот так. Враз с детьми, с предложением. А мальчата как? Может, не захотят меня в мамки взять?

— Мои ребята уже не мелкие. Эти кочевряжиться не станут. Давно к тебе присмотрелись. Сами выбрали.

— А ты-то как?

— Я-то что? Про любовь тарахтеть не стану. Мне не семнадцать лет. Жизнь докажет, кто чего стоит. Мы не дети, сторгуемся иль нет. Нам жизнь семейную наладить надо, чтоб все в ней путем пошло. Обижать не стану. Но коль замечу бухую иль с подругами на посиделках, расстанемся мигом. Не потерплю брехни и хитрожопости. Мне? нужна обычная баба, какою вижу тебя всякий день.

— Ну, а я вовсе тебя не знаю.

— А что знать особо? Степа я, конюх, обычный мужик, без выкрутасов, со своим горем за пазухой совсем измаялся и детвору измучил без хозяйки. Устали мы от сиротства, без бабьего тепла и ласки. Стань нам женой и матерью, даю слово, не пожалеешь. Мы мужики и всегда сумеем защитить и помочь.

— А что? Давай рискнем, — вышли к мальчишкам на сеновал, но те уже безмятежно спали, обнявшись кучей.

Утром Катя накормила ребят поплотнее, и они пошли закрепить забор, какой, по их мнению, был очень хлипким. Работали все, даже малыш, он подавал гвозди, вколачивал их посильнее и ничуть не отставал от старших мальчишек.

— Сегодня ты уже хорошо вкалывал. Не отсиживался, как вчера. А вот завтра мы весь двор выправим. Выровняем и укатаем его. Иначе там трясина стоит. Нельзя, чтоб по ней коровы ходили. Пусть и у них под ногами твердая земля будет. Не надо, чтоб во дворе комары и мошки водились. Пусть двор сухим будет, — сказали свое слово. И утром, ни свет, ни заря, уже впрягли кобылу, поехали на берег реки за галькой. Сколько телег привезли они во двор, не считал никто. Мальчишки старались изо всех сил. И только к вечеру, сложив лопаты, сказали, выдохнув:

— Все! Теперь коровы станут ходить в сарай по-царски. А скотина, войдя в свой двор, не узнала, куда ее привели. Заглянула робко, хотела свернуть, но потом поняла, спокойно прошла в стойла. Тут и прилечь можно, вода не льет под хвост. Даже куры не роняют яйца в грязь. Все как в приличном сарае. Петух вышел на середину и заорал, захлопав крыльями, позвал наседок, ему сухость даже очень понравилась. Ни в одном углу сырости. Везде порядок и чистота. Умеют же люди, когда захотят.

Катя, войдя в сарай, даже ахнула. От прежнего ничего не осталось. Во дворе хоть в тапках ходи. Кругом сухо, чисто. Даже кот без опаски по двору проходит, не боится выпачкаться. А ребятам все мало. Установили кадушку для мытья обуви, туда квачей напихали. На завалинку старые телогрейки выкинули. Зачем им в доме гнить. Взялись за чердак, там решили порядок навести, тоже дел хватило по макушку. В подвалах, в кладовую добрались. Последними побелили стволы яблонь и вишни, сливы и груши. Теперь на двор любо стало глянуть.

Баба через три дня не узнала свое подворье. Все стало по иному, все преобразилось. Мальчишки переделали по-своему каждый угол. Теперь они спали на чердаке, где воздуха было сколько хочешь, а лупастая луна, всю ночь подглядывая за мальчишками, рассказывала им свои бесконечные седые сказки.

Вот одну из таких рассказал Серега. Он был самый старший из ребят, а потому его безоговорочно слушали и верили все:

— Попал я в пустыню. Как туда пришел, сам не знаю. Вместо песка холодный снег. Воды ни глотка. Дров ни полена, чтоб развести костер и согреться, места нету. А колотун дикий.

— Серега, ты раздетый спал. Зачем тебя на: луну занесло? Иль на земле места мало?

— Да я ни сам по себе, за принцессой следом шел. Она, как из воздуха соткана. Не столько идет, сколько летит. Ну и я за нею. Хотел узнать, где она живет. Ведь обычные девчонки в простых домах селятся. А эта, лучше сказки. Сколько раз я терял ее из вида. Потом находил в облаке и снова догонял. Хотел поговорить с нею, да все кто-то мешал нам, и не получалось. Ее прятали, загораживали от меня, и было обидно, зачем мешают. А она так ловко убегала, пряталась за облака. Но все оглядывалась, бегу ли я за нею. И я бежал, боясь отстать и потерять из вида. Иногда мне казалось, что вот-вот поймаю, схвачу ее за руку, но она ускользала, смеясь, и куда-то манила за собой. Я не отдавал себе отчета, куда она манит меня, и бежал за нею без оглядки. Уж слишком хороша она была, как цветок, распустившийся из облака. А потом исчезла и громыхнула грозой, сильной и ослепительной. Я мигом оказался на земле. Но до сих пор ищу ее на небе. А вдруг покажется. Но нет… Так и не пойму, зачем она мне привиделась, куда звала, чего хотело мое белое облачко? Его не стало, а мне без него грустно и пусто. Хочется снова увидеть, поймать и обнять. Но не получится. Я это знаю. Она соткана из грозы и грома. В ней силы зла сплелись в один узел. А потому, полюбить обычного человека не сможет. Нет у нее тепла в душе. Есть только зло. А мне оно не нужно. Но почему-то люблю ее — единственную, мою родную. Не знаю, принесет ли она мне беду или радость, — умолк парнишка на время и продолжил:

— Каждую грозу выхожу ее встречать. А вдруг повезет, и снова увижу. Уж тогда не выпущу. Моею станет, никому не отдам.

— Чудак! Или тебе на земле девок мало? Зачем ловить призрак? Может она сама молния? Поймай на лугу любую девку, радуйся, как счастью. Ее в дом можно привести и не бегать за ней по облакам. Вон, присмотри в хороводе, сколько девок пляшут. Любую выбирай, свою, земную. И горя от нее не будет. Зачем тебе эта — из чужой сказки?

— А я люблю ее!

— А я хочу такую, чтоб меня любила и всюду бегала за мной.

— Эх-х, малыш, таких девок теперь нет. Не носят бабы на руках мужиков. Отошли те времена, — щелкнул кто-то по носу младшего.

А утром случилась беда. Пошел человек на кузницу, решил подковать кобылу, а она лягнула его копытом в грудь.

Степа так и повалился рядом, без дыхания, без света в глазах. Хорошо, что Катя оказалась рядом.

Принесли его в избу целой кодлой. Кто за руку, кто за Ногу, за голову тащил. Кто голосил, другие успокаивали человека.

Положили на широкую постель и, не доверяя фельдшеру, позвали бабку. Та в этих делах была опытной. И, едва глянув, достала котелок, разогрела его на печке, велела всем отойти, чтоб ни мешали и не сглазили. Уж и крутила чугунок, брызгала на него святой водой, сколько раз его грела, лишь под вечер человеку легчать стало, перестала кровь изо рта идти. И мужик спокойно задышал, открыл глаза. Снова Божий свет увидел. И обрадовался человек:

— Жив! — закричал во всю глотку.

Только к утру отошла от него бабка. Все заговоры и молитвы прочла. Чем только не обрызгивала человека и святой водой, и жабьей мочой, обносила свечой и лампадой, ложила на живот сон-траву и подорожник. Когда человек сел на койке, все люди, что были в доме, легко вздохнули:

— Будет жить!

Человек встал на ноги, прошелся по дому, попробовал присесть:

— Раненько, голубчик, силы пробуешь, для того день вылежать надо. А покуда не спеши. Нельзя тебе рисковать. Осторожным будь. И нынче от лошадей держись подальше. Вмятину тебе хорошую сделала. Нескоро заживет, — говорила бабка. Эти слова ее не столько Сергей, сколько Катя запомнила. И с того дня давай уговаривать человека уйти с конюшни. Мало ли, какая беда может случиться, а вдруг рядом никого не окажется.

Как бы там не было, время незаметно шло на поправку. Но иногда еще откашливался человек гулко, со сгустками крови, с болью. И скручивала его в штопор больная память.

— Нет, не жилец он на свете! Вишь, какая морда зеленая у него стала. И сам страшный. Ходит сутулый, ровно крючок. Куда ему жить, ноги разъезжаются, как у беременного. Долго не протянет, — говорила одна из старух, глянув на конюха. Ей затыкали рот, ругали, шикали, но старая на своем стояла.

— Глаза у него пустыми стали. Жизни в них нет. А схудал как! Все ровно на балахоне держится. Недолго такому свет коптить.

Так и накаркала. Года не прошло, как слег человек. Дышать стало нечем. Врачи один за другим приходили, а помочь ему не смогли. Ровно через год ушел. Детей его хотела оставить у себя Катя. Да не захотели мальчишки. Продали дом и разъехались в разные фая. О них в деревне вскоре забыли. Только Катя сидела у могилы черным изваянием и плакала:

— Ни мужем не стал, не другом, а вот хорошим человеком был всегда. И почему вот таких Бог забирает, — плакала баба над своей изувеченной вдовьей судьбой.

В этом доме больше не загорался яркий свет. Три тени ходили в нем, спотыкаясь на углы, как на горе, покуда не появился дед Кузьма и сказал визгливо, по-бабьи:

— А чего сопли распустили до коленок. У меня старуха померла. Надо помин справить. Я всех баб окромя тебя собрал. Пошли и ты заодно, чем-то подсобишь. Чего в хате киснуть. Негоже так, не по-людски. Я твому кузнецу гроб точал. Ты мине подмогни, чем можешь, — сгреб баб в охапку и увел к себе.

Вернулись они через неделю. Уже не выли. Заговорили по-другому:

— А что? Правильно дед говорил, каждому свой черед и время. Может они на том свете счастливее, чем здесь. Ведь вот отсюда все уходят, а оттуда никто не вертается. Видать там не так уж плохо. И чего их оплакиваем?

Через сорок дней пришел к Катьке с предложеньем. Та даже обиделась:

— Дед! Ты на себя глянь. Ты ж старше моего отца лет на десять. У тебя дети взрослых внуко имеют. А ты в мужики клеишься, иль мало ста рух в деревне твоих ровесниц. Шел бы ты к ним, старый черт!

— Я б может и пошел. Да и права ты. Только как позову старую каргу, ежли не справится с моим хозяйством.

— А как бабка справлялась?

— Хо-о! Она на двадцать годов молодше была. На одной ноге крутилась, всюду успевала. Огневая была, моторная. Третья по счету. Двое других ее не стоили. Вот и заменил. Она ж, голубка, всюду успевала. И что думаешь, было по заднице ей дам, когда корову доить идет, а возвращается, жопа еще дрожит. Вот это баба! Сущий огонь. Хоть где цапни, нигде не промажешь. Вся с себя сдобная, как булка с кремом. А и хозяйство мое нималое. Пяток коров, столько же телят, да куры, гуси, кроли. Короче в сарае ступить негде. В избе кот с собакой. Эти промеж собой дружут. Ну и мы поладим. Что возраст?5 Чем старей, тем мудрей. А и тебе молодые ни к чему. Видала ты их. А такой как я долго жить станет, поверь моему слову. Я не с квелых. У нас в роду все мужики больше веку жили. Сама подумай, кто тебя в деревне дважды вдовую возьмет в жены? Только я! И то потому, что никого не боюсь, даже баб. Хоть меня ими с самого детства пугали. А я не робею! Чему бывать того не миновать! Ну, давайте, собирайтесь, а то мои коровы некормлены и недоены стоят. Свиньи весь катух разнесут с голоду, а мы тут торгуемся!

— Иль я одна на белом свете? Почему ко мне старый козел прилип. Ведь в отцы годишься! — буркнула баба зло.

— Это мы посмотрим, кто передых запросит. Я хоть и пожилой, но еще не старик. И всех твоих молодых, обскачу на вираже.

— Не пойду к такому облезлому. Не хочу такого в мужья.

— Э-э! Баба! Глянь сколько у меня на счету, на чем я за вами приехал, — отодвинул занавеску и добавил:

— Тебе вся деревня станет завидовать.

Баба даже раздумывать не стала. Глянула в счет, увидела БМВ и заторопила своих собираться шустрее, подумав вслед своему прошлому:

— А разве я виновата, что так.

Когда за машиной захлопнулись тяжелые железные ворота, почувствовала себя словно в крепости, о какой мечтала давным-давно.

Она сразу оглядела двор и сказала, что здесь явно не хватает хороших собак, чтоб стерегли все добро, не смыкая глаз.

— Собаки тоже есть. А как без них? С ними завтра познакомишься. Пока пойдем в дом. Он заслуживает большего внимания и давно ждет тебя.

В доме еще пахло похоронами. Цветы искусственные и натуральные стояли по вазам, вокруг портрета.

— Давай это уберем, чтоб по настроению лишний раз не било. Хватит с нас похорон. Устали от них. Пора бы вспомнить, что вокруг нас жизнь бурлит, и ей мы должны радоваться.

Кто-то заботливо накрыл столик на четверых, предложил помянуть усопшую:

— Хватит поминок. Жизнь слишком коротка, чтобы ее еще больше укорачивать. Давайте отметим наше знакомство и не станем вспоминать неприятных минут.

Катя быстро навела свой порядок в доме. Зажгла яркий верхний свет, выключила мрачные свечи, убрала со стены портрет покойной и сказал громко:

— Пусть беда больше никогда не войдет в этот дом. Мы не пустим ее на порог.

Ей никто ничего не ответил. Все либо молча согласились, либо тихо осудили женщину, влетевшую яркой бабочкой в чужую беду. Она так и не поняла, что здесь еще жила боль. А она так быстро не проходит. Она еще живет в каждом углу. Плачет и невольно напоминает о себе каждому входящему…

Трое ребят, осиротевшими птенцами, забрали портрет матери в свою комнату. Украсили его цветами, поставили в изголовье и навсегда оставили в своей спальне. Туда они не разрешили входить никому. Смерть матери стала их бедой, для других она была чужою.

Баба порхала в новом доме. Здесь все сложилось так, как она хотела. И баба ни на минуту не жалела о своем новом замужестве. Ее здесь все устраивало.

Даже бывшие одежды покойной точь-в-точь подошли, не надо было ничего переделывать, подшивать, перешивать, и Катя этому несказанно радовалась.

Справлялась она по дому шутя, хозяин был ею доволен. И, казалось, во всей деревне не было пары дружнее этой.

Никто из деревенских не обратил внимания, что все трое мальчишек вскоре уехали из дома. Где они зацепились, ничего не писали. Словно сгинули. Ни словом о себе отцу не сообщали. Словно и не было их здесь никогда. Сыновья поначалу писали. Но получая скупые ответы, поняли, что в их письмах не нуждаются и бросили сообщать о себе.

Так и прервалась связь с домом.

И только Сашка держался за Анку. Ему казалось, что потеряв с нею связь, он растеряет все на свете.

Оно и немудрено. Эту семью тоже не обошли свои беды. Анна едва успела защитить диплом, как родила. Надо было на что-то жить. Но на работу не устроиться. Ребенка никуда не пристроить. Заела нужда. К отцу, она это знала, обращаться бесполезно. Он зарабатывал очень немного и помочь Анке не мог. Только привозил продукты. Иногда выручали Максим и Иван Антонович. Делились из последних копеек, оставляя себе гроши. Анна знала о том. Уж как не хотелось ей брать эти деньги, но надо было хоть как-то выживать. Она стала обдумывать свою жизнь заново.

Ушло детство. С ним потерялось что-то очень важное и дорогое, что никогда не забыть и не вернуть. Анка поняла, что став старше, она не стала умнее или опытнее. До нее дошло, что в суете жизни, она потеряла что-то главное, стала черствой, равнодушной, злой.

Нет, не стоит жалеть и сочувствовать подругам. Они первыми предают, — решила Анна, вспомнив всех девчат и особо, хитрую, ехидную Ритку. Впрочем, за каждой свои грехи имелись. В них можно было потеряться и не найти сам себя… Взять к примеру Ритку.

Утопала в роскоши баба. Мучился на копеечную зарплату Максим. У Катьки было все. У Максима ничего. Все мог предоставить Кузьмич кроме молодости. У Максима кроме нее ничего не было. Вот и встретились они ночью. Катя сразу поняла, что забеременела от Максима. Но скрывала правду. А старик понял, и Катька вынужден была уйти от него в родительский дом. Но Кузьмич долго не горевал. У него в хозяйках скоро появилась Анна — дочь Сашки. Всем бабам хочется пожить на широкую ногу. И, как ни уговаривал отец, дочь не послушалась.

— Он в возрасте, но не старик, — ответила Сашке и перешла в дом Кузьмича. Тот держался молодцом. И о прежней жене, сказал, что не хочет; растить чужих детей. Как бы там ни было Катя одна жила в старом доме. Анна блаженствовала с Кузьмичом. С бывшей подругой даже не здоровалась. Она была уверена, что старик проживет еще долго. Ведь говорил, будто в его роду мужики по сто лет жили. А сам взял, да и умер. Хотя и повода не было. Вечером гулянку устроил. Сыпал комплименты. И вдруг лег на диван и перестал дышать. А совсем недавно пел и танцевал. Пил шампанское. Тут ничего не стало нужно.

— Ну, вот и отпрыгался! — холодно заметила Анна, без жалости оглядев труп мужа.

— И к тебе пришло свое время, — она посмотрела на Сашку. Отец без слов понял ее.

И только Катя плакала в три ручья. Она слишком поздно поняла свою ошибку, какую уже не исправить никогда. Ведь с каждым днем рос живот. А как сказать, чей это ребенок? Она понимала, о том лучше молчать. И тут же вспомнила, что она не прописана в этом доме. Здесь так и остались трое сыновей и хозяин. Она уже не помнила, почему так получилось, как она прозевала. Пришлось перебираться в старый дом. Он порядком обветшал, пришел в негодность, пришлось его ремонтировать, восстанавливать. Но самое обидное, что ребята не отдали ей ни одной вещи, какие носила, все отвезли бомжам на свалку. И осталась Катя в чем была. В своей хате и халате. Все что имелось, забрали сыновья.

У бабы даже сил на слезы не было. Так ее не обманывали еще никогда. И даже подруга…

Она от обиды на могилу не ходила. Уж такая взяла досада, на всех сразу.

Хорошо хоть Максим помог, принес деньжат, поделился с получки, иначе и вовсе с голоду сдохла б.

Нет, никто больше не подходил к Катьке. Старая стала. К таким уже не сватаются. Разве совсем по бухой. Но утром, не веря в собственную придурь, убегали бегом, чтоб не слышать, что можно сочинить по пьянке.

Никто не навещал. Разве бомжи где-то заглянут. Так их истории покруче ее. От них мурашки продирают до костей, и волосы дыбом становятся. Их послушать, все равно, что штоф самогонки без закуски выпить, а такое не всякому под силу. Вот и сидит баба у окна. Все испытала в жизни. Может и в этот раз кого-нибудь занесет попутным ветром. А коли мимо, тоже нет. Баба уже ко всему привычная. Авось и ее судьба увидит. Она ж, как зебра, после черной полосы, обязательно будет белая. Только бы дождаться…

Оно и у других сложилось неважно, вспоминает давние годы ушедшей молодости.

Казалось, чего не хватало Мишке с Настей В своем доме жили, как куркули. И все у них было. Дом пятистенок огороженный глухим забором, своя моторная лодка, потом даже машину купили. Новехонькую, «из масла». Ребенка ждали. Рожать свою бабу в город повез. Районным врачам не поверил. И пацан родился, капля в каплю Мишка. Такой же крупный, горластый. А вылез из дома без присмотра, и сбила машина, целый грузовик. Ты водителя хоть на части порви, ребенка этим не поднимешь. Вот и залились слезами оба. Второго ребенка уже какой год Бог не дает. А без дитя какая радость в семье? Сплошное одиночество…

Только Дуська всех обхитрила. Вот девка ушлая. Сколько раз замуж звали, всем отказала. Не захотела лишней мороки. Так и живет с матерью. Никого из мужиков в дом не пускает. Сама везде управляется. Уже совсем состарилась. Морда в печеное яблоко собралась, голова вовсе белая, ноги нараскорячку, а дрын в руках крепко держит, хоть корову, иль пацана так огреет, чтоб в сад не лазил. У нее чего только там нет. Все есть, а делиться ни с кем не хочет. Жадная. Такая отродясь была.

Зато голову пустяками не забивала никогда. Не верила в любови и душу не мутила. Родила для себя и даже забыла от кого. А и зачем помнить. Главное ребенок.

Он у ней удался. Послушный, грамотный, не то, что у других неслухи.

— Ты его хоть дрыном в лоб, а он все как остолоп. И таких полдеревни, — негодует баба.

Катя уже собралась попить чаю на ночь и ложиться спать, как услышала стук в окно:

— Кого это черти на ночь принесли. А может, это мужчина? — подвязала платком волосы.

— Да это я, Василек твой! Не сыщется ли у тебя ложки сахару. Сели с внучкой чай попить, а сахару и нету. И магазин закрыт. Вот досада! Завтра воротим, коль одолжишь, — улыбался сосед.

Они еще попили чаю, посудачили. А когда время пошло к полуночи, сосед спохватился:

— Домой пора!

— Ох, и надолбит тебя баба, что так засиделся, — злорадствует соседка. И побежала под окно подслушать, как соседи брешутся. Ой, и чего только не несли друг на дружку, как только ни обзывали. Баба все чулки от хохота обмочила. Та от кого век брани не слышала. Этот цирк того стоил.

Вернувшись домой, еще долго вздрагивала от смеха.

А на другом конце деревни вот так же у стола, перед тусклой лампочкой, доедала свой последний ужин другая бабка.

Гороховый, едва теплый суп с несколькими размоченными сухарями. Его в случае стука в дверь можно легко засунуть в ящик стола.

Да и от кого прятаться? Если Акулина нагрянет, она на ночь не ест, у нее диабет. Вдруг Володя придет, тот после девяти не ест. Так у него правило. Других и не предвидится, и ждет бабка. Скребется мышь в углу, так и пусть, ни первый год просится.

Бабка уже открыла рот, чтоб последнюю ложку туда отправить, как услышала шум в коридоре. Это крыса решилась достать сало, да не выдержало под нею полено.

— Брысь! Нечисть! — замахнулась баба на крысу. Вернулась к столу, а там уже две крысы ее ужин доедают.

— Ах вы, окаянные! И сюда добрались, проклятые обжоры. Совсем без ужина оставили, помыла миску, побрела к койке, прижалась спиной к печке, натопленной с вечера, и, укрывшись ватным одеялом, вскоре захрапела молодецки. Во сне ей снились девичьи сны. Когда на Ивана-Купалу прыгала через костры с деревенскими парнями. Тогда ее называли любимой и красивой, звали в жены, да никому не отдала предпочтенья девка, так и осталась одна, как та береза, состарившаяся под окном, так и не познала любви.

Спит бабка. Во сне через костры прыгает, а дома о каждый угол запинается. Во сне лицо румянами мажет, утром умываться забывает.

Она еще живет. Но кому в радость? Кому нужна эта жизнь. Уйдет, некому пожалеть. Так и станет одинокой, забытой всеми.

Повезло только Насте с Мишкой. Потеряв ребенка, вскоре родили второго и никогда не забывали забор на все запоры закрывать. Наученные горем в радость не верят. Беда слишком ударила по обоим. Заставила задуматься, быть осторожными во всем.

Люди… Они больше всего дорожили своими детьми. Вот и этот уродился в Мишку. Такой же драчливый, вспыльчивый, добрый медвежонок. Его легко можно было разозлить, еще легче успокоить. Стоило погладить по голове, почесать за ухом, пацан забывал обиды, начинал улыбаться.

— Мишка, кто тебя обидел?

Через минуту пацан не помнил.

Он смотрел на мир широко открытыми, вечно удивленными глазами. Может потому, так рано взялся за карандаш и ручку. Стал рисовать смеющееся солнце и танцующие березы. У него даже ивы были в косах, а грибы в цилиндрах и сапогах.

У него все белки были в юбках. А зайцы в шортах.

Мальчишки… Они рисуют по-своему. Их не надо поправлять, они видят чище и честнее.

— Вон почему ежик хмурый?

— Человек грибы отнял. Выкопал прямо из норы. А моим бельчатам тоже на зиму надо. Если не будем делиться, как жить тогда?

— Белка, зачем тебе столько орехов?

— У меня зимой бельчатки будут.

— Смотрит на всех мальчишка и удивляется. Все работают, запасы заготавливают. А ему не дают помогать, говорят, что еще маленький, подрасти надо. А сколько расти?

Мальчишке надоело вот так расти, сидя на пороге, и он полез под порог. Там увидел большого паука и спросил:

— Что делаешь?

— Ем мух и комаров, чтоб расти и умнеть, так папа с мамой сказали.

— Ты поумнел?

— Пока нет. Умным стану в старости.

— Папа! Мама! Я не хочу есть до старости чтоб живот вырос больше головы, а ума в нем не было. Отпустите меня. Пусть я сам узнаю жизнь, но не буду жить под порогом, как этот мальчишка. Я хочу света, тепла и солнца, хочу увидеть траву, росу и радугу. Дайте мне увидеть жизнь, и я стану счастливым.

— Иди! — ответили пауки и отправились через порог.

…Анка вошла в дом с каким-то необъяснимым чувством страха. Все здесь было чужим незнакомым, и она поторопила дочь поскорее уехать в город.