Катя никого не ждала в это утро. Мишка, как всегда, пошел на работу, и женщина хотела прилечь ненадолго. А тут звонок в двери.

— Кого черти принесли с ранья? — пробурчала вполголоса и пошла открыть.

— Здравствуйте! — встала на пороге женщина:

— Вы меня не узнали?

— Почему же! Мать Сюзаны, — ответила Катя и хотела закрыть перед гостьей дверь, сказав:

— Мне с вами говорить не о чем. Зачем заявились? Я из-за этой Сюзаны столько пережила, теперь вас подносит нелегкая! Это ж надо было сочинить, что я ее на панель вытолкала, меня из-за той записки менты задергали! Пожалела на свою голову сучку и наглоталась говна за доброту. Сволочь неблагодарная! То легавые, то рэкет по ее душу возникали, то из вендиспансера! Ну и курва, ни с одной столько бед не было. Перед соседями из-за этой дряни стыдно! — возмущалась Катя.

— Я на минуту, не задержу, давайте поговорим у вас, а не на площадке…

Баба неохотно впустила гостью. Та неуверенно прошла на кухню:

— Катя, что толку ругать покойную? Ее нет! Ничего нельзя изменить или выправить. Когда я была в милиции, сказала о дочке всю правду как было. Причем здесь вы, если она с детства росла крученой, о том весь Прохладный знал. То с женатиком спуталась, а там и с бывшим зэком связалась. Отец устал из нее похоть выколачивать, каждый день ремнем бил. Потому сбежала в Нальчик. Я ее жалела, а муж сказал, что не пустит в дом блядищу, испозорила нас вконец. Менты удивлялись слушая. Теперь уж никто к вам не придет и не побеспокоит.

— Дура она! Зачем убежала из вендиспансера, не долечившись? Может и теперь жила б.

— Не надо. Там ее на голодуху посадили. Кормили ужасно. Давали пару ложек пшенной каши без молока и масла, да полмиски хлебова, от такого бездомные псы с воем разбегались. Она не только выздороветь, чуть от голода не умерла. Сознанье терять стала. Вот и думай, от чего быстрее умерла б, с голода или от сифилиса? А как лупили Сюзанку санитары? Она вся черная была. Да ни одна живая душа таких издевательств не перенесла б. Вот и сбежала дочь, покуда еще ноги ее держали, — вздохнула Валентина.

— Ладно хлюпать. Скажи, чего пришла? — оборвала гостью Катя.

— Понимаете, всю эту неделю мне дочка снится и жалеет, что никакой памяти нам с отцом не оставила о себе.

— Да уж! Нашла о чем сетовать? Забыть бы скорее, подольше бы прожили! — отмахнулась Катя, но Валентина будто не услышала:

— Все ее вещи и теперь в милиции. Говорят, что вернут, когда закончится следствие по делу. Сказали, что украшений не брали, их не было.

— Я еще в прошлый раз тебе говорила, что все побрякушки Сюзаны Косой Яшка взял. Вот у него их спрашивай.

— Я помню. Но у вас осталось пальтецо. Старенькое, с лисьим воротником. Сюзана в нем в Нальчик приехала. Оно и теперь в антресолях лежит, свернутое, в пакете, так дочка говорит и просит забрать его домой.

— Не знаю, пошли глянем. Если оно есть, возьми, — открыла Катя антресоль и сразу увидела пакет.

— Бери! Мне чужое не нужно.

Валентина вытащила сверток, развернула пальто. Сунула руку во внутренний карман, достала сберкнижку, заглянула и тут же положила в свою сумочку. Щеки Валентины зарделись.

— Ну, на поминки хватит? — спросила Катя, напомнив гостье о долге по квартплате.

— Дочка, когда приснилась, сказала, что ничего никому не должна. А кто взял лишнее, тому ежом поперек горла встанет и впрок не пойдет. Обещала сама со всеми разобраться. А как это будет, ей одной ведомо, — поджала губы Валентина и вскоре ушла, попрощавшись с Катей наспех.

Женщина видела, как, выйдя на улицу, Валентина остановила такси и, сев в машину, укатила в сторону вокзала…

А уже на следующий день по всему городу прошел слух, что умер Косой Яшка. И горожане долго мусолили, обсуждали горячую новость, гадали, додумывали, злословили человека в очередях, на базаре, во дворах и в парке:

— Знамо дело, подмогнули околеть этому звезданутому. Такие сами собой не сдыхают. Небось, дербалызнули по башке бутылкой, он и накрылся. Здоров был козел!

— Ентово бутылкой не сшибить. Только паровозом! Необхватный был кобель. Небось прирезали как бешеного зверя! — шамкал беззубый, подслеповатый старик.

— Не-е! Его ножом никто не прошиб бы. Нигде один не появлялся. Повсюду со своей бандой! Сквозь нее кто пробьется?

— Оне и погубили, крутые его. Кому ж еще удалось бы завалить самого Яшку?

Лишь на третий день хоронили главаря рэкетиров. За его гробом море горожан шло. Не из уважения к покойному, из любопытства. Всем хотелось знать подробности. Люди ловили каждое слово матери и сестры, кентов Яши, но те отвечали скупо:

— Никто не убивал его. Сам умер. Сердце подвело…

— Да когда это у Косого водилось сердце? Как может болеть то, чего отродясь не было?

— Он и не знал, с какой стороны оно водится, — не поверили горожане. И, заглянув в лица матери и сестры Якова, увидели, что те непритворно плачут, искренне жалеют покойного.

— Вот те на! Наипервейший бандюга, видать, в своей семье человеком жил и домашних не обижал. Ведь оплакивали как родного, — разносила молва слухи по всем закоулкам.

— Сердце? Да брось, мам, слушать Захария. У нас на работе другое говорят, — усмехнулся Мишка и добавил:

— От передозировки он загнулся. Перебрал наркоты. Так и погас у себя дома. Даже из кайфа не вышел.

— Откуда знаешь?

— Жена судмедэксперта у нас работает. Ее муж вскрытие делал. Он заключение давал, сам диагноз ставил. При чем тут сердце? А родня разве скажет правду, чтоб горожане потешались над Косым, вот и придумали благовидное. Хотя кому какое дело, как он урылся, главное, что нет его больше, — улыбался Мишка, не скрывая радости.

— Он накрылся, а его свора жива. Эти отморозки не успокоятся, еще покажут себя! — вспомнила Катя, как держали Мишку рэкетиры под ножом.

— Пока опомнятся, пройдет время. А и нам их уже опасаться нечего, — успокоил Катю сын.

А город гудел. О смерти Косого ходили легенды по дворам, одна другой страшнее.

Горожане приметили, как поутихли крутые. Они не появлялись на улицах и базаре, никого не трясли и не зажимали в подворотнях, в парке. Люди, вздохнув, осмелели, допоздна гуляли по улицам.

— Хоть бы они все передохли, глядишь, легче жить стало! — говорили люди.

Крутые и впрямь присмирели. Косой был не просто авторитетом. Он стал мозгом и душой банды. Равного сыскать было трудно. И все ж решили помянуть главаря и на сороковой день пришли в кабак, где в последний раз квасили вместе с Яшкой.

Они сели за тот же стол.

— Помянем! — предложил рыжий, как подсолнух, Пятак и, взяв в руку бокал, сказал задумчиво:

— Не мог Косой свалить от передозировки. Верняк что не новичок и меру знал всему. Горстями хавал «колеса» и все по-барабану. На игле сидел с самой Чечни. Сколько лет проскочило, а тут вдруг перебор. Лажа!

— А я с ним в тот вечер дольше всех балдел у него дома. Яшка тогда на взводе был, а когда к полуночи поперло, он вдруг скис, какой-то хмурый стал. Спросил его, с чего размок, он долго не «кололся», а потом его прорвало и он рассказал, что ему каждую ночь кошмары видятся.

— Не транди! Яшка снов не видел!

— Это не сны, а кошмары! Он сам мне про них бухтел. Они ему душу наизнанку выворачивали.

— Закинь! Такое не о Косом!

— А мне, в натуре, к чему звенеть впустую?

— Ну, базарь, что кент трехал?

— Жмуриха к нему возникала, Сюзанка! Вся как есть голая легла к Яшке в постель.

— Зачем? Она ему по хрену! К кому другому ладно, а Косой в сексе ничто. Она про это знала!

— Я базарю, что слышал от кента!

— Ну, валяй!

— Так вот эта проблядь лезет под одеяло, сама холодней сосульки и пристает:

— Согрей меня, Яша!

— Тот и базарит, мол, нечем греть, отвали!

— А она прижимается к нему и клеится:

— Яша! Обними! А то совсем замерзла, ни кровинки не осталось в теле, все ты выпустил из меня! — а сама плачет горько. Он ее гонит, но Сюзанка за шею обхватила. Холодными руками намертво давит. Ну, кент кое-как вышвырнул ее из постели. А она раздухарилась и звенит:

:— Что, Косой урод, думаешь вытолкал из постели, так избавился от меня? Легко отделаться хочешь! Ты, чокнутый геморрой, все у меня отнял! Неужель думаешь, что останешься дышать без наказанья? Да не мечтай, паскудина облезлая! Я не только кровь из тебя по капле выпью, а и душу вымотаю в куски! Не слинять тебе от меня! На земле и под землей достану! Свою разборку сделаю! За все разом отомщу!

— Во сучара! Еще гонорится, падла гниложопая! Мало ей вломили, облезлой макаке!

— Вовсе опухла! С крышей не дружит лярва! — возмутились крутые.

— Самое досадное, что прищучить ее Теперь нельзя. Жмуриха она!

— Так Косой звенел, будто она, эта стерва, все время к нему возникала и гонорилась, поднимала на всех нас хвост. Не только Косому, всем нам разборкой грозила!

— Кишка тонка!

— Куда ей простигонке нас достать! — смеялись крутые, не поверив в обещание Сюзаны.

Из ресторана они ушли поздно, всей гурьбой. Несмотря на выпитое, крепко держались на ногах, обсуждали по пути, кого тряхнут в ближайшие дни. Договорились все вместе собраться завтра вечером и обговорить, решить все конкретно.

А на следующий день весь город узнал о смерти самого жестокого из рэкетиров, по кличке Дед. Эту кликуху он получил еще в армии за садизм и измывательства над новобранцами. Он сам придумывал пытки для салаг. Дед испытывал истинное наслаждение при виде крови и мучений. После пяти лет дезбата он вернулся в Нальчик, и тут же его взяли в банду.

— Дед накрылся?

— Как? Кто его вырубил? — не верили крутые.

— Базар! Дед еще всех нас передышит!

— Его мать трехнула. Не верите, сами звоните! — предложил Пятак.

Вскоре вся банда заявилась в дом, где жил Дед.

— Сыночки! Как вас много у него! Что ж вы в лихую минуту одного оставили? — упрекнула ребят пожилая женщина, вытирая лицо линялым фартуком. Слезы текли ручьями. Женщина не могла справиться с собой и отвечала сквозь рыдания:

— Он как ушел из дома вчерась, так и не воротилси. Я его, родимого, все в окно глядела. Ждала, чтоб вместях повечерять. Ну не дождалась, подумала, можа у какой девки застрял. А утром с ранья дворничиха в дверь колотится как глумная и блажит:

— Беги! Твово сына с канализационного люка выволокли! Задохся там вконец!

— А люк в шаге от дома. Открытым оказался. Сынок по потемках в его угодил. И захлебнулся насмерть. Не выбралси, сил не хватило. Може ударилси и сознанья не стало. Его когда подняли, он весь распух. Лицо почернело. Жуть единая как тяжко помер! — голосила старая, жалея сына, заодно и свою осиротевшую старость.

А по городу новые слухи поползли:

— Не сам Дед упал в канализацию. Кто-то его столкнул.

— Не просто спихнули, а в начале придушили.

— Кого? Деда? Не родился еще тот медведь…

— А может те, над кем в армии изгалялся, свели с ним счеты за прежние обиды, — предполагали горожане.

— Так сколько лет прошло? Нешто помнили?

— Только доброе быстро забывается. Зло до смерти помнится. Бот и оторвались на нем. Не все Деду над людьми измываться. Нашелся и на него капкан! — злорадствовали горожане.

— Матери Деда крутые дали денег, а похороны и поминки взяли на себя.

Старушка, спешно спрятав деньги, вскоре успокоилась. Позвала на чай закадычную подругу дворничиху, и старухи разговорились по душам:

— А че ревешь, Петровна? Нынче сама станешь жить. Нихто матом не облает, ить кем только тебя не лаял твой непутяга! Барбос, а не человек, прости меня, Господи, грешную! Неможно ругать покойного, но этому во след доброго слова не находится. Ему бы вкалывать, так чем он занимался? Бандитничал!

— Не брали его никуда, по нервам болел!

— А на водку нервов хватало?

— Все мужики едины! — выгораживала сына.

— Закинь, Петровна, защищать анчихриста! Помнишь, зимой тебя на улицу выкинул через окно. В едином халате, босиком. Хорошо, что первый этаж, так не убилась. Я ж тебя взяла. А за что? Ругала козла за дело. Так ему и надо! Нынче заживешь сама, барыней! Еще и старика тебе сыщем, чтоб веселей жилось, — смеялась дворничиха.

— Это с тех, что на улицах валяются, и ты их сметаешь в кучи? Не надобно таких… Сама жить стану. Уж сколько от сына натерпелась, никого больше не хочу. Единое жаль, жизни не видя ушел, — всхлипнула мать. А к вечеру, прибрав в доме, тихо порадовалась, что не вломится в двери пьяный сын, не потребует деньги, не станет швырять в нее тарелки и орать до утра, что сообразит из нее пугало для двора, а дом пропьет и уйдет к друзьям.

— Сынок! Мы токмо друг у дружки, боле никого с родни вкруг нас нету. За что забижаешь? Сколько мне осталось? Погоди малость, сама помру, еще наживешься один, — говорила сыну утром. Тот хмурился, уходил из дома, громко хлопнув дверью. Вечером все повторялось сначала.

Дед был рэкетиром не только в городе, а и у себя дома. Деньги никогда не задерживались в его руках. Их он пропивал вместе с кентами и проститутками. Он никогда не помнил, сколько их было и с кем их проквасил. Дед никого в своей жизни не жалел и не любил. К единственной Сюзанке питал слабость. Но она всегда высмеивала, называла мухомором, старой плесенью и паутиной с жопы пидера. Это бесило больше всего, и Дед ждал своего часа, когда сможет овладеть девкой, а потом измучить ее, истерзать до бессознания и воя. Но возле нее увивалось слишком много хахалей, средь них были и крутые. Они не дали бы девку в обиду, и Дед ждал свой час, сцепив зубы до боли. И он настал, когда Яша вместе с другими позвал Деда, сказав коротко и жестко:

— Отваливаем мочить Сюзанку! Достала профура! Нынче уроем…

Дед стонал от удовольствия, выкручивая и выламывая ноги, руки девки. Вот он поднял ее вверх ногами, крутнул в воздухе и ударил головой об асфальт. Сюзанка взвыла от боли.

— Ну, что «метелка», помнишь, как меня забрызгивала? — хватал грудь девки в жесткую пятерню и крутил, щипал, бил девку как дюжего мужика. Слюни наслаждения текли по подбородку. Он даже мертвую не оставил в покое и топтался по ней ногами, хохоча и радуясь.

…Мертвая… В том Дед убедился лично и был нимало огорчен тому, что все так быстро закончилось. У него лишь ненадолго поднялось настроение. А потом он снова впал в хандру.

В ту ночь, возвращаясь вместе с кентами из ресторана, Дед шел посередине тротуара. Навстречу ему, ну как назло, не попался ни один прохожий.

— Ну и судьбина-сука! Даже побазлать не с кем. Некому рыло на жопу свернуть. Иль все урылись? Иль я на погосте? Эй, вы! Нарисуйтесь, кто живой?

И вдруг от стены многоэтажки отделилась чья-то тень и пошла навстречу крутому, не робея, не сворачивая.

— Эй, Дед! Сучий выкидыш! Чего базаришь в спящем городе? Ты со мной побазлай, гнилая задница мартышки! Иль только с бабами выходишь на разборки! Ты теперь попробуй справиться со мной, припадочный козел! — вышла из тени, откинула с лица пряди волос, и Дед увидел Сюзану.

— Ты?! Откуда свалилась? — почувствовал, как стал трезветь.

— Теперь мое время настало! Иль забыл про свой должок? Иль размечтался, что все простится тебе на халяву? Чего мослы дрожат, иль страшно стало? Шурши за мной жертва дурной ночи, блевотина бухой бомжихи! Или слабо выдержать мою разборку, старый мудило? — подошла так близко, что крутой ощутил запах тлена, гнили и сырости.

— Вали прочь, потаскуха! — крикнул мужик и сунул руку в карман за ножом и, не нащупав его, почувствовал сильный удар в висок, он отлетел к стене дома. Едва встал, его ударили снова. Он летел мячом по тротуару, не имея возможности встать и защититься. Его пинали и катили как большой шар, не видел кто бил, не мог крикнуть и позвать на помощь. Он не сразу сообразил, что случилось, он упал куда-то вниз в вонючую липкую жижу, она мигом забила глаза, уши, нос и рот. Он поздно понял, что это конец и ему никогда самому отсюда не выбраться.

И только жильцы первого этажа видели, как двое людей подошли к Деду, сзади, и о чем-то коротко переговорив меж собой, сбили с ног крутого, понесли на сапогах по тротуару, сказав короткое:

— Это тебе, отморозок, за армейку!

Рэкетиры не знали подробностей случившегося. Жильцы дома промолчали об увиденном, чтоб самим в ночи не нарваться на кулаки. Деда отмыли уже в морге. Крутые, приехав за его матерью, застали ее вместе с дворничихой, на полу, пьяных до бессознания.

Петровну окатили холодной водой, велели привести себя в порядок и, затолкав в машину, напомнили о похоронах сына:

— Ведь ни в канализации он родился, ты его произвела на свет, вернись в матери хоть ненадолго…

А по городу опять слухи: крутого в канализации утопили. Кто-то достал…

— Ничего не утопили. Просто улица плохо освещена в том месте. Не увидел открытого люка человек, вот и упал в него случайно, — говорили другие, их поддержало большинство горожан. Зачем самих себя пугать, чтоб ночью бояться открыть форточку в своем доме.

Милиция тоже согласилась с тем, что в люк человек угодил случайно. Либо водки перебрал, или впотьмах не разглядел опасность.

Катя, услышав о случившемся, попросила Мишку с оглядкой ходить по городским улицам и возвращаться домой пораньше, до наступленья ночи.

— Мам! У каждого своя судьба. Разве мало тех, кто среди дня умирает? Не бойся, я не пью до глюков, никому не мешаю жить. А эти не случайно помирают. Кстати, наши сотрудники говорят, будто на кладбище обе могилы крутых изгажены. Это уже не случайность…

Мишку вовсе не интересовали рэкетиры. Он, как и все горожане, хотел жить спокойно и ходить по улицам без оглядки и страха. Ведь и он любил пройти с Лянкой в темноте, обняв девчонку за плечи. Они чувствовали себя счастливыми, когда им никто не мешал.

— Ляна! Ну от чего ты не хочешь перейти к нам, чтоб вернуть все как было.

Мишка почувствовал, что девчонка дрогнула, насторожилась, взяла свою руку из его ладони, пошла рядом молча.

— Лян, ты обиделась? Я что-то не то сказал?

— Мишанька! В том прошлом было всякое. И вспоминать нужно с выбором, не подряд. Теперь многое изменилось. И я уже не та…

Но Мишка все же убедил Лянку навещать Катю. И девчонка послушалась. Конечно, не каждый день заглядывала к ней в гости, но всякую неделю.

Вот так и в этот раз пришла. Целый день помогала Кате. Убрала, постирала, приготовила, саму бабу искупала, а когда села передохнуть, Катя ее спросила:

— Лянка, а от чего не придешь насовсем? Что мешает? Или Мишку не любишь?

— Не в том дело, — опустила голову.

— А вот с чего бы начала здесь?

— Я?! Конечно, как и все! Сначала ремонт бы сделала. Полный, капитальный, сменила бы всю обстановку, чтоб о вчерашнем дне никакой памяти не осталось, — мечтала вслух.

— Что? Ремонт? Менять всю обстановку? — глянула на девушку, будто впервые увидела.

— Конечно! К чему старье?

— Да ты соображаешь почем теперь мебель? На новую сменить? Откуда взять такие деньги! Ну и замашки у тебя, прямо королевские. Да только на что твоей зарплаты хватит, на пару стульев! Говоришь о ремонте, а нам с Мишей и так хорошо. Все нравится. Что ремонтировать? Обои не выгорели, потолок чистый, полы не пошарпаны, окна и двери в порядке.

— Я не о том! Мне трудно будет жить здесь, — ответила покраснев.

— Почему?

— Открою дверь в эту комнату — и вспомнятся все девки.

— А что они теперь? Они давно уехали!

— Зато в памяти еще живут. Хотя бы Марина, как она высмеивала меня, затуркивала, зашпыняла. Хотя б и Анжелка, тоже не без перца. А Сюзанка! Эта всех доставала, меня вообще не считала человеком. Пещерной обзывала, отсталой домостроевкой и дурой, звала с собой, чтоб настоящую жизнь мне показать. Все грозила в кабак затащить, чтоб с хахалями свести, какие пробили б мне, оттрахали б в натуре. Девки смеялись надо мной и часто говорили, что ты и Мишка за деньги, даже не оглянувшись, отдадите меня своре отморозков. Они оказались правы.

— Вон оно что! А причем тогда ремонт и мебель? Я не пойму тебя! Ну, ляпнула тогда лишнее, сын за то не в ответе. Так ты теперь вздумала все вверх дном? А меня куда определишь? На новую не сменишь, не получится. Пока я здесь хозяйка! — мрачнела Катя.

— Я это помню, потому не спешу сюда! — вздохнула Лянка.

— Ждешь когда сдохну? — догадалась баба.

— Зачем? Вы мне не мешаете…

— Ну, спасибо! Не думала, что ты такой стала. Запросы выше крыши. А что собою представляешь? Да разве так должна думать будущая хозяйка? Иль забыла, что теперь девок замуж только с приданым берут. У тебя за душою ни гроша. Мало того, мечтаешь и нас тряхнуть на свои прихоти! Ну, нет, я покуда жива, такое не допущу! — вскипела Катя.

— Я же не говорю, что все надо сделать в один день. Конечно, постепенно. И на счет меня, тоже не стоит высмеивать. Тоже на счету есть. Пусть немного, зато каждый месяц пополняю. И вовсе я не голая. Все есть. Даже девчата на работе завидуют.

— Что есть, вижу, в чем к нам приходишь. Глазу остановиться не на чем, — усмехнулась Катя ядовито. Лянку словно ветром сдуло, забыла попрощаться и выскочила в дверь, будто ей кипятком пятки облили.

— Ишь, стерва мокрожопая! Еще никто, а уже рот раззявила, подайте ремонт, новую обстановку. Теперь жены к мужьям со своею мебелью приезжают. А эта размечталась. Нет! Не нужна нам такая! Пусть Мишка другую найдет! Держали почти два года у себя, ни копейки с нее не поимели. Вот и получили в благодарность! — злилась баба и смотрела на часы, ждала возвращения сына с работы, а тот не спешил. Домой он вернулся почти в полночь.

— Где шлялся допоздна? — жестко спросила сына, тот удивленно глянул на нее:

— Мне сколько лет, не вспомнишь? Почему шпыняешь как пацана? Или я на карачках приполз, иль с кулаками наехал?

— Еще этого не хватает!

— Мам! Какая блоха тебя грызет? С чего на меня кричишь? Я вот-он, весь в порядке!

— Где был? — спросила спокойнее.

— Гулял по городу, был в кино, поел мороженое в кафе!

— С Лянкой?

— Само собою!

— Забудь эту дуру! Не нужна она нам.

— С чего так? — удивился Мишка, и Катя рассказала ему о разговоре с Ляной.

— Почему ты злишься, ведь она во всем права. Ни ты, ни я не вспомним, когда в последний раз делали ремонт. Давно пора освежить квартиру. И мебель заменить нужно. Наша не просто обветшала, а безнадежно устарела. Вышла из моды. Ты посмотри, какая она громоздкая и мрачная, как давит на настроение и бьет по нервам. Права Лянка и в том, что будит она больную память. Я конечно согласен, что замена стоит ни малых денег. Но ведь это делается для себя и не столь уж часто. Нам давно пора обновить дом. Вон отец свой дом на ноги поставил. Глянуть любо! Из развалины хоромы соорудил. Все удобства завел внутрь, и даже спутниковую антенну ему установили. Так у него громадный дом, у нас всего-то квартира!

— Если у Лянки с этой квартирой не ладит память, не знаю, какая хозяйка из нее состоится. Я себе такой невестки не пожелаю, — поджала губы.

— Тебя не понять. То разыскиваешь девчонку как родную, то снова гонишь. Ты уж как-то определись. Или признаешь Лянку или нет!

— Сынок, нам не нужна невестка-мотовка. Мне бережливую найди! Чтоб не пустила по ветру все, что мы годами копили. Тебе на будущее.

— Я уже ни во что не верю. Ты для кого невестку выбираешь, себе или мне жену? В конце концов, кому с нею жить? Почему свое навязываешь? Вон отец нашел богатую. А был с нею счастлив? Годы жизни козлу под хвост пошли. Ты и мне того желаешь? Спасибо! Чую, пока с тобой, не иметь своей семьи. Тебе никто не угодит. Во всех изъян сыщешь! Не пора ли к себе присмотреться? Вот ведь извела, измучила придирками, — возмущался Михаил.

Катя плакала, других, более веских доказательств не нашла. Она вспоминала голодное время, босого, полураздетого сына, жуткое одиночество и безысходность. Как трудно они вставали на ноги, как тяжело давалась им каждая копейка, как радовались они всякой покупке и приобретению. А теперь все это вывезти на свалку…

Устарела мебель, перестала быть модной. Даже посуда уже не на виду. Она тоже не стыковалась с духом времени. А ведь платили немалые деньги. Даже диван — толстый, бокастый, уже не радовал Мишку.

— Сынок! Я не для себя стараюсь. Тебя жаль, — всхлипнула Катя.

— Зачем загодя меня оплакиваешь? Я еще живой и даже не женатый.

— Миша, детка, не спеши! Присмотрись хорошенько. Вон ботинки всего на зиму покупаешь, а и то примеряешь. Жену на всю жизнь берут. Не спеши.

— А я еще предложенье ей не сделал, хотя давно пора! Лянке тоже надоест ждать меня. И выйдет на зло мне за другого! Кто первым пожалеет?

— Конечно она! Тебе то что, баб и девок в городе хоть метлой мети, на любой вкус!

— А мне не нужна любая!

— Ладно! Поступай как хочешь. В конце концов найду и я место для себя!

— И где ты его искать станешь?

— В стардоме! — выпалила Катя.

— Не возьмут. У тебя двое сыновей. Туда только одиноких принимают, у кого нет родни.

— Мишка! Ну чего ты хочешь?

— Лянку вернуть к нам.

— Только ни это! — запротестовала Катя.

— Тогда вместе с нею уйдем к отцу. У него теперь места много, всем хватит!

— Меня бросишь?

— Ну почему, будем навещать, приходить в гости, помогать тебе, но жить отдельно. Устал от твоей опеки, пора самостоятельную жизнь начинать. Ведь если теперь не женюсь, буду таким как Аслан, этого и под ружьем уже жениться не заставишь. Ты такого желаешь мне?

— Сам решай и поступай как хочешь! — хмурилась Катя.

Мишка сидел на кухне у окна, смотрел на гаснущие огни засыпающего города, думал о своем. Конечно, ему не хотелось оставлять мать одну. Но что делать, если женщина не признавала Ляну и снова обидела девушку. Та рассказала парню о разговоре с Катей и грустно заметила:

— Знаешь, Миш, она осталась тою, вчерашней. Ей никто не нужен и не дорог. И любит только деньги. Ведь вот сколько лет прожили вы в этом доме, а у нее ни одной подруги нет и не было, даже с соседями не дружит. Никого не признает. Только с Захарием изредка общается. Не приведись что с нею случится, тебе даже не позвонят и не скажут, некому предупредить. И вовсе не потому, что вокруг все плохие люди живут. Катя сама во всем виновата. Она ни с кем не уживется. Ни с одной невесткой. Никто с нею не выдержит.

— Лян, а что делать? Как ты хочешь?

— А выход один, снимай квартиру…

— Мы можем пойти жить к отцу, у него целый дом. Там никто не помешает.

— Не забывай про Аслана. Тот не будет вечно в горах. Когда-то все возвращаются в город. Я не хочу, чтоб вы поссорились из-за дома.

— Ляна! Я тоже не собираюсь до конца жизни оставаться под опекой отца. Мы за время скопим на свое жилье и уйдем.

— Давай лучше я на своем комбинате попрошу дать нам с тобой комнату в общежитии, чтоб никому из родителей не быть обязанными за кров! Пойми меня правильно, уйдя от твоей матери к отцу, можем нарваться на худшее.

— Да брось ты бояться теней! Старик наш трудяга. А и дома бывает мало. Заскакивает только переночевать, да и то не всякий день. Дом пустой стоит все время.

— А дядька твой куда делся?

— Ты знаешь, он выздоровел. Отец мой привез ему из селения старушку. Она людей лечила от всяких хворей. Кого травами и кореньями, других молитвами и заговорами. Короче, от скуки на все руки. Отец в эту ерундель не верил. Но выбора не было. Дядьку одного не бросишь, а тот вовсе беспомощный был. В туалет сам не мог сходить, только на судно. Вот и привез ту бабку, так для себя решил, что берет в сиделки и няньки для брата. Врачи на нем давно крест поставили. Выписали как безнадежного и велели забрать домой, как не подлежащего лечению. Мол, нет у нас ритуальной службы, справляйтесь сами. Что оставалось делать?

— А бабка вылечила?

— Еще как! Он у нее через три месяца на ноги встал. А ведь был парализован. Теперь даже работает. Та знахарка все свои силы в него вложила. Уж чем только ни лечила. Ей никто не мешал. Бабка здорово помогла. Она почти год мучилась. Помню, когда отец увидел своими глазами, что брат пошел, сам чуть не упал от удивленья. Ведь тому врачи отвели всего два месяца, а отца предупредили готовиться к похоронам. А дядька, слава Богу, и теперь жив.

— Он с отцом в том доме живет?

— Давно ушел! — рассмеялся Мишка.

— А куда?

— К себе домой! К семье, к детям! Он когда заболел и слег, жена ушла от него. Забрала детей, даже другого человека нашла.

— Ну и сволочь! — вырвалось у Лянки.

— С одной стороны, ты права. Но ведь и детей растить надо, кормить. Одной бабе все не потянуть. Где взять столько сил? Вот и решилась новым хозяином обзавестись. Вот только дети его не признали. Короче, пришлось ему уйти, а жена сама впряглась в лямку, как все одиночки. Поначалу тяжко приходилось, но дети стали помогать. В селе они быстро всему учатся. И ничего, получилось. Теперь у них своя большая, хорошая отара, несколько коров, полно кур, свой сад и бахча. Мало что в магазине покупают. Дети сами пасут овец и коров. Баба, понятно, делает сыр, масло и сметану на продажу. Когда услышала от моего отца, что дядька на ноги сам встает, мигом примчалась. Поначалу он ее видеть не хотел, не разговаривал. Но ведь сумела тетка снова повернуть его к себе. Дети помогли, ради них забыл все и простил. А когда окреп, и бабка разрешила, уехал он домой в свое село. В городе не захотел остаться. Конечно, отару в горах не пасет, но стричь овец помогает, следит за окотами в кошаре и по дому много помогает. Снова счастлива семья.

— А старушка знахарка куда делась? — вспомнила Ляна.

— Ее дядька к себе в матери забрал. Увез в свое селение насовсем. И не вернул ее внукам. Обижали бабку там. Не заботились, даже куском попрекали. А дядька за болезнь привык к ней, как к родной. И она к нему привязалась. Поверишь, племяши наши ее за свою бабку приняли, полюбили, слушаются и не обижают. Глянешь на них теперь и не верится, что бабуля чужая. К родным не везде так относятся.

— А ее внуки согласились отдать бабку?

— Ну не сразу! — рассмеялся Мишка, что-то вспомнив, и продолжил:

— И с кулаками, и с ментами наезжали. Но бабуля наотрез отказалась вернуться. Ее дурой хотели признать, под опеку взять. Там не бабка, пенсия была нужна. Это дядька смекнул враз. Ну и отслюнил внукам, как столковались. С тех пор не возникают в селении. Все довольны, все успокоились. Потому и мы с тобой можем спокойно уйти к отцу и жить сколько надо. Места там полно. Никто никому не помешает. Отец, я уверен, только рад будет. Он целыми днями на работе, в своей мастерской, сутками пропадает там.

— А для чего? Для кого так убивается? — удивилась Ляна.

— Уже привык так вкалывать. Ведь вот я сам зарабатываю. Аслан в горах «пашет». Имеет очень хорошо с отары. У отца «бабки» давно не просит. Свой счет завел. Одно плохо, жлобом стал. Но на шее пахана не спит. Сам себя кормит. Как-то приспособился, привык в горах. Иногда мясо, сыр передает отцу и матери. Короче, о возвращении в город пока не говорит. Ну а вернется, я думаю, мы спокойно уживемся с ним на разных этажах. Не помешаем друг другу.

Катя, узнав о задумке сына, взбеленилась:

— На какую-то сучонку меня, родную мать, променять вздумал! Где твоя совесть? — закричала багровея.

— Прекрати орать! Лянка не сучка и тебе это известно не хуже чем мне. И не закатывай истерику! Не заходись! Никто тебя одну не бросает. Мы станем навещать каждый день. Помогать будем во всем. Ну не получается жить вместе. Давай попробуем врозь. Ты ненавидишь Лянку, не знаю за что? А я люблю и не могу без нее. Понимаешь ты это? Мне никакая другая не нужна! — ходил Мишка по квартире возмущаясь:

— Я понимаю, тебе никакая не угодит. Ни одна мать не хочет отпускать сына. А я не хочу упустить Ляну.

— Миша, сынок, мне уже немного жить осталось. Подожди чуть-чуть…

— А мне предлагаешь одиночество до конца жизни? Нет, мам, я не согласен. Я не хочу, чтоб ты умирала. Живи подольше. Может врозь, даже лучше будет.

— Вы уже все решили?

— Да! Вот только с отцом надо переговорить. Но дома его не отловить. Он вечно на работе. Не хуже тебя — деньги копит. А для кого? Мы с Асланом давно на своих ногах. Ни он, ни я от его заработков не зависим. Самому и половины много. А копит! Как вы с ним похожи! Близнецы! Для вас деньги — все! Хотя ни тепла, ни радости от них не получили. Убили здоровье и жизнь. И нам мешаете! Все на своем стоите. И ты, и он в один голос — бери богатую. Умей обходиться малым. Имей сбереженья, а для чего? В могилу все уходят с пустыми руками и больной душой. Я так, как вы, не хочу жить. Устал от советов с двух сторон. Они слишком похожи.

— Хорошо! Делай что хочешь, живи как нравится, но не уходи. Я на все согласна!

— Мам! Я слишком хорошо знаю тебя! Сегодня скажешь так, а завтра иначе. Станешь изводить Ляну попреками. И в конце концов разобьешь нашу семью. Ты никогда не поставишь мою жену вровень с собой. И обязательно ее выживешь или она сама сбежит, но уже навсегда.

— Сынок! Не держи за зверя. Не будет того, о чем говоришь. Я буду очень стараться.

— Пойми, мам, уже сейчас мне Ляну не уговорить вернуться к нам, она тебе не поверит. Ко мне выйти не хотела, еле уговорил. А уж домой и не надейся. Не придет она больше. У каждого человека есть предел терпению.

— За любимым пошла бы! Выходит, что не любит тебя Лянка! Или ты думаешь, будто я любила свою свекровь? Да ничуть! За твоим отцом пошла не раздумывая. Чего только не пришлось стерпеть, никогда не жаловалась. Почти десять лет мучилась. Но о ней — его матери, плохого слова не сказала Хасану. А твоя, едва порог переступила, уже полные пригоршни соплей и жалоб. А как жить думаете? Ведь вкруг вас всякие люди будут. Чужие! Как с ними поладите, если со мной — родною, не сживаетесь. Да разве можно разбить любящих? Такое ни у кого не получалось. Коли она на меня уже жалуется, я твоему завтра не позавидую. Каждому пончику и торту про тебя насплетничает, когда люди устанут ее слушать.

— Лянка не из тех! — оборвал Мишка.

— Ни я, ты рассказал о жалобах девки. У нас такая воспитательница была в детском саде. Все на мужа своего плела небылицы. Вроде хуже его в целом свете нет. Он и пьяница, и дебошир, и кобель. А ведь не она, он застал ее с любовником. Конечно, подналадил под жопу коленом. Через год сама обратно запросилась к нему. Да хрен чего ей обломилось. Тот мужик не морковкой состряпан. Послал ее на третий этаж, а сам себе другую бабу завел. И поныне с нею дышит в мужиках, в человеках, хозяином в доме и в семье. И ничуть не жалеет о случившемся!

— А как же та первая жена теперь живет? — спросил Мишка у матери.

— Теперь и не знаю. Не общалась с нею. Но уже тогда спиваться стала. С работы ее погнали. Нигде она не устроилась. Да кому нужна запойная алкашка? Короче, свалила из нормальных баб в бродяги подзаборные. Вот и добрехалась…

— Лянка не из тех. Эта не станет трепать имя семьи. С «крышей» дружит, — успокаивал Мишка Катю.

— Будет, сынок! Все девки хороши, вот только откуда хреновые жены берутся. Стоит расписаться и свою бабу не узнаешь, откуда что попрет. Мигом проявится жадность, ругливость, лень и никчемность. До росписи все скрывается, маскируются под трудяг, лапочек. А став законными, снимают маску. И так все-… Не спеши ее прописывать ни в доме, ни в квартире, чтоб потом делить не пришлось. Всякое случалось. Я не хочу, чтоб ты на улице остался без своего угла, — поджала губы баба.

— Лянка еще женой не стала, а ты ее во всех смертных грехах заподозрила. А еще говоришь, что уживешься с нею.

— Я предупредила тебя как сына, кто же, кроме меня, тебе подскажет? — обиделась женщина.

— Видишь ли, мам, тебе и отцу разделов бояться нечего. Твоя квартира оформлена на тебя, отцовский дом — на него. Никто ваше не отнимет и не разделит. Лянке эта афера и в голову не стукнет. Мы с тобой ее не первый год знаем.

— Миша, детка, не доверяй никому. Случается, родные дети выбрасывают своих стариков на улицу, оставляют без угла и куска. А уж на жену полагаться и вовсе глупо. Ведь вот не обижайся, что напомню, но это правда, что берешь голожопую. Случись развод, она голым тебя оставит. Все девки, кого из бедных семей берут, алчные. Помни о том.

— Почему ж отец не боялся, женился на тебе, не глядя ни на что. Ведь из общаги взял?

— Тогда другое время было, и замуж выходили по любви.

— Мам! Не надо сказки рассказывать. Я не ребенок. «Хищницы» не сегодня появились, они были всегда. Просто их было меньше, чем теперь. Но ничего нового не происходит. Все повторяется. Я хорошо знаю обо всем. Среди людей живем. Вижу и слышу много. Не только нас, простых смертных, а и начальство достает бабье и даже крутых, — усмехнулся Мишка.

— Ну тут ты загнул, сынок! Чтоб бандюгу достала баба, никогда не поверю. Им размазать человека ничего не стоит. Да и жен у них нет, сколько я знаю, одни подружки-подстилушки! — рассмеялась Катя.

— Это раньше было. Теперь у большинства семьи. Там и дети, бабы, все как у людей. Но берут жен не из дешевок. Конечно, они копейки не считают. Привыкают к кучерявой жизни. А она, случается, дает осечку. Вот и вчера рэкетир ожмурился. Прямо в своем доме. Люди говорят, будто застрелился. Выстрелил себе в висок — и готов! Голова всмятку. Так и свалился на пол. В луже крови его увидели. И никого рядом. Хотя жена и двое детей имеются. Один пацан в школе был, младший в детском саде, жена куда-то поехала. А нашли его мертвым кенты. Звонили ему, он не отвечал. Заподозрили неладное. И не случайно… Все были в шоке, повода к самоубийству не имелось. Ну, менты, как всегда, возникли. Потом криминалиста вызвали. Тот осмотрел комнату, покойного, и вскоре на бабу указал. Назвал убийцей.

— А зачем ей понадобилось это? Ведь вот жила безотказно, все имела. За что угробила мужика? — удивилась Катя.

— Да кто знает? Причин много называют. Соседи ничего не слышали. Говорили, что меж собой не базарили. А и мужик, хоть и рэкетир, никогда не колотил бабу, не базлался с нею, — рассказывал Мишка.

— А сама призналась?

— Кто ж так просто расколется, если за это срок грозит? Никому на зону неохота.

— Почему же ей дело шьют?

— Наша сотрудница на одной лестничной площадке живет. Ее в понятые менты взяли. Она и рассказала обо всем, что видела и слышала, — присел Мишка на кухне напротив матери и продолжил:

— Пистолет крутого лежал с левой стороны, а не справа как положено.

— А если он левша? — не поверила Катя.

— Крутые, да и родители его это отмели. Сказали, мол, нормальным был. К тому же пистолет почищен, ни одного отпечатка на нем. Не мог же мертвец, застрелившись, рукоять после себя вычистить до блеска.

— Ну, почему жена? Может, кто другой? Те же крутые! — не верила Катя.

— Того крутого Гильзой все звали. Даже горожане эту кликуху его помнили. Спокойно дышал он в своем подъезде, ни к кому не прикипался. А тут пуговки с рубахи разлетелись во все стороны. Будто кто за грудки рванул. И самое удивительное, при обыске не нашли ни копейки денег, никаких ценных вещей. Хотя Гильза был падкий на побрякушки. Даже золотой цепки с крестом, что всегда носил, на шее не оказалось. Часы с браслетом исчезли. Перстни и кольцо сняты с мылом. Уж не мог это Гильза утворить. Многое увидел криминалист. И все следователю показал. И на окурок сигареты в пепельнице, такие ни крутой, ни его баба не курили. Окурок свежий. Его вместе с пепельницей забрали. Спросили бабу, кто курил, а она не знает, не сказала. Все, конечно, любовницу заподозрили. На фильтре следы от губной помады приметили. Выходит, у него была любовница, а баба их застала. Ее выперла, а мужика урыла. Не одна наша сотрудница так подумала. Милиция и крутые тоже не морковкой сляпаны. Сгребли в машину Гильзу и его жену, увезли в ментовку.

— А дети как теперь?

— У крутого родители остались. Они забрали внуков к себе. Лягавые теперь раскрутят дело. Говорят их «за висячки» взгрели. Кому нужны нераскрытые дела? Может, и повесят все на бабу. Виновата или нет, кому интересно, лишь бы свою жопу от кнута начальства уберечь. Ну, кроме жены некому было угробить мужика. С самоубийством затея провалилась. Теперь из нее менты выдавят признанье, — сказал Мишка, выдохнув тяжкое:

— Вот тебе и сытость, и богатство, а кому оно впрок? Нет жизни… А кто виноват?

— Нас это не касается, — отмахнулась Катя, добавив свое:

— Благо, что от нас отстали!

— Захлебнулись в золоте, какое кровью нажили. Но судьба всех сыскала…

Парень долго сидел молча, думал о своем. Он целую неделю возвращался с работы вовремя и не говорил о Лянке. Катя тем более не вспоминала о ней.

А через пару дней по городу слух пополз, что Гильзу убила Сюзана. Ее по фотографии узнали дворничиха и лифтерша, вахтерша и уборщица лестничного пролета:

— Я как раз ту площадку убирала, когда эта вот девка в дверь бандюге позвонила. Он снутри спросил: — Кто там? Она ему в ответ: —Твоя киска! Я еще матюгнулась. Баба только убегла, эта уже приперлась, с бесстыжими глазами. Хотела подсмотреть в замочную дырку, но снутри ее прикрыли. Да и блядища враз в комнату вошла, даже голоса не слышно стало. Я еще хотела его бабе доложить про шашни. Но не успела, — говорила уборщица.

— А я ей дверь отворила. В лицо доподлинно видела и запомнила, — говорила вахтерша.

Следователь, допросив всех, сидел в растерянности:

— Ну как мертвая может средь белого дня ходить в гости к мужику, курить, а потом еще и убить хахаля! Такое и по глубокой попойке не придумать, чушь, ерундень какая-то. Но ведь не сговорились же бабы меж собой. Да и ни к чему им такое. Из десяти фотографий путанок, все указали Сюзану. Может, похожая на нее появилась в городе?

Но все крутые рассмеялись, мол, Сюзанка неповторима. Ее невозможно спутать ни с кем.

— Не верю в эту хренатень! Померещилось бабам! Хотя… не может быть, чтоб всем одна и та же привиделась. И Гильза мертв! Выходит, жена его не убивала. Но зачем Сюзанке чистить пистолет, стирать отпечатки, разве покойная могла их оставить? А пуговки с рубашки отлетели брызгами, тут не всякая живая справилась бы с таким «шкафом», как Гильза.

Горожане тоже не верили в Сюзану и во всем винили жену крутого. Дескать, завела она себе хахаля. Уложили они Гильзу вдвоем, а теперь водят за нос милицию, придумывают всякие байки про мертвых потаскух.

А тут еще милиция отпустила домой вдову Гильзы. И хотя обвиненье в убийстве с нее было снято из-за неопровержимого алиби, подписку о невыезде с нее взяли. Женщина доказала, что была в поликлинике на обследовании, потом у стоматолога на приеме. Медики подтвердили. Из их показаний вышло, что жена рэкетира ушла из дома за два часа до смерти мужа, а вернулась через три часа после случившегося.

Женщина, вернувшись домой, сидела взаперти, ни с кем не общаясь, никого к себе не пуская. Даже с родителями мужа старалась не видеться и ни о чем не говорить. Ее телефон прослушивался, за квартирой велось наблюдение. Но все было тихо. Никто не беспокоил семью Гильзы. И за целый месяц никто не позвонил.

Лишь к концу второго месяца здесь начали робко открывать форточку, а дети стали выходить во двор.

О случившемся в семье их пытались расспросить дворовые мальчишки, докучливые старики, но дети ничего не знали. Их не было дома в это время. Они были уверены в одном, что их мамка отца не убивала.

Впрочем, к смерти Гильзы горожане быстро потеряли интерес. Когда пропал шарм во всей этой истории, и люди поняли, что жена не убивала мужа, не имела любовника, все согласились с тем, что крутой застрелился сам. А причин для такого полно у всех. Склонялась к такому мнению и милиция. Лучше определенность в выводах, чем мистический бред. За три месяца следствию не довелось выйти на след реального убийцы, кто действительно мог бы свести счеты с Гильзой. Дело было прекращено, и только вдова убитого рэкетира недоумевала, куда делись деньги и ценности из квартиры? Милиция ничего не хотела слышать об их исчезновении и успокаивала вдову:

— Скажи спасибо, что сама на воле, живая и свободная! Будешь много требовать, снова к нам угодишь. Уже так скоро не отпустим. Так что радуйся тому, что имеешь. И больше не звони, не возникай.

Баба и затихла. Растила детей, жила замкнуто, сама не понимая случившегося. Ведь было у нее все. Остались только дети. Она жила ими, боясь потерять их — единственную, как жизнь, свою радость.

Дети… Все относятся к ним по-разному. Вот и в доме Кати беда стряслась. После затянувшегося затишья и молчания ушел из дома Михаил. Он не вернулся с работы. А поздним вечером позвонил матери

и сказал, чтоб не ждала его:

— Теперь я у отца живу. Ты не переживай и не сердись. Я так решил. Думаю, что это лучше для всех.

— Она с тобой? — затрясло Катю.

— Ты о Ляне? Да, она здесь, со мной.

— Почему не предупредил, что уходишь?

— Не хотелось лишних истерик.

— У тебя есть на что жить? — спросила Катя.

— Ты о деньгах? Пока есть. Нам хватит, если отец не потребует квартплату, — съязвил сын.

— Если будет туго, приходи! Договорились?

— Ладно, — ответил Мишка тихо и, пожелав спокойной ночи, положил трубку.

Катя долго не могла уснуть в ту ночь. Никак не могла смириться с тем, что все же отняла у нее сына Лянка, увела из дома. Баба ругала девку последними словами, обещала, что уж теперь она постарается развести их, не дать жить вместе.

— Костьми лягу, но верну сына в дом к себе. Раз ты так устроила, мне и вовсе ни к чему тебя жалеть. Ты, сучонка голожопая, еще взвоешь! Устрою тебе веселуху! — грозила баба невестке.

— Ишь, присосалась к сыну. Думаешь, навсегда забрала? А вот тебе! — скрутила в ночи шиши.

— Не закомандуешь, не окрутишь! Меня сын всегда послушается, — спорила с темнотой.

Уснула, когда в окно заглянул рассвет. Катя рано встала. Сварила себе кофе и впервые села утром к столу одна. Невольные слезы потекли по щекам. Вот ведь сложись все по-доброму согласию, благословила бы молодую семью сына. А теперь единственного теплого слова в душе не сыскать, только злость и обида на Лянку застряли колючим комком в горле:

— Как собаку бросили! — слышит звонок в двери, и открыла не спросив.

Две девушки вошли в прихожую:

— Здравствуйте! Возьмите нас на квартиру!

— Пожалуйста! Нам посоветовали те, кто раньше жили у вас! Мы помогать вам будем во всем!

Катя включила свет в прихожей и онемела от удивления. Перед нею стояла Сюзана…

— Ты? Как пришла, как здесь оказалась снова? — вдавилась женщина в стену, не веря глазам.

— Я Роза! Из Тырнауза! Она — Зина, моя подруга. Мы в институт поступили, а жить негде. Нас берут на квартиру, но оттуда далеко ездить, с самой окраины города, из Дубков. Там жить страшно. Вечером никуда не выйти из дома. Кругом стройка. И общежития. Слышали мы, что в том районе всякое случалось. Потому, хотим найти в центре, ближе к институту и безопаснее.

— Тебе чего бояться? Сама любого напугаешь! — ответила Катя подумав:

— Вот так и не поверь, что покойники средь бела дня по городу разгуливают. И спросила:

— А кто меня вам посоветовал?

— Девчонки, какие здесь жили. Говорили, что вы с ними отлично ладили. У нас в Тырнаузе Марина работает. Очень хвалила вас и адрес дала.

— Скажи, а у тебя в Прохладном нет родни? — спросила Катя Розу.

— Есть. Родная тетка там живет, вместе с мужем. Дочь у них была. Тоже жила у вас, Сюзаной ее звали. Она на два года старше. Но ее нету, умерла. Все говорят, что мы с нею очень похожи. Но ведь и матери, а они сестры, на одно лицо. Их все путают, — смеялась девчонка.

— Не знаю, возьму ли вас, много неприятностей получаешь, когда берешь на квартиру девчат. Начинают парней водить, веселухи устраивать, а мне соседи выговаривают за всех, ментов вызывают. К чему мне лишняя морока. Вот и Сюзанку перед окнами убили. Она кем тебе приходилась?

— Двоюродной сестрой была, — сникла Роза.

— Сын тоже против квартиранток. Он недавно женился, может, надумают со мной жить.

— С невесткой? Ох и нелегко придется. Возьмите нас. Мы тихо жить будем, не помешаем и не побеспокоим, — уговаривала Зина.

— Все так говорят. Только вот потом беды не оберешься! — думала Катя о своем.

— Самой, конечно, тяжко стало справиться с делами. Попробуй прибери в квартире, постирай да приготовь. Ну, откажу им и стану зависеть от приходов Лянки. А ее, эту стерву, еще попроси и уговори. Тут же, пошлю сучку подальше — и все на том. Девки и в магазин сходят, и за квартиру заплатят. Мишка начнет возникать, мне и ему есть что ответить, мол, сам вынудил квартиранток взять. Да и сколько можно мной командовать? От девок хоть какую-то копейку получу, а она теперь, ох, как кстати! — уговаривала себя Катя.

— Но чтоб хахалей не водили в дом! И музыку по ночам не включать так, чтоб уши отлетали от головы. Свою комнату, да и всю квартиру в порядке держать. Иначе выгоню взашей, — предупредила Катя. Девчата с радостью согласились на все ее условия. Уже ближе к вечеру они совсем освоились. Но Катя, нет-нет да и вздрагивала, глянув на Розу. Та невольно ловила на себе изучающие взгляды хозяйки и посмеивалась:

— Вы, как моя тетка, та меня Сюзанкой зовет. Я уже привыкла. Отзываюсь.

Катя вечером спокойно поговорила с сыном. Холодно предупредила о квартирантках:

— Взяла двоих. Не зверюга, чтоб сиротой сидеть, как в берлоге. Своему сыну не нужна, хоть чужие позаботятся и помогут.

— Я так и знал! — вздохнул Мишка.

— Копейка никогда не бывает лишней.

— Считай, что сама закрыла перед нами дверь дома, — сказал парень тихо.

— Эх, сынок! Ты душу свою от меня закрыл на замок, а ключ от него потерял. Что важнее. Стоит ли теперь упрекать меня, если променял на первую встречную девку, — упрекнула Мишку.

— Мам! Я ни на кого тебя не променял и не бросил. Жена это одно, ты совсем другое. Мы много о том говорили. Но тебе все не верится, что я уже давно не ребенок, что пришло время завести свою семью. А ты никого не хочешь признавать и ни с кем не уживешься.

— Хватит мне мозги полоскать! Ишь, оборзел, совсем от рук отбился! Говоришь со мной, как отморозок. Лучше скажи, как ты, что у отца? Как сдышались?

— Все нормально. Завтра приеду, расскажу! — пообещал Мишка.

Вечером девчонки приготовили ужин, позвали Катю за стол и, поев, понемногу разговорились.

— Вот вы, Катя, боитесь, чтоб мы хахалей не водили. Зря беспокоитесь. Я уже второй год как замужем. Да, муж много старше, умный человек, потому, заставил учиться. Сказал, мало ли что может случиться, пусть у тебя в руках будет свой кусок хлеба, чтоб ни от кого не зависела и сумела бы прокормить себя и детей. Другой надежды нет, — умолкла Зина.

— Родня у тебя есть? — спросила Катя.

— Этого полно. В доме шагу не ступить. А толку? Все голодные и раздетые. Восемь младших, кроме меня. Сколько ни дай, все мало. Нищета достала. Разве пошла б я замуж за Исмаила? Конечно нет. А теперь уже привыкла к нему. Он добрый и умный, как отец. Никогда не обидел, не ударил, он верит мне. Каждый день звонит, беспокоится, все ли у меня есть и не ругал, что я целый месяц в гостинице жила, пока поступила в институт. И деньги присылал всегда.

— А мои чабаны. Овец пасут в горах. Своих и чужих. Им за это платят. Никому неохота самому бегать по горам. Ищут придурков, таких, как мои, на чьей шее ездить можно. Отец уже сам на козла похож. Зарос так, что из-за шерсти человека не видно. Только глаза. Он горы знает лучше дома, все потому, что с нами он почти не бывает. И если б не моя тетка, никогда не смогла бы приехать в город, поступить в институт. Я о таком и не мечтала. А тетка приехала к нам и увезла с собою. Пообещала моим, что сделает из меня большого человека. Вот я и поступила. А мечтали они из Сюзаны врача слепить, но облом получился, — сникла Роза.

— А ты не слышала, как о твоей сестрице город жужжит. Брешут, что она из могилы встает и с рэкетом разборки устраивает! — не выдержала Катя.

— Причем Сюзанка? Она спит спокойно. А вот ее душа во мне живет…

Катя невольно отпрянула и спросила:

— Вместе с сифилисом?

Девчонки громко расхохотались:

— Нет! Это она себе оставила, чтоб было чем козлов на том свете доставать. Она их и там не оставит в покое. Ведь кто-то ее заразил? Не родилась она с той болячкой?

— А как же крутые откидывались? Ведь не сами по себе. Кто-то помог. И винят Сюзану.

— Крутые отняли у нее то, что не должны были брать. Вот и накрутили на себя беды. Все, кто взял что-то с мертвого, свое потеряют. Это каждый знает, но жадность сильнее страха. Когда понимать начинают, что мертвый расчетом припер, уже поздно что-то вернуть. Покойник свое забирает вместе с жизнью, — улыбнулась совсем, как Сюзанка. И оглядела Катю пристально:

— У сестры крутари украшенья отняли. Дорого они стоили. Говорили, что за них сифилис лечить будут, каким сестра их наказала. Ну да не повезло им, — усмехнулась ехидно.

— А кто помешал козлам?

— Да что там непонятного? Их всех жадность убила. Когда мать Сюзаны нашла Косого и потребовала вернуть дочкины украшения, он так на нее наехал, будто она у него кровное отнять вздумала. Тетка Валя и скажи ему:

— Подавишься, Яшка! Кто с мертвого взял, не пойдет впрок. Вместе с жизнью потеряет.

— Косой на жадности погорел. Придурок! Перебрал сонных таблеток. И не проснулся.

— А все говорили, что наркоты пережрал!

— Нет. Он наркотой не баловался. Бухал по кабакам, это верно. Оттого у него глюки были. Средь ночи вскакивал и орал, что своими глазами чертей видел. Они у него на пузе плясали. А тут и Сюзанка приснилась. Свои украшенья потребовала. Косой ее матом послал, она ему пригрозила.

— Откуда все знаешь? — насторожилась Катя.

— Говорю, что Сюзанка во мне живет…

— Как это случилось?

— Я сижу здесь, а вижу, что далеко отсюда происходит. Вот Яшка в тот последний день вернулся домой, голова у него болела. У сестры сонные таблетки из сумочки выгреб и не спросил о дозе. А я издалека его убедила выпить всю пачку. Он и проглотил. Насовсем уснул.

— А зачем тебе его смерть была нужна?

— Он велел крутым Сюзанку урыть.

— Так все равно украшенья не отдал?

— Нет. Зато и самого не стало. Я думала, что все украшенья у Деда. Но тоже мимо. С ним сослуживцы разобрались. Я лишь слегка им помогла. Он мучил Сюзану больше всех.

— Так ты и не забрала те побрякушки у бандитов?

— Пока нет. Но от меня не спрячутся. Теперь я знаю, где они и у кого.

— А тот рыжий Гильза, это ты его уложила?

— Если б могла, не задумалась бы. Этого отморозка замокрила любовница. Я ни при чем. У них своя разборка случилась. Да и нельзя мне убивать самой. Мне да и Сюзанке всегда найдутся помощники. Стоит захотеть! — рассмеялась Роза.

— Тогда скажи, за что твоя сестрица наклепала на меня в записке, вроде я вынудила ее пойти на панель!

— Менты сочинили, в натуре все устроили. Они хотели тебя из квартиры выдавить, состряпать дело. Но ты помнишь Мадину, какую в детстве спасла. Она легавым помешала и теперь в большом начальстве дышит, запретила ментам наезжать на твою семью. Вот и получился облом. В эту записку тетка не поверила. Да и когда бы Сюзана ее написала, она хотела жить и вовсе не собиралась умирать. Сними с моей сестры свою обиду, она не виновата.

— Выходит, тебя все бандюги принимают за Сюзанку? — поняла Катя.

— Да, я часто беру их «на понял». Хочу одного, вернуть сестре ее украшенья.

— А зачем они ей теперь? — изумилась Катя.

— Просит. Значит нужны. Мне покоя нет, пока они в чужих лапах! — напряглась Роза.

— Значит, снова уроется кто-то из крутых?

— Может быть! — пожала плечами.

— А у кого они?

— Кто их у себя держит, сам мне отдаст

— Ой, насмешила! Да бандюки не отдают ничего. У них ни сдачи, ни отдачи. Кроме рваных гондонов ни черта от них не остается. Зря надеешься и мечтаешь. Сюзанка покруче тебя была, а и то свое не сберегла. Тебе и вовсе не по зубам эта затея. Крутые в асфальт закатают. Они не люди! Пусть Господь разберется, оставь их на Его суд! — советовала Катя.

— Я дала слово Сюзане и не могу от него отказаться, наказана буду, — опустила голову Роза, и Катя поняла, отговорить ей не удастся.

— Жаль мне тебя! Бандиты никогда не уступят. У них нет мозгов. Твои предостереженья им по-барабану, а за угрозы отнимут душу. Им такое не внове.

— Их много, это верно. Но и я не одна, — подняла девчонка голову и продолжила еле слышно:

— Не для себя, Сюзанкину последнюю просьбу выполню…

Катя так и не поняла, зачем мертвой Сюзанке понадобились украшенья.

— Разве на погосте хахалей будет клеить? С нее станется! Но к чему в свои дела сестру ввязывает? Иль не жаль ее? И как сумела всунуть свою душу в живую девку. Для чего? А может, брешет все эта Роза. Несет всякую хренатень, я и развесила уши. А если всерьез, то какое мне до них дело? Со своими заботами справиться б, — ложилась спать. Когда она встала, девчонок уже не было.

Катя еще не успела выпить кофе, как пришел Хасан. Без звонка и предупрежденья заявился и спросил с порога:

— Опять блядюшник у себя завела, никак не можешь успокоиться. Давно сопли высохли, как выла от крутых. Все тебе мало. Никак не проучат. От тебя дети сбежали, от твоих притонов! Когда угомонишься, старая мандолина! — орал на всю кухню.

— Захлопни базар, придурок! Лопух обосранный, чего пасть шире жопы отворил? А как дышать стану сама? Мишка со своей блядью к тебе смылся. Ей тут не по кайфу Вздумала здесь закомандовать, а я ей рога обломала. Они к тебе, задрав хвосты! Лянка вздумала у меня ремонт сделать и всю мебель на новую сменить, понятно, что за мой счет! Я и наехала…

— А зачем мебель менять? Эта вполне нормальная! Стоит себе и ладно! — не понял Хасан.

— Не модная!

— Ишь ты куда замахнулась! Коль так, пусть за свои справят! Смотри деловые выискались! И я бы не дозволил деньги на ветер кидать. Не стал бы из-за нее пупок рвать и спину ломать!

— Так из-за этого все началось! — вспомнила Катя.

— Мне сын сказал другое, вроде Лянку голожопостью попрекаешь. Я и хотел напомнить, какую тебя привез домой, — стих Хасан.

— И о том напомнила. Баба хозяйкой должна прийти в дом, а не мотовкой, ни дурой. Да, я взяла квартиранток, чтоб хоть они помогли мне. Ведь не могу сама везде управиться. Будь нормальная невестка, разве взяла б чужих девок. И не стыдно той Лянке допустить такое, что меня заживо будто схоронили! А мне в доме лишней копейки не бывает. Я не она, сбереженья не дам на ее придурь! — побагровела Катя.

— Вон оно что! А уж такой овечкой прикинулась, ну совсем затурканной, несчастной.

— Хвост она поднимать умеет. А что под ним имеет, кроме гонора? Мне от твоей родни куда как круче доставалось, я никому никогда не жаловалась. Ни на кого! Даже тебе, своему мужу, мозги не засирала. Все стерпела молча, сама, как могла.

— Это верно, — согласился Хасан мрачнея.

— Мишка попрекает, что я только о деньгах думаю. А они мне нужны или ему? Сколько коптить осталось, я с собой ни копейки не возьму, все им с Асланом останется. Так о ком думаю, о себе или о них? Я ни в чем ему не отказывала. Зато и получила в благодарность! Как через кучу говна, через меня перешагнул. И с тобой так поступит! — заплакала Катя.

— Ну чего сопли развесила? Хочешь, чтоб я их из дома выпер обоих? Они квартиру или комнату снимут. Будут жить в голоде. Пусть они дурные, но это наши дети. Помочь им надо! А вот в чем, ума не приложу. Одно вижу точно, любят они друг друга. Как мы когда-то. Голубками воркуют. Глядя на них, душа радуется. И все их ошибки такой нестоящей мелочью кажутся. Дай Бог им сберечь свое светлое. А мешать им не стану. Свое надо помнить. Потеряв свое, уже не сыщешь заново. Но какою холодной и тяжкой покажется жизнь без тепла и любимого человека.

— Ну помогай им жить вдурью. Если теперь уступишь, оба на шею залезут и погонять будут, пока не воткнешься рогами в землю.

— А они у меня были? — глянул на Катю пытливо. Та не сразу поняла. Сообразив, ткнула кулаком в плечо:

— Псих! Придурок! Рахит недоношенный! Как такое подумать мог? Мне и в голову не втемяшилось! Фу, козлище старый! Иль по себе всех судишь? Только просчитался! Я не ты, ни с кем себя не замарала…

— За все годы ни с кем? Никогда не поверю.

— Дело твое. Я не оправдываюсь и не хвалюсь, сказала как есть. Знаю, смешно это все, а и тебе до задницы…

— Ну не скажи. Пусть мы не вместе, но дорого то, что ни имя, ни семью не замарала.

— Чудак ты, Хасан! Иль забыл, что я калека?

— Да, но только на ноги. Во всем остальном нормальная женщина! Другие, много немощнее тебя, свою природу не сдерживают.

— Это их заботы. У меня свои. Скажи-ка честно, чего прибежал вот так запалившись, будто с раскаленной кочерги соскочил? Только не бреши — прищурилась Катя.

— Хотел тебе всыпать за детей. Наслушался с обеих глоток. Ну, такие несчастные и непонятые! А когда ты объяснила, мне нечем крыть стало. Выходит, я лопух. Либо плохо слушал или не понял. Хотя суть не в том. Одно знаю, невестку нашу надо в руки брать и держать в узде крепко. Не давать свернуть в сторону, осекать и не баловать, загружать работой не жалея, чтоб не было времени на сплетни и жалобы. Может, тогда из нее состоится жена.

— Теперь тебе виднее. Сегодня ты отец, а я кукушка. Плохие они или хорошие, а с тобой живут! — хмыкнула Катя.

— Живут у меня. А все мысли с тобой, с языков, из головы не выходишь. Есть сели, они переглянулись и оба в голос, а как ты? Мне смешно и завидно. Любят они тебя, оба. И помнят каждую минуту, не в пример мне дураку. Не оценил и не сберег. Вон брат мой, вылечился, вернулся в деревню, всем все простил. Так ему сам Бог во всем помогает. А я, как рыба, колочусь башкой в лед и все мимо проруби! — вздохнул человек.

— Сбила с пути Лянка нашего мальчишку. И уж не знаю, сумею ли его вернуть себе. А посмотри на нее, ничего особого, обычная девчонка! Квартирантки мои во много краше были, да вот ни на одну не завис, ни одна не глянулась.

— Сердцу не прикажешь. Оно своим отбором живет. В сберкнижку не смотрит. Ты бы видела, как хорошо им вместе. И Мишка наш счастлив, как мы когда-то, — взгрустнул человек.

— Может, и счастливы, но мне от их радости одна горечь досталась, — призналась Катя.

— А ты не считай, во что тебе Лянка обошлась. Пойми их сердцем, и все наладится. Я сегодня выгреб из карманов заработанное, отдал им на расходы, так Лянка враз увидела, что мне обувку купить пора. Кто о том вспоминал хоть когда-нибудь? Носил ботинки до тех пор, пока от них не оставались одни шнурки. Эта приметила и купит.

— Не за свои, — глянула на Хасана искоса.

— Дело не в деньгах, чьи они, а во внимании. Мне его всегда не хватало, потому я каждой каплей тепла дорожу. Когда-то ты тоже была такой, а потом сам дурак тебя испортил, сделал жадной, алчной и до сих пор это пакостное вытравить не могу. Если б ни то, давно бы помирились и жили вместе, семьей, как все люди.

— Не надо, Хасан. Мы не из-за денег разошлись. Ты все помнишь и не ври самому себе.

— Короче, детей делить не будем. Они уже взрослые. Захотят к тебе, держать не буду. Но об одном прошу, выброси блядюшник. Зачем ты сыну закрываешь дверь к себе? — встал человек из-за стола и, подойдя к Кате, положил ей руку на плечо:

— Простить нам нужно друг друга, тогда всем будет легче. И молодым. Они себя поневоле с нас списывают, слышь Катя?

— Много хочешь! Ведь вот тогда, в тот день, не только ноги отнял поезд. Все, что было светлое, отрезал навсегда. Я не смогу забыть. Я помню каждое твое слово. Эта потеря куда как больнее первой. Она не заживет и не забудется. Ты сам во всем виноват…

Хасан ушел молча, опустив голову, а женщина до самого вечера мысленно спорила с ним, что-то доказывала, в чем-то убеждала, пока с занятий не вернулись девчонки. Они тоже спорили меж собой:

— Да не болтай много. Что тебе Сюзанка? Она умерла! А ты как сдвинутая! Зачем жопу рвешь и собираешься мстить крутым? Влипнешь в беду и не выкрутишься. Ну, глянь на себя и на них? Кто ты? Жалкий катях! Что ты им можешь сделать? А вот они уроют и не перднут, — говорила Зина.

— Сюзанка мертвая их достает! Вон опять двоих размазала. Хочешь знать, что она сильнее меня?

— Дура! Ее за жопу не возьмут, если это она отмочила, а тебя припутают, от разборки не выкрутишься. Мало того, что надругаются, еще и окалечут, а потом погасят. Так зачем ты сама башкой в могилу суешься?

— Я слово дала! — стояла на своем Роза.

— Кому? Мертвой Сюзанке? Ну если она следить умеет, пусть сама за себя отомстит! Чушь какая-то получается. С тобою в городе нигде не покажись. Принимают тебя за нее и клеются, и пристают, и достают, как ее. Почему она за тебя не вступится и не защитит от козлов! Не верю я в твой базар!

— Попридержи язык! Сюзанка всегда со мной, — предупредила Роза.

— Сдвинутая! Придурок! Живи как хочешь, но я с тобой больше не могу. Мне стыдно быть рядом. Твоя тень ложится на меня и я, как твоя подруга, получаю плевки и брань ни за что. А у меня семья, муж. Зачем мне твои проблемы, я хочу жить и учиться спокойно, без подвигов. Пусть с крутыми разбирается милиция! — говорила Зина.

— Я тебя и не втягиваю в свои дела. Сама разберусь и справлюсь.

— Психичка! Ты явно сдвинутая! Только знай, я из-за тебя не стану рисковать ни своим именем, ни семьей, ни жизнью! Уйду в общагу! Хватит с меня тебя и Сюзаны! Хочу жить спокойно и чисто, без риска и страха! Но предупреждаю, если не застопоришься, дышать тебе осталось немного и ты разделишь участь Сюзанки, зато сдержишь свое слово, если конечно получится.

— Не держу. Можешь уходить. Нам с Сюзанкой не впервые оставаться вдвоем. Ты не первая, кто бросил нас, — отвернулась Роза.

Зина вскоре ушла. Рассчиталась с Катей, извинилась и, взяв чемодан, уехала в общежитие.

Роза долго плакала, уткнувшись лицом в подушку. Кате она ничего не сказала.

Женщина и не интересовалась ее жизнью, хотя часто слышала, что девчонка с кем-то говорит.

— Наверное, по сотовому базарит со своими, — думала Катя и не лезла к Розе с вопросами.

Так прошла неделя, вторая. И снова город заговорил о смерти рэкетира, странной и непонятной. Он умер в открытом кафе. Будучи мертвым, так и остался сидеть на стуле, положив голову на стол. Лицо повернуто на бок, глаза закрыты, ни следов насилия и мучений. С виду он показался спящим. Да и неудивительно, сел на открытой площадке отдохнуть и уснул…

— Ну, набухался! — тронула его за локоть уборщица, добавив резкое:

— Хватит ночевать! Эй, придурок, отваливай шустрее! Мне тут прибрать пора!

Но человек не шелохнулся. Когда уборщица тряхнула его за плечо, парень мешком свалился ей в ноги.

Его, как и прежних, забрала милиция. А к вечеру по городу поползли слухи:

— Еще один бандюга накрылся. Прямо в кафе на открытой площадке…

— Кто-то дербалызнул его бутылкой по затылку, он и погас. Кто-то из своих урыл, как в волчьей стае, кто сильнее, тот и прав…

— Свои его не бросили б неприкаянно. Поимели бы совесть, завезли бы на погост и закопали б.

— Видать такого не стоил…

— А я слыхала, что им покойница мстит. Уж какого по счету в могилу свела!

— Тут уж небось ни одна, а целая бабья банда завелась в городе. Кто ж с теми стрижеными один на один управится? Ведомо, что шайкой одолели. Бабья кодла свирепей звериной.

— Небось, упокойница сколотила на погосте свою банду из мертвяков и отлавливает крутых поодиночке! — рассуждали горожане.

— Какой по счету случай, что не можем установить причину смерти. Странно, что все имеют много общего и ничего конкретного. Действительно в мистику поверишь, — качал головой патологоанатом. Судмедэксперт высказался более определенно, но неуверенно:

— Похоже, что причиной стала передозировка наркотиком. Но каким, уверенно не скажу. Слишком много времени прошло. Наркота бесследно растворилась в организме. Одно ясно, что смерть не насильственна. Сам покойный виноват в ней.

Милиция тоже не усмотрела криминала. И человека вскоре похоронили в самом отдаленном углу кладбища.

Крутые, коротко помянув кента, заспешили на рынки, в магазины и ларьки, они торопились собрать свой налог с каждого, ведь на этот навар жили все, а в банду на место умерших приходили молодые. Наглые, дерзкие и голодные, они были свирепее и беспощаднее ушедших.

Банда рэкетиров, несмотря на смерти, не редела. Жаждущих жить легко и красиво не убывало. Молодым льстило, что их боятся горожане. Им нравилось быть героями и ничуть не пугало растущее число могил.

Ошарашила их новая потеря, сразу троих не стало. В ореховой роще нашли. Недалеко от улицы Байсултанова, в самом центре города. И снова смерть загадочна.

На телах ни царапины. Наркот? Тоже исключено. В желудках спиртное. Коньяк пили все. Бутылка на троих. От такой дозы крутые не могли умереть. Она и для обычных горожан невелика…

— Девку с ними видели ночью. Четверо их было. Все говорили, спорили, даже смеялись. А вот девки нет. Только мужики померли.

— Что за девка? — ломала голову милиция.

— В рожу не видели, темно было. Только голос ее слышали, визгливый и скрипучий, — припоминали горожане.

— Такой голос был у Сюзаны. Другие не то.

— Сюзанки давно нет. Выходит, какая-то новая появилась, найти надо! — задумались менты.

— А ну их! Пусть сами крутые ищут, кто их гробит. Чего мы полезем? Если с рэкетом кто-то справился, с нами подавно разделаются. Я не хочу в их разборки влезать, — отмахнулся оперуполномоченный милиции и добавил:

— Мне своих ребят на ноги ставить надо. Вон Казбека грохнули, а жена теперь сама троих ребят растит. Легко ли ей на копеечную пенсию поставить всех на ноги. Посмертным орденом детей не накормишь.

С ним как-то разом все согласились, и никто не пошел искать среди городских путан ту со скрипучим и визгливым голосом.

— На хрена она нам? Вон у моей тещи такая глотка, как с утра заведется, только к ночи затыкается.

— А ты ее вместо профуры в камеру засунь. Хоть отдохнешь от нее!

— Не выйдет! Стара шельма для блядешки. Никто не поверит. На нее только глянешь — и все мужское само отвалится. Ее, блин, только вышибалой брать. Мужики в тот кабак дорогу насмерть забудут! — смеялись оперативники.

Кате о смерти троих рэкетиров, как всегда, рассказал Захарий. Женщина слушала молча. Она помнила, что Роза в ту ночь пришла домой очень поздно и, разувшись в прихожей, тихо, на цыпочках прошла в свою комнату, чтоб не разбудить Катю, но та все слышала.

Утром девчонка ушла раньше, чем проснулась хозяйка. А на следующий день Роза вернулась домой ползком. Вся избитая, оборванная, в пыли и в грязи, она закрывала руками распухшее, окровавленное лицо и тут же позвонила в милицию. Вскоре к ним пришел следователь.

Катя, затаив дыхание, слушала, о чем рассказала Роза следователю:

— Я не знаю, за что меня избили. Но поначалу глумились, поставили на колени и под пистолетом заставили делать минет. Потом изнасиловали, устроили конвейер. Я кричала, что отомщу всем за все! Они стали бить кулаками и ногами! — рыдала Роза.

— За что они тебя подловили? — спросил следователь.

— Я просила вернуть украшенья Сюзаны. А они говорили, что не отдадут, потому что покойница и я убили их кентов. Я и сказала, что правильно сделали. Тогда крутые скрутили меня и стали мучить всей кодлой. Они бы и убили, но в дверь стали ломиться люди, сбежались на мой крик. Было очень больно, — пожаловалась Роза.

— Скажи, а ты имеешь отношение к смерти крутых? — спросил следователь. Катя, сидя в своей комнате, затаила дыхание. Ей так хотелось услышать и узнать все.

— Я очень хотела их смерти! Я мечтала, чтоб они уже не вышли из ореховой рощи.

— А почему?

— Они приставали, обзывали, щупали и щипали меня. Грозили урыть, если не поддамся. И тут я пригрозила им Сюзаной. Не поверили, вот как и вы смеялись. Но она появилась, услышала меня и тоже засмеялась, увидев, как напугались козлы, заметив, что нас двое…

— Роза! Не фантазируйте. Сказки действуют на детей и слабонервных. Я следователь уголовного розыска и настаиваю на правдивых показаниях, — напомнил человек.

— Я говорю правду!

— Продолжайте! — отложил ручку следователь.

— Сюзана потребовала свои украшения. Кенты мигом опомнились и стали ее материть. Тогда Сюзана подошла совсем близко к ним и крикнула, чтоб я ушла побыстрее. Мне стало страшно, но сумела встать и вышла на дорожку. Когда оглянулась назад, увидела, что те трое и Сюзана будто в тумане исчезли. Как в тучу попали. И голос Сюзаны услышала:

— Беги отсюда!

— Я убежала. А утром узнала, что тех троих нашли мертвыми. Сюзаны с ними не было.

— А украшения? Их ей вернули?

— Наверное нет!

— Зачем же она их убила?

— Не знаю. Я слово дала помочь ей в том, — вздохнула Роза.

— Знаете, вам необходимо всерьез полечить нервы. Вся беда в том, что верите в небылицы о покойнице. Если бы впрямь мертвые вставали из могил, представляете, что творилось бы в городе! Не осталось бы места живым! И тот же Яша Косой давно расправился бы с Сюзаной за своих кентов, ведь теперь они все в одинаковом положении и измерении. Почему же Сюзана не пришла на помощь, когда вас насиловали, глумились, били? Или ей нужны только украшения, а ваша жизнь и честь ничего для нее не стоят?

— Я дала слово покойной, — твердила Роза и добавила еле слышно:

— Я сама боюсь ее…

— Может это была Валентина — мать Сюзаны?

— Ну что вы! Ничего общего. Я прекрасно знаю обоих.

— Если бы Сюзана действительно оживает, почему не защитила вас, или украшения всего дороже? Зачем тогда рискуете собою из-за нее? Нелогично! — внезапно слетели со стола листки бумаги, следователь наклонился их поднять, но вылетел со стула.

Роза не шевелясь сидела у окна.

— Черт знает что! — встал человек сконфузясь. И оба услышали негромкий хриплый смех.

Следователь растерянно огляделся. В комнате кроме них не было никого.

— Помогите мне, защитите от отморозков! Накажите их за все! Иначе, как жить? — плакала Роза.

Следователь положил в папку исписанные листы бумаги и предложил девчонке проехать с ним к эксперту Роза согласилась.

Целую неделю она лежала в постели, стоная и охая. Ей иногда звонили. И Катя уже от самой девчонки узнала, что всех крутых, издевавшихся над нею, отловила милиция. Все они теперь в камере и никто не уйдет от наказания. Сама Роза написала заявление, требуя привлечь крутых к ответственности и строго наказать.

А еще через неделю какой-то пацан позвонил в дверь, спросил Розу и, сунув ей в руки кожаную мужскую сумку, сказал, что его попросили передать и хорошо заплатили за услугу. В сумке были украшения Сюзаны и короткая записка: «Твоя взяла! Бери и линяй из города навсегда! Моли Бога, чтоб наши пути не пересеклись ни в городе, ни на погосте…».