Леха не стал дожидаться Яшку, когда тот к нему соберется придти, и в ближайший выходной, завалившись к Терехиным с целой компанией, уговорил и уволок Яшку на рыбалку.

— Отдохнем на природе у костра, порадуемся жизни! Чего в доме киснуть? Поехали, пока жопа мохом не обросла. Там всю хандру и плесень стряхнем с плеч! Давай! Одевайся шустрей,— торопил Яшку. Тот, поколебавшись, согласился и уже через час, поставив палатку, сидел в лодке вместе с ребятами. Ловить рыбу с берега было скучно. И парни, закинув сетку, поймали рыбы на уху.

Когда в вечерних сумерках загорелся костерок, а уха сварилась, компания подвинулась поближе к огню, оживился разговор. Друзья наперебой делились новостями, говорили о наболевшем:

— Слышь, Яшка, когда у тебя свадьба с Викой? Не забудь пригласить! — напомнил Андрей.

— Не будет свадьбы! Была любовь, остались только лямки,— ответил Яшка хмуро.

— Чего так?

— Рылом не вышел! Семья из благородных, куда уж мне с суконным рылом?

— Выходит, ты снова холостяк?

— Звонила мне тетка, Викина мать. Рыдала белугой. Целый переполох в семействе поднялся. Ну и вопросы она задавала, я чуть под стол не улетел от них. А она меня пытает:

— Скажи, Леша, разве такое может быть в наше время, чтобы дети у мужчин появлялись без участия женщины? Я понимаю, что наука шагнула далеко вперед, но не до такой же степени? Дети ведь не грибы, на дороге не растут.

— Это вы о ком? — не врубился я сразу.

— Я о Якове! Наплел он нашей Викуле всякое. Она и поверила как дурочка! Устроила нам истерику, всякие небылицы про любовь плетет. Как ты позволил свою сестру оглумить какому-то проходимцу без рода и племени?

— Ну, тут я ей выдал по первое число. Врубил под самый корень! За все одним махом и без промаха, все высказал, что накипело. Сказал, мол, если у ее дочки мозги не прокисли вконец, она должна послать вас обоих на самый верхний этаж вашей высотки, вернуться к Яшке, пока он не успел жениться и просить, чтоб простил ее дуру заполошную. Ведь она — старая дряхлота, никому в городе не годится! Лично я, таких как она, даже по бухой на ночь не снимаю! А и в городе мужики не дурнее. Спокойно дышат без жен. Нынче бабья на каждом углу как грязи. А вы хвосты подняли! Ваша Вика далеко не сокровище! Погодите, еще хлебнете с нею! Сами к Яшке на поклон прибежите. Да поздно будет! — хохотал Леха.

— Ну и она мне отбазлала, гнида интеллигентская! Уж кем только ни обозвала старая, геморройная задница, уши до сих пор горят. Никогда о себе такое не слыхал.

— Женщина всегда права! — хохотали парни.

— Она воспользовалась тем, что говорила со мной по телефону, и я не мог достать эту кикимору. Клянусь, не посмотрел бы, что теткой доводится, по соплям так вмазал бы квашне, мослами накрылась бы дура! — кипел Леха.

- Ты, погоди заходиться, так что там с Викой? Взяла она верх над своими «мухоморами», или они ее обломали? — спросил Яшка.

— Пока боевая ничья! Плесень неотложку вызнала. И девку увезли в психушку.

— За что? — удивились парни.

— Она им погром устроила. До полуночи всякие скелеты ломала, рвала картины, скрипки, короче, все, что раздражало, из чего сделали кумир, потом хохотала громко, пока соседи не стали колотить во все стены. Ну, а когда балкон открыла, «перхоть» испугалась. Отец силой в комнату вернул и держал до приезда врачей.

— Вот ни хрена! Им легче потерять девку, чем спокойно отдать замуж...

— Все не так просто, мужики. Я сам, как вам известно, работаю психиатром. Эта ситуация знакома. Случившееся, результат глубокого стресса. И здесь нужно устранить причину, породившую такой всплеск. Нужно придти к общему согласию. Найти объединяющий, устраивающий всех вариант, иначе человечек попадет в депрессию, и вылечить Вику станет сложно. Пусть старики над тем подумают, иначе потеряют дочь,— поправил очки Глеб.

— Да мне какое до них дело,— отмахнулся

Леха.

— Значит, любит она тебя, коль достала своих пращуров. Отправь ей эсэмэску по телефону. Или позвони. Душу спасешь,— посоветовал Глеб Яшке. Но телефон Вики молчал...

— Эй, Яшка! Мы не для того собрались здесь, чтоб переживать о бабах. Не стоят они нашего здоровья и внимания. И вообще, лично я не хочу слышать о них здесь! — возмущался Андрей.

— Это верно! Их не на руках, а на кулаках носить надо. Вон я со своей стервы пылинки сдувал, все ее прихоти выполнял, а что получил? В гараже застал со слесарем. Они там уже в азарт вошли. Ну я им подмог. Мужика не трогал, а ее взял за ноги и головой об угол трахнул. Только успел ей вякнуть, чтоб домой не возникала сука! Так она в больницу попала с сотрясением мозгов. Я и не врубился, как можно получить сотрясение того, чего отродясь не водилось? А эта падаль из больницы заявление в прокуратуру состряпала. Ну там же мужики работают. Узнали в чем дело, велели оплатить лечение потаскухи, на том закончили. Правда, эта шлюха хотела квартиру и имущество поделить, но не обломилось. С тех пор к себе в дом никакую не привожу. И выше брючного ремня не пускаю. Сам дышу. Никого не надо. И никогда не женюсь! — клялся Николай.

— А моей бывшей чего не доставало? В меду купалась, за все годы, что жили, ни одного дня не работала. Только меня пилила!

— Как не работала? Она целыми днями на даче пропадала. Ты на базаре ничего не покупал. Все засолы она делала. Овощами заваливала и подвал, и кладовку. Ты, ровно куркуль жировал! — не выдержал Василий.

— Ну и что с того? Это не работа! Там «бабки» платят, за них все купишь. А то нароет картошки, а я таскай на своем горбу. Капусты, морковки, свеклы, луку — десятками мешков! А эти банки с соленьями, я с ними грыжу нажил. А она брюзжит:

— Отвези на дачу, чеснок пора копать, да хрен уже выстоялся!

— Короче, вконец загоняла. Вернусь с работы, никакого отдыха! Тут же, что бурлака, впрягает в лямку. Ну вот и достала, я взвился и наехал на нее один раз. Пообещал живьем урыть на даче. Она в вой, я ей подсрачника врубил от всей души. Расскочились. Зато сколько лет на той даче не появляюсь. Не чертоломлю! И с голоду не пропадаю. Хочу в столовой иль в кабаке похаваю. Когда мамка приезжает с деревни, на всю неделю жрать мне сготовит. Верите, до сих пор радуюсь, что никто на меня в доме не воняет, не брешется лодырем, козлом и прочими вонючестями. Так что мужикам даже вредно бабами обзаводиться...

— Послушай, а где ты ночуешь? Свет по вечерам не горит, самого со сворой псов не отыщешь. Где тебя носит? — озорно улыбался Андрей.

— Так это я для разминки, чтоб кровь не плесневела, в гости хожу. Что тут такого? Временная связь мужику как кислород нужна. Чем чаще баб меняем, тем лучше.

— А я уже и забыл, когда в последний раз был у женщины? Пора навестить, а то состарятся мои «телки» без внимания и ласки, обидно будет,— поддержал общую тему Яшка.

— Да, заверни к Торшихе! Она тебя всегда с радостью примет!

— Староватая она!

— Да чего там? В темноте под одеялом все кошки серы, а бабы одинаковы!

— Чего ж сам старух не клеишь, все к молодым прикалываешься?

— Я пять лет со старухой мучился. Она на восемь лет старше была.

— Вот это ни хрена! Ты что, с завязанными глазами подженился иль по бухой не разглядел ее? — удивился Колька.

— Любил!

— Старуху? Ну и отмочил отморозок!

— Она меня все годы охраняла. С каталкой у двери. Да так меня гладила, что до утра едва успевал в себя придти. Но однажды опередил стервозу Вырвал у нее каталку из клешней, да так отмудохал, неделю с койки не вставала. Я тем временем «дублершу» нашел. До сих пор тусуемся.

— А старуха как? Свыклась?

— Давно нет ее! Как только встала «плесень», я ее мигом кибенизировал! Пообещал, коли воротится, лопату в ход пустить вместе с вилами. Ну она не захотела убедиться и слиняла благополучно.

— Нет, со старухой хреново!

— Зато они сговорчивее! — хохотнул Вася.

— Ты тоже с «мухоморкой» был? — удивился Андрей.

— По пьянке чего не приключается, может и наезжал на какую, не зарекаюсь. В поселке ни одна не обижается, и вслед не бранят! —умолк под громкий хохот.

— Эх, мужики! Мы над бабьем хохочем, они над нами. Но если по сути, друг без друга не обойтись никому. Природа свое возьмет, и никуда от нее ни деться.

— Колька! Ты это к чему бубенишь? Иль мало всех нас бабы накалывали?

— Пожалуй, на равных!

— Ни хрена! Я свою до армии пальцем не трогал. Берег, как цветок. Для себя, конечно. Чтоб после службы все честь по чести справить. Каждый день письма писал. Называл своею ласточкой и мечтой, солнышком и радостью. Дни считал до дембеля, до нашей встречи. А когда домой вернулся, такое о своей зореньке услышал, что душу в штопор скрутило. Враз и не поверилось. Решил сам убедиться. Вызвал ее вечером в лесок, прямо за домом, привел на лужайку и потребовал:

— Ну, признавайся, как меня из армии ждала? Сохранила ли честь девичью? Не осрамила ли себя и меня перед людьми и Богом?

— Ксюшка землей под ногами поклялась в непорочности. Даже я засомневался, а права ли сестра, рассказав об Оксанке мерзости? Ну, за про-перкой далеко не ходить. Завалил я свою девку на травку, задрал ей юбку и... Мама родная, чуть с ушами не утонул в ней. Ох, и обидно сделалось за брехню. Ведь рассчитывала, что я неопытный лопух и не разберусь ни в чем. А я в армии каждую неделю в самоволку линял, все к девкам, там такую практику прошел, никому не снилось. Короче, поднял Ксюшку с травушки, да как вмазал потаскухе по соплям, она в кусты кувырком улетела. Я ей и скажи:

— Тебя, как радость свою берег, а ты как себя вела, стерва окаянная? Вот тогда она и раскололась, что еще в пятом классе школы перестала быть девочкой. И когда со мной дружила, таскалась с другими ребятами по подвалам и чердакам. Но если я на ней женюсь, как обещал, она никогда мне не изменит. Но я уже не хотел попадать на ее крючок вторично. Послал подальше и ходу от Ксюшки. Поверите, месяца не прошло как ее взяли замуж. Приличный человек женился, а она по старой памяти и меня на свадьбу пригласила. Я пришел...

— Круто! — выдохнул кто-то из парней.

— Гостей на свадьбе целое половодье собралось. Оксанка, что королева наряжена. На голове венок и фата! Ну, прямо сама невинность! Меня смех валил с ног. Подождал, пока гости хорошо поддали, увидел, что невеста выскользнула во двор свежим воздухом подышать, и следом за нею намылился,— ухмыльнулся парень.

— Подвалил и предлагаю ей, мол, пошли в беседку, там зелень непроглядная. Оттянемся от души за все упущенное. Теперь ты замужем, бояться нечего! И ухватил за сиську. А Ксюшка молча как звезданула мне! Из глаз искры посыпались снопами, и говорит зло:

— Отвали козел! Все что было, навсегда ушло. Теперь я законная жена, и не смей, облезлое чмо меня лапать! Не то останешься калекой до смерти, за тебя ни одна старуха замуж не пойдет. Меня навсегда забудь, придурок шибанутый.

— Вот тебе и шлюха!

— Знать, отгуляла свое, одумалась.

— Живет она с тем мужиком?

— А куда денется? Двоих ему родила, оба его копии. И никто о ней не говорит ни единого дурного слова. Мужик на Оксанку не нарадуется. Так и сказал всем шептунам, кто о прошлом его жены рассказать хотели:

— Меня не интересует, как жила она до свадьбы. А вот как при мне живет, вижу сам! И любому шептуну сверну башку на задницу за сплетни и ложь!

— Она, как все говорят, прекрасной женою стала. А я, дурак, не поверил ей тогда. Потому один задыхаюсь. Никому не нужен. Теперь ни я, мне не верят, что на что-то еще годен,— вздохнул человек.

Парни ели уху. Она казалась им самой вкусной, такой дома не получится, сколько ни старайся.

Где-то неподалеку тявкнула лиса, почуяла запах рыбы, и ей захотелось полакомиться рыбьими потрохами, знала, люди их не едят.

— Иди, лопай! — отнес Андрей отходы к кустам и вскоре услышал чавканье.

Где-то высоко над головами летел гусиный косяк, скрываясь в темноте ночи.

А там и сорока затрещала, кто-то побеспокоил, разбудил спящую. Люди поневоле насторожились, вглядывались в заросли, оттуда вскоре вышел лесник. Увидев поселковых, успокоился, присел к костру.

— Прости, Кузьмич, что разбудили. Сам понимаешь, выходные короткие. Переночуем и домой! Ты не беспокойся, костер зальем, пожара не допустим! — сказал Яшка и, налив в стакан из бутылки, протянул старику:

— Выпей с нами!—тот не отказался.

— Вот мы тут спорим, есть ли любовь на свете? Нужна ли людям? И что собою представляет, радость или наказание? Как думаешь ты, Кузьмич?— спросил Яшка лесника.

— Что она есть? Ну, вот я с бабкой своей полвека прожил. Каб не любил ее и дня не потерпел бы! А то ить дня без ней дышать не могу. Ну, будто веника в избе не достает. Не ворчит, не лается, бока блохой не точит, не гремит чугунами. Она в зимовье заместо домового, со всем хозяйством управляется. Оно, навроде, небольшое, а хлопотное, суетное. То скотину доглядеть, меня нахарчить, в зимовье порядок держать, еду сготовить, постирать, все в ее руках. Куда мне без ей? Совсем мохом обрасту,— моргал слезящимися глазами.

— Дед! А ты когда-нибудь бил жену? — спросил Андрей.

— Не-е, внучок, не колотил бабу. Не допекала, не изводила. Завсегда со мной в согласье живет.

А и как забижу свою сердешную, коли ночью к ней в постель ложусь под теплый бок. Разве осерчавшая баба примет? Сгонит вон, и спи единой душой на печке, как таракан в щели. Мне такое не по духу.

— Кузьмич! А дети есть у вас? — спросил Колька старика.

— Аж цельных трое, да внуков пятеро. Едина беда, все по разным городам разбеглись. Кто где прижились. Вместях не получилось. Старший сын военным сделался, теперь в большом чине, где-то на Севере прижился. Дочка на Украине, в фермерши залезла, а младший мой в Белоруссии служит в летчиках. Мне его не докричаться. Вот так и живем по врозь. Кажный в своей берлоге. Уж и не припомню, когда впослед виделись. Все недосуг свидеться, всем некогда. Но и то Слава Богу, все вживе и в здравии...

— А часто ругаетесь с бабкой?

— Мил человек, за те годы, что прошли, мы по взглядам наловчились понимать. На что брехаться и кровя портить один другому? Жисть без того трудная и короткая. В ей уступать друг дружке надобно. Ить не звери, каб грызть один другого.

— Кузьмич! У вас друзья есть?

— Едино, что соседи—лесники. С ними дружимся, навещаемся, в праздники проздравляемся. Ну, и подмогаем по-соседски. По-волчьи не живем. Мясом, рыбой делимся, у кого закончилось, подсобляем. Без того в лесе жить неможно.

— Поселковые часто на этом участке бывают, приходят за грибами и ягодами?

— Всякие случаются. Иных в шею отсюда гоню. Напьются до визгу, запалют костер и заснут подле него. Случалось, спасал их, глумных, а было сгорали до смерти. По мне единая беда, когда костры в самом лесе палят, а потом кидают их без догляду. За всеми не углядишь, а пожары для нас погибель. Зверье помирает, губится лес, а и сами люди не всегда успевают сбежать. От того я ни всех в лес пущаю, чтоб урону меньше было.

— Кузьмич! А лешаки в лесу есть, или люди их придумали? — ухмылялся Колька.

— Старики-лесовики имеются. Сам их не видывал, но чуял завсегда. Спробуй войти в чащу без поклона, не испросив помощи лесовичка! Воротишься с пустыми руками, усталый и ободранный. А обратись как надо, оставь ему хлебца, да поклонись, и наградит человека от души, не скупясь, отведет от него беду и погибель.

— Кузьмич! А говорят, что лес злых людей наказывает? Брехня это или правда?

Старик подсел к костру поближе, грел руки у огня.

— Лес людей чует. Случилось в запрошлом году при обходе, наткнулся я на человека, он уже помер, навовсе задубел. А сам из поселковых. Раней его там видел. Позвонил в милицию, сказал им, а вскоре Илья Иванович с Анискиным приехали. Враз опознали мужика. Оказалось, они его долго разыскивали по поселку, чтоб заарестовать. Девчонку он посиловал. Ты, Яша, тот случай знаешь?— спросил Терехина.

— Им отец с Анискиным занимались. Я мало что знаю.

— Так вот про этого мужика в розыск дали. А он в лес сбег, чтоб спрятаться от люду. В глухомань забрел, куда поселковые не совались. Жить хотел, от милиции прятался шельмец. Но лесу он не понравился. Тут и харчи его кончились. Как дальше быть, коль леса не знаешь, а душа, что гнилое болото, вся черная наскрозь. Вот так и порешил тот змей прожить на лесных харчах. Костер не разводил, чтоб его не приметили. Ел ягоды и грибы! Даже зайчат умудрялся отловить и сырьем их ел. А тут время грибное подоспело. Мужик видать вконец сголодовался и наелся подосиновиков. Ну, они же рядом с красными мухоморами уродились и со спорышами. От их при слабом ветре отравная пыльца попала на подосиновики, и они стали ядовитыми.

— Он ими отравился?

— Ну да! Весь черный, как уголь сделался! Илья Иванович враз уразумел, что приключилось, и сказал, что лес паскуду наказал. Помер в муках, как собака. Весь распух, как бревно. Не то идти, ползти, дышать не смог. То он за свой грех получил. Лес не простил его и не выпустил. Было и другое, когда отчим падчерицу убил. Лет десять девчурке было, не боле. А сам, когда хотел домой воротиться, попал в болото и утоп в ем. Только шапка уцелела на топи, в том месте, где засосало. Нашли и падчерицу. Откопали сердешную. Она на поселковом погосте покоится. Жаль ребенка. Ей бы жить и жить. Но ведь не пощадил злодей! — перекрестился Кузьмич, пожелав ребенку землю пухом.

Парни уже располагались на ночлег, кто в палатке, другие у погасшего костра, красные угли еще дышали теплом. А Кузьмич, словно сказку на ночь, рассказал о давнем случае:

— Никто не помнит, когда это содеялось. Сбегли в лес парень с девицей. Любились они крепко. А родители были злые у обоих и воспретили им жениться. Но любовь оказалась сильней воспретов, не могли они жить один без другого. И не было у них ничего, кроме двух сердец. Им весь лес помогал. Кабаны вырыли для них землянку. Белки носили орехи, ежи — грибы. Медведи медом делились. А потом набрел на них Святой Берендей, забрал в свой дом, признал их за своих детей, увидев, как лес полюбил молодых. И не ошибся тот старик, ни разу не пожалел. Та любящая пара и поныне в каждом зимовье живет, бережет и холит лес за любовь и помощь. Они всегда помогают сберечь друг дружке жизнь. Потому и людей тех зовут лесниками,— встал Кузьмич от костра и пошел в зимовье, какое знапи многие поселковые.

— Берендей! А ведь он в своей глуши счастливее нас! Живет чисто и спокойно. До старости в любимых прожил, и никто от него не отвернулся, не сказал, что больше не нужен. Хоть всего-навсего лесник! — подумал Яшка, глянув вслед Кузьмичу с тихой завистью.

Утро выдалось пасмурным и дождливым. Наспех собрав палатку, ребята заспешили в поселок. Никто не оглянулся назад на место короткого отдыха. Все торопились домой.

— Ну, как отдохнул? — встретил сына Илья Иванович. Тот рассказал, что услышал о Вике, не смолчал о своих звонках, какие так и не дошли до девушки.

— Оставь ее в покое. Не из-за тебя переполох поднялся, поверь мне, здесь причина совсем иная. Вика вздумала установить свое главенство в семье, избавиться от наездов родителей и жить без их советов и требований. У нее это получилось. Она напугала стариков и теперь получит вольную. Но как ею распорядится, покажет время.

— Такой ценой? Ты думаешь, она симулировала стресс? — спросил Яшка.

— Она сама себя завела. И дошла до точки кипения. Не притворялась. Разозлилась, как все перезревшие, упустившие свой шанс. Другого способа давления на родителей не знала и устроила истерику с глупыми последствиями. Все банально. Вот подумай, ей защищать диплом через пару недель. Времени мало. Она справится с собой и получит диплом. Не заваляется в больнице. К тому времени и родители дозреют. Уже не станут давить на дочь. Той только это и нужно. Она сама примет решение, что делать дальше, как устроить свое будущее? Ты ей не навязывайся и не докучай. Чтоб упреков на потом избежать. Пусть даже мысли не возникнет, что воспользовался ситуацией. Ведь при малейшем сбое начнутся упреки в твой адрес, будто ты загубил ей жизнь. Вика на это способна. Она самолюбива и капризна. А потому, не спеши делать глупые шаги. Пусть сама созреет для решения. Ты, как я понимаю, оставил ей шанс и надежду. Теперь подожди. Если ты нужен, сама отыщется. Коли не позвонит и не объявится, не тужи, значит, не любила.

— А если не насмелится, будет ждать, когда я сделаю первый шаг?

— Сынок, поверь, у женщин в запасе тысячи способов к примирению. Ты выжди, когда она сама на тебя выйдет. Не суй голову в петлю, не подставляй шею под хомут раньше времени. Помни, ты мужчина и никогда не опоздаешь с семьей. Вика, совсем иное дело. Ей через пару месяцев двадцать два годочка стукнет. По сегодняшним меркам весьма нимало. Она это давно понимает, сама будет спешить помириться, если нужен.

Яшка согласился с отцом. А тут Степка выскочил из комнаты. Увидев отца, подбежал, прыгнул на колени и, обхватив ручонками шею человека, заговорил торопливо:

— А я вчера у тетьки Вали был в магазине. Мы с ней про тебя говорили. Она все спрашивала про Вику. Ну, я сказал, что она уехала, бросила нас, и мы снова безбабные вовсе. А Вика к нам не зашла. К своим сбежала, в город, насовсем. Мы ей надоели. А может, у ней сказки кончились для меня, потому не пришла даже до свиданья сказать. А тетка Валя сказала, что она вовсе сказок не знает. Зато у ней есть много конфетов, а ей для меня ничего не жалко. Давай ее к нам, в тетьки возьмем насовсем!

— Не спеши, Степка! Ни все конфеты бывают сладкими! Не торопи отца. Пусть он сам себе тетку выберет! — погладил мальчонку по голове Илья Иванович.

— А знаешь, чего потом было? Меня тетька Валя посадила рядом и дала машинку с прилавка, чтоб поигрался ей. Тут дяхон привалил в магазин. Ну, вовсе пьяный, и еще водку попросил. А денег нет, в долг хотел. Тетка Валя не дала. Велела с магазина линять. Дяхон как закричал, схватил за сиськи тетьку Валю, да как швырнул в угол! Грязными словами называл. Я гирю взял и по голове его стукнул. Она сама мне в руки попала. Тот дяхон на пол свалился. Его за ноги вытащила наружу тетька Валя, закрыла двери на крючок и меня долго целовала и плакала. Заступником назвала,— хвалился мальчишка.

— А что тот дядька? — насторожился Яшка.

— Он лежал, лежал, потом сел, головой мотал. После встал и кричал, что нам обоим ноги и руки вместе с головой оторвет. А я его не боюсь. В магазине много гирь. Всяких. Есть и большие, какие пока не могу поднять, подрасти нужно, тогда вовсе не пущу в магазин пьяных.

— Тебя одного нельзя отпускать, не обходится без приключений! — сокрушался Яков.

— Нужно Валентину навестить, узнать, кто это в магазине дебоширил? — встал Илья Иванович.

...Торшина приветливо поздоровалась со старшим Терехиным и на вопрос, что вчера случилось, ответила, покраснев:

— Сама виновата! Не надо в долг под список давать. Всех не пережалеешь. Я его жене продукты отпускала в долг. Детей жалела, семья многодетная. Так хозяин решил и водку взять! Козел бесстыжий! Я ему на дверь указала, а этот отморозок руки распустил. Тут Степушка не растерялся... Заступился, влепил гирей. Тот мигом свалился, отстал. А утром его жена приходила, прощенье просила за своего козла. Умоляла ради детей не обращаться с заявлением в милицию. И пообещала, больше его в магазин не пускать. Я сказала, мол, жаловаться не буду, но потребовала, чтоб баба немедля вернула долг, и больше не стану отоваривать их под список.

— Деньги она принесла?

— Да, до копейки долг отдала.

— Валентина! Не давай больше продукты в долг, не сажай людей к себе на шею, не балуй. Ведь ситуация почти у всех одинакова. Почему одни укладываются в свои доходы, другие не могут?

— Дети в этой семье, жаль стало...

— Пить нужно меньше. Тогда все наладится. Кстати, ты только вредишь ребятне. Не давай родителям бутылки взаймы. Глядишь, о детворе больше начнут заботиться. Покажи тот список! Много там должников у тебя? — попросил Илья Иванович.

— Дома оставила. На работу не взяла. После вчерашнего обидно стало. Сама так решила, больше в долг не давать,— оправдывалась Торшина и спросила тихо:

— Так что, уехала от вас городская учительница?

— Она не жила в нашей семье. Иногда в гости приходила. Разве это к чему-то обязывает?

— А я слышала, что свадьба намечается?

— У кого?

— У Яшки!

— Не знаю, мне сын ничего не говорил. Потому, живем как всегда, без новостей и изменений,— глянул на бабу вприщур, понимая все высказанное и затаенное.

— Илья Иванович! А я как раз к тебе сбирался пойтить. Беда у нас! Ванька пропал, уже какой день не вертается! Как ушел вечером опосля работы, и четыре дня нетути. Где черти носят, не ведаем. Старуха изголосилась вконец, ночами не спит, совсем извелась. Помоги, голубчик, разыскать нашего олуха. Ужо всех друзей и приятелев оббег, ни у кого Ванятки не было. Ну, куда-то же подевался?

— А куда он собирался в тот вечер?

— Не сказался. Молчком вышел.

— Как так? Ну, может, заходил кто к нему?

— Не, никого не было.

— Он жениться не собирался?

— Не сказывал.

— А девушка на примете имелась?

— Так их, как говна, завсегда хватало по горло!

— Ладно! Пошли в милицию, там поговорим обстоятельно,— предложил Илья Иванович.

— Перед уходом вы с Иваном не поругались случайно? — спросил человека.

— Как завсегда указал дурню, что пора ему об жизни думать сурьезно. Ить сколь местов работы поменял опосля армии, а нигде не удержался. То его прогоняют в шею, то сам уйдет. Неможно так дольше. Ить не дитенок малый. Пора мужиком становиться, а кто за такого пойдет? — серчал мужик. И продолжил:

— Перед тем как пропал, цельную неделю вертался домой ужо под утро. Весь в сене. Глаза красные, как у кролика. Об чем ни спроси, молчит. А вечером опять сбегал до утра. Теперь навовсе пропал,— шмыгал носом старик.

— Успокойтесь. Разыщем Ваньку! Никуда он не денется,— улыбнулся Илья Иванович и, подвинув к себе телефон, позвонил одному из фермеров, у какого на выданье были целых три дочери.

— Егорович! Здравствуй! Узнал? — расспросил о здоровье, о жизни. И, словно между прочим, поинтересовался, как живут дочери?

— Ой, Ильич, и не спрашивай! Нету мороки больше, чем растить этих «двухстволок». То боялся, что в подоле принесут, дальше двора не выпускал ни одну. Впрягал в работу, чтоб дурным мыслям места не осталось. Ни единую не щадил. Они в поту купались круглый год. Вырастил хозяйками, трудягами, ни за одну не совестно. Но теперь новая забота возникла. Девки мои знают цену копейке, как она дается, и не могут приглядеть себе женихов! Может, ты по этому делу звонишь? А то твоего Яшку знаем. Рады будем породниться с вами, не глядя на найденыша! У нас и места, и хлеба на всех хватит! — намекал фермер на возможное родство.

— Егорыч! Я, как и ты, отец! Как сын решит. Я ему не указ. У Яшки своя жизнь. Укажет на твою дочь, перечить не буду. Жить ему Но пока молчит. Я впереди сына не пойду. Пойми по-человечески. У меня к тебе другой вопрос. Не появился ли на твоей ферме парнишка из поселковых, Ванюшкой его зовут?

— Как же! У меня он живет! Уже пятый день работает. Предложенье сделал старшей дочке. Ну, а я говорил тебе, что все они цену копейке знают. Вот и велела Динка ему показать себя в деле, на что гожий? Без того ни о чем говорить с ним не стала. И впрягла, как коня. Он же пришел ко мне на ферму с бархатными руками. Они как у бабы были. От самого одеколоном за версту перло. Моя Динка высмеяла его поначалу. Ни о чем говорить не хотела. А Ваня настырный оказался. И не отказался от дочкиных условий. Уж как договорились, не знаю. Только попросила для него спецовку и приюта на месяц на нашей ферме. Он и остался у нас в работниках. Денег не требует, со мной пока ни о чем не говорит. Работает как и все мы с утра до ночи. Что дальше будет, не знаю и не загадываю. Послушаю, что дочь скажет. Ей решать.

— Егорыч! Этот Ванечка не безродный. Его отец разыскивает, мать беспокоится, плачет. Потеряли сына. Он им, уходя, ничего не сказал. Ты сам отец, пойми их...

— Вот лопух! Уж, я его сыщу придурка безмозглого! Поставлю совесть в душу! Это как посмел про главное забыть? Не тревожься, Ильич! Отыщется та пропажа из дедовых штанов. Нынче своих навестит, барбос окаянный!

— Спасибо тебе, Егорыч! Не забудь мою просьбу!

— Как можно?! Ни в коем случае! — пообещал фермер поспешно, а через час привез Ваньку в милицию, где его ждал отец.

— Сынок! Куда ж ты, идол окаянный, запропастился, чтоб тебя мухи обосрали! Мать слезами изошлась. Нешто надо так над нами изгаляться? Куды тебя унесло, песка блудящий? — обнял сына дрожащими руками, не веря в счастье.

— Отец, не ругай, не обижайся, я девку в жены нашел. Динка, коль благословишь, пойдет за меня замуж. Обещала перед отъездом. Но не мешай, я нынче к ним вернусь. Помочь родне надо. В выходной привезу на знакомство.

— Что ж ты с дому сбег не сказавшись?

— Не стоило меня каждым куском хлеба попрекать. Чужих кормят, не считая съеденного. А вы, родные, свои, со свету сживали. От того обиделся, что тепла ко мне не оставили. Замордовали вконец!

— Прости, сынок!

— От того к тестю жить пойду. Вам свою жену не доверю. Навещать стану. Но в одном доме с вами жить не соглашусь.

Вскоре они ушли из райотдела, Терехин смотрел им вслед задумчиво.

— А как узнал, что Ванятка у Егорыча обретается?— спросил Яшка отца.

— Да, все банально. Старик сам сказал, что Ваня возвращался под утро весь в сене! Ну, скажи мне на милость, у кого, как ни у фермера, в сене можно изваляться? К тому же у него три девки на выданье. Кстати, с нами не прочь породниться. Тебя они знают.

— Был у них! Рэкет гоняли. Троих убрали от хозяйства. Грозили спалить ферму, с хозяевами расправиться. Пришлось с ними круто побазарить. Отвалили.

— Яшка, а что если тебе к двум оставшимся девкам присмотреться?

— Смеешься! Мне дома не лошадь, жена нужна! Мать Степке, дочь матери. Фермерские девчата не годятся. Тепла мало, не смогут у нас прижиться. Холодные и грубые они, могут устроить Ванюшку, но не меня.

— Яшка, кого ж ты сыщешь? Когда?

— Отец, я не спешу, и ты меня не торопи.

— Все Вику ждешь?

— Не знаю, не уверен. Пока погожу, а там, что будет, посмотрим.

— Мужики, бабу из реки отловили. Мертвую, как есть! Всю зиму в воде пробыла, а тут всплыла! Нашенская или нет, не знаю! — вошел в кабинет Анискин.

Илья Иванович снял простынь, какою успели накрыть покойную. Оглядел толпу поселковых зевак и спросил:

— Кто-нибудь знал ее?

— Как теперь признать, коль вся опухшая, что кадушка? Может, она с какой-то деревни взялась?— подал голос сухонький дедок.

— Давай ее в морг. Позвони патологоанатому. Пусть он глянет,— сказал Яшке, тот тут же пошел за машиной, а вскоре приехал на «оперативке», вместе с водителем погрузил труп в кузов, подъехал к моргу.

— Кого прибило к нашему берегу? — открыл дверь патологоанатом Юрий Глушков и, указав на стол, вздохнул:

— Плохим будет год, богатым на смерть!

— Ну, с чего ты взял? — нахмурился Илья Иванович недовольно.

— Вешние воды вытолкнули женщину! Когда с баб год начинается, покойников подолом черпать придется. Такая примета средь нас живет,— ответил мрачно.

— Думаешь, долго в воде пробыла? — спросил Яков Глушкова.

Тот посмотрел на криминалиста. Илья Иванович осматривал труп под пронзительным светом.

— Отца спроси! Он сейчас все скажет! — ответил Яшке Юрий и ждал, что решит старший Терехин, когда даст команду вскрывать женщину.

Илья Иванович попросил перевернуть, а вскоре потребовал раздеть труп. Едва с бабы сняли одежду, тело стало растекаться, сползать на стол складками. От него пошел удушливый запах гнили. Яшка вывалился из морга и едва добежал за угол. Его нещадно рвало. Сколько раз Илья Иванович звал сына, тот наотрез отказался вернуться в морг. Он жадно дышал и уже в который раз мыл руки под наружным умывальником, чистил форму, мыл ботинки. Какое там вернуться, он не мог смотреть на двери морга и хотел только одного, поскорее уйти отсюда. Но не мог без разрешения отца вернуться в отдел и ждал на скамейке, когда все закончится. А криминалист не спешил. Вместе с Анискиным пробыли в морге до вечера. Вышли усталые, сели на скамейку перекурить.

— Ну, как у вас? Хоть какая-то зацепа появилась? — спросил Яков отца. Тот задумчиво курил, уставясь под ноги, о чем-то напряженно думал.

— Сама ушла, иль помогли? — спросил Яшка.

— Пока информации мало. Почти год прошел со дня смерти. Перед тем была жестоко избита несколькими мужиками. Били грамотно, не хотели оставлять следы насильственной смерти. Но потом поняли, что перестарались и вздумали утопить уже мертвую. Так и сделали. Надели на голову мешок, предварительно положив в него булыжник, и завязали на горле. Но он сгнил, и она всплыла вся как есть.

— Она от побоев умерла?

— Да, ребра поломаны, их осколками повреждены легкие, печень, сердце.

— Почему не закопали? Зачем утопили?

— Что-то помешало придать земле! Но смерть была мучительной. А женщина не из деревенских. И не из поселковых. Чья-то гостья или приезжая. Ей не так много лет. Возможно она в розыске.

— Почему думаешь, что она приезжая?

— Украшения на ней не наши. Слишком дорогие и зубы, все из золота. Наши лишь позолоченные носят. Лишь у троих на весь поселок зубы из золота. Но эти женщины живы. Эта перенесла операцию, какие делают только в Москве. Года три назад... Это поможет установить личность,— сказал Илья Иванович.

Яшка слушал отца с интересом.

А через неделю за покойной приехали родственники, забрали ее, а причиной смерти занялась прокуратура. Шло время, и поселковый люд, посудачив на все лады, наслушавшись друг от друга всяких небылиц, стал забывать об утопленнице. Хватало своих забот и неприятностей, кому интересна чужая беда? И лишь дотошный криминалист не забывал ничего. Он всегда доводил до конца каждое дело или узнавал о нем у тех, кто его заканчивал. Вот так и с этим, казалось бы, не относящимся к нему случаем, узнал все до мелочей. И рассказал любопытному Яшке и Анискину, что произошло на самом деле:

— Нина Дмитриевна Супрунова и впрямь была москвичкой. Когда-то в молодости, еще студенткой познакомилась с курсантом военного училища. Они встречались три года. Тот парень закончил училище и, получив офицерское звание, был отправлен к месту службы на Дальний Восток. Супруновой предстояли два года учебы, и она не захотела бросить институт. Они договорились подождать это время, а парень пообещал ей, обустроившись на новом месте, подождать, пока Нина защитит диплом,— вздохнул Илья Иванович и спросил:

— Ну, что такое обещание, пустые слова! А два года для молодых людей целая вечность. Ведь жизнь вприпрыжку скачет. О каких клятвах с верностью говорить, если между людьми пролегли тысячи километров? Так и здесь случилось. Вскружила головы очередная весна. Парень стал встречаться с другою, женился, появилась семья. Нина это поняла, когда он перестал отвечать на ее письма, и тоже вышла замуж. Были ль они счастливы врозь, кто их знает, но друг о друге помнили все годы.

— Опять любовь виновата! — буркнул Анискин хмуро.

— Любовь всегда права! — поправил его Яков.

Илья Иванович и Анискин переглянулись. Улыбнулись, подумав о своем молча:

— Ну, как бы там ни было, тот парень дослужился до полковника. К тому времени выросли у него двое сыновей. Обоим дал образование. Они не захотели вернуться на Дальний Восток и устроились неподалеку от Москвы. Уж где и кем их взяли, я не интересовался. Одно знаю, что отец им постоянно помогал. А тут, то ли сам попросился, а может, впрямь заметили человека, перевели его служить в наши места. Все бы хорошо, но приморцы и северяне плохо переносят такую резкую перемену климата. И вот тут начались сбои со здоровьем у жены и у самого. Так-то через три года умерла супруга. Это его здорово подкосило. К тому времени он сумел купить и довести до совершенства свой трехэтажный коттедж, полностью обставил его, но не мог в нем жить. Там все напоминало жену. А сыновья лишь обещали переехать. К тому времени семейными стали, и отец понял, что напрасно их ждет, вздумал разыскать свою первую любовь — Нину. Она так и жила по тому же адресу. Врачом работала. Закончила не только институт, а и ординатуру, но в личной жизни ей не повезло. С мужем развелась на втором году. Детей не осталось, и женщина жила работой. Она была прекрасным детским хирургом. Личная жизнь забылась. Нина старела в одиночестве. А тут вдруг письмо от Прохорова Игоря! Она позвонила, договорились о встрече. Он приехал в Москву и, пробыв у нее месяц, сделал бабе предложение. Она согласилась, и через пару недель, уже расписавшись, она взяла отпуск и приехала к Игорю, как законная жена. Вот тут Прохоров решил познакомить ее с сыновьями, позвонил обоим заранее, те всполошились. А ну как все достанется мачехе, когда не станет отца? Ведь он намекнул не случайно, что Нина законная жена, и он ее не обидит, если она будет жить с ним до конца. Конечно, они приехали в гости. И довели до инфаркта папашу, когда узнали, что он успел оформить дом, имущество и вклад на Нину. Уж они его достали. Но... Не успокоились, ведь оставалась она — наследница. С нею расправились быстрее, чем с отцом. Забрали документы, но возникли свои сложности. Нужно было свидетельство о смерти, а как его получить? Дурье! Ведь женщина была очень больна и вряд ли зажилась на этом свете. От силы паратройка лет. Но терпенья не хватило. Как всегда погубила жадность. Сыновья Игоря убили Нину в той комнате, где умер их отец. Закапывать не было времени, потому утопили мертвую. Скоро над ними состоится суд. Все уверены, что обоим грозит пожизненное...

— Так им козлам и надо! — сорвалось злое Яшкино. И только Анискин, помолчав, добавил свое:

— А я бы таких отстреливал. Нельзя им размножаться и дышать с нами одним воздухом.

— Ох, Толик! Сколько мерзавцев видели мы с тобою за свои жизни! Их меньше не стало. Больно другое, что они убивают!

— А случалось, что через ваши руки уходили под расстрел? — спросил Яшка.

— Большие сроки получали. Но не под «вышку», даже когда расстрелы применялись, как исключительная мера наказания. Случалось, приезжих передавали в Москву. Уж как их осудили, не знаем. Бывало, иных забирали в область. И тоже никто не говорил, что с ними стало. Знаем, что свое получил каждый,— ответил Илья Иванович и предложил:

— А может, хватит на сегодня о работе? Давайте хоть на вечер отвлечемся...

— Одно не доходит, как те отморозки думали вернуть уже переоформленное наследство?

— Они до конца не верили, что отец на самом деле все отписал Нине. Были уверены, что он лукавит. А мужик не врал. Он понял, что сыновьям не нужен, и решил оставить все в память женщине, наказав своих детей за их черствость и бездушие. Я считаю, что он прав,— ответил Илья Иванович и вспомнил:

— Кстати, когда утопили бабу и нашли документы, чуть не сдвинулись оба. Поняли, какую глупость натворили! Ох, и помусолят этот факт адвокаты, начнут передергивать. Да только не помогут списать на аффект и невменяемость.

— А как у тебя с Викой? Отозвалась она на твои звонки или отмалчивается до сих пор? — спросил Анискин Яшку.

— Я не звоню ей. От Лехи слышал, что диплом защитила. Теперь отдыхает. Родители купили ей туристическую путевку в круиз по Европе. Во всех странах побывает, увидит мир своими глазами, а не по рассказам отца. Он решил отвлечь дочь, чтоб там, среди людей развеялась и отошла. На работу устраивать не спешат. Говорят, что нет смысла. Якобы зовет с собою в Индию на раскопки. Появилось место младшего научного сотрудника. Туда Вику хотят впихнуть.

— Ну, а ты как? Не хочешь ее вернуть?

— Она не телка, чтоб на привязь в сарай поставить. Пусть сама решает. Не хочу навязываться. Не тот случай. И Степушка стал ее забывать. Все реже о ней вспоминает.

— Ну и хорошо! Дерево рубить по себе надо. У нее своя жизнь, у нас свои заботы. Еще неизвестно, прижилась бы Вика в нашем поселке или нет. Запросы у нее непомерные. Хотя сама обычная, не лучше любой из поселковых. Но характер сложный. С таким в семье трудно жить. От каждого слова, что спичка вспыхивала. Мужики таких не терпят. Ни все покладистые. Ну, раз, другой, смолчит, а потом вмажет по соплям, даст пинка под задницу и навсегда закроет за нею двери,— сказал Илья Иванович.

— Мой старший, сами знаете, дважды выгонял благоверную. Сколько раз их мирил. Сына кулаками вразумлял, ее матом, так быстрей доходило. Средь ночи бывало брехались. Как поднимутся и давай базарить на весь дом! Я терпел, сколько мог. Ну, а потом обоим отваливал. Не давал им разбежаться. А тут, гляжу, нет невестки! Куда делась? Я к сыну, тот уже бухой. Я его отрезвил по-свойски, узнал, что прогнал бабу. Ну, меня достало! Оказалось, погрызлись из-за сына. Кто правильней воспитывает его? Пошел за невесткой, забрал внука. Домой возвращаю и ругаю, на чем свет стоит. А приволок назад, перед сыном за невестку вступился. Хоть оба дураки! — признался Анискин, добавив:

— Сколько раз они развестись хотели, мы с женой со счету сбились. Но я помешал им. Пока живой, не позволю срамить семью! И жене своей приказал, чтоб к ним не лезла! Иначе язык с корнем вырву.

— Сколько ни подсказывай, своего ума не вставишь!— отмахнулся Илья Иваныч.

Никто из троих не заметил, как на кухне появился Степка. Он влез на колени Яшки и сказал:

— А я теперь у теть Вали заместо сторожа! Она сама так сказала, что на работу с собой всегда станет брать!

— Это еще зачем? — удивился Яшка.

— А я сегодня сидел на прилавке, теть Валя Дениске хлеб продавала. Повернулась буханку взять, а он запустил руку в кассу, хвать за деньги! Я ему гирей по руке как дал! Он как заорал! И скорей наружу выбежал. Про хлеб позабыл.

— А деньги из кассы взял?

— Не-е-ет! Он руку чуть не потерял. Домой побежал. Сам так кричал по дороге! Теть Валя сказала, что правильно ему врубил...

— Что дальше было? — спросил внука Илья Иванович.

— А не знаю! Теть Валя сама к Денискиной матери ходила. Ругались сильно. Потом его в больницу повели. Слыхал, у него рука опухла. Денискина бабка грозилась, что мне ухи вырвет. А я сгрозил, что руки ей откушу,— смеялся Степка.

— Помогаешь своей подруге? — улыбался Яшка.

— А мы опять про тебя говорили! — похвалился пацан:

— Я спросил ее, зачем тебе такие большие сиськи? Тетька Валя сказала, что у хороших бабов всего должно быть много. И еще спросила, кого я больше люблю, ее или Вику?

Мужчины дружно рассмеялись.

— Что же ты ей ответил? — спросил Яшка.

— Обеих люблю! Потому что Вика много сказок знала! А теть Валя полное пузо конфет дает и ничего мне не жалеет. Вот если б они вместе с нами в доме жили, было б хорошо! Но тетьки так не умеют. Они вместе не дружатся. Так теть Валя сказала.

— А тебе какая больше нравится?

— Если Вика бросила и не приедет, кого выбирать? Одна тетька Валя осталась. Я с ней дружусь. Она меня любит.

— Дружил бы с девчонками в детском саде! Глядишь, неприятностей было бы меньше. Ведь пот и конфеты у тебя всегда есть, но почему к Торшихе ходишь, зачем у нее просишь? Можно подумать, что мы не даем тебе конфет. Не позорь нас, Степка! — попросил Яшка пацана.

— А я и не прошу, сама дает всегда! И я ей помогаю, никого не позорю. Меня все хвалят, только ты ругаешь всегда. Больше ничего не стану рассказывать, что про тебя тетьки в детском садике говорят,— сполз с колен и хотел убежать в свою комнату.

— А что говорят? — придержал Яшка сына.

— Много чего! — сопел обижено.

— Ну, не дуйся, расскажи! — попросил дед, и Степка, забравшись к нему на колени, заговорил:

— Повариха теть Дуся Вику ругала драной козой и обезьяньей жопой за то, что она папку у поселковых отняла. А убиральщица ей сказала, что не увели тебя, и она своими глазами видела, как ты утром от тетьки Вальки Торшиной уходил.

Яшка покраснел. Хотел уйти из-за стола. Но мальчишка будто отомстить решил ему:

— А воспитательница Зоя сказала, что ты мужик горячий и ночью не дашь застыть!

Яшка не знал куда деваться.

— Зато другая воспитательница, ее Надей зовут, хвалилась, что ты у ней всю ночь проспал, как дите!

Анискин и Илья Иванович смеялись до колик в животе:

— Ты что? Иль выпивши пошел к бабе? Как угораздило так опростоволоситься? — качал головой отец. Яков сидел, опустив голову.

— А наша Лелька говорила, что ты ее всякую неделю навещаешь. Из всех хахалей самый озорной, до самого утра не даешь покурить!

— Молодец, сынок! Курево вредит бабам.

— А наша посудница смеялась, что на тебя капкан будет ставить. Только пришел. Она обнять не поспела, ты уже убежал...

— Правильно Яшка! Бабам в руки не попадай! — смеялся Анискин гулко.

— Да ты, как погляжу, за ночь весь поселок успеваешь обслужить!—удивлялся Илья Иванович.

— Базара больше, чем дела! Случалось, загляну к однокласснице, попросила помочь. А соседи такое разнесут, что самому смешно! — отмахнулся парень.

— Ладно, сын! Дыма без огня не бывает...

— Да мне без разницы, кто что болтает, пусть каждый за собою смотрит. Зачем я им всем нужен, иль базарить не о чем? — возмущался человек.

— Ты не удивляйся. Торшиху тебе на хвост сколько лет вешают? Разве случайно? Сколько поводов к тому дал? Никто в поселке не поверит, что между вами ничего не было. А теперь, еще Степка в магазине все время околачивается. Случайно ли?

— Я помогаю теть Вале! — вставил мальчонка серьезно.

— Вот и говорю, что люди тоже все видят!

— Папка, ну если ты боишься, давай я сам приведу ее насовсем? — предложил Степка, не задумываясь.

— Нет! Ты что? Ни в коем случае!

— А я почти уговорил,— вздохнул пацан.

У Яшки от этих слов глаза квадратными стали:

— Ну-ка, дружбан, колись, как ты бабу уламывал, о чем базарил с нею под прилавком? — перетащил мальчишку к себе на колени и потребовал:

— Говори правду, все как было!

— Она спросила, собирается ли Вика к нам приехать, насовсем. Я сказал, что ее никто не ждет. Про Вику не говорим. Она тоже не звонит. Теть Валя обрадовалась, вся засмеялась. Сказала, что тебя она никому не отдаст.

— Ну и баба! Настоящий конь с яйцами! — зашелся Анискин смехом и предупредил:

— Гляди, Яшка! Не блуди с детсадом. Не то Торшиха все, что торчит, откусит и отгрызет. Она слово держит!

— Так как ты ее почти уговорил? — напомнил Илья Иванович мальчугану.

— Людей не было, теть Валя меня на колени взяла. Я согрелся и уснул. Так хорошо сделалось. Она песню мне пела совсем тихо, чтоб ни одна мышка на складе, а только я слышал бы. Так просыпаться не хотел. А тут люди пришли, кто зачем не пойму. Тогда теть Валя два ящика сдвинула, положила сверху одеяло, куртку под голову мне дала.

— Для чего в магазине одеяло? — удивился Анискин.

— Когда совсем холодно было, плечи и спину им накрывала. Чайник тоже, чтоб быстро не простывал. А ночами на нем кошка спит, какая уже всех мышей в магазине переловила.

— Станет она ловить мышей! Ей и без того жратвы хватает! — не поверил Анискин.

— Еще как ловит! Сам видел. Поймает и на прилавок положит. Что это она, а не поселковые постарались.

— Ну, так как ты ее уговаривал? — напомнил Яшка.

— Иль не знаешь, как одному холодно? Тебя ж тетьки греют. И мне тепла охота. Так и сказал, что мне с ней тепло, вот бы насовсем так. Она и сказала, что тоже тепла хочет. И тоже не против. Да только пустые мечты не греют, а ночи все длиннее и холодней становятся, а годы, как вода в реке идут, их не остановишь...

— Мне так жалко стало всех нас. Я ей тогда пообещал, что попрошу тебя взять ее в наш дом насовсем.

— Степка! Не смей больше о том говорить ни с кем! Слышишь? Я не разрешаю глупостей! Хватит меня сватать! Ишь, что себе позволил? — осерчал Яков.

— Чего ругаешься? Тебе хорошо! Много бабов заимел. А мне только одну, и то нельзя в дом привести.

— Так ты ее для себя хочешь? — рассмеялись мужики дружно.

— Чтоб всем тепло стало. У тетьки Вали всего много, она сама так говорила,— не понял Степка взрослого смеха и смутился, сам не зная от чего.

— Меня из тетков только она на руки берет, больше никто. Все дети в садике хвалятся, будто их отцы даже на плечах возят. Пешком ходить не дают, жалеют. А я всем сказал, что меня папка на машине катает. И в школу обещал возить!

— Конечно, повезу! — согласился Яшка.

— А мне теть Валя уже книжки к школе готовит. И форму,— похвалился Степка.

— Да можешь о ней помолчать! Или больше сказать не о чем? На каждом слове — Торшиха! Сколько народу в поселке, а тебя зациклило! — вспыхнул Яшка.

— Ты тоже все время про Вику говорил. На тебя никто не кричал! А почему на меня можно?

— Ладно, Степка, не злись. Но надоело о ней.

— Мне тоже про Вику не хотелось знать.

— Ты и не слышишь о ней. Хотя, разве с нею не дружил? Ведь она сказки тебе рассказывала.

— Не надо ее сказок! Не хочу! Она всех нас бросила! Никого не любила, как моя мамка! Не нужна такая!

— Молодец, Степка! Настоящий мужик! Нельзя верить бабам! — похвалил Анискин и рассказал:

— А знаешь, почему моя невестка теперь сидит, поджав хвост, и не бежит к родителям при мелкой обиде? Мой внук, Димка, ей отпел за всех. Привел я ее от стариков, вернул домой, а Димка сказал:

— Больше не дам деду тебя вертать. Не хочешь жить с нами, уходи насовсем. Обойдемся сами. В другой раз, когда сбегишь, сам двери закрою и не пущу никогда, даже если воротишься, не открою. Нам спокойнее жить станет. Некому будет ругаться и обзывать папку! Все в поселке нас любят и только ты, как чужая!

— С той поры, словно хвост прищемило бабе. Молчит, понимает, дети растут и всякую срань помнят.

В дверь дома внезапно постучали. Яшка открыл, впустил пожилого человека, тот, поздоровавшись, неуверенно присел и заговорил:

— Помогите мне, мужики! Житья в своем дому не стало. Одолели ироды! Сил нету! — заморгал глазами часто.

— Ты успокойся! Кто будешь, откуда, чей? — спросил Анискин участливо.

— Тутошний я, вовсе свойский, за магазином живу. Уж сколько годов в своем дому! Не-е, подле трассы! За третьим магазином. Ну, да шут с ним. Ни о нем речь. Я с другой болячкой,— вытер пот с лица и, оглядев всех, продолжил:

— Михайлом зовусь. Фамилия моя Лобов. В своем дому народился в свет. Там и отец, и мать прожили. Там и померли, когда их время подоспело. И я в ем уж сколь годов. В него жену свою привел. Полину. Жили с ей пошти тридцать годов. Не скажу худого слова. Сердешная была баба. По дому доброй хозяйкой жила. Все умела, в своих руках держала. Троих детей народила. Всех мы с ней вырастили и в люди повытолкали. Все работают. В пьянстве никто не завалялся. Оно такого и не могло стрястись. Смалечку кажного к делу приловчили. Оно и понятно, ить при доме хороший участок, цельных тридцать соток, с его все кормимся, а еще с хозяйства.

— Дети с вами живут? — перебил Илья Иванович гостя.

— У кажного своя квартира с удобствами. С газом, телефоном, ванной, сральней. Все в одном патроне. Жаловаться грех. Жилье просторное, места всем хватает. Об том не жалуются. Сам кажному купил кооперативные. Загодя углядел все. С Полиной выбирали сами. Когда женил, враз отделял молодых, чтоб сами привыкали ко всему. Ну, токмо что с огорода всех кормил. Картоху, капусту, свеклу и морковку никто не куплял в магазине. Опять же садовиной всех наделял. Все ж, что ни говори, копейка целее.

— А дети вам помогали? — встрял Илья Иванович.

— Мне ихнего не надо. Потому не просил. Сам обходился, как мог.

— Где работаете? — перебил Илья Иванович.

— Завскладом стройматериалов уже тридцать два года. Но не об том речь. Короче, покуда были силы и жила моя Полина, жисть, как по маслу, катилась. Всем всего хватало до горла, никто ни на что не жалился. А и грех было б! У всех моих детей своя ребятня народилась. Кого поспели, подмогли доглядеть, кого нет, водят в детсад. Но главная беда, померла моя жена...

— А чем мы поможем? — удивился Анискин, вылупившись до неприличия.

— Дак это два года взад приключилось. Прямо в огороде померла, меж борозд упала и там кончилась. Какой-то тромб ее нашел и утащил на погост мою благоверную. И поверите, мужики, с того время все с рук посыпалось. Все мимо поехало. Я и не знал, что все у нас на Полине держалось. Ни я, она хозяйкой всему была! Так-то вот и я без ней обарбосился. Дети при мамке ни в чем не подмогали. Она сама справлялась везде. А когда ушла голубка моя, я единой душой в дому остался, как серый волк, всеми забытый и закинутый. Дети навовсе меня позабыли и не навещали. Я в бутылку полез по самые уши. Чуть ни околел в дому. Вот так-то две зимы маялся. Но Бог увидел. Я смерть просил, а Он жизнь дал! И послал на мою долю Татьяну. Она солнышком заглянула в мой дом. Все прибрала, помыла, сготовила и накормила. Меня отскребла и отстирала, согрела и обласкала по бабьей части. Короче, жить заставила заново, свет в дому появился. Я себя опять человеком почувствовал, мужика в себе откопал. Пить закинул, хозяйство по новой завел, огород поднял. Но детям ничего не дал, не стал подмогать как раньше. Забиделся на них крепко и никого не навещал,— обтер лоб.

— Сколько лет Татьяне? — полюбопытствовал Илья Иванович.

— Она младше на пятнадцать годов. Вовсе горемычная.

— Работает?

— Снял ее с работы. Сам уволил. На хозяйстве, в доме определил. Медсестрой была. Ее получки ни на что не хватало. Воспретил время даром тратить, произвел в хозяйки. Она справилась отменно. И душу мою согрела, голубка белокрылая.

— Где вы ее нашли? — спросил Илья Иванович Лобова, тот простодушно улыбнулся, ответил, как на духу:

— Она у моих соседев квартировала. Снимала комнатуху. Они ей меня подсказали и привели познакомить. Я им и нынче за их доброе благодарен, не дали мне пропасть, пожалели. И Танюшка довольная.

— Так у вас все хорошо сложилось? Зачем к нам пришли? — спросил Анискин.

— А куда деваться? Прознали дети, что я вживе и вовсе не помер, живу при бабе, как человек и не нуждаюсь в ихней помощи. Что ни к кому ни за чем не хожу на поклон и не спился, а снова уважаемым мужиком живу в свете. Вздумали навестить и пришли удостовериться. Я и не ждал. Оне всей оравой. Цельным стадом. Поглядели, удивились, в доме стало краше чем опрежь, сам дом, что терем глядится, уж постарался его поставить на ноги покрепше. Сарай и тот кирпичом обложил и крышу везде покрыл железом. Окна пакетные из пластика поставлены, пол паркетный, наборный. В палисаднике цветов полно и главный цветок — Татьяна! Они ее враз возненавидели. Стали базлать на нее. Я воспретил обижать. Все расспрашивали, Татьяна жена законная иль содержанка? Я их осрамил. Какие мои годы, чтоб в кобелях маяться. Все как положено, и на Татьяну оформлено. Вот тут и завертелись ироды! Что ни день, врачей присылают обследовать меня на нормальность и всем говорят, что я в детство впал.

— Зачем? — удивился Яшка.

— Хотят брак с Таней порушить, а дом и участок, продавши, поделить меж собой. Нынче земля и дом дорого стоют. Вот и гоношатся, покою нет. Уж в какой раз врачи с психушки навещают. Все в больницу норовят впихнуть. А я вовсе нормальный, даже счастливый человек. Помогите мне, ради Бога! — заплакал Михаил Лобов, закрыл лицо мозолистыми, натруженными руками.

— Не могу больше терпеть их глумленье! — вырвалось невольное сквозь пальцы.

— Сами с детьми говорили? — спросил человека Илья Иванович.

— Озверели мои дети. Об чем с ими толковать, ежли слов не разумеют? Хотел сказать им, что неможно было кидать меня, не по-человечьи это, не по-людски! Два года никто с их ногой не ступал в дом. А нынче сыскались на мою голову! Вспомнили! Деньги им понадобились. От того оборзели!

...До позднего вечера беседовали сотрудники милиции с медиками. Читали заявления детей Лобова. В них было много откровенной лжи и вымысла.

— На каком основании вы требуете обследования на вменяемость, если Лобов работает на прежнем месте, и его не отпускают на пенсию, не выпроваживают с предприятия? Соседи на него не жалуются. У его супруги никаких претензий к мужу нет! — говорил Илья Иванович и рассказал главврачу о причине заявлений детей на отца.

— Видите ли, наши сотрудники не обязаны вторгаться в личную жизнь людей. Их втянули в эту ситуацию невольно. Я разберусь и поставлю вас в известность о результатах проверки,— ответил главврач.

— Какая проверка? Вы снова будете обследовать Лобова?

— Каждый из нас несет ответственность за свою работу. Факты, указанные в заявлениях, очень серьезны. Я обязан проверить их достоверность,— настаивал главврач.

— А кто ответит за оскорбительное принуждение обследования? Ведь, помимо этих заявлений заинтересованных лиц, у вас нет других доказательств и поводов?

— Такая наша работа! Не приведись чему-либо случиться, наказывать будут нас и потребуют привлечения к ответственности за бездействие!

— А почему не поинтересовались человеком по месту работы? Ведь Лобов и сегодня материально ответственное лицо, успешно справляется со своими обязанностями. Почему игнорируете эту сторону жизни? — интересовалась милиция.

А вскоре выяснилось, что Галина Лобова работает врачом в психиатрической больнице, и воспользовалась советом коллег...

Сама она позже призналась, что убедили ее братья. Вот и поддалась на уговоры.

После разговоров в милиции она забрала заявления и пообещала оставить отца в покое, поговорить с братьями и убедить их забыть о своих притязаниях. Свое слово она сдержала...

Каждый день обращались в милицию люди. С жалобами, заявлениями, просьбами. Выезжали сотрудники и на происшествия. Никто не мог предугадать, как сложится день?

Не бездельничал и участковый. Якову с утра доставалось. Его чаще других засыпали звонками поселковые:

— Яков Ильич! Помогите! Только вчера привез шифер на крышу, сегодня пришел, а его нет! Ни одного листа, все сперли! — заходился мужик по телефону.

— Свои увели. В поселке искать надо! — решает участковый. Так и оказалось. Сосед постарался и уже отвез шифер в деревню к теще. Там крыша совсем просела, вздумал помочь родне.

— Как сумел найти так скоро? — спросил Илья Иванович сына.

— Мальчонка выручил, сын ворюги — соседа. Я его конфетой угостил, поговорил по душам. Он рассказал все, как было,— улыбался Яшка.

— Как расколол ворюгу? Не подвел мальчугана?— хитровато улыбался Илья Иванович.

— Нет, помощника не засветил. Спросил его родителя, куда ночью ездил? Ну, и указал на осколки шифера в кузове, потом на грязь на колесах, такую только на проселочной дороге нацепляешь. Ему деваться некуда. Обещал сам с соседом договориться. Они между собой кумовья. Поначалу хотел в отдел доставить, оформить документы. Да заявитель, как узнал, кто тряхнул его на шифер, обложил матом кума со всех сторон, но заявление на него писать отказался. Сказал, сам ему в гараже разборку устроит. Там я им не помощник,— отмахнулся Яков.

— А у меня с Анискиным тоже заботы. С утра Кузнецова Евдокия прибежала. Вытащила из сундуков все свое приданое и во дворе сушить повесила. Сама пошла на пастбище корову доить. Вернулась, глянула, ни перин, ни подушек, ни пуховых одеял нет на месте. Бабка в вой. Побежала по соседям. Те, конечно, ничего не видели. Она к нам, вся в слезах. Мол, до нитки обокрали бедную.

Ну, что тут делать. Дуся приданое всю жизнь берегла. Только для кого? Самой восьмой десяток пошел. Дочка с сыном перинами не пользуются. Подушки в доме синтетические. От пуховых одеял аллергия. У соседей своего приданого полно, сундуки ломятся. Вот и думай, кто позарился?

— Так и не нашел? — посочувствовал Яшка.

— Как это не сыскал? — рассмеялся Терехин.

— Родной внук отличился! Редкий лоботряс. Пришел к бабке денег поклянчить. Она в отлучке. Взял что сгреб, думал, продаст мигом. Да не знал, что ситуация поменялась, и продать пуховое теперь не так просто, желающих мало. Только любители, а их найди! Короче, не повезло, и домой вернулся с приданым.

— Как же унес его незамеченным?

— Увез! У него «копейка» имеется. Ее не загнать, отцовская, голову свернет.

— Для чего ему «бабки» понадобились?

— На иглу сел. Только тут и раскололся отморозок, когда за жабры все сразу взяли. Отец сыночка за душу круто тряс, я не вмешивался.

— А как узнал?

— Вошел к бабке в дом. А на кухне в пепельнице свежий окурок и начатая пачка сигарет. Забыл внучок, в семье кроме него никто не курит. Так и раскрутил клубок. Суть не в приданом. Хотя сам факт сказал о многом. Совесть потерял оболтус. Тут отец враз о лечении заговорил, о принудительном, в больнице, без поблажек. А мужик крутой, он мастером на стройке работает. Церемониться не станет. Уж так привык, коль слово не проймет, за кулаком не заржавеет. И мать жалеет, перед нею стало стыдно. Сказал, что к себе на участок пристроит подсобным рабочим после лечения, там у него окончательно дурь вышибет. Бабке сразу внука стало жалко. Заголосила старая! Эх-х, бабы! Нельзя им доверять воспитание мужиков! Теперь, попробуй, выровняй этого козла, скрути ему рога на задницу? Ведь он, пока дойдет, еще бодаться станет. Своим нервы помотает,— сетовал Илья Иванович. И продолжил смеясь:

— А к концу работы того не легше! — поморщился человек:

— Ты ж знаешь Павла Новикова! Ну, как же, ветеран Отечественной войны! Мужик, как огурчик. Каждый день на балконе зарядку делает. С гантелями развлекается. Вот так и уронил одну. Угодил соседке, вниз. Та, как назло, тоже на балконе была, смотрела, чем мужик занимается, и видно что-то сказанула в неровен час, он и выпустил гантелю. Уж куда угодил, сам не знал, бабку «неотложка» увезла, а ее дочь мигом к нам...

— Бабка жива?

— Да что ей сделается? Ну, небольшое сотрясение получила, до серьезного не дошло. Скользом досталось. Но шум подняли такой, будто насмерть уложили. Крику на всю многоэтажку, проклятий на целую улицу. Только и горазды звенеть. А врач осмотрел и говорит:

— Чего везли к нам? Могли бы и сами дома справиться с такою мелочью. Зато меня уговаривало бабье под суд человека отдать, и не иначе как за убийство! Во, размечталась дочка! Ну, напомнил ей, что мамаша живая, и ее вот-вот домой вернут. Думаешь, успокоилась? Как бы ни так! Орала:

— Если он фронтовик, ему все дозволено? Сегодня гантелю на мамку сбросил, а завтра что кинет? Почему он голый на балкон выходит, людей не стыдится?

— Я и спрашиваю, как увидели? Балкон Новикова наполовину закрыт?

— Соседи, что в доме напротив живут, все видят, как он, бесстыжий, в одних трусах выходит. До таких лет дожил, а весь стыд посеял старый козел!

— Чем же все закончилось? — не выдержал Яков.

— Поднялся я к Новикову, поговорили с человеком. Конечно, ему самому неприятно случившееся. По нечаянности произошло. Решил больше на балконе не заниматься спортом, а только в квартире.

— А с соседями договорились или заявленье писать будут?

— Какое заявление? Пока мы с ним общались, вернулась из больницы старуха. Мы вместе с Новиковым к ней пошли объясняться. Ну, мужик этот дед! Не гляди что в годах, мигом к бабке подход нашел. Голубушкой, красавицей назвал, руку ей поцеловал. Она такого обхожденья век не знала и расцвела, как лопух. Забыла, как его минуту назад лаяла. Тут даже чаю с сушками предложила. А когда Новиков дал ей три тысячи и попросил написать расписку, что претензий к нему нет, не только бабка, а и дочь написала. Уладили меж собой. Бабка на прощанье сказала соседу:

— Играйте со своими гантелями сколько хотите, а я хоть со стороны гляну, что ни все мужики поизвелись.

— Вот так-то оно, сынок! — вздохнул Илья Иванович и продолжил:

— Сегодня Сазонов ругал нас, что работы не видно. Целыми днями вкалываем, а ни одного заявления! Нераскрытых дел нет, и вообще никаких конкретных действий, сплошная мелочевка! Даже в отчетах нет ничего, что показать проверяющим? В журналах пусто! Мол, достанется на орехи из управления. Вобщем, с час мне мозги компостировал. Я и сказал, коль не устраиваю, уйду на пенсию. До нее совсем мало осталось! — вздохнул человек.

— Что ответил Сазонов?

— Сразу замолчал. Сам знаешь, никто не хочет работать за такую зарплату. В городе никто не соглашается в милицию. А уж на периферии и подавно. Ведь, прежде чем подписать мой рапорт, надо найти замену. А где ее сыщешь? Я все это понимаю. Но устал от пустых упреков. Почему мы должны быть карательным органом и наказывать людей за всякую мелочь, калечить их судьбы и жизни! Ведь мы тоже, прежде всего люди! И обязаны помогать своим поселковым, а не хватать каждого за грудки и за шиворот. Это уже было с нашими отцами. К чему повторять старые ошибки? Они еще сегодня больно отзываются в нашей памяти...

— Ты не обращай внимания,— пытался успокоить Яков отца. Но тот не согласился:

— Мы не бездельничаем! Конечно, я и ты тоже могли б отдавать под суд за всякую мелочь, вон как в деревне, украл у соседа курицу, получи пять лет заключения и топай на зону. Неважно, что это дело смехотворное, и его даже с натяжкой не назовешь преступлением. Зато есть раскрытое дело! Оно в отчетности зафиксировано. И тут же за убийство человека судят. Как и за украденную курицу дают пять лет. Парадокс, не правда ли? Но это факты! От них никуда не денешься! А я не хочу, чтобы за незначительную провинность шли люди в зону, а дети росли без отцов! Ни одна тюрьма не выправит человека, не подарит будущего, а вот сломать способна каждому.

— Я до сих пор помню, каким было первое дело? А тогда и не знал, как к нему подступиться? Каким сложным оно показалось. Помнишь, я сразу к тебе за помощью прибежал!

— Напомни, я забыл...

— Ну, как же! У бабки пенсия пропала! И не просто из дома, а из-под матраса! И в доме ни единой живой души.

— Нашел о чем вспомнить? — отмахнулся Илья Иванович.

— Ничего себе! Я всю ночь спать не мог!

— Глупым был! От того переживал. Случалось, бабки забывали, куда положили деньги. Сами от себя спрятали! Я думал, что и та бабка из разряда склеротиков. Но у нее память оказалась цепкой. Бывшая бухгалтер! Такую на копейке не проведешь.

— Но как ты вычислил вора?

— Все просто, круг ее общенья был очень ограничен. Пара соседей с лестничной площадки, двое или трое подруг с работы. Ну, еще пара знакомых из бухгалтерии. Вот и все.

— А о нем как узнал?

— Наша дама, как помнишь, никак не хотела колоться, что у нее на ночь остается мужчина. Пусть не каждый день, но все же... Я это понял. Улики увидел.

— Какие?

— На тумбочке возле койки флакон мужской «Рексоны». Этим запахом были пропитаны подушка, простынь, одеяло. Сама хозяйка пользовалась другим, цветочным освежителем. Под подушкой он забыл носовой платок. Заметь, мужской, каким хозяйка не пользовалась. Отсюда вывод, этот человек оставался на ночь ни один раз. И в квартире освоился неплохо. Он знал, где она держит деньги. Хотя необычно с ее профессией держать деньги дома. Но она жила по старинке, не меняла привычек. И когда он полез за платком среди ночи, влез ни под подушку, а под матрац и нащупал платок, в каком баба держала деньги. Он их успешно положил к себе и поспешил от женщины, едва рассвело. Она спала и денег хватилась не сразу, лишь через несколько дней. К тому времени человек почти все их потратил. Ну, раскрутил я ее друга. Обычный ловелас, у него своя проблема имелась. Он из клептоманов. Не думал, что его раскусят. Был уверен, что выйдем на женщину, какая раз в неделю прибирала в квартире бухгалтерши. Я ее сразу отмел. Ну, а дружбу и всякие прочие отношения с Альфонсом, разрушил окончательно.

— Деньги он ей вернул?

— Взял их за интимные услуги. Так и сказал, когда узнал, что она обратилась к нам в милицию. Не удивляйся сын! Мельчают мужики! Лицо и достоинство теряют. Бабы видят и молчат. Нет альтернативы. А когда иссяк выбор, любому рады!

— Отец! Тебе бы отдохнуть! Сколько лет без отпуска работаешь? — напомнил Яков.

— Ни времени, ни денег нет на круиз вокруг Европы. Была б такая возможность, махнули бы с тобой! Да держат за руки дела. Сазонов называет их мелкотой, «блохами», но нет ничего важнее их,— вздохнул Илья Иванович трудно.

Шли дни, недели, месяцы. Казалось, ничего не изменилось в жизни Терехиных. Рос Степка, каждое утро уходили на работу мужчины. А, возвращаясь вечером, обсуждали каждый прошедший день.

— Отец, завтра Степка идет в школу! Сам его поведешь или мать? — спросил Яков.

— А ты чем займешься?

— Пойду к Черновым. Не могу взять в толк, кому они помешали? Тихие, спокойные люди. Жили обособлено, ни друзей, ни врагов не имели. Кто мог их поджечь? Кому такое взбрело в голову? — недоумевал Яшка.

— Почему думаешь на поджог?

— Пожарные инспекторы так сказали.

— Предположили?

— Нет! Уверены. Завтра официально подтвердят.

— Сколько лет они в поселке живут? Узнавал? А может, помнишь?

— Они из беженцев. Лет пять, как с Кавказа переехали. На работе к ним никаких замечаний, с соседями все путем. Только на ноги стали подниматься. Мечтали дом обложить кирпичом и не успели. Все дотла сгорело. Сами еле успели выскочить из постелей, кто в чем был. Огонь со всех четырех углов подступил. Такое при замыкании не бывает. Среди ночи пожар вспыхнул. Никакой грозы, ни огонька в доме не было.

— А сами что говорят? — перебил Илья Иваныч.

— Говорить пока не могут. Голосят так, что больно смотреть и слушать. Хорошо соседи приютили на время. Как дальше будут, ума не приложу. Наши поселковые собирают для них вещи и деньги. Короче, кто что может. А Черновы растерялись, оно понятно, на дворе уже осень, как и где перезимуют люди? Ведь все сгорело.

— Сынок! Понятно, что потеря большая, но главное, что сами живы. И к счастью, как я слышал, никто всерьез не пострадал, и даже в больницу за помощью не обращались.

— Их родители жалеют, что живы остались.

— Это на первых порах! Погоди, немного схлынет горе! Дай людям в себя придти. Их не стоит уговаривать. Почти все беженцы приезжают голыми. Потом все со временем приобретают. Так и эти, оперятся заново. Но поджигателей найти надо и дать по рукам круто, чтоб впредь неповадно было разбойничать. Свои иль чужие такое отмочили, щадить нельзя! — говорил человек убежденно.

— Если чужие подпалили, они не могли остаться незамеченными. Кто-то их обязательно видел. Кому-то бросились в глаза приезжие. Своих кавказцев знаем каждого наперечет. Эти не способны на такое! — говорил Яков.

— Ни за кого не ручайся. Все проверь, если хочешь знать правду. Конечно, не везли они с собой бензин, купили на ближайшей заправочной.

— А если свои поселковые подожгли?

— Возможно. Надо внимательно осмотреть пепелище. Никто не уходит, не наследив,— загадочно глянул человек на Яшку.

— Там пожарники все истоптали, кто только не побывал на пепелище, по-моему, весь поселок отметился,— ответил Яков.

— А ты ничего не заметил?

— Я не ты! Мне не дано! — признался парень и попросил:

— Все равно тебя подключат к делу. Помоги, пожалуйста. У меня уже все мозги наизнанку вывернулись, а конкретно ничего не получается.

— Сначала нужно говорить с погорельцами. А уж потом из информации делать выводы.

— Три дня прошли после пожара...

— Что ж медлишь? Спешить нужно! — сдвинул брови Илья Иванович, строго оглядев сына.