Засыпала тайга, уставшая от событий сегодняшнего дня. Засыпала, зная, что сон ее недолог. Когда смеются люди, значит — плохое ждет тайгу. А как они смеялись сегодня на буровой! Это каждая зверушка слышала. Люди не скрывают своей радости. Да и горе прятать не умеют. Не всегда понимала их тайга. Но сегодня… Оглушила ее человеческая радость. Что же будет теперь? Вздрагивала тайга в тревожном сне. И заглядывала деревцами и деревьями в лицо каждому человеку. А люди торопились. Буровики уже сумки собрали. В них пожитки. Все в окошко будки выглядывают. Машину ждут, которая должна прийти за ними, отвезти в Оху. С этого места — навсегда. Они свое сделали. И теперь уезжают. Никто из них не вспомнит тайгу. О вышке лишь говорят, да и то потому, что нефть подарила. Ни один не попрощается с тайгой. Она им осталась чужой.

Старый помбур вышел. Воздухом подышать. В будке теперь так накурено, что топор можно вешать. Вот и выскочил старик. Не выдержал. На тайгу не смотрел: мыслями давно уже в городе. В своей семье.

А это Пашка Беспалов, выбрался умыться. До сих пор в нефти ходил. Хорошо хоть напомнили ребята. Так бы и поехал. Ну и нахал! Ведро рядом, а он на ромашку высморкался. А еще мужчина, рыцарь. И тут же пальцы о штаны вытер. Но, завидев светлячка на листе, обошел, чтоб не задеть. Значит, не все потеряно. Но и Пашка — человек городской. В тайге лишь обстоятельства заставляют жить да характер работы. Но сейчас он в будку не торопился вернуться. К березе прислонился. Машину ждал.

А вон и Генка Пинчук тоже на дорогу поглядывал. Услышал шум мотора. Вмиг в будку, за чемоданчиком. Остальных предупредил. Те гурьбой выкатились. Генка — враз за куст. Дорога длинная. Утомительная. Но сейчас она покажется куда как короче. Еще бы! Шофер из последних сил постарается доказать, что и он на кое-что способен.

Буровики быстро залезли в кузов машины. Что ни говори, хоть и неплохо на буровой, вместе, а дома лучше. И вот уже, высвечивая фарами, уехала машина с людьми. В будке остался лишь дежурный. Завтра сюда приедут другие. И он махнет в Оху.

На буровой снова тихо. Прощание с буровиками у тайги было коротким. Без сожалений и памяти.

А на базе, в землянке Терехина, несмотря на поздний час, горел свет. В семью пришла радость. И не одна. Она никому не дает спать. Даже Аленка не спала, собирая в дорогу куклу. И, натягивая ей на голову капор, говорила серьезно:

— Мне, большой, мама не разрешает бегать с босой головой, а тебе и подавно нельзя. А то простынешь, и я не дам мороженого. А в городе его знаешь сколько? Ведрами можно покупать! Мы же в Оху поедем! Насовсем. Поняла? В школу пойдем. Я и тебя буду с собой брать. А то как же, ты будешь неграмотной!

Нина с Юрием у стола сидели рядом. Так давно ждали они этого дня. А вот пришел он — и в него с трудом верится, как в запоздалую радость.

— Как-то непривычно. И нефть, и Оха — все в один день. Вот уж правда, ни беда, ни радость порознь в дом не приходят, — сказала Нина.

— Интересно, что за квартира у нас будет? Хорошо бы двухкомнатная, значит, Аленке отдельную отведем. Ну и удобства, тоже немаловажно. Все имеется. Район этот обжитой. Значит, и школа, и магазины неподалеку, — рассуждал Юрий.

— Да не думай, все хорошо будет. Все ж не в землянке. В квартире. Даже не верится! Ашот говорил, что сам смотрел. Понравилось. А уж он придирчивый. Этот не соврет, если заметит недостаток. Ты его знаешь.

— За столько лет работы в тайге не могут дать плохую квартиру, — согласился Юрий. И, глянув на жену, добавил: — Надо будет мебель хорошую купить. Да и все, что нужно в квартиру. На первых порах, пока устроимся, дома побудешь. Не торопись на работу сразу. Ведь столько лет без отпуска! Я-то ладно. А тебе и отдохнуть не мешало бы!

— О чем ты? Неловко все сразу просить.

— И то верно, — довольно улыбнулся Юрий и добавил: — Ты пока уложи чемоданы. Хорошо, что лишнего ничего нет. А постель — уж завтра. Это недолго. К утреннему вездеходу успеем.

— Прямо не верится! — воскликнула Нина.

— Ничего, в квартиру попадешь, поверишь.

— Наверное, это здорово — свою квартиру иметь!

— А не заскучаешь по тайге? По отряду своему, а? Не убежишь через годик?

Нина молчала. Ведь завтра вместе с нею на одном вездеходе поедет в Оху и Олег. Сдаст экзамен, получит удостоверение взрывника. И начнет работать самостоятельно. Начальником отряда. Вместо нее. Как-то странно представить отряд под его началом. Как у них все сложится? Как станут жить, работать? Обойдутся ли без конфликтов? Горяч Олег! Сегодня она передала ему аммонит, все журналы, потом — запас шнура, заряды и все тянула со взрывной машинкой. Жаль отдавать было.

С людьми оказалось проще проститься. А вот с машинкой — трудно. И лишь в последнюю минуту, зажмурив глаза, открыла ящик, подняла брезент. Взяла на руки.

— Бери, — и, передав Олегу, выскочила из будки, почувствовав себя здесь совсем чужой. Лишней. Все отдала. Но зачем же, почему? Сама хотела в город. Олег ребенка твоего спас. И смолчал. А ты чем рискуешь? Оглянись. Подай руку на прощание. Пожелай удач. Простись со всеми по-человечески, как взрывник. Пересиль в себе бабу!

Нина робко оглянулась. А вдруг они уже забыли о ней? Словно и не было. Но нет. Все стояли на пороге будки. Вслед смотрели. Повариха фартуком глаза вытирала. Немой оклик застыл на губах Олега. Рабочие насупились. И лишь радист махал рукой.

— Удач вам! — улыбнулась Нина, садясь в машину…

— Ну что насупилась? Иль впрямь тяжело расставаться? — тронул за плечо Юрий.

— Я простилась. Со всеми, — вздохнула Нина.

…В землянке старика Василия темно от дыма, дверной проем завешен марлей от комарья и гнуса. Там тоже свой разговор идет. Не до сна.

Ашот на раскладушке примостился рядом с койкой деда. Уговаривал:

— Ты ж пойми, Юрка завтра в Оху уезжает с семьей. Насовсем. Другой вместо него начальником базы приедет. А ты-то как? Один ведь останешься. А уживешься ли с новым? Характер у тебя не из покладистых. Чуть что — загнешь по привычке. Он, может, и не стерпит. А тебе куда? Завтра вся партия на другую площадь переезжает. Далеко отсюда. К Акимычу и то не попадешь. Поговорить не с кем будет. Да и помощи твоей новый начальник, может, не захочет. Поехали ко мне. Пусть в городе, но среди своих, — убеждал Ашот.

— Нет. И не пугай нынче новым начальством. Ты и Юрка с моим характером стерпелись. И этот свыкнется. И нечего попрекать меня характером. Может, он и впрямь нелегкий. Да только ваших — получше! Может, и пущу нового… когда заслужит. Только не станет он прогонять. Тут меня все знают. Есть кому образумить. Да и не из-за вас я тут жизнь проканителил. Тайгу шибко уважаю. А вы при ней были. Ну и я при вас. Нынче сам по себе живу. Никто не указ. А ехать к тебе, жить из милости в нелюбом мне месте не желаю. В тайге остаюсь. И все тут!

— Не упрямься, тебе же хорошего хочу.

— Коли так, не тяни с тайги силой. Если бы хотел — давно бы в городе устроился. Да только желаниев моих не было. А теперь и вовсе. Уж не обессудь. Медведь вон, как ни приручай, никогда в городе берлогу рыть не станет. В тайгу сбежит. Так он зверь! По инстинкту живет. А я — человек и остаюсь по разуму сердца, а не по прихоти.

— К вам можно? — послышался голос за порогом.

— Входи! — повернулся старик.

В землянку вошел Подорожник.

— Слыхал? Мы завтра с этого места откочуем. В другое. Один ты останешься, как сыч. Букахи твои тут плодить начнут. Смотри, сам с ними не смельчай, — наливал старик чай Якову.

— Мне теперь здесь делать нечего. Эксплуатационники сюда придут. А через пяток лет на этом месте город встанет. Какие уж опыты? — махнул рукой Подорожник.

— Я вас сегодня искал. Разговор у меня к вам есть. Деловой, — подошел Ашот к Якову. Тот насторожился. — Обдумал я все наши предыдущие разговоры. Во многом вы оказались правы. Кое-что спорно. Не скрою, удивлен и тем, что вы сумели определить фракцию нефти, но дошли до этого по-своему. Конечно, ваши выводы еще требуют практических подтверждений. Но и это говорит о том, что нам не враждовать, а надо вместе работать. В альянсе, как вы сами предложили в свое время.

— Но мы не можем…

— Сможем. И это диктуется уже не обоюдным желанием или антипатией, а самой необходимостью. Вы, биолог, ботаник, можете помочь нам. Ваши знания должны приносить реальную пользу. Это в ваших же интересах. Будете иметь возможность проверить свои гипотезы на практике, но не сторонним наблюдателем, а активно. Где-то вы нам подскажете, где-то и мы вам будем полезны. Это же всем на пользу!

— Да, но я имею задание от своего института, — сказал Подорожник.

— Я был в институте. Говорил с вашим руководством. Оно одобрило мое предложение и дало согласие на то, чтобы прикомандировать вас к нашему управлению в качестве научного консультанта. Естественно, в случае вашего согласия. В нашем министерстве, ознакомившись с вашими научными трудами, тоже пошли навстречу.

— А к какому отряду? — Яков торопливо надел очки.

— На ваше усмотрение. Сами выбирайте. И партию, и отряд, и площадь. Можете менять их. Это ваше дело. Нас интересуют ваши прогнозы. Мы проверим их в деле. Сопоставляя с нашими данными. Уверен, что от этого выиграет и наука. И, что важнее, практика поиска. Я вначале думал, что у нас с вами в работе не будет общих точек соприкосновения. Не сразу осмыслил пользу вашей науки для геологии. Пришлось ознакомиться с новой для меня литературой, в том числе и по экологии. Летал весной в министерство. Консультировался. Ну и…

— Право, любезный, это очень неожиданно для меня. Я не предполагал, — улыбнулся Подорожник.

— Итак, будем работать вместе?

— Да, мне симпатично это предложение. Но помните, что это «вместе» — пока только эксперимент. Возможно, он и не принесет большой пользы геологии, но тайге — польза несомненная. Я согласен. Хотя вы знаете, что я — непримиримый человек, спорщик, и все же сделали это предложение. Похвально. А не будете ли потом жалеть о своей затее?

— Я сказал вам, что решился на это не сразу. А прежде чем что-то решить, имею привычку обдумывать.

— Когда же вы успели побывать в институте? — спохватился Яков.

— Вот вам официальное письмо директора института. А я там побывал после того, как взял раствор на анализ.

— И куда же теперь я должен направиться?

Для начала я попросил бы вас прочитать

несколько лекций для геологов. Темы мы с вами обсудим. Кстати, вам придется на эту неделю, пока партия будет перебазироваться, съездить в Оху. Там, в управлении, мы ознакомим- вас со всем, что может представить интерес. Вы получите все необходимое для работы. В том числе и передвижную лабораторию. Управление пойдет на любые затраты, связанные с вашими исследованиями.

— Больших затрат не потребуется. Я постараюсь быть рентабельным ученым! — смеялся Подорожник.

— Поторопись со сборами — вездеход в Оху уходит завтра в восемь часов утра, — предупредил Ашот.

— Успею, — встал Яков. И, попрощавшись, вышел из землянки.

Вскоре он покинул базу и пошел в тайгу. В свою палатку. А потом, разведя костер, долго грелся у огня. Прощался с участком. Зная, что теперь он станет тайге еще полезнее.

— Я не отрекся… Новая моя работа будет лишь во благо тебе! Ты не суди, не обижайся. Прав геолог. Бороться в одиночку тяжело. Одиночка всегда и всем чужой. Теперь я не буду отшельником. Я всегда твой, ваше величество тайга! Я твой слуга. Прими же меня в новом качестве. И не суди за

ошибки. Ведь, осознавая их, мы исправляемся, — шептал Яков тайге.

Над нею занимался рассвет. Подорожник знал: скоро собирать палатку и скромные пожитки в один узел и идти на базу. Когда первый солнечный луч коснулся макушек деревьев, Яков встал. В последний раз оглядел тайгу, задержался взглядом на гари. И сказал, не обращаясь ни к кому:

— Что ж, пора…

«Пора», — пискнула синичка, выпорхнувшая из-под самых ног Никодима. И, пролетев низко над самой травой, вдруг взмыла к верхушке дерева, уже залитой солнечным светом.

«Пора!» — крикнула она сверху всей тайге, будя ее звонким голосом.

Раньше старик обрадовался бы голосу птахи, а теперь прошел, не заметив. Лесник возвращался с последнего обхода. Хотя в нем уже не было необходимости. Никодим делал все по многолетней привычке. Правда, после пожара обходы эти стали короче, занимали меньше времени. С них он всегда возвращался хмурый и злой. В первые дни после пожара одолела Никодима бессонница. Среди ночи уходил в тайгу. Все не верилось. Но пожар не приснился. Вот она — гарь. И в ночи от нее смертью пахнет. А вскоре забарахлило у лесника сердце. Ночами боли не отпускали. Сказались переживания. Никодим сдал на глазах. Постарел, поседел, осунулся.

И все боялся, чтобы ненасытный огонь не сожрал остаток участка. Иногда это ему виделось во сне. В такие ночи он вскакивал с койки и, забыв выглянуть в окно, выходил из зимовья. Все всматривался и принюхивался. А потом до самого утра никак не мог уснуть.

В один из таких дней, еще до испытания скважины, наведался к нему Лебков. Они долго молчали, не решаясь затрагивать потаенное. Боялись оба, что о чем бы они ни заговорили — все равно о пожаре вспомнят.

Евгений не справлялся о здоровье Никодима. Все и без слов было ясно. Об участке тоже не спросил. Начал издалека. Непривычно для Никодима.

— С опытной станцией вчера поругался. Ну и народец у них! Ты понимаешь, на экспериментальный участок в тайге приходится каждый саженец у них чуть ли не из зубов рвать! Вроде для себя лично прошу. Эх! Вот и вчера. Тоже. Всего-то полсотню саженцев добыл у них. А сколько крика, шума было! И теперь голова болит, — жаловался Евгений.

Лесник молчал, будто не слышал. Лебков, глянув на него, решил с другой стороны зайти:

— Они, знаешь, что мне сказали? Вроде мои лесники не смогут эти саженцы вырастить. Погубят их. Из-за неумелого обращения. Вроде мои лесники уж и совсем ничего не умеют, — поглядывал директор на Никодима.

— А что за саженцы? — безразлично спросил старик.

— Вишня сахалинская.

— А на что она в тайге? В ней порой и сильные породы не выживают. Да и к чему нам сады? Без них забот хватает.

— Да не сады, Никодим. Я ж с этой опытной станции уже увез пятьсот черноплодных рябинок. Теперь вишня будет. Свой опытный участок хочу иметь в тайге. Чтоб в естественных условиях деревья приживались. Чтоб не только у них, а и у нас, в тайге, росли и плодили.

— Не место у нас вишням. Померзнут. Зря только деревья загубишь. Жили бы они себе там, где их вывели, — заметил старик.

— Понимаешь, Никодим, я хочу доказать опытной станции, что все новые виды деревьев, плодовых или декоративных, они должны испытывать на приживаемость не на своих участках, а у нас, в тайге.

— Зачем? — не понял Никодим.

— Ну как же! Ведь опытники в прошлом году отдали совхозам пять тысяч корней вишни. И они все до единого погибли. А лесники сберегли бы их!

— Мы тебе не садоводы. И вишня нам ни к чему.

— Да я не о сплошных массивах, я об опытном участке говорю. Об опытном! Чтоб к нему понемногу детей приучить. Может, через него тайгу полюбят. Пусть ни один из них и не станет лесником. Но от малого возраста и до старости никогда тайге вреда не причинит. А ребят надо поначалу и вишней побаловать. Показать, как она растет. От нее — к рябине, потом уж и к березе. Может, избежит какой участок пожара, если с детства мы ребят к тайге сердцем повернем.

— Эх, Женя, Женя, мой участок уже загубили, — вздохнул Никодим.

— Вот и хочу, чтоб этого не повторялось. Нигде.

— Может, и получится. Как знать, — качнул головой лесник.

— Все б ладно. Участок уже есть. Хороший. Саженцы я посадил там. Рябинки уже принялись. На будущий год зацвести должны. Первые ягоды дадут. Вишни с землей перевез. Тоже пора садить. Черемуха там имеется. Шиповник крупноплодный. А вот помощника у меня нет. Чтоб участок тот в свои руки взял.

— Иль в лесниках недостаток? Желающих хватает. Любого бери, — удивился Никодим.

— Не любого мне надо, а хозяина, Которому участок спокойно доверить смогу. Ведь там не просто опыты свои мы проведем. Саженцы эти должны накрепко привязать к себе ребятишек. А с ними тоже терпенье потребуется и подход. Но это нам нужно. На будущее. Вот потому и пришел я к тебе, Никодим.

— Ко мне? — удивился лесник.

— Как видишь. Тебя прошу тот участок принять. Стать его хозяином. Другой не справится. Душою не поймет. Ну а тебе — и козыри в руки.

— Как погорельцу? — горько усмехнулся лесник.

— Ты всегда на особом счету был. И у нас в лесхозе, и в области. Ты один сможешь с этим справиться лучше других. Двойную работу выполнять придется. С саженцами, чтоб прижились, и с детьми, чтоб полюбился им сначала участок, а потом и вся тайга. Хватит ли сил у тебя? По добросовестности своей — потянешь. А вот полюбится ли тебе новое? Это ведь не просто тайга, сам понимаю. Потому посоветоваться пришел. А уж решать — тебе. Сам смотри. Но больше мне обратиться не к кому.

Никодим долго молчал. Свое обдумывал. А потом спросил:

— Изба хоть какая-нибудь там имеется?

— Имеется. Лучше твоей. Не на пустом месте участок. Там ведь и тайга есть хорошая. Все под твой контроль отдам. Согласен?

— А мой участок? Он к кому перейдет?

— Э-э, да что там…

— Восстановить надо!

— Вряд ли! Кажется, нефть будет у них! Подорожника видел. Он сказал, — сознался Лебков.

— Все ж я не могу свой участок бросить, покуда точно не узнаем. Коли нефть будет, все равно мне уходить придется. Тогда куда хочешь определяй. Воля твоя. А покуда дождусь, — опустил голову старик.

— Что ж, подождем, — согласился Евгений. И, уходя, сказал: — Когда у них на скважине начнутся испытания, я за тобой заеду. Тут уж сами увидим. И тогда, Никодим, как договорились?

— Ничего не поделаешь, — вздохнул лесник.

…И вот теперь он медленно возвращался в свое

зимовье. Нефть. О ней он не только услышал. Сам видел черный фонтан, взметнувшийся к макушке буровой. Лесник тогда крепко стиснул ствол рябинки. Потом повинился перед нею за грубость свою. И ушел подальше от вышки. Опустив плечи. Ничего не видя перед собой, часто спотыкаясь. И как это могло случиться, что его участок, который знал наизусть, вдруг подарил ему горе, а им — радость?

Ведь не они, а он взрастил его. Выхаживал. А участок сам своей погибели захотел. Нефть дал.

— Зачем? — шептал Никодим. И, споткнувшись, упал ничком в гарь. — Сам себе ты хозяина облюбовал! Сам выбрал. Злого признал! Меня за что возненавидел? За что не люб я стал тебе? —

бил дрожащими руками обгорелую землю лесник. — Всего себя я тебе отдал, а ты согнал меня, как старого пса! Иль мало я в тебя души вложил? Лелеял, как дитенка! Ты ж разбойников полюбил. Так-то за мое благодаришь. Но что ж ждет тебя? Что? Уж лучше б глаза мои прежде закрылись.

Старик медленно, трудно встал и, не отряхнувшись, пошел к зимовью. Там его ждал Лебков.

— Ну, что, переезжаем? — спросил он лесника.

— Придется.

— Тогда собирайся.

— Хорошо, — согласился Никодим. И поздно вечером, увязав все узлы, взвалил их в телегу с помощью Евгения. Уезжать они решили утром.

А чуть свет пошел Никодим в этот свой последний обход проститься с участком. Он не торопился. Знал: Евгений подождет. Не уедет без него. Поймет без слов Никодима. Ведь и на гари жила память лесника. Но теперь ничего не нужно. Опустело в душе. Старик медленно обошел участок, попрощался с каждым уцелевшим деревом и кустом. Словно изгнанник, опустив плечи, отходил от деревцев, тянувших к нему свои ветки-руки, опускал глаза. И вдруг повернул к избе. Шел, не оглядываясь. Никого не замечая. Он уходил. Навсегда. В неведомое.

Лебков уже проснулся. Ждал Никодима на крыльце зимовья. Он не удивился уходу. Лишь кобыла, запряженная в телегу, беспокойно шлепала губами, оглядывалась по сторонам. Ждала хозяина. И, заслышав его шаги, вскинула голову, тихо заржала.

Евгений, завидев лесника, молча встал с порога. Пошел к телеге.

— Не торопись. Погоди малость, — остановил его Никодим.

— Так чего ждать теперь? Поехали, — взялся было за вожжи Лебков.

— Иди сюда. Давай перекурим в избе. Так надо. На дорожку. А уж тогда и поедем, — переступил Никодим порог дома.

А вскоре они вышли из избы. Старик заколотил дверь понадежнее. Подошел к телеге.

— Ну, трогай, — сказал Евгению тихо.

— Так ты садись, — предложил тот.

— Пешком я сюда пришел. Ногами. Так и уйти должен.

Кобыла неторопливо шла по дороге, ведущей с участка. Евгений правил, не оглядываясь. Следом за телегой, сняв старую кепку, шел Никодим.

Уезжал с профиля и Олег. Сейчас он торопился на базу. И потому время от времени подгонял Шамшалу:

— Ну, нажми же, Сергей! Тащимся еле-еле.

— Успеешь. Не опоздаем. Без меня не уйдет твой вездеход. Знают, будущего начальника отряда везу. Дождутся. Но ты только будущий. А потому не торопись на меня покрикивать. У меня и свой начальник имеется. Механик базы. И я только ему подчиняюсь. Но не тебе. А и трактор — не машина, предел скорости имеет. Не нравится ехать — валяй пешком.

— Ну и гад же ты, — отвернулся Олег.

— Сам ты…

— Ладно, не заводись. Вот получу удостоверение, вернусь — попрошу твоего механика никогда не присылать тебя ко мне на профиль. С тобою одни неприятности. Пусть любого другого посылают, — говорил Олег.

— Ну и хрен с тобой. Просить еще будешь, да не соглашусь, — грозил Шамшала.

— Э-э, да что ты болтаешь, направят и поедешь, как миленький. Все мы только на язык острые. Да и зачем нам ссориться? — отвернулся парень.

— Вот и я говорю. Еще начальником стать надо. А уж потом и нос задирать. Может, экзамен сдать не сможешь. Там же комиссия. А не сдашь, будешь помощником, а взрывника нового в отряд пришлют, — усмехнулся Сергей.

— Не-ет, браток! Я обязательно сдам экзамен. И пусть хоть сотня комиссий меня экзаменует, не спасую. Мне очень нужно его сдать! И не только для самого себя. Кое-кому доказать надо, что и я не лыком шит.

— Доказывать? А зачем? Вон я своей бабе сколько лет доказываю, что кое-чего стою. А толку нет.

— То — жена! — перебил Олег.

— Так кому же еще доказывать? Остальные — ерунда. С ними не жить. Они мне и так цену знают. Уважает вся база. Иначе выпить не приглашали бы! — задрал нос Сергей.

— Нет, у меня другая мера! И должен доказать, понимаешь? Без этого жизни нет!

— И у тебя баба завелась? — изумился тракторист, знавший, что Олег с самого дня приезда на базу ни разу еще не был в Охе.

— При чем тут баба? Ну к чему мне было бы ей доказывать что-то? Хватило бы с нее и того, что есть, — рассмеялся Олег.

— Вот и я говорю! Ну а кому доказывать станешь? — еще больше удивился Шамшала.

— Всем!

— Базе?

— Да при чем тут база? У меня ведь и до геологии какая-то жизнь была. Не в капусте родился.

— Оно ясно, что не в капусте, — понятливо хмыкнул Сергей. И сказал, помолчав: — Вот я один раз в своей жизни тоже доказал. Не пускали меня родственники на Сахалин. Все отговаривали. Мол, куда тебе, бесхарактерному? Сопьешься там и пропадешь ни за что. Живи тут. Как все. Понемногу на ноги встанешь. Не хуже других жить начнешь. А я плюнул на все их басни. И сюда. Женился на русской. Хоть сам — татарин. И ничего. На первых порах тяжело было. Того нет, другого. Куда ни кинь — одни нехватки да недостатки. Хорошо хоть жена попалась терпеливая да хозяйственная. Не сетовала. Уговаривала. Родственники, конечно, даже копейкой никогда не помогли. Ни разу. Научились мы сами из беды выкручиваться. А тут сын родился. Один, потом второй. Стали растить. Обживаться. Ну а заработки в геологии, сам знаешь, повыше, чем в городе. Со временем все появилось. Даже вклад на книжке. В прошлом году в отпуск всей семьей съездили ко мне на родину, в Казань. Ну, родственники увидели — глазам не поверили. Не пропал я без них. И жена, и дети, и сам — не хуже их, а получше. Одеты с иголочки. Не заморены. И пятаки в кармане не зажимаем. Смотрю, уважительными сделались. Спрашивают, интересуются, как я живу, сколько зарабатываю. Ну, отвечаю им. Они головами качают, что ж ты не писал, что так устроился? А я им говорю, хотел, мол, узнать, как вы меня прежнего уважали. Ну и убедился. Больше доказательств не требуется. Была у меня нужда в вас. Да прошла. Нет ее больше и не будет. Но в нужде своей я и разум приобрел. Так вот нынче, говорю, катитесь вы все от меня подальше. Чтоб ни одной вашей рожи я не видел! Никогда! — расхохотался Сергей.

— И правильно сказал, — поддержал Олег.

— Жена не очень одобрила мою выходку. Упрекала. Говорила — надо уметь прощать обиды. Забывать старое. Разве можно так вот с родственниками поступать? А у меня и обид на них не было! Вот в чем дело! Я же сильнее их всех оказался. Так за что обижаться? Просто видеть их не хотел. Вот и все. Ну а культурно выгонять не научился. Хотя, впрочем, черт с ними. Я, правду говоря, даже имена их перезабыл. А теперь и рад, что все в жизни так сложилось. Никому мы ничем не обязаны и не должны.

— Ну, у меня немного посерьезнее обстоятельства сложились. Я до войны незадолго родился. Отца плохо помню. Мы с матерью жили вдвоем. Помню, как похоронка пришла на отца. Мать переживала. Но я не очень понимал, что произошло. Зато потом хорошо понял, — умолк Олег.

— Сиротство, оно понятно, ума быстро прибавляет, — вздохнул Шамшала.

— Да понимаешь, все было бы проще — останься все на своих местах. Так нет. Нашелся же этот боров. Сначала его вместе с сыном соседи посоветовали матери на квартиру взять. Все ж должность. Начальник! Неплохой паек. Хоть какая-то помощь. Ну, взяли их. Жена этого кабана умерла в начале войны. От эпидемии какой-то. Ну а он на броне был. Ни одного дня на фронте! Потому что, как он говорил, работал на оборону. Стали жить они у нас. Сын его — такой же, как и папаша. Жирный. Я его терпеть не мог. Мать думала, что я с ним подружусь, а у нас что ни день — то драки. То из-за учебников, которые я испачкал, то на полотенце пятно увидит — опять я виноват, потому что руки плохо мою. А сам целыми днями уроки зубрил. Наизусть все заучивал. Одни пятерки получал. Я же на трояки едва тянул! И чуть что, его папа меня поучает, своего в пример ставит. Чтоб на него равнялся. А то, мол, будешь, как отец твой — чернорабочим! И это он о моем отце говорил! Были бы у меня в то время силы!

— И верно, проучить бы не мешало, — поддержал Шамшала.

— А однажды, это уже года два прошло с тех пор, как они у нас поселились, возвращаюсь я домой, а мать и говорит, что я могу звать отцом этого борова, если захочу. Я ответил, что никогда такого не будет. И в тот же день в доказательство братца своего новоявленного отмолотил. На его папу силенок не хватило. Думал, что мать после этого откажется от квартирантов, прогонит их. Но не тут-то было.

— Тебя прогнали? — удивился Сергей.

— Нет, до этого не дошло. Мне дали возможность жить у них. Но мать после той нашей драки резко изменилась ко мне. Охладела. Я сразу почувствовал перемену в ее отношении. Я стал ей словно чужим. Не раз видел, как старательно наглаживала она рубашки и брюки пасынку, как кормила его, отдавая лучшее. Меня — будто не было. Мое присутствие замечали, лишь когда на меня соседи приходили жаловаться за выбитые мячом стекла. Тогда отчим вытаскивал деньги, рассчитывался с соседями, а сумму уплаченную — в книжку записывал. Как мой долг ему.

— Сволочь! — не выдержал Шамшала.

— Периодически, когда сумма увеличивалась, он показывал растущий должок. И говорил, что не намерен ни забывать о нем, ни прощать его.

— А мать? Она?

— Я говорил, сравнения с пасынком были не в мою пользу. Ну а он на три года старше меня. Закончил школу с отличием. А я едва семилетку дотянул. И на завод. Учеником токаря. Заработок, сам понимаешь, невелик. Приношу домой, отдаю матери, прошу ее часть моего долга этому вернуть. Ну а он и отвечает, что всей моей получки едва хватает мне на питание. А уж рубашки, брюки и прочее — снова из его кармана. Я посоветовал ему плюсовать, и он согласился. Веришь, бывало, загляну в эту его книжицу, и так ее порвать хотелось. Но терпел. С год я так поработал. Разряд получил. Немного и зарплата выросла. Но и я поумнел. Пошел в вечернюю школу. Работал и учился. До армии пятый разряд получил. И десятилетку закончил. Кажется, неплохо? Лишь одна тройка в аттестате есть. Ну а сводный братец уже на четвертом курсе института учился. На него, разумеется, кроме меня, в доме все, даже соседи, надышаться не могли. В квартире шепотом говорили, когда он занимался, чтоб не помешать. А мне чуть что — упреки. Вот, мол, смотри, в одних условиях живете, а разные. Умный и дурак. Отчим даже не скрывал пренебрежения. А когда я матери показал свой аттестат, она даже отвернулась, смотреть не стала..

Пасынок вместе с аттестатом золотую медаль принес. Я — ничего. Мой пятый разряд — не в счет. Это, как мне заявили, дурак сумел бы.

— Ну а долг? — любопытствовал Шамшала.

— Отсюда уже выслал. С доставкой и уведомлением. Обратным. Квитанции храню.

— Молодец!

— Так вот именно отчим утверждал, что из меня никогда не получится полноценный человек. Так и буду я всю жизнь чернорабочим! Вот ему, матери, этому зубрилке доказать мне надо! Сдам экзамен! Получу удостоверение, направление на базу начальником отряда и со всеми этими документами хоть на один день слетаю к ним. Посмотрю на их физиономии. Интересно будет увидеть!

— А этот, сын отчима твоего, кем стал? — поинтересовался Шамшала.

— Врач. Терапевт. Он же, идиот, шесть лет в институте зубрил, а получает втрое меньше, чем я! Вот чем их сражу! — захохотал Олег.

— Взрывником и того больше зарабатывать будешь.

— И то верно! -

— От зависти лопнут! — улыбнулся Сергей.

— Знаешь, я ему месть приготовил!

— Какую, кому?

— Есть у нас во дворе девчонка. На год моложе меня. Редкая умница. Мы все в нее были по уши влюблены. И этот, братец, — сплюнул Олег.

— И что?

— Отчим поженить их хочет в этом году. Так она мне писала в последнем письме. А ее отец — друг отчима. Ну а я нарушу им праздник. Увезу ее от них! Украду! Она согласна. Не захочет сразу за меня выйти замуж — пусть приглядится. Но в моем отряде. Я ее быстро выучу! Ну а им — нос утру. Я им устрою свадьбу! — пообещал Олег.

— Давай, парень, удачи тебе! С цветами встречать будем, — затормозил Шамшала у ожидавшего вездехода и долго махал вслед замызганной кепкой. Искренней мальчишеской радостью светилось улыбкой довольное лицо Сергея.

А вездеход, подпрыгивая и грохоча, мчался по дороге. Аленка примостилась на коленях у отца, рядом с водителем. Ей нравилось ехать. Нравилось рычание машины, убегающая по сторонам тайга. Ей хотелось поскорее попасть в город. Она так много слышала о нем, но еще не представляла себе, каким он бывает. Уезжая, она ни о чем не жалела. Пожалуй, единственная из всех пассажиров.

Терехин молчал. Бережно держал дочь. Вглядывался в пробегающую мимо тайгу. Вот здесь, вот он, этот профиль. Прямой стрелой пролег. Здесь он впервые встретился с Никодимом.

И Нина вспоминала ту заснеженную поляну и костер. И ночь. Когда ее впервые назвали любимой. И она любила. Но кто теперь назовет березкой? Потому и отпускала тайга. Ничего, память к ней еще не раз вернется. Но — сама. А она забудет. Мало ли людей перебывало в ней! Всех не упомнишь.

Олег нетерпеливо на дорогу посматривал. Ерзал, словно на мокром сидит. Мальчишка! Все мысли на его лице читать можно. Вон улыбка рот до ушей растянула. Сейчас от тайги убегает. А через несколько дней сюда же и вернется. Таким же нетерпеливым. Тоже будет подпрыгивать. Ох, эта молодость! Даже березки, глядя на Олега, головами качали, смеялись. Скоро, ох как скоро под таким же вот деревцем свою девчонку березкой назовет. Старо это для тайги. А девчонке — внове. Навек запомнит этот день. Эх, люди! До старости порой первым чувством живут. Тайга так не умеет. Она с рождения стара мудростью своею. Потому и завидует.

Подорожник старым вороном нахохлился. Еще бы! В город едет. К семье. В холод из холода. Хотя теперь… с одной стороны перестанет морозить одиночество. А дома?

Там, наверное, для него все по-прежнему. А из привычного легко ли уходить, хотя бы на время?

Тайга! С годами привязанность к ней в любовь переросла. Единственную. Последнюю. Потому и теперь за каждое деревцо глазами цеплялся. Запоминал. Это поможет ему скоротать несколько дней в Охе. Каждый из них вечностью покажется. Ну да ничего… Ведь снова вернется в тайгу. Ей он всегда свой, понятный. Его она всегда сумеет утешить и приютить. Недаром в одной тайге уживаются рядом пион и крапива. Разные они, а дом один. И все они в нем — родные. Свои тайге. «Никто из них ей не в тягость», — подумал ученый.

Вездеход подпрыгивал на кочках, торопился. Скоро дорога станет ровной, гладкой. Можно скорость прибавить, пассажиры не будут макушками брезент доставать, подпрыгивая вместе с вездеходом, отдохнут до Охи. А это не маловажно — приехать в город в хорошем настроении.

Еще немного до этой дороги. И люди, стиснув зубы, ждали.

А по дороге торопливо трусит бокастая кобыла. Никодим правил не спеша. О своем думал.

Совсем недавно здесь, на пепелище, звенели смехом юные березки. Он выхаживал их, как детей кровных. Руками и сердцем. Вместе с ними смеялся и печалился. Жил их судьбой и жизнью. Но кто это теперь поймет? Да и толку от этого запоздалого понимания никакого.

Вон рябинка в первый раз зацвела, невестой вырядилась, на праздник жизни. А теперь стоит обугленная, будто старуха, с погоста возвращаясь, остановилась отдохнуть.

«Эх, нехристи, какую красу, сколько жизней сгубили по глупству. Не умели вырастить, научились паскудить. Где ж человеков в себе растеряли? В какой глухомани святое растрясли?»

Рыжий бурундук прыгнул на плечо лесника. Куснул ухо, требуя сахар. Уставился озорными бусинами глаз.

«Живой? То-то радость! Живому на погосте невмоготу. Жить надо. Тайге! Значит, я в ней тоже не лишний…»

И не избавиться от раздумий, и нетряский бег кобылы не мешал им.

«Вот ведь и чужие тайге эти геологи. И вред наносят. А, вишь, порадовала она их. Одарила. Нашли они в ней свое — что искали. А значит, и они ей нужны. Может, зря себя единственным хозяином участка считал. Ей-то, тайге, виднее! Да и люди все же толковые. Вон говорили, что нефть на участке есть — и нашли. Не зря работали. Значит, знали. А я что смыслю в ней, в работе ихней, да и в нефти? Может, она и впрямь клад. Кто же их знает? Вон Женька не зря говорит, что нынче геологи иначе работать станут. По соглашениям. Со всеми враз. А кто нарушит, с того шкуру драть будут. Хорошо хоть новый мой участок уже изучен геологами. И признан негодным к их работам. Как-то чудно они его прозвали — неперспективным. Но то для них. А я-то уж с него сделаю пользу. И какую! Разве тайга бывает негодной? Хотя они на лицо не смотрят, им нутро нужно. Изнанка. А в ней что? Земля единая. А мне она и нужна. Хорошо хоть в этот раз участок свой с ними делить не буду. Ну а там — их взяла! Город будет. Наверное, большой. Домов понастроят. Улиц. Середь тайги. А может, и неплохо будет. Место плодовитое. Воздух чистый. Тайга богатая. Будут жить и радоваться. Многие. Не я один. Там всем всего хватит вдоволь. Интересно б поглянуть на тот город годков через десяток. Какой он будет? А люди? Полюбится ли им новое место? А с чего же не полюбить его! Вон ему, Никодиму, оно сразу приглянулось. Хотя… У них свой спрос. Пусть бы им хорошо жилось. Чтоб тайга их на новом месте не обижала, а радовала. Нехай бы за детей своих признала. А там и они к ней сердце поимеют. Свой дом кто разорять станет? Все его норовят беречь».

— Ты с кем там разговариваешь, Никодим? С кобылой? Иль мне что-нибудь говоришь? — спросил Лебков.

— Да это я так. Сам с собою. По привычке, — сконфузился лесник: незаметно для себя вслух размышлять научился!

— Посторонись-ка. Кажется, геологи едут! — предупредил Евгений.

Старик придержал кобылу. Вездеход, притормозив, тихо объехал телегу.

Геологи увидели Никодима. Телегу с вещами. Поняли все. По душе каждого озноб прошел. Неприятный. И поневоле всем неловко стало перед стариком, улыбавшимся им прощающе. Где-то в глубине сознания каждому не давала покоя вина перед Никодимом. Вина за пожар.

Многое можно спрятать в памяти, но забыть — ничего невозможно.

Странно устроены люди! Когда бранил их старик, злились на него, ругались с лесником: Не признавали себя виноватыми. А простил их — и сами устыдились. Все вспомнилось. И вина жгуче хлестала по щекам геологов.

Давно скрылась из вида телега. И лесник. А люди не могли головы поднять, чтоб не встретиться взглядом с его глазами. Лишь траки вездехода тараторили на всю тайгу — прости нас, прости нас, прости…