Колька и впрямь приехал вскоре. Вошел в дом как свой, даже не постучав. Поднял на руки сына, тот обхватил отца за шею.

   —  Папка приехал! — торжествующе оглядел всех свысока. И спросил Кольку:

  —   А когда возьмешь нас с мамкой в город?

  —   Я за вами приехал!

   —  Правда? — обрадовался мальчуган, взвизгнув от радости. Он так давно ждал, когда отец заберет его к себе. Пацан давно забыл прошлое. Да и было ли оно, а может, приснилось? Ведь папка не может обидеть. Он совсем свой, единственный, самый лучший. Вон сколько конфет привез! Целый кулек! И все ему, Димке! Обещает велик купить. Говорит, что возле дома большой двор и Димка будет там кататься сколько захочет. Но почему мамка не радуется, сидит хмурая, чего она боится? Но вот папка подошел к ней. Позвал во двор, чтобы поговорить наедине, Димке велели побыть в доме.

  Колька слишком хорошо знал Катьку. Он вывел ее на крыльцо, подальше от тещи, какая прислушивалась к каждому слову и комментировала тут же. Ольга Никитична всегда недолюбливала зятя, не верила ни одному его слову, частенько грубила и не считала за мужика. Именно потому он вывел Катьку наружу, чтоб теща не вмешивалась в разговор и не помешала примирению:

   —  Кать, я уже озверел с тоски. Так устал от одиночества! Хочу семьей жить, нормальным человеком, чтоб вы с Димкой встречали, ждали меня с работы. Как всех ждут.

  —   А Евдокия Петровна? Она знает, что ты поехал за нами, хочешь вернуть?

   —  Конечно, знает. Но у каждого из нас своя жизнь. Я не лезу к ней в душу, она не суется в мою жизнь. Мы взрослые люди. Впрочем, она ничего не имеет против тебя и Димки. Он ее внук! А и вы с нею свыкнетесь со временем. Куда денетесь? Мы все одна семья...

  Катька слушала уговоры с замиранием сердца. И хотя в искренность не поверила, согласилась вернуться к Кольке, и на следующее утро они втроем покинули деревню.

  Баба уже на следующий день пошла к Александру Степановичу предупредить человека, что больше не сможет работать у него, и объяснила причину.

  —   Помирились с мужем? Надолго ли? Судя по вашим отзывам, человек он неуравновешенный и грубый, со всеми пороками. Не поспешили ль его простить?

  —   Сын у нас. Он отца любит.

  —   А вы? — глянул выжидательно.

  —   Да что обо мне говорить? Я эту любовь никогда не знала. А теперь чего о ней думать? Молодость прошла. Могла вообще сдохнуть, тогда с кем бы Димка остался? А так хоть отец рядом, не бросит...

  —   Да, Катюша! Вы правы! Надо думать о детях. Они основа всему. Но если у вас снова что-то не склеится, мои двери всегда открыты. Не выбрасывайте номер телефона, может, еще пригодится. Кстати, скоро вы сможете вернуться на комбинат. Вас возьмут. Ну и позванивайте, когда выберете время, мы будем ждать,— вздохнул опечаленно и добавил:

  —   Елена Ивановна огорчится. Она привыкла к вам. Жаль, что хорошего всегда бывает мало. Едва привыкнешь к человеку, уже прощаться приходится. Но знайте, Катя, здесь вас всегда помнят и ждут...

   Он не добавил больше ни слова. За него сказали глаза. Человек не смог сдержать грусть и, прощаясь, поцеловал Катьку в щеку, попросив:

   —  Не потеряйтесь, не забывайте нас...

   Катька, садясь в такси, оглянулась, увидела Александра Степановича на балконе. Он махал ей рукой так, словно просил вернуться...

   Едва вошла в квартиру, столкнулась с Евдокией Петровной. Та поздоровалась, натянуто улыбнулась и сказала:

   —  Будь женой и хозяйкой, мужчин надо любить, тогда получишь ответное. Только звери друг друга в когтях держат. Потому долго не живут вместе. Зубы и когти не для людей. Сыщите тепло в сердце...

   Катька ничего не ответила. В этой семье, пережив много бед, она не верила никому.

   Колька неожиданно быстро восстановил регистрацию брака с Катькой, прописку в квартире, определил сына в детский сад и сам каждый вечер забирал его домой, возвращаясь с работы.

   Катьку и впрямь взяли бухгалтером на комбинат. Вот там, от женщин, узнала баба обо всем, что случилось в Колькиной семье.

   Вовсе не от тоски и большой любви вернул Колька своих из деревни. Вторая жена вздумала после развода разменять квартиру Евдокии Петровны,

выпихнуть Кольку в однокомнатную, а самой получить двухкомнатную. Задача была не из простых. Ведь основной хозяйкой квартиры была Петровна, она вовсе не собиралась переходить с сыном в однокомнатную и откровенно высмеяла невестку. Пообещав той репутацию махровой бляди на весь город и несносной жизни всей ее семье. Невестка в долгу не осталась, пообещала сообразить из Кольки отбивную, а саму Евдокию Петровну живьем закопают на свалке бомжи. Так что и однокомнатную не увидят. Разве что Кольке могила станет апартаментами. И слово сдержала. Кольку по дороге с работы поймали братья невестки, рэкетиры, и вломили так, что в реанимации лежал две недели. Тот, едва пришел в себя, рассказал следователю милиции, что с ним случилось. Братьев взяли почти сразу. Впихнули в камеру, но через неделю отпустили за отсутствием доказательств. Семейство невестки насело на Кольку со всех сторон. Ему почти каждый день приходили повестки из суда с требованием явиться немедленно, иначе его явка будет обеспечена в принудительном порядке. Не давала проходу прокуратура. И вот тогда Евдокия Петровна пришла в милицию, к другу своего мужа и рассказала все, попросила о помощи.

   —  Я тебе подскажу адвоката. Его весь город зовет Сухим вратарем. За столько лет ни одного проигранного дела. Знай, если он возьмется, ты выиграешь...

  Вот и посоветовал адвокат Кольке немедленно помириться с семьей, вернуть ее в квартиру.

   —  Все остальное я сам устрою. И не переживайте, ни один волос с вас не упадет больше! — сказал уверенно.

   Как только Катька с Димкой переехала, адвокат вместе с Колькой взяли кучу справок, даже о том, что Катька все еще больна чахоткой и ей по болезни нужна отдельная комната. Нет, бабу не возили на обследование. Но справку в тубдиспансере выдали без промедления, спросив коротко:

  —   Она еще жива?

   Получив утвердительный ответ, откровенно посочувствовали:

  —   Бедный человек! Сколько мучается? Это ж надо так любить, что собой вслепую жертвует!

   Процесс был выигран с первого захода. В разделе квартиры и имущества суд отказал категорически. Семью невестки предупредили, что в случае физического или психологического воздействия на семью Кольки, виновные будут немедленно привлечены к уголовной ответственности.

  Колька торжествовал. Он праздновал победу. И с трудом сдерживаясь, выпил на радостях дома, а чтобы больше не влететь ни в какую неприятность, тут же лег в постель и тихо спал до утра.

  Катька, услышав о всех перипетиях, спросила Кольку, верно ли брешут люди, что она вместе с сыном снова стала для мужика Китайской стеной. Тот поначалу вылупился обалдело:

   —  Оглобля! Да кто набазлал тебе глумное? Ну, хотела баба припугнуть, чтоб я вернул ее. Так мало ли о чем она мечтала. Я свою голову на плечах держу. Мне мой сын дорог! А бабы, кто они такие, чтоб на них жизнь прожигать. Ты меня устраиваешь по всем местам. Мы давно принюхались и притерлись. А эта что? Ей кофе в постель подай. Да еще с мороженым! А хрен в зубы не хотела? Буду на цирлах скакать перед всякой мандавошкой! Чего не хватало! — свирепел мужик вспоминая:

  —   Ах! Она покушала бы гренки с медом! Или клубнику со сливками! Тут жрать охота как волку, а эта гнида корячится, что говно на сучке. Готовить не умеет. У нее на все про все домработницы, кухарки, прачки, сама ни в зуб ногой. Сплошное недоразуменье, будто ее не родили как всех нормальных баб, а из гондона выдавили. Сколько терпеть можно? Она не только мое, свое нижнее белье никогда не стирала. Запачканое тут же в мусоропровод выкидывала. Так же и постельное белье. Хоть бы в прачечную сдавала. Так нет! Покупай новое! Я глазам не поверил, когда ни одного комплекта белья в шкафу не увидел. Ведь битком был забит. Вот тут озверел, схватил эту стерву за душу и рылом в стенку. Всю харю ей поквасил и выгнал вон из дома. Сказал, если нарисуется, через балкон сброшу проститутку. Чтоб больше никакого мужика не наколола!

  —   Зато она красивая! — подначила Катька.

  —   Да ничего особого! Обычная баба!

  —   Но ведь не с завязанными глазами женился на ней? Небось, уговаривал, про любовь ей кукарекал. А теперь все плохо. Поди, меня перед нею всякими помоями облил? А теперь ее обсираешь! Вам с Петровной никто не угодит. Выше себя никого не поставите! Теперь и ту бабу отделал! Хотя она тебе на шею не висла.

  —   Зато ее родители вокруг меня вились. Много чего обещали, а ничего не сделали. Мать обманули, меня в свой бизнес не взяли. Повесили на шею свою телку, самим, как холера, надоела. Думали, я с ней до погоста мучиться буду. Я им отмерил по плечо и послал вместе с ней. А то размечтались, что сыскали лопуха!

  —   Ну, достала она тебя! — смеялась Катя.

  —   Оглобля! Не прикалывайся! Итак тошно!

  —   Чтоб ты делал, если б не мы с Димкой? Она тебя точно голиком оставила б!

  —   Вот этого не случилось бы! Она до двух пет полгода не дожила, и суд все равно не вынес бы решения в ее пользу!

   —  Говорят, что они большие деньги предлагали, но судья испугался, не взял.

   —  Вот этого не знаю. Одно верно, что оставили меня в покое. Не звонят, не приходят и не встречают на дороге. А сколько нервов помотали, ни счесть! Я так устал от них! Давай забудем это время, слышь, Катюха! Ведь главное, вовремя остановиться. И не катиться по грязи со спуска в яму! Можно застрять в ней с ушами и не выскочить. Особо, когда не за что ухватиться.

   —  Вот и ты ухватился! За нас с Димкой!

   —  А кому от того плохо? Или скажешь, что недовольна? Может, сбрешешь, верно меня ждала и ни одного хахаля не имела за все время?

   —  Если б завела кого-то, к тебе не вернулась бы! Не было никого. Да и как сыну в глаза посмотрела б? Я так не умею,— ответила баба, вскинув голову.

  —   Не кори! Больше чем я сам себя исказнил, меня не отругает никто. Зачем упрекать за прошлое? Его уже нет. Оно ушло, а мы живем. Давай смотреть в завтра. Итак жизнь наказала обоих. Сама знаешь, поодиночке в ней трудно устоять, давай вместе, заново начнем. Будто только что встретились. Ведь ты, Оглобля, очень изменилась. Другою стала, как будто чужая. Или отвыкла от меня? — притянул к себе бабу.

   —  Да ладно тебе! Дождись ночи. Чего тебя разбирает по белу дню?

  —   Ты моя жена!

   —  Димка не спит! Войти может. Стыдно будет. Он уж не маленький,— вырвалась из рук Кольки, а тому вспомнилось, как дорожила она его желанием. А теперь отвыкла или остыла, но совсем иною стала.

  —   А может, я постарел? Свою бабу не уломал. Убежала! Вот непруха! Но ничего, от меня никуда не денешься!

   ...Казалось, что пришел в семью долгожданный мир и покой. Колька спешил домой с работы, его уже не тянуло во двор на выпивку с соседями, не пропадал у друзей на целые вечера. Дома прекратились скандалы и споры. Мужик их тщательно избегал. Пожив недолго с женщиной из обеспеченной семьи, сделал для себя вывод, что лучше его Оглобли во всем свете бабы нет. Он давно перестал искать замену Катьке. И если ненароком приметит красивые бабьи формы, сверкнут на миг озорством глаза, вздохнет мужик, вспомнив бесшабашную молодость, и тут же погасит огонек желания, отвернется от соблазнительной бабенки и тут же забудет, что его отвлекало.

   Единственное, что раздражало в мужике, он стал до нетерпимости занудливым, придирчивым и жадным. Он записывал в тетрадку все расходы, каждую покупку. А вечерами пересчитывал, сколько потрачено и что осталось. Весь семейный бюджет был в его руках, и человек никому не позволял потратить без совета с ним ни одной копейки.

   Случалось, просила Катька на колготки. Колька проверял сам, те какие носила жена, и говорил ей нередко:

  —   Еще поносишь! Рваные? И что с того? Кто у тебя кроме меня под юбку смотрит?

   Бабу эта жадность злила. Он скупился на сладости для сына. Когда Димка пошел в школу, Колька не давал ему деньги на завтраки, велел брать с собой бутерброды из дома.

   У Катьки в сумочке никогда не водилось косметики. Колька ни за что не позволил бы такой траты. Для чего копил, отвечал жене, что на будущее, для сына, пусть он потом нужды не знает. Ведь ему учиться придется, а это удовольствие теперь стоит дорою.

   Катька часто посмеивалась в душе над мужиком, она, как все бабы, давно приноровилась к ситуации и заимела свой заначник.

  О его существовании Колька догадывался. Обшаривал всю квартиру, ощупывал каждую подушку по перышку, ковырялся в белье жены, заглянул в каждый угол кухни, но тщетно, ничего не нашел.

   Катька видела перевернутое белье в шкафу, сдвинутую в стенке посуду, понимала, что искал Колька, и посмеивалась:

   —  Ты чего опять шмонал в доме? Искал, что не терял? Вовсе жлобом стал, козел? Скоро хлеб нам с Димкой станешь выдавать по пайкам, на вес. Ну и скупердяй же стал! — возмущалась баба, подмаргивая сыну и совала ему в руки деньги втайне от отца. На завтраки, на свои расходы. Мальчишка тоже научился их прятать. Он получал деньги не только от матери, а и от Силантия, от Ольги Никитичны, и у него в потайных карманах всегда имелся свой заначник. Однажды Колька нащупал его в брюках сына, вытащил деньги. Но Димка быстро обнаружил пропажу и потребовал у отца вернуть взятое.

  —   Откуда они у тебя? — прищурился Колька.

  —   Дед с бабкой дали.

  —   Но ведь для семьи, не тебе одному?

  —   Только мне!

  —   А за что? — не поверил мужик.

   —  За то, что я их внук!

  —   Брось-ка мне лапшу на уши вешать.

   —  Говорю, отдай! А то мамке и старикам скажу! Они у тебя душу вымотают за такое! — пригрозил отцу, тот лишь рассмеялся. А когда вернулась с работы мать, и Димка рассказал ей о случившемся, в семье разразился громкий скандал. Вначале посыпались упреки, потом оскорбления и угрозы, Катька терпела, сколько могла, а потом выхватила из серванта стопку тарелок и швырнула в Кольку со злостью. Тот озверел. Схватил стул, бросил в Катьку, но не попал, разбил стеклянную дверцу шкафа. Баба вырвала оттуда фарфоровый кувшин, подаренный свекровью, и бросила его на ноги Кольки, тот взвыл от боли и кинулся на Катьку с кулаками. Та отбивалась блюдом, салатницами, селёдочницей, пока на полках не осталось ни единой тарелки и блюдца.

  Неизвестно, чем закончилось бы это побоище, если в квартиру не вломился бы участковый, вызванный соседями. Он вздохнул, увидев, что оба живы и держатся на своих ногах, но все в синяках и шишках, они кипели яростью и ненавидяще смотрели друг на друга.

   Часа два успокаивал человек супругов. Стыдил, убеждал, грозил. Но Колька до пены доказывал, что хуже Оглобли на всем свете твари нет. У Катьки из глаз летели искры. Она называла Кольку говноедом, скупердяем, хорьком и облезлым пидером, выкидышем старой транды.

   Мужик, конечно, не соглашался и обзывал бабу так, что стены краснели.

  —   Линяйте отсюда оба! Прирежу ночью паскуд! Вон из моей квартиры гады! — орал в исступлении. Но Катька, отмерив по локоть, ответила, что она своими руками повесит мужика, не дожидаясь ночи. Участковый обоих облил водой и предупредил, что если не утихнут, их отвезут в милицию, «в обезьянник» и там живо приведут в чувство под брандспойтом. Это предостережение сработало, как кнут. Оба замолчали, но злоба не погасла. Лишь через пару часов, когда из школы вернулся Димка, Катька взялась убирать осколки посуды.

   Колька даже не смотрел в ее сторону. Он снова спустился во двор к мужикам и пробыл там до полуночи. Баба легла спать на диване в зале. Колька, лежа в постели, подсчитывал убытки, они, по его мнению, были огромны.

   Катька в тот вечер насмелилась и, едва прибравшись, позвонила Александру Степановичу. Тот узнал по голосу, очень обрадовался ее звонку.

  —   А вы оказались правы. Не хватило надолго Кольки. Опять закатил истерику. Жадностью захворал. Вовсе потерял человечье. У сына деньги отнял, какие мои родители дали. А как обозвал обоих! Да разве это отец? — всхлипывала баба:

   —  Снова выгонял, обоих. Грозил убить при участковом. Понятно, что меня довел до кипения, пришлось защищаться,— жаловалась Катька, хлюпая носом. Человек слушал ее, а потом, перебив, посоветовал:

   —  Катя, мне кажется, вам нужно пореже бывать дома. Меньше будете нервничать. Зачем постоянно видеть предмет раздражения. От него нужно почаще уходить, беречь свое здоровье. Это всем на пользу.

  —   Что вы предлагаете? — спросила баба.

  —   Банальное. Приходите после работы ко мне, уберете в квартире, я буду платить. Здесь вас никто не обидит. Отвлечетесь, сделаете доброе дело мне, и сами будете иметь приработок. Поверьте, Катюша, по своему горькому опыту знаю, чем меньше встречаешься с людьми, подобными вашему мужу, тем проще и легче живется самой. Короче, я жду вас...

   Катька долго не раздумывала и уже на следующий день отправилась после работы к Александру Степановичу.

   Она допоздна убирала в квартире. Приготовила ужин. И все же спросила хозяина, куда делась Елена Ивановна, почему не приходит?

  —   Умерла мама в прошлом году. Инсульт свалил человека. Я на работе был, а дома никого, кто бы смог вовремя вызвать скорую помощь. Сама не смогла. Так и умерла, потому что никого не было рядом,— опустил голову человек.

  Катьке стало не по себе.

  —   Простите! Я не знала. Жаль, что не созвонились вовремя, я бы обязательно пришла. Хотя бы на похороны.

  —   У меня не было номера вашего телефона, а справка домашние номера не дает. Я пытался вас найти, но не получилось.

  —   Как же вы мучаетесь один столько времени? Жаль, что все вот так получилось. Ведь я могла бы побыть с нею, может, помогла б. Но... Опять упустила,— посетовала баба и, подойдя к человеку, погладила плечо и пообещала:

  —   Теперь я буду часто приходить к вам.

  —   Спасибо, Катя! Хоть в квартире будет порядок. Еще бы суметь с собой поладить. В душе полный разброд и хаос. Ведь у меня после смерти матери никого не осталось. Везде один. И на работе, и дома. Скоро волком взвою!

  —   Не надо так горевать,— села совсем близко.

  —   Кать, а как твой Димка? Он с отцом дружит?

  —   Какая дружба? Уходит утром, возвращается вечером и сразу спать. Ни поговорить с отцом, ни поделиться, будто вовсе чужие. Порою, смотреть больно. Они давно не понимают друг друга. Сын дружит с моими родителями и племянниками, часто бывает у них в деревне. Летом оттуда и вовсе не вытащить. На каникулах в городе не остается. Но ко мне хорошо относится. Даже любит. Мы пониманьем связаны, без слов, стоит переглянуться. С Колькой у сына никаких отношений. Слишком разные люди,— вздохнула горестно:

  —   Чем старше становится Дима, тем больше непонимания. Я вон из себя вышла тоже неспроста. Всю посуду переколотила. Достал меня до печенок этот Коля. У сына деньги забрал, какие ему мои родители дали.

  —   А на что Колька деньги копит?

  —   Сыну на будущее. Так сказал!

  —   Врет! Нагло врет. Свое задумал. Пока молчит. Если б для Димки, не допустил бы скандал. Отдал бы сыну с извинениями. А тут зажилил.

  —   Да черт с ним! В тот день не посуда, большее разбилось. То, что уже не купить и не восстановить. Все рухнуло. Мы снова ненавидим друг друга. Сколько шило не прячь в мешок, оно все равно вылезет...

  Лишь в первом часу ночи вернулась Катька домой. Колька не спал. И увидев бабу, спросил хрипло:

  —   Где шлялась, сука?

  —   Заглохни, козел! Тебя не спросила! Была там, где надо! У подруги своей! Понял? И не суйся ко мне с вопросами! С сыном помирился? Отдал ему деньги?

  —   Еще чего? Он даже не говорит со мной. Пришел, враз в спальню, отвернулся к стене рожей, ко мне спиной, целуйте его в сраку. Я к нему с вопросом, он не отвечает. Выходит, перед своим говном на колени стать должен? Не дождется отморозок! Много чести! Я вот погляжу, да и потребую с него, чтоб за жилье платил.

  —   Ты что? Звезданулся? Да ты уже помешался от жадности. Ничего не видишь кроме денег! Куда, на что копишь их? Сдохнем, с собой не заберем.

 — Мои не пропадут! Я их надежно пристрою!

  —   Колька, одумайся! Кто есть дороже сына?

  —   Не причитай, Оглобля! Я все понял. Не нужен я вам. А значит, самому себе позаботиться надо!

  —   Выходит, снова заживем чужими? Всяк по себе?

  —   Давно так дышим, коль у каждого свой заначник,— огрызнулся зло.

  —   Ладно! Живи как хочешь. Знай, я никогда не оставлю сына. И не дам в обиду никому!

  —   Оглобля! Не допекай, не заводи! Иначе сама пожалеешь! — предупредил побледнев.

  —   Я согласилась присмотреть за матерью своей подруги. После работы стану ее навещать. Она лежачая...

  —   А что сама баба не присмотрит за матерью?

  —   У нее трое детей, не успевает. Сама не здорова,— врала Катька.

  —   На халяву иль будет отслюнивать? — оживился Колька сразу.

  —   Она же подруга, ты о чем?

  —   Ты ей не обязана. Если даром, сиди дома!

  —   Я уже пообещала! Неудобно.

  —   Пусть платят! — упорствовал Колька.

  —   Ладно, поговорю! — пообещала баба.

  Вечером Катька снова пошла к Александру Степановичу.

  Пока стирала, готовила, время прошло незаметно. Хозяин занимался в зале, сидел над какими-то бумагами и, казалось, не замечал Катьку. Лишь когда позвала поужинать, оторвался от работы.

  Едва поел, снова заторопился к своему столу. Катя уже перед уходом попросила его закрыть дверь. Человек забыл о деньгах, и баба предупредила, что если и придет, то не скоро. Слишком много своих забот и проблем. Она открыла дверь, чтобы выйти, но Александр Степанович опередил, вспомнил, схватил за локоть, вернул:

  —   Катюша, прости склеротика, возьми деньги и не обижайся. Не уходи, не оставляй, мне так хорошо, когда ты рядом — попросил тихо.

   —  Мне пора, дома сын ждет. Завтра постараюсь прийти, кое-что доделать нужно.

   —  Катя, возможно, завтра я задержусь на работе. Возьми запасной ключ от квартиры!

  —   Не надо. Я прежде позвоню.

  —   Давай отвезу домой!

   —  Не стоит. Сама доберусь. Здесь недалеко.

   —  Катя, как мне не хочется отпускать, если б знала! — взял ее руку и попросил:

  —   Останься!

  —   Сегодня не могу. Поймите меня, не обижайтесь!

  Прошло еще несколько дней. Женщина, возвращаясь домой, отдавала Кольке половину полученных денег, остальные прятала сыну в потайной карман. Колька, боясь повторенья скандала, больше не проверял одежду сына, чтобы не нарваться на открытый бунт. Катька уже тогда предупредила мужа, что если он вздумает еще раз ограбить Димку, о том очень пожалеет.

  Теперь сын по забывчивости иногда оставлял деньги даже в нагрудном кармане рубашки. Колька видел, злился, но деньги не забирал.

   —  Надо столовый сервиз купить. Взамен прежнего. Мать приезжала и спрашивала, куда ее посуда делась? Не мог сказать, что разбили. Сбрехал, будто на свадьбу другу отдал. Хорошо кое-что успели восстановить. Иначе запилила б. Так ты подкинь из своего заначника,— усмехнулся криво.

  —   Ты что? Мою сумку проверяешь? — возмутилась женщина.

  —   Не шмонаю, из любопытства смотрю,— сознался покраснев.

   Катька выложила почти все, оставив себе лишь на проезд.

   —  Откуда у тебя такие «бабки»? — удивился мужик.

  —   Премию дали на заводе. Годовой отчет сдали вовремя. Но ты и эти взял! Забыл, что я все же женщина,— чуть не зарыдала Катька.

  —   Женщина? Да ты Оглобля! — сгреб Колька деньги, сунул их в карман и сказал, глянув в глаза жене:

  —   А ништяк твоя бабка, кучеряво отслюнивает!

  —   Сегодня у нее заночую. Но вечером позвоню. Ты сына накорми, не забудь разбудить в школу.

  —   Завтра выходной, пусть спит сколько хочет.

  Катя прямо с работы поехала к Александру Степановичу. Тот ждал ее, это Катя увидела сразу.

  —   С днем рождения тебя, Катюша! — поцеловал женщину, та растерялась, совсем забыла о собственной дате, смутилась. А человек подвел к дивану, усадил, сам присел рядом:

  —   Сегодня никаких дел. Только отдых! Давай отметим твой день! Спасибо, что пришла.

  —   Я к тебе на всю ночь, до самого утра,— прошептала на ухо.

  Как незаметно прошла эта ночь. Укрыв крылом этих двоих одиноких людей, она подарила им счастье, блаженство и открытие. Они только в ту ночь познали, как были нужны друг другу.

  Катя, не знавшая ранее сравнений, лежала, онемев от изумленья, впервые поняла, что такое взаимность, как нужно любить и почему мужчина бывает самым лучшим и желанным, когда он становится единственным.

  Катька была оглушена переполнившим ее чувством благодарности к человеку, открывшему новый мир чувств и ощущений. Она не хотела уходить отсюда. И только сын, только Димка, живший в каждой клетке женщины, заставил ее вернуться домой.

  —   Ну! Сколько тебе отвалили? — встретил Колька в прихожей.

   —  Я постеснялась взять! — покраснела баба.

  —   Чего?! — подошел вплотную Николай.

  —   Иль удовольствие получила? — прищурился ухмыляясь.

   —  Эх-х, ты! Придурок, нечисть, мразь! Да кто ты есть, выкидыш старой жабы, жертва аборта! Ты разве мужик? Ты даже не подобие! Тебе только с дешевками кувыркаться. Ты не стоишь ни одной нормальной бабы, замусоленный окурок, обглоданная морковка! Недоносок! — плакала баба, и Колька понял, его Оглобля познала сравненье. Катька сама проговорилась в ссоре. И мужик, подойдя вплотную, отвесил ей хлесткую пощечину:

   —  С-сука! — процедил сквозь стиснутые зубы.

   —  Ты, прокисший катях! Столько лет на тебя угробила! Разве стоит того, обрубок? — прислонилась к стене, полезла за платком, из кармана посыпались деньги.

   —  Так ты не просто сука, а настоящая проститутка! — схватил бабу за грудки, протолкнул в комнату, собрал с пола деньги, посчитал, сунул их в карман и, довольно улыбаясь, подошел к жене:

   —  Выкладывай все, что заколымила! — протянул руку. У бабы от удивления округлились глаза:

  —   Рехнулся? — выдохнула Катька.

  —   Ничуть. За моральный ущерб требую! Ты получила свое! А мне мое отдай! — сел напротив, ощерив желтые, нечищеные зубы.

  —   Ты что, сутенер?

  —   Каждому свое! Побрешись еще, позову сына и расскажу о тебе, кем стала...

   —  О себе не забудь! Меня уже ничто не пугает. Короче, ко мне больше не подходи.

  —   Это почему?

  —   Платить будешь,— усмехнулась едко.

  —   Ты пока еще законная жена! Имею право!

  —   Послушай, с сегодняшнего дня ты никто! Мы растим общего сына. Но без претензий на общую постель. Я не хочу тебя! И никогда с тобой не буду!

  —   А я тебя не спрошу. И если взбредет дурь в голову, сделаю все, что захочу!

   Катька сидела, уронив голову на руки. Что-то говорил Колька, она его не слушала. Бабе хотелось остаться одной и обдумать, осмыслить случившееся:

   —  Сашка положил деньги в карман. Выходит, заплатил за эту ночь как дешевке. А говорил... Называл так ласково, так никто в жизни не придумал бы! Каким нежным был. И на тебе, деньгами рассчитался! Оценил! Выходит, и он такой как все. Но нет! Он не Колька! Он самый лучший! Но зачем, за что наплевал в душу? — молча плачет баба.

   —  Эй, Оглобля! Чего ревешь, дура? Тебе на целый сервиз отвалили. На столовую «Мадонну», в двенадцать персон! Нынче куплю и поставлю в сервант, чтобы мамашка мозги не квасила! В другой раз не меньше чем на машину приноси. Только на импортную, слышь, Оглобля! Твой хахаль, видать, из пархатых, коль за такое чмо отваливает кучеряво! Видать, по кайфу пришлась. Я за тебя уродину криворылую и на бутылку б не разорился!

   Колька и впрямь привез вскоре столовый сервиз, долго расставлял его. Радовался, что сам на него не потратился.

  Катька лишь через неделю решилась позвонить Александру Степановичу.

  —   Я обидел? Но чем, Катюша? Помилуй Бог! Деньги не за постель! Вспомни, мы встретились на день рожденья и я положил их, чтоб купила себе подарок от меня. Ничего плохого в этом не вижу. Как могла предположить во мне неприличие? И столько времени молчала, не объявлялась, я уж не знал, что думать?

   —  Саша! Прости мою глупость. Я, конечно, приду к тебе. Как только получится со временем.

   Катька уже собралась в этот день навестить Александра, но позвонила Ольга Никитична и сказала, что плохо с Силантием. Его срочно увезли в больницу.

  —   Приедь, Катюха! Я совсем одна! Боюсь, что будет с отцом? Что-то у самой сердце болит, будто беду чует,— всхлипнула старушка, задавив рвущийся наружу стон.

  —   Отец очень хотел увидеть тебя. Все время вспоминал вас с Димкой и сожалел, зачем разрешила я вернуться к Кольке. Переживал все время и ждал тебя.

   ...Звонок телефона прервал Никитичну Обе женщины мигом умолкли, никто не хотел поднимать трубку, а телефон кричал надрывно, звал. Катя резко сняла трубку. Слушала молча. Побледнело лицо, телефонная трубка выпала из руки. И только губы прошептали беззвучно:

   —  Умер...

  Как прошли следующие три дня, она не могла вспомнить отчетливо. Отца женщина любила больше всех в семье. С самого детства слушалась его, считалась с мнением, советовалась. Она не верила, что Силантий может умереть. Когда увидела человека мертвым, упала рядом с гробом. Что было потом, Катя не помнила. Говорили, что она долго кричала. Ее заставляли нюхать нашатырь, обливали водой, она ненадолго приходила в себя, а потом снова теряла сознание. Привел ее в чувство голос Димки. Он сел рядом и сказал совсем по-взрослому:

  —   Мамка, но ведь я еще есть у тебя. Ты ради меня должна выжить. Случись что с тобой, я следом уйду.

   Катьке вдруг стало страшно. Она повисла на плечах сына.

  —   Мам, крепись, моя родная, не убивай себя. Ты очень нужна мне!

   Катька сумела взять себя в руки, смирилась с горем, осознала непоправимость.

   Никитична будто задубела в горе. Сидела черным изваянием, не плакала, не кричала, ничего не ела и не спала. И вот тогда кто-то из стариков поехал за Акимычем. Лесник, услышав кому понадобился, тут же собрался, сел на коня и вскоре вошел в дом Федотовых. Попросив деревенских выйти во двор, зажег лампаду перед Спасителем, плотно прикрыл двери и, помолившись, подошел к Никитичне:

  —   Ольга! Ты слышишь меня?

   Никитична не ответила. Она сидела, уставившись в одну точку, не видя и не слыша никого.

   Акимыч кропил ее святой водой, окуривал ладаном, обносил свечой, читал молитвы. Но женщина не шевелилась, не подавала признаков жизни.

  —   Она умерла? — задрожала в испуге Катька.

   Лесник выдернул перо из подушки, поднес к носу

женщины, перо едва заметно шевельнулось.

  —   Жива голубушка! — увидел сцепленные до боли зубы. Надавил на желваки двумя пальцами и громко прочел «Отче наш», влил женщине в рот с глоток святой воды, перекрестил спину, грудь, голову. И тут же услышал тяжелый вздох. Ольга повернула голову. Увидела лесника, Катю, Димку и словно проснулась, попросила воды.

  —   Ольга! Ты хочешь спать? — спросил Акимыч.

  —   Нет! — ответила сипло. Она огляделась вокруг, попыталась встать, но не смогла. Катька с Акимычем вывели ее во двор. Женщина жадно дышала.

  —   Мам, ты присядь! — попросила Катя.

   —  Эх-х, дочка! Нет у нас больше отца! — вспомнила баба и разрыдалась, закричала на всю улицу. Акимыч запретил ей мешать:

   —  Пусть голосит! Нехай горе наружу прорвет, как чирий. Скоро ей полегчает. Только не сдерживайте. Не то горе осядет внутри хворобой. Потом шилом вылезет. Попробуй, исцели!

   Ольга кричала долго. Лицо опухло, покраснело. Акимыч шептал заговоры, обвязал лоб Никитичны шерстяным поясом и часто давал женщине святую воду. К вечеру Ольга вернулась в дом. Лесник дал ей чай с медом и уговорил прилечь в постель. Та послушалась и вскоре уснула.

  —   Никто с вас не моги напоминать ей про Силантия. Уводите бабу от горя. Как смогете отвлекайте. Иначе сердце не выдержит, слабое оно и больное. Щадите! Ить сама она не одолеет беду. Ты, Катеринка, давай ей отвар липового цвета. Нехай как воду пьет. Ежли что, подскочите за мной, ну, а нынче пусть спит. Не пужайтесь, спать будет долго. Для жизни силы надобны. Не будите, не мешайте ей,— засобирался домой.

   Никитична проспала двое суток. Племянники сами управлялись на ферме. Катька заботилась по дому. Димка неотлучно следил за бабкой, не отходил от нее. Когда Ольга Никитична встала, все вздохнули с облегчением. Женщина тут же вспомнила о ферме, о своем хозяйстве и сказала:

   —  Что ж это я прокисла? Силантий такое не простит, обидится. Жить велит. Надо его слушаться.

  А еще через три дня она сама управлялась на ферме, хлопотала по дому.

  Перед отъездом Катька рассказала матери об Александре Степановиче. Никитична сокрушенно качала головой и ответила:

  —   Грех это дочка! В роду нашем никогда друг дружке не изменяли. Хотя не все жили дружно, грязи меж ними не было. Ты первая на блуд решилась. Такое даром не проходит.

  —   Колька и вовсе другую жену имел! Чем я хуже? Иль не человек?

  —   И с него спросится. Но не тобой.

  —   Мама! Мне хорошо с Сашей. Мы любим друг друга. Он мне совсем родной. Он самый лучший! Если б я за ним жила, никакого горя не знала б! — рассказала о деньгах, как забирал их у нее Колька.

  —   Вовсе потерял себя мужик. Сам себя в грязь втоптал. Но коли так сложилось, разведись по-честному и уходи к Саше. Вот только Димку как поделите? Этот к чужому дядьке не пойдет. Колька тоже не отдаст сына. Вот и подумай, как между двух огней станешь жить и как сыну про свой блуд скажешь?

  —   Он не малыш! От отца ничего доброго не видит. Кажется, он уже все понял, откуда беру деньги. Сын не осудит. Мы с ним столько бед нахлебались от Кольки!

   —  Какой ни на есть, он родной отец! — упорствовала Никитична.

  —   Это ты так считаешь, а Димка меня поймет! — спорила Катька.

  —   Тебе виднее! И все ж попробуй в своей семье наладить жизнь. Вот ты говоришь, что Сашка хороший. А почему он до этих лет один живет? Никто его не хочет, иль сам обормот хуже Кольки?

  —   Не повезло, нарвался на тварь! — защищала Катька человека.

  —   А кто себя говном назовет? Сказать о другом что хочешь можно. Не всему верь, дуреха! Не спеши, присмотрись! — советовала мать. И сказала нахмурившись:

  —   Был бы жив отец, велел бы головой думать, а не тем, что промеж ног растет!

  —   Мамка! Мы любим...

  —   Ты и Кольку любила! Мы все были против, а разве послушалась? Помни, дочка, двух любовей на одну жизнь не дается никогда. Удержи первую, она от Бога! А еще знай, что никогда второй мужик не будет лучше первого. Это многими жизнями проверено. Как бы ни попала из огня в полымя. Стерегись. И не забывай про Димку, он тебя не простит. Живи не для своей похоти. Она с годами гаснет, проходит насовсем. А вот сын тебе до конца жизни, на всю судьбу один.

  —   Мамка! Сколько раз ты предлагала бросить Кольку, переехать к тебе?

  —   Но я никогда не советовала таскаться от него! — глянула на Катьку так, что та вобрала голову в плечи.

  —   Не позорь семью! Остановись! — попросила мать тихо, увидев внуков, вернувшихся с фермы.

  Катька вечером решила вернуться в город. Димка попросился остаться у бабки еще на три дня. Здесь в деревне ему все нравилось, а Катя устала, соскучилась по работе, по Сашке и уехала последним автобусом, помахав рукой матери и сыну

  Колька первые дни отдыхал от своих. Вернувшись с работы, спал сколько хотел, смотрел телевизор. Но вскоре все надоело. Устал от тишины и одиночества. Потому, когда увидел Катьку, неподдельно обрадовался:

   —  Вернулась, Оглобля! Наконец дождался! А где Димка?

   —  Попросился на тройку дней остаться.

  —   Чего это? Иль тоже деревенские девки завлекли мальца? Тут его городские разыскивают. Спрашивают, куда делся, когда вернется? — улыбался мужик озорно:

     —      Растет! Скоро мужиком станет!

     —      Рано ему с девками встречаться! — буркнула баба.

     —      Нас не спросит. Придет его время, мы и оглянуться не успеем, как станем дедом с бабкой! Кстати, мать приезжала. Продуктов привезла. Спрашивала, от чего умер Силантий, а ты мне не сказала по телефону, да и я растерялся, забыл спросить.

     —      Сердце сдало. Как-то сразу свалило. А и мать едва откачали. Акимыч помог.

     —      Надо было б Никитичну к нам хотя бы на месячишко забрать. В городе она быстрей бы в себя пришла. В деревне, в четырех стенах только и будет реветь по мужику. А жили они дружно, ей есть что вспомнить и о ком пожалеть.

     —      На кого ферму и хозяйство оставит? Она надолго внукам не доверит.

     —      Слышь, а тебе с работы часто звонили. Все спрашивали, где ты и когда вернешься? Ну я и ответил, что не на свадьбу, на похороны поехала. Там разве угадаешь, когда и как все сложится? А и мать осталась одна, она старая, с нею побыть надо...

     —      Спасибо, Колька! Все правильно сказал,— присела на кухне устало.

     —      А тот мужик все тарахтел, мол, почему не сказала? Мы б венок купили, материальную помощь оказали. Я и ответил, что ты сама не знала, что отец умрет. К живому ехала. Он же взял и помер. Чтоб впустую дочка не моталась. А насчет венка и денег оно и теперь кстати. Одни поминки сколько потянут, уму непостижимо. Кажется, меня тот мужик понял. Сказал, что учтет услышанное. А значит, что-то подбросит нашей семье,— потер руки.

   —  Колька! Ты и эти хочешь забрать? Они материнские, на поминки дадут. Неужель, вовсе совесть потерял?

  —   Оглобля! Ты что рехнулась? Зачем деревне деньги? Там самогонки море, хоть залейся, закусь своя! А похороны уже прошли. Понятное дело, что обойдется Никитична сама. Вот нам они и впрямь дозарезу. Гак что не ерепенься, хнычь, жалуйся, проси побольше. Тот мужик обещал помочь. Я сказал, что твоя родня в деревне самая бедная.

   —  Бесстыжий! Опозорил вконец! И за что так обосрал? Это мои бедные? Слышал бы теперь отец! Он тебе уши из жопы выкрутил бы! — разозлилась Катька.

   —  Не бухти, Оглобля! Коль хочешь получить что-то, топи начальство в слезах и соплях! Это старое правило.

   А вечером, когда Катька уже отдохнула, позвонил Александр Степанович:

  —   Вернулась, вот и хорошо. А то я все время с Николаем говорил. Представился начальником производственного отдела комбината, он поверил и рассказал, где ты.

  —   Он уже поделился. Особо тем, как обоврал мою родню. Брехун! Да моих никто в деревне бедными не считал. Наоборот!

   —  Кать! Не это важно. Николай сказал, где ты. Ведь я беспокоился. Сколько дней не звонила! Он ситуацию прояснил. Я ему очень признателен. А как ты? — спросил бабу.

  —   Теперь в порядке.

  —   Когда придешь? — спросил нетерпеливо.

   —  Может, завтра сумею. Во всяком разе, постараюсь убежать.

  —   Буду ждать!

  Утром Катька пошла на работу. И ей кассирша впрямь передала деньги, какие для Кати собрали работники и руководство комбината.

  —   Так уже похоронили отца? — краснела баба.

  —   На поминки пригодятся. Бери! Лишние не будут,— услышала в ответ.

  Вечером позвонила Кольке, сказала, что накопилось много работы, и она задержится.

  —   Тебя встретить?

  —   Зачем? — удивилась Катька.

  —   Ну как? Сама, понятное дело, никому не нужна. А вот деньги могут отнять. Вот и набиваюсь в провожатые,— выдал себя с головой.

   —  Бандиты не отнимут, если узнают, что за деньги у меня. А вот ты и не подавишься. Сиди лучше дома, не мозоль глаза.

  Катька пришла к Александру Степановичу запыхавшаяся, спешила.

  —   Здравствуй, голубушка! Солнышко мое! Вконец заждался! Как долго тебя не было. Кажется, целая вечность прошла. Проходи! Чего стоим у порога?— провел сразу в спальню. Какая там уборка или ужин, до полуночи время секундой пролетело.

  —   Мне пора! — спохватилась Катя и, спешно одевшись, выскочила на улицу.

  —   Ты где была? — встретил Катьку взъерошенный Колька. И придавив к стене, прошипел в лицо:

  —   Совсем скурвилась! Я поехал тебя встретить, а охрана скалится, мол, давным-давно рабочий день закончился. Упорхнула твоя Катя! Ищи по другому адресу. За что меня позоришь, сучка? — Ударил бабу по лицу, та рассмеялась:

  —   А нечего меня сторожить! У самого весь хвост в говне! Не успели с сыном за порог выйти, ты новую бабу привел, а с меня верность ждешь?

  —   Когда это было?

  —   Неважно. А чем я хуже тебя?

  —   Оглобля! Урою!

  —   Отвали, козел! — оттолкнула мужика плечом и прошла на кухню. Колька прошмыгнул следом, вырвал из рук жены сумочку, достал пакет с деньгами. Там и список, кто сколько сдал и подпись каждого.

   —  А я, лопух, чуть не поверил в хахаля. Да только кому нужна? Со своим бабьем старика поминали? У кого? — уставился Колька на бабу.

   —  Какая разница! — отмахнулась Катя равнодушно и протянула руку за деньгами, потребовала настойчиво:

  —   Отдай!

   Колька в ответ скрутил фигу и сказал осклабившись:

  —   С меня только анализы!

  —   Не подавишься, клоп?

   —  Катька! Оглобля престарелая! Да я и в сотни раз больше переварю! Гляди, дура, какой чайный сервиз купил в комиссионке! Чистое серебро! Его не разобьешь. А уж если под горячую руку попадется, уложит насмерть. Но купил за гроши. Продавщица, дура, пробу не увидела. Я ее мигом надыбал. И взял не торгуясь. Редкая удача! Слышь, завтра пойду туда за фарфоровой вазой. Настоящая китайская работа. Разрисована натурально. Говорят, что когда-то императору принадлежала. А теперь скатилась до комиссионки. Небось, ее наши бомжи у императора сперли и сдали сюда на выпивон!

  —   Как бы они в Китай попали?

   —  Подумаешь проблема! Меня тоже хотели куда-то к неграм отправить. Вести линию электропередачи. Причем высоковольтную! В самую Нигерию или в Йемен. Короче, куда сам пожелаю. Мужики враз стали предлагаться. Кто куда! На год, на два хотят заключать контракты.

  —   А ты чего? Иль отказался?

  —   Куда там? У меня судимость была. Таких не берут. А я и сам не хочу. А ну как сожрут меня эти черные! Им-то все равно кого сожрать. А мне еще жить охота. Заработать я и без заграницы смогу. Было б желание! Но стоит ли надрываться, терять здоровье? Его не так много, верно, Оглобля? Пошли спать! Пока сына нет, можем на полную катушку оторваться!

   —  Я устала, хочу спать. Не лезь ко мне, дай перевести дух,— выскользнула баба из кухни, прошмыгнула в спальню, повалилась в постель.

  —   Подвинься,— услышала в кромешной темноте голос Кольки.

   —  Уйди! Отстань,— пыталась выпихнуть мужика, но не тут-то было.

   Катька озверела и поцарапала все лицо, спину, плечи. Ругала по-черному. Колька будто не слышал. Лишь уходя из Катькиной постели, бросил злое:

   —  А все ж ссучилась! Завела хахаля! Это точно! Помни! Увижу с ним, размажу обоих.

  —   Чего ж вторую свою бабу не размазал, она тебе открыто рога ставила! Даже ее хахалей знал. Иль боялся, что ее братья самому яйцы с головой скрутят?

   —  Оглобля! Не заводи! Напорешься, выть до утра будешь. Лучше заглохни!

   —  Чего рот затыкаешь? Она по тебе не воет. Пошла срать, забыла, как тебя звать!

   —  Ну, Оглобля! Достала! — вернулся к койке.

   Катька потребовала:

   —  Отдай мамкины деньги. Все равно тебе впрок не пойдут.

  —   Размечталась! Да ни за что в жизни не отдам! — орал Колька, и на следующий день пошел за вазой.

   Катька не пошла к Александру, тот предупредил, что у него сегодня деловая встреча, и баба сразу с работы вернулась домой. Колька сидел на кухне. Лицо серое, злое, пил водку прямо из горла бутылки.

   —  Опять квасишь?! — схватила бутылку, но Колька успел вырвать и прохрипел:

   —  Накаркала, курва! В такой расход ввела! Чтоб ты сама на дороге расшибла свою репу, Оглобля подлая!—обнял бутылку, и Катька увидела, что у Кольки дрожит подбородок.

   —  Что случилось? — испугалась Катька.

   —  Что, что? Урон понесли, да еще какой!

  —   Скажи толком! — тормошила мужика.

   —  Купил я вазу. Отвалил за нее сказочные «бабки», а стал выходить из автобуса, какая-то блядь бросила на подножку шкурку от банана. Я не приметил, наступил на нее, поскользнулся, хряпнулся башкой о ту ступеньку, ваза из рук вылетела и разбилась в мелкие осколки. Я там от горя чуть не сдох. Враз вспомнил, как ты вчера кудахтала, что не пойдут мне впрок те деньги. Так оно и случилось. Будто вышвырнул их. В глазах до сих пор темно. Лучше б сдох, чем пережить такое.

  —   Жили мы без китаезы и дальше проживем. Нашел о чем печалиться! Деньги дело приходящее. Нынче нету их, а завтра будут. Перестань травить себя по пустякам.

   —  Дура ты, Оглобля! Мы вдвоем с тобой той вазы не стоим. Это ж музейная коллекция, живая культура Китая!

  —   А мне плевать! Я своими чугунками и кастрюльками довольна. Из них мои прадеды ели и не дрожали. Разбился гладыш, новый сделают. Чего над ним выть? Люди помирают, а ты над сраным кувшином воешь! Забудь, выкинь из головы. Не было его у нас и не надо! Живи проще, не надрывайся над барахлом. Уйдем на тот свет с пустыми руками.

  —   Сыну осталось бы на память.

   —  А ему надо? Мальчишку к технике тянет, ты ж ему всякое говно навязываешь. Не засоряй квартиру хламом, не бери ненужные безделушки!

   —  Оглобля! Ты дремучая, непроходимая тундра! Ты чукотская полночь, что несешь, глумная? Словно не в городе живешь, а из пещеры вывалилась. Хотя потому и счастлива, что безнадежно глупа...

   В глубине души Колька был благодарен жене за то, что она не упрекнула и не поругала его за потраченные деньги и разбитую вазу. Этого мужик опасался больше всего. А Катька даже успокаивала и утешала. Случись самой бабе влететь в такую ситуацию, он не дал бы ей жизни, утопил бы в упреках. Колька это отлично понимал.

   Катька не ругала не потому, что и не видела вазу, она не признавала в доме лишних, ненужных вещей, какие не служат семье в каждом дне, стоят или висят без дела. Она не признавала картин, какие мужик покупал и вешал на стенах. Катька на них не обращала внимания и никогда не любовалась. Увидев очередную, купленную мужем, ворчала недовольно:

  —   Опять приволок пылесборник, сам протирай это говно! На что они сдались, только деньги зря извел, придурок!

  Не понимала баба и приобретения книг. Когда Колька вечером ложился на диван почитать, Катька брюзжала:

   —  Все дурью маешься! На хрена тебе чужие Любови и заморочки, своих забот полная задница! Кому интересно в чужом белье ковыряться или знать, как жили люди раньше? Вот попробовали б они продышать наше! Давно бы загнулись!

  —   Оглобля! Чего тебе надо?

  —   Сходи за хлебом!

   Колька нехотя поднимался. А Катька ворчала:

  —   Лучше б дачу купил бы, свою. Глядишь, делом занялся бы после работы, не отлеживал бы бока,

как кот!

   —  Тебе все мало? Моя мать с деревни тащит, из своей мешками прешь. Куда еще дачу? Хоть бы раз съездила к моей мамке, помогла бы ей на огороде! Так дубиной не загнать. А легко ли старушке в одни руки справляться? Поимела б совесть!

   —  Заткнись, деловой! А кто моей матери поможет? Или оттуда не везем? Хоть бы раз взял в руки косу или лопату! Не дождешься от тебя проку. Всюду я! Но ведь тоже не двужильная! И дома, и на работе, и в деревне успевай, еще и к свекрухе гонишь, черт сопатый! А сам чего валяешься на диване, как катях? Вскакивай на мослы, хоть раз помоги в доме прибраться!

   Колька нехотя начинал пылесосить. Катька протирала пыль, открыла окно, чтобы проветрить комнату, приметила в доме напротив балкон, сплошь увитый плющом. Колька им всегда любовался и хвалил людей, мол, сумели ж в квартире обустроиться, создали красоту, прохладу, и пыль в квартиру не попадает, оседает на зелени.

   —  Не только у них, у Сашки тоже зеленый балкон. Он тоже любит посидеть там в потемках, отдохнуть, подышать на ночь свежим воздухом. Говорит, что для здоровья полезно. Все хотят пожить подольше, да получше. Вот и Сашка тоже фрукт с перцем. Уже сколько с ним встречаемся, а ни разу не предложился в мужики насовсем. Не сказал, чтоб перешла к нему, и жили бы семьей. То ли он боится чего, а может, мне не доверяет. Говорит останься, но только на ночь. Ключ от квартиры предлагал. Но тоже не как хозяйке, а домработнице. На ночь я ему подхожу, но не больше,— задумалась баба. Ей стало обидно, что и Колька, и Сашка лишь пользуют ее, но ни один не любит.

   У Катьки даже слеза выкатилась непрошено. Как ей в жизни не повезло! Ведь вот жил в деревне мальчишка — Ванька Щербаченко. В одном классе с Катькой учился. Эдакий вихрастый, визгливый малец, ростом с локоть, сам из себя корявый. Ничего завидного не было в нем. Катьке до плеча головой не доставал. А туда же! Записку подбросил и предложил, мол, давай дружить и встречаться, ты мне нравишься.

   Обиделась на него девчонка. Экий шибздик! Что делать с ним? Чтоб поцеловать Ваньку, надо бы на руки взять. Разве на такое согласишься? К тому ж на него ни одна девка не оглядывалась и всерьез не воспринимала. Катька даже побила Ваню за дерзкую записку. Посчитала ее обидной для себя. Щербаченко тут же отстал от девки. Вскоре уехал в город продолжать учебу. Как потом услышала Катька, Ваньку даже в армию не взяли из-за «бараньего» веса, всего тридцать два килограмма. Ох, и плакал пацан от этой незадачи! А потом исчез куда-то. И целых восемь лет о нем ничего слышно не было. Молчали о Ванюшке сестра и братья, отец и мать, не говорили, где он и что с ним. Так-то и забыли о человеке.

   А тут приехала Катька в деревню с сыном, вечером мать вернулась с огорода и, выглянув в окно, сказала улыбчиво:

   —  А к тебе гости пожаловали! Встречай!

   Баба глянула на вошедшего человека и не узнала.

   Из коридора в дом шагнул двухметровый мужчина в форме морского офицера. Худощавый, плечистый, подтянутый, он выглядел так, словно его украли с портрета. Уж никак не вписывался он в деревенского обывателя. А человек улыбался, сверкая белозубой улыбкой, смотрел на Катьку свысока:

  —   Что не узнаешь меня?

   —  Я и не знаю вас! — ответила растерянно.

   —  Вот девичья память худая, и вправду сродни решету. Ну, а Ивана Щербаченко, может, припомнишь:

   —  Катька! Давай с тобой дружить по взрослому! Приходи на свиданье к реке, в ракитнике буду ждать тебя,— напомнил свою записку, ставшую первой и последней в их так и не расцветшей любви.

  —   Ваня?! — изумленно встала Катька, подошла к человеку, тот приподнял, поцеловал бабу, рассмеявшись:

   —  Помнишь, как боялась, что меня на руки нужно брать, чтоб поцеловать! Теперь сама мне по пояс...

   Катька слушала Ивана, затаив дыхание, узнала, что теперь он капитан дальнего плавания, работает на Дальнем Востоке. Ходил в Японию и Китай, бывал в Канаде, Индии и во Вьетнаме. Много видел интересного. Имеет семью. У него в Москве семья, жена и двое сыновей. Он счастлив. Единственная проблема, это недостаток времени. За все годы впервые вырвался к родителям и то лишь на неделю. А там снова вернется на судно и опять в океан. На этот раз в Австралию...

   Иван рассказал много интересного. Катька слушала его, разинув рот, откровенно любовалась человеком, какого когда-то в детстве сама отвергла, а он, возможно и не желая того, жестоко ей отомстил.

   Ваня не хвалился. Он рассказал, что редко бывает дома, мало видит семью. Что жена постоянно сетует на разлуки, ожидания и всегда боится за него. Показал фотографии своих сыновей, так похожих на Ванькино детство.

   У бабы сердце заломило от досады. Кем-то будут они? Не проглядит ли и этих такая же дура, как она?

   Расстались уже поздно, когда кукушка в часах прокричала полночь. А Катьке все не хотелось отпускать бывшего одноклассника. Они расстались навсегда. Баба понимала, что Ваня больше никогда не придет к ней. Он наказал за прошлую глупость и увидел в глазах Катьки жгучее сожаление, оно осталось с нею до конца жизни, и человек, пощадив бабу, не стал больше напоминать ей о себе. Она сама себя наказала сильнее невысказанных упреков. И детская глупость следовала наказанием за бабой через всю жизнь.

   Катька любила и ненавидела, смеялась и плакала, зная, что другие живут даже хуже чем она и терпят, потому что нет другого выхода.

  Она часто спрашивала себя, любит ли Кольку? Если нет, зачем мучается с ним столько лет? Ведь и вспомнить нечего. Ни доброго слова, ни заботы, ни ласки от него не видела и не знала. Изводил он ее придирками и ссорами. Зачем же держаться за него? Сын? Но и Димка уже не малыш, все понимает. И смотрит на них с сочувствием и насмешкой.

   Катька так и не знала, как он в душе воспринимает ее и Кольку. Димка в последнее время совсем замкнулся и ни с кем в семье не откровенничал.

  Оно и не удивительно, здесь каждый жил сам по себе, держа свою душу в ракушке и не пуская, но открывая ее никому.

  Боясь насмешек и непонимания, поодиночке переживали невзгоды и радости. Вот так и Катька поняла, что с Колькой нельзя поделиться ничем. Рассказала мужику о сотруднице из бухгалтерии, что та сделала аборт от любовника, а муж, узнав о том от Кольки, круто измесил бабу. Колька так и вылепил той бабе, когда она позвонила, что он ей свернул бы рыло на спину, чтоб сама себя в жопу целовала, не дал бы ей возможность жить под одной крышей с ним. Та женщина, хоть годы прошли, не здоровается с Катькой и ославила как сплетницу, болтунью.

  Сын вообще не интересовался жизнью матери вне дома. И только о деревне, о бабке, о двоюродных братьях слушал с удовольствием. Их он любил.

   —  Кем хочешь стать, когда вырастешь? — спрашивала Димку, тот отвечал уклончиво, неопределенно:

   —  Еще есть время, я подумаю. Спешить не хочу, чтобы потом не пожалеть...

  —   Учиться будешь? В институте?

  —   Не торопи,— обрывал хмуро.

   Катька только с Сашкой была естественной, не врала, не притворялась и не прикидывалась. В глаза называла вторым мужем и единственным любовником, лучшим хахалем и другом. Но понимала, что на серьезные отношения с Александром Степановичем рассчитывать не стоит. Она сама вызвала его на откровенность и спросила под утро в постели:

   —  Сашок! Разве тебе не надоело вот так встречаться со мной?

   —  Почему, что не устраивает саму? — удивился человек.

   —  Надоело таиться! Ведь могли б семьей жить, открыто, законно, никого не боясь. Ведь ни первый год встречаемся. Или я чем-то не устраиваю? — спросила насмелившись.

   —  Я не хочу врать тебе. И если не устраивают наши встречи, ты свободна. Я не буду настаивать ни на чем. И не думаю вырывать из семьи, где помимо мужа есть сын, ему я никогда не смогу заменить отца, а значит, сделаю несчастными вас троих. Я никогда не пожелаю себе участи отчима. Это не дин меня. Нам с тобой хорошо, но только вдвоем. Давай на том остановимся. Когда-нибудь поймешь меня и будешь благодарна за сказанное. Я не могу и не имею права врать тебе и себе. Не став отцом своему сыну, не смогу признать и полюбить чужого. Димка не малыш, и станет считать меня подлецом. Как и я на его месте воспринял бы отчима при живом отце. Иного отношения к себе не ожидаю...

   Катька сразу сникла, все поняла и больше никогда не спрашивала Александра Степановича, как он представляет себе их будущее?

   Баба уяснила, что для этого человека она лишь развлекашка, временная, несерьезная связь, подружка на ночь.

   Постепенно их встречи становились более редкими. Куда там каждый день, не всякую неделю виделись.

  Сашка нашел себе молодую домработницу, какая убирала у него раз в неделю, да и то во время отсутствия хозяина. Она была из деревенской, очень далекой родни, училась в университете, жила в общежитии. Ключи от квартиры она брала у соседей, а убравшись, им и возвращала, забрав со стола деньги за работу. Они почти не виделись. Это устраивало обоих. Катька получала плату за свое и в глубине души лелеяла мечту, что когда Димка станет взрослым, самостоятельным человеком, она сможет уйти к Александру навсегда.

   Колька уже был убежден, что жена давно имеет любовника. Во сне много раз называла его имя. И Колька, сбив кулаки, охрипнув от мата и угроз, постепенно смирился и стал называть хахаля дублером. Подначивал Катьку, советуя той повысить таксу. Мужика радовало, что жена не афиширует свои отношения с любовником, скрывает их от всех и не позорит мужа наглядно.

  Кто он? Катька ничего не рассказывала о нем Кольке. И человек понемногу смирился, не допекал жену вопросами, видя, что ее связь с хахалем постепенно угасает.

   Баба теперь вовремя приходила с работы и, управившись по дому, садилась вместе с Колькой на диван посмотреть передачи по телевидению.

   Вот так и в этот вечер включили. Решили посмотреть блок городских новостей и вдруг после нескольких фраз ведущего на экране появился портрет в траурной рамке:

  —   Погиб в автомобильной аварии,— прозвучал голос за кадром...

   Катька смотрела на экран, не веря своим глазам. С портрета смотрело на нее такое знакомое, улыбчивое лицо.

  —   Саша! Сашок! Сашенька! — подскочила к телевизору, упала на колени, закричала, заплакала горько, во весь голос.

   А диктор уже говорил совсем о другом.

   —  Слышь, Оглобля! Поимей стыд! Сын дома. Что о тебе подумает? А и я покуда законный муж. Живой, как никак! А ну, угомонись! — сдернул с колен и сказал сипло:

   —  Накрылся дублер! Теперь ты без хахаля осталась! Зато я вот он! Пусть без галстука, не начальник, а живой и веселый! Так кому из нас повезло? Пошли помянем твоего лопуха! —- привел Катьку на кухню. Он сам налил ей полный стакан первача, какой привезла Ольга Никитична из деревни.

   Баба выпила как воду и, ничего не почувствовав, не закусив, налила еще. Выпила до дна, не морщась, потянулась к банке, но Колька остановил:

     Закуси, Оглобля! Иначе с катушек свалишь. Доза серьезная, а первач отменный. До утра не пропердишься. А как на работе появишься? — останавливал бабу, но та вырвала банку, стала пить из горла.

  —   Катька! Тормозни! Сгоришь, дура! — вырвал банку у бабы:

  —   На поминках не надираются до визга! Покойник обидится. Остановись!

  Баба смотрела на Кольку обезумевшими от горя тазами. Ведь вот в последнюю встречу сказал, словно предчувствовал:

  —   А знаешь, Катюша, у каждого в этой жизни своя любовь и радость. У тебя — твой сын! А у меня— ты! И это до гроба, навсегда. Всякий из нас своим счастьем живет. Спасибо, что ты у меня была...

  Катька пьет, пытаясь заглушить внутреннюю боль и рыдания, рвущиеся из самого сердца. По лицу то пи слезы или самогон бежит, кто поймет? Дрожит все тело, плачет душа, трясутся руки и ноги, опустела жизнь.

  Ей больше никто не скажет:

  —   Катюша! Как хорошо, что ты пришла. Я так соскучился, совсем заждался! Проходи моя радость, солнышко мое...

  Вместо этого услышала над ухом:

  —   Димка! Помоги Оглоблю на койку отнести! Ужралась, как свинья, до усеру!

   Утром она проснулась от головной боли. Все тело, словно ватное, отказывалось слушаться. Дрожали руки и ноги, бабу выворачивала наизнанку тошнота, сохло во рту, рябило в глазах. Катька поняла, что самостоятельно не доберется на работу. Она знала,

что надо позвонить и отпроситься, сослаться на плохое самочувствие, и ей удалось убедить, ей посоветовали вызвать «неотложку», на это не хватило сил, и баба похмелилась. Через час ей стало легче. Она, вспомнив деревенский опыт, выпила еще, а к вечеру свалилась на диван такая, что вернувшийся с работы Колька озверел:

  —   Почему жрать не приготовила, а в доме воняет, как в свинарнике?

  Катька валялась на диване, не слыша брани и упреков. Ей было легко и хорошо, в пьяном сне ничто не тревожило бабу.

  Вернувшийся с занятий сын округлил глаза от удивленья. Мать лежала невменяемая, от нее несло самогонкой, луком и еще чем-то тошнотворным.

  —   Давай в спальню ее перенесем? — предложил Димка.

   —  Лучше в ванну. Там под холодной водой быстрее в себя придет,— решил Колька. И едва Катьку опустили в ванную, в дверь позвонила Евдокия Петровна. Колька не стал выгораживать жену и рассказал сыну и матери всю правду. Петровна, глянув на Катьку лежавшую в ванне, сказала сквозь зубы:

  —   Никаких достоинств не было у нее никогда, так она еще и блядством подрабатывала, а теперь и запила? Только этого нам не хватает. Вконец испозорит семью и фамилию! Гони в шею! Как только очухается, вытолкни эту дрянь из дома!

  —   Она моя мама!—услышала голос Димки.

  —   Тогда иди вместе с нею! В моем доме нет места потаскухе и алкашке!

  —   Она не гулящая и не пьяница! — вступился сын. Но Колька тут же заорал:

   —  А кто она, если жрать не приготовила, в комнатах бардак, на работу не ходила. Вон, звонила сотрудница, спрашивала, как Катя, ей лучше иль нет? Я и сказал, что валяется пьяная! Пусть знают и там всю правду. Не только ей меня позорить перед соседями, да милицию натравливать! Вот я сейчас весь дом позову, пусть видят и подтвердят где надо!—открыл балкон, выглянул во двор, но там никого не было.

  Димка сам вошел в ванную и, поливая мать холодной водой, через час привел ее в порядок. А когда Катька приготовила ужин и прибрала в доме, Димка рассказал ей о приезде бабки, о разговоре отца с сотрудницей комбината, об угрозах Кольки:

   —  Бабка уже уехала. Но советовала отцу засветить тебя. И приводила свою подругу с лестничной площадки, я не пустил ее в ванную. Так отец на меня орал матом, а бабка змеенышем назвала. Но зачем чужих людей к нам приводить. Я тоже кое-что за этой бабкой видел и знаю много, но даже вам ничего не говорил, а тут пригрозил, если она той старухе тебя покажет, я о ней самой все расскажу и не только дома, всему двору! Петровна испугалась и сразу своей задницей загородила дверь. Ну, я предупредил, раз она хотела нас опозорить, больше не стану называть ее бабкой.

   —  А как? — спросила меня. Я так и ответил, что только Петровной. Другое не заслужила и не услышит от меня никогда.

   Катька расцеловала сына. А на следующее утро пошла на работу. Объяснила главному бухгалтеру, что у нее резко подскочило давление и если б не сын, умерла бы.

  —   А муж почему не вызвал скорую?

   —  Мы с ним под одной крышей, но давно по разным комнатам живем, никогда не рассчитывая на помощь. Он всюду, где можно, пакостит мне,— впервые пожаловалась на Кольку и ей поверили, простили прогул.

   Катька, вернувшись с работы, справилась с делами, с Колькой не разговаривала. Тот понял, сын

его высветил вместе с Петровной. Катька даже ужинать не села вместе с мужем. И дождалась сына. Колька понял, в семье ему объявили бойкот, вышел во двор и, просидев с мужиками до ночи, вернулся домой навеселе. Сын спал. А Катька снова напилась. Она еще держалась на ногах, но соображала плохо.

  —   Эй, Оглобля! Когда квасить кончишь?

  —   Тебе можно, а мне нельзя? Почему? — спросила заплетающимся языком.

  —   Я мужик!

   —  Ты не мужик! Ты чмо! Придурок и отморозок! Понял, осколок грязной транды? Тот, кто был мужиком, умер! Лучше бы ты вместо него накрылся...

   Этого Колька не выдержал. Он тут же отрезвел и набросился на жену с кулаками. Мужик бил так, что баба влипала в углы всем телом. Кровь шла изо рта, из носа, из ушей. Остановился, когда сын облил его ведром воды и пригрозил вызвать милицию.

   До утра кое-как привел мать в себя. Та еле шла на работу. Главбух, увидев бабу, сокрушенно качал головой и, пожалев Катьку, отпустил домой пораньше. Та решила съездить на кладбище к Сашке. Наревевшись, нажаловалась покойнику на мужа.

   Александр Степанович смотрел на нее с портрета, улыбаясь, и словно говорил ей:

  —   Держись, Катюша!

  —   Любимый мой! Лучше б я сдохла! — и приметила, что исчезла улыбка с портрета и лицо Александра стало суровым, чужим.

  —   Не то брехнула? Прости дуру окаянную! Сам знаешь, умишком никогда не отличалась. Говорила про то, что в сердце жило. Я любила тебя и хотела всегда быть с тобой. Ну, а ты поспешил. Зачем? Мне так тяжело без тебя! — снова увидела улыбку и, оглядевшись, увидела, что над кладбищем опускаются сумерки.

     Мамка! Где ты была? Я так испугался? — встретил Катьку сын. А проснувшийся Колька опять пустил в ход кулаки:

  —   На кладбище шляешься? Семьи у тебя нет? Совсем оборзела сука! На весь город позоришь, что в его любовницах была! — бил Катьку нещадно. Та снова выпила, глуша боль самогоном. А через неделю и вовсе не смогла пойти на работу.

  —   Знаете, Екатерина, я устал понимать и сочувствовать. У нас производство, а не богадельня. Либо работаете, или увольняйтесь. Целых пять дней не появляться на комбинате, это уже слишком! Разберитесь сами в своей семье, не впутывая других! Я предупреждаю, это последний случай. В следующий раз вы будете уволены! — предупредил потерявший терпение главный бухгалтер комбината.

  Последнего случая долго ждать не пришлось, и бабу через три дня уводили по статье — за систематические прогулы...

   В тот день она напилась так, что не узнала Кольку и, схватив последнюю бутылку самогонки, выпитую за упокой Сашки до дна, закричала срывающимся голосом:

  —   Санька! Плесни глоток! Душа горит!

  Колька, услышав такое, совсем оборзел. Он напотел на Катьку с порога. И впервые бил ее всерьез. Мужик понял, для него ничего не осталось в душе бабы. В ней жил хахаль, он мертвый вытеснил его живого из Катькиного сердца и завладел бабой целиком. Она стала совсем чужою. Мужик бил ее за измену и предательство, за осиротевшую семью. Он не щадил и вымещал на бабе все свое зло. Катька истекала кровью. Колька, перешагнув ее умирающую пошел во двор.

   Когда Димка вернулся домой и увидел, что стало с матерью, заорал жутко. На его крик прибежали испуганные соседи. Они видели всякое, но не такое. Когда вызвали неотложку, даже врачи не верили, что довезут бабу до больницы живой. На Димку страшно было смотреть. От нервного шока или от испуга, все лицо мальчишки перекосило, речь стала невнятной, обрывистой, срывающейся на стон и всхлипы. Его невозможно было узнать. Следом за скорой помощью увезла дежурная оперативка Кольку. Сразу в наручниках, сразу в камеру, сразу к махровым уголовникам. Те, узнав, что Колька всего-навсего вломил бабе и возможно прикончил ее, обиделись на ментов и потребовали немедленно убрать от них — авторитетных бытового хулигана. Когда получили отказ, вломили самому Николаю, засунули его под нары, предварительно дав ему опробовать своей рожей прочность потолка и каждого угла камеры. Оттуда снизу они не выпустили мужика до самого суда над ним.

   Катьку сразу из квартиры доставили медики в реанимацию. Увидев изувеченную, окровавленную бабу, даже видавшие виды травматологи растерялись:

  —   Кто ж ее так уделал?

  —   Родной муж? Быть не может!

   —  Все соседи в один голос подтвердили. И сын. Им не можем не верить.

  —   Да он садист! Отпетый маньяк!

   —  Все может быть. Возможно, бутылку не поделили!— усмехнулся врач, глянув на результаты анализа крови.

  —   Пьяная?

  —   Будь трезвой, живою не довезли бы! — рассмеялся хирург и надел перчатки.

   Предстояло несколько сложных операций, их исход нельзя было предугадать заранее.

  Катька была без сознания.

  Всю ночь работали с нею врачи. До самого утра не отошли от операционного стола, на каком лежала Екатерина. Что-то резали, сшивали, сдвигали, натягивали, заменяли. И лишь когда солнце заглянуло в окно, снял хирург маску и сказал, перекрестившись:

  —   Господи! Помоги ей! Дай жизнь!..

  Катьку со всеми предосторожностями вывезли из операционного блока и определили в реанимационной палате.

   Придет ли она в себя, выживет или нет, не брался утверждать никто из врачей. Уж слишком сложным был случай, очень много увечий и травм. Если выживет, будет ли полноценной, или останется до конца жизни калекой, прикованной к постели навсегда.

  —   А может, встанет на свои ноги? Вот будет чудо! — обронил ведущий хирург.

   —  Кто знает, как ей повезет. Мы сделали все, что от нас зависело,— ответила ассистент.

  Лишь на восьмой день Катька открыла глаза и задышала самостоятельно. Она смотрела на врачей, не понимая, как они оказались рядом, почему очутилась в больнице, что произошло, где Колька и Дима?

   Ей ничего не говорили и Катька, приходя в себя, звала сына. Но он не приходил.

  Лишь через две недели к ней допустили следователя милиции, тот прояснил случившееся, попросил Катьку вспомнить, за что так свирепо избил ее муж.

  Женщина с трудом рассказала, как она вернувшись с кладбища, выпила последнюю бутылку самогонки. Хотела еще добавить, но ей не дали. Колька бил зверски. Она кричала, что больше не будет пить, но он уже ничего не слышал и грозил урыть рядом с Сашей.

  —   Ваш муж в милиции, находится под следствием и за свои действия ответит перед законом. На него заведено уголовное дело, ведется следствие. Он посягнул на ваши здоровье и жизнь.

  —   Да будет вам накручивать! Отпустите его,— попросила баба.

  —   Вы чудом остались живы!

   —  Ай, не впервой отлупил! И все живая остаюсь, только не знаю зачем?

  —   Не вы одна пострадали. Ваш сын на нервной почве получил нервный шок и теперь останется ущербным...

  —   Что? Димку окалечил? — побледнела баба.

   —  К сожалению, этот шок оставил свои последствия надолго, быть может, до конца жизни. Врачи говорят, что лечить его они если и возьмутся, то результат не гарантируют.

  —   Что с ним? Как мне увидеть сына?

  —   Лучше не надо. Во всяком случае, не спешите.

   Под диктовку следователя Катька через две недели написала заявление, в каком просила наказать Кольку за совершенное преступление по всей строгости закона.

   Касайся это самой, Катька ни за что не написала бы заявление. Но за сына любому вырвала бы глотку, не пощадила и Кольку. Ни за себя отомстила ему, за сына. Потому, когда узнала, что Кольку отправили на три года в тюрьму, не пожалела мужика.