— Я ее знаю лучше вас. Вы даже удивитесь, узнав, где с Лелькой познакомились. Я, ни на что не глядя, расписался, помог открыть свое дело. И получил за доброе по самые…

— Ну знаем, в притоне познакомились. Мой сосед тоже оттуда жену привез. Теперь двое детей у них. Старшая дочка, ей шесть лет, так и говорит, что бандершей будет, а брата вышибалой возьмет. Ну и что? Пока маленькие — фантазируют. Но та малявка уже матери на пекарне помогает. До полуночи работает. А днем о легкой жизни мечтает, чтоб ночью выдержать опять. Вот и ругай ее, когда на словах одно, на деле другое. И мы, случается, как дети ведем себя. И тоже хотим из жизни сделать сказку. Да вот, блядь, никак не получается. Так и живем с голой жопой, голодным брюхом и пустыми карманами. Зато в сказках я — самый умный и богатый. Но не надо, чтоб все так жили. Тогда куска хлеба ни у кого не выпросишь. Хоть вы, хозяева наши, живите в согласии меж собой…

Женька глянул на Ивана, тот не улыбался. От нервного тика дергались глаза человека.

— Знаешь, о чем мечтаю? Чтобы у всех детей на земле были отцы и матери. Пусть они живут всегда семьями, вместе. Чтоб не находили малышей на чужих порогах, в коробках и ящиках, без родителей, без имени и тепла. Дети, едва родившись, тянутся руками вперед, просятся к сильному. А кто для него сильнее отца? Подумай сам. — Повернулся к Юльке и, взяв ее за руку, позвал тихо, как когда-то в приюте: — Пошли, сеструха!

Женька глянул в окно на двоих совершенно чужих друг другу людей. Они разломили пополам булку и ели, запивая водой из одной бутылки.

«Они бедны? Они в сотни раз богаче и счастливей меня», — не без зависти смотрел человек вслед отъезжавшей машине. И, поплотнее закрыв двери кабинета, позвонил жене:

— Лель, как ты? Получше? Ну слава Богу! Когда обещают отпустить? Не знаешь? А ты спроси. И заодно о лекарствах, какие понадобятся. Договорились? Береги себя и ребенка. Я тебе позвоню из дома вечером. А ты спроси врача, что тебе можно есть. Завтра с утра приеду. Ты уж прости меня! Дурак я заполошный. Видно, стареть стал быстро, расформировался! Ну ничего, обещаю себя держать в руках…

Лельку выписали домой лишь через две недели. Женька сам приехал за ней в больницу и, усадив рядом на сиденье, осторожно повел машину.

— Знаешь, просифонили мне мозги твои люди. Особо Тонька, да и Юлька не легче. Первую выкинул в коридор…

— Она мне звонила. Рассказала…

— Юлька появлялась?

— Нет. В ту палату нашу, сам знаешь, посторонних не пускают. Но по телефону общались.

— Представляю, как она меня забрызгала! Ох и незавидная доля у ее мужа. Эта язва любого так отделает, что самого себя ассенизатором считаешь и веришь, будто впрямь либо обосрался, или целый день общественные туалеты чистил.

— Да, язык у нее — сущая бритва…

— Кстати, тот ларек, о котором мы говорили, я уже купил и продавца подыскал. Бабу из бомжей.

— Зачем такую?

— Подходит. Спокойная, в торговле много лет проработала. Но подставили по солидарной ответственности, напарница подвела, подворовывала. У нее мужик пьяница, сын — в дурдоме. А жрать и ей хотелось. Получили за растрату по три года. У нашей все конфисковали. И жилье… Вернулась и враз в бомжи. Мне ее Толик предложил. Тот самый бомж, что у вас в пивбаре часто ошивается. Разговор при нем зашел у нас с Иваном, я и посетовал, мол, где бы нынче путевую бабу сыскать в ларек? Сначала Юлькиных сестричек Иван предложил. Я-то думал, что они и впрямь родные ей. Но куда там! Такие же, как Иван, все с одного приюта.

— И что с того? Даже хорошо, две сменщицы сразу.

— Во! И я так рассчитал. А Юлька как узнала, чем торговать станут, уперлась как ослица и заорала: «Не пущу! На паперти больше подадут, чем там заработают. В том ларьке одному продавцу делать нечего. Зачем у них время отнимать и от дела отрывать? Пусть на прежнем работают!»

Вот тут и подошел Толик. Присел и тихо так спросил: «А может, наша подойдет? Она не гордая. Согласится на любые условия, лишь бы взяли». Я поначалу удивился — как продавщица в бомжихах оказалась? Толик глянул искоса и ответил:

— Да мы на своей свалке можем университет открыть. У нас только на сегодня три академика, два профессора, а уж кандидатов наук, доцентов — хоть пруд пруди. Там тебе и медики, и педики, и энергетики, сельхозники и навозники, короче, весь недавний высший свет. Это ничего, что они немного обносились, заросли и похудели, зато внутренне изменились и окрепли. Познали жизнь с изнанки. Теперь они по-нашему, мы по-ихнему трекать научились. И наш академик, нынче он главный, смотрящий свалки, знаешь как собирает всех на тусовку? «Эй вы! Отморозки недоношенные, гниды портошные и лобковые, сучня подзаборная, налетчики и паскудники всех мастей! И вы, бывшая интеллигенция, черви во фраках огородных пугал, тащитесь сюда хавать!» Так что продавцов у нас как грязи в пруду — не переловить.

Ну и рассказал о той бабе. Она у нас теперь в домработницах. Присмотрись сама, — остановил машину у ворот. — Помни, эта женщина у нас проходит испытательный срок. Справится — возьмем в продавцы, а нет — пусть на себя пеняет. Загружай ее по полной программе.

Леля неслышно сняла в прихожей пальто и, войдя на кухню, увидела женщину. Та протирала полки в шкафчике и не услышала, когда вошла хозяйка.

— Здравствуйте, — сказала Лелька, у женщины от неожиданности выпала из рук тряпка. Она оглянулась, ответила тихо:

— Здравствуйте! — Смахнув прядь волос со лба, спросила: — Вы и есть Леля? Я вас примерно такой и представляла себе. Меня зовут Марией. Хозяин сюда взял, в домработницы. А когда ларек наладят, в продавцы отправит. Ну а пока тут подмогну. В доме всегда дел полно. И я не стану бездельничать, сгожусь.

Леля согласно кивнула, хотела пойти в комнату, но Мария остановила ее.

— Письмо пришло на ваше имя, потому хозяину не отдала, саму решила дождаться. — Достала из кармана измятый конверт.

Лелька прочла обратный адрес, дрогнули руки. От Сергея… Уже с Севера. Значит, все же улетел. Спрятала письмо, заслышав в коридоре шаги Евгения. Не хотела после случившегося делиться с ним новостями, поняла, что и он способен из любой мухи бегемота изобразить.

Мария быстро накрыла на- стол, сама села неслышно в уголке на кухне. Евгений взглядом спросил жену о домработнице, та лишь плечами пожала неопределенно, мол, поживем — увидим…

— Мария! — позвал Евгений женщину. — Леля пока слаба. Значит, поживете у нас. Поможете по дому. Ну и немного присмотритесь друг к другу. Леле ничего не давайте делать, врачи потребовали для нее постельный режим, это всегда не случайно…

— А ты опять уезжаешь? — вырвалось у жены.

— На часок отлучусь, — потрепал по плечу. И вскоре уехал.

— Мария, иди поешь, — спохватилась хозяйка, а сама пошла в спальню прочесть письмо.

Едва присела, зазвонил телефон — Юлька беспокоилась о Лелькином самочувствии. Рассказала, что в пивбаре полный порядок и ей волноваться не стоит. Выручку она передаст с Иваном. А вот посетители, особо новые русские, просят завести раков, мол, они к пиву идут отменно. И хотя ни Юлька, ни Иван никогда их не ели, все ж раков стоит привезти. Авось клиентов поприбавится. А купить их можно на базаре, они там всякий день…

— Леля, я на ужин все приготовила. В доме убрано. Можно пойду помоюсь? — спросила из-за двери Мария.

— Само собой. И отдохни, не изводи себя…

Когда женщина осталась одна, достала письмо.

…Лелька, родная моя, кажется, целая вечность прошла с момента нашей встречи. Как ты? Что нового в твоей жизни? Хоть изредка меня вспоминаешь? Я понимаю, что не стою того, но так хочется, чтобы ты иногда, хотя бы во сне, возвращалась в юность свою. Злишься? Не надо! Если б могла знать, сколько пережито и передумано за эти годы, давно простила бы и пожалела, но в том-то и беда, что не веришь особо мне. Я сам виноват в случившемся. Превратил собственную жизнь в сплошные мучения, и чем дальше от тебя, тем сильнее. Летит ли чайка над моей головой, всходит ли солнце, я с ними передаю привет тебе. Смеешься, скажешь, как это старомодно и скучно? Прости, может, я и назойлив, но нет другого шанса убедить тебя! Бог дал только одну жизнь, одну любовь. Я ничем не смог распорядиться верно. Может, мы еще увидимся в другой жизни, если не отвергнешь в ней меня… Сегодня ночью снова видел тебя во сне, и ты сказала, что любишь. Если б такое случилось не во сне, я отдал бы за тот миг все время жизни, какое отведено судьбой.

Лелька! Милая моя девочка! Завтра я ухожу на путину аж к Курильским островам. Мои письма будут приходить к тебе с большим опозданием или сразу по несколько. Ответь мне хоть иногда. Я не могу не писать тебе. Это уже потребностью стало. Пока живу — люблю и пишу. Когда меня не станет, не будет и писем…

Лелька спрятала конверт, задумалась и внезапно услышала:

— Чайку хотите? — Увидела Марию в дверях.

— Давай, Машенька, — согласилась мигом. — И себе налей! — вспомнила Леля, позвала за стол. Женщина села напротив. Лицо в морщинах, глаза усталые.

— Сколько лет тебе? — спросила хозяйка.

— Много! Уже сорок исполнилось. Старухой скоро буду! — Едва заметно улыбнулась: — Годы как дождь. Едва увидишь, забывать нужно, считать капли не успеешь, они что дни. Пока молоды, все вокруг красивым кажется. Да только красота умеет за горло брать, когда и не ждешь лиха. — Сделала глоток чаю.

— Мария, расскажи о себе что можно, — попросила Лелька, пытаясь отвлечь себя, забыть о Сережкином письме.

— Дочка у меня есть. Уже взрослая, красивая женщина. Как и ты, за новым русским замужем. Малыша недавно родила. Ему и полгода пока нет.

— А почему вы не вместе?

— Отказалась. Не признает. В том сама я виновата. Девочка моя хорошая. Дай ей Бог света в судьбу, — перекрестилась женщина.

— Какая хорошая, если выгнала родную мать? — возмутилась Лелька.

— Свекровь виновата, она ее с толку сбила. Та и поверила. А мужик мой оставил нас, когда дочка еще не родилась. Исчез из дома, как блудный кот. Ну а каково искать его, если живот выше носа? Да и с малым дитем из дому особо не отлучишься! Дочку надо накормить, искупать, прогулять — тут уж не до мужика. А он как сбежал, хоть бы раз копейкой помог. Ну а жить надо. Приехала ко мне из деревни бабка. Не моя, его мать, по-нашенски — свекруха! Она нам с самого начала жить не давала. Не ко двору им пришлась, приданого не имела. Вот и грызла, пока от нее в город не сбежали. А как муж ушел, она и появилась. В своей деревне не то с людьми, со всякой собакой перегавкалась. Когда она свое тряпье увозила из дома в город, люди крестились от радости, Бога благодарили, что спас село от стервы. А она к тому же ведьмой была.

Лелька, не выдержав, рассмеялась:

— Всех деревенских козлов закадрила бабка?

— Да мужиков к тому времени в деревне почти не осталось. Какие еще перхали, так совсем больные или древние. Их мужиками даже старухи не считали.

— А зачем ведьме бабья деревня?

— Затем, что колдунья средь чертей хахалей имела! Человечьи мужики ей без толку. Но в деревне не без умысла жила. У какой-нибудь девки красу отнимет, у другой — молодость, здоровье.

— Скажешь тоже! Вроде нормальная женщина, а в чепуху верила! — сморщилась Лелька.

— И я не враз! Тоже смеялась. Да на себе убедилась, когда меня за полгода старухой сделала, а сама павой ходить стала. Мужик от меня со страху ночью отскакивал. Я ему указала на его мать. Это еще в деревне было. Так она пригрозила, что отомстит мне. Но молодость не вернула. А когда переехала в город, она вроде поутихла. Я на продавца выучилась, пошла работать. Она с дочкой дома. Ну, как-то нужно своих кормить. Вот и устроилась на пекарне. На самой выпечке. Нам директор разрешал брать хлеб домой, по буханке на едока. Вот и я стала приносить своим по три каравая. Первый месяц прошел, второй, все шло нормально. Но на третий внезапный контроль грянул. Каждого, кто с хлебом шел, милиция как воров загребла. А директор только на словах разрешил хлеб брать, письменного распоряжения не имелось. Когда все на него указали, он отказался от своих слов. И все мы подумали, что начальник нас заложил, чтоб пресечь унос хлеба с работы. Но ведь мог он на словах запретить, и послушались бы, не брали б. А тут нас ворами назвали, с работы повыгоняли. Я пришла домой зареванная, а бабка радуется: «Прищемили тебе хвост? Не будешь средь мужиков хвостом крутить, а то ишь, как раздобрела!»

— О каких мужиках лопочешь? — спросила ее. Свекруха так едко заметила: «О тех, с кем на пекарне любишься! Сама говорила, что народ там культурный. Не только словом, взглядом не обидят. Такое неспроста. Слыхала я от ваших, как там работаете. На перерыве никого не сыщешь, кто на складе, кто в подсобке, другие в бытовках спариваются. Да так, что к концу смены лишь водой друг от дружки отрывают вас…»

Посмеялась я над ее бреднями, а она продолжила: «Не дам тебе с мужиками хороводничать и дочкой рисковать. Что как заразу словишь? Уволила тебя с хлебопекарни и с других мест уберу. Ищи работу, где, кроме тебя, никого не будет!» — «Бабка! Я тебя обратно в деревню выкину, — пообещала ей и спросила: — Зачем меня пасешь? Я с твоим сыном не живу, и ты здесь чужая! Убирайся вон!»

Она и ответила мне тогда: «Если кто и уйдет отсюда, так это ты! И не просто уйдешь, а насовсем расстанемся». — «Мы с тобой? Да хоть сейчас прощусь с великой радостью».

А она опять за свое: «Не порадуешься, умоешься слезами, никого из нас не увидишь, каждую минуту жизни станешь клясть». Короче, я не выдержала и обозвала старую по-всякому. Уж как она выдала мне, вспоминать не хочу…

— Стоп, Мария! Хватит о свекрови!

— Надоела? Прости!

— Она живая? — спросила Лелька.

— Куда уж столько? Давно умерла!

— Тем более. Нельзя плевать вслед мертвому.

— Эх, девка! Она поначалу жизнь мою исковеркала. Потому ни одного доброго слова для нее не осталось. Ведь находились порядочные люди, хотели замуж взять. Так она и здесь влезла, какой грязью облила! Вроде я дома пью без просыпа, и мужики меня в очередь всякий день тянут, оттого ее сын ушел из семьи и она тут лишь из-за внучки. Насплетничала, будто я у нее пенсию на пропой отнимаю. А сама никакой пенсии никогда не получала. В деревне жила — на хозяйстве. Только на себя работала. А и я в жизни своей не пила. И мужиков, кроме мужа, не знала. Но людям не докажешь. И ни к чему…

— Так ее нет, теперь кто мешает?

— В чем? Я всюду опоздала! Даже с дочкой. Она свекруху слушала. Ее головой жила. Когда поняла, уже все, опоздала. Меня за чужую растрату в зону забрали. А свекровь перед смертью дочке созналась во всем. Та писала, звала к себе, я не поехала.

— Почему?

— Предала она меня, отказалась в самый горький момент. Ни забыть, ни простить не могу. Да и что мне надо? Пока силы есть, сама себя продержу. А время придет, сама умру, без помощи. Не хочу быть обязанной никому и ни в чем! Предавшая однажды сумеет и во второй раз…

— А как отказалась она?

— На суде отреклась. Сказала, что я ею не занималась, мало бывала дома, только когда болела. Что я мало покупала ей игрушки и только плакала много. Часто ругалась с бабкой, а та единственная заботилась о ней. Я никого не хотела понять, и меня не любили, что жила в семье как чужая… Этого хватило.

— Вы хоть переписываетесь?

— Изредка. Она в другом городе, неподалеку. Но и в гости не хочу. С годами она все поняла, осмыслила. Свою свекровь имеет — прямую копию моей. Когда на своей шкуре испытала, теперь прощения запросила. А мне оно к чему? Прощением годы не воротишь и родню заново не поймешь…

— Мужа своего не встречала больше?

— Как же? Нынче склад сторожит. Пенсии не хватает. При двух сыновьях отдельно живет. Его с квартиры выгнали, когда жена его померла от рака. Он дачу подремонтировал и там дышит. Порой без хлеба неделями сидит.

— А его за что выбросили дети?

— Они не родные. Тут вон свои, и то… А с чужих какой спрос? Чуть не то слово — выметайся. Нынче такие детки, лучше их не иметь! — вздохнула женщина.

— Чего ж не помиритесь с мужем?

— А на что мне эта чума? Я без него в сто раз легче дышу. Он никуда не годный. Всю жизнь в сапожниках пробыл. Ну а в городе — не в деревне, теперь валенки прошить никто не понесет. Обувь иной стала, не по его рукам. Вот так-то и не стало спроса на кондовое. Пришлось в дворники идти. А и там машинами заменили. Они метут быстрей и лучше. Теперь вот в сторожах. Но хозяин недоволен. Говорит, что, если доски так же будут пропадать, заменит его другим мужиком. Оно и понятно. Убытка никто не потерпит.

— Мария, а чем торговал ваш магазин?

— Он отродясь продовольственный. И теперь тоже.

— Сколько получала?

— Тогда другие времена были, все имели оклад — семьдесят рублей. Мне полставки уборщицы платили.

— Но здесь сменщицы пока нет.

— И не надо! Сама, одна работать буду.

— А с жильем как?

— В самом ларьке. Сыщется угол на полу, и ладно. Постелю себе матрас, это ж не на голой земле. Не сдохну. И не такое перенесла.

Мария за разговором убирала в доме. Вымыла полы, вытерла пыль, почистила кафель на кухне. Работала она неспешно, но основательно. Сама находила себе дело и старалась не мешать Леле. Ту радовало трудолюбие Марии. Она ни минуты не сидела сложа руки. Вот опять за двери взялась — пятнышко увидела.

— Мария, а ты мужа любила?

— Родители велели за него выйти, я послушалась.

— А свой парень был, кого любила?

— Имелся. Он и не знал, что я по нем вздыхаю. Я ж три зимы тенью за ним ходила. Илюшка на гармошке здорово играл — так, что ноги сами в пляс шли. Ну, подморгнет, случалось, я краснею. Он хохочет и озорными глазами смотрит на меня. Даже жарко становилось. А Илюшка, едва веселье закончится, застегнет гармошку, закинет на плечо в нашем хороводе и не видит моих страданий. Ну, однажды осмелилась. Частушку спела. Вроде в шутку о своей любви сказала. Он проверить захотел и остановил возле калитки, позвал погулять. Мы с ним целых три месяца ворковали, до осени. Все кусты и стога нашими были. Сколько цветов он мне дарил! Все палисадники в деревне ощипал. Красивое было лето, да скоро закончилось. Осенью забрали в армию. А через месяц меня замуж выдали. Получил письмо от милого мой отец. Порвал его в клочья, ответил, что я замужем, мол, больше не тревожь. Семейной стала. Так и разлучили. Он после службы в деревне не появился никогда.

— Жаль, что так сложилось, — пожалела Лелька бабу.

— Потому не искала и не жалела о своем муже, когда ушел от меня. Занудливый, жадный он был. И все поучал, ругал, никогда не смеялся. Наверное, не умел. Честно говоря, ни разу о нем не пожалела, дышать стало легче. В доме будто солнце взошло. Но скоро погасло, когда свекруха появилась.

— Надо было выгнать!

— Греха боялась, потому терпела все.

…Лелька смотрела на женщину удивленно, не понимая, как можно выйти замуж по слову родителей, за нелюбимого. И у нее были суровые отец и мать, но их строгость знала пределы.

«Хотя чего это я так близко принимаю к сердцу ее судьбу? Мне тоже досталось от жизни на орехи. Но никому не жалуюсь, держусь как могу», — подумала Лелька. А вечером Евгений рассказал жене, что побывал сегодня в пивбаре:

— Вот тебе выручка за три дня. Я оставил Юльке на завтрашний день для разгона. Молодчина баба, разворотливая, деловая. Она уже раков заказала. И знаешь кому? Пацанам, какие недавно ваш пивбар грабили. Я слышал разговор, и как же они все торговались за каждую копейку. Целых два часа спорили, пока договорились. А теперь уговаривает на гамбургеры, мол, давай будем ими торговать тоже, хоть небольшой приварок, но будем иметь.

Я согласился купить им микроволновые печи для этой цели, ты же не обидишься, что без тебя распорядился?

— Конечно, правильно сделал. Единственная загвоздка — теснота! Где они все разместят? Ведь и холодильник нужен. А значит, зал станет меньше, — вздохнула Лелька.

На следующий день женщина решила сама сходить в пивбар, посмотреть, поговорить с людьми, обсудить все проблемы. Она пришла через полчаса после открытия и натолкнулась на очередь. Люди подталкивали друг друга, торопили, передние кричали:

— Ну, куда прете? Раки только сварились. Еще не продают их, успокойтесь, всем хватит!

Юлька выкладывала раков на большой поднос. Клала так, чтобы они быстрее остывали. У мужиков, стоявших в начале очереди, горели глаза. Им не терпелось. Они торопили продавщицу. Но та, привычная ко всему, не реагировала.

— У меня всего две руки. Не могу всех разом обслужить, наберитесь терпения, голубчики, — просила клиентов. И, поставив поднос с раками на прилавок, взялась наливать пиво.

Какое там — хватит всем! Раков разобрали мигом. Лишь половине очереди хватило. Остальные и не попробовали. Стояли сзади, возмущались, упрекали первых клиентов и продавщицу:

— Они чем лучше? Им все, а нам ничего? Так не пойдет, Юлька! Не умеешь делить на всех. В другой раз сами с этим справимся. Нельзя людей обижать! Пива везде хватает, а вот раков…

— Что верно, то правильно! Вон эти буржуи, новые русские, почти все скупили и жрут. А нам ни хрена! — скрипел из очереди старик, показывая всему свету орденские колодки на пиджаке.

— Ты, старик, чего шкворчишь? Раков захотелось? Купи пива, дадим тебе раков, — отозвался один из новых русских.

— А мне ваших подачек не надо, сам куплю. Я не нищий! — гордо задрал бороденку дедок.

— Братва, гляньте на эту плесень! У него, старого перца, еще полно сухого пороха!

— Не порох это, а сырой песок! Негоже мужику вот так обсираться из-за раков! Радовался б, что едят те, за кого воевал. А ты скандалишь ровно припадочный. Иль сдохнешь, если не достанется? Подумаешь, невидаль! Нынче им повезло, завтра тебе! — прищурился совсем седой коренастый человек.

— А почему я им уступать должен? Это они мне всяким днем обязаны за мое фронтовое! Тут же даже в очереди стою! Хотя все права имею.

— Ты что, пришибленный или один за всю Россию воевал? Да кто ты есть? Путевые мужики молчат о прошлом. Оно за нынешнее отдано! И не трепыхайся много. Живой стоишь. Не то на пиво, еще на раков имеешь, сетовать грех. А вот мои три сестры — вдовыми остались…

— Ты чё? Упрекаешь, что я выжил там? — взбеленился

дед.

— Кто ж попрекнет таким? Главное, что ты на войне душу и совесть посеял!

— Подлец! Погоди! Я тебе покажу, кто чего терял!

— Ничего мне не докажешь! И счеты сводить не стану. Не стоишь того, чтоб руки об тебя марал. Были у нас такие, как ты! Заградотрядовцы, вашу мать! Тогда в своих стреляли, а теперь наградами трясете. Средь них ни единой боевой, все, как одна, юбилейные. Ты хоть теперь не хвались, не все молчать будут, иной в рожу даст за твое прошлое!..

— Мужчины, успокойтесь, кому не хватило раков, имеется рыба! Не надо спорить. Слава Богу, что вы выжили в войну, кому-то отцами, дедами стали.

— Эх, Юлька! Сколько сирот на счету таких, как этот! Ему не то раков, дышать нельзя давать!

— Вот сейчас промеж глаз врежу! — Старик ухватил костыль, двинулся к говорившему, но Юлька остановила:

— Куда вы, дедунь? Возьмите свое пиво и садитесь за стол.

Старик взял бокал. Пил пиво давясь, торопливо. Свой плащ на все пуговки застегнул, до самого горла. Ни одной награды на виду не оставил. Ни малейшего внимания не обращал на очередь и не вслушивался в разговоры.

О чем-то о своем говорили новые русские.

— А кто убил Андрея?

— Да разве признаются? Подпись не оставили. Наверное, конкуренты.

— Скорее всего партнеры. Только свои могут вот так подсадить, под самый дых. Чужим он не открыл бы нараспашку двери. Этим поверил, не ждал беды…

— Андрюха со мной в Афгане был. Классный кореш, настоящий братан! Даже там мы выжили, домой вернулись, радовались, что среди своих живем. А свои хуже зверей! Андрей только на ноги встал, женился, сын появился у него…

— Не только Андрея, жену и годовалого сына тоже убили, — послышался дрогнувший голос.

— А может, из-за бабы?

— Да брось ты! Она его с Афгана верней собаки ждала. Это все знали. Не было за ней ничего!

— Сыскать бы! Своими руками урыл бы!

— Не заходись! Все равно сыщем киллера!

— Давайте помянем. — Появилась бутылка коньяка. Ни Юлька, ни Лелька не сказали ни слова, услышав предысторию.

Выпив свой бокал, вышел из пивбара ворчливый старик. Прошел молча мимо коренастого седого человека. Тот сидел, отвернувшись от всех, радовался солнечному утру, голубому небу, тишине. Он не спешил. Не торопясь пил пиво. Обслужив очередь, к нему подошла Юля, молча поставила на стол тарелку раков.

— Кто он? — спросила Лелька шепотом.

— Герой Советского Союза! В войну в партизанах был. В шестнадцать наградили… У него всю родню убили. Сам чудом жив остался. А в прошлом году опять беда достала. Его сын с однокурсниками картошку в колхозе убирал. Первым увидел противопехотную мину на транспортере. Накрыл ее собой, чтоб других не успела вырвать из жизни.

— А сам живой?

— Да что ты? Тут же разнесло. А вот отец один остался. Так боялись все за него… Но обошлось, передышал. А жена умерла… Не выдержала. На третий день следом за сыном…

Лелька смотрела на старика. Тот наблюдал за мальчонкой, игравшим с собакой. Мальчишка становился перед ней на четвереньки, мяукал и гавкал, целовал собачий нос, гладил и крутил попкой словно хвостом.

— Хороший парнишка растет, добрым мужиком станет, — сказал старик вполголоса.

В серую кучку сбились бомжи в углу. Один, самый шустрый, допивал остатки пива из бокалов, оставленных на столах. Вот он набрал полный стакан, передал своим, те пустили его по кругу в ожидании, когда уйдут новые русские, но те не спешили, расслабились. Вдруг у одного из них закричал истошной сиреной телефон, мужик выхватил его из кармана и, глянув на высветившийся номер звонившего, спросил глухо:

— Чего тебе? Приеду, когда освобожусь! Не доставай! Где я? Какое тебе дело? Не будешь ждать? Ну, лети, пташка, искать не стану, но и двери больше не открою! Завязывай с соплями, мне некогда, я занят…

В дверях внезапно появился сторож Николай. Поздоровавшись со всеми разом, подошел к Юльке с Лелькой:

— Как здоровье, девоньки? Хвосты пистолетом?

— Все спокойно, — улыбалась Юлька.

— А у меня хреново. Кто-то прямо из коридора дрова спер. Порубил я на вечер. Вышел, ан ни единого полешка. Вовсе люди стыд потеряли, — сокрушался старик.

— Не горюй, Николай, нарубим. И сыщем, кто украл у тебя готовые! — отозвались бомжи.

— Оно и так понятно, что соседские старухи их увели. Ну да ладно. У них сил и вовсе нет. А все ж до единой мои невесты — старые кикиморы. Вчера наперебой потчевали, одна блинами, вторая кашей, картохой с селедкой, а Дуняшка сырниками поделилась. Бог с ней — охапкой дров! Зато как улыбались мои голубушки отогретые. Они ж вовсе без тепла не могут. Всем его недостает теперь.

— А куда ж твои прохвостки мужиков подевали? На погосты сплавили иль в зоны, а може, к нам вытолкнули взашей? Жалеешь этих вонючек? — подал голос кто-то из бомжей.

Старика словно на раскаленный лом посадили. Он подскочил резво и напустился на мужиков с бранью:

— Воронье бесстыжее! Зверья свора! Да как смеете говнять старух, не видя их в глаза!

— Зачем они нам?

— Кто, кроме них, дрова спер?

— А чё вступаешься за плесень? Небось свели своих дедов в могилы, а сами живут?

— Глумные вы! Ихних мужиков еще молодыми война взяла. Вдовыми остались. Кому повезло дитенка родить, сами вырастили. Другие так и остались невестами погибших. Не вышли замуж, да и за кого? Воротились домой калеки. Сколько они пожили? За десяток лет почти все поумирали. Здоровых совсем мало с войны пришло. А мои соседки ждали своих, любимых. Им обещались ждать, и даже нынче, когда всем понятно, что ожидать уже некого, они помнят и продолжают любить.

— Дед! А не они к тебе свататься приходили? — напомнила Лелька.

— Две с десятка да две с другого барака. Остальные захаживают погреться, вечер скоротать, но без всякой грязи и черных мыслей.

— Ты им веришь? Во, еще один чудак! Да бабы, как кошки без хвоста, не живут без задней мысли. Кому другому расскажи, но не нам, — смеялись бомжи. — Средь нас каждого второго, так или иначе, бабы на улицу выдавили. Не веришь? Даже родных детей выгоняют без жалости. Вон Мишку взять хотя бы. Мать умерла у него. Отец мачеху привел. Та поначалу хорошей прикидывалась. Готовила, стирала. Так-то два года прошло. Но Мишка не смог чужую тетку мамкой звать. Не поверил, душа к ней не лежала. Искренности не было. Пацан все видел. А тут, как назло, отец его погиб на работе. Монтажником на стройке вкалывал, и все без страховки. Проносило как-то. Тут дождь… Он оступился и вниз головой, с девятого этажа. Ничего от мужика не осталось. Так мачеха даже сорокового дня не дождалась, выгнала мальчишку из квартиры. Тому деться некуда, к нам пришел, вернее, привели его. Он с моста хотел скинуться, ему не дали.

Перевел дух человек и продолжил:

— Рассказал он нам все. С десяток бомжей вызвались помочь Мишке. Хотели эту бабу из квартиры выкинуть. Да хрен там! Она зубами вцепилась в койку, и ни в какую. Дубасили ее по башке, по рукам, в коридор выкинули, она в крик, соседи милицию вызвали. Менты приехали, проверили, сын и мачеха прописаны в одной квартире. Велели жить тихо, не дергаясь. Пригрозили, мол, чуть чего, обоих за жопу. Ну, с год как-то выдержала змея. А потом стала хахалей водить. Мишка давай их гонять. Они его за ноги за руки и средь ночи через окно выбросили. Ну, третий этаж, жив остался. Но его в милиции слушать уже не стали. Мол, разбирайтесь сами. Ну, вернулся пацан из больницы, она ему в глаза: «Хочешь жить, линяй отсюда! Иначе живого на погосте зарою». Пацан не поверил. Думал, выпила мачеха лишку. И ночью закрылся в своей комнате, позвонил участковому, рассказал об угрозе мачехи, тот успокоил — мол, если б хотела такое утворить, не говорила б! Ты спи и ни о чем не думай. Тот и впрямь поверил. А ночью хахали погром устроили, кому первому ту бабу тянуть. Ну и махаться стали. Мишка от шума проснулся, успокоить хотел. А ему как вломили по башке, и отключился враз. Очнулся он и не поймет, где находится. Ни руками, ни ногами двинуть не может, голова не шевелится, вокруг темно и тесно, нечем дышать, а по телу непереносимая щекотка. Он орать стал.

— Куда ж это его определили?

— В могилу к отцу зарыли. Но тут сторож мимо проходил. Услышал какие-то звуки, навроде как покойники меж собой махаются, гробы поперепутали. Смотрит, а венки на могиле кверху ногами стоят. Хотел поправить их, почуял, как земля шевелится, и вызвал милицию. Ну, стали копать, увидели, что могила совсем недавно вскрывалась. Осторожно рыть стали и выволокли Мишку. Он весь связанный, в крови, в червях, уже задыхался. Привезли в горотдел, мачеху за жопу взяли, она на хахалей указала. Мол, они ее напоили и с пацаном сами все устроили. Нашли тех козлов! Короче, по пять лет всучили. Мишка мигом мачеху выписал. Так ее сестра на пацана охотиться стала. Три года… Но мы с ней разобрались сами, без ментов — отмудохали классно, она из дурдома до смерти не вылезет…

— А Мишка? Он где теперь? — спросил дед.

— В своей квартире дышит. Уже колледж закончил. Электронщиком стал. Хороший мужик получился. Одно плохо — ни единой девке не верит. И хотя взрослый, в бабью сторону не смотрит.

— Тут дураку понятно. Такая память до конца жизни в человеке останется.

— Все так, мужики! Но и серед нашего брата прохвостов и гадов полно! Нельзя потому про всех одинаково говорить и думать, — вставил свое слово дед Николай.

Бомжи, дождавшись ухода новых русских, облепили оставленный ими стол, допили пиво, съели оставшиеся баранки и, вытащив из пепельницы окурки, затянулись с наслаждением.

Пусть и не самый удачный у них сегодня день, но никто их не обозвал, не обидел, не унизил. Пусть голодно и холодно живется им сегодня, зато они свободны, вольны от всего.

— Нынче пусто, завтра густо! — засмеялся философ от бомжей.

— Не всякая сытость — в радость! — поддержал его другой.

Проходя мимо Сережкиного дома, увидели мужики гору пустых бутылок во дворе. Северяне пили. По своей бесшабашности, никто из них не подумал бы сдать бутылки. Зато бомжи мигом сообразили, до единственной подобрали и, сдав, купили хлеба — на всех, на целую ночь. Глядишь, завтра тоже где-нибудь повезет.

Иван, заглянув в пивбар, спросил женщин, куда ставить микроволновые печи, и, определив обе, обратился к Леле:

— Поговорить нужно…

— Давай! — подсела рядом.

— Только не обидься. Но молчать больше не могу. Вот ты тут почти каждый день бываешь, а ни хрена не видишь или не хочешь замечать.

— Ты о чем?

— Юлька вконец выматывается. Помощница ей нужна! Постоянная! Знаешь, какие очереди тут бывают? Легко ли ей одной успеть всюду? Бокалы, стаканы, тарелки помыть нужно, а и столы протереть, постирать тряпки. Юлька торговать должна не отвлекаясь.

— Она сама не хочет помощницу. И получает за все!

— Но ведь у нее семья! Приходит домой, с ног валится! Вдвоем с Яшкой пожрать не заставим. Долго ли так продержится? Пощадить ее надо!

— Пусть присмотрит человека. Кого укажет, того и возьмем. Ведь ей работать с ним. Обо всем договоримся. Ты прав, Ванюшка, нельзя загружать до бесконечности. У каждого свой предел имеется.

— Это вы про кого судачите? — подошел к ним старик сторож. И добавил улыбаясь: — А Яшка твому мальцу кроватку мастерит. Он ее, родимую, из самой сказки упер! До чего красивая! В кружевах резных, в ей лучшие сны будет видеть малыш.

— Эх, дед, ну зачем проболтался? Яшка просил не говорить заранее, у тебя же вода в жопе не держится! — посетовала Юлька хмуро.

— О хорошем чего скрытничать? Про плохое самому говорить неохота, — отозвался Николай.

— А что случилось? — насторожилась Леля.

— Ты рэкетиров помнишь, что на нас наехали? Так вот двоих менты уже выпустили. Они вчера заходили к нам.

Лелька мигом побледнела.

— Да не беспокойся. Они пива выпили и ушли тихо. Зачем, дед, человека пугаешь? — нахмурилась Юлия и сердито глянула на сторожа.

— Я ихние бельмы видел!

— Ну и что? Их если выпустили, то под подписку. А может, не те, похожие. В камуфляже мужики все похожи друг на друга. И эти тоже. Может, зря струхнули? — успокаивала Юлька, но по дрогнувшим рукам женщины Лелька поняла, что никому ничего не показалось.

Лелька присела покурить, подумать и вскоре подскочила:

— Есть выход! Слышь, Юль, завтра у тебя будет помощница, отменная чувиха! Ее хахаль в лягавых ходит. Но только днем. Вечером с крутыми тусуется. Ей не столько работа, сколько ширма нужна. Но стоит камуфляжникам увидеть эту чувиху тут, узнать, что пашет здесь, больше не появятся никогда, враз к ларьку интерес потеряют. Они с ментами сами разберутся.

— Может, стриптиз устроим за отдельную плату? — хохотал Иван.

— Если она согласится взять тебя в партнеры! — смеялась Лелька. Водитель покраснел до макушки:

— У меня данных нет. И рыло суконное. С таким только клиентов пугать, доводить до обмороков.

— Ну, это ей судить. Готовься завтра к показу и осмотру данных, — смеялись все громко и вдруг услышали:

— Люди! Помогите!

Иван выглянул из пивбара. В густеющих сумерках увидел человека, державшегося за стену. Он еле стоял на ногах. Руки слабели, ноги подкашивались. Иван завел его в пивбар, и все узнали участкового.

— Потерпи малость, голубчик наш, — смывала Юлька кровь с головы и с лица несчастного. Пыталась влить в рот хоть глоток охлажденного пива. Но участковый мотал головой, отказывался.

Лелька позвонила в милицию, в «неотложку». Ей стало страшно. Участковый не мог сидеть, он падал со стула, весь его мундир был в порезах, в крови и в грязи.

— Кто ж тебя достал, родимый? — спросила Юлька.

— Пацаны…

— Какие? Чьи? Наши?

— Я не знаю! — падала голова на плечо. Изо рта текла струйка крови.

— Скорее! Ему плохо! — торопила Лелька «неотложку».

— За что тебя обидели? — тормошила Юлька участкового. Тот на секунду открыл глаза, силился что-то сказать и никак не мог. — Тебе мстили?

— Да, — мотнул головой человек и упал на Юлькины руки.

— Скорее такси поймай, Иван! — закричала Лелька, но в эту минуту к пивбару с визгом и воем подлетела милицейская оперативка. Бережно взяв на руки участкового, уложили на носилки и тут же повезли в больницу. Лишь двое сотрудников еще долго осматривали следы происшедшего. Они появились здесь и утром. Что-то рассматривали, измеряли, фотографировали. Но никому ничего не говорили. Лишь спросили, видели ль здесь свору пацанов от десяти до тринадцати лет, все они жители многоэтажек. Они курили неподалеку — в строящемся доме.

— Нет, не видели. Те, каких знаем, ловят для нас раков. Им не до игр. Мы работаем с ними как с поставщиками. Этим не до хулиганства, — ответила Юлька уверенно.

Едва в пивбар вошли мальчишки, неся в ведрах раков, женщина, взяв за локоть Данилку, спросила хмуро:

— За что ж ты участкового так уделал, козел?

— Какого? Мы ночью с реки вернулись. Вона сколько наловили, промокли до мудей, даже жрать не стали, враз в отруб на койку. Хоть кого из моих спроси. А что случилось с ментом? — отвесил губу и уставился на Юльку невыспавшимися осоловелыми глазами.

— Избили его сильно. Не знаем, живой ли. Нового поставят — всем вам кранты! Жалеть не будет никого, покажет жизнь в козью сраку. Он знает, кто бил. Коли придет в сознание, всех назовет, — предупредила глухо.

— Мне бояться нечего. Им тоже! — указал на пацанов, добавив небрежно: — Нас на реке многие видели. Свидетелей полно.

— Участковый сам назовет, когда очухается. Но не при-ведись, если ты со своими гнидами к нему приложился.

— Ладно грозить! Раков берете или как? А то мы их другому бару загоним, — указал на ведра.

— Давай посчитаю! — быстро сбрасывала раков в таз Юлька. И, заплатив Данилке, попросила: — Постарайся побольше ловить. Твоя продукция у нас нарасхват.

— Сколько сможем и успеем, всех вам приносим. Даже сами не едим, некогда варить, а ты цепляешься хуже участкового, — бурчал Данил.

— За что и кто мог вот так уделать человека? — думала Лелька вслух. Но спросить следователя милиции и оперативника не решалась.

Данилка вместе с пацанами своей компании исправно приносил каждое утро раков и, получив за них деньги, тут же уходил из пивбара. О самочувствии участкового он ничего не знал. Лишь однажды ответил Юльке, что, если бы мент откинулся, о том сразу узнал бы город, такой слух не залежался бы в морге. Участковому посмертно перепала бы награда, и хоронили б с особыми почестями, как генерала.

— Коль того не случилось, дышит лягавый! — заявил Данилка, не сморгнув глазом.

С неделю в пивбаре обсуждали случившееся. Терялись в предположениях и догадках. Но толком узнать что-либо об участковом не удавалось, и постепенно к нему стал угасать интерес. Тем более что каждый был занят своими заботами. Вот так и в пивбаре жизнь шла своим чередом. Вскоре там появилась новая работница — Антонина. Ее выдернула из притона Лелька. Та уже не пользовалась спросом в бардаке, и у нее остался единственный хахаль, который по скудости зарплаты не мог взять девку на содержание. Работал он в милиции, на незавидной должности, где о подарках и взятках даже не мечтали. За многолетний труд ему иногда перепадали копеечные премии и почетные грамоты. Он не имел семьи, жил в однокомнатной квартире, мечтая хоть когда-нибудь под старость обзавестись хозяйкой. Женщин он любил, но еще с молодости побаивался их. Видел, как горели на них другие — лишались званий, уважения, нажитого, самому испытать такое не хотелось, а потому довольствовался временными связями. Он, как сотрудник милиции, нередко проверял соблюдение паспортного режима горожанами. Вот так он оказался и в притоне. Когда это было? Ох и красивая девка вышла к нему, назвалась Тоней, пригласила к себе в комнату. Отказаться не смог, так и застрял до утра. Через неделю снова появился. Тонька встретила его как старого знакомого, враз к себе увела, но не задерживала. Чуть потешились — проводила, сказав, что нужно зарабатывать, а одной любовью сыт не будешь.

Олег тогда обрадовался и огорчился. Его любят! Значит, он здесь не обычный клиент, а долгожданный. Ему рады. Но… Из бедности не может забрать бабу из бардака, а ведь Тонька обслуживала его бесплатно. Софья от своих щедрот угощала его, улыбаясь в глаза, морщась и матеря за спиной. Но Олег о том не знал и не переживал. Не имея чутья, он верил лишь увиденному.

Прошло время. Олег с Тоней привыкли друг к другу. Оно и немудрено. Виделись каждую неделю. Сколько ночей вместе провели… Антонина уже по шагам узнавала своего хахаля. Вначале подтрунивала, а потом жалеть стала. Незаметно для себя душой приросла к человеку. Узнав, что, кроме нее, у Олега нет других женщин, и вовсе потеплела. Несколько раз он приводил ее к себе домой. Антонина сморщилась от скромных размеров жилья, потом привыкла к «скворечнику» и в последнее время навещала своего вздыхателя без предупреждений. Тот оживал, хватал бабу в охапку, тащил на диван и радовался, что за свои утехи ему не приходится платить. Да потребуй баба деньги, он не прикоснулся бы к ней. Не то на плотские развлечения, на скромные обеды не хватало. Нищета заела окончательно. Олег понимал: будь деньги, он быстрее продвигался бы по службе, его перевели бы на более сытную работу. Но ни богатой родни, ни влиятельных знакомых он не имел. Даже знакомство и свою связь с Антониной скрывал от всех — стеснялся; много раз советовал любовнице уйти из притона.

— А куда денусь? Где буду жить?

— Ну, в общежитие устрою…

— Нет, туда я не пойду. Вот мне в содержанки предлагают. Но клиент староват. Есть еще один. Этот вариант — с переездом в другой город. Не знаю, но что-то надо решать, — сказала Тонька задумчиво, осознанно заставляя Олега стать решительнее.

— Тонь, мою женитьбу на тебе не поймут на работе, назовут чокнутым. И даже здороваться перестанут, — сказал нерешительно.

— А я и не собираюсь за тебя! С чего взял? Ты не престижный, не обеспечен. Твою должность вслух назвать стыдно, зарплату и подавно. Живешь в конуре, куда путевые не войдут, еще и обидятся, что посмели сюда пригласить. Сам из себя ты корявый, рожа суконная! Вот то ли дело Лелька вышла замуж! За богатого, красивого, умного, смелого! Он никого не побоялся, потому что не прихвостень, а предприниматель, бизнесмен. Над ним никто не шутит и не смеется. У него авторитет. И Лельку к делу пристроил. Вот это мужчина!

— Что делать, ему повезло. Но ведь даже для начала нужны деньги для оборота. А я где их возьму?

«Ну, те, что у меня есть, я могу дать лишь законному мужу, как Леля! С ним все обдумаю и решу, есть на примете двое хахалей. Надо подумать, кого из них лучше выбрать», — задумалась Антонина.

Олег тоже стал размышлять: «А и верно! Евгений на Лельке женился официально. И плевал на всех. Признали его жену. Она толковой оказалась. Что, если и мне рискнуть, терять нечего. В конце концов, в частную охрану устроюсь, больше буду получать, и баба под боком. Все ж эту я знаю. А то вон Голубев наш десять лет со своей жил. Припутала она его с соседкой, так из квартиры выкинула, имущество отсудила, и с работы чуть не помели. Эта молчать станет. Да может, и склеится у нас».

Предложил Тоне:

— А что, если и нам решиться?

Баба еле сдерживала радость, хлынувшую через край.

— Давай попробуем, — согласилась, не раздумывая долго.

А через неделю Антонина ушла из притона…

Олег привез ее на такси. Занес в квартиру вещи девки. И, отдав запасные ключи, сказал коротко:

— Приживайся, — а сам уехал на работу.

Почти месяц бегала девка за справками и анализами. Прописалась у Олега и, получив санкнижку, пришла на работу к Лельке в пивбар.

— Присмотрюсь, набью руку, сделаю для себя зарубки на память, а уж там мы с тобой решим, какое дело самим начать.

— Может, давай двухкомнатную квартиру приобретем? — хныкал Олег от нетерпения, но Тоня как отрубила:

— С этим успеется. Не горит…

Став законной женой, она резко изменилась. Вытряхнула Олега из замусоленного мундира, сорвала с него старое, замызганное белье, одела во все новое, модное, запретила курить дешевые сигареты и кормила мужа досыта и вкусно. От него уже не пахло селедкой и вареной картошкой. Тонька знала толк в еде. Теперь Олег не оглядывался на ливерную колбасу и куриные потроха. Перемены в человеке были скоро замечены. Олег слыл человеком скрытным всегда. Он и здесь не раскрыл причину внезапных перемен, а вскоре, может, по случайному совпадению, его повысили в звании, перевели на хорошую должность, пусть пока с небольшим, но повышением оклада.

Тонька ликовала. Первый шаг и успех…

Девка выкладывалась на работе. Она оказалась сообразительной, деловой и неутомимой. Уже к ее советам прислушивались в пивбаре.

— Лель, тебе скоро рожать. Заранее хочу посоветоваться! Что, если с весны до осени установим перед пивбаром столы выносные под зонтами? На европейский манер. Увеличим площадь и товарооборот. Посетителей прибавится. Да! Надо площадку оборудовать, сидячие и стоячие места, но все быстро окупится! — предложила подруге.

— Оно неплохо. Но и у нас время от времени происходит всякое. Пацаны участкового чуть не убили. А что им стоит нам навредить и ввести в убыток? Виновных не нашли и уже не сыщут. Опять же рэкет неизвестно как себя поведет.

— Это ты зря! Об участковом я слышала от своего. Когда к тебе устраивалась, он и рассказал мне. Парень тот живой, без серьезных последствий обошлось, хотя сотрясение мозга получил. Но вылечили. Теперь он в санатории лечится. Хотел уволиться, но его уговорили остаться и даже пообещали повысить в звании. Лечится он бесплатно, а после того в отпуск пойдет.

— А кто ж его отмудохал?

— Пацаны. Отмахали под штангу! Он их всех узнал и назвал имена и фамилии. А средь этих оказались двое генеральских родственников. Вот так оно! Пришли эти чины в палату к участковому. Следователь уже дело завел. И тут же закрыл. Договорилось начальство с Сашкой. Денег дали, квартиру для него нашли мигом. До того сколько лет стоял в очереди на жилье. Пока лечится — в ней ремонт закончат. Так-то и не знаешь, где потеряешь и где найдешь.

— Это уж не Данилка ль замешан? — спросила Лелька.

— Говорят, пацаны дурковатые.

— А за что испороли Сашку?

— Засветил ораву генералу. Сказал, что на анаше припутал всю кодлу. Ну, тот мигом за уши поймал, чуть не вырвал их вместе с желудком. А когда мудохал, проболтался, откуда узнал. Но вломил так, что старший пацан всю ночь в отрубе канал. И не простил участковому. Был уверен, будто размазал, да не получилось…

— Нам эти пацаны не страшны. Мы с ними работаем, и нам нет смысла вредить друг другу, — отозвалась Лелька и спросила: — Значит, участкового не только Данилка бил?

— Все! И не били, а убивали. С ножами набросились. Хорошо, что Саня тот — орешек крепкий. Другой на его месте давно б сдох.

— А твой как узнал?

— Все менты о том говорят. У каждого чешутся руки на Данилку. Но терпят, нельзя. А мой с Сашкой давно знаком, навещал в палате еще до генералов, когда хотели Данилку в изолятор взять. Уж там ему врубили б! Чище, чем они участковому… Но, как видишь, повезло болвану. Выгородили.

— Я думаю, эти нас не тронут…

— А рэкета не бойся. Я Олега предупрежу. Да и не сегодня зонты ставить будем. Подготовка нужна. Мне была важна сама идея и твое одобрение.

— Да чего тут сомневаться? Перед пивбаром можем десяток столиков поставить. Молодчага, Тонька!

— Слушай, Лель, ты знаешь, я у тебя ненадолго. Научусь и свое дело открою, — поделилась тихо.

— Давай! Только за что возьмешься?

— Пока смотрю, прикидываю, подсчитываю примерно, что во сколько обойдется.

— Как надумала?

— Вино и водку продавать от фирмы.

— Рискуешь. Такой товар здесь продавать опасно. Каждый раз трясти будут. Все, кому не лень!

— С другим дохода не получу.

— Ну смотри, решай сама.

Лелька еще не ушла в роддом, когда Антонина открыла свой ларек. В аккуратном модуле на витрине выстроились бутылки разных размеров, с яркими этикетками. Были и те, что стояли в коробках, обернутые целлофаном, фольгой, тканью. На одних этикетках всадники на конях куда-то мчались, на других — полуголые девки развесили сиськи до самого дна бутылок. Торговля у Антонины шла бойко. Случалось, иные, прихватив бутылку-другую, шли в пивбар. Осушив компанией вино иль водку, запивали сверху пивом. И, зажевывая гамбургеры вяленой рыбой, никак не могли понять — как орехи попали в сосиски, а кетчуп в пиво?

Все реже уходили клиенты из пивбара на твердых ногах. Чаще — выписывая вензеля и держась за стены. Случалось, падали у входа и не могли до глубокого вечера прийти в себя.

Случалось, тут валялись сразу по нескольку человек.

Сколько бы времени продолжалась эта веселуха, никто не знал. Но… Надо же было случиться такому, что перебравшего коньяку нового русского, вышедшего на свежий воздух, обоссал в потемках подслеповатый бомж. Ну и драка поднялась мигом.

Две оголтелые своры бросились друг на друга, рыча и матерясь. Кто кого крошил — не важно, выпускали пар. Горели кулаки, рвалась одежда, грохот мужиков, отлетавших к стенам ларьков. Подняв над головами человека, его с гулом бросили на землю. Другого в бока ногами долбили. Кто-то маленький и прыгучий вцепился в глотку здоровенному мужику, тот медведем-подранком орет. А за ларьком двое одному на спину уселись, «салазки» пытаются ему устроить.

Двое бомжей обшаривают под шумок дерущихся. Юлька давно бы вызвала милицию, но Тонька велела подождать. Лишь когда треснуло стекло в ларьке Антонины, она позвонила мужу. Тот мигом все устроил. Две машины подкатили. Всех драчунов сгребли. Бомжей через десяток минут отпустили. Новые русские оплатили и ущерб и штраф. Видно, здорово их тряхнули: уходя из горотдела, дали себе слово никогда не заходить в пивбар.

Лельку, ничего не знавшую о случившемся, отвез в роддом Евгений, а возвращаясь, свернул к пивбару. Драки уже не было, но не сошел испуг с лиц, да и на ступенях остались следы недавнего побоища. Когда узнал, что произошло, зашел к Антонине.

— Послушай, Тонь, ты не просто соседка, а и подруга моей жены. Все понимаю, но работать рядом нам нельзя, сама видишь. Пока головы целы, нужно разбегаться, иначе добром не кончится. Знаю, как давно вы дружите с Лелей, но не хочу ею рисковать. Вас по пьянке могут убить здесь, и никто не поможет, потому что сами виноваты.

— Меня муж защитит! — ответила Антонина.

— А мою? Она и сообщить не успеет.

— Жень! Здесь самое выгодное место для меня. В любом другом выручка будет много меньше, а нам тоже на ноги надо встать!

— Тонь! Я только что отвез жену в роддом. Не до переездов мне. К тому ж раньше вас здесь обосновались. Твоему Олегу что раз плюнуть организовать переезд. Для меня — проблема. Сыщи себе новое место! — просил соседку.

Та рассмеялась:

— Трусливый ты мужик, Евгений! Кому бы опасаться — так это мне! У тебя ни денег, ни товара на ночь не остается, как у меня! Работаешь под «крышей» милиции, и чего тебе бояться?

— Знаешь, мне не нужно вашей «крыши», свою голову имею на плечах. И если хоть немного считаешься с Лелей, послушай моего совета. Я не желаю лиха ни себе, ни вам.

Антонина ничего не ответила Евгению. На следующий день ее ларек увез Олег, не сказав, куда переезжает его Тоня. Ни «до свидания», ни «спасибо» никто не услышал. Словно приснились они тут, вот только в пивбар, что ни день, все новые комиссии и проверяющие стали приходить. Одни штрафуют, предписаниями заваливают, работать некогда. А контролеров с каждым днем прибавляется.

«Черт! Что за наваждение! Откуда они все на мою голову? Закрою этот пивбар к едреной матери! Сил больше нет. Штрафы перевесили доходы! И надо ж так, как нарочно, все в кучу! Как передышать?» — подумал Евгений и решил навестить своего давнего приятеля. Когда-то неразлучными были. А годы и заботы, семьи и жены все же сделали свое. Реже стали видеться, потом лишь перезванивались, на встречи не хватало времени. И вот теперь, оставшись совсем один в доме, вспомнил, взгрустнул и, позвонив, что хочет прийти, отправился в гости.

Дверь открыл сам хозяин, улыбался приветливо, обнял как брата. Пригласил на кухню, где можно было курить сколько хочешь, не оглядываясь на жену и детей. Хозяйка мигом накрыла на стол и, чтобы не мешать мужчинам, вскоре ушла к детям.

— Знаешь, Леля вот-вот родить должна. Хоть бы все обошлось благополучно. В последнее время жутко не везет нам. Сплошные неприятности сыплются. И что откуда — не пойму, — развел руками Евгений. Он рассказал, поделился бедами, и Федор Афанасьевич сказал ему:

— Слушай, Жень, здесь не обходится без фискала. Кто-то хорошо осведомленный постоянно капает на тебя повсюду. Подумай, кто это может быть? Кому сие выгодно?

И вот тогда Евгений вспомнил об Антонине и Олеге. Рассказал все без утайки.

— Теперь понятны мотивы и причины. Вас хотят, грубо говоря, выпереть под задницу с того места, где торгуете. Но поверь, у этой пары арсенал воздействия на вас очень богатый и далеко не исчерпан. Знаю тебя! Их методами действовать ты не станешь, а остановить паскудников надо, и как можно скорее! Но что им противопоставить?

— Я и не знаю! — признался Евгений.

— И мне ни одна светлая мысль в голову не приходит.

— Дай позвоню в роддом! Может, я уже отец? — достает телефон Женька. — Родила? Полчаса назад? А кто? Сын?! Вот это да! И вес, и рост хорошие! Как жена? Завтра можно навестить? Ну, спасибо, дорогая! — выключил телефон. — У меня сын!

— Поздравляю! — ответил коротко Федор Афанасьевич и спросил: — Скажи, а на кого оформлен их ларек?

— По-моему, на Олега.

— Вот как? Ну что ж! Это меняет дело. Тогда и я могу к ним с проверкой заявиться. Откуда у него такие деньги? Да и не имеет права по своей должности заниматься коммерцией и тем более продажей спиртного…

Мужчины поговорили еще с полчаса. Женя, глянув на часы, заторопился домой, нужно было подготовиться к завтрашнему дню, а Федор Афанасьевич, сделав несколько звонков, лег спать успокоенный.

Евгений, придя домой, решил навести хотя бы беглый порядок. Жена собиралась в роддом наспех. И всюду на стульях, креслах и диване валялась ее одежда. Он прибирал ее в гардероб. Вот так и халат хотел повесить, но из него выпало письмо. Евгений удивился, поднял, прочел обратный адрес, и сразу пропало желание убирать дом: «Вот стерва! Рожать пошла, а с хахалем не завязала! Все еще связь держит. Ишь как его разобрало! Ты любишь ее, а где раньше был, когда она беременной осталась? Эх ты, мужчина! Бабу проверяют до беременности. Когда заделал ребенка, уже о семье заботиться надо, помогать. А ты армией прикрылся. Матери обязан был сказать. Что ж на девчонку взвесил непосильное? Интересно, ответила ему или нет? Вряд ли! Судя по письму, не похоже. Да и зачем он ей? Но почему письмо бережет? Все еще дорог этот Сергей? Но если б хотела, уехала б с ним. А вот осталась! Не решилась еще раз испытывать судьбу. Ребенок, как ни крути, мой, это точно. Лелька не станет лишать его отца. Ну а я понаблюдаю. Сам буду заглядывать в почтовый ящик. Бабе ничего пока говорить не стану. Странно, что промолчала об этом письме. Интересно, написала она ему, что ждет ребенка? Но ведь Сергей своего не захотел растить, где-то за границей живет, куда уж ему чужой? А и мне жену упрекнуть не в чем. Забыла сказать о письме. Но ведь не прятала его, на виду держала! Зачем буду ее беспокоить, тем более теперь, когда она вот-вот станет кормящей матерью? Поживем — увидим, чего он добьется своими письмами? Во всяком случае, покуда мне опасаться нечего», — решил для себя Евгений и, положив письмо в карман, повесил халат в гардероб, а утром отправился навестить Лельку.

Перед роддомом заехал в пивбар, знал — жена обязательно поинтересуется, как там дела, как у Марии. Справляется ли новенькая.

У пивбара, как всегда утром, толчея. Народу столько, что к прилавку не пробиться. Мужики пьют пиво, лечат головы. Им не до баранок с орешками. И только новые русские заказывают рыбу, ждут, когда пацаны принесут раков. Вот и мальчишки показались. Все четверо, только Данилки нет с ними.

— Куда делся ваш босс? — спрашивает самого младшего из пацанов — золотушного, хилого.

— Он больше не придет. Дядька ему запретил. Оттыздили его так, что не встает. А теперь документы собирают и увезут учиться.

— Куда?

— В спецназ! Так и сказали, что только там Данилки нужны, средь нормальных места нету. И нас туда сунут, когда подрастем. — Шмыгнул носом, опустил плечи.

— За что такая немилость?

— На участковом попухли. Он выболтал Данилкиному дядьке про все. Тот на Даниле оторвался так, что ничему не рады. Обещал и нам уши вырвать — в жопу вставить. Мы теперь к Данилке не ходим, боимся засветиться. А то и нам влетит. А кому охота огрести по первое число?

— Зачем вы участкового трамбовали? — спросил Женька мальчишку.

— За дело! Не без вины. Не будет свой нос в чужую жопу совать. Много знал, вот и схлопотал! Ладно, дядь Жень, пойду к своим, не то обожмут на выручке! — Мальчишка побежал к своим приятелям. Те уже пересчитали раков, следили за Юлькиными руками, вместе с бабой считали деньги.

— Завтра вас ждать? — спросила пацанов.

— Конечно! Куда ж мы денемся? — выскочили, едва получив деньги.

— Как у тебя, Юль? — протиснулся ближе к бабе.

— Зайди к дяде Коле. Мне, сам видишь, некогда. Пусть он расскажет…

Старик сторож топил печь, грея у огня озябшие за ночь ноги, спину, плечи.

— Как дела, гвардия? — подал руку деду. Тот улыбнулся, пригласил присесть, налил гостю чаю.

— Мужика вчера словил возле ларька. К замку приноровился, «гусиной лапой» мылился сковырнуть. Я его и прихватил. Долбанул по шее, он и слетел ко мне в ноги. Пока валялся, я его всего связал, а когда очухался, допросил по строгости. Он из тюремщиков. Его на волю выпустили и не определили никуда, ни с жильем, ни с заработком. А человеку жрать охота. Думал на хлеб взять и убежать. Но я помешал. Развязал его, привел к себе, накормил чем было. Он ел, а с глаз слезы. То от голодухи, по себе помню. Когда поел, дров нарубил много, воды принес, умылся. Так-то и разговорились мы с им. Ох и страшная судьба у мужика. Ни угла, ни куска, никого, где дух перевести можно. Единые беды, на них спит или укрывается.

— Ты его отпустил?

— Конечно. А что с им делать, зассы блоха мои глаза! Кормить его — сил маловато у меня. Сдать в милицию — совесть не дозволила. Поделился с ним, что было, и все на том. Ну уж очень просил помочь ему с работой и углом. Я ему сказал в ответ: «Разве похож я на начальника? Сам бедую день ко дню. Куда уж чужого согреть, сам не краше упокойников». Пошел он в город попытаться на кусок хлеба заработать. Сказал, если ему повезет, обязательно придет и поделится.

— Смотри сам. Только ждешь его напрасно и отпустил зря. В милицию стоило сдать. Тот, кто с «гусиной лапой» лез в ларек ради своего пуза, делиться не умеет и на доброе не способен. Это не я, сама жизнь доказала, — не согласился Евгений.

В это время открылась дверь, и в комнатуху вошел хмурый обросший человек. В руках он держал сумки с харчами:

— Вот, дед, я обещал и пришел. Повезло мне сегодня. Туалеты на оптовом рынке чистил. И заплатили сразу. Через неделю просили снова зайти. Сказали, что городские мужики такой работой брезгуют. Ну а я не гордый. Все смогу, что велят, лишь бы не упасть и на ногах удержаться.

— Ты, милок, сапоги в коридоре оставь да руки помой, — ответил сторож.

Когда тот вышел, дед сказал Евгению тихо:

— Вот он и есть — сам, своей персоной. Ну мог бы ты его ментам отдать? Иль совестно стало б? Ты погоди, поговори с ним, сдается, договоритесь об чем-нибудь…

Мужик тщательно вымыл руки, умылся, снял пиджак и после этого взялся выгружать из сумок продукты.

— Ты, дед, не суди меня строго. Взял то, что по карману мне. Зато это наше с тобой — заработанное. Тут дня на три хватит. Дальше Тоже поищу заработок. Мне люди подсказали, что в городе сортиров полно и, коль я возьмусь за это, без приработка не останусь. А и конкурентов у меня не будет. Ни у кого из зубов не вырву. Все только спасибо скажут.

— То ты верно подметил. Эта работа завистной не слывет, — согласился сторож.

Евгений, оглядев обоих, решил, что вмешиваться в их отношения ему не стоит, предупредил старика, что к вечеру заглянет к нему, заспешил по своим делам.

— Женя! Жень! — окликнула его с порога Юлия и, подбежав, сказала: — Только что уехала Антонина, вся в слезах и соплях. У ее Олега большая неприятность. Его взяли за жабры! Кто-то заложил. И теперь крышка всему. Спрашивала, где Леля. Хочет ей свой ларек толкнуть срочно. Я ответила, что хозяйка в роддоме. Она тебя искать помчалась.

— Мне не до нее! — отмахнулся человек и поехал от пивбара не оглядываясь.

— Вот же растяпа! Забыла сказать, что Ванюшка заболел, простыл, а заменить его некем, — посетовала Юлька, увидев сторожа. Тот, подумав, сказал:

— С грузчиком тебе подмогну. А вот пиво привезти не получится.

— Пива на заявку привезут сколько хочешь. Ну а с разгрузкой как быть? Мы с тобой вдвоем не справимся!

— Заказывай! Помощник будет, — пообещал старик усмехаясь…

…Вечером, когда Евгений, возвращаясь из больницы, свернул к пивбару, там уже все было тихо. Юля домывала полы, старик расставлял столы и стулья на свои места, Степан бегом выносил грязную воду из-под Юлькиных рук, шутил и смеялся, помогал бабе мыть бокалы и тарелки, стаканы и пепельницы. Юлька, постирав тряпки и полотенца, повесила их сушиться, сама села передохнуть.

— Сними-ка фартук! Дай сполосну! — спохватилась Мария, закрывшая свой ларек. Она пришла навестить Юльку, рассказать, как прошел у нее день, заодно отдать выручку.

— Степ! Скажи, за что ты в зоне отбывал? — спросила Юлька несостоявшегося вора. У Марии глаза округлились от удивления. Она невольно отшатнулась. Женщина смотрела на мужика, боясь одного — что тот закоренелый вор, который сможет подвести под срок любого.

— Не трясись, бабы! Я не вор и не убийца. Нет крови на моих руках. Я охотник на зверей. Но не на людей. И понятное дело, имел в сарае петли и капканы даже на медведя. Собаки были хорошие — лайки. Они помогали мне промышлять. Все было нормально. Жили мы с женой и дочкой тихо и спокойно, пока к нам не переехала теща. Она, зараза, скольких мужей и сожителей пережила, одному Богу ведомо. Что ни год, у нее новый мужик. Хоть сама лахудра, слова доброго не стоит. Против нее кикимора — красная девица. Глянув на мою тещу, даже черти научились человечьим матом крыть, лесные лешачки, завидев ее, исподнее теряли с перепугу. А она, козья хварья, первой красавицей себя считала. И дочку свою, мою бабу, против меня настраивала. Вроде я, рыло суконное, недостоин ее, что лучше б она присмотрела себе другого, а меня бросила. Ну, жена отмахивалась, не слушала. Тогда теща решила с другого боку бабу взять…

— А зачем? Какая ей от того выгода? — не поверила Юлька.

— Я и сам того не понимал. А жена тем более. Одно меня удивляло — как только жена с дочкой отлучатся куда-нибудь, теща ко мне пристает, по натуре, как девка заигрывает. То промеж ног меня дернет, то своей задницей иль грудями к стенке прижмет. Ну, я отталкивал и высмеивал, жене не говорил, не хотел скандалов. А ее мое равнодушие бесить стало. Кстати, все мужики, какие с ней жили, были много моложе тещи. Ну вот и высмеял я маманю на свою голову, она и сказала: «Да разве ты мужик? Какая дура моя дочь! Зачем она теряет годы и молодость? Такой, как ты, никому не нужен. Другие вон как дружно живут. И тещу не обижают, и жене хватает. А ты кто есть? Не место тебе в нашей семье! Уходи сам, иначе я о том позабочусь…»

— Чушь какая-то! — не поверила Юлька.

— Я тоже никогда о таком не слыхал, — признался Степан и развел руками, продолжив: — Однажды собираюсь на охоту, жена в крик: «Никуда не пойдешь, оставайся дома, знаю твою охоту! Небось два шага в сторону от дома — и по бабам побежал? Все мужики с женами выходные вместе проводят, только я тебя все время жду. Да и с охоты всегда приходишь с пустыми руками. На что время убиваешь, на любовниц?»

Ну, спорили долго. Поругались. Теща, слыша наш скандал, Наполеоном заходила по квартире. Враз стало понятно, кто зачинщик. Главное, и возразить жене нечего, на тупом упрямстве спорила. А я переживаю от того, что петли и капканы поставлены, добычу собрать надо, чтоб не пропала. И тогда я предложил: «Значит, ты мне не веришь? Пошли вместе». — «Еще чего?» — вспыхнула жена, и я предложил: «Ладно! Пусть теща со мной идет. Ей все равно дома делать не хрен!» Теща мигом собралась. А ведь я пошутил. Но какие шутки, она стояла рядом уже собранная. Глянул я и чуть не взвыл. Но деваться некуда. Иду и думаю: как мне эту кикимору проучить так, чтобы она от меня навсегда отцепилась? Как ее напугать до смерти? Пока я выпустил из сарая всех собак, уже десятки вариантов в башке прокрутил. И все ни к черту. Хотя на охоте ничего предвидеть нельзя.

А дело осенью. Самая хорошая пора, — вспоминал Степа. — Уж и не помню, как вошли в чертоломины. Я, честно говоря, о теще забыл. Такое в тайге со многими мужиками случается. Иду, оглядываю капканы и петли, стараюсь не шуметь. Ружье наперевес взял…

— А у тещи было чем защищаться? — спросила Юля.

— Она сама двустволка! Да и что дам, когда одно охотничье имелось? Сама вызвалась, набилась, сама пусть и защищается.

— Так ты ее там урыл в чащобе? — торопила Юлька.

— Она сама с десяток мужиков загробила. Куда уж мне? Я и глазом не успел моргнуть. Не увидел, как она в берлогу угодила. Провалилась, ровно сквозь землю. А медведица только завалилась в лежку. Тут же теща на нее свалилась, как говно на голову. Но медведь — зверь гордый, он не зять. Не потерпит, как я, чужого под боком. Ну и конец теще пришел.

— А ты при чем?

— Следователь сказал, что я специально, с умыслом привел туда женщину, не мог не знать о берлоге, ведь местность мне была знакома. Я и не отказывался, но медведи не зря зовутся хозяевами тайги. И эта не пришла ко мне за разрешением на прописку. Выкопала, устроила берлогу, где ей понравилось, и забила на всех. Три капкана стояли неподалеку, она ни в один не попала. А и тещу силой не тащил. Она по пути корзину грибов набрала. И говорила, что все ж не с пустыми руками домой воротимся. Да и мне повезло. Заяц и лиса попали в петли. И вел я кикимору к своей землянке, чтоб передохнуть. До нее не больше километра оставалось. Но кто виноват, что бабы никогда не ходят по тайге следом за мужиками, всегда ищут свой путь и находят его… Так и здесь. Но жена мне не поверила. Она рассказала следователю о своих подозрениях и наших отношениях с тещей…

— Они были обязаны проверить место происшествия и тогда делать вывод, — сказала Мария.

Степан рассмеялся:

— Баба! Ты что? С елки дербалызнулась? Что проверять, берлогу? Следователю? Там такая мамочка пристроилась, что она одна со всей прокуратурой управилась бы шутя. Меня не спрашивали, подходил я к берлоге или нет, пытался ли спасти тещу, убежден ли, что она погибла. Эти вопросы были бы наивны. Лесник, на чьем участке все случилось, сказал, что берлога появилась в этом году, а из нее доносится запах тухлятины. Что окончательную кровлю медведица делает до снега и определить, что впереди берлога, может только лесник. Обычные охотники замечают их по дыхалке, дырке в кровле, которую зверь для воздуха оставляет. Она в снегу хорошо видна. Из нее пар идет зимой. Но… Никакие доводы не помогли. Судья сама была тещей, причем дважды…

— Бедный мужик! — пожалела Мария.

— А жена ждет тебя? — спросила Юлька.

— Кой хрен! Давно за другого вышла.

— Сколько ж за тещу дали?

— За нее три года. А вот если б медведицу завалил, получил бы пять лет…

— Не бреши! Что ж, наша жизнь дешевле звериной? — возмутилась Юлька.

— Ты ж пойми, чтоб дать за тещу пять лет, потребовались бы доказательства умысла или насилия, а где их добудешь? Кто рискнет стать вторым непрошеным гостем у медведицы? А вот за промысел медведя без лицензии получил бы пять лет, как браконьер!

— А почему весной, когда медведица вышла из берлоги, ту не обследовали? Заодно и тещу похоронили б? — встряла Мария.

— Кому это нужно? Жена за мать отомстила. Мне она так и не поверила. Да что там я? Сколько невиновных отбывают сроки в зонах ни за что! Каждый третий! И ничего не докажешь. Кому-то выгодно иметь дармовую рабочую силу. Ладно я! А когда малолетки сидят или дряхлые старики? Послушаешь, за что осуждены, и всякое уважение пропадает к этим органам правосудия! Уж пора бы их Фемиде открыть глаза, чтоб увидела, какое беззаконие и беспредел царят вокруг.

— Вот это верно! — эхом отозвалась Мария.

— Знаете, куда я только не писал, ко всем обращался. Вникните, помогите! Никто не услышал. Вот там, на зоне, люди лучше и теплее. Они не разучились слушать, сочувствовать, сострадать. На воле за то платить надо!

— А разве мы с тебя деньги взяли? — разозлилась Юлька.

— Я тебе помог. Пусть самую малость, но заработал твое внимание. А приди сам по себе? Послала б меня, да еще дверным запором погнала б! Разве я не прав? Вот только дядя Коля… Пожалел, пощадил и понял. Но таких мало. С небитой задницей больную душу не понять…

— Но ведь ты тоже не захотел понять тещу! — хихикнула Юлька в кулак.

— Чего ж хохочешь над моей бедой? Вот и жена мне не поверила. Но и ее судьба достанет, проучит за все разом. А то вон как заторопилась! Меня еще не осудили, она уже развод оформила. И мою дочь перевела на чужую фамилию. Да разве она простит мать, когда вырастет?

— Кто ей правду скажет? Кому охота лезть в чужие дела?

— Юля! Укороти язык! Давно ль сама была унижена? С какой радости так зазналась? А ну спрячь гонор! — прервал бабу Евгений и продолжил: — У нас с Лелей сын родился, я вам говорил уже? Пусть и вам хоть немного легче станет, завтрашний день у всех выходной. Мария, ты единственная поможешь мне подготовить дом к возвращению моих.

— Хорошо, спасибо, — отозвалась женщина, радуясь, что предстоящую ночь проведет в тепле человечьего жилья.

Едва Мария села в машину, к пивбару подъехала Антонина, подошла к Евгению:

— Наконец-то нашла тебя! Уже и дома, и на работе искала, нигде нет. А ты мне так нужен! — Взяла за локоть и предложила: — Пошли поговорим…

— Ну что еще у тебя? — нахмурился Евгений.

— Предложение есть. Давай вместе работать в нашем ларьке. И все пополам — затраты и доходы. У нас, сам знаешь, оборот хороший, только успевай подвозить товар. Покупатели — в очередь! Но одна проблема есть. Нет у нас транспорта и грузчиков, нет и водителя. А без них, как без рук, не обойтись. Купить машину — дорого, даже «бычок» стоит и стоит. Да и водителя нет. Олег не сумеет успеть всюду. Сам знаешь, где он работает. Каждый раз не будет отпрашиваться. Мне тоже без сменщицы тяжело. Все ж я баба! Рвусь на части, а толку нет. Олег уже орет на меня, мол, отстань со своим ларьком, не буду даже заходить в твой киоск! У него на работе неприятности. Вот и отрывается на мне, — пустила слезу Тонька и сказала тихо: — Черт с ним, с Олегом! И без него справимся, верно, Жень?

— Тут уж без него никак, он хозяин!

— А мы на тебя ларек оформим как на хозяина.

— Зачем?

— Олег не хочет им заниматься.

— Сегодня так, завтра иначе. Нет, я на это не пойду. Он твой муж, сами разбирайтесь в своих делах, меня не впутывайте. Тем более теперь, когда Леля родила, ни желания, ни времени не стало заниматься всем этим. Не до того. Ищи другого партнера, — встал Евгений.

— Хотя бы модуль на себя оформи!

— Нашла дурака. Своего подставь пешкой!

— Жень, ну хоть подскажи! Олега из-за того ларька уже достали! — канючила Антонина.

— Тем более! Своего за уши вытаскиваешь, а меня с макушкой утопить хочешь? А я несогласный!

— Жень! Ты ж не работаешь в органах!

— И никаких дел иметь с ними не хочу.

— Ну подскажи!

— Ты, Тоня, меня знаешь! Ни друзей, ни знакомых своих я не подводил, не засвечивал и не толкал в беду. Не путай меня с собой и Олегом. Не способен я на пакости, не уговаривай, не получится. — Сел в машину и через мгновение исчез из виду.

Тоньку словно прорвало: «Вот кому валит! Само счастье этим в руки! Теперь даже ребенок у них есть! Я же, как дура, вышла замуж за вонючего легашонка! За голожопого полудурка! Он ни меня, ни себя не защитит, пасть свою отворить боится, только пить да жрать умеет, дерьмо недоумка!»

Всплакнула баба и решила поговорить с самой Лелькой. Но та не подошла к телефону.

«Видно, домой собирается, позвоню ей попозже, — успокоила себя Антонина. — Она мне поможет, не бросит, не оставит, уговорит Женьку. Мы всегда друг дружку из беды вытаскивали. — И, немного подумав, решилась навестить приятельницу, не откладывать разговор в долгий ящик. — Стану первой поздравляющей. Не много таких будет у нее, — ухмыльнулась догадливо. — Все хахали, кто с ней был, теперь не оглянутся на Лельку, совсем испортилась баба. Оно и понятно, роды никого не красят. Постарела, раздалась, стала как бочка. Настоящая бабища. Нет, я такое не хочу. Спешить с дитем не стану. Испортится фигура, все лицо покроется морщинами, исчезнет легкость движений, и, считай, все пропало. Даже недоносок Олег сбежит от меня, не захочет жить с огрубевшей и обабившейся. А и кому в радость дышать вонючими пеленками, жить в постоянном крике, недосыпать ночами ради засранца, от которого неизвестно чего ждать, покуда вырастет… Это еще ладно, когда старики рядом, можно им спихнуть на время, а если их нет? Хотя нынешние родители не дураки, не горят желанием растить внуков, сами хотят отдохнуть. Мол, мы вас вырастили без посторонней помощи, и вы своих детей поднимайте. У нас здоровья нет, самих ноги еле носят».

«Нет бы нас досмотреть в благодарность за все, так обузу приволокли, убирайтесь вместе со своими сопляками!» — слышала Антонина не раз. Ее эти слова не касались. Они относились к другим, но отзывались болью и в ее душе…

Антонина жила в семье многодетной и жадной до всего. Работать здесь умели все с самого раннего возраста. Иначе было б тяжко. Потому не только в сарае, а и в избе мычало, хрюкало и пищало на все голоса. В доме никто ни одной минуты не сидел без дела. Даже зимой, когда не только огороды, а и саму избу заносило снегом по самую крышу, бабы и девки что-то пряли, вязали, шили. Старухи толклись у печи, варили, жарили, пекли.

Не сидели без дела и мужики. Одни ехали в город торговать на базаре всем, что дало в избытке хозяйство. Другие дома управлялись. Рубили дрова, носили воду, кормили скотину, чистили в сарае, отбрасывали снег от дома, ездили за сеном или в лес за дровами. Дело находилось всем. Так и Тоньку с трех лет научили подметать полы в избе, начисто убирать со стола, вытирать пыль. Следить, чтоб обувь старших была чистой и просушенной.

Никаких игрушек, лупоглазых кукол она не имела никогда. Да и кому бы в голову пришло купить ей забаву. С такой оравой впору справиться с насущным. Об игрушках и не мечтала. А и как можно хотеть то, чего никогда не видела и не знала? В детстве у нее не было подруг. Откуда им было взяться? Едва кончалась зима, Тоньку с гусями выгоняли на озеро. Туда же брат пригонял коз, и оба следили, чтоб козы никуда не ушли, а гусей берегли от вороватых соседей.

Девчонка росла задиристой, как вся ребятня в многодетной семье. Она любила свою родню, большой сад и огород, бабкины сказки и пироги с клубникой. Мать с отцом видела редко. Родители все лето работали в поле. И Тоньке казалось, что и ее они нашли там и принесли домой, как всех старших.

Тонька тоже просилась в поле, но ее не брали, говорили, что еще мала, надо подрасти, и тогда обязательно возьмут. Но дома уже учили, как посеять морковку, посадить картошку, учили поливать, полоть, окучивать. И девчонка старалась. Нет, не потому, что любила работать, а оттого, что не хотела быть хуже других. И если за ужином старая бабка хвалила кого-нибудь, а не Тоньку, девчонка сползала с лавки под стол, изо всех сил щипала за ноги старую. Когда та наподдала ей под зад, Тонька перестала лазить под стол, щипалась и кусалась, зайдя со спины. Поймать ее было непросто. Девчонка умела не только убежать, но и хорошо спрятаться. Но однажды она переусердствовала, бабка закричала от боли. Тонька до крови укусила, и девчонку поймал отец.

Сколько лет ей было, она не знала. Но папаня решил отучить враз и высек дочку розгами. С того дня она панически боялась его и старалась никогда не попадаться на глаза,

Потом она пошла в школу. К тому времени в семье стало меньше детей. Вышли замуж три старших сестры, женились два брата. На Тоньку ложилось все больше забот. Слабела бабка. Она уже не справлялась по дому бегом, как раньше. Но порядок в семье и в избе поддерживался прежний.

А тут… Как-то вечером после работы пришла в гости старшая сестра с мужем и ребенком. Сказала отцу с матерью, что колхоз хочет направить их в город на учебу. Стипендию будут платить, обронила не случайно. Мол, помогать нам не придется. Вот только одно, как с ребенком быть? В городе где его приткнуть? Ведь сами в общежитии жить станут, по разным комнатам, а где ребенку быть средь чужих? Может, возьмете его на время? Три года… Летом мы дома будем, на каникулах, остальное время — с вами. Ведь его на руках не носить. Сам бегает и ест. А и второго случая нам не подвернется получить образование, просила сестра.

Отец с лица темнел:

— Ты смотришь, как тебе легче! В науку захотелось? А зачем замуж выходила? Иль не знала, что от мужиков дети родятся? Я тебя заставлял идти замуж иль из дома выгонял? Сама пошла! Вот и выкручивайся как хочешь. У меня в доме нянек нет. Все при своем деле. Ты ни разу не пришла нам помочь. Сама жила, своей семьей. Теперь обходись. У меня не приют. Вся детва при родителях жить должна. Иначе не бывает. С таким не ступай на мой порог. Родителей почитать должны, а не душить своими заботами. Родители и растили вас — себе в радость, а приключилось — на беду…

Сестра ушла вместе с ребенком и мужем. До самых ворот не поднимала головы. А вскоре они с мужем продали все и навсегда уехали в город. Куда именно, никому не сказали. С тех пор прошли годы. Но даже на великие праздники не поздравляли, не навещали родителей.

Из этого случая сделала вывод для себя и Тоня. Поняла, что ей тоже надеяться не на кого. И старалась учиться. До шестого класса все было хорошо. А потом влюбилась. Но мальчишка не обратил внимания. Ему нравилась другая. Тонькой пренебрег, даже когда она сама ему сказала о любви. Девчонка стала раздражительной, злой.

Она решила отомстить тому, по ком вздыхала и не спала ночами. Она стала встречаться со старшеклассниками. И встретила…

В тот день их поздравляли с окончанием восьмого класса, и сразу трое ребят из десятого пошли провожать Антонину домой. Прихватили шампанское и водку. Тонька ничего плохого не ожидала, когда ей предложили отдохнуть, посидеть в кустах подальше от дороги. Ее угощали щедро. Она не отказывалась и не помнила, как свалилась. Очнулась уже под утро. Рядом никого. С трудом вспоминая вчерашний день, так и не поняла, отчего ее платье в крови, а все тело как избитое — не хочет слушаться. Девчонка еле добрела до дому. Ничего не рассказала своим. А осенью, едва пришла в школу, мальчишки поволокли ее на чердак. Там ее пользовали в очередь. Сначала это злило, потом понравилось. Она уже не вырывалась из пацанячьих рук. И те, провожая ее домой, валили девку под каждым кустом.

Уж так случилось, что кто-то из деревенских увидел ее в ребячьей своре и донес отцу. Тот убил бы дочь, не сумей та выскочить вовремя и пуститься бегом в огород. К счастью, до него было рукой подать.

Тонька шла по улице, озираясь на открытые двери баров и ресторанов. Она и не обратила внимания на машину. Но из нее вышла красивая нарядная женщина. Тонька с завистью рассматривала ее, та увидела и, чудо, сама к ней подошла.

— Чья будешь, голубка? Почему здесь дрожишь да так легко одета?

Тонька рассказала коротко, и женщина, приобняв ее, сжалилась как над родной.

— Так и быть, возьму тебя к себе. Не пропадать же живой душе! У меня хорошо и спокойно жить будешь. Никто не обидит, — уговаривала бандерша Софья Тоньку пойти в притон.

Она и в тот вечер приехала в ресторан, чтобы присмотреть и уломать к себе пару приличных путанок. Она считала, что ей повезло прямо у ресторана.

— Ты хочешь поесть? Но в таком виде туда нельзя! Сначала надо привести себя в порядок, а уж потом… Хотя у нас в доме даже лучше, чем здесь, во всех отношениях. Сама увидишь, — сказала, тепло улыбаясь, указала на сверкающую машину и предложила: — Садись, поехали!

Тонька онемела от удивления. Ее, никчемную деревенскую девку, везут в такой машине в дом к самой красивой женщине города, равной которой нет во всем свете.

— Я буду очень стараться, — говорила она Софье.

— Я надеюсь! — улыбалась та в ответ.

— Я все умею. Готовить, стирать, убирать, в доме иль в огороде, везде справлюсь!

— Умничка!

— Одна за троих смогу!

— Ну, коли так, тебе цены нет! — хвалила бандерша.

А когда машина въехала во двор, девка оглядела махину, сверкающую огнями, и сказала восторженно:

— Это ж целая крепость!

Ее повели в дом по длинному коридору. Завели в ванную, велели хорошенько вымыться.

Тонька рассматривала мыло, шампуни, пасты, кремы, к которым из-за дороговизны даже близко не подходила еще совсем недавно. Теперь она будет пользоваться ими, радуется девка всему, что ее окружает. После душа ей принесли красивый халат и привели к парикмахеру.

Через час саму себя не узнала в зеркале.

Романтическая прическа очень шла ей. Легкомысленные локоны спадали на лоб и плечи. Ах как оттеняли они отмытое розовое лицо, белую нежную шею, еще не тронутую пороком. А ногти! С маникюром пальцы казались совсем иными, тонкими и длинными. А ногти — розовыми, сверкающими.

— Да, с такими к чугунам не подойдешь и в огороде не покопаешься! — восхищается и думает, что б теперь отец сказал, увидев эти перемены. Хотя, кроме мата, ничего не выдавил бы! Глухая, безнадежная деревенщина! Так вот и кончится где-нибудь в поле или на лугу.

— Антонина! Вас приглашают на примерку! — позвал чей-то голос за дверью, и девку привели в комнату, где в шифоньерах было много всякой одежды. Ей нравилось все. Но Тоне подобрали несколько блузок, пару юбок, три роскошных платья, пальто и шапку из песца. Все это осталось от прежних девок, что ушли из притона. Узкими либо устаревшими показались им наряды, от которых нещадно несло нафталином. Тонька, ухватив все в охапку, шла в свою комнату с высоко поднятой головой. Еще бы! Она и пальцем не пошевелила, а ей все предоставили.

— Тонь, иди поешь! — позвали девку, и та вспомнила, что ела она утром, больше не привелось.

Вскоре ее стали учить правильно пользоваться столовыми приборами. Она узнала, как нужно держать ложку, вилку, нож, в какой руке и что когда применять. Приучили нормально есть, без чавканья и помощи пальцев, запретили их облизывать и ковыряться в зубах спичками.

— Тоня! Ну-ка пройдись, покажи свою фигуру, новую походку! Так, не спеши, ягодицами не тряси, перекатывай их томно, заманивай. Ногами не дрыгай. Переставляй ноги так, чтобы на них обратили внимание. А тут есть на что посмотреть, стыдиться нечего. И плечи расправь. Не сутулься. Помни, ты красивая девочка, созданная для ласк и неги, тебе нечего стыдиться и прятать, пусть завидуют все, кто рядом пройдет.

В эту ночь она заснула счастливым и беззаботным сном, так и не поняв, куда попала.

На следующий день к ней пришел первый клиент. Тонька едва успела встать и привести себя в порядок, как тут же была смята, заброшена в постель комком вместе с тапками, а на нее уже вскочил кто-то дурковатый. Волосы стояли дрыком и поделились на пучки; зеленые, синие, красные и желтые, они росли посередине головы, по бокам — все лысое. В ушах серьги, как у женщины. На глазах черные очки.

Увидев это, Тонька испугалась и заорала.

— Ты, телка, короста чумовая, чего глотку отворила? Иль не видала таких красавцев? Так молчи, пока меня другие не уволокли. Таких, как ты, хреном в заднице не перемешать, а я — один! Тихо!

Тонька не понимала, как он ее нашел. Почему даже имя не назвал, так торопился, что ее нижнее белье не снял, а порвал.

Уходя, он положил ей в лифчик пятьдесят долларов и сказал:

— Скучная! А я чудных люблю! Ты как картошка! Хоть вари, иль жарь, иль парь, толку от тебя нет. А мужиков нужно уметь зажечь…

Антонина пришла к Софье пожаловаться на гостя.

— Так тебе еще не сказали ничего? А ведь я велела! — И объяснила девке, где она и кем стала. — Ты до нас этим занималась, только бесплатно. Теперь ошибка исправлена. Тебе созданы все условия. Живи и трахайся со всеми, кто захочет, на полную катушку. Никто не мешает и не сдерживает.

И Тонька быстро привыкла к притону, стала считать его родным домом. Подружилась с путанками и бандершей, старалась ни с кем не ругаться. Лишь втайне завидовала каждой выходившей замуж, считала, что ей самой с этим никогда уже не повезет…

Прошли годы… Вот и она заимела семью. Мужик, конечно, не ахти какой, к тому же лягавый, но что делать, выбора у нее и впрямь не было. Олег никогда не нравился бабе. Она рассчитывала на него как на защиту, но и здесь он оказался слабаком. Не только ее, себя защитить не мог и, возвращаясь домой с работы, засыпал Тоньку жалобами. Баба устала сначала от мужа, потом от бед. Нет, не о таком мужике мечталось ей все годы. Хотелось красавца богатыря, а попался слизняк в кальсонах. Глянув на Олега, невольно сплюнула и выругалась:

— Тебе, отморозку, в нашем притоне ни одна девка не отворила б двери. Только я, дура, из жалости… Чтоб тебя черти взяли!

Тонька и сама многое поняла за время своего недолгого замужества. Олег еще в самом начале совместной жизни поставил условия, что распишется лишь в том случае, если жена оформит его владельцем и хозяином торговой точки.

— Мне в этом случае будет проще защищать и охранять ее от всех: от воров и рэкета. Крутые не поймут меня, если ларек станет твоим. Обложат налогом и трясти начнут, как всех прочих. Мое они не тронут. Мы меж собой сами разберемся, — подсластил пилюлю, добавив: — Впрочем, оформление не суть важно. Главное — доход. А он от тебя будет зависеть, как пошевелишься. Стараться придется вдвоем и крутиться, чтоб жить не хуже людей.

«Не хуже людей? Но как? Люди тоже живут по-разному», — думала баба.

Она молча таскала ящики с бутылками. Сама разгружала машины, а после этого торговала спиртным до позднего вечера. В тесном модуле не было места для отдыха. Другие продавцы ставили раскладушку и в перерыв спали. Тонька едва втискивала стул, так плотно использовалась площадь.

Ящики с вином и водкой стояли друг на друге от пола до потолка. Свободно пройти между ними Антонина могла лишь к вечеру. Домой приходила усталая, разбитая, с больной спиной и онемевшими от стояния ногами и сразу начинала обсчитывать выручку.

У Олега при виде денег загорались глаза, а руки дрожали как у алкаша. Ему до сухоты во рту хотелось отнять их у бабы и скорее поехать в аэропорт. Оттуда прямым рейсом в Гагры — к морю, к солнцу! Там он бывал когда-то в детстве…

Но Тонька крепко держит деньги. Из этих рук скорее можно вырвать жизнь, но не купюры. Баба жадная. И Олегу дает только на обед в столовой. На покупки не остается ни копейки, их она делает сама.

Даже в квартире со дня женитьбы мало что изменилось. И было похоже, что Тонька пришла сюда на время. Об уюте и красоте жилья она не имела ни малейшего представления, а своего мужа, его советы и просьбы попросту не слышала. Она жила своими проблемами и заботами. Но однажды мужику надоело, и он хлопнул кулаком по столу в тот момент, когда баба считала деньги, раскладывала по кучкам, перетягивала резинкой.

Тонька от неожиданности подпрыгнула. Выронила из рук пачку денег и, вылупившись на Олега, спросила грубо:

— Ты что, охерел, козел? Чего бесишься?

— Надоело все! Впрягла по уши, а все без толку! Что вижу от твоей торговли, одну мороку! Хватит с меня, коль так! Сама нанимай машины, грузчиков, не буду больше помогать тебе ни в чем! Другие мужики хоть на кружку пива имеют! Я — ни хрена! Холостяком лучше жил! — завопил Олег.

— Лучше? Ты кому о том треплешься? А ну глянь сюда! — открыла шифоньер мужа.

Там висели новые рубашки, костюм и пуловеры, плащ на теплой подстежке, весенняя и зимняя куртки, на полках стопки белья, носки. Будучи холостяком, случалось, сменки не имел. Туфли сваливались с ног.

— И тебе все мало? — встала Тонька напротив, глаза горят ненавистью, брови сдвинуты, руки сцеплены в кулаки. Скажи ей теперь хоть слово поперек, в пол вдавит и не оглянется. — Чего еще намечтал? — подошла вплотную.

— Пива хочется!

— Обойдешься!

— Почему?

— У тебя работа ответственная, нельзя квасить. И начальство не должно видеть тебя пьяным!

— С бокала пива? Тонька, ты с ума сошла!

— Иль забыл, чем я торгую? Так напомню, что все без исключения мужики, выпив пива у Лельки, прибегают ко мне. А вскоре валяются возле нашего ларька еле живые. Ты тоже хочешь спиться?

— Я до тебя не спился! С чего взяла?

— Не на что было пить! На бокал пива не имел, потому трезвым остался!

— Возможностей у меня всегда хватало! — защищался Олег.

— Не путай возможности с желаниями!

— Ишь как язык распустила, стоило с тобой расписаться! Всего ничего прошло, а уже меня к ногтю? Смотри! Мое терпение не бесконечно. А если достанешь, на себя пеняй! — предупредил Олег.

— Слушай, милый, бойся меня завести! Ты ведь в ярости меня не видел. И не позавидую, если достанешь иль окажешься на пути. Может, насмерть не зашибу, но инвалидом сделаю. Это могу гарантировать, — пообещала тихо.

— Не успеешь! Пристрелю ровно бешеную суку и отвечать не буду. Все на работе знают, кем ты была, — глянул на Тоньку, стоявшую совсем близко.

Глаза бабы почему-то стали совсем черными, лицо побледнело, покрылось синими пятнами, губы словно в узел завязались. Такой он не видел Тоньку никогда. У Олега все внутри заледенело. Волосы на голове зашевелились. Мужику отчаянно захотелось влезть под койку, поглубже и подальше. Но не успел. Тонька сдернула его со стула, потрясла им совсем близко от потолка. Надавала пощечин и, отбросив в угол, велела:

— Стой там, паскудник! Не приведись вылезешь!

Но Олег стал быстро одеваться:

— Я ухожу на работу! Чтоб через пятнадцать минут тебя здесь не было! Не приведись попадешься на пути. Больше я тебя не знаю!

— Олег! Ты что, заболел? Как это не знаешь? Я — законная жена. И о том знают все. Мы что, разучились договариваться без угроз? — сменила тон Тонька.

Олег еще долго спорил с ней, стоя в шаге от двери. Конечно, уходить из своей квартиры ему никак не хотелось. А и Тоньку выкинуть непросто.

Поругавшись еще с полчаса, баба выставила на стол бутылку коньяка — плохое, низкосортное спиртное Тонька не уважала. Указав Олегу на коньяк, позвала мириться, и он не устоял.

Так оно и пошло. Хочешь выпить — умей довести бабу. Олег быстро раскусил свою выгоду. Но и Тоньке надоело жить запряженной. Однажды она позвонила мужу на работу и потребовала:

— Дай машину и двоих мужиков, которые загрузить и разгрузить сумеют быстро. Мне прямо с завода обещают отпустить водку по самой низкой цене.

— А как им заплатишь? Что сказать? — спросил хихикая.

Тоньке по старинке хотелось ответить, что оплатит натурой, но, вовремя вспомнив, с кем говорит, сказала:

— По бутылке на нос. И водителю…

Через десяток минут машина остановилась у ларька, а еще через час товар уже был загружен. С тех пор у Тоньки исчезли проблемы с транспортом и грузчиками. Никто из оперативников не отказывался помочь Олегу и Антонине. Их считали свойскими, оборотистыми деловыми людьми, и никто не решался сказать им вслед плохое слово. Они никому не мешали и жили замкнуто. Но вот Евгений предложил Олегу разъехаться. И тот разозлился.

Олег и сам от себя не ожидал такой прыти. Он целыми днями звонил, кому-то жаловался, сетовал на несговорчивого соседа и едва не утопил человека в своих кляузах. Конечно, ни Лельке, ни Евгению не сошли они бесследно. Сколько им нервов попортили, можно было лишь предположить.

«Но ведь прошло столько времени. Лелька родила. Не станет попрекать случившимся. Умолю, уговорю ее. Не может быть, чтоб не уступила», — звонит в дом Тонька. Дверь открыл Евгений. По лицу человека Антонина поняла, как недоволен он ее приходом.

Баба входит в дом. Положила коробку конфет- на стол, поставила шампанское. Лелька вышла не сразу. Она запахнула халат на ходу и, кивнув гостье, села напротив.

— Поздравляю, подруга! Дай Бог здоровья и счастья сыну и вам! Как я рада, что теперь ты мать. Скажи, а рожать больно было? Говорят, как я слышала, самые больные первые роды, а дальше уже что по маслу…

— У кого как получится. Мне потерпеть пришлось, другие, еле переступив порог роддома, рожали. А бывало, в «неотложке» привозили уже с дитем. В пути родила. Во не терпелось ребенку на белый свет глянуть!

Обе рассмеялись.

— Ну как у тебя с Олегом, клеится? — спросила Леля гостью.

— И не спрашивай! Все время на грани развода живем, с одним лишь вопросом — кто из нас не выдержит?

— Чего так?

— Не получается. Слишком разные мы с ним. Я устала от Олега и уже много раз пожалела, что связалась с ним. Сплошные упреки притоном и в то же время каждый день просит деньги и выпивает. Мало того, руки стал распускать, — заплакала Антонина.

— Так уйди от него!

— Уже искала угол себе! Знаешь, как дорого! Если ку пить, мне нужно все продать. А жить на что? — разревелась гостья.

— А зачем сразу хоромы? Возьми скромное, что потом продать можно.

— Я о скромном и говорю. Уж не до хором. Все мои деньги — в обороте, в деле. Иначе как крутилась бы? Пожрать надо, одеться тоже, своего мудака нарядила с иголочки, он теперь издевается, всякий день концерты закатывает. Хочу его убрать из документов и оформить ларек на другого, иначе он все пропьет. Понимаешь, каждый день по бутылке коньяка выжирает. А не поставишь, скандал с мордобоем учинит. Может, он другую бабу себе завел? Пусть бы уходил к ней, оставил меня! Но нет, этот не уйдет из квартиры. И ларек не оставит, пока досуха не высосет. А я с чем останусь? Ведь дело к тому идет. И тогда — под мост либо под первый грузовик; может, и сам прикончит.

— Ну, ты наговоришь! Возьми и забеременей! Может, оттого бесится, что не рожаешь?

— Что ты? Я сама ему не нужна, а с дитем вовсе выкинет. Он мне говорил, что не хочет ребенка. И в постель ложится только в «скафандре». Я как баба перестала возбуждать его. Оттого все валится, ничего не клеится. Вот пришла к вам за советом. Может, Евгений оформит киоск на себя, чтоб мне с голой задницей не остаться после развода. Будем вместе работать, рядом, душа в душу, как раньше, — умоляла гостья со слезами. И Лелька позвала мужа, рассказала ему все, о чем услышала.

— Леля! Я с некоторых пор доверяю не словам, а делам! Зачем мне гасить их разборки? Сегодня они поругались, завтра помирились, а виноватыми останемся мы! Это однозначно! Дальше — возьми на себя ларек со спиртным, появится рэкет. Олег их сможет погасить, а я нет. Заодно с ними и нас разгромят. В отместку за Олега — он не оставит ее в покое в случае развода, и крутые будут бесконечно ее трясти. Мы не только никакой прибыли не получим от спиртного ларька, а и себя загоним в убытки. Я категорически против! И уже говорил Тоне об этом.

— Ну а как ей быть?

— Если и впрямь невмоготу, нужно менять место жительства. Хотя Олегу ничего не стоит разыскать ее при желании. Но я не считаю его таким, как говорите. А с каждым нормальным человеком можно договориться. Но опять же самим, не прибегая к посторонней помощи и не болтая о личном непристойности. Не надо никого позорить. И в несчастную Аленушку рисоваться не стоит. У нас с тобой тоже не все гладко шло, однако сами справились.

— А я тебе не звонила тогда, не врывалась в кабинет? — напомнила Тонька.

— Не твои визги и вопли переломили. Поверь, я люблю Лельку. Потому все наладилось. Для меня чужое мнение веса не имеет.

— Жень! Ну а как мне теперь с Олегом быть? Ну посоветуй, как старый друг, — вытирала слезы Тонька, понимая, что они не произвели на хозяев никакого впечатления.

— Как живешь, так и живи, не попрекай куском и выпивкой, ведь за одним столом сидите. А кроме всего, добавлю, что его дружба с крутыми уберегла тебя от ограблений и налога от рэкета. Говоря по совести, это тебе обошлось бы много дороже ежедневного коньяка. Не строй из себя кормилицу. Мужиков такое унижает, а с оскорблениями не мирятся и не прощают. Самой горько, когда упрекают прошлым. А ведь ты больнее бьешь, называя мужика чуть ли не иждивенцем. На другого нарвись, давно бы выбросил за дверь. И никто не осудил бы. Ну и дальше: оставайся с ним женщиной, а не ломовой лошадью. Попроси его ласково. Будут тебе и грузчики и водители! И ночью кайф сорвешь свой!

— После работы уже ни до чего!

— Антонина! Запомни, ни один мужик, даже последний алкаш и замухрышка, не простит человека, унижающего достоинства. Ты это делаешь походя. И в то же время обижаешься, когда получаешь ответный удар по соплям. А разве не сама виновата? Спровоцировала и схлопотала, все закономерно. Как и в случае с нами вы с Олегом поступили — засыпали кляузами инстанции, нас измучили проверками. Думаешь, мы не поняли, чьих рук дело? А теперь к нам за помощью? Но ведь проверив и не найдя у нас ничего, обратили внимание на написавших, так всегда поступают контролирующие органы, и, видимо, что-то нашли. Начались неприятности, склоки, раздоры в семье. Того следовало ожидать, но вы не были готовы к такому виражу и пошли на хитрость. Но я не новичок, и вы оба просчитались. Я в вашу упряжку не сунусь и Лелю не пущу. Выпутывайтесь сами. Если устоите и выдержите, все у вас получится. Коли нет, пеняйте за ошибки только на себя. Понятно?

— Жень, мы не делали вам зла!

— Не лукавь, я знаю точно!

— Может, Олег напакостил, я не в курсе.

— У вас семья. Общий бизнес. Потому не верю, что не согласовали. Да и не хочу ковыряться в прошлом. Мы вышли из той ситуации. Теперь вам предстоит пережить подобное. Но это лишь сами одолевайте. Начнешь вешать свой ларек на кого-то, влетишь в настоящую беду. Ведь не все люди порядочны, и не все решает место работы твоего мужа. Многие сочтут за честь напакостить менту. Будь осторожна, это моя последняя подсказка тебе!

Евгений насторожился, прислушался и кивком указал жене на дверь:

— Сын зовет! Поторопись, мамка…

Лелька бегом бросилась к ребенку. А когда вернулась, Антонина уже ушла.

— Так ни о чем и не договорились?

— Она получила много нужных советов. Это ей сейчас важнее. О помощи говорить смешно. Я своей семье не враг. На моем месте другие вообще закрыли б перед ней двери дома, причем навсегда.

— Да, Жень, тут ты прав. Честно говоря, во многое из услышанного не поверилось. Но это на ее совести.

— Кстати, когда прибирал в доме, из твоего халата письмо выпало. От Сергея. Ты с ним переписываешься?

— Нет. Зачем? Хотела сжечь. Да забыла.

— Почему смолчала?

— А кто он такой, чтоб о его письмах говорить? Не считаю нужным. У меня свои заботы и жизнь. В них я не хочу пускать чужих людей.

— Я хотел предложить тебе назвать сына Сергеем.

— Зачем? — удивилась Лелька.

— Имя памятное, дорогое, больше любила б сына.

— Жень, не испытывай. Я буду рада любому имени, какое ты дашь сыну, но только не Сергеем. Договорились? Наш мальчонка вырастет порядочным человеком. Никому не покалечит жизнь.

— Дай Бог, чтоб так и было. Кстати, я сегодня заехал к твоему шоферу — Ивану. Он заболел, и Юлька заказывала машины. Так вот этот наш водитель удивил меня, как никто. Живет он с женой, двумя детьми и тещей в двухкомнатной квартире. Знаешь, какой метраж? Двадцать четыре метра. И кухня — шесть. Зашел я к нему в спальню, а там жуть, не протолкнуться. Теща ноги Ивану растирает денатуратом, старшая дочь горчичники ему на грудь ставит, а младшая на ушах вокруг бегает и кричит: «Эй, макаки лупоглазые! Выродки лохматые! Если не поднимете к утру мужика-богатыря на ноги, я вам всем хвосты повырываю!»

Это она из мультика по телику запомнила. В квартире ужас — не продохнуть. Едва с денатуратом и горчичниками закончили, жена Ивана камфорным маслом натерла. Тот лежит, не артачится. Я дышать не могу, глаза слезятся. А Иван кайфует. Когда еще столько внимания ему уделят, только при следующей болезни, а и болеть некогда. Семью кормить надо, так он теперь, даже в таком состоянии, всякую теплинку ловит и бережет. Ведь вот теща ноги ему натерла, тут же шерстяные носки надела. Свитер теплый натянули, все одеяла на него! Укутали как куклу. И чаем с малиной поят. Ложка за мамку, вторая — за бабку, третья и четвертая за дочек, пятая — за Юльку, дальше за ее семью, за каждого поименно, так весь стакан выпить пришлось. Взмок, а терпит, радуется, что заботятся, значит, любят и нужен он им. Всем и каждому. Сколько у нас работает, ни на что не жаловался человек. Умел как-то обходиться своими силами. Еще и Юльке, деду Николаю помогал. А вот только сегодня увидел, как сам живет. Когда здоров, вместе с женой на полу спит в одной комнате с тещей. И представляешь, мамкой ее зовет. Когда спросил, не тесновато ли ему, ответил, что привык и ему никто не мешает. Дал на лекарства жене, та до макушки покраснела, в спасибах утопила.

— Жень, Иван и сам такой. Когда мы его взяли, я назначила месяц испытательного срока. Он с этим не сталкивался никогда и спросил: «Это вы будете проверять, уж не бухаю ли я? Так у меня семья. Мне не до выпивок. И водителем работаю давно. Без дырок и замечаний все годы. Зря меня так бортанули…»

Он добрый человек. И хотя в приюте рос, душа у него отзывчивая. Ни одну кошку иль собаку не погнал от ларька. Наоборот, объедки от раков вынесет после посетителей. Я как-то спросила его, от чего жалостливый такой, знаешь, что ответил? «Сам частенько голодал. Свое помнится. Потому других жаль…»

Леля приоткрыла дверь в спальню и увидела, как Мария укачивает на руках ее малыша. Поет ему тихонько незатейливую песню и улыбается светло и чисто. Словно своего родного внука укачивает.

— Давай Машу у себя оставим, а в ларек Другого человека найдем. Трудно в ее возрасте быть бездомной. А жить постоянно в модуле не выход. По дому она хорошо помогает. Я довольна…

— Смотри сама. Решать тебе. Коль подошла, пусть остается, если она согласится с такой переменой.

Утром, едва семья проснулась, зазвонил телефон:

— Женя! Это ты? Да, я, Антонина! У меня неприятность, Олег куда-то пропал. И дома не ночевал. Я ему звонила на мобильный, он так и не ответил. А и на работе его нет. В девятом часу вчера закрыл кабинет и сказал дежурному, что уходит домой. Сам не пришел.

— Может, у бабы какой-нибудь застрял? — спросил смеясь.

— Но не до такого времени. Он никогда не опаздывал на работу. И на звонки молчит.

— Ты его друзей знаешь? Ну, тех, «крышу», крутых его кентов? Может, с ними тусуется? Бывает такое, когда мужики убегают на «капустник».

— Бывало. Он это разборкой называл и всегда предупреждал, что придет поздно. А тут ни слова, и самого нет, — дрожал Тонькин голос.

— Ты руководству его позвони. Может, они знают?

— Уже! Обещали найти… живым или мертвым…

— Что за чертовщину несешь?

— Я уже не знаю, что думать? — разревелась баба.

— Не оплакивай загодя. Успокойся и жди! — велел ей Евгений.

Вскоре он уехал на работу. Лелька помогала Марии по дому, входила в обычное русло жизни.

Не находила себе места лишь Антонина. За что бы ни взялась, все валилось у нее из рук. Даже чашку кофе, что поставила для себя на стол, опрокинула. Варить заново не хотелось, настроение хуже некуда. Она злилась на Олега.

«Куда подевался этот чумовой геморрой? Вот грыжа бухой бандерши, куда его унесло, проказу безмозглую? Если у бабы какой-нибудь его выкопают, яйцы голыми руками вырву. Коли с мужиками закирялся до одури, пиздюлей врублю отморозку! — решила баба. — Не-ет, не повезло мне с мужиком! Из голожопых попался. И в постели квелый, не джигит, согреть не умеет никого. Сам к концу еле успевает оттаять! Тьфу, козел! И за что тебя терплю, лохмоногого ишака? Уж лучше б сама дышала, чем вот так ждать!» И тут она бросилась к зазвонившему телефону.

— Антонина? Из горотдела беспокоят, старший оперуполномоченный. Нашли мы вашего мужа!

— Наконец-то! Когда он домой придет? — обрадовалась баба.

— Теперь уж никогда…

— Как это? Нашли, и не придет? Почему?

— Он мертв. Примите наши соболезнования.

— Где Олег? Я хочу его видеть! — зазвенел натянутой струной голос.

— В морге. Можете поехать сами или помочь? Подождите немного, пусть судмедэксперт свое заключение сделает, и вас отвезут. Я предварительно позвоню.

— Где его нашли?

— Об этом узнаете, но не по телефону.

— Его убили или сам умер?

— В морге разбираются. Они скажут.

— А долго ждать?

— Думаю, не больше часа…

Тонька огляделась вокруг. Ей стало страшно. Квартира показалась одной могилой на двоих. Тонька пошла к кухонному окну, открыла, села перекурить.

Ей никак не верилось в услышанное. Олег мертв! Он никогда не придет сюда, ничего не попросит и не потребует, не пригрозит… Его убили? Нет! Такого не могло случиться, у Олега не было врагов. Иначе знала бы о них. У этого хлюздика вода в жопе не держалась, обязательно рассказал бы о прикипающих. Ну а сам по себе с чего б откинулся, если не болел? Подумаешь, насморк, великое дело! А может, в столовой отравился чем-нибудь? Тогда не просидел бы на работе до девяти вечера. Ну а кто убить мог, да и за что? Он такой трусливый, даже окрика пугался. Его пальцем можно было размазать. Да и кто он, что собой представлял? Все годы паспортистом работал, лишь недавно назначили начальником паспортного стола. Ну и что? То ли дело следователи, эксперты, криминалисты! Вот люди уважаемые! А этот — просто пешка!

Сплюнула баба и тут вспомнила, что мужа у нее нет. Никакого…

«Вот непруха! Не успела распробовать, привыкнуть, уже забывать надо, отвыкать. Сорок вдовьих дней держать себя в трауре. Интересно, а он соблюдал бы траур, если б со мной что-нибудь случилось? Хрен там! Шаг в сторону, и забыл бы имя! А может, его машина сбила? Разве такое не случается? Сколько угодно!»

— Антонина! Собирайтесь и выходите. Мы сейчас выезжаем! — позвонили из милиции.

Баба оделась наспех, выскочила на улицу, когда оперативка едва повернула к дому.

Ей открыли двери, помогли залезть в машину, поздоровались тихо, и всю дорогу до самого морга никто не проронил ни слова.

Едва Антонина вместе с сотрудниками милиции вошла в морг, им навстречу вышел патологоанатом. Услышав, кого ищут, подвел их к металлическому столу, откинул простыню и спросил глухо:

— Ваш этот, что ли?

— Он же в форме, кто ж еще?

— Тут в таких мундирах привозят, Сталин от зависти из своего склепа выскочит. А начинают разбираться, волосы у нас дыбом стоят даже на коленях.

— Этот тихий! Самый спокойный в горотделе был, — сказал оперативник, бегло взглянув на лицо покойного.

Антонина, увидев лицо мужа, отпрянула в испуге. Глаза Олега остались незакрытыми, и казалось, вот-вот выскочат из орбит. Из широко разинутого рта виднелись остатки зубов, прокушенный язык запекся в черной крови. Ею заполнен весь рот. На подбородке и горле синяки — сизые, большие. И без слов патологоанатома было видно, что смерть Олега была насильственной.

— Кто же это его так отделал? — обронила слезу Тонька.

— Сыщем! Найдем! Не сойдет с рук! — читал заключение судмедэксперта следователь горотдела. Он остался поговорить с врачом и попросил всех прочих выйти.

— Я не посторонняя и хочу знать всю правду, кто и за что убил моего мужа, — заупрямилась Тонька.

— Вам все расскажут. Но пока самим нужно разобраться в причине. Хоронить его будем, наверное, из горотдела. Впрочем, это забота начальства. Вас обо всем уведомят. А теперь поезжайте домой, постарайтесь держать себя в руках. Вы еще молодая, не обремененная детьми и стариками, сумеете создать новую семью и быстро забудете нынешнее. К сожалению, сотрудников милиции все чаще стали убивать. Так что думайте в другой раз, с кем жить вместе, — вздохнул человек и, подведя бабу к машине, подсадил ее, простился со всеми, вернулся в морг.

Тонька приехала домой обессиленная. Упала в постель, все думала, почему ей в жизни не повезло? Так и не заметила, как уснула. Хотя был ли это сон?

Едва она сомкнула глаза, увидела, как в комнату открылась дверь и заглянула бабка:

— Не спишь, касатушка?

— Не до сна нынче. А как ты пришла, что я тебя не видела? Где ключ взяла?

— А на што он нынче? Я куда хошь теперь войду. И все без ключа.

— Как нашла меня?

— Свое кровное тепло завсегда сыщется. Ты ж любимицей моей была. А как ушла, ровно сгинула. Про всех запамятовала озорная девка, видать, мало тепла было в твоей душе. А знаешь, как больно, когда родная кровина душой отворотилась от дома и от родных. Все я про тебя знаю нон-че. А то ить плакала ночами, так хотелось увидать, но ты не объявлялась…

— Бабуль, отец убил бы меня!

— Бог с тобой! Он в ту зиму в лесу насмерть замерз. Едины бабы в избе пооставались. А и тебя не докликаться, не знали, где искать.

— А как ты добралась?

— Аль не разумеешь? Померла я вовсе. От всех ушла. Уж какой месяц как схоронили меня по-над рекой, на деревенском кладбище. Редко сродственники навещают, все недосуг. Но я про их едино все знаю. И про тебя…

— Бабуль, скажи, почему вот такая корявая моя судьба?

— Чего ж хочешь, коль живешь, лоб не крестя?

— Крестила! Да что толку?

— Нешто с Господом заспоришь, стоит иль нет креститься тебе? От того, глумная, нет доброй судьбы, нет доли и покою. С виду все имеешь, а загляни — как в пустой кадушке.

— Бабуль, скажи, из-за моей непутности Олег умер?

— Не-ет, Тонька! Он негоднее тебя жил. Шибко много грехов на ем. От того, чтоб не навредил боле, со свету убран злодеями. Они долго его не переживут, до единого в земле будут к концу года, сами себя поубивают за жадность. Захотят много, ан и малого не стребуется. Упокойник не хворает заботами живых. Они для нас как эхо. Оно есть, его слышишь, но в руку не возьмешь…

— Бабуль, кто убил Олега и за что?

— Ты всех убивцев его видела и знаешь каждого. Оне такие ж, как твой мужик, бандюги отпетые. Уж чего только не творили! Паспорта продавали за большие деньги, потом делили их промеж собой. Когда мало показалось, заспорил с крутыми. Те, коль один раз договорились, потом не добавляют денег, а вот зашибить насмерть — сколько хочешь. Кулаки завсегда горят у их. Тут же как состоялось? Ихний горотдел разыскивал троих ворюг. Они богатых людей грабили. И убили кой-кого. Стали искать, кто такое утворить мог, и двоих поймали. Они остальную шайку выдали. Уже на след напали. А твой подмог — новые паспорта принес. Там все чужое, кроме фотографий. Но… Закавыка вышла. Когда у последнего бандюги стали проверять паспорт, следователь чуть не рехнулся. Человека с этим именем, фамилией и отчеством он знал как самого себя. А тут еще и прописка совпала, но он умер с полгода назад. Понятное дело, что пристопорили крутого. Он сумел на волю передать, что его твой Олег подставил. Вот тут и стали следить за твоим с двух сторон — свои менты и бандюги. Он хвост поприжал, но уже поздно, засветился. Менты нашли остальных воров. Проверили их паспорта. Они оказались липовыми. Прописка подвела. А и другое не склеилось. Ну вот человек, не умеющий по-нашему одно слово сказать, вдруг русским стал. А на самом деле — грузин. Ну да ладно. Узнали, кто им «липу» сделал. И себе потребовали. Ведь забирать их в тот раз не стали. А эти крутые взяли за жабры Олега. Мол, что подсунул, козел? Откупай нас или уроем! Если б вернул деньги, все бы обошлось нынче. Но Олег с деньгами не мог расстаться. Ему дешевле помереть. Правду молвить, не верил, что его прикончат. Но у крутых другого хода не стало. Менты тоже ждать не стали б. Так и свилась цепь из бандитов, одни других пасли. Олег цельную неделю тянул, пока ему встречу не назначили, последнюю. Он и от ней хотел выкрутиться. Занятым прикидывался. А крутые уж вокруг горотдела кружили. Едва нос высунул, его за рога и в машину засунули. Привезли на пустырь к карьеру, где кирпичный завод глину берет. Потребовали деньги. Олег ответил, мол, потратил все. Его обыскали и не нашли ни копейки. Ну, тут их терпение подвело. А здесь как назло менты подоспели. И свое требуют. Крутые на Олега указали. Вот тут лягавые на нем и оторвались. Крутари лишь вломили, а менты и вовсе озверели. Убили его. Их разозлило, что Олег ни с кем не делился и всех водил за нос. Своих ментов дураками выставлял. Сам имел. Но, даже подыхая, не сказал, где деньги спрятал. Поверишь, они ночью, когда убили Олега, весь его кабинет обыскали, но ничего не нашли.

— Бабуль, он и мне ничего не говорил. И я про деньги его не знаю. Скажи кто другой, не поверила б. Ведь у меня всякий день клянчил на курево и на столовую. А ты говоришь, что свои имел…

— Да он всю жизнь прикидывался, прибеднялся. На самом деле деньги у Олега всегда водились. Он с крутыми давно дружился. И не только с теми, какие попались. У него их по всему городу, как неотловленных барбосов в каждой подворотне по сотне.

— А зачем они ему сдались?

— Дела прокручивали.

— Олег тоже воровал?

— Всякое за ним имеется.

— Разве в милиции о том не знали?

— Чудачка моя лопоухая! Так ментам даже выгодно было, что он у них работал. Кой в чем помогал. А и сам знал, где какая проверка иль облава намечается. Олег свое не упускал. На одних и других работал. Между молотом и наковальней скакал. Ан, вишь, едино прихлопнули. А намучили жестоко! Кровь по капле выпускали. Весь избит, изломан до жути. Только что морду оставили сносной. Но в том сам виноват.

— Для кого он деньги собирал?

— Ну уж не для тебя! Себе на черный день копил. А когда он настал, уж и не почуял. Не сгодились. Имелось у него, подсобрал. Да что толку с их нынче? Одной минуты жизни не купил. Эх-х, глупый…

— Мне-то как теперь быть?

— Ожди вдовий год. Стерпи его по мужу. Так положено серед людей. А потом продашь эту квартиру, другую заимеешь. Семья появится. Бабой заживешь, в уважении, в чести. Но смотри не опозорься, не осрамись, держи траур, иначе не видать тебе хорошей доли. В сучках подзаборных сдохнешь…

— Бабуль, а куда Олег деньги дел?

— Целы они. Все в доме. Но не покажу их тебе, покуда год не прошел. Выдержишь траур — твои оне. Коль не сдержишься, свое потеряешь. Хоть и не любила ты его, а дань уважения покойному соблюди. И держи себя в руках, особо ту, что меж ног свербит! Хоть зашей аль свяжи, но живи без греха.

И словно растаяла в стене.

На следующий день Антонину вызвали в горотдел. Пожилой седой полковник выразил ей соболезнование от всех сотрудников. О причине смерти Олега сказал:

— Он не первый, кого мы потеряли в борьбе с криминалом. Погиб, как и прежние, на посту. Жаль человека, но пока мы не всесильны и не можем знать заранее, кто станет следующим, очередной жертвой преступников. Нас никто не защитит, потому что все надеются на ментов. И никто не верит и не знает, как трудно приходится нам самим! — Еле протиснулся меж столов и, подав бабе руку на прощание, подвел к двери, давая понять, что аудиенция закончена.

— А когда похороны? — спросила Антонина.

— Завтра. За вами подъедут, — открыл перед бабой дверь.

Тонька так и не поняла, зачем ее вызывали.

Нет, она не плакала, не строила из себя убитую горем вдову. Спокойно, молча выслушала. И с таким же каменным лицом вышла из горотдела.

С ней никто не здоровался, не остановил, не сказал ни единого слова в утешение. Тонька шла длинным серым коридором, а мимо торопливо сновали люди в серых мундирах, так похожие на тени.

Тоньку стало мутить от смрада. Нечем было дышать. Она заторопилась к выходу. Ей навстречу вошли сотрудники с траурными венками.

Бабе стало не по себе от мысли, что, может, средь них есть те, кто убил Олега. А вот теперь натянули на лица притворную скорбь, попробуй распознай в них убийц.

«Да и кто искать станет? Никому не нужна эта правда. Недаром Олег себя считал неудачником. В том оказался жестоко прав!» — подумала Антонина, выйдя из горотдела.

В этот день она позвонила Лельке и рассказала о случившемся. Нет, о своем сне, о том, что сказала бабка, не обмолвилась ни словом. Зачем, чтобы ее в который раз назвали дурой?

Антонине хотелось, чтобы хоть кто-нибудь понял и пожалел, посидел бы рядом молча. Как трудно оставаться одной в такое время. Но у Лельки запищал ребенок, и она, забыв обо всем, извинилась наспех и выключила телефон.

Тогда Антонина позвонила Евгению.

— Женька! Мне очень тяжело! Слышишь? У меня нет никого. Я живая несчастней мертвого! — сказала баба в трубку, не надеясь ни на что.

— Тонь! Ну чем помогу?

— Придумай! Ты самый умный из нас! Умоляю! Иначе свихнусь! Я никому не верю!

— Вот что! Кончай выть, тебе надо быть среди людей и срочно отвлечься. Иди в пивбар, помоги Юле, у нее сейчас самая запарка. Одной тоже тяжко, а помочь некому! Там что-нибудь придумаем. Я ей позвоню.

Антонина вошла в пивбар так, словно давно здесь работала. С Юлькой едва успела перекинуться парой слов, пошла убирать со столов.

— Эй, баба, не спеши, куда так шустро? Отдай мой стакан и тарелку. Дай бабу помянуть по-человечьи, — протянул руку к своему мужик с серым землистым лицом и, допив из стакана, принялся дожевывать гамбургер.

— А что с женой? Иль померла? — спросила Тоня.

— Не выдержала меня! Сбежала она на тот свет. Уж так спешила и просилась туда, окаянная, что про меня и не подумала. А как я теперь без ней остался? Во гадость! Никакой жали к мужику! Теперь отдыхает от всех. И от меня! Небось каждому жмуру жалуется на свою долю. А у кого она легкая теперь? Я тоже не из счастливцев. Все терпел! Знаешь, какая у меня была баба? Больше таких нет! Это я правду говорю! Сама не поест, а мне выпивку сообразит. Попробовала бы иначе! — Ухватился за стол, но не удержался, упал, через минуту храпел на весь бар, его оттащили к стене, чтоб другим не мешал, человек даже не проснулся.

Тоня протирала столы, мыла посуду, подметала полы.

— Эй, метелка, ты тут новенькая? Свежачка, что ль? Иди к нам, бухнем! Чего? Не хочешь? Брезгуешь нашей компанией? Ах некогда! — Хотели схватить бабу за руку, но та вырвалась, ушла за стойку.

— Эй, Гриша, успокойся, не лезь к человеку! Не то сопли шваброй вытру! — пригрозила Юлька.

Мужик кивнул, мигом забыл о Тоньке.

Баба за работой и впрямь забылась, перестала вспоминать Олега. До вечера вымоталась, устала. И только присела с Юлькой перевести дух, обе увидели лежавшего в углу мужика. Нет, это был не тот, что поминал жену. Человек лежал по-собачьи, свернувшись в клубок. Но даже у спящего у него дрожали руки.

— Забулдыга! Совсем себя потерял! — сморщилась Тонька.

— Не надо! Он не алкаш. С горя перебор случился, — глянула Юлька на человека.

— У этого горе?! Да брось мозги пудрить, посмотри, самый настоящий бухарик. У него завтра будет горе, если на опохмелку не сыщет! Мужики, все до единого, мудаки и переживать не способны! А вот причинить горе — другой вопрос, на такое все горазды…

— Не бреши много. Этого мужика мы все помним с самого начала. Он всегда знал меру. А тут сын его погиб в Чечне. Вот и сдали нервы. Мальчонка у него первый и последний, короче — единственный в жизни. На него вся надежда была. Вся радость в нем. Да и, правду сказать, хороший был малец. Спокойный, уважительный, трудяга, никого не обидел. И девушка имелась. Ждала честно. Только одного и любила. У этого мужика, кроме сына, никого нет. Сам его вырастил, с пяти лет поднимал.

— А мать где?

— Скурвилась. Застал он ее с хахалем прямо в квартире. Собрал тряпки, сунул в чемодан и выпихнул на улицу.

— Во зверюга, где ж жить бабе? — возмутилась Тонька.

— В транде! Таких матерей как бешеных сук отстреливать надо! Она и не рыпалась. Ушла с концами и никогда не навещала своих. Мужик сыну всю родню заменил. Сам за папку и за мамку был мальчишке. Себе под стать. Мачеху не привел, сына пожалел. Так-то вот вдвоем и жили. Малец даже колледж успел закончить до армии. Вместе со своей девочкой поступал, в один день дипломы получили. А вот поработать не успел. На службу взяли. Кого другого убили б, не было б так жаль.

— Брось ты, Юлька! Не верю я в те байки. Не бывает таких мужиков! Все, как один, козлы!

— Заткнись! Того мальца я знала с пеленок. Они — мои соседи. И отец и сын непьющие. Ох и жаль их! Всего два месяца пожил после колледжа. На стройке поработал. С первой получки отцу куртку купил в подарок. Вот такой заботливый был! Его на службу всей улицей провожали. И парни, и девки, и дети, и старики, все желали ему скорей домой воротиться. Вот и накаркали — года не минуло, и погиб…

— Через неделю этот о сыне забудет, — скривилась Антонина.

— Эх-х ты! Да по тому пареньку память еще долгие годы жить будет. Много людям помогал. Заметь, без денег. Одним забор подправит, другим колодезь почистит, крышу отремонтирует. Старики на него не могли надышаться. Все завидовали его отцу. Никто подумать не мог, что в Чечню отправят…

Обе оглянулись на звук шагов. Сторож Николай, войдя, гулко поздоровался:

— Ну что, бабочки, еще день прожили?

— Да, считай, ушел. Завтра по новой впрягаться. Ты придешь? — спросила Юля Антонину.

— Завтра — нет. У меня похороны…

— Чего? Уж не Сонька ль дуба врезала?

— Олег умер, — сказала тихо.

— Да брось шутить. Я его два дня назад видела в магазине. Продукты покупал.

— Убили его, Юль!

— Как это? Олега? За что?

— Да кто знает? Милиция ищет, устанавливает. Мне велено ждать и держать себя в руках.

— Ну хоть предположения есть у них?

— Только и сказали, что умер на посту.

— Значит, подробности тебе лучше не знать.

— Я мимо твоего модуля сейчас проехал. Ты видела, что он опечатан? — спросил приехавший Евгений Антонину.

— Не ходила туда. Ключи остались у Олега.

— Теперь мне становится понятно, на каком посту и за что его убили. А ведь я предупреждал, что будет такая развязка. Не иначе как крутые замешаны в этом деле. Не обошлось без разборки. Теперь если и найдут убийцу, имя Олега будет опорочено.

— Так этот ларек держался на моих деньгах.

— Не знаю, но… если милиция опечатала, значит, есть веские основания.

— Это мой модуль! И я его не отдам! Судиться буду, но свое возьму!

— Успокойся. Я лишь предположил. Может, опечатали формально, до конца следствия по делу, а потом вернут и ключи и документы.

— Я завтра у них потребую, иначе как, на что мне жить? В этой точке все мои сбережения! И зачем согласилась оформить модуль на ишака? Он колотого гроша в него не вложил. Только номинально, по документам числился хозяином. Якобы своим именем спасал от рэкета. Но ведь это чушь гнилая! Его имя и плевка не стоило нигде!

— Ну, это ты так думаешь. А как на самом деле — узнаешь скоро. Но ведь вас и впрямь никогда не грабили воры, не тряс рэкет. Вот спроси любого из торгующих, сколько пережито? Кто не платил налог крутым — сжигали ларьки вместе с товаром. А уж обворовывали всех и каждого, даже средь бела дня. Скажи, Юль, сколько раз у тебя выручку отнимали?

— Ой! Да не счесть! Еще и по морде получала. Сколько раз уйти хотела — с добра, что ли? Но потом как послушала, все сплошь точно так же мучаются. Иные в больницу попадали с сотрясением мозга, с ранениями. Потому что сопротивлялись. Крутые такое не любят. Они и насмерть убьют, если кто на пути им встанет.

— Вот слышишь, Тонь? Вас не дергали. Конечно, не случайно. Поверь, не из уважения к милиции.

— Жень, Олега уже нет! Может, он и имел с крутыми свои дела, но мне ничего не рассказывал. Если все так, как ты говоришь, выходит, урыли крутые. За что? Хрен знает! Возможно, за деньги иль засветил кого. Но мне надо на что-то жить. Я не хочу возвращаться в прошлое.

— Свою долю, думаю, ты получишь. Милиция не захочет участвовать в судебных разборках. И помимо всего, в суде должны будут всплыть кой-какие детали, о чем горотдел явно захочет умолчать.

— Об чем вы завелись, люди добрые? — очухался Юлькин сосед, валявшийся на полу. Он сидел, опустив плечи. Из его тусклых глаз лились невольные слезы. — Люди, милые мои человеки! Плюньте на все, берегите своих деток! Лучше и дороже их нет никого на свете! Вот мой Алеша погиб. И зачем теперь моя жизнь? Враз ненужной сделалась. С ним и меня убили. Я ль его не любил? Своими руками вырастил моего сокола. Пусть бы меня вместо него хоть живьем в могилу взяли, лишь бы не он… Я уже никогда не заимею сына, да еще такого, как Алеша! Для чего, зачем жил я? Одного взяли у меня, из моих рук, от самого сердца отняли кровину родную. Разве это правильно, чтобы отцы хоронили своих сыновей?

— Дядь Вася, ну успокойся, — подошла к человеку Юлька. Гладила голову, плечи. Тот смотрел в пол, поливал его слезами и все твердил:

— Как надоела мне эта жизнь! Господи! Забери меня к сыну поскорее! Бесконечно стану благодарить тебя.

Ощутил на плече Юлькину руку, увидел ее.

— Это ты? Спасибо тебе за доброе. Алеша тоже уважал вас. Да вот беда случилась. Слышишь, Юленька, все, что в жизни переживаем, — мелочи! Лишь бы жили дети! Все остальное можно заработать, купить или украсть, но даже родного сына у смерти не отнимешь.

— Всякая смерть — беда…

— Э, Юля, не скажи! Мне в жизни многих довелось провожать в последний путь. Деда, еще сам я пацаном был. Потом бабку, ее очень любил и болел нервами после смерти нашей Акулины Евсеевны. Потом отец, за ним мать, двое дядек, мой старший брат. Все своей смертью кончились. Никого не убивали. Хотя у отца и дядей характеры были крутые. И чуть что не по-ихнему, могли зашибить. Кулаком насмерть валили с ног сильного коня. Причем с одного удара. А вот нас с Алешкой одна пуля на двоих…

— У каждого своя беда! — заметила Антонина и почувствовала, что самой ей и впрямь стало легче.