Странной была эта семья. Никто во всем дворе не понимал семейную пару. Глядя на них, люди крутили пальцем у виска, качали головами и никак не понимали, зачем вот такие плодятся и живут на свете, без тепла и радости, без понимания самих себя. Их видели все, но с ними не общались. А и как, если с самого раннего утра выскакивал мужик из квартиры, неся в руке громадный, облезлый чемодан, тянувший человека к земле. Он еле волок его за собою.

— Ну, все! Не успел обжиться как вытурила баба вместе с гардеробом! С раннего утра взашей выкинула! — говорил вслед мужику Иван Кузьмич.

— Хто ж его примет, такого бедолагу? На него глядеть тяжко. Ведь вовсе срамной! Морда помятая, небритая, небось, позабыл, когда в последний раз умывался. На голове волосьев меньше чем на коленках. А и те нечесаные, — глянула на мужика бабка-сторожиха.

— Вы ж посмотрите на одежу его! Срамно в таком с дому выйти, а ен на улицу поперся, — хихикала дворничиха добавив:

— Не иначе как бомж! Куртка, будто на свалке подобранная, портки не лучше. А уж про ботинки вовсе молчу. Стыд единый! — осуждали человека хором.

— А ведь при бабе живет! Куда она глядит? Или не совестно ей за него?

— Наш сантехник Юрка, супротив него, даже в своей робе лучше выглядит! — соглашалась уборщица.

— А можа он где на свалке работает? — сочувствовала сторожиха.

— Где б ни вкалывал, а вот с дома его турнули! — говорил Кузьмич.

— Жалко мужика. Хочь и похож на полоумного, но все ж человек! Куда ему нынче деваться, кто такого примет? — сочувствовали жильцу.

Где-то, через час из подъезда выходила жена этого мужика. Худая женщина, с узким темным лицом, скромно и опрятно одетая, она наспех здоровалась со стариками двора и спешила к автобусной остановке.

— Сама, человек как человек, а мужика вовсе запустила…

— Не любит. Что поделаешь? — вздыхал Кузьмич, добавив грустное:

— Не успели обустроиться, с дому прогнала! Во, какой поганый люд пошел.

Они не знали, как зовут эту пару, кто они, как попали в микрорайон? Но и сами не захотели подойти и познакомиться. Не потянуло людей к этой паре. А и она не проявила желания к общению. Жили в одном доме и в то же время — в своей норе.

— Навовсе прогнала мужика или еще помирятся? — гадали старики и увидели, что поздним вечером тот самый мужик с чемоданом снова появился во дворе. Подтащив чемодан, загрузился в лифт и поехал на свой этаж.

— Позвала! Теперь помирятся.

— Кто ж теперь мужиками швыряется? Только шумные! Он, какой ни на есть, в своей семье хозяин, голова дома, как без него? Какой ни на есть плюгавый, на него желающие всегда найдутся. Вот и опомнилась баба, вернула благоверного! — встрял в разговор Никита Попов.

И кто знает, сколько длился б этот нейтралитет между людьми, не подведи ту пару домашняя сантехника. Пришлось срочно искать Юрку. А тот в подвале дома отопление проверял. Что-то в трех квартирах завоздушило. Человек проверял систему отопления, когда услышал от входа в подвал голос, похожий на стон:

— Юрий! Ну, где же вы?

Сантехник не любил, когда ему мешали. Он сморщился недовольно. Не поспешил откликнуться на зов. Но голос простонал еще жалобней:

— Юра! Помоги!

— Чего там у тебя порвалось? Где протекла? — спросил не оглядываясь. Ведь сыскал вентиль, тот самый, виноватый в завоздушке. Открыл его, из системы с гулом пошел воздух:

— О-о! Теперь порядок! Нынче весь стояк прогреется! Старики не поморозят задницы. А и в квартирах будет тепло! Давай-давай, шустрее выходи! — открутил вентиль побольше и только тогда, когда весь воздух вышел, перекрыл трубу и оглянулся, вспомнил, что кто-то его звал.

Он увидел женщину, о какой никто ничего не знал. Никто не был знаком и даже ее имя не слышали.

— Юра, помогите! Колено в ванной пропускает воду, и на кухне сифон засорился. Помогите нам! — просила сантехника.

Юрка не стал ломаться. Пошел следом за женщиной, собрав в сумку инструмент. Баба открыла дверь в ванную, покраснела. Спешно стала вымакивать воду тряпкой. Юрка прошел на кухню. За десяток минут почистил сифон. А глянув под ванную, сказал, что тут нужна замена, прежнее колено вконец рассыпалось, хотя прослужило недолго. Видно бракованное или старое поставили с самого начала. Оно и не выдержало.

— Что ж делать? Мужу каждый день мыться нужно. А тут, вы говорите, раствором надо замазать, дать высохнуть, прежде чем пользоваться.

— Да! Дня два, а то и три потерпеть придется, — подтвердил Юрка.

— Так долго? — округлились глаза женщины.

— Это не моя прихоть. Раствор быстрее не высохнет. А коли не дождетесь, снова потечет. И тогда все заново переделывать. Но меня уже не зовите. Я предупредил вас! — строго глянул на женщину.

— Я понимаю! Только где раздобыть эту запчасть? — спросила робко.

— В хозяйственном или магазине «Сантехника».

— Я и не знаю где такие есть. Юра, может, купите для нас. Я дам деньги. Но мне могут продать браковку или сама что-то перепутаю, не смогу объяснить, в чем нуждаюсь! Как назло через час на концерт…

— Вам на концерт, а у меня работа! Я не нянька! Сами о себе позаботьтесь! — раздраженно откинул руку бабы с деньгами.

— Это моя работа. Я музыкант, скрипачка. Если опоздаю, будет большая неприятность. Меня не поймут. С работы уволят за срыв концерта! — оправдывалась женщина.

— Как вас зовут? — хмурился сантехник.

— Лариса, — ответила осмелев.

— Ну, хорошо. Я куплю, а когда вы будете дома, чтоб я колено поставил?

— Я вам ключи оставлю от квартиры, чтобы не теряли времени зря.

— Вот это не надо! — запротестовал человек.

— Юрий, вы зря так! Зайдите в зал, вам смешно станет. Мы живем как туристы, до смешного бедно; Кроме двух раскладушек, стола и двух табуреток в доме ничего нет. Нам, если кто придет, посадить некуда. Вор из сочувствия десятку оставит. Чего вы испугались?

— Иль мужик беспробудный алкаш? — огляделся человек, войдя в зал. Ему ни по себе стало от убогой пустоты. Зашарпанный стол и две облезлые табуретки, больше ничего. Даже занавесок на окнах не имелось.

— Нет! Павлик не пьяница. Он художник, — указала на стены, сплошь увешанные картинами. Их было очень много. Все разные, но очень грустные. То дерево тянется в мольбе тонкими руками к небу, там ива роняет на землю черные слезы, а вот и клен, рассеченный молнией пополам, совсем рядом черный родник со скелетом человека на поверхности. Жирный паук доедает бабочку, попавшую в паутину. Черная рябина роняет на снег капли крови.

Юрка бегло глянул на картины, передернул плечами:

— А они для чего вам нужны? — спросил бабу.

— Для души. Мужу. Он их рисует, — ответила вяло.

— Дай нам вот эти две. Одну в подвале, другую в подъезд приспособлю.

— Зачем? — удивилась Лариса.

— Ну, глянь! Вишь, крыса покойника жрет! А на этой, дерево из мужика кровь пьет. Как увидят наши отморозки, перестанут колоться и курить в подъезде и подвале. Другое место найдут.

— Выходит, лучшего применения им нет? — усмехнулась грустно.

— У вас они совсем без дела висят. А там хоть какую-то пользу принесут. Вам мужик за вечер десяток таких же наваляет…

— Юрий, а вы злой человек. Не зная мужа, так его унизили, оскорбили. А ведь он ничего плохого вам не сделал. За что же так?

— Я, конечно, не силен в искусстве. Но хорошую картину от плохой всегда сумею отличить. Вот эти, даже вместе с матюком нельзя назвать картинами. Сплошная хренатень и мазня. За такое вломить стоит по соплям, чтоб ерундой не занимался, а шел бы и работал, деньги в семью приносил. Это что такое, когда в квартире хуже, чем в пустыне. Этому мужику кулак на глаз примерить надо. Нынче бомжи клевее дышат! — возмущался человек.

— Юра, зря вы так! Картины от настроения, — защищала Лариса мужа.

— А для чего они? Вот он их наверно загнать хочет?

— Ну да, — согласилась робко.

— Кто купит такое говно? Я даже по бухой ни одну с них в квартире не повешу. Сплошной мрак. На любую глянь и, что пил, что не пил, тут же отрезвеешь. Ведь картина, на мое кондовое понимание, радовать должна, а не бить по нервам кулаком! Короче, отмо

розок твой мужик. Ничего доброго про него не скажешь, Если он и не квасит, значит, вовсе глумной, одним словом придурок!

— Павлик очень хороший человек! Зря вы так о нем. Хотя, вы, не первый! Вам, обычным людям, сложно распознать в человеке гения. Павел очень талантливый, но робкий. Потому, не умеет рекламировать свои картины, стесняется их предлагать в магазины и на выставки. Боится, что не оценят и не поймут. Потому что большинство смотрят на его работы как и вы. Боятся правды! Вот вы увидели рябину, с нее черными каплями капает кровь. А не приметили рядом могилу. Вот этого покойника оплакивает дерево, потому что ушел человек из жизни безвременно. Видите, под ивой невеста плачет. Не дождалась любимого. Не вернулся из Чечни, погиб на растяжке. А девушку жаль. Потому вместе с нею плачет ива. У нее сострадания больше, — говорила Лариса.

— А этот, какого крыса жрет? Он кто?

— Пленник, не доживший до воли!

— Ваш муж был в Чечне?

— Да! Воевал. Потом попал в плен. Три года над ним издевались. Держали в яме, все грозили убить, каждый день говорили, что последнюю ночь живет. И сбежать не удавалось. Пока свои не нашли. Вытащили из ямы, а он идти не мог. А ну, посиди в яме больше трех лет, дышать разучишься. Павлик в госпитале долго лежал, пока его подлечили. На войну не взяли, списали человека. За психику опасались. Она больше всего пострадала. Уже сколько лет прошло, а муж никак в себя не приходит. Ночами не спит. Срывается среди ночи и все шарит вокруг себя, крыс и мышей отгоняет. Я боюсь вместе с ним ложиться. Страшно, — призналась Лариса и, глянув на часы, спохватилась:

— Ой, мне пора! Вот вам ключи и деньги. Сделайте, Юра! Я очень прошу вас…

Вечером, когда человек отремонтировал ванну и, убрав за собою весь мусор и грязь, собрался покинуть

квартиру, дверь внезапно резко открылась, и в прихожую вошел Павел. Он удивленно уставился на Юрку:

— Что вам тут надо?

Сантехник объяснил, показал свою работу, напомнил человеку, что ванной пользоваться нельзя, покуда раствор не просохнет. Человек понятливо кивал головой, а потом спросил:

— Сколько я должен? — полез в карман.

— Ничего…

— Откуда знаешь, что и сегодня не продал ни одной картины? — заглянул в глаза.

— Да потому что сам не купил бы ни единой, — сказал честно.

— А почему?

— Хочешь правду знать?

— Конечно!

— Горя и неприятностей хватает каждому за стенами дома. От них не знаешь куда спрятаться. Одна радость, вернуться домой вечером, в свою семью, в квартиру, где каждый угол родной. Ну и зачем мне твоя картина, какая повесит тяжесть на душу и плечи. На кой черт мне это говно? Оно будет злить всех. Дом должен улыбаться хозяину, а не давить на его душу. Ну, вот скажи, зачем тебе эта хренатень на всех стенах?

— Для памяти, — ответил глухо.

— Ты от нее никуда не денешься. Она всегда с тобой! В душе и сердце, в самой середке приморилась. А другие этого не хотят.

— Они не воевали в Чечне и не были в плену. Им нечего помнить, но, пусть знают…

— Пашка! Хватает нам и без твоих картин по самое горло. Твоя война уже закончилась. А вот у нас своя непруха одолела, почище твоей. Вот с нею окаянной справиться бы…

— Это ты о чем? Что может быть хуже войны? — подвинул табуретку Юрке, сам присел рядом.

— Знаешь, мы с женой много лет мечтали о ребенке. Теперь у нас сын. Он уже бегает. Говорит,

зубешки, правда еще ни все выросли. И меня уже папкой зовет, вернусь с работы, он навстречу бежит, на руки просится. Кто может быть дороже своего мальца? Да лучше его на свете нет. Я думал, что все так же своих любят. Ан нет! Сегодня с напарником открыли люк, засорился он, хотели почистить. Глянули, а там ребенок! Ведь вот какая-то стерва решилась и сгубила душу. У меня руки задрожали, хоть мужик. Напарник и вовсе напугался. Чуть сам не угодил в канализацию. Вызвали милицию, а оперативники глянули на нас и хохочут, мол, у них такие находки чуть не каждый день. То в мусоропроводе, то в контейнерах, в туалетах, короче часто мертвых ребятишек находят. Давно перестали удивляться. А я до сих пор в себя не могу придти. Вот где ужас! Своих детей убивают родные матери! Ты говоришь война? А это чем объяснишь? Или вон старуху из квартиры невестка выкинула. А за счет бабкиного дома квартиру получили. Трехкомнатную! Что, места мало? Или воспользовалась пока мужик в командировке, сын той бабки. Короче, мы, мужики двора, милицию вызвали. Вернули всех по своим местам. Старушку в квартиру, невестку с кодлой на улицу, вернулась к родителям. Мужик в дом воротился и уже не пустил бабу. А сам вместе с матерью живет. Хотя мог потерять ее. Вот где изверги! Разве это люди? Но подумай сам, если человеков всегда грузить горем, они не вынесут, свихнутся. И кому от того радость, если вокруг одни зацикленные останутся, совсем просвета в жизни не будет!

— Люди не должны жить бездумно! — не соглашался Павел.

— Да никто не живет легко. Заботы точат каждого. От них не то дома, во сне ворочаешься. Нет теперь веселых и бездумных. Даже дети озабоченные. А ты последнее отнять хочешь — тепло своего дома. Кому охота родную квартиру в склеп превращать? Уж и не знаю, как Лариса терпит, Nho никакая другая не согласилась бы!

— Она меня любит!

— Так ты ею дорожить должен!

— Она меня понимает! Вот ты неправ! Человек должен жить духовно! Понимаешь, есть другие, бесценные ценности. А ты о настроениях и бытовухе. Она всегда губила даже самые светлые умы.

— А перестань мне мозги канифолить. Сам признался, что не продал ни одной картины. Жрать-то, что будешь? Духовность или свой талант? Ими сыт не будешь. Ты про жизнь подумай. Она у тебя на кухне в пустом холодильнике совсем замерзла.

— Ни черта ты не смыслишь в искусстве! А потому, говорим впустую. Разные мы! — поник головою Павел. Юрка молча ушел. Хозяин вернулся в свои воспоминания. Он не слышал, как закрылась дверь за сантехником, не сказал ему ни спасибо, ни до свидания. Юрка, обслужив еще несколько вызовов, вынес сына во двор, чтоб погулял малыш на свежем воздухе.

Он долго сидел в одиночестве, пока не спустились во двор несколько мужиков. Поговорили о своем, насущном. И вдруг сантехник увидел Ларису. С тяжелой сумкой она спешила домой.

— Лариса! Не забудьте, не пользуйтесь ванной. А ключи от квартиры я отдал Павлу. Он давно дома, — окликнул женщину. Та благодарно кивнула, даже забытое мужем спасибо сказала. И, вспомнив, вернулась к Юрию:

— Сколько я вам должна? — спросила торопливо.

— Как-нибудь по возможности оплатите «колено», вот чек. Там сумма проставлена.

Баба порылась в кошельке, покраснела:

— Можно завтра отдам? — спросила еле слышно.

— Ладно, — ответил мужик согласно. Вскоре он забыл о семье чудаков.

Весь дом удивляло то, что в окнах этой квартиры почти до утра горит свет. Иногда его гасили, но вскоре зажигали вновь.

Случалось, на балкон выходил человек, он смотрел куда-то вдаль, потом, будто спохватившись, убегал в квартиру. Все окна этот человек закрыл газетами. Даже в спальне и на кухне не было занавесок.

— Неужель так тяжело живут? — не выдержал как-то Никита Попов.

— И детей у них нет…

— Небось алкаши или наркоманы, — отозвался Степа.

— Ни то и ни другое, — оборвал Юрка и рассказал, как побывал в этой семье.

— Недавно к ним старуха приходила. Днем наведывалась, квартиру проветривала. Я ее на балконе видел, чья-то мать. Уже в сумерках ушла. Вот так же быстрой мышью двор проскочила, а ночевать не осталась. Наверное, неспроста, — сказал Женька.

— А ведь вроде интеллигенты, — поддержал Борис.

— А что, по-твоему, интеллигентность барахлом измеряется? Круто же ты загнул! Теперь зайди к любому, в квартире как в ломбарде, чего только нет! И чешский хрусталь, и китайский фарфор, и японская техника, и персидские ковры, хочешь убедить меня, что там живут интеллигенты? Как бы ни так! Сплошные проходимцы и негодяи! Нахапали, наворовали и сидят за семью замками. По нескольку собак держат. В своей квартире громко чхнуть боятся, чтоб на лестничной площадке не услышали, что они дома взаперти сидят, деньги пересчитывают, друг другу не доверяют. Интеллигентами не становятся, ими рождаются. А тряпки и мебель ничего не прибавят к человеку. Поверь, пастуху хоть корону нацепи, царем он все равно не станет. Происхожденье даст трещину. Так что, не болтай пустое, Борис! Не знаем мы тех людей. А и нужны ли мы друг другу? Лично мне никакого дела нет до ^их! — сказал Александр Петрович Порва и пошел навстречу бабульке, ради какой пришел во двор. Старушке нужно было замерить давление, сделать уколы, проверить общее состояние

человека. Сколько таких было во дворе. Стоило врачу появиться, люди шли к нему торопливо. Может потому не выносил Порва пустых разговоров, пересудов и сплетен, искренне считая, что люди должны помогать, а не вредить друг другу.

Так же думали и Лариса с Павлом. Одно их частенько угнетало, что помочь другим они никак не могут из-за скудных возможностей. Потому не подходили к соседям, ни у кого ничего не просили. Старались жить незаметнее, не привлекая к себе внимание, никому не навязывались в друзья.

О том, что Павел иногда ходил продавать свои картины, в микрорайоне долго не знали. Ведь продавал он их в городском парке на аллее. Не один, обычно в воскресенье, когда в парке собирались все художники и выставляли свои работы на обозрение и суд горожан.

Что и говорить, народу здесь было немного, в основном молодежь. Многие из них и не смотрели на картины. Проскакивали мимо, даже не взглянув на работы, не задержав взгляд ни на одной картине.

Редко когда здесь появлялись солидные люди. Эти интересовались, долго рассматривали, а потом покупали одну или две работы. Возле Пашки никто не задерживался. Глянут мимоходом и дальше проходят. Его работы не замечают, не хотят всмотреться, вдуматься.

Павла это обижало. Он считал, что горожане отупели, не способны по достоинству оценить его картины. И вот однажды возле него остановилась пожилая женщина. Она долго рассматривала картины, а потом спросила внезапно:

— Ты долго был в Чечне?

— Как узнали?

— Я сама там была, медсестрой. И, указав на картину, где подбитая снарядом санитарная машина перевернулась в кювет, спросила:

— Сколько стоит?

Узнав цену, заплатила не торгуясь.

— У вас кто-то остался в Чечне? — спросил женщину.

— Да! Молодость, память и любимый. Это не забыть, — поторопилась уйти.

А вскоре подошли военные. Их было пятеро. Внимательно всматривались в Пашкины картины.

— Крутой ты человек. В самую душу бьешь не щадя. После твоих работ ночи покажутся мукой. Ведь и так пережито нимало, — заметил пожилой майор.

— Война закончилась. А твои картины все еще пахнут порохом и смертью. Стоит ли душу изводить такою памятью? Жизнь короткая! Каждой минутой дорожить надо, — купил одну из работ капитан, сказав тихо:

— В кабинете повешу. Домой не возьму, а то снова спать перестану.

Павел возвращался домой счастливый. Две картины продал! Конечно, это мало. Но все ж…

— Павлик! Отходи от войны, перестань ее рисовать! Ты оглядись вокруг! Рисуй жизнь! — просила Лариса мужа.

— И ты туда же! — передернуло человека.

— Паша! Я уже не могу дольше терпеть. Ведь ты совсем забыл обо мне. Посмотри, в чем хожу, стыдно из дома выйти. Туфли сносились, вконец порвались, подошвы протерлись, облезли, колготки порвались вдрызг. У меня, если порвутся юбка или кофта, не в чем пойти на работу. Мне стыдно приходить в театр в таком виде. Ведь я на виду у людей. Никто не одевается так убого. Вспомни, что в театре работаю! Пощади! — напомнила Лариса мужу.

— Я тоже одет не по-королевски, но не обращаю внимания на окружение. У меня другая мораль и свои взгляды на жизнь. Важно не то в чем одеты, а что в душе. Я не пропиваю, сама знаешь. Живу искусством и трачу только на дело. Вот и сегодня, купил холст, краски, рамки для картин. Они наше сокровище. Не пойму, на что сетуешь? Другие живут иначе. Я такого не признаю. Жить животными инстинктами постыдно для человека! Я никогда не соглашусь на такое существование. Меня никогда не поняли б мои ребята. Они остались там — в Чечне, навсегда, их не поднять. Разве за пузо воевали, ради него погибли? Меня сколько раз спасли от смерти, чтоб я выжил. А теперь ты меня уговариваешь забыть все! Говоришь о тряпках, как мещанка! Не ожидал от тебя такого падения!

— Паша! Но куда денешься от жизни? Мы не на войне, среди обычных людей живем, надо пересмотреть свой нынешний день. Ведь ни один ты воевал. Но другие живут нормально, заботятся о семьях, о близких, — обняла мужа.

— Я тоже заботился, — сбросил с плеч руки жены. Еще как лелеял! Дышал над ними, а что получил? Сама знаешь! — вскипал человек.

Павел не всегда был таким. Когда-то ему прочили большое будущее. Его учителя говорили о таланте молодого художника, необычном видении и ощущении мира, называли гением. Картины Павла раскупались быстро и охотно. Он не знал нужды в деньгах. Картины человека представлялись на выставках и занимали видное место. Тематика работ была многообразной, впечатляющей. Вот так изобразил строительство дома, по-своему, без груды кирпича и бетонных плит, его дом словно вырастал из большого белого облака, как из сказки. Он будто на крыльях поднимался вверх, навстречу солнцу и небу. Эта работа получила самую высокую оценку на выставке. Была и другая, казалось бы, совсем неприметная: лесная избушка в самом сердце глухоманной чащи. Снежные сугробы да могучие деревья стоят в обнимку, вокруг темно и холодно, кажется, нет здесь места живой душе. Но из окон избушки льется наружу тихий свет жизни. Он так похож на добрую, теплую улыбку человека. Нет, здесь не погибнет, не пропадет живая душа. Тут

она всегда сыщет приют и отдых. Эта работа запомнилась многим. Каждый понял и воспринял ее по-своему. Художник сказал, что хотел утвердить еще раз торжество жизни на земле. Что за каждым ненастьем наступает рассвет, а в конце пути любого человека обязательно ждет свет в его окне… Он искренне верил в это.

Пашку любили все. У него было много друзей и подруг. Девчонки не сводили с него влюбленных глаз. Парень был их кумиром.

Но… Несмотря на славу и известность, женился на скромной девушке, какая отказалась стать натурщицей. Другие на такое предложение соглашались с радостью. Эти картины полуобнаженных и голых девиц пользовались особым спросом у горожан. Их раскупали мигом. Конечно, успех кружил голову, но человек вовремя обзавелся семьей, а вскоре стал отцом. Жена художника оказалась на редкость ревнивой. И Павел, поняв, что эта болезнь неизлечима, вскоре стал остывать к женщине и даже стыдился ее. Сгладило лишь появление сына. Он стал радостью человека и тот почувствовал смысл, цель своей жизни. Он будто получил от судьбы сильные крылья, способные удержать в любых испытаниях.

Но художнику, как и всем людям искусства, постоянно требовались новые впечатления, перемена обстановки, окружения, они диктовали новые темы, они вдохновляли.

Вот так решил, отправляясь в Чечню, что уж там он окончательно сформируется как зрелый художник. Эту идею подсказали друзья художники, какие тоже хотели встряхнуться, хлебнуть свежего ветра перемен.

Сколько лет им было тогда? Ни одному не исполнилось тридцати.

По-разному восприняли этот отъезд в семьях. И Павла не поняли. Ведь мог при желании «откосить» от призыва. Было нимало веских причин. Но человек сам рвался на войну. Что его так неотвратимо тянуло

туда? Он был уверен, что вернется совсем другим человеком и не ошибся.

Павел, как мог, утешал и успокаивал жену и мать Обещал, что скоро вернется живым и невредимым, будет беречь себя, не станет собою рисковать. Но чего стоили пустые обещания? Ведь человек не видел и не представлял себе войну. Он никогда не рисовал мертвых. Тут довелось не рисовать, а стрелять самому, стрелять и защищаться, чтоб не убили его.

Что такое война? Это понял сразу. Ему навсегда запомнились улыбки и смех вчерашних друзей. Их с каждым днем становилось все меньше. Иных увозили домой в гробах, других хоронили здесь, неподалеку от поля боя. Где-то в распадке, по дороге нарвались на мину, и разнесло ребят по обочинам, по кустам, такое лучше не видеть родным, не знать, какою жестокой бывает смерть.

Пашка видел все. Уж, какие там картины, кровь стыла в жилах, белели виски. Руки хватали автомат. О кисти и мольбертах не вспоминал. Не до них ему было.

Ведь вот только недавно сидели рядом. Говорили о доме, о семьях и детях, какие ждут их, своих отцов:

— Мой сынишка уже в детсад пошел. Совсем мужчиной стал. Все обо мне спрашивает, — прятал письмо из дома в нагрудный карман закадычный друг Виталий.

— А мой только ходить научился. Зубы еще не все прорезались. Меня помнит. По фото узнает. И говорят, что скучает. А еще очень ждет, — вздыхал Павел.

Вечером Виталия не стало. Вместе с ним погибли еще трое ребят. Павел не верил глазам. Лишь по случайности он не оказался с ними.

— Пашка, держись, мы вместе, нам нужно это видеть, самим. Когда вернемся, расскажем людям, что такое война. Будь она проклята! — чернел Митька. Его с самого детства дразнили губошлепом. Здесь его

прозвали стариком. Конечно, не случайно. Появись Митька в то время дома, родная мать не узнала б сына.

Сколько раз попадали они под обстрелы — ни счесть. За год трижды лежал в госпитале Павел, осколки и пули никого не щадили. Человек не писал домашним о своих невзгодах. Другим приходилось много хуже. Он все же выживал, вскоре снова становился в строй. Его в шутку называли заговоренным.

г— Павел, мы тебя ждем и любим! — писала жена. Человек улыбался в ответ, собирался вечером написать своим. Но… Не повезло. Снаряд попал в палатку. Пашка услышал жуткий грохот, яркую вспышку, нечеловеческую боль в животе и в ногах, потом все померкло. Давящая темнота навалилась на плечи. Где он и что с ним, человек не знал и не помнил. Его, умирающего доставили в госпиталь, и никто не верил, что этот человек выживет.

Пашка никого не слышал, не узнавал, едва дышал и не приходил в сознание.

— Конец мужику, этот не выживет и до госпиталя не дотянет, — сказал полевой врач с уверенностью и добавил:

— Дорогу не выдержит, зря мучаем.

Человек даже не стонал…

А через три дня в семью художника была отправлена «похоронка». В ней было сказано, что человек геройски погиб, защищая интересы своей России…

Павел пришел в себя в госпитале, там он долго не мог понять, где он и почему здесь оказался? Память дала осечку и восстановилась лишь через месяц. А еще через два месяца он уже подлечился, уверенно встал на ноги. И снова оказался на передовой.

До конца службы оставалось всего полгода. Но война не считалась со временем. Она косила людей днем и ночью. 1

Из письма матери человек узнал о «похоронке» на себя и, зло усмехаясь, сказал:

— Поспешили меня списать. Я еще повоюю! За себя и ребят!

В часы затишья человек выходил из укрытий. Долга смотрел на развалины домов, на обгоревшие сады, на изуродованную воронками землю, на лица людей, на серое небо, на горы, похожие на могильные памятники. Какой горький след оставила здесь война! Кто виноват в ней, а кто прав? Не скоро найдется ответ на вопрос. Надо зажить ранам, тогда не будет болеть сердце, — думал художник.

Он совсем недалеко ушел от расположения своей части. Его внимание привлекли дети, плескавшиеся в реке. Они смеялись, играли, ныряли в воду, резвились так беззаботно, словно не было совсем рядом никакой войны. Над головами детей светило солнце.

Человек решил обязательно запечатлеть этот эпизод: дети, купающиеся в реке, а вокруг воронки от снарядов. !

— Живи живое! — так назову работу! — решил человек. Он запоздало хотел оглянуться на звук шагов. Сильный удар по голове опередил Пашку. Его схватили чьи-то грубые руки, поволокли от реки к дороге, затолкали в машину и повезли в горы.

Его долго держали в яме. Один раз в день кормили. Иногда опускали лестницу, чтоб работал по хозяйству. Но, Пашка ничего не умел. Живя всю жизнь в городской квартире, не имел понятия о дровах и печке, об огородах. Этому удивлялись чеченцы и жестоко избивали человека за никчемность, считая, что с этим пленником им крупно не повезло. Обучению он поддавался плохо и долго. Потому кормили скудно. Пашка страдал не столько от голода, сколько от побоев и разлуки с семьей. Он только теперь осознал, как ненадежна его жизнь. Понимал, что вырваться отсюда, нет никаких надежд. Дом, огород и яма окружены высоким, неприступным забором. Вдобавок все это охранялось целой сворой громадных свирепых собак, способных разнести в клочья любого чужака.

Лишь один раз в месяц разрешали ему помыться в реке. Но все это время на берегу стоял сын хозяина с оружием в руках. Он не сводил глаз с Пашки. И если бы тот попытался сбежать, его бы тут же пристрелили.

Человек не знал, что в его семью пришло извещение, что Павел пропал без вести. Он давно потерял счет времени и одичал, зарос до неузнаваемости. Над ним смеялись хозяева, говоря, что скоро этого мужика станет невозможно отличить от сторожевых собак.

И только во сне он возвращался к нормальной жизни, общался с матерью, сыном, женой. Он даже радовался, забывая о плене. Но сон кончался, и наступало новое утро.

— Ребята! Вы погибли как мужчины. А я пропаду в этой яме. Сил больше нет! Заберите меня от позора! Помогите! Лучше смерть, чем такая жизнь! — умолял погибших.

Неумолимо шло время. Три зимы прошли с того времени как Павла бросили в яму и он стал пленником. Из слов хозяев понял, что таких как он здесь хватает, в каждом доме держат пленников. Их либо сами захватили, либо купили. Иные куда дольше Пашки живут у чеченцев, они много умеют и даже приняли мусульманство. Потому живут хорошо и ни на что не жалуются.

Человеку не предлагали сменить веру. В представлении хозяев Пашка был недостоин этого. И, прежде всего, потому, что не умел и не любил работать.

— Держу тебя из жалости, как глупого барана! Но когда надоешь, убью! Может, завтра, — говорил хозяин.

— Какой тебе толк от моей смерти? Лучше отпусти меня! — отвечал художник.

— Много хочешь! Моего брата ваши убили. Почему его не отпустили? V него тоже остались жена и дети! Кто за его смерть ответит? Теперь я их кормлю! Почему тебя отпущу, нет, не жди! Будешь здесь, — в яме, живым покойником. За моего брата мучайся. Я за него не прощу!

Однажды к его яме прибежали дети. Увидели, что хозяин пошел с собаками в горы проверить свои отары овец, и ребятишки решили заглянуть к соседу. Увидели Павла. О чем-то спрашивали его. Он не понял, они смеялись. Но потом девчонка бросила человеку кусок лепешки. Мужик проглотил мигом. Хозяин, уходя в горы, забыл дать поесть. А дети сжалились. Даже мяса принесли. Долго пробыли возле Пашки, пока из дома не вышла старуха и не прогнала злою бранью.

Этот единственный день человек вспоминал по светлому. Больше дети не приходили к нему. Но однажды ночью он услышал стрельбу. Проснулся сразу, прислушался. Уловил знакомую русскую речь, обрадовался и закричал во весь голос:

— Люди, помогите! Братаны, спасите меня!

Собачий брех заглушил его голос и тогда человек

заорал так, что собаки умолкли.

— Кто-то орет, — донеслось до Пашки.

— Я здесь! В яме! Спасите ради всего святого! — надрывал горло.

Вскоре к нему подполз сын хозяина и, выругавшись, выстрелил в темноту ямы, не целясь. Пашка лочувствовал боль в плече. Но именно звук выстрела привел к нему людей, проводивших зачистку села от бандитов. Они вытащили человека из ямы, отнесли в машину и крикнули кому-то:

— Третьего нашли! Живой, но ранен.

Вскоре художник оказался в госпитале.

— Господи! И кто же такого старика отправил на войну! — удивлялась медсестра.

— Война из детей стариков поделала. Глянь, сколько теперь средь них седых и убогих, сколько калек и сирот. Нет горя, страшнее войны! — ответил водитель, доставивший пленных в госпиталь.

Пашка много раз порывался написать письмо домой. Но раненная рука не слушалась, не удерживала ручку. Вот так и пришлось попросить медсестру, чтоб та сообщила семье, что он жив и скоро вернется.

— Сколько не виделись со своими? — поинтересовалась та. И удивилась:

— Вместе с пленом, пять лет…

— Да вы что? Так долго! На что надеетесь? Кто ждет? Вас вряд ли вспомнят!

— А ты черкни! Может не все такие…

Кто-то из ходячих больных отправил письмо семье художника и тот стал ждать ответ, считая часы и дни. Человек верил, что его ждут и обязательно ответят, а может даже приедут за ним, чтобы забрать домой. Ведь после всего пережитого и выстраданного, ему сказали, что он демобилизован. К тому же военных действий в республике Эйчкерии уже нет. А порядок поддерживается войсками чеченских добровольцев.

Павел ждал ответа из дома. Прошли целых две недели, прежде чем получил письмо от жены:

— Здравствуй, Павел! Честно говоря, даже не знаю, тебе ли пишу. Ведь письмо, какое получили, написано чужой рукой. От кого оно? Твой почерк прекрасно помним и я, и мамаша. А на тебя нам пришли две похоронки и извещение, что ты пропал без вести. Где ты был все эти годы? Мы жутко устали от изнурительного ожидания твоего возвращения, ведь срок твоей службы давно закончился, и я поверила в то, что ты не захотел вернуться домой и пригрелся у какой-нибудь красотки, навсегда остался в Чечне. Знаешь, что подумала такое не беспочвенно. Ты всегда питал слабость к женщинам. У тебя половина городских бабенок перебывала в натурщицах, а в любовницах и того больше. Именно поэтому я не поехала, как некоторые, разыскивать тебя в Чечне. Знала, ты нигде не пропадешь. Но ведь и моему терпению есть предел. Я устала ждать тебя! Ты постоянно пропадал у друзей и подружек, на выставках и симпозиумах! Тебя интересовало все, кроме семьи! Ну, скажи, разве я не права?

— Короче, прЬмучившись и прождав тебя целых два года, я решилась и дала согласие на брак с уважаемым в городе человеком.

— Кстати, у нас с ним имеется совместный ребенок— наша дочь. Говоря честно, я очень довольна своим вторым мужем. Он считается со мною, уважает и любит. Не пропадает у приятелей до глубокой ночи и не развлекается с натурщицами неделями напролет. Он домашний и заботится обо всех, и о сыне, хотя ему не родной. Я отдохнула от тебя и поняла, каким должен быть муж. Я действительно совершила ошибку по глупой молодости, не зная, за что полюбила тебя. Ты, конечно, не был достоин этого. И я, не жалея, рассталась с тобой. И теперь не верю в полученное письмо. Ведь написано оно женской рукой, а значит, ты опять лукавишь. Но предупреждаю, все напрасно. Я никогда не вернусь к тебе. Я разведена с тобой на основании похоронок. Так что меня забудь навсегда. С твоею мамашей не общаюсь давно. Она живет где-то на окраине, моя квартира в центре, потому не видимся. Она хоть и пожилая, но правильно меня поняла. От того расстались по-доброму, без зла и скандалов. А и нам с тобой делить нечего и видеться ни к чему. Вся беда в том, что ты только художник, но ни отец, ни муж, ни сын, не хозяин. И мои девичьи сны давно меня оставили. Я уже не мечтаю о принце. Живу с натуральным мужем, не связанным узами платонической любви с Богемой. Мы с тобой слишком разные. От того никогда не будем вместе. Я давно не страдаю и не думаю о тебе. Ты, моя небыль. А потому, прощай навсегда. Ни живым, ни мертвым не хочу тебя видеть. Кстати, сын давно зовет отцом отчима. А значит, он того заслуживает. Его никто не учил и не заставлял. Ребенок сам так решил. Ему виднее. Прошу не вторгаться в их отношения. Не стоит чистый ручей мутить грязными ногами…

Пашка несколько раз прочел такое долгожданное и злое письмо. У него перехватывало горло, как наказала его бывшая жена. Даже в том, что не дождалась, в самом разводе, обвинила только его. Ни одного серьезного довода, сплошные выкрики, присущие пустоголовым бабенкам.

— Не любила! От того все беды. И не способна любить. Ты и второго легко оставишь, оступись он хоть на шаг. Тоже найдешь помои и для него, чтоб вылить на голову и опозорить ни за что. Насчет сына, не загадывай. Он не вечно будет малышом. Дай подрасти, тогда увидим, — не может уснуть человек.

В свой город он вернулся ранним утром и сразу приехал к матери. Та не вдруг узнала в человеке своего сына. Долго всматривалась в усталые глаза, в поредевшие, поседевшие волосы, в поблекшие губы, увядшее лицо, ведь он уехал цветущим парнем. Что осталось от него?

Сжимается от боли сердце матери, так хочется закричать:

— Сынок! Ты ли это? Или подменила тебя беда? Почему она оказалась сильнее моих молитв, или не услышали небеса?

— Мама! Я живой! Я вернулся к тебе, родная! Многие не дождались своих. О чем ты плачешь? Ведь я с тобой! Ты одна на земле молилась, верила и дождалась…

— Мальчонка мой, сынок! Слава Богу, что ты дома. Всегда в сердце и душе носила тебя. А теперь дождалась. С приездом, родной! — плакала и смеялась от счастья.

Пашка целый месяц заново привыкал к дому. Он спал у окна под открытой форточкой, каждую неделю парился в баньке вместе с соседским стариком Трофимычем. Тот приносил со своего чердака два березовых веника и жбан холодного клюквенного кваса. Дед рассказывал Пашке, как он воевал с немцами под Орлом, как освобождал Прибалтику, а потом брал Берлин.

— Ну, что тебе скажу, сынок, ни одна война не бывает права и самое плохое в ей, што много люду гибнет. Мужиков! От того лишь вдовы да сироты множатся. Каково им, горемычным, удержаться? А и спробуй-ка вот в живого человека стрельнуть, ежли я до войны ветеринаром работал. Ни единую скотину не обидел. А тут стрелять. У меня руки собачьим хвостом тряслись. Стрелял, зажмурясь. Куда деваться, приказали, иначе самого, как собаку, за трусость порешили б. Ить мы враз узнали, что немцев на войну тоже супротив воли погнали, и тоже необстрелянных. И так же по приказу. То-то и оно, что живое в свет для жизни выкатывается. Немец он или чеченец, или русский, всем Создатель дал одно на всех небо и землю, подарил души. Чего не хватает? Живи и радуйся. Так нет! Каждому червяку охота летать в небе выше голубя. И хоть знает, что не дано, из шкуры лезет вон, чтоб доказать, будто он тоже чего-то стоит. От того тужится, пыжится и всех вкруг себя глумит. Я это к чему, да про то, что путний человек вражду и войну не развяжет. Людей пожалеет, об них подумает и пощадит. Чтоб не было в свете таких бедолаг как ты. Глянь, у тебя и нынче сердце заклинивает и нечем дышать. Все от того, что глубоко беда засела. Клещами в душу вцепилась. Попробуй, оторви. А кто загнал ее в середку, и не только тебе, а многим? Оглумили люд, а вы и попались. Судьбами и жизнями своими поплатились за наивность, как и мы в свое время.

— Трофимыч! Я с тобой не согласен! Неужели ты считаешь, что я в плену провел три с половиной года правильно, за свою дурь и наивность? Меня держали хуже, чем собаку. О них не забывали заботиться, а я спал на голой земле и в дождь, и в мороз. Я ничего плохого не сделал тем людям. А надо мной издевалась вся семья. Сколько таких пленников умерло? А разве я в ответе за погибшего брата хозяина? В таком случае, кто ответит за наших, за моих друзей? Его брата убили за то, что был бандитом. Мирных не трогали, им даже помогали и защищали, я о том знаю лучше других! Наших людей брали в заложники и требовали выкуп. Когда не могли откупиться, заложников убивали. А ведь они не были военными! Среди

заложников случались дети и женщины. Но и их не щадили. Так что, по-твоему, эти люди в чем-то виноваты? Нет, Трофимыч, человек, коли он озверел, не должен жить среди прочих. Место зверя — в клетке! — злился Павел:

— У меня не только годы и здоровье, но и семью отняли! Я за это не обязан потребовать свое? Он за брата мстил, а кто за меня с него спросит? Всю жизнь изувечили! Ты не представляешь, что такое пережить чеченский плен, потому, не тебе судить. За свое никогда не прощу! — возмущался Павел и торопливо покидал баню, не желая больше говорить и видеться с дедом. Он ненавидел всех, кто думал о войне так, как Трофимыч. Именно потому рисовал ее, рассказывал о ней в картинах.

Их рассматривали горожане, иногда расспрашивали художника, почему плачет над могилой невеста? Девушке сочувствовали, но картину не покупали. Зачем приносить домой чужое горе, от своих бы неприятностей избавиться? А Павел не останавливался. Он рисовал детей-сирот, малышей-калек, жен, ставших вдовами, матерей, чьих сыновей отняла война. Проводы в Чечню и возвращение домой в гробу не сходили с его картин.

Люди, разглядывая Пашкины работы, поневоле пятились от них в ужасе. Они все понимали, сочувствовали, но ни у кого не возникало желания приобрести картины.

— Пашка! Мы тоже прошли эту войну. Ну, скажи, зачем дергаешь за нервы снова и возвращаешь в день вчерашний каждого из нас? Ты не задумываешься, от чего не приходим к тебе домой, чтобы поздравить с днем рожденья? Да потому, что ты у себя устроил музей войны!

— Зачем мучаешь мать? Или мало пережила, ожидая из плена тебя, отморозка! Хоть ее пожалей. Все стены дома кричат о войне. Сколько проживете с такою памятью? — не понимали человека друзья.

Они рисовали совсем иные картины. Их покупали. Но Павла не огорчали неудачи и невезение. Он продолжал свое, друзья устали переубеждать и молча отходили от человека. Иные навсегда покидали мужика, сочтя его чокнутым.

Павел общался с друзьями, с людьми, но жил сам по себе, не слушая ничьих советов, оставался со своим прошлым один на один.

Его мать, не разбираясь в искусстве, ничего не говорила сыну. Она молча смотрела на новые работы Павла и отходила от них тихо. Женщина не любила эти картины, но боялась сказать о том вслух, чтобы не обидеть человека. Она ждала, когда сын оживет, отойдет памятью от войны и плена, встретит хорошую женщину, женится и заживет обычной человеческой жизнью, без срывов и потрясений.

Вот так и случилось, что друзья, решив окончательно встряхнуть Павла, уговорили его пойти в Дом творчества на юбилейный вечер известных людей.

Пашка долго отказывался. Но друзья оказались настырными. Убедили, уговорили человека и тот согласился.

— Ты познакомишься с большими людьми. Возможно, их заинтересуют твои работы. Это будет большим успехом. Не упусти шанс…

Но никого не заинтересовал скучный, серый человек, так похожий на случайно залетевшего воробья. Он изредка смотрел по сторонам, ни с кем не знакомился, не общался, его никто не заинтересовал. И вдруг в антракте Павел вышел в фойе, взял в буфете чашку кофе, отошел к окну, а вскоре к нему подошла молодая женщина, тоже с чашкой кофе и спросила робко:

— Можно мне рядом с вами встать, здесь спокойнее?

— Пожалуйста! Я тоже от толпы ушел. Тут свое затишье. Это, знаете, как в лесу, когда из бурелома выходишь на поляну. А там такая благодать, море солнца и цветов, пенье птиц и запах леса, короче,

свой рай. И пусть полянка с пятачок, зато душу успокоит. Маленькая полянка как незаметный человек, радует того, кто вовремя ее приметит…

Женщина внимательно посмотрела в глаза человека, тихо улыбнулась. Вскоре они познакомились, и Лариса после антракта села рядом с Павлом.

Они уже не видели и не слышали никого вокруг. Говорили без умолку сразу обо всем. Неудивительно, что после вечера Павел пошел проводить женщину домой.

Друзья, увидев это, насказано обрадовались. А Павел с Ларисой шли как во сне, не видя никого вокруг.

Человек уже в тот вечер рассказал о себе все без утайки:

— Художник? И столько лет мук, а сколько бед вынес! Это никому не под силу! — сочувствовала женщина. И Павел беспрепятственно взял ее под руку. Они невольно замедлили шаг.

Женщина внимательно слушала. Ей было страшно, она искренне жалела Павла и тот это почувствовал.

О себе Лариса успела рассказать немногое. Да Павла и не интересовала жизнь скрипачки из театра. Она ему пришлась по душе. Умела слушать, не перебивая, не задавала пустых и глупых вопросов, шла с ним по улицам, не оглядываясь по сторонам, ее никто не окликал, и женщина ни на кого не обращала внимания.

— Вы не художница! Но, как музыкант, близки мне по духу. Творческие люди всегда вроде родни. С ними интересно общаться. Когда будет время и настроение, я обязательно покажу свои картины. Они, это я, мое продолжение, вернее, моя суть. Если захотите узнать меня получше, обязательно взглянете на работы. В них я без прикрас, весь как есть!

— Обязательно посмотрю, непременно воспользуюсь приглашением, — пообещала Лариса. И вскоре Павел привел ее домой, познакомил с матерью, показал картины.

Женщина рассматривала их молча. Не ругала и не хвалила. Трудно было определить, какое впечатление они произвели на нее.

— Не понравились? Страшные? — спросил, не дождавшись отзыва.

— Они слишком личные! Вы показали свою душу, с ее болью, с пережитым.

— Лариса, ты все верно и точно подметила. К сожалению, это не до всех дошло. Многие считают, что в моих работах нет жизни!

— Зато есть правда, на какую нельзя закрывать глаза.

— Говорят, что она никому не нужна. Ведь война закончилась.

— Пока жива память…

— Об этом мало кто думает. Мои картины не хотят покупать для дома.

— Варятся в собственных бедах. Они подчас не легче твоих картин.

— А что может быть хуже? — удивился неподдельно Павел.

— Бывает всякое! Знаешь, я была совсем наивной девчонкой, когда не стало отца. Он поплатился за частушку, какую спел в теплой компании. Она о Брежневе, весь город ее знал. И хотя вовсе не отец сочинил, ответил за нее именно он. И не как-нибудь, не сроком отделался, а конкретно, жизнью поплатился. Не вернулся домой. Выходит, был в той компании кто-то, кого тогда называли стукачом или сексотом. Вот и доложил, довел до сведения комитета госбезопасности. Отца вскоре забрали. Он больше не вернулся в семью. Мать пыталась узнать о нем, но ей посоветовали не засвечиваться и не интересоваться мужем, чтоб не получить еще больших неприятностей. Сколько лет прошло, она все ждет его, хотя, говоря честно, ждать давно некого. Мы это понимаем, — вздохнула Лариса трудно.

— А что за частушка?

Поменяли хулигана На Луиса Корвалана,

Где б найти такую блядь,

Чтоб на Леню поменять…

— Я много раз слышал ее в юности! Смеялись, конечно. Никогда не думал, что за такую чепуху можно расплатиться жизнью. Это уж слишком жестоко! Приобнял женщину, Та доверчиво прильнула к человеку, сказала тихо:

— У каждой семьи своя война, не все о ней расскажут и не всякому.

— Это верно. Лишь тому, кто разделит горе пополам, как кусок хлеба, и воспримет как свое…

— Кто способен на это? — взглянула на Пашку.

Он ответил взглядом. Они поняли друг друга без

слов.

В следующий раз Павел с Ларисой встретились в квартире женщины.

— Здесь когда-то жил мой отец со своею семьей. Никого в живых не осталось. В прошлом году умерла тетка, последняя из родни. Я одна осталась. Наедине с портретами и памятью. Больше никого, — указала на обветшавшую мебель и портреты.

— Ты здесь одна живешь?

— Да. Конечно, тяжело, — повела по комнатам, показав всю квартиру. Она была огромной. Трехкомг натная «сталинка».

— Мне предложили поменять ее на «двушку», в новом доме, в новом микрорайоне. Ну зачем мне такая махина? Я, наверное, соглашусь. Потому что ремонт этой потребует больших денег, а у меня их нет, — призналась, покраснев:

— Сам знаешь, как мало получают музыканты, да и все актеры не лучше нас живут. А в новом доме живи без проблем. Не нужно бояться, что обвалится стена или потолок упадет на голову. Да и не только это, пора отойти от памяти, — поставила перед Павлом

чай, бутерброды. Тот, поев, не захотел уходить. Да так и остался ночевать у Ларисы. Та не возражала.

Мать обрадовалась, когда вернувшись домой утром, Пашка улыбчиво сообщил ей, что заночевал у женщины и спросил:

— Как она тебе?

— Лишь бы ты ее любил. А я уживусь с любою. Чего мне с нею делить? Решать свою судьбу сам будешь. Если она тебя полюбила, а иначе не оставила б, значит, дорог ты ей, — расцвела в улыбке.

— Бывшая тоже клялась в любви. А на деле совсем другое доказала!

— Павлик! Не пытайся всех баб укрыть одним одеялом. Не получится. Они только с виду похожие. Есть те, какие всю свою жизнь ждут. Вон хотя бы ее мать. Значит, и Лариска такая, не балованная, не вертихвостка. Сама живет, одною душой. Может даже мужика не имела, — посмотрела на сына вопросительно. Тот сделал вид, что не расслышал и промолчал.

А через месяц Лариса с Павлом расписались.

В новую квартиру человек перевез все свои картины, обвешал ими стены и не велел жене перевозить старый хлам в новую квартиру.

— Ну, хотя бы отцовский диван!

— Зачем он тебе? Нам нужно пространство, воздух, свобода движения!

— А память?

— Она не должна сковывать, мешать!

— Ну, хотя бы стол и стулья!

— Стол и пару табуреток! — согласился человек милостиво.

Лариса на свой страх и риск перевезла кухонную мебель и холодильник. Павел, увидев такое самовольство, недовольно глянул на жену, но ругать не решился. Вовремя вспомнил, что хозяйками кухонь всегда были женщины.

Лариса, принося домой получку, пожила деньги в ящик стола. Она молча ждала, когда Павел нач^

нет пополнять домашний бюджет. Но напрасно ожидала.

Павел из ее получки брал на холсты и краски, на кисти и рамы. Он никогда не интересовался что нужно жене, сколько уходит на продукты, хватит ли им денег до конца месяца. И Лариса решила поговорить с мужем конкретно:

— Пашка! Мы живем с тобою почти два года, а ты так и не врубился, что у тебя семья!

— Почему? С чего взяла? Я всегда о тебе помню! — удивился неподдельно.

— Послушай! До зарплаты еще неделя, а у нас ни копейки. Даже на хлеб нет. Ты все истратил. Когда сам начнешь зарабатывать деньги? Хотя бы на себя!

— Ладно! Перехвачу у матери. Она выручит. С зарплаты отдадим, — отвечал спокойно.

— Опять к матери? Когда ты ей станешь помогать? — возмущалась женщина.

— Ну, не покупают мои работы! Что делать, если предпочитают дешевки!

— Какие?

— Ну, голых девок! А натурщицы даром не позируют. Тоже за деньги! Это раньше просто было, подморгнешь, десяток девок подваливали. Теперь моргнул, а мне в ответ:

— Чего тебе надобно, старче? Помочь сесть на унитаз или за помочи придержать, чтоб в толчок не фохнулся ненароком? О том чтобы позировать, даже речи нет. Помимо почасовой оплаты требуют, чтоб кормил, обеспечил сауну, ну и ублажил. А я не в состоянии. Сам голодный, как собака. Вот и посоветуй как быть? Мои мужики на днях подсказали, мол, коли сам слабак по мужской части стал, клейся в сутенеры к путанам. Глядишь, если на этом поприще повезет, попозируют они тебе из милосердия. А на халяву не рассчитывай. Не обломится. И как сказали, сколько сами отслюнивают натурщицам, я чуть ни окосел.

— Значит, надо найти другую работу.

— Какую?

— Где заработать можно на жизнь! Ведь ни будь меня, тебе давно пришлось бы задуматься над этим, твоя мать тоже не вечная! И уже совсем старая.

— Но я ничем не владею кроме кисти!

— Павел, ты прошел войну и плен, а в обычной мирной жизни так и остался беспомощным человеком. Над тобой твои друзья смеются. Неужели даже этого не понимаешь? Где чувство гордости, ведь ты мужчина, в конце концов!

— Лариса! Ты меня разлюбила? — посмотрел на женщину с упреком.

— Да нет же, нет! Но должен ты вспомнить, что мне одной тяжело везти семейный возок. Ведь можешь рисовать портреты, натюрморты, детей, пейзажи города. У тебя прекрасно получится. Почему зациклился на войне?

— О том много раз говорил. Эти картины не только память, они моя совесть…

— А что она дала тебе, нашей семье?

— Она духовна! Она о святом.

— Да брось ерунду городить! От твоих картин даже пауки и мухи из квартиры сбежали. Потому что жрать им нечего.

— Лариса, не кощунствуй!

— Ну, чего выпинаешься? Ведь вот баба я. Обычная, и, как другие, матерью стать хочу. А ты мне, что ответил на это:

— Не выдумывай! Оставь глупости, без того забот хватает и нет сил чтоб растить детей!

— Но Пашка! Для чего сходятся люди, зачем мы поженились? Какой смысл в такой семье?

— Прекрати истерику! Свалила в кучу детей, картины. Ну, есть у меня сын. В школу пошел. Увидел его недавно. Сказал, что я его отец. А он не поверил. Говорит мне, мол, его папка крутой, пешком не ходит, только на «БМВ». Что у него три мобильника и полно

баксов. Будто он натуральный мужик, а я бомж со свалки. И если хочу попросить милостыню, для этого вовсе не стоит косить под отца. А то он пожалуется своему папке, тот «забьет мне стрелку» и меня на той разборке уроют крутые. Короче, встречаться с тем птенчиком в другой раз у меня не возникло желания. Я ушел, не пожелав попрощаться. Вот тебе и родной, что называется, кровь от крови! Где гарантия, будто второй вырастет лучше? Лично я не уверен! Положил на него всю жизнь и здоровье, а он в благодарность уроет. Да еще бомжом назовет!

— Ты своего первого не растил и не воспитывал. Его чужой поднял на ноги, а какой спрос с ребенка? Вот своего второго, когда возьмешь на руки, тогда говори!

— Не хочу! Не надо! Отцовство не для меня! И не говори о том!

Лариса молча ушла в спальню, впервые обдав Пашку злым, ненавидящим взглядом. Человек этого не увидел. А женщина ушла в спальню. Она не хотела видеть мужа, находиться рядом с ним, видеть и слышать его. Впрочем, Павел и не заметил ее отсутствия.

Лариса легла на свою раскладушку. Нет, она не плакала. Все наболевшее давно выплакала. Женщина думала, как ей жить дальше. Она устала от такой семейной жизни и теперь думала, как изменить сложившуюся ситуацию, захлестнувшую шею тугой петлей. И ей сразу вспомнился разговор с единственной подругой, с какою дружилсГ еще со школы. Она и теперь нередко приходила в театр, где работала Лариса. После спектаклей они общались. Тамара приглашала подругу к себе. Там, дома они общались как обычно. И Лариса не выдержав однажды, поделилась, как живется ей с Павлом.

— Да прогони взашей этого козла! Сел тебе на шею отморозок, да еще погоняет. Какой толк тебе от негр? Денег не приносит, на твои живет, детей не хочет,

да еще указывает, как жить, дохнуть не дает. Тоже мне, мужик, придурок и сволочь. Я бы с таким под одной крышей дня не дышала б! — возмущалась Томка громко:

— Я своему паскуднику дала пинка под зад и живу клево! Так он «бабки» каждый день приносил, и немалые!

— За что ж выгнала?

— А потому что в постели слабак. Больше чем на один вальс не способен. А мне мало. По крайней мере, еще три захода требовались. У него на такое пороха не хватало. После одного раза задыхался. Свалится, и хоть самого поимей. Ну, что за мужик! Кому такой чмо нужен? Я и дала отставку. На хрен сдался мне тот таракан в обмороке! Уж ложиться в постель, так с мужиком, какой до утра спать не даст, верно, Парка? — подморгнула подруге, та отмахнулась:

— О чем зашлась? Меня постель не заботит.

— Чего? Ты с ума сошла! Мы бабы, да еще какие! Самый порох! Это почему киснешь? Или твой тоже холодный, как мертвец?

— Меня он уже не волнует. Нет желания, все погасло как к мужчине, даже отвращение наступило. Слишком отморозок, устала от него. Не хочу его даже видеть, все отгорело. Показала рваные колготки, а он в ответ:

— Они ж сверху порвались. Внизу целые. А то порванное под юбкой. Кто туда заглянет? Покуда носи.

— Я чуть не взвыла, он моей зарплатой распоряжается, как собственной. Смех сказать, я на обед беру из дома кусок хлеба и сосиску. В буфете чай не могу купить, благоверный не дает денег на него.

— Да пошли ты его по этажам! На хрена он нужен!

— Но он больной! — вспоминала Лариса.

— Не дури! Бросай его! Гони!

— Ну, как я ему скажу такое? Он же человек, в плену был.

— Ну, а чем ты лучше живешь? Тот Пашка в квартире тебе тюрягу сообразил. Глянь на кого похожа

стала, с ног валишься! Его жалеешь, а сама помираешь. Да таких козлов по городу полно! Этот еще и в иждивенцах канаег. Скинь его со своей шеи и увидишь, что жизнь хороша, и жить хорошо!

— Мы с ним расписаны!

— И что с того? Детей нет, квартира твоя! Он пусть вернется к матери. Ей на шею сядет.

— Как ему скажу?

— Ну, знаешь, не достал он тебя конкретно, иначе не спрашивала и не задумывалась. Схватила б в охапку и вышвырнула за двери, чтоб летел быстрее лифта! Как терпишь такого негодяя? У меня давно бы пятками накрылся и целовал бы судьбу в жопу за то, что живым остался! — кипела Тамара.

— Знаешь, как меня назовет? Истеричкой, дурой, мещанкой!

— Вмажь по соплям и пинка под задницу дай покруче. А я тебя познакомлю со своим запасным хахалем. Кайфовый мужик! Классный на все места! У него свой кабак и несколько магазинов, в «бабках» купается!

— А чего сама не заклеила?

— У меня хахаль покруче!

— Ну, на меня никто из таких не глянет.

— Почему? Сменишь барахло, сделаешь укладку, макияж и маникюр, еще как зависнут отморозки, выбирать будешь. Со мною не пропадешь! Дай отставку козлу Пашке и дыши прикольно…

Тамара вскоре познакомила Ларису с тем человеком. Привела подругу в ресторан по пути с работы. Лариса отказывалась:

— Какой кабак? У меня на трамвай нет денег. Не пойду, не могу! — но подруга цепко держала руку.

Вскоре к ним подошел лощеный, сверкающий улыбкой человек. Он тепло поздоровался с Тамарой, пригласил обеих к себе в кабинет. Вскоре появился официант.

Лариса давно не была в ресторане, но скованность быстро про шла. Ее угощали от души, щедро и по-дружески. Новый приятель прекрасно держался. Он не

был назойливым, вульгарным и наглым. Обеим женщинам уделял внимание. Шутил, присматривался к Ларисе. Та, глянув на часы, сказала, что ей пора домой и Арсен тут же предложил:

— Разрешите проводить?

— Лучше не надо, я дойду сама.

— Я подвезу Тамару и вас, зачем терпеть неудобства? Пусть встречу ничто не омрачит!

В комфортной машине Лариса расслабилась. Ей было хорошо. Арсен включил тихую музыку, машина шла неслышно, скользила по улицам как в сказке.

Тамара вышла возле своего дома, пожелав Арсену и Ларисе приятного вечера.

Новый знакомый не спешил. Он покатал женщину по освещенным улицам города. Предложил проехаться за город, но Лариса тут же отказалась:

— Нет, нет, мне домой! — запротестовала испугано.

— Лариса, вы плохо обо мне подумали, а ведь я повода не дал. За что оскорбили подозрением? — глянул с укором, женщине стало неловко.

Он подвез ее к дому, остановился не въезжая во двор, помог бабе выйти. Сказав до свиданья, не спросил номер телефона, не назначил следующую встречу, вернувшись в машину, тут же уехал.

— Ты где так долго была? — встретил Павел.

— На репетиции, — ответила тут же.

— А почему от тебя пахнет вином?

— День рождения коллеги сбрызнули, — соврала легко, не задумываясь. Павел тогда ничего не заподозрил. Он рисовал и на Ларису глянул лишь мельком.

Зато сегодня достал до печенок. Женщина смотрит в потолок, задыхаясь от обиды:

— Ну, почему так не везет в жизни? — вспомнила звонок Тамары:

— Чего ты зажалась, Ларка? Ведь не девка! Держалась бы натурально, так нет, выеживаться стала, а зачем? У этого лоха Арсена столько желающих баб,

что тебе и не снилось! Дуреха! Он даже очень клевый хахаль. Зря ты его отшила! Пойми, он нарасхват. А мы стареем. Лет через пять никто на нас не оглянется. И вспомнить станет нечего!

— Да я не отшивала. Просто не заинтересовала его.

— Ладно, давай другого закадрим! — предложила весело. Вскоре и впрямь познакомила с симпатичным, веселым человеком. Он назвался Георгием и весь вечер катал женщин по городу, угощал мороженым, конфетами, предлагал зайти в ресторан, кафе, но бабы отказались.

— Жора! Отвези меня домой! Важная встреча предстоит. А вы с Ларисой пообщайтесь! — сказала Тамара и вскоре вышла из машины.

Георгий не спрашивал Ларису, а сразу повел машину за город. Они проехали дачные поселки, миновали пару деревушек.

Жора, куда мы едем?

— Никуда! Просто катаемся, отдыхаем. Или устала? — глянул на бабу с усмешкой.

Вскоре он свернул на проселочную дорогу. У Ларисы дух захватило. По обеим сторонам березы подступили почти вплотную.

— Как здесь здорово! — вырвалось невольное.

— Тут неподалеку деревенька. В ней я родился и вырос. Теперь все мои в городе. Только дом остался. Забыл, когда навещал его в последний раз, — вздохнул с сожалением.

В доме было темно, пахло сыростью и пылью. Хозяин, пошарив, зажег свечу и, протерев стол, сел, взглядом усадил Ларису. И спросил внезапно:

— Ты замужняя?

— Да. Муж есть.

— Неважно живете?

— Кто знает, наверное, как все!

— С чего он тебе осточертел? Бухает или таскается?

— Нет! Ни то и ни другое. Он художник. Устала я от него.

— Что, миллионы алых роз на картинке, а в жизни на одну ромашку денег нет?

— Вот именно, — подтвердила Лариса.

Георгий взял ее за локоть, провел в комнату и без предупрежденья уронил в постель.

— Ты уж прости, если показался грубым. Так получилось, что почти год без женщины, — извинился Жора, когда они садились в машину. Человек полез в карман, достал деньги, протянул Ларисе.

— Я не проститутка! — хотела выскочить из машины. Жора затормозил:

— Я не знаком с путанами и не беру их в машину. Себя не разучился уважать. А тебе даю не на развлеченье. Купи себе колготки и туфли, а то твой художник совсем нюх посеял. Нельзя про бабу забывать. Так ведь потерять недолго. Причем навсегда, — глянул на заплакавшую Ларису, обнял и предложил тихо:

— Давай завтра увидимся…

— Хорошо, встретимся, — кивнула согласно.

Нет, далеко не каждый день приезжали они в заброшенный дом. Но каждая встреча помнилась по-доброму. Лариса рассказала человеку все о своей жизни, о Павле, посетовала, что не смогла помочь ему и только разочаровалась в нем и разуверилась в себе.

Жора не ругал и не осуждал художника. Лишь хмуро слушал, качал головой. А потом сказал задумчиво:

— Мне тоже не повезло. Но дело не в нужде. Моей хватало денег, в том недостатка не было. Застал с хахалем. Не предупредил о возвращении заранее, накрыл обоих. Мой дружбан не терял времени зря. Никого вниманьем не обходил. Ну, я их тоже приласкал, обоих, за предательство вломил. Обоих выкинул вон. Больше года прошло. Я в отъезде был по делам фирмы. Мой кореш вернулся в свою семью. Покаялся перед женой, та простила. А я его видеть не могу. За человека перестал считать.

— А где ваша жена?

— Таскается. Совсем по рукам пошла. Спиваться стала. Даже в милицию попадала, в вытрезвитель. Звонили мне недавно, предложили ее забрать, я отказался. Ведь разведены.

— А дети есть?

— Был сын, да умер, лет пять назад ушел от какой-то болезни крови. Она и теперь неизлечима. Не повезло мне с ним.

— С женой не думаешь помириться?

— Исключено. Даже мысли такой не было. Она звонила, предлагала встретиться, поговорить. Но к чему и о чем? Я отказался.

— Не состоялась семья и у тебя. Мы с Павлом какой месяц врозь спим. Каждый на своей раскладушке. Совсем как чужие. Ничего не связывает. Неделями не общаемся. Раньше он из моего стола деньги брал. Теперь в мою сумку залезает и потрошит, — вздохнула Лариса.

— А ты прячь надежнее! В нижнее белье! — рассмеялся громко и добавил:

— Совсем совесть потерял мужик…

Жора каждый раЗ подвозил Ларису к дому, но никогда не заезжал во двор, останавливался, не доезжая до микрорайона, высаживал женщину и, попрощавшись, уезжал.

— Опять репетиция затянулась? — встречал жену Пашка. И оглядев, бабу вприщур, спрашивал:

— Где была? Я звонил в театр два часа назад, мне ответил сторож и сказал, что все давно ушли, и в театре нет никого!

— Так ты еще проверяешь меня? Позорить перед людьми вздумал? Еще чего не хватает! — возмутилась Лариса, доставая из сумки продукты, купленные на деньги Георгия.

— До зарплаты еще десять дней. В столе ни копейки не оставалось. Где деньги взяла?

— Тамара выручила, до получки дала. Я к ней заходила после работы, — ответила устало.

— Ну, эта не обеднеет. Ее хахали кучеряво содержат. Живет, как королева, ни в чем не знает отказа, хотя сама по себе ничего не стоит. А вот западают на нее придурки. Я б такую не то в любовницы, в натурщицы не взял бы, — брезгливо морщился художник, поверивший жене безоговорочно.

— А за что Томку паскудишь? Она неплохо выглядит. Иначе на нее не западали бы! Ты лучше на себя глянь. Чем бабу осуждать, посмотрись в зеркало. С тобой обезьяны в зоопарке как с близким родственником здороваются. В клетку приглашают, обещают бананами поделиться.

— Ну, это ты лихо закрутила! Такие как я в большом спросе у горожанок. Знаешь, сколько женщин возле меня каждый день останавливаются, не столько на картины, сколько на меня глазеют. И заговаривают, вопросы всякие задают, между прочим, моей личной жизнью интересуются, — хвалился человек.

— Ой, уморил! Хоть не смеши! Дворничиха увидела тебя впотьмах во дворе, со страху сознание потеряла. Приняла за покойника, отрулившего с погоста. Когда в себя пришла, все молитвы вспомнила. Так ведь она простая баба!

— Лариса, все хочу спросить тебя, — подошел к жене вплотную:

— Где ты взяла деньги на новые туфли и колготки? Уж не скажешь ли, что Тамарка свои дала, у вас весовые категории разные! А ну, колись, где и как захалтурила? Или в хвосте панели прикипелась, подрабатывать взялась.

— Послушай, Павел, не перегибай палку, — сверкнули в глазах злые огни. Человек, увидев, не решился продолжать этот разговор. Но искоса смотрел на жену, ожидая ответ.

— Ребенка готовлю к поступлению в училище, занимаюсь с ним. Мне немного платят.

— А кто его родители, что за семья?

— Меня это не интересует.

— Хоть где они живут? — спросил Павел.

— Тебе какое дело?

— Почему раньше не сказала о подработке?

— Не сочла нужным! О себе подумала, что вконец оборвалась и обносилась. Или тебе моей зарплаты мало? Совсем обнаглел! Я отчитываться должна, а кому, кто ты в семье?

— Прежде чем меня упрекать, вспомни, куда сама скатываешься! В самую настоящую пропасть, в бездну! Из нее не будет выхода, она похлеще чеченской ямы, потому что в ней мучили тело. Ты, душой ответишь! — вышел на балкон, громко хлопнув дверью.

— Или увидел, или нашептали ему дворовые соседи? Может, заметили, как Жорка домой подвозил, и сообщили Пашке? Иначе с чего завелся, как приметил туфли и колготки, ведь никогда на мои тряпки не смотрел, не видел во что одета. В театр стал звонить. Того гляди встречать поперся бы, — прячет в потайной карман деньги, йрислушивается к шагам Павла, тот снова взялся за кисть и забыл о жене.

На следующий день Лариса решила навестить свекровь и поговорить с нею по-бабьи обо всем.

— Может, вдвоем сумеем обломать Пашку, уговорим его, повернем душой к семье. Все же есть у него свои плюсы. Ведь до глубокой ночи рисует, трудится. И не пьет, не колется, не распускает руки, не орет и не оскорбляет как другие мужики в своих семьях. Может, мы с ним еще поладим. Что ни говори, теперь таких немного. Вон он Жорка, выкинул бабу из дома, простить и не подумает. А сам гуляет. Ему можно. Но кто он мне? Хахаль, временный мужик! Завтра найдет другую, и не оглянется. Что ему скажешь? А Пашка все ж муж…

— Лариса! Ну, а чем я могу подмочь вам? Да, Паша мой сын. Только никогда никого не слухал. Сам в себя вырос. Ни на кого не схожий. И рисовальщиком стал смалечку. Все бумагу изводил, на заборах малювал. Ему все ухи оборвали. Его еще с парнишки хвалили.

А нынче ты говоришь, что он не то рисует. Откуда знаешь, что нужно? Може статься какой-нибудь музей или выставка, все его картины кучей скупит. И опять обзовут Пашку гением. Про то загодя никому не ведомо.

— Не верю я в это. Вы ж посмотрите на его работы. Там сплошная смерть. Люди в страхе бегут от его картин. Не только покупать, смотреть не хотят!

— А я что могу! Иль удержу тот люд?

— Давайте вместе уговорим Павла изменить тему, рисовать радостные, нормальные картины. Ведь от того всем хорошо будет. И вам не придется отдавать сыну свою пенсию.

— Да Бог с ей!

— Ну, я уже измучилась, не могу больше вот так жить, в нищете и голоде четыре года. Вы — мать, помогите, умоляю, у меня нет больше ни сил, ни слов. А и терпенье кончается. Я тоже стала пленницей, заложницей беды, Пашкиной и своей. Не знаю, как вырваться из нее.

— А чем я подмогну? Сама просвета не вижу. Давлюсь картохой и хлебом, боле ничего нету. В Пашкиных картинах ничего не смыслю. И только молюсь за вас обоих, чтоб зажили светло и счастливо. Только вот беда, не слышит меня Бог, не дает сыну вразумленья. А может, отняла война у Пашки все, одним махом: разум, здоровье и удачу. Взамен ничего не дала. Никто ему нынче не поможет. Умер он для всех, потому и рисует смерть, как самого себя…

От свекрови Лариса ушла расстроенная вконец. Та сказала ей напрямую, либо терпи моего сына такого, какой он есть, либо оставь его.

— Своего сына я никогда не брошу. Какой ни на есть, своя кровинка, с голоду не дам опухнуть. Последний кусок ему отдам. А бабу он себе сам сыщет, когда ему она стребуется. Нынче по городу полно одиночек и ее Пашка в сиротах не засидится.

— Да он даже ребенка не хочет иметь. Я спросила, в ответ такое услышала, вспоминать не хочется, — пожаловалась Лариса.

— Во, дурная! А кто про дитя спрашивает у мужуков? Отродясь не слыхала такое. Забеременела и рожай! Какое дело мужу? Ему ни рожать, ни пестовать. Мало че ляпнет. Коли б хотела дите от Пашки, давно б родила.

— А как растить его, если Пашка для семьи совсем не годится? Он и от ребенка последнюю копейку отнимет, не дрогнув.

— На то ты баба, чтоб в своей семье все и всех в руках держать. Жаловаться не мудро. Думаешь другим лете? Ничуть. Но у них ума поболе! С тобой сыну не повезло, — сказала, проводив до калитки.

Пашка оглянулся на зареванную жену, ни о чем не спросил, продолжал рисовать. А тут телефон закричал. Женщина сняла трубку и услышала голос Жорки:

— Ну, привет! Вернулся я из командировки! Частенько тебя вспоминал. Почему не веришь? Даже соскучился. Давай завтра увидимся. Я за тобой подъеду прямо к театру. От порога заберу, и махнем в деревню. Лады?

— Кто звонил? — спросил Павел.

— Тамара, кто ж еще? — ответила не дрогнув.

— А мне кажется, что ты говорила с мужиком!

— С чего взял? Откуда появился бы?

— Как у всех. Вчера случайно заглянул в твою сумку, там такие духи и помада! Только хахали дарят эдакие сувениры! — подошел вплотную к жене и, схватив за плечо, сказал хрипло:

— Если накрою, смотри, не обрадуешься!

— А интересно, что сделал бы со мной, если, к примеру, застал бы с любовником?

— Я обязательно наказал бы тебя. Но так, что до конца жизни помнила б!

— Окалечил бы? — спросила усмехаясь.

— Это слишком грубо! Я не хочу проклятий вслед; Есть кара изощреннее и тоньше. Она как укус Змеи, всегда о себе напомнит.

— Ты применял его к кому-нибудь?

— Пока нет. Оно разовое. Только однажды можно вот так наказать, — сказал мрачно.

Лариса попыталась узнать подробности, но Павел ответил глухо:

— Не торопи… Потом жалеть станешь.

А вскоре художник примчался домой счастливый. Его картины взяли на выставку, а их через несколько дней заберут оттуда в музей боевой славы. Целых восемь картин отобрали работники выставки и музея. Теперь работы Павла займут почетное место в самом знаменитом зале, где хранятся портреты горожан — героев войны, где каждый экспонат считается сокровищем.

Художник вбегает в спальню, чтоб поделиться радостью с женой. Но в комнате пусто. Павел звонит подруге Ларисы:

— Тамара! Позови жену! Это я, Павел!

— Лариску что ли? Да нет ее у меня! Уже забыла, когда с нею в последний раз виделись!

— Как так? Она мне каждый день говорит, что была у тебя!

— Ну, нет ее у меня! Не знаю где она! — положила трубку на рычаг.

— Пойду, гляну, встречу ее с работы как когда-то! Обрадую! Ведь она так переживает за меня! А тут еще я обижал своими подозрениями, нелепыми намеками. Дурак! Портил нервы ей и себе. Зато теперь порадую! Лед тронулся! Востребовали и мои картины. Теперь их покажут по телевидению, напишут в газетах. А это реклама! — радуется художник, подбегая к театру.

— Сейчас я немножко подожду, пусть зрители схлынут, чтоб не попасть толпе под ноги. Лариска всегда выходит в самом хвосте, или через пяток минут, вот

удивится, приметив меня. Все обиды забудет, — заметил, жену. Она не увидела Павла, стоявшего чуть поодаль. Женщина, порхая, сбежала со ступеней и, подскочив к человеку, стоявшему возле машины, обняла, поцеловала и, заскочив в салон, умчалась не оглядываясь.

Пашка стоял онемело, не зная, верить ли своим глазам. Он понял, его снова предали. Он опять перестал быть любимым и нужным. Ему снова не повезло.

Человек медленно шел домой. Он не смотрел по сторонам, не видел лиц прохожих, не слышал голосов. Он шел, едва переставляя ноги.

— А может она дома? Может, показалось?

Но квартира пуста. Ларисы в ней не было.

Павел стоял у окна. За ним смеркалось.

— Когда вернется Лариса? Да и зачем она ему теперь? Чужая, разлюбившая баба! Ей дорог другой. Летела к нему, как на крыльях. Меня не увидела. Эх-х, бабы! Все вы одинаковы! Одно вам званье! — глянул на смятую раскладушку той, какую еще недавно считал женою.

— Птаха перелетная! Лгунья и стерва, негодяйка и дешевка! — пнул ногой раскладушку и, достав из стола тетрадь, вырвал лист, сел за стол.

Строчки ложились косо, словно в кривой усмешке. Ну да что с них взять? Главное ни то, как, а что написано в этом письме, последнем в человеческой жизни.

— Прощай! Я не проклинаю и не ругаю тебя! Ведь за свою ошибку я обязан ответить сам, Я виноват в том, что придумал тебя и принял грязную лужу за чистый родник. Я тонул в болоте твоих унизительных упреков и оскорблений. Ты пыталась подавить во мне художника и человека. Но меня нелегко согнуть, ведь я прошел плен. И тогда выдержал все. Не могу смириться с предательством. Оно безжалостнее пули… Не отрицай! Я видел сегодня, как ты подскочила к нему и уехала в его машине прямо от театра. Хотел порадовать, ведь мои картины взяли на выставку.

Их высоко оценили и признали. Деньги пусть получит мать! Перед нею единственной виноват. Пусть простит мне, мой родной человек! Я и там буду бесконечно любить ее одну.

— Не'обольщайся! Я ухожу из жизни не из-за тебя. Ты такой жертвы недостойна. Ухожу от самого себя. Я устал от собственных ошибок и коварства людей. Я не могу жить с вами под одной крышей и небом. Вы не умели быть друзьями и женами, вы стервятники. Жаль, что гибнут орлы.

Пашка вбил крюк на потолке, сделал петлю из веревки, стал на табуретку и увидел свысока светящиеся фары машин…

Лариска приехала уже за полночь. Дернула дверь. Открыла ключом, включила свет и увидела Павла, повисшего в петле. Он уже был мертв.