Егор не переживал, когда узнал, что Лидия ушла из дома чуть свет, не позавтракав, не сказав никому ни слова. Не тревожился, услышав, что не пришла ночевать. Такое случалось часто. Задержали клиенты. Конечно, не на дармовщину. Значит, будет навар…

В глубине души ему понравилось получать деньги и харчи, не шевеля и пальцем. То, что при этом страдала репутация семьи и дома, не очень его волновало. Он видел, как жили люди вокруг. Никто из них не брезговал никакой возможностью заработать, как- то прокормить семью.

Моральная сторона жизни забылась. О ней попросту не вспоминали. Да и о чем толковать, если все устои рухнули? Вон Серафима неделю ходила на почту за пенсией. Обещали выдать в этом месяце к празднику. Уже пятый месяц пошел, а денег все нет. Не будь другого дохода, как жить семье?

Вот так и получалось: за распутство — звонкая монета, валюта и харчи, а за сорокалетнюю работу — ничего не давали. Три месяца не выплачивали пенсию и Егору. Тоже обещали. Но всякий день руками разводили и отвечали надоевшее:

— Денег нет…

Он, темнея лицом, возвращался с почты. Чтоб не сорваться, выкуривал в доме несколько сигарет. И, немного успокоившись, входил… Чего ему стоило добрести до почты и обратно, знал только он. А дома сестра подначивала, мстила за недавнее:

— Ну что, Егорушка, за пенсию много жира нагулял? Кончай обувь трепать. Не ходи, не мучайся! Будут деньги, принесет почтальонка! Сама! Не последний кусок доедаешь! Я твоею болезнью чистоплюйства уже отхворала! Порядочность, если она не оплачена, ничего не стоит. Понял? Умней скорее!

Егора трясло от этих разговоров с сестрой. Он понимал все, но долго не мог смириться, свыкнуться. Но постепенно перестал ругаться с домашними, поняв, что пока не сможет обеспечить семью, не должен лишать ее единственной возможности кормиться и жить безбедно.

Вот и в тот день Егор вышел на кухню в надежде спокойно позавтракать, пока все квартирантки отсыпаются. Но… Увидел за столом Серафиму и Тоню, вполголоса разговаривавших с Лидией.

Мужик хотел уйти к себе, но его заметили, и сестра вернула:

— Куда же это ты? Хоть попрощайся! Уезжает от нас Лидка. Насовсем! Нашла другое место. Даже работу себе сыскала. Чистую, без хахалей! В семью ее взяли!

— К полудуркам?

— К старикам!

— Это одно и то же! Они хоть знают, откуда ты взялась?

— Сам идиот! Кто ж им сознается? — вспыхнула баба. И добавила: — Если б не мать с сестрой, как бы теперь канал? За тобою и такие как я присматривать откажутся! Так что не гонорись шибко! Лучше присмотрись, чего сегодня стоишь? Самого себя не сумеешь прокормить! Я, какая б ни была, не сижу на шее в иждивенках. Хоть и баба! А ты разве мужик? Говно! А еще меня подначиваешь!

— завелась Лидия.

— Чем так зарабатывать, лучше урыться! — стукнул Егор кулаком по столу.

— Тихо вы! Разошлись с утра пораньше! Угомонитесь оба! — вскипела сестра, обдав Егора колючим взглядом.

Тот сразу сник, сбавил тон. Сел к столу, не глядя на Лидию. Попросил чаю.

В это время на кухню впорхнула Нинка. Увидев Егора, принялась как всегда подшучивать над ним.

— Сколько я тебя ждать буду по ночам? Все обещаешь, а не приходишь! Почему отлыниваешь? Иль боишься, что не согрею тебя, суслик мой замороженный! — обвила шею мужика пухлыми руками, прижалась лицом к голове, надавив грудью на спину.

— Дай на ноги покрепче встать. Всех достану! Ни одну не обойду! — пообещал задиристо.

— Ой! Скорее бы! А то в грудях ломит! Так по настоящему мужику соскучилась! По горячему, жадному, с азартом! А то мне в последнее время не везет. Одна плесень прикипается. Разохотит, распалит, обслюнявит и в сторону! Ко мне задницей! И забывает, зачем я под боком канаю, соком исхожусь, — хохотала Нинка накрашенным ртом.

— Копи, копи силы, лапушка! Уж доберусь я до тебя! За все упущенное наверстаю! Приловлю надолго!

— Все! Заметано! Пошла готовиться! Лидка! Смотри! Не отбивай дружка! Я — первая!

— Давай, давай! Бери его в оборот! Давно пора! Я тебе не помеха! Ухожу сейчас! Насовсем! — отозвалась баба.

— Куда? — удивилась Нинка.

— В семью! К хорошим людям! В Тушино! Вместе с Антоном там будем жить. В отдельной комнате! Хозяева приличные! Двое стариков и их сын.

— Значит, замуж за сына мылишься? — вмиг сообразила Нинка.

— Ни единым духом! Он не в моем вкусе! Слишком занятый, умный. С такими скучно! С ним поговоришь — все мозги наизнанку. А я сложности не уважаю ни в чем. От них одна помеха в жизни…

— Как вы нашли друг друга? — удивилась Антонина.

— Друг моего хозяина в клиентах побывал. Поделилась с ним заботами. Он пообещал подыскать приличное место и в три дня нашел. Но предупредил, чтобы с прошлым завязала напрочь! Мол, иначе взашей выкинут. Да и не только из дома, а из города! Туда, где раки не зимуют!

— Ой, блядь! — охнула Нинка.

— А если узнают, кем была?

— За прошлое, может, и не выгонят! Речь о будущем. Но и прежнее лучше не раскрывать! — призналась баба.

— Ничего! Обломается твой хозяин! Попривыкнет, разглядит тебя, Антошку!

— Антона мне еще найти надо! Ума не приложу, куда делся? — сетовала Лидка.

А уходя, оглядела хозяев, всех баб, собравшихся за столом, и попросила:

— Если мой пострел объявится, передайте ему адрес и телефонный номер! Не обижайтесь, коль что не так было! Не со зла! Никому худа не желаю! Дай вам Бог, всякой, свою семью найти, свой угол, свой кров и хахаля! Одного! До гроба…

Егор тогда криво усмехнулся. И пробормотал вслед:

— Катись, птичка! Лети! Твое гнездо недолго мерзнуть будет! Желающие быстро сыщутся! С ними хлопот не будет. Уж о том сам позабочусь.

Но ни Галкину, ни Лидкину комнаты не удавалось заселить. Квартиры снять хотели многие. Но едва узнавали, с кем соседствовать доведется, отказывались. И без оглядки покидали дом.

Егор мечтал заселить порядочных людей. Но те и слышать не желали о соседстве с бардаком. А кто готов был поселиться в доме, не имели возможности оплатить проживание хотя бы за месяц вперед. Выколачивать оплату из них в конце каждого месяца Егору не хотелось.

За целый месяц поисков Антонина привела в дом лишь худосочную, синюшную девчонку, похожую на подростка. Не верилось, что это хлипкое создание уже целый год промышляет на железной дороге в купированных вагонах, подсаживаясь к одиноким или подвыпившим пассажирам, ездившим в поездах дальнего следования.

Ирка была столь тщедушна, что казалось, будто одежда висит на скелете.

— Проходи! — втолкнула ее на кухню Антонина. Егор, увидев новенькую, от удивленья поперхнулся, выронил ложку, выругался зло:

— У самих на столе не густо! Откуда эту выкопала? Она ж хуже, чем те доходяги с плакатов "Помоги голодающим Поволжья!".

— Здравствуйте! — не обиделась вошедшая. И, сев без приглашения к столу, окинула еду жадным взглядом. Егору кусок поперек горла встал.

— Жри, зараза! — выскочил из-за стола.

Ирка ела с повизгиваньем, торопливо, посапывая. Поев, огляделась жалобно.

— Тебе чего? — спросил Егор изумленно.

— От перца горло горит, — пожаловалась тихо.

— Налей ей чаю! — попросил сестру.

— У меня кишечник слабый. Мучаюсь после чая. Вот если б кофе…

— Дай ей кофе! Пусть захлебнется!

Ирка огляделась на Егора, потянула носом сигаретный дым и сказала с восторгом:

— "Мальборо"! Моя слабость и мечта!

Выкурив сигарету, выпив кофе, выскочила из-за стола смеясь.

— Вот так дураков накалывают! Скажи спасибо, что по мелочам! Других из шкурки вытряхиваю! Да так горят на жалости, что потом самих жалеть некому! Допер, дядя? Лопух старый! — показала острые, нечищеные зубы. — Я и в вагонах пришибленной держусь. Голодной и несчастной. То брешу, будто на вступительных экзаменах в институт провалилась и теперь мне даже за постель заплатить нечем, не то что за еду! А дома больные старики родители — полгода без пенсии голодают. Пассажиры сами для меня весь поезд с шапкой обойдут. Проводница не только за билет не спросит, свою зарплату отдаст, увидев мои сопли. А я деньги на карман и на встречный поезд! Там я уже обокраденная! Либо обманутая парнем! Такую несчастную изображу, что весь состав слезами заливается…

— Так тебе и не ломанули? — не поверил Егор.

— Попухла я! На зэках. Они с Магадана возвращались. Трое в одном купе. Я и подвалила. Они накормили, место дали. А когда уснули после трех бутылок, я куртку тряхнула. Хотела смыться с нею из купе, да не вышло. Тот, что на верхней полке был, не спал. Он и поймал меня за загривок! Дал по морде. Разбудил своих. Пять дней меня в очередь гоняли. Думала сдохну. Они семь лет бабу не видели. Ну и тешились сутками, в туалет не выпускали. Готова была голиком от них удрать. А они — сволочи ни копейки не дали. Еще ска

зали, мол, радуйся, что дышать оставили. А ведь я девкой была тогда…

— Сколько ж тебе лет? — удивился Егор.

— Скоро пятнадцать! Через пару лет в тираж! Старухой становлюсь.

У Егора от услышанного спина взмокла.

Ирка, заплатив за месяц вперед, поселилась в комнате, где жила Лидия с Антоном. К ней никак не могли привыкнуть бабы. Невзлюбил ее и Алешка. Он обходил, стараясь не встречаться с девчонкой, даже случайно. Та и не пыталась навязываться в друзья никому. Она никогда не приносила в дом продукты, но любила накрытый стол и первая садилась к нему. Ей впрямую говорили, что к обеду и ужину надо приносить харчи. Не жадничать для себя и других, что кормить ее здесь никто не обязан. Ирка словно не слышала. Не подействовала на нее даже оплеуха Маринки. Она взбеленилась, увидев, что Ирка сожрала полную банку крабов, какую Маринка принесла вечером для всех.

Ирка была на редкость хитрой и жадной девчонкой. Она не любила стирать и убирать в своей комнате. Не умела готовить. Ничему не хотела учиться. Она могла целый вечер просидеть за чашкой кофе, выкуривая по пачке дорогих сигарет, какие стреляла у баб. Сама никогда не покупала их. В ее сумке можно было найти лишь несколько мятных жвачек, пару тампаксов и множество грязных носовых платков. Содержимое сумки соответствовало внутреннему укладу девчонки.

Как-то вечером, когда большинство баб оказались дома, за чашкой кофе рассказала Ирка о себе.

— Нет, никто не гнал меня из дома! Я сама любого выдавить смогу! И не мешали мне учиться. Жила с матерью. Та работает и теперь бухгалтером. Кроме матери, живет бабка — старая, как истертая мочалка. А еще старший брат… Отца мать выгнала из дома. Он теперь в бомжах околачивается. Раньше был инженером-конструк- тором на заводе машиностроения. Но… Сократили его за ненадобностью. На другие заводы не взяли, своих инженеров девать стало некуда и платить нечем. С год мыкался без толку. А денег не приносил. Мать тянулась изо всех сил. А потом бабка не выдержала. Она — материна мать. Тоже пенсию раз в полгода получала. И приноровилась старая. Взялась чужих детей нянчить. Нынче детсад дорого стоит. Бабка в половину меньше брала. Но… Жратву детям обеспечивали родители. Там и бабке оставалось. Не только самой нажраться, а и домой принести. Кто ее сумку проверит? Так-то и тянули день ко дню, — вздохнула Ира. — А тут папаня лажанулся. Попросил у матери новые ботинки. Указал, что старые вовсе порвались. Мать, может, и купила б. Да бабка взъелась! Как завихрила, чуть головой об стол не билась. Мол, она работает, дело себе на

шла, и в дом и деньги, и жратву приносит, чтоб детей — нас с братом — держать, но даже новых чулок себе не покупает, старые штопает. А ты, дармоед бесстыжий, насмелился просить! Последнюю копейку у детей урвать хочешь?! Ну отец не выдержал…

— По харе ей звезданул? — спросил Егор.

— Кому? Бабке? Ну ты, старый лопух, даешь! Моя бабка сама любому башку откусит! Чапаев — не старуха! Ей шашку в руки, она всех мужиков перерубает!

— За что? — ахнул Егор.

— Она своего деда за измену чуть топором не порубила на щепки! Его счастье, что успел в окно выскочить следом за любовницей. С тех пор носу в дом не показал! Боялся! Бабка даже его подштанники в мелкие куски порвала. Все его барахло порубила и вышвырнула следом. С того времени мужиков возненавидела. Всех разом и на всю жизнь! Звала их кобелями, бездельниками, дармоедами, человечьим отходом и даже хуже.

— А как она к брату твоему относилась? — хихикнула Маринка.

— Терпеть его не могла. Как и моего отца. С самого начала! Придиралась ко всему. Мать брата под девочку одевала, чтобы бабку не раздражать. В платочки да в юбки. Отец злился. А когда брат подрастать и понимать начал, не захотел бабке угождать и брюки надел… Бабка кормить его перестала. Отца еле переносила. А в тот день ее прорвало. Вся ненависть, что годами копилась, наружу выплеснулась. Всякий кусок, каждую копейку, истраченную на него, припомнила.

— Во плесень вонючая! — возмутился Егор.

— Короче говоря, забрызгала с ног до головы. Мать хотела успокоить, остановить, примирить их. Да куда там! Старуха разошлась!

— Из дома ее под жопу надо было гнать, чтобы остыла на воздухе с недельку!

— Бабку выгнать? Как бы не так! Квартира ее! И она о том всегда напоминала всем и каждому. Отец о том даже во сне помнил. Недаром, когда она разошлась, первым делом дверь распахнула настежь и завопила: "Вон, дармоед, из моего дома!" Отец, как ошпаренный, выскочил в ночь. Без ботинок, без куртки и шапки. Зимой! На снег! На мороз! Бабка даже не вспомнила о том. До утра орала, проклинала его. Когда она ушла на работу, брат собрал вещи отца. И, найдя, отдал ему.

— Ты ж сказала, что мать выгнала! — напомнила Нинка.

— Она не помешала! Не пыталась найти отца и вернуть домой! А значит, с бабкой заодно. Искали повод. Может, договорились заранее. Ведь и бабка, и мать бухгалтеры! Они считали не только сколько кто съел, а и сколько высрал!

— Зачем? — изумился Егор.

— Чтоб знать, стоит кормить или еще есть запас в пузе!

— Ну и семейка! — сплюнула Нинка.

— Видно, ты в бабку удалась! Такая же скряга! По крови наследственный порок передался! — хохотнула Маринка.

— Немудрено, что слиняла из дома! — заметила Серафима.

— Я не из-за них смылась. Мне до фени все их разборки. В классе все бабы высмеивали. Дразнили, что барахло у меня не клевое. Башли на кармане не имею. Не курю. И чуваки не клеются. Я решила доказать! Всем сразу. И на каникулах за неделю сорвала кайфово!

— И не подумала, что оттыздят?

— Никто и не подумал о том. А у меня не только на барахло и сигареты, будь здоров, сколько еще осталось! — похвалилась Ирка.

— Небось, пахану отвалили часть, с бабкой поделилась наваром? — предположила Люська.

— Я что? Сдвинутая? У меня еще крыша не поехала! Делиться стану! Как раз! И не подумала! Баксы в подклад куртки зашила. И давай дальше заколачивать! По кайфу пришлось зашибать деньгу вот так! Плюнула на школу. Умоталась из дома.

— Почему из семьи сбежала?

— Бабка — дура, стала приставать, где пропадала все каникулы? Если работаешь, дай деньги! А коли нет, сиди дома, не три одежду. Извела придирками. Я ее послала в жопу. Убежала, покуда кочергой не причесала.

— А мать как? Небось, волнуется? — встряла Нинка.

— Она с работы приходит поздно. К нам с братом даже не заглянет. Уставала. Порою до самого воскресенья не виделись. Искать меня ей некогда.

— А брат? Он-то поди, ищет тебя?

— Куда там! Его бабка из квартиры выкурила! Институт бросил, на третьем курсе был. В военку подался. Будет по войнам маяться. Он теперь в отряде особого назначения служит. Пристроился на все готовое. Вот он — дурак! Отцу помогает дышать. Подкармливает, денег подбрасывает ему. Я недавно с ним виделась. Говорил, квартиру ему дали. Комнату в коммуналке. Он пахана туда заберет. И меня звал, да что я дура? С хлеба на воду перебиваться вместе с ними? Пусть сами сдыхают с голоду. Братуха как вякнул, сколько он в месяц получает, я еле на ногах удержалась со смеху. Мне таких копеек и на день не хватит. А ему уже пять месяцев зарплаты не дают! Сам еле жив, хоть побирайся! Куда уж мне к ним идти? Кормить обоих? Сдалась такая морока? Не хочу! — допила кофе. Затянувшись дымом сигареты, добавила задумчиво: — Меня никто не жалел. И мне никого не жаль!..

Ирка была самой неугомонной из баб. И, несмотря на худобу, изможденную, морщинистую рожицу, пользовалась большим спросом у клиентов, была нарасхват. Как говорили о ней бабы, клиенты ей просохнуть не давали.

Ирке люто завидовала Маринка. Ведь и она была худой до прозрачности. Тоже угловатая, коротко подстрижена. Но почему у Ирки клиентов хоть отбавляй, а у нее — один за весь день, да и то жлоб.

Маринка все пыталась выведать секрет Ирки. Почему ей везет с хахалями, а другим нет? Она вертелась вьюном возле девчонки, покуда не вывела из себя.

— Да глянь на себя в зеркало! У тебя уже морщины колени прикрывают! Отстань. Тебе давно пора на печку, тараканов трандой ловить! Больше никуда не годишься! Неужель сама не понимаешь, что состарилась?

Маринка застыла от неожиданности. Глянула на Ирку, загоревшимися злобой глазами. Егор, перехватив этот взгляд, хоть и мужик, а испугался.

Понял, что-то недоброе задумала метелка с новой жиличкой. Но та ничего не заподозрила. Едва перекурила, ее вызвали клиенты. Вскоре ушла и Маринка, хотя ей никто не звонил. Вернулась Маринка вскоре. Веселая, она даже с Егором играла в флирт.

— Ну что скучаешь, Егорушка-скворушка? Пошли со мной почирикаем на пару вальсов! Я тебе каждую косточку промну! О боли забудешь! — кокетничала баба, зная заранее, что никогда не пойдет к ней Егор.

— Ох, Маринка! Староват я тебя объезжать. Ты — кобыла норовистая, горячая! Чуть что не по тебе, кусаться станешь, лягаться начнешь! Удержись на такой! Все коленки до крови обдерешь. Не баба — призовой скакун! А я уж не джигит! Мне мягкое седло нужно! Как у Нинки! Корма, а не жопа. Вот с нею можно силы испробовать.

— Лучше версту на скакуне промчаться, чем барахтаться на кляче! — рассмеялась Маринка.

Егор хотел отшутиться. Но услышал крик с улицы, он был похож на голос Ирки. Мужик насторожился. Подождал немного. Потом вышел из дома, огляделся. Выглянул за калитку. Ирка валялась в полушаге от двери. Вся в крови, изодранная, без движенья. Ни сумки, ни часов, ни колец, ни цепочки на шее. Все карманы куртки вывернуты. Девчонка не дышала. Ее втащили в дом. Кто-то с перепуга вызвал участкового. Пока он пришел, девчонка уже задышала, открыла глаза. Она доподлинно запомнила напавших на нее троих мужиков. Описала их и рассказала о случившемся:

— Я их не знала. А они по наводке на меня вышли. Один спросил меня: "Ты — Ирка?" Я его послала в звезду. Тогда второй, который толстый, схватил меня за плечо, рванул к себе и говорит: "Отдай, сука, не то потеряешь!" Я ему в ответ, что в снегу не трахаюсь. Простывать не хочу. А он мне: "Кому нужна твоя вонючка? Я — не падла влипать под маслину из-за зелени". И сорвал с меня серьги и цепку. Я орать стала. Они мне рот заткнули и как начали бить. До смерти убили б, если б не Егор. Когда он вышел, они, наверное, убежали.

— Я никого не видел! — ответил Егор. И зло глянул на Маринку.

Та, словно ни в чем не бывало, заигрывала с Вагиным. Тот, помня недавние побои жены, отскочил от греха подальше. И задавал вопросы, не подпуская к себе никого из баб.

— Ну и докатились! Малолеток к разврату приучили! Соплячка в бардаке завелась! Да ты что, Егор? Это уже не выселение, это уголовщина! Тут криминалом пахнет! Знаешь, что бывает за совращение несовершеннолетней?

— А она мне кто? Квартирантка! Я с ней не живу!

— Но знаешь, чем занимается и зарабатывает! Почему укрывал проститутку? Да еще держишь у себя дома? Заразу сеешь по городу? Мы пятерых таких разыскиваем по всей Москве! Одна из них в поездах промышляла. Сифилисом перезаразила не один десяток мужиков. Да если ее найду, своими руками задушу стерву! — вспомнил Вагин свое и почесал бок, где заживал последний синяк после побоев жены.

Иван с того дня уже не ходил по бабам. Боялся их, как огня. А тут еще начальника угораздило. Подсунул данные угрозыска. Вагин как прочел, мигом к венерологу примчался на обследование. Три дня не спал, пока узнал, что пронесло. Ничего не намотал, не зацепил. Но с того дня всему, что росло ниже пупка, запретил поднимать голову на чужих баб. И пацанов, выдрав до черноты обоих, отправил в военное училище под начало своего друга, попросив, чтоб не спускал с них глаз ни на минуту. Каждый день с ним созванивается и теперь.

— Как твоя фамилия, Ирина? — спрашивает участковый. И, услышав, вздрогнул. Именно ее, поездную потаскуху, уже не первый месяц разыскивает милиция города.

Вагин вызвал по телефону дежурную машину. Оперативники затолкали в нее Ирку. И участковый, шепнув им на ухо, велел не забыть помыть тщательно руки и машину.

— Хана, Егор! Эта сучонка была твоей лебединой песней! Последняя капля моего терпенья. Все! Больше молчать не буду! — предупредил Вагин и сказал, что и начальник не смирится со случившимся.

Он ушел. А Егор, схватив за грудки Маринку, велел ей немедля выметаться из дома.

— Ты, курва, наводку дала! Отомстила зелени за то, что старухой облаяла! И верняк трехнула, падла! Стерва ты ободранная! Лярва морщатая! Падла вонючая! Паскуда облезлая! — бил бабу по худой роже так, что голова у той моталась из стороны в сторону при каждом ударе.

— Вспомнишь ты эту ночку, Егорушка! Кровавыми слезами на раз умоешься! — сказала она уходя, оклабившись широкорото.

Егор запустил ей вслед ботинок. Баба рассмеялась уже за дверью. От этого смеха холодные мурашки поползли по спине.

…Утром Тонька пошла в милицию выручать Ирку. Почти до вечера пробыла. Вернулась одна в слезах. И лишь к ночи сумела толково все рассказать:

— Ирку уже проверили. Анализ дал положительный результат. Сифилис у нее! Она уже в диспансере! Лечат ее там! Говорят, сбежать хотела. Но санитары поймали. Надавали хорошенько и под замок на десять суток упрятали. Теперь уж надолго. На годы! Сифилис быстро не лечат. Там, в милиции, я увидела ее брата и отца! Лягавые разыскали. Даже мать с бабкой достали. Всех выковырнули. Весь гадюшник! Ну и дали им по мозгам! Хуже чем мне врубали! Бабка пыталась там возникать, ей хайло заткнули живо, сказав, что засунут на Колыму до конца жизни за то, что подвергла опасности жизни троих людей, одна — несовершеннолетняя. Зная, не сообщила милиции об исчезновеньи, принудила, способствовала распутству девки, попрекая всяким куском, каждой копейкой. Матери ее высказали круто. Мол, материнских прав лишим. И, как дочь вылечится, отдадим отцу на воспитание! Она попыталась вякнуть, мол, он без работы, оказалось, уже в охране банка пристроился. И жилье имеет. На двоих с сыном дали однокомнатную квартиру с удобствами. Они немного огляделись. Теперь оба жениться вздумали. Мать с бабкой на свадьбу пригласили. У обоих жены с квартирами. А однокомнатную Ирке оставят. Когда вылечится, там жить будет. Бабка от злобы чуть не порвалась на части. А мать — горькими залилась. То-то и оно, как нынче старых слушать. Бабку Ирки из милиции не выпустили. В камере оставили до суда. Мать — под подписку о невыезде оставили на время. Отца с братом предупредили. А мне последнее предупрежденье сделали. Велели распустить притон!

— А как жить будем? — ахнула Серафима.

— Вот и я их о том спросила. Ответили: живите, как все! Иначе без разговоров не просто выселим из Москвы, а и конфискуем дом, за использование жилой площади не по назначенью, проживание в нем криминальных личностей.

— Ишь, гад лягавый! — подскочила Нинка, будто ошпаренная.

— Сам первый рэкетир! Натурой снимал за услуги! Уж заткнулся б, козел!

— Мне камеру открыли, когда спорить стала. Хотели запереть в ней, чтоб много не говорила. Еле упросила отпустить, — призналась Тонька, всхлипнув.

— Притоны теперь разрешены официально, только зарегистрировать надо! И налог платить в федеральную казну с каждой тран-

ды! Это я доподлинно знаю! Если к тому же медицинские справки будут, никто не прикопается к нам! Мы легально работаем! Как любой завод! У нас тоже стареет оборудование, сокращаются штаты и пополняются более совершенными, молодыми сучонками, какие вместе с удовольствием дарят сюрпризы в виде сифилиса! Вот эти новшества надо отменить, и тогда будем жить спокойно! — сказала Роза.

— Теперь им придраться не к чему! Лидка с Антоном у нас не живут, Ирки тоже нет! Малолетних больше не берем! Всякую бабу прежде чем принять через вендиспансер пропустим. И дыши спокойно! Кто нам хоть слово скажет? Теперь притоны по всей Москве открылись. Я тоже слышала! В них даже фильмы снимают, наглядным пособием молодым семьям и в утеху старикам. Адреса свои указывают не боясь! — встряла Серафима.

— С притонами оно, конечно, мороки нет. Мы не ходим ни на демонстрации, ни на митинги. Не требуем поддержки государства! Не просим зарплату и пенсии, стипендий на обучение кадров. Всюду сами обходимся. Если разоримся, у властей голова болеть не будет! Мы не бастуем! Нам все партии одинаковы! Кто президент? А нам до него нет дела! Мы в политику не лезем! Это лишняя дурь! Нам бы побольше мужиков! — хохотала Люська.

— Тебя, Тонька, на понял взяли! Теперь за притоны не выселяют! Ты сюда никого силой не тянула! Все добровольно набивались к вам! Клиентов за рукава не приводим. Деньги не отнимаем у них. Берем столько, сколько дают. У нас тут нет попоек, драк, скандалов! Соседям не мешаем. Свое никому не навязываем! — успокаивали Тоньку бабы, приводя веские доводы.

— Мы, можно сказать, даже опора власти! Мужики на улицах спорят о политике, зарплате, о президенте, а у нас все разом стихают, мирятся. Вспоминают мигом, что политика меняется, как и власть, а жизнь и любовь остаются постоянно. И чем больше нас, тем спокойнее будет на улицах! — говорила Люська.

— Во бабы! Даже тут нашли свой кайф, вроде их ремесло важней других! — хмыкал Егор, успокаиваясь.

— К Егорке они докапываются! Следят за ним! — вспомнила Тонька.

— А что он им? В других притонах вышибал имеют! Крутых мужиков держат! На случай строптивых клиентов! А наш Егорка еще на ногах не научился стоять. Без подпорки валится!

— Ну-ну, хватит меня по костям разбирать! На чем я стою? Пока ни на одну из вас не упал! — отозвался мужик.

— Вот когда упадешь на меня на всю ночку, тогда скажем, что у нас мужик имеется! — рассмеялась Нинка и, потрепав Егора по макушке, звонко чмокнула в щеку.

— Эй, бабы! Телефон звонит! Тише галдите! — подскочила Тонька.

И, переговорив с кем-то, отправила двоих девок по адресам. Едва положила трубку, снова позвонили клиенты, попросили троих девочек. Тонька радовалась. А у Егора закрался в душу страх. Он особо одолел, когда в доме к полуночи не осталось никого, кроме матери, сестры и Алешки. Такого внезапного спроса на баб не было никогда.

"Не к добру!" — вспомнилась угроза Маринки. И мужик, оставшись один на кухне, долго курил, никак не хотел ложиться спать. Беспокойство не проходило. И Егор, выключив свет, сел у окна, отдернув занавеску, смотрел за окно в черную, непроглядную ночь.

Ему вспомнилось, как много лет назад сумерничал он с отцом вот здесь, на этой кухне. Говорили о будущем.

Отец тогда мечтал купить за городом дачу с садом поблизости от реки, чтобы рядом был лес.

— Я, сынок, люблю деревню, землю. Сам в деревушке родился и рос. Дом там был. Неважнецкий, под соломенной крышей. Кроватей не имели. Спали на полатях. А старики на русской печке, с малышами. Был у нас огород и большой сад, своя пасека, корова и кляча, даже куры. Не знали мы ни холодильников, ни телевизоров, не слышали о пылесосах. Бабы белье стирали руками. И гладили каталкой да рубелем. И знаешь, тогда мы счастливее жили. Хотя работы было невпроворот. Никто не бездельничал. Я в три года коня водил, огород с отцом пахал. Поверишь, к сумеркам с ног валился от усталости. А домой вернемся, бабка борщом, кашей накормит, пироги выставит. Вот и большая семья была — восемнадцать детей, а в харчах никогда нужды не знали. Ничего из еды в магазинах не покупали. Все свое. И не знали голода! Никто не был разутым иль раздетым. Всяк имел свои портки и лапти. Не только мы, вся деревня так жила — открыто и бесхитростно. Не слыша о воровстве, разбоях. Замков не видели в глаза. Может оттого, что души были чистыми. Верили друг другу. Сосед к соседу всегда зайти мог, в любое время. Как жаль, что ушли те годы! И не вернуть их никогда. Только память болит. Так хочется мне плюнуть на все свои званья, степени и должности! Снять ботинки! И босиком, как когда-то в детстве, бежать в свою деревню, где все понятно. Где человека ценили не за звания и должность. Где боялись и любили только Бога, а не власть! Где не было лжи! А люди — с глазами детскими жили. И умирали, не замутив их! Но как вернуться? Виноват я перед деревенькой, людьми и землей! Перед рекой и родником, перед тобой и даже перед самим собой. Не будет мне ни прощенья, ни пощады. Искупить бы, исправить, да как? Поздно, сынок! Жизнь в обратную сторону не повернешь. Она по мне проехалась. А я — дурак считал себя наездником! Все оттого, что, покинув деревню, я потерял землю под ногами, остался без корней. А без них как сыскать доброе тепло в душе?

Егор горько вздохнул. И вдруг приметил, как двое людей направляются от калитки к дому.

— Чего им надо в такое время? — увидел, как вошедшие, огибая дом, пошли к чердаку. Егор накинул телогрейку, взял топор, вышел во двор, заспешил к чердачной лестнице. Люди уже влезли на чердак, о чем-то глухо переговаривались. Егор убрал лестницу, положил на землю и крикнул:

— Эй! Кто там? Что нужно?

В проеме чердака высунулась чья-то голова. Увидев, что лестницы уже нет, завопила:

— Не поджигай! Сами сгорим! Этот хрен стремянку стыздил!

— Врежь ему по колгану! Чего вопишь? — донеслось изнутри.

— Как врежу, сам его достань! Он же, гад, внизу! А мы, как пи- деры в параше! — увидел Егор пламя, разгорающееся на чердаке.

— Прыгай! — послышалось сверху.

— Звезданулся! Тут тебе не шутки! Без ходуль останешься. А тот козел еще и по кентелю погладит!

— Ботаю! Линяем! — высунулся второй. И, глянув вниз, потребовал: — Ты, падла! Поставь стремянку сюда! Не то всажу маслину в тыкву! Шустри, хорек!

— А по локоть не хотел? Поджарьтесь малость! — заколотил кулаком в окно, будя сестру и мать. — Звони в пожарную, чтоб мчали сюда! — крикнул высунувшейся Тоньке и, встав перед чердаком, ждал, что предпримут те двое.

Пламя на чердаке росло. Егор поднял жердь, оттолкнул дверь от стены, захлопнул чердак и, поддев щеколду, закрыл дверь чердака наглухо.

Дым пошел через все щели, начал потрескивать шифер, когда к дому подъехала пожарная и милицейская машины.

Пожарники быстро развернули шланги, направили тугие струи воды в проем, оттуда донеслись вопли:

— Легше! Мать твою!

— Утопили, падлы! Приморил, гад! Сучий потрох! Попадись в клешни, глаз на жопу натяну!

Оперативники милиции быстро спустили вниз двоих поджигателей, сунули в воронок.

Вездесущий Вагин, обойдя дом и не увидев ни одной бабы, довольно хмыкнул, похлопал Егора по плечу:

— Вот так-то оно лучше. И себе, и другим спокойнее будет. А с этими мы разберемся сами! Уж я их тряхну, если они не твои кенты и не клиенты, спи спокойно! Ущерб возместят, как милые!

Егор сидел понуро. Хотел в доме полы перестелить, теперь всю крышу, чердак, все потолки ремонтировать придется. Где взять силы, деньги? — скрипел зубами от досады.

— Ты, радуйся, что живы остались. Никто не сгорел. И дом

слегка пострадал. Твое счастье — не спал. Иначе к утру угольки одни остались. Тут слегка опалило. Вовремя хватились. Как и я! Тоже не опоздал! Моих пацанов ваш Антон уже приноровил к воровству. Я все занят был. А тут вижу, дело кисло. Обоих прижучил ночью. Курили в спальне! Как хватил их! Взвыли не своим голосом. Фартовых колол! А уж своих и подавно! Все выложили сопляки. Признались, где обосрались! Я их в бараний рог до утра крутил. Все выдавил. До капли. Потом по-доброму потолковали. И договорились. Через два дня я их отправил в Калининград. А к Антону сам пошел на обговоренную встречу. Но тот не появился. Знать, опередили меня. Кто-то поймал гада! Только сучонка пришла. Я ее за шиворот и в машину засунул, привез в отделение. Поговорил с сикухой. Вызвал отца и мать. Они от нее отказались сразу. Пришлось устраивать ее. Как ни говори, почти родня! — сплюнул зло:

— Теперь на хлебозаводе. Работает и учится! В общежитии приткнулась. Звонил вчера. Вроде не срывается пока…

Егор слушал вполуха. Ему не интересны были чужие заботы. Он думал о своем.

Вечером уже от Тони узнал, что милиция и впрямь расколола поджигателей. Они оба вернулись из зоны совсем недавно. Жили у бомжей. Там и познакомились с Маринкой. Она их нашла. Бомжи отказались поджигать дом, где жили люди, не сделавшие им ничего плохого. Выгнали проститутку? Пусть другое жилье сыщет. Зачем губить четыре души, средь них ребенок и старуха! Легко ли оставаться в зиму без крова? Это каждый знал по себе.

Не польстились на деньги! Бомжи не считали себя преступниками, не продавали убежденья. Каждый еще недавно имел свою семью. Пусть не повезет жить вместе, зато и при случайной встрече не придется краснеть за время, прожитое в разлуке.

Лишь недавние зэки не устояли. Им было наплевать на мораль. Хотелось жрать, курить и выпить. Хотелось бабу. Из всех пожеланий получили лишь последнее. Остальное — деньги — обещала отдать, когда увидит сгоревший дом.

Всего сто долларов… В другой бы раз и говорить не стали б о такой сумме. Но выбора не было. Вот и согласились, промяв Марину в темном пролете метро. Они не насытились ею, баба торопила.

Где должны встретиться и получить деньги, как выглядит Маринка, все рассказали мужики, и милиция уже под вечер без особого труда арестовала бабу. Она отказывалась от всего, не узнавала мужиков, говорила, что сама покинула дом Егора, простившись по-доброму, не держа на хозяев никакого зла. Что никому никогда не грозила. Да и ничего не может сделать плохого, потому что по своей природе она — лишь слабая женщина, обманутая и обиженная судьбой.

Но поджигатели рассмеялись ей в лицо. Напомнили подробности условий. И пригрозили:

— На нас свое дерьмо валишь? Отмылиться вздумала, падла? Ты паханила! За такое червонец дадут! Нам не больше пятака! Доперла? И не дергайся! Не то из-под земли достанем и снова уроем. Без навара остались, да теперь снова в зону! Надыбаем суку, кен- тель в транду воткнем, гнилушка вонючая!

Маринка стояла на своем до последнего. Не выдержала лишь очной ставки с Егором.

— Жаль, что сорвалось! Хотела б увидеть, как ты заживо изжарился! Многое за это отдала б! Сама тебя бензином облила бы, дохляк несчастный! Какой из тебя мужик, если ты даже с меня не натурой, а деньгами брал за свою вонючую комнатуху! Кастрат зловонный! Зачем такому брюки? Вокруг такие женщины, а ты, как катях в постели валялся! Пренебрегал мною, козел облезлый! Вот и получил! Небось теперь выложишь на дом все, что копил! Вместе с мудя- ми, если такое у тебя еще имеется! Падаль! — орала вне себя от ярости.

Егора тоже трясло. Когда очная ставка закончилась, он вышел в коридор шатаясь. Перекурить бы теперь. Зашарил по карманам.

— Присядь, Егор! — вынес стул Вагин.

— Дай сигарету! — обратился участковый к следователю, вышедшему из кабинета.

Тот остановился, угостил сигаретой, и глянув на Егора, сказал тихо:

— Ну и мужик! Убил наповал! Жил средь потаскушек и ни с одной не спутался! Ни разу! И это после зоны! Другому не поверил бы! Тут же сама шлюха раскололась, за что мстила!

Участковый сигарету из зубов выронил. Открыл рот от удивленья.

— Это правда! Силен же ты! А я думал, как сыр в масле катаешься! Выходит, впрямь инвалид! — качнул головой то ли сочувствуя, то ли осуждая.

Егор шел домой медленно, едва переставлял ноги. Он уже подсчитал, сколько листов шифера надо заменить. Сколько балок и досок потребуется на чердак, сколько бруса. Узнал и цены. Он знал: никто не компенсирует ему ущерб. Еще и посмеются, заговори он об этом. Вон пожарники за свою работу немало взяли. Хорошо, что милиция за поимку Маринки не потребовала…

Нет, на этот раз ему ничем не грозили. Ничего не требовали. Участковый вот только пожаловался, что зарплату им не выдают и ему нечего будет послать сыновьям в училище. И жена скоро кормить откажется.

— К чему это он клонил? На что намекал? Положняк получить хочет? Но за что, если требует разогнать бардак? Да и не стану я лезть со взяткой. Пусть Антонина разберется с ним, — думал мужик.

И, глянув на свой дом, сплюнул зло, возле калитки стояла "Волга", значит, ждут клиенты кого-то из баб…

Едва Егор переступил порог, сестра, сверкая улыбкой, радостно сообщила, что у них в доме появились новые бабы.

— Сразу четверо! Мы снова живем! И все беды по боку! — щебетала баба весело.

Через несколько дней к Егору снова заявился участковый.

— Я с понятыми! — будто ушат помоев на головы вылил. И добавил: — У вас остались вещи арестованной потаскухи. Ей, как понимаете, смена белья понадобилась. Тряпье обязаны вернуть! Надеюсь, вы его не сожгли?

— В кладовку бросили! Там все! — открыла Тоня кладовую. Вагин составил опись на полученные вещи. И уже собрался уходить, когда Серафима указала на пальто Маринки:

— Это тоже ее! Заберите!

Участковый полез по карманам. Понятые уже выходили со двора, не хотели ждать в доме. Вагин не стал их задерживать. И вдруг вытащил из кармана кошелек. Открыл, заглянул в него, присвистнул. Спрятал во внутренний карман, ничего не сказав хозяевам. А через месяц Тоньку и Егора вызвали повесткой в суд.

Лишь там узнали оба, как готовился поджог их дома. Чтобы бабы не помогали тушить пожар, Маринка встретилась со своей старой знакомой, дежурной по этажу в гостинице "Космос". Та быстро нашла клиентов, желающих весело провести ночь. Маринка обещала отблагодарить за помощь. И, не сказав, что задумала, решила подзаработать. Хотела прислать за вещами таксиста, когда сама определится где-нибудь. Но события закрутились быстрей, чем она ожидала. Зэки спешили…

Маринке дали семь лет лишения свободы. Исполнителям, с учетом прежних судимостей, за групповое преступление — по шесть лет каждому.

Егор смотрел на бабу, думая о своем:

— Эта тюрягу не выдержит. Убьют ее там за зловонность и подлость. Даже в зоне есть предел, который никто не должен преступить. А эта дура — без удержу…

— …Из средств подсудимой, взятых при изъятии личных вещей по месту проживания, перечислить в погашение ущерба пострадавшим от пожара компенсацию в сумме…

Егор слушал приговор суда, не веря собственным ушам.

А через десять дней Антонина принесла деньги, полученные по решению суда. Они почти полностью покрыли затраты на ремонт дома.

Мужик целыми днями занимался восстановлением крыши, чердака и потолков. Редко виделся с домашними и почти не обращал внимания на прежних и новых баб. Его радовало, что милиция оставила семью в покое, не навещает, не проверяет дом, не грозит, ни о чем не спрашивает.

Егор знал: без этого бабья семье не подняться, не выжить. И теперь смирился с жиличками окончательно.

Зима была в самом разгаре, когда Егор, закончив ремонт, решил отдохнуть дома — в постели, в тепле. Он не вскакивал спозаранок из кровати. Не лез, матеря деревянелые ноги на чердак, где втихомолку не раз плакал от частой и затяжной усталости, от бессилья и тошноты. Случалось, не раз терял сознанье, грохнувшись лицом в какой-нибудь брус, ударялся головой, телом. Морщился от боли. Никто не помог ему, не навестил, не поинтересовался, как он там держится. Каждый был занят своим делом. И только Алешка крутился рядом. То гвозди подаст, то топор подвинет. Мальчонка внимательно следил за всем, что делал дядька и постепенно привыкал к неразговорчивому, хмурому Егору, перенимал у него манеру разговора, умение общаться не столько словами, сколько взглядом.

— А почему ты ни с кем не дружишь? — спросил он как-то Егора.

Тот растерялся от неожиданного вопроса. И ответил:

— Я с тобой кентуюсь, как мужик с мужиком. Разве этого мало?

— Ну, я еще маленький. А с большими?

— Я из-за этой дружбы крепко погорел, племяш! Теперь уже никому не верю! Себе и то не всегда!

— И не любишь никого?

— Тебя, твою и свою мать…

— Нет! Я не про них! Они свои! Я про чужую тетку! Каких все любят.

— Не нашел подходящей покуда! А почему ты меня о том спросил? — удивился Егор.

— Поклянись, что не выдашь секрет! — потребовал мальчишка.

Мужик рассмеялся. Но пообещал.

— Знаешь, а я — влюбился! — сообщил, задержав дыханье.

— В кого?

— В Наташу, какая у нас живет! Она самая красивая на свете! И добрая. Вот только часто плачет у себя в комнате. Я ее пожалеть хотел, заступиться! Но она мне не призналась, кто ее обидел.

— Это несерьезно. Она старше тебя! И не полюбит малыша. У нее есть кого любить. Большие дядьки. Они ей за любовь подарки делают. Да и зачем она? По себе выбирай! Ровесницу хотя бы…

— А чем они лучше? Я с соседской Светкой хотел дружить, а она на второй раз не пустила меня в дом. Сказала, что к девчонкам без конфет в гости не приходят. Я принес ей две конфеты, она их мне обратно кинула. Назвала дураком и двери закрыла. Почему?

— Мало конфет принес. Или не те, какие Светка любит.

— А ей что — всю коробку отдать надо?

— Она этого ожидала, — подтвердил Егор.

— Каждый день по коробке конфет? — удивился Лешка.

— Любовь денег стоит теперь!

— А Наташа сама мне конфеты дает. Выходит, любит. Правда, не по коробке. Но каждый день.

— Ты ее за конфеты полюбил?

— Нет! Она сама лучше конфет!

Егор выронил молоток, внимательно посмотрел на Алешку.

— Это как понять? — спросил строго.

— Она мне сказки читает. Добрые-предобрые, в прятки играла. Зайца из пластилина слепила. Кроме нее, никто со мной так не дружил. Всем вам некогда! Все большие. Только конфетами засыпаете. А ими сказку не заменишь. Если б не Наташка, я совсем один жил бы. А знаешь, как плохо одному среди взрослых? Совсем холодно. И если б не Наташа, я стал бы как сосед Свиридов, совсем старым. Он тоже один сидит во дворе подолгу. В доме тепло, а он мерзнет. Все заняты делом, как и у нас. Оттого он лишним стал, вроде меня…

Егор еле продохнул колючий комок. Стало нестерпимо стыдно перед этим маленьким человечком, раскрывшим не секрет, а свою беду.

— Алешка! Я, конечно, не сумею с тобой играть в прятки. На сказки времени маловато. А вот как мужик с мужиком давай дружить! Если ты хочешь!

С того дня Егор всюду брал с собой мальчишку. Будил его рано. Ходил с ним в магазин за хлебом и молоком. Вместе чистили от снега дорожку к дому. И даже скатали снеговика — рослого, толстого, с морковным носом. Алешка от радости прыгал, визжал от восторга и, забыв о Наташке, до ночи вертелся вокруг Егора. Тот рассказал сестре о разговоре с племянником. Но Тонька отмахнулась.

— Оно и впрямь некогда! Не до сказок. Они хороши на сытый живот. А для этого вертеться приходится. Тут уж не до глупостей. Пусть растет, как все! Быстрее позврослеет. Нас с тобой тоже не сказками баловали в детстве! Хоть и чужих в доме не было. А чем лучше Алешки жили? Да если б я видела тепло, заботу, разве поспешила б со своим дураком. Поверила, что нужна, что любит, не сможет жить без меня. И бросилась, как в омут. Очень хотелось тепла! Я его ни от кого не получала в доме! — заплакала тихо. — Мать целыми днями занята была. Отец сутками работал. Тебе не до меня! Так и жила, как домашняя собачонка! Ей и то больше внимания уделили б! — упрекнула запоздало. — Я Алешку родила, чтоб хоть кто-то любил меня! А время видишь, как повернулось? Уж не до жиру, быть бы живу! Ты потеплее к нему стань. Все же не чужой тебе! — прильнула к плечу Егора, прощая и прося…

Мужик решил поближе познакомиться с Наташкой, сумевшей

за своею бесшабашной жизнью подарить Алешке необходимую каплю тепла, каким обделила пацана своя семья.

Наташка была рослой, крепкой девкой. Огненно-рыжие волосы спадали с плеч локонами. Синие глаза загорались озорными огнями, когда к ней обращались с шуткой. Она выделялась изо всех баб. Никогда не грустила, ни на что не жаловалась, как другие. И мужик уже не раз сомневался в словах Алешки, что Наташа часто плачет, оставшись одна в своей комнате.

Ее громкий заразительный смех разносился по всему дому с самого утра. Он же возвещал всем о возвращеньи девки от клиентов. Если день был удачным, она садилась на кухне верхом на табуретку и начинала рассказывать:

— Едва я возникла у этого чувака, он сразу заторчал и начал прикалываться, мол, таких отродясь не видел. И все допытывался, крашенные у меня волосы или родной цвет? Когда разделась, он только и вякнул: "Ну, я тащусь! Никогда такой бабы не встречал!" Уж я его укатала!

— Молодой попался? — позавидовала Нинка торопливо.

— Сорокот! Но крепкий хахаль! Умеет скакать на скоростях, не вываливаясь из седла! Когда баксы отдавал, не трясся! Держался мужиком! Видать, пархатый чувак! Но прикольный! Клянусь, бабы! Он, наверное, про запас, до конца жизни накататься решил. Ни минуты не отдыхал!

— Повезло! — хохотали бабы.

— А мне — толстяк попался! Я у него под пузом едва нашарила. Чуть не раздавил, дубина стоеросовая! Но я не дура! Его вниз свалила и оседлала гада, — рассказывала Роза.

— Ох, бабы! Как послушаешь, никто из мужиков вам не угодил!

— встрял Егор.

— Это почему! Сегодняшний клиент даже клевый! Горячий мужик попался! — не согласилась Наташка. И, окорячив табуретку, продолжила: — Таких теперь мало! Чтоб быть хорошим мужиком, вашему брату мало доброй жратвы, нужна спокойная жизнь. А где ее теперь взять?

— И чем дальше, тем хуже! — поддержала Наташку Люська.

— Сколько лет тебе? — спросил Егор.

— Двадцать! Раньше говорили: девка в самом соку. Теперь того и жди брякнут, что на стадии увядания, — мелкнула грустина в глазах.

— Откуда сама? — допытывался Егор.

— Тебе зачем? О том даже хахали не спрашивают. Или клеиться вздумал? Какая разница? И мы нигде не привязаны, ни к чему и ни к кому! — ответила дерзко.

Егор не обратил внимания:

— Наверное, тебе с первой любовью не повезло? Оттого такая колючая?

— Чего прикалываешься, чувак? Я про любовь когда-то в сказках слышала! Да детство ушло. Давно забыла его и сказки. И ты не вороши.

— Ой, девки! А как я любила! — взвизгнула зеленоглазая шустрая Юлька и предложила: — Давайте выпьем за любовь!

— За какую?

— За чью?

— За нынешнюю? Ну ее в задницу! Я за ту, какая убежала от нас! А вот поймать и удержать не довелось!

— Так чего за нее пить? Пусть катится ко всем чертям, если ей со мной не по пути! — сплюнула Роза.

— А ты хочешь вернуть ее?

— Зачем мечтать впустую? Все кончено!

Наташка сидела, подперев щеку кулаком. Не смеялась, не видела бокала с вином. Смотрела в сторону. Видела иль вспоминала свое.

— Может, и правда сама дура? — сказала тихо, не обращаясь ни к кому.

— Конечно, идиотка! Ну кто, скажи мне, теперь уступит своего жениха подруге!

— Она любила его!

— Ты тоже любила! Чего ж она тебя не пожалела, не подумала о твоей судьбе?

— Она без него жить не могла!

— Зато ты теперь мучаешься! А не была бы дурой, уже детей имела б! И кайфовала б, как твоя подруга сейчас — без забот и хлопот, — упрекали Наташку девки со всех сторон.

— Если б он любил, не ушел бы к подруге, не женился б на ней, остался бы с Наткой!

— Он и не хотел! Я упросила за нее.

— Недоношенная! Да кто теперь в такое поверит? Год встречались, собирались пожениться. Даже родители познакомились, подготовились к свадьбе. А она его, своего жениха, к подруге переотправила! Чушь, темнуха! — не верила визгливая Юлька.

— Все так и не так. Моя подруга пригласила его на день рождения. Я в то время у бабки гостила. Ему скучно стало. Кругом один. Решил пойти, отвлечься и развлечься. Там выпил лишнее и остался на ночь. Сам не помнил, как все случилось. Только сказала мне подруга, что беременна. И, если он не женится, влезет в петлю, прокляв обоих.

— Не надо было подваливать к чужому мужику. Ишь, сука, нашла уздечку на жеребца!

— А он что? Слепой был? Какая легла, ту и подгребает? Обрадовался, что на халяву дорвался? — глянула Нинка искоса.

— Мужик, он что есть? Зверюга! Только смотрит, где урвать, что ближе лежит. Не разбирается где своя, где чужая! Кобели! Нет им другого званья!

— Да хватит вам!

— Чего хватит, ту подругу, как падлюгу, проучить надо было! Зенки выбить, рожу набить сучке! Она виновата!

— Причем она? Попробуй, затяни на себя мужика силой? Хрен чего получится, если он не заторчит. А коль так, ему едино — с кем. Подруга по случайности подвернулась. Он с любою мог! Хорошо, что до свадьбы все раскрылось. Не то таскался бы от меня напропалую! Да и не смогла б ему простить измену. Решила расстаться по- доброму. Какая там любовь, если стоило мне отлучиться на месяц, он уже к другой зарулил?

— Нет! Я бы им обоим устроила веселый денек! Уж не я, так и она его женой не стала б! — взвилась Юлька.

— Тот, кто предал один раз, любви не стоит. Я поняла, что не смогу с ним жить. Не забуду, не прощу. А коль так, зачем его мучить возле себя? Все мужики слабые! — усмехнулась Наташка и добавила: — Потому не мы, они нам платят за любовь! Украденную, короткую и пустую! Это мы им мстим за все! За обман, за слабость, за трусость!

— Ну уж хрен вам всем! Мой настоящим мужиком был! И не виноват, что ваши хахали подонками оказались! — подала голос Настя.

— А чего ты тут приклеилась? Линяй к своему! Иль на билет добавить? Где он, твой чувак? — не выдержала Люська.

— В Чечне погиб! Сразу из училища его туда послали. Я и не знала, куда отправят его. Говорили, что на учебный полигон, на стрельбища. Всего на два месяца. А вернулся через две недели. Уже в гробу. Еще через три дня письмо от него получила. Он его опередил. В письме просил ждать. Обещал скоро вернуться. Единственное обещание это он выполнил. Эх! Бабы! Если бы мой Виталик выжил! Мы и впрямь бы пили за любовь! А теперь вот уже сколько времени пью за упокой…

— Судьба треклятая! Кому надо жить, не щадит. Кто лишний на земле — бережет…

— Всех нас предают. Всю жизнь! Любимые и родные, друзья и знакомые. А мы еще верим, может, потому живем? Но кто ж тогда продажный? Тот, кто на панели или те, кто подтолкнули к ней? — пьянела Наташа.

— А ты меньше думай! Плевать нам на всех, кто нас суками зовет! Кто как не они сделали такими? — заедала Юлька селедку шоколадом.

Егор встал из-за стола. В дверях стоял Алешка уже в пижаме. Он ждал, когда дядька прочтет ему на ночь сказку, чтобы ему было в этом доме тепло.

Бабы еще сидели за столом, когда Егор, уложив Алешку, рассказал ему сказку и, убедившись, что племянник уснул, вышел на кухню покурить, выпить стакан чаю.

— Егор, а Егор! Вот мы тут спорим! А что? Разве мы уже говно?

— заплетался язык у Нинки.

— Ты о чем? Кто тебя так назвал? Покажи эту заразу! — полушутя отозвался мужик.

— Вот, Люська! Брешет, что из меня ничего не выйдет! — указала на бабу.

— Я не про тебя! Я обо всех! Никому мы не нужны! И замуж не возьмут. Все сдохнем, как собаки! В одиночку. Лет через десяток на том свете встретимся! — невесело усмехнулась Люська.

— Я и там флиртовать стану!

— С кем?

— У кого муди водятся! — отшутилась Роза.

— А почему мы так скоро сдохнем? — возмутилась Юлька, ловя вилкой маслину в тарелке.

— Да потому, что никому не нужны!

— Ну, не трепись! Чуваков полные штаны! Хоть отбавляй! — не согласилась Настя.

— Им ты нужна? На ночь! А согнали прыть — и отваливай! Уже не девочка, не красавица, не лапушка, сразу шлюхой назовут. И двери открывают, чтоб сквозила не мешкая! Не так разве?

— Мы сами не задерживаемся. Есть другие! — хихикнула Юлька.

— И те не лучше!

— А я вчера Лидку видела! Ну ту самую, какая с Антошкой здесь канала! — вспомнила Нинка. И, рассмеявшись пьяно, продолжила: — Она теперь выбилась в порядочные. Завязала с чуваками и приклеилась в семье. Там вкалывает за домработницу. Говорит, что хозяин ей предложенье сделал.

— И она поверила? Да он облапошить хочет дуру! Чтоб "бабки" не платить, на халяву держать вздумал, за жратву! — не поверила Юлька.

— Вот и я ей про то сказала! — согласилась Нинка и добавила морщась: — Этот хмырь одной ночи в месяц дома не ночует. Все в поездках. Кому такой мужик сдался? А она аж зашлась, стала лапшу на уши вешать про его порядочность, ум, культуру! Их что, на счет положишь? Годы катятся! Была баба что надо! Теперь, тьфу! Даже краситься перестала! Видно, башлей хреново!

— Опять поверила, сдвинутая! Сколько горела на том, никак мозги не сыщет! — согласилась Роза. И вдруг онемело уставилась на дверь. Икнула громко, выронив из рук бокал и вилку.

Никто из баб, даже Егор не слышали, как в дом вошел участковый.

— Черт! Черт! Чур меня! Откуда взялся? — попыталась вылезти из-за стола Юлька, но никак не слушались ноги.

Вагин оглядел пьяных баб. Обратился к Егору:

— Бухает твой малинник? С какого праздника гужуют?

— Да мне то что? Кому они помешали? — почувствовал себя неловко. Не понимая причины появления участкового в столь позднее время.

— А где ваша Верка? — спросил всех.

— Замуж вышла! — расхохоталась Нина, глянув на Вагина, трезвея быстро.

— Когда она ушла из дома? — обратился к Егору.

— Кто ее знает! Я не слежу за ними. Может, девки видели, — пожал плечами.

— Она и вчера не ночевала! — отозвалась Настя.

— Где Антонина? — спросил Вагин.

— Спит. У себя в комнате.

— Разбуди ее. На опознание надо ей прийти в морг.

— Кого опознать?

— По-моему, вашу Верку…

— А что с ней?

— Ты разбуди Тоню! Там на месте разберемся, — торопил Вагин.

Сестра собралась мигом, вышла следом за участковым в ночь, ни о чем не спрашивая, не оглядываясь.

Вернулась уже под утро. Продрогшая, хмурая, злая. И чего никогда не было, села к столу, не раздевшись, в обуви, едва разодрав посиневшие губы, закурила.

Серафима, притихшая, молчаливая, ждала, когда дочь заговорит сама. Егор тоже не решился лезть к сестре с вопросами.

Антонина выкурила подряд три сигареты, прежде чем заговорила.

— Угробили Верку! В метро. На своей станции. Видно, возвращаться хотела домой. И сумка, и деньги при ней. Не налетчики расписали. Участковый сказал, что следователь враз на клиента вышел. У того — алиби. Он распрощался с бабой утром. Рассчитался и проводил до выхода из гостиницы. Это уже подтвердили вахтер, администратор, дежурная по этажу и уборщица. Он вскоре после этого уехал на заказанном такси в аэропорт. А к Верке подступили сикухи, прямо на выходе из гостиницы. По двенадцать-тринадцать лет сучонкам. Это их участок. Они там клиентов клеят. Верка конкуренткой стала, заработок отняла. Вот и налетели сворой. Вахтер слышал, как материли бабу. Грозили ей. Шли следом. Но не трогали. Вахтер не вмешивался, потому что все было за пределами гостиницы, а он за ту территорию не в ответе…

— На его глазах убили?

— Нет, когда в метро вошли. Там недалеко — сотня шагов. В пролете прижали. Сворой. Изуродовали до ужаса. Всю изорвали, изрезали на ленты. Если бы не документы в сумке… Убрали конкурентку.

— Их нашли? — выдохнула Серафима.

— Кого?

— Тех, кто убил?

— Что ты, мать? Вахтер сказал, что ни одну не запомнил. Да и попробуй он одну назвать, завтра самого на куски порвут. Кому охота в дело влипать, когда самого не касается. Сказал, что темно было. Не разглядел. Оно и впрямь в седьмом часу все случилось. Что разглядишь? Милиция у гостиницы облаву с засадой устроила. А сучонки — не дуры. С заднего, служебного входа вошли в гостиницу и рассосались по этажам и номерам. Их есть кому прикрыть. Да и кто станет усердствовать? Следователю что, больше всех нужно? Он уже три месяца получку в глаза не видит. А сикухи ментам налог дают. Наличкой! Вот и сообрази! Кто выгодней! Покойная, с какой уже не снимешь навар, или те потаскушки? Может, лягавые сами им на Верку накол дали, чтоб не отнимала заработок? — предположила Антонина.

— И что ж теперь? — ахнула старуха.

— А ничего! Я отказалась похоронить! И в дом забирать тоже. Пусть сами как хотят делают. Мне что, другой мороки нет?

— У нее родня была или нет? — спросил Егор глухо.

— Я не отдел кадров. Учетных листов не заполняю и биографию не спрашиваю! — огрызнулась сестра зло.

— Но ты знала, куда отправляла бабу? О малолетках слышала?

— Ты что? Съехал? Да теперь куда ни сунься, всюду конкуренция у моих баб! В любом месте с каждой такое может случиться!

— Да успокойся, дочка! — подала голос от плиты Серафима.

— Попробуй тут спокойно жить! За ритуальные услуги с меня только в морге двести долларов сдернули! Еще за крематорий, за место на кладбище, в милицию за опознание платить надо будет. Все теперь на хозрасчете! Даже потрошитель в морге свою долю взял. А у нее всего-то и наскреблось чуть больше сотни долларов! Даже сдохнуть без долга не смогла! — вырвалось у Тоньки сквозь зубы.

Егор вздрогнул. Глянул на сестру удивленно. Та, увидев, бросила уходя:

— Если еще одну прикончат так, самим нечего жрать будет! Не первый раз такое случается в Москве. Недаром милиция не хочет вмешиваться в эти разборки. А мне какой понт шухер поднимать? Завтра любая из кодлы сикух саму возле дома может прикончить, если решусь достать виновных. Иль в квартирантках возникнут! Тоже не исключено! У них на лбу печатей нет. А и знал бы, что сделаешь? Они по-своему правы. Им тоже жрать надо! А за отнятый навар расправились, как могли. У любого голодного вырви из рук кусок, что будет? Кто свое отдаст добром?

Серафима, сгорбившись, стояла у окна. Отвернувшись от всех,

никого не слушала. Она тихо плакала, вспоминая прошлое, недавнее и дорогое, когда в доме не было квартирантов, грубых разговоров, постоянного страха, когда она выходила из дома спокойно, высоко подняв голову. Никого не стыдясь. Тогда семью уважали. С нею приветливо здоровались все. Теперь даже дворники отворачиваются, делают вид, будто не узнают, не видят старуху. Соседи перестали навещать, не приходят как раньше поздравить с праздниками. Да и то верно, кто придет? Старик Свиридов? Говорят, заболел человек. Теперь уж и во двор не выходит. Его сыновья? Они своими делами заняты. В Болгарию ездят за новыми фильмами. Дома старуха управляется. Ей всегда недосуг.

Тарасовна? С тою Серафима никогда не зналась. Грубая женщина. Вот разве Антонина правду сказала, что та баба, напуганная милицией, решила в деревню уехать, там теперь прокормиться легче. В дом пустила фирмачей. На целый год! Сама с сыновьями даже не навещает Москву.

Остаются Васильевы. Те, что напротив, через дорогу живут. Но и с ними давно не виделась. Никого у них во дворе нет. А раньше общались. Семьями… Но теперь и у них корни срезаны. Умер хозяин, бывший конструктор самолетов. Уважали человека. Когда хоронили, всю могилу цветами засыпали вместе с памятником. А прошло всего три года — зыбыли семью. Словно в день похорон всех на кладбище оставили бывшие сослуживцы и друзья.

У Васильева две дочери и жена остались. Год держались кое-как на крохотную пенсию. Потом старуха исчезла куда-то. Дочери говорили, в монастырь уехала навсегда. Не выдержала забытья человеческого. Дочери институты оставили. Нечем было платить за учебу. В челноки подались. С год назад их ограбили. Старшая от горя в петлю полезла. Едва откачали. Младшая, говорят, в комиссионку устроилась. Надолго ли? — качает головой Серафима. А что меня ждет? Пока живем. Квартирантки дают возможность кормиться. Но вот эти беды! Тонька срываться стала. Егор не на ногах, еле живой. А дочь что может? И так уж измучилась, сколько намыкалась без работы. Бабы, хоть и хлопотно, дают доход, — думала Серафима.

Егор, накинув куртку, снова побрел узнать о пенсии. Может, хоть в этот раз повезет?

Антонина домывала полы в прихожей, когда в дверь позвонили. Баба не успела обтереть руки, как в темный коридор вошли двое. Скрутили руки, сунули в рот что-то твердое, не продохнуть.

— Кайфаришь, бандерша? А ну колись! Выкладывай башли! Не то размажем суку!

Только попыталась вырваться из рук мужика. Тот наступил ботинком на ноги.

— Не дергайся, падла! Где башли? Вякай добром! Не то пощекочу! — приставил нож к горлу.

Баба указала на комнату Нинки, решив, когда ее оставят, выскочить во двор и позвать на помощь хоть кого-нибудь из соседей или прохожих. Но просчиталась. Один пошел в комнату к бабе, второй держал Тоньку, придавив ее к стене.

Баба сообразила мигом и поддела коленом в пах непрошенного гостя. Тот со всего размаху упал на пол. Тонька, вырвав кляп, схватила попавшийся на глаза молоток, кинулась в Нинкину комнату. Увидела рэкетира, прихватившего Нинку за горло. И бросилась, ос- лепнув от ярости, на мужика, ударила молотком по голове. Тот ткнулся головой в бабу, вместе с Нинкой свалился на пол. Тонька вызвала милицию.

Серафима застыла в ужасе, увидев, как из дома вместе с рэкетирами забрали Тоньку. Всех троих увезли в отделение. Участковый сказал уходя:

— Эй, Павловна! Не за свое дело взялись! Теперь, если тот хмырь не очухается, достанут вас крутые мальчики! Всех до единого! И мы не сможем уберечь вас. А и выживут, добра не ждите! Они этот денек припомнят!

Тоньку отпустили вскоре. Двести долларов взяли с бабы, предупредив, чтобы теперь дверь в доме держала закрытой.

Егор, вернувшись с почты, узнал о случившемся от Серафимы.

— Оба гада живы остались! Того, что к Нинке вломился, лишь оглушила на время. Он в милиции в себя пришел. И все грозился урыть Тоньку, — жаловалась мать, плача в фартук.

— Эти крутые не сами по себе появились! Кто-то накол дал. Не иначе как сикухи. Прознали. Теперь изводят сутенерами, — предположила сестра.

— А может, сама милиция их подослала тряхнуть начисто? — все еще на могла успокоиться Нинка.

— Что-то надо делать! Уж коль эти появились, от них не отвяжешься. Нужно найти "стену" до тех пор, пока я на ноги не встану!

— предложил Егор.

— Какую стену? Ты о чем? — не поняла мать.

Но Антонина собразила сразу.

— Успокойся. Я уже это устроила. Договорилась. Теперь милиция будет нас держать. За баксы, конечно. Но только самих. За баб они не в ответе, так и сказали, мол, никто не станет мотаться по городу с каждой сукой. И тебе советовали не выходить со двора! — повернулась к Егору. — Всякое может случиться. Теперь среди белого дня убивают прямо на улицах. И никто не вступится, не защитит. А отмахнуться не всегда успеешь, да ты и не сможешь, — поморщилась, отвернувшись.

Егор сжался в комок от этих слов. Стало обидно. Его впрямую упрекнула сестра. Значит, он становится обузой, раздражителем. И его скоро назовут нахлебником, дармоедом.

— Нет! Надо что-то придумать! Нельзя впадать в зависимость к бабе, даже если она родная сестра! — решает Егор. И, взяв за плечи Серафиму, позвал к себе в комнату.

— Заодно и Тонька остынет! Это верно, сынок! Она, когда деньги отдавать приходится, потом подолгу болеет. Натура такая! А сегодня ей и впрямь не повезло. Пошли от греха подальше. Пусть они сами тут кувыркаются, как хотят. Алешку с собой возьмем. Пусть с нами побудет малыш. Ему не след спозаранок пакостное видеть. А мы сами побудем. Как когда-то, — взяла Серафима Алешку за руку и поплелась сутуло следом за Егором, устало волоча ноги.

Антонина уже говорила по телефону. Нашлись клиенты. Настроение поднялось.