— Вот так хрыч! — выдохнул Шамшала. Глаза его округлились, лицо посинело, руки суетливо включили скорость, и старый «натик» испуганной лошаденкой побежал подальше от беды, волоча за собою громоздкие сани с аммонитом. Если бы не они, пузатые, куда как легче бежал бы трактор! Прыгал «натик» через кочки и коряги. Рычал железным горлом на всю тайгу. А Шамшала ошалело фрикционы дергал. Боялся оглянуться, — а вдруг…

Но медведь не погнался за трактором, поднявшим его своим ревом из берлоги среди зимы. Медведь увидел перед собою чудище, не похожее ни на одного путевого зверя, рыкнул и дал стрекача в чащобу. Стал шатуном. А тракторист гнал машину куда глаза глядят.

— Стой! Стой, холера! — услышал Шамшала крик.

Он оглянулся. Позади — сани. Сбоку баба орет. Пожилая повариха из отряда взрывников. Тракторист выключил скорость. Взмокший, выглянул из кабины, потом вылез из трактора.

Долго в этот вечер хохотали взрывники над Шамшалой. Говорили, что медведь тот не столько «натика», сколько самого тракториста испугался. Экий тощий! И как таких тайга терпит! Медведь его за волка, верно, принял. Ручного.

— Говорят, что тот единственный волк, что на Сахалин попал, вовсе не волком был. А человеком. Заросшим, как Шамшала. Ну, а в тайге с медведем встретился. Тот и отделал его, чтоб к роду звериному не примазывался. Нашли того «волка» и в музей отправили. С тех нор нет желающих волком в нашей тайге объявиться, — смеялись парни.

— Во-во! Вторым музейным экспонатом медведь Шамшалу сделать хотел. Если бы не трактор…

— Ну, Шамшала, несдобровать тебе, коль с этим медведем еще раз встретишься. Он тебе если не волчью, то козью морду обязательно сотворит.

Но тракториста уже не было в будке. Он исчез. И взрывники, хохоча на всю тайгу, высмеивали внезапную напасть — медвежью болезнь у тракториста.

Всерьез же никто из них не поверил в услышанное. Решили, что померещилось мужику. Принял какое-нибудь бревно или корягу за медведя. Вот и плетет всякие небылицы. Героем хочет выставиться. Дескать, с мишкой чуть ли не чай пил. Но куда уж ему: своей жены Шамшала боялся больше аммонита. Вот и захотелось хоть немного в мужиках побыть, похвастать. Такое, что греха таить, водилось за Шамшалой.

Начальник отряда взрывников — грузная, молчаливая баба, никогда никого не высмеивала. И сейчас обдумывала: прав ли Шамшала? В том месте, где, по его словам, он встретился с медведем, не раз прошли люди. Геологи. Гравиометристы, потом топографы, теперь они, взрывники. Конечно, гравики были здесь летом. Шуму они не делают. Собрали образцы — и ушли. Но вот топографы профиль прокладывали! В сентябре. Лес валили. Медведь в это время уже берлогу готовит. И, конечно, не вблизи от жилья человеческого. Медведь даже запаха людского не переносит. А люди всюду свои следы оставляют. И пахнут они долго. Здесь же, по рассказам Шамшалы, берлога эта прямо на профиле сделана. Среди дороги. Нет, такого не может быть. Никак. Ведь даже срубленное человеком дерево любой зверь из осторожности целый месяц обходит. Там же — профиль. Не только деревья, всякий куст руками человеческими пропах. «Конечно, сочинил», — качала головой Нина.

А к ночи все забыли о медведе, о Шамшале, о забавной истории. И, подсев поближе к печке, о своем заговорили. Сегодня был трудный день. Все устали, может, потому говорили вполголоса…

В маленькое оконце будки смотрела ночь. Небо — в звездах. Словно решило подразнить людей нарядным халатом. А на самый живот вместо броши луну пристегнуло. Та любопытно на будку смотрела. Но людям не до нее. Уснули взрывники. Завтра последний рабочий день. А вечером отряд уедет на базу. Новый год встречать. Этот праздник среди геологов особым уважением пользуется.

Вздыхала во сне Нина: по дочке соскучилась. Та с мужем на базе живет. Пятый год ей пошел. Аленка, лопотунья и забавница, обняла мать. Шею

ручонками обвила. Но это сон, завтра он станет явью.

Похрапывали во сне мужчины. Один улыбается. Верно, виделась ему банька. С паром и веником. Потерпи. Сон сбудется.

А этот… губами чмокает. До магазина семь часов езды. Три месяца терпел. Капли в рот не брал. Зато уж завтра отведет душу.

Рядом, в другой будке спала повариха. Сберкнижки во сне видит. Все три. Каждому внучонку завтра вклад пополнит. И на душе потеплеет. Они учиться будут. В городе.

На откидной лавке Шамшала вздрагивал. Стонал. Кто привиделся? Медведь? Или жена? Его не радовал предстоящий день.

А все — мордатая луна. Это она, заглядывая в будки, дарила каждому свои сны. Забавные и страшные. Цветные и блеклые. Радовала слабого. Во сне из него, немощного, силача делала. А смельчака в пропасть швыряла. Чтоб каждый из них хоть во сне сутью поменялся.

Плыла в ночи над тайгою, над головами людей и деревьев. Каждому по сказке дарила. Как знать, может, завтра она станет судьбой. Жизнью.

Только медведю не спалось. Холодно. И, обхватив лапами корявый пень, смотрел зверь на луну с досадой. Ох и жирнющая она! Вот бы за бок ухватить. Вырвать кус побольше. Глядишь, в животе и потеплело бы. И мелькали в звериных глазах желтые огни. Луна в них раздвоилась. Но не достать ее мишке. Больно высоко она забралась. А уж как похожа на глаза того чудища, которое перло сегодня на берлогу. И кричало. Видно, не с добра. Знать, тоже брюхо пустое. Хоть и две луны в башке имеет. Знать,

и эта, что на небе, не друг медведю. И, рявкнув на луну, потрусил зверь через сугробы. Может, тьма что-нибудь подарит, подсунет какую засоню. Ведь теперь не заснуть. Вспугнутый медведь больше не ляжет в спячку. На горе всей тайге и себе самому.

Утром раньше всех проснулась повариха. К ручью пошла с ведрами не торопясь. В темноте боялась оступиться. Да вдруг в сугроб ухнула. И заорала так, что из будок заспанные головы высунулись:

— Что там? Чего кричишь?

— Вон бежит! — орала баба.

— Кто?

— Не знаю. Упала я, а он из-под меня!

— Разве из-под тебя кто живьем выскочит? — захохотал кто-то.

— Говорю, выскочил! — настаивала баба.

— То-то ж повезло тому — не знаем кому, — хохотали мужики, подходя к поварихе.

Заячий след, петляя меж деревьев, исчезал во тьме.

— Понятно, нора тут. То-то же лихой этот бродяга, что живьем от нашей поварихи сбежал! Прямо из рук.

— Не с рук. Я на него почти села. А он как сиганет, я и испугалась, — озиралась та.

— Тоже мне, коня нашла. Верно, заикой зверя оставила. Ишь, наездница! Он твой фаркоп до смертушки будет помнить! — мстил за вчерашнее Шамшала.

— Да, ребята, услышь обо всем этом Акимыч — достанется нам от него на каленые орехи. Этот и Шамшале поверит. И нас опять с дубинкой на профиле встречать будет! — усмехнулась Нина.

— А что нам Акимыч? Мы на него нашу повариху выпустим. Ее же теперь вся тайга боится! — не унимался Шамшала.

— Ладно, ты! Чучело чумазое! Свое вспомни! А Акимыча не трожь! Дельное он вам говорит. Потому как сердце к тайге имеет. Не тебе чета! Лесник он! Каждая зверушка его знает. А ты? «Выпустим». Эх, горе ты гремучее. Он старик, а медведей живых не боится. Ты ж… Да что там. Срам один, — оборвала его повариха.

— Не больно вступайся. В прошлом месяце из-за этого кляузника нас прогрессивки лишили. И не только нас. Еще два отряда. Старый леший! С ним не заработаешь. На манную кашу лишь хватит, — зло сплюнул помощник взрывника.

— Да хватит тебе, Олег! Не береди. Сегодня на отдых поедем. Ведь праздник скоро! — напомнила Нина.

Вечером взрывники заложили заряды в шурфы. Последние взрывы в этом году! Их примет сейсмостанция. Что даст эта площадь? Покажет ли пласты возможного залегания нефти?

Нефть… Ее геологи ищут давно. Она нужна всем. И если найдут — встанет в тайге новый город. С домами, улицами. Может, даже на них асфальт положат. А геологи пойдут дальше.

Все было готово к взрыву. Дан последний, третий сигнал. Рука Нины лежала на взрывной машинке. Считанные секунды… Сейчас включатся приборы сейсмиков. Нина слушала голос начальника сейсмостанции. Последний групповой взрыв. И семь шурфов дадут показания. От них многое зависит.

Повариха заткнула уши. Сколько лет в отряде, а все не может привыкнуть к взрывам. Вот и теперь ждала: скорее бы все кончилось! Дрогнет земля под ногами. И можно глаза открыть. Страшно женщине видеть взрывы.

Нина нащупала холодную ручку машинки. Ну что там сейсмики медлят?

— Сигналы дали? — вдруг услышала она голос с сейсмостанции.

— Конечно! — ответила зло.

— Помехи на косе. Кто-то ходит. Проверьте! — сказал начальник сейсмостанции.

— Сигналы даны. Принимайте взрыв!

— Проверьте на косе!

— Я каждого зайца гонять не буду. И насмешек не потерплю. Вы видите, что темнеет. Пока мы проверим три километра — уйдет время. Да и погода ухудшается! Некогда нам! Принимайте взрыв! — кричала Нина.

— Включаюсь! — услышала она голос.

— Три, два, один! — взрывы, разрывая землю и небо, загудели по тайге. Эхо унесло их на болото и мари, глушило в кустах, сугробах.

— Отлично сработали! — донеслось с сейсмостанции.

Вскоре будка взрывников поволоклась следом за трактором на базу.

Домой. К своим. Каждый нетерпеливо на часы смотрел. Транспорт, конечно, не ахти какой. Лишь глубокой ночью прибудут к дому. К своим семьям. Завтра отоспятся за все это время. Отдохнут. Пусть недолго. Но отдых тем и дорог, что короток.

Ничего нельзя упустить. Все успеть. Все сделать. Со всеми повидаться. А тут не просто отдых — еще и праздник! Его геологи базы встречают вместе. В одной столовой. По старой доброй традиции. Чтоб в будущем, наступающем году все были живы и здоровы. Чтоб горе и радость делить на всех. Поровну.

А сейчас взрывникам не терпелось. Но как бы то ни было, надо мириться с дорогой, с черепашьей скоростью «натика» и ждать. Шамшалу нельзя ругать. От него теперь зависело многое. Лишь бы не подкачал в дороге «примус». А скорость, самую возможную, выжмет из него Шамшала. Подстегивать, торопить — не стоило. А недоразумения, насмешки сейчас и вовсе ни к чему. И тракторист, тоже зная все это, внимательно смотрел на дорогу.

Промазученный комбинезон теперь никто не назовет вонючкой. И его измазанное лицо не сравнит с кирзовым сапогом. Ведь каждая минута теперь им дорога. И каждая зависит не от кого другого, а от него, Шамшалы, которого теперь все Сережкой зовут. Так всегда бывало. На профиле три месяца только и слышишь — Шамшала, имени будто не знают. А чуть что от тракториста нужно — тут тебе и Сережа, и всякие лестные слова, каких и от родной жены уже много лет не слышал. — Все заслуги вспомнят. А чуть миновала нужда — снова прежнее. Даже обидно! Но сейчас, ох и не часто это бывает, Сергей снова хозяин положения. Начальник над начальниками. Да и то сказать, взрывников в геологии хватает, недостатка в них нет. А вот путевого тракториста попробуй сыскать! Не всякий согласится гнуса кормить. С такой специальностью нигде не пропадешь. Всегда при заработке будешь. И в Охе. А вот он, Серега, самый что ни па есть отчаянный! Вон уже сколько лет с геологами по тайге колесит.

Шамшала привстал. Что такое? Да нет. Наверное, мазут сейсмики разлили нечаянно. Что ж еще может быть? Тоже, верно, домой торопились, на базу. Но ведь до их будки еще с добрый километр. Хотя трактористу не прикажешь, где заправляться. «Да и какое мне до них дело?» — нахмурился Сергей и проехал мимо.

В будке тихо. Никто не спал. Ждали. Каждого свои мысли и заботы одолевали. Разговор не клеился. Все знали друг друга не первый год. Никто никого ничем не удивит. Давно свыклись. А потому умели молча коротать путь к базе.

По толчкам и поворотам любой из них мог сказать, сколько проехали и где они теперь находятся, сколько осталось до дома. Это сейчас было всего важнее.

Шли часы. Долгие, как месяцы работы в тайге, как разлука. Но вот трактор свернул на широкую ровную дорогу, ведущую к базе, — до нее всего пять километров. Совсем немного. И люди оживились. Тут можно пешком наперегонки с трактором пуститься. Ведь душою все давно уже дома. Теперь будка не дергалась. Ровно шла за трактором, как по маслу.

На базе Шамшала остановил машину. Пошел обрадовать взрывников, — мол, приехали. Вылезайте! Но в будке уже никого не было. Все на ходу выскочили. Лишь дождавшаяся остановки повариха мелькнула спиной-мешком около своей землянки и тут же исчезла.

— Тоже мне, начальники, грамотеи, а культурного обхождения не знают. Даже «спасибо» не сказали. Вот так и старайся, — бурчал Шамшала, спуская воду из радиатора «шпика».

База не спала. В землянках, будках, палатках горел свет. Кого-то встретили, кого-то ждали. Не до сна нынче. Вон двое кувыркаются. Все в снегу. Кто это? Да разве разберешь. Может, подруги встретились. Радуются. Вот и одурели. Тут бабу от мужика не отличишь по виду. Все брюки и шапки носят. Куртки и сапоги у всех одинаковы. Знай каждого по многу лет — в темноте все равно обознаешься.

«А может, влюбленные встретились?» — смекнул Шамшала. Нынче любовь тем и красна, что ее не прячут.

— Хм, точно. Уже лижутся. Хоть бы за сугроб схоронились, — позавидовал им Сергей и ушел, ссутулив плечи. Как-то встретит его жена? «Уж, конечно, целовать не станет. Забыла, как это делается», — хмурился Шамшала. А из будок и палаток, словно нарочно, смех слышался. Всюду радовались возвращению и встречам.

Сергей толкнул дверь землянки. Открыта. Значит, ждали. И на душе потеплело. Невольная улыбка растянула рот.

— Робу сними! Ведь в дом вошел! Детей своей мазутой отравишь, — встретила жена.

Сергей разделся на холоде. Вскочил, дрожа.

— Рожу умой! Детей перепугаешь, — подтолкнула жена к умывальнику. И заныло на душе у Сереги. Эх, и вправду говорят, не всяк праздник в радость.

Приближение Нового года уже чувствовалось всюду. Вон один на радостях все перепутал. И теперь гундосил сугробу, облитому помоями:

На Новый год!

Порядки новые…

А эти-то двое и того лучше: в одних трусах и тапочках в обнимку через сугробы лезут. А еще пожилые! Да хотя бы тишком, молчком пробирались, по закоулкам. Так нет, неймется. Напоказ всем выставились, по самому центру прут. Галстуки веревками на животах мотаются. Понятно — что-то проспорили. Вон и толпа за ними. Хохот стоял такой, что звезды на небе вздрагивали. А мужики знай себе идут и горланят. Песню. Да такую, что собаки от удивления брехать перестали. Смотрят, глазам не верят. Им, псам, и то холодно. А эти почти телешом. Ну и дела!

Новый год скоро. Уснула дочурка рядом. Во сне мать видела. Но теперь это не сон. Нина дома. И муж не может нарадоваться. Снова вместе. Пусть ненадолго, но все живы и здоровы. Значит, праздник — в радость.

На кухне — повара всех отрядов и базы. В полном сборе. Мужики и бабы. В белых халатах, колпаках. У плиты суетятся. У столов. Лица раскраснелись. Всяк свое блюдо готовил к завтрашнему дню. Один мужик винегрета целый бак сделал. Уже все готово. Так нет, из кочана капусты Деда Мороза смастерил. Вместо ног — два яйца, вместо головы — картошка. Нос — морковка. Долго думал, из чего шапку соорудить. Наскоро обернул консервную банку кетовой шкурой. Тут тебе и блеск, и выдумка, и дешево. Напялил банку на картошку. И вынес бак на холод.

Другой мужик пельмени лепил. Руки в тесте, лоб в поту, рожа в муке — будто кто ненароком мешок вытряхнул на мужика. А тот торопился. Пальцы мелькали — не углядишь.

От них и баба не отставала. Котлеты делала. На холод каждую порцию выносила, чтоб завтра меньше было мороки.

К кухне сейчас не подступиться: вокруг уложено голубцами, пельменями, котлетами, винегретами. Собаки с ума сходили от вкусных запахов. Но стайка ребятишек ловила каждую, накрепко привязывая к будкам… Всем надо уметь дождаться праздника. А вот и повариха топографов. У нее блюдо особое: мороженое баба смастерила. Сгущенку со снегом в баке перемешала. Тут тебе и порошок какао, и изюм. Ох и загорелись глаза у ребятни! То-то завтра праздник.

Рядом со столовой плотники трудились. Натягивали на основы две дополнительные палатки. Чтоб всем за праздничным столом места хватило. И взрослым, и детям. Работали мужчины в свете прожектора. Надо успеть к утру еще и столы, скамейки сколотить. А женщинам — елку нарядить. Одну на всех.

Мужчины, парни территорию базы украшали. Вон какого снеговика слепили! В руки ему вместо метлы бутылку пустую дали. В грудь будильник вдавили. Обули его в валенки. На плечи чью-то куртку набросили. Через весь живот на ленте поздравительная надпись: «С Новым годом, дорогие геолухи!» А рядом снежную бабу поставили. Платком подвязали. На юбку кто-то одеяло отдал. И встала она, подбоченясь. Свекольными глазами на геологов уставилась. Того и гляди, в пляс пустится. На ней надпись: «Прежде чем жениться — подумай!»

А в центре базы в отместку за это предостережение девчата нечто похожее на снежный домик сообразили с надписью «Вытрезвитель». И рисунок примостили на двери: в бутылке — геолог. С отбойным молотком пробивается наружу.

Конечно, это — шутки холостяков. Семейные готовились к празднику основательно. Женщины мужьям костюмы, рубашки наглаживали. Хоть раз в году увидят своих мужчин прежними — как в молодости.

В окно геологичка видна. Расстроенная. Хотела на праздник явиться нарядной. А в рюкзаке — ни одной юбки. Только брюки да свитер. Совсем забыла, что женщиной на свет рождена. Смотрит на себя в зеркало и досадует. Вместо кос — стрижка под мальчишку. Лицо обветренное, оно забыло крем и пудру. Да и до них ли? Зачастую снегом умывалась. Руки в мозолях. Шелушатся. Ногти обкусаны. В жизни маникюра не знали. А ноги-то, ноги! Сбитые сапогами не по размеру, потертые портянками, они не помнят удобной обуви. Да и была ли она? Хотя, конечно, была. Ведь в геологию пришла иной. С косами. В туфельках на каблучках. Да только всего несколько минут такой пробыла. И где то платьице в горошек, в котором она впервые приехала на базу? Оно было пущено за ненадобностью на тряпку. Да и сохранись оно — уже не та комплекция. Плечи — как у мужика. Половины не осталось от той, прежней. Маршруты, рюкзаки на спине — сняли лишнее.

Она достала лупастую ковбойку в бешеную клетку. Ее второпях купила где-то в селе. Рубашка знакомо ложится на плечи. А эти брюки — еще ничего. Можно отгладить, почистить. Да и что тут такого! За столом будут все свои. Такие же, как она.

А через стенку вторая девчонка мается. У нее тоже выбор невелик. Либо кофта с брюками, либо сарафан с той же кофтой.

Конечно, могли девчонки иметь гардеробы на зависть всем модницам. Ведь получают неплохо. Да только тряпки помеху чинят. А лишняя тяжесть в рюкзаке кому нужна? На профиле лишь брюки наденешь. На базе по году не бывают. Да и до тряпок ли? Гардероб любой девчонки на дне рюкзака уместится.

Многое умеют геологички. Работают не хуже мужчин. Никогда не бывают помехой в отряде. А вот теперь слегка подрастерялись.

Зато поблизости двоим весело. Щебечут. Наряды ворохом на койках топорщатся. Эти все время на базе. Данные партий обрабатывают. Им тайга вприглядку да понаслышке знакома. Потому у них все имеется. Даже духи, помада и прочая дребедень, чем иные даже пользоваться не умеют.

Но вот одна остановилась. Притихла. Будто вспомнила о чем. К койке подошла. Внимательно разглядывала кучу тряпок.

— Ты что приуныла? — удивилась подружка.

— За Валей схожу. Пусть она себе выберет.

— Зачем? Да и не подойдет ей твое.

— Размером мы одинаковы. Да и при чем все это? Праздник — раз в году. А жизнь каждый день. Мы учились с нею вместе.

— Ну и что? Давно это прошло.

— Она по вечерам работала.

— А тебе какое дело?

— Она тогда мне помогала. Три года.

— А-а-а. Тогда тащи ее сюда. Пусть сама выберет, что понравится. И у меня.

— Она только что с профиля. Покормить надо.

— Найдем. Веди.

Валька ела торопливо. Ничего. Свои. Поймут. Наспех рассказывала:

— Хорошо поработали. И заработок ничего. Если б не этот Акимыч…

— Говорят, трем отрядам он подгадил?

— Да. Гад, а не старик. Ходит и ухмыляется. Будто в его карман нашу прогрессивку положили, — покраснела Валька.

— А ты б его припугнула.

— Чем? Его, старого черта, даже рыси боятся. Хитрый, змей. И подлый, — наклонилась над тарелкой Валя.

— Ребята рассказывали, как они однажды подшутили над Акимычем. Заперли его в собственном зимовье, чтоб он не мог выйти в тайгу даже по нужде. Они в тот день как раз рядом с его зимовьем работали, ну и не хотели, чтоб лесник им кровь портил. Ему ж никто не угодит, как ни старайся. Думали до ночи его взаперти подержать. А он…

— Через трубу вылетел? — рассмеялась Валя.

— Шиш! Обычно. Через сарай спокойно вышел. Не знали, что у него в сарай через сени попасть можно.

— Да, не повезло ребятам.

— Это еще полбеды. Но как Акимыч им отплатил! Во смеху было! Дождался, старый черт, когда они спать легли, да и запер их в будке. Ты ж слышала, что у него изба не запирается и приспособлений для замка нет. А на будках их навешивают. Так вот если они его дверь подпирали поленом, то он их двери — на гвоздь. «Сотку» в ушко вложил. Из самого прочного железа. И ушел, хулиган, к себе в зимовье. Ночью кого-то припекло по нужде выскочить. Толкнул дверь — закрыто. А ему невмоготу. Никакого терпенья не стало. Начал он ребят будить. Те его… известное дело! Были б одни мужчины, куда ни шло. А тут повариха в будке. Женщина! Стал мужиков понастырнее будить. Один встал. Подергал дверь. Себе не поверил. Решили оконце выставить. Да как? Оно снаружи вставлялось. Так что оставалось единственное — кулаком его вышибить. Ну выбили. А выбраться — все равно не могут. Оконце-то узкое…

Девчонки захохотали.

— Ну и что дальше?

— Да что! Утром их Акимыч выпустил. Под условие, конечно. Что в тайге они не будут пакостить. С тех пор Акимыча за три версты обходили. И зимовье его. А замочные приспособления живьем с будки содрали, чтоб другой кто не вздумал пошутить. Не всякий утром может о вчерашней шкоде вспомнить.

— Все это ерунда. А вот как он нам свинью подложил!

— А что?

— Тищенко, начальника отряда, наградить хотели. Приехали из газеты да и начальство из Охи. Смотрели, расспрашивали, хвалили. Сами знаете, Тищенко на пенсию скоро. Геологом он больше тридцати лет. И все на профиле. Ну, хотели старику под занавес приятное сделать. А там, как награжденному, смотришь, и дали бы благоустроенную квартиру в центре. Ведь заработал человек. Так нет же! Откуда ни возьмись, вылез этот черт Акимыч. Как рысь на голову. Ну и бочком к начальству. Узнал, о чем речь и зачем приехали, и — бряк во всеуслышание: «Вредитель он, а не геолог! Таких гнать надо из тайги дубиной!»

— За что же он его так?

— К Акимычу, конечно, журналисты подошли. Ну и начальство. А старик почуял внимание и вовсе хвост распустил. Тетрадочку выволок из штанов. Кляузную. Ну и начал. Вспомнить тошно. Вроде мы погубили строевого леса на громадные тысячи.

— Как это погубили? Профиль не по воздуху прокладывается, а по тайге. Издержки неизбежны, — щегольнула познаниями камеральщица.

— Ты что ж, думаешь, мы об этом ему не говорили? Да только он взял рулетку и повел всех начальников по ближнему профилю. Обмерил. Подсчитал при них. И… Доказывали мы, что предусмотренную ширину профиля нельзя строго выдержать, леса не трогая. А этот старый леший строчил, как из пулемета: мол, зверья мы погубили тьму. А сваленный лес не используем. Гниет. Паразитов разводит. А лес этот стройкам нужен. Короче, вместо награды влепили Тищенко выговор. Так-то вот. Пытались мы доказать, что дальнейшие заботы

о лесе нас не должны касаться, так куда там! Журналисты нас в газете за это отделали. Вроде мы в тайге себя чуть ли не по-мотовски ведем. О народном добре не думаем.

— Здорово! А нефть мы для кого ищем? Она все расходы покроет, если найдем.

— Во! И Тищенко так сказал. Да толку от того мало. А вот премию за профиль, сданный в короткий срок, мы так и не получили. Все из-за этого… Лесника.

— Да, гнусный старик.

— Но я слышала, что его на пенсию хотят отправить. В городе квартиру дадут. А на его место — семейного.

— Скорей бы! Ведь работают же другие спокойно.

…По всей базе пахло пирогами, блинами, жареной рыбой.

Вот и парни готовились. Стрелки на брюках наводили. Да такие, что муха обрежется, если сядет. Примеряли рубашки, галстуки. Вот только двое приуныли. Говорят. А о чем? Неужели их не радует предстоящее веселье?

— Пробовали с ним добром договориться. Так обматерил и из зимовья выгнал, — опустил голову Олег.

— А что же теперь? — посочувствовал топограф.

— Обещал жаловаться за оленей. Восемь штук под взрыв попало. Как назло, дикие. За колхозные уплатить можно бы было стоимость. А за этих шкуру снимут. Акимыч так дело не оставит.

— А где доказательства возьмет? Ни шкур, ни мяса у вас нет.

— Рога он взял. Ими докажет.

— Надо было тебе «косу» проверить.

— Так помех не было. Они тихонько паслись рядом с шурфами. Кто ж знал? — вспыхнул Олег.

— Да, старик и нам немало крови испортил…

…В землянке радиста жара стояла несносная. Сам уже завтрак готовил. Жена майку гладила. Дочь спала.

— Так вот, закинул я антенну на березку, а сам в будку. Рацию настраивать. А она щелк да щелк. Думал, питание не подключил. Проверил. Все нормально. А рация и вовсе замолчала. Ни звука. Никак не могу выйти на связь с базой. И время на исходе. Выскочил наружу, глянул, а антенна на земле валяется. Я снова закинул. И к рации. Она зашипела и — снова молчок. Я опять к дереву. Гляжу — антенна обратно на земле. А с березы бурундук спускается. Внизу Акимыч до слез хохочет. Бурундука зовет. Я не понял, в чем дело. Но антенну закинул и наблюдаю. Бурундук вмиг вернулся и антенну сбросил. Я — к деду. Что это, мол, за шутки? Уйми своего зверя. Мол, на связь опаздываю. А он от хохота слова выговорить не может. Но бурундука поймал и все время, пока я с базой говорил, в рукавище его держал. А потом рассказал, в чем дело. Оказалось, взрывники решили наказать Акимыча за утраченную прогрессивку. Ну и заложили неподалеку от зимовья щепотку аммонита. Ночью подожгли бикфордов шнур и бабахнули. Конечно, взрыв был слабый. Не мог причинить никакого вреда. Только дед проснулся. В окно выглянул. Понял все и снова спать лег. Ребята под утро еще побудку старику устроили. А вечером пришли они в будку за добавочным шнуром, глядь, а он на мелкие куски порезан. Пригляделись, заметили следы зверушечьих зубов. Не поняли. Думали, что мыши так изголодались. Принесли новую «бухту». Наблюдать стали. Глядь, бурундук бежит. Прямо к шнуру. Кусь зубом — готово. Еще и еще. Да так быстро управляется, что завидно! Кое-как отогнали нахала. А он через несколько минут — снова. Ну, поймали кое-как. И с поличным — к деду. О сумме ущерба не смолчали. А лесник и говорит: мол, сами виноваты. Бурундук этот у Акимыча не первый год живет. Привык. Дружком стал. Дескать, когда вы взрывали около избы, он нашел обрезок шнура. Запомнил запах. По своему разуменью понял, что беспокойство от него исходило. Вот и решил устранить. А нынче все, что шнур тот напоминает, возненавидел. Вот и чинит помеху всем без разбора. За него, Акимыча, вступается. Скажи, мол, спасибо, что антенну твою не успел извести. Вовремя мы с тобой подоспели. Но его, зверя, не вини. Ребята виноваты в том, что бурундук шкодить стал. Он хоть и мал, а за себя постоять научился. Теперь уж трудно будет отучить. Не верит он вам. Хоть и зверь, — расхохотался радист.

…Утро уже наступило. Ясное, солнечное. Тайга вокруг базы тоже приукрасилась пушистым инеем, словно нарядом своим решила людей перещеголять. И теперь гордо посматривала на базу и людей.

А геологи торопились. До вечера надо покончить со всеми делами и не оставлять «хвостов» — забот на будущий год.

Отмывшийся в бане Шамшала сиял теперь, как новый пятак. В чистой рубашке, наглаженном костюме, он совсем не походил на тракториста. И жена, увидев в нем прежнего Сережку, подобрела, перестала браниться. Что ни говори, свой муж всегда самый лучший. Не беда, что все остальные дни года от него за версту соляркой несет, зато всегда знаешь — хозяин домой идет.

Правда, самому Сереге дурную службу запах служил. Зайдет он к мужикам выпить, а жена — тут как тут. По запаху находила. Хочешь не хочешь, приходилось домой идти. Вздыхал. Стакан на столе нетронутым остался. А жена, как в насмешку, подсунет дома стакан чаю. Пей, говорит. Это полезно. И пил Серега, пряча грустные глаза. Ох и баба у него! Злей рыси. И чему мужики завидуют? Повар! Кулинар! Ну и что?! Без промочки-то любой бифштекс вкуса не имеет. А она не понимает. Супами да котлетами пичкает. Сухой закон в доме установила. Никакие уговоры не помогают. Столб бездушный, а не баба! Милиционер. Только без нагана. Раньше какой тоненькой да смазливой была. Теперь — не обнять. Серегу, смех сказать, из очереди за шиворот вытащила, когда он за бутылкой стоял. Взяла его под мышку, как тряпку, и так домой через всю базу принесла. Он потом целый год людям в глаза не мог смотреть от стыда. А вот теперь прихорашивает его. Но ведь он не елка! Мужик! Знал, что и за столом не даст она ему выпить вторую рюмку. Отнимет. Да еще скандал учинит при всех. С нее станется. Но уж лучше уступить. Самому. По-хорошему. Может, потом дома разрешит. Хотя жди от нее…

А жена все хлопотала. Все что-то делала. Не присядет. У Сергея даже на душе тоскливо стало.

— Да хватит тебе сновать! Ну сядь же ты! Дай хоть посмотрю, какая ты у меня.

— Сейчас, — подбежала она к плите.

— Иди сюда.

— Чуть погоди, — оттаскивала ребенка от утюга.

— Да одень ты их. Поведу погулять, покуда управишься, — не выдержал Шамшала.

— А не напьешься?

— Зачем себе же праздник портить? — махнул он рукой безнадежно. И вскоре вместе с детьми вышел из землянки.

Тайга… Суровая, надменная. От вида ее даже зябко становится. И неуютно на душе. В любую погоду и время года она остается сама собой, ни к кому не приноравливается. Она одинаково равнодушна к лести и брани в свой адрес. «Чужому, не порожденному ею самой, она никогда не поверит», — разглядывал тайгу начальник базы Терехин. «Да, но вот Акимыч… Ему она не только верит. А и любит. Но за что? Ведь тоже человек. В тайге живет. Живя, берет от нее. Это неизбежно. Как и все мы. И не меньше. Но мои ребята, да и я сам — что греха таить — чужие ей. И боимся ее. Особо ночью. Когда один на один. Можно в этом признаться, если рядом никого нет. Боимся. А не в том ли причина всех неувязок? Сейчас, когда есть время, об этом стоит подумать. Ведь человек еще недостаточно знает тайгу. Незнанье порождает бессилье. А бессилье — глупость. Хотя о чем это я? Ведь геолог и не обязан знать тайгу. У нас своя работа. И какая! А что там елки, березки… Все окупится! Ведь данные сейсмиков совсем неплохи. А начальство не идет на сомнительные затраты! Значит, наши предположения проверены и убедительны. Если площадь даст нефть, тогда первая хвала — начальнику базы! Может, должность в городе предложат? В управлении. Да и пора. Дочь подрастает. Ей в школу скоро», — думал Терехин. И уходил в тайгу все дальше.

…Нина наряжала дочку. Аленка любила праздники за пестрые платьица, яркие ленты в косичках, за конфеты, каких по этим дням бывает множество. И никто по праздникам не пичкал манной кашей и молоком. А главное, не заставлял учить буквы и стишки. Праздник — это мороженое и полная свобода от взрослых. Можно сколько угодно валяться в сугробах, играть в снежки. Никто не ругается и не запрещает. Жаль только, что праздники коротки.

В столовой шли последние приготовления. Давно со всей тщательностью вымыты и выскоблены полы, столы и скамейки. Скатерти на столах новехонькие. Повара уже расставляли блюда и тарелки. Ох, как много их потребовалось! Оно и понятно. Вон и зал праздничный — из пяти громадных палаток — тоже внушительным получился.

Повара уставили столы. Все готово. Все радует глаз. Проверена радиола. Рядом гора пластинок. На всю ночь их хватит. Ведь Новый год будут встречать до утра. Так заведено. И повара нетерпеливо на часы поглядывали. Уже скоро… Остался час. Но кто это? Что за глупые шутки? Кто это в дверь пропихивается? Самого нет. Рожу постыдился показать. Она на улице дурным голосом орет. «А чего надо?!» — метнулся к двери толстенный повар и распахнул дверь. Распахнул и обомлел.

В столовую вперлась лошадь. Настоящая. Кляча водовозная. Но в каком виде! На морде — пиратская маска. На шее громадный кухонный нож, на голове шляпа. На груди, на цепочке трубка дымится. Сама кляча в тельняшку одета. Настоящую. И в кальсонах, что на коленях тесемками прихвачены.

Пока повара пришли в себя, лошадь спокойно подошла к столу и, используя замешательство, уминала хлеб за обе щеки.

— Фенька! А где твой пардон? — визгнул из-за двери возчик. Кобыла подогнула передние ноги и мотнула головой.

— А ну подь отсюда! — опомнилась повариха и замахнулась на кобылу полотенцем. Фенька презрительно помахала хвостом и понятливо поплелась к двери. Повара расхохотались. Кобыла остановилась. Из-за двери вывернулся возчик:

— Эх вы! Некультурные! Кобыла и та умеет спасибо говорить. За хлеб. А вы? Целый год она вам воду возила. И ни единого доброго слова не услышала от вас.

— Ладно. Ну зачем ты ее испохабил? Ведь кобыла! Твоя помощница, — подступили женщины.

— А что, для нас не должно быть праздников? Маскарад для всех! Вот так! Вот верну Фенюшку… — пригрозил возчик.

— А, ладно, была не была! Давай по малой, для настроя! Бандит ты лошадиный! — обнял возчика повар и подсел к углу стола.

Лошадь терпеливо ждала хозяина на улице, приветливо кивая головой каждому входящему.

Все, видевшие кобылу, смеялись до слез. На разные шутки горазды были геологи, но сегодня возчик перещеголял всех.

Чтоб не пропал даром его труд, поставили геологи лошадь у входа под фонарь. На шею кусок картона повесили. С надписью: «С добром ли жалуешь?» И приволок ей возчик овса:

— Ешь, милая! Нехай и тебя праздники не обходят, — потрепал он Феньку по холке.

А люди шли. Кто поодиночке, другие — всем отрядом или семьей.

Постепенно база затихала. Умолкли шаги на тропинках. Не слышно голосов. Только из столовой далеко окрест разносился смех. Несколько минут осталось до Нового года.

Седой, плотный, главный геолог базы расположился в центре. Начальник базы за боковым столом. В геологии не должность — заслуги важны. Вот и сегодня предпочтение отдано не начальнику. Его черед придет. Но не сразу. Потом.

— Ну что ж, друзья мои! Нелегким был у нас этот год, — встал главный геолог.

— Кто прошлое вспомнит, тому глаз вон! — крикнул изрядно захмелевший возчик.

— И все же мы, геологи, не можем жить без веры в лучшее. Мы ищем…

— Чего не теряли! — хохотнул Олег.

— И мы найдем… — продолжал главный геолог.

— Приключения на свою шею, — добавил кто-то рядом.

— Я говорю о нефти!

— И мы о ней, о горючке. Как заложишь смазку, так и жить теплей, — поддакнул Шамшала.

— Может, когда-нибудь на этом месте встанет город. Люди будут Новый год встречать. Жить уютно, красиво. Мы пойдем дальше. Но мы первыми на этой земле отмечаем Новый год! Пусть же тем, кто будет после нас, жизнь дарит радости. Дарит удачи. Пусть они живут тут светло, — продолжал главный геолог.

— Еще курочка в гнезде! Сначала нефть эту найти надо. А уж потом о городах говорить. Да и какое нам до них дело! Вон вкалывали, как ишаки,

а в получку, смех сказать, больше половины из-за какого-то черта-дьявола срезали. Мне не будущее, сегодня мое не отнимайте, — злился рабочий из отряда взрывников.

Геологи за столом помрачнели. Все поняли, о ком речь зашла.

— Пора бы найти управу на старого хрыча. Участок этот — не его собственность. Надо на место лесника поставить, — проворчал Олег.

— Ладно, ребята! Давайте на день сегодняшний забудем о наших неприятностях. Их хватало. Но все ж было гораздо меньше, чем мы о них говорим. Были и радости, и удачи. Давайте о них вспомним. Чтобы в будущем году их было больше. Пусть в предстоящем не узнаем мы нынешних забот и печалей. Пусть они обходят нас стороной вместе с Акимычем. И уйдут от нас на пенсию. Я предлагаю тост за то, чтобы ваши лица и сердца не омрачались бедою, пусть радость переполняет и искрится в сердцах, как шампанское! — поднял бокал Терехин.

Все встали. Часы медленно отбивали полночь. Осталось всего три удара, как вдруг распахнулась дверь. На пороге столовой стоял лесник. Лица геологов от удивления вытянулись.