Тамара долго не могла прийти в себе после случившегося: не понимала, что произошло. Колька понравился ей своею простотой, бесхитростью. Он казался ей надежным, верным парнем, не способным на подлость. Он умел помочь без слов, ободрить. Он был искренним, так казалось Тамаре. Каждый день Колька приносил цветы. И хотя дарил их молча, его глаза говорили больше, чем мог бы он сказать словами.

Тамаре верилось, что она для парня — единственная и самая лучшая. Верила, что любима и нужна ему.

Иначе зачем приходил к ней среди ночи? Просто увидеть, взглянуть на нее. Ни дождь, ни расстояние, ни усталость не останавливали. Он рад был жить в тайге всю свою жизнь, лишь бы не разлучаться с ней. Она это видела.

Он готов был слушать ее часами. Доверчивый, наивный парень. Он казался ей самым лучшим на свете другом, первым в жизни.

Тамарка уже ждала его и научилась издалека слышать Колькины шаги, в густом тумане узнавать его походку.

— Колька, — так он назвался впервые. Она звала его Колей, лишь один раз — Колюшкой…

О, как вспыхнул парень! В глазах огоньками надежда засветилась. Что-то хотел ей сказать. Но не решился, будто кто-то помешал ему.

Колька был понятен ей.

В тот вечер она не обманула и пришла… Конечно, видела, что свет в Колькиной комнате зажегся днем, как только приехал с буровой. Но неловко было Тамаре идти самой к парню средь бела дня. Увидят люди. Что скажут? Хотела дождаться вечера. И пришла… Но сначала заглянула в окно. Через занавески увидела — спит Колька. Одетый — на койке, перед накрытым столом. Жаль стало будить. Хотела подождать, дать отдохнуть. Присела под окном на завалинку. И ждала. Колька спал.

Тамара уже собиралась войти, совсем стемнело на улице. Заглянула в окно, как там парень? Он еще не проснулся. И вдруг услышала за спиной хриплое:

— Чего тут шмонаешь, курва? Засвербело, что ли? А ну, линяй шустрей, покуда катушки из жопы не вырвал!

Оглянулась. За спиной стояла черная лохматая тень. Лица не увидела. Обидно стало. Человек стоял возле двери и собирался войти в барак. Он ждал, когда уйдет она.

Тамаре больно стало. За что так грязно обругал? Почему ее унизили? Ведь Колька сам приглашал, просил прийти. И вдруг — курва!

Девчонка соскочила с завалинки; еле сдерживая рыдания, побежала прочь от барака. Скорее, подальше отсюда. Она не хотела возвращаться в общежитие и чтобы девчонки увидели ее зареванное лицо.

Начнут смеяться. И зачем сама похвалилась им, что появился у нее парень? Что пойдет к нему на свидание и, может, он сегодня насмелится объяснится в любви? Тамара сидела на траве, глотая слезы. Душила в себе обиду: «Ну разве может Колька отвечать за чужого, незнакомого человека? Мало кто ошибется адресом и войдет, не спросясь? Колька, возможно, имени его не знает». — Она решила вернуться к бараку, глянуть, быть может, тот грубиян ушел, прогнал его Колька, выругал.

Но нет… Двое, стараясь не шуметь, вышли из барака. Кольку Тамара узнала сразу. На плече рюкзак — полный, тяжелый. Он выключил свет… Значит, ей больше нечего ждать. Опоздала. Ее опередили.

Тамара хотела окликнуть Кольку. Позвать его в поющую тайгу, подальше от злого мужика, так не похожего на самого парня.

«Оглянись! Я рядом! Зачем уходишь?» — шла девчонка совсем неподалеку. Но Колька не почувствовал. Не услышал. Вместе с незнакомым человеком парень сел в машину. Та мигом исчезла из вида, обдав Томку пылью.

Может, скоро вернется? Отлучился в Оху ненадолго? Через пару часов приедет, и зажжется свет в его окне. И она придет. Как ни в чем не бывало. Но, помня обиду, ничего не скажет о его знакомом. Постарается оторвать от него скорее.

Но Колька не вернулся к утру. Тамара пришла в общежитие грустная, расстроенная.

— Приставал к тебе? — испугались девчонки.

— Не было свидания. Опоздала я. — Она зарылась лицом в подушку и плакала долго, горько.

Девчонки сочувствовали ей, жалели. Уговаривали, успокаивали. И только одна из них — самая старшая в комнате — Верка, растолкав всех, подсела к Тамаре. Настырно тряхнула за плечо.

— А ну, встань! — приказала ледяным тоном и сдернула Томку с койки. — Чего воешь? Бабой тебя сделал?

— Нет! Что ты? Даже не целовал, — созналась Тамара.

— Для такого поцелуи необязательны, помни это! Но если ничего меж вами не случилось, чего сопли распустила?

— Обидно, — хныкала Тамара.

— Помни! Я не раз говорила о том! Все мужики — кобели! Понятно? Все, как один! Исключений нет и быть не может! Негодяи! Грязные козлы! И Колька не лучше!

— Он хороший! — вступилась Тамара.

— Я тебе, дуре, докажу сейчас, какой он хороший! Сволочь и мразь! Дерьмо последнее! — рванулась в соседнюю комнату и вскоре привела Зинку: — Расскажи этой идиотке, почему ты ушла с буровой. — Прикрикнула на девчонок, велела им на время покинуть комнату.

Тамара слушала Зинку, и глаза ее постепенно высыхали от слез. Сжимались кулаки. Нет, она и не думала плакать, перестала жалеть о несостоявшемся свидании.

— Вот он какой! — сверкнула злоба в ее глазах.

И теперь Колька не узнал бы в девчонке той

прежней доверчивой, улыбчивой Томки.

— Почему ж ты сразу не сказала мне? — удивилась девчонка.

— А кто знал, что встречаешься с ним? Ты — на водокачке, от нас далеко. Да и не спросила меня, как приехала. Я не стала бы скрывать. Хорошо, что на моей судьбе это не отразилось, не ударило по голове хуже, — вздохнула Зинка.

— Ну! Подобрала сопли! То-то! Будешь знать, с кем встречаться! Забудь его, гада, навсегда! И никогда не вспоминай! Благодари случай, что свиданье сорвалось! И чтобы я о парнях больше от вас не слышала. — Верка загнала в комнату всех девчонок. — Я старше вас всех! Умею все! Но замуж не выхожу! Или я хуже всех? Иль предложений не было? Хватало! Больше, чем вам снилось, да только плевала я на них! Не верю мерзавцам! Лишь бы свое сорвать! Засранцы и лодыри! Все на бабьи плечи сесть норовят. Все таскаются и пьют. Да еще жен колотят. Сами ломаного гроша не стоят! Зануды! Бездельники! Из-за них реветь? Да это унизительно! Лично для себя я сочла бы за оскорбление запоминать чье-то имя! Никто из них не стоит доброго слова, не говорю уж об уважении. Любовь? Это было раньше! Когда на земле мужики еще рыцарями были! Теперь они перевелись, остались одни подонки! Им верить? Да их, зверюг, близко нельзя подпускать! Переживать за ханыг, прощелыг всяких! Много чести! — выпалила она накипевшее и сказала: — С сегодняшнего дня ни минуты даром! Будете готовиться в техникум. Все, как одна! Сама с вами займусь! Но так, что ни шагу никуда. Времени в обрез. В эту осень вы будете все учиться в техникуме, станете геологами! Будете взрослыми, самостоятельными. Прочно в жизни станете на ноги и тогда как хотите!

С того дня каждый вечер до глубокой ночи занималась Вера с девчонками. Геолог по образованию, она, закончив Бакинский университет, уже десять лет работала на Сахалине.

Трудно поначалу шли занятия. Не все получалось у девчонок. Часто оглядывались на окно, за которым шумела весна. Так им хотелось пойти в кино, на танцы. Но Вера находила всюду, возвращала в общежитие, сажала за учебники и гоняла по формулам, правилам, уравнениям, теоремам…

К ночи от них головы болели…

Когда Томка уезжала на буровую, Вера давала ей задания. Когда та, приехав, спотыкалась в ответах, Вера до рассвета не давала ей спать:

— Учись, идиотка! Не мне, тебе это надо! Утри всем нос! Докажи свое! А то ишь, замуж захотела, сикушка! Лучше посмотри сюда, кого приглядела! Видишь? — показала сорванный со стены клуба листок милиции, где под портретом Кольки было напечатано: «Разыскивается опасный преступник!»

У Тамары тогда подкосились ноги. «Совершил убийство?» — не поверилось в прочитанное…

— Забудь его навсегда! — потребовала Вера и загрузила девчонку занятиями так, что у той совсем не стало свободного времени.

В сентябре Тамара уволилась с Хангузы. Учеба в техникуме заставила переехать в Оху. Там она устроилась работать лаборанткой на глинопорошковом заводе, а жить в общежитии геологов в центре Охи.

Как и на Хангузе, так и в Охе девчонки жили все вместе в одной комнате. Их часто навещала Вера.

Постепенно Тамара привыкла к строгому укладу жизни. Училась и работала. О парнях и танцульках забыла. И даже когда из горсада долетали мелодии, выводимые духовым оркестром, девчонки закрывали окна.

Особо взялась за учебу Тамара. Та первая, такая несчастливая весна могла для нее стать роковой. Сломать жизнь, исковеркать судьбу, сделать несчастной навсегда. «Как хорошо, что это не случилось», — думала Тамара и обходила стороной даже вечера, которые устраивали однокурсники в техникуме.

Тамара была любимицей заведующей лаборатории. Та уважала девушку за усидчивость, трудолюбие. Больше, чем с другими, занималась с нею, видя, что та не торопится убежать с работы, старается каждый день открыть или освоить для себя что-нибудь новое.

Вдумчивая, она резко отличалась от сверстниц- лаборанток. Не умеющая кокетничать, была предельно строга в общении с однокурсниками. Может, потому за все годы учебы в техникуме ни с кем не встречалась, никто не провожал ее с занятий в общежитие, не приносил билеты в кино, на концерты.

Тамара дважды была на практике — на буровой. Она не уходила с вышки. Следила за раствором, циклом бурения. Проверяла, что показывают на глубине приборы, какой керн из колонки достают буровики. Она вникала во все тонкости работы.

Нет, она не делала этого на показуху. Знала: завтра, когда ей поручат буровую, никто не поможет.

— Тамара! Почему ты такая неестественная? Как замороженная! Почему ни с кем не дружишь, не любишь никого? — спросил ее как-то на практике геолог буровой — пожилой, серьезный человек.

— Какая есть! — пожала плечами и добавила: — Не родился тот, кто бы мне понравился…

— Скучно, плохо ты живешь! Женщины рождены для любви. А ты, как из ледышки. Смеяться и то не умеешь, будто боишься унизить себя. Да расслабься же ты! Вспомни, что девушка! Молодость в жизни один раз бывает. Короткая, как молния! Сверкнула — и нет ее!

— г- Мое прошло. Опоздала, — сказала она с тихой грустью, вспомнив свое.

За четыре года учебы в техникуме Тамара изменилась. Где былая худощавая, угловатая девчушка?

Глаза, которыми восторгался Колька, приобрели серую жесткость. Нежные губы — поджаты в суровую складку. Меж бровей — шрам-отметка вспыльчивости и грубости пролегла. Лицо обветрено. Плечи, как у боксера, руки — в мозолях, ногти, никогда не знавшие маникюра, подрезаны коротко, наспех.

Тамара словно переродилась. Недаром не только однокурсники, даже видавшие виды буровики не решались подходить к ней с легкомысленными предложениями. А завидев в сумерках на пути, шарахались в сторону, чтобы не подумала лишнего. Не подцепила на кулак ненароком.

Тамара сразу по окончании техникума поступила в институт. Училась заочно, дважды в год выезжая на сессии в Уфу.

— Для чего ты живешь? Совсем омужичилась. Посмотри, как огрубела! Оглянись. Может, не поздно еще? — советовали обе подружки. Они, закончив техникум, вышли замуж. Имели детей.

Тамаре не везло. Не потому не выходила, что не верила. Теперь на нее никто не обращал внимания, старались обойти ее стороной. Даже геологи терялись в присутствии Тамары, держались неуверенно, чувствовали себя незащищенными.

Тамара вместе с ними занималась борьбой в спортзале. Не раз посрамила мужскую доблесть и силу, бросая через себя, как перышко, матерых мужиков, проработавших в тайге не один год.

Не было у нее близких друзей и подруг. Обманутая однажды, она подспудно никому не верила. Хотя иногда и хотелось потеплеть взглядом. Но нет… Слишком мало осталось в Тамаре от женщины. Таких мужчины старались избегать.

Она без надрыва закончила институт и работала в Дальнефтеразведке, контролировала работу Тунгорских буровых, иногда выезжала на отдаленные скважины, держа в крепких не по-девичьи руках два десятка скважин и шестьдесят буровых бригад.

На вышках к ней относились по-разному. Одни — сторонились, пряча от ее глаз нетрезвых мужиков, заявившихся на смену с похмелья. Другие — наоборот, засыпали просьбами, жаловались на нехватку рабочих, инструмента, просили помочь, видя в ней защиту и опору. Но не девушку…

Тамара спокойно могла заменить бурильщика, каротажника. Ее уважали как специалиста, совершенно не зная как человека.

Девушка часто уходила на выходные в тайгу. Одна, как когда-то в юности. Тогда Тамара боялась всего, теперь — ничего.

Она любила купаться в холодных таежных озерах, лежать в траве под могучими елями в полной тишине и слушать голос тайги.

Вон сбоку слабый писк послышался. Птенец куропатки, разбив скорлупу, вылез из яйца. И сразу к матери под теплый бок обсохнуть и согреться. Куропатка второму птенцу помогла выбраться: пробила клювом скорлупу. Вытащила малыша и сразу под крыло пристроила. Пусть отдохнет, сил наберется.

А тут рябина молодые деревца от ветра укрывает, от дождей и ночных холодов.

И только о Тамаре никто не заботился. Она рано научилась защищать саму себя. Была очень чувствительной, отзывчивой на человечье добро.

— Эй, баба! Ты чего это на голой земле развалилась? Иль жизнь тебе не мила стала? Зачем хворь зацепить хочешь? — Старый лесник внезапно показался из-за деревьев.

Он присел на пенек рядом. И, оглядев пустые руки Томки, сказал удивленно:

— Все в тайгу приходят с ведерками и кошелками. За грибами и ягодами. Ну хоть за дровами — с веревкой. Ты что же порожняя? Иль дома у тебя нет?

— Есть дом. Квартира. Да дрова в ней не нужны. Паровое отопление имеется. А запасов не делаю потому, что одной душой живу. Много ль надо мне, если всю жизнь в дороге? К чему тайгу грабить? Она мне больше дает, чем тем, с кошелками, — ответила в тон старику.

Тот улыбался, довольный услышанным:

— А почто мужика не заимела? Иль прогнала?

— Не имела.

— Гордая, знамо?

— Невезучая…

— Вон оно что! Довыбиралась, небось? Нынче все ученых мужиков хотят. Академиков. Да где ж их на всех набраться? Может, попроще выбирать надо?

— Состарилась. Никому не нужна стала, — впервые призналась Тамара старику и себе.

— А ты попроще держись, девонька. Будь гордой, но не злой. Вон, гляди, розы — красивые, а первые заморозки, как невзгоды, насмерть убивают. А ромашкам — хоть бы хны…

…В последнее время Тамару все чаще терзала одна и та же мысль. Хоть на время, хотя бы на одно лето уехать из города, поработать в тайге, в поле, как говорят геологи.

Не важно кем, хотелось встряхнуться, почувствовать себя молодой, как прежде, побыть среди своих однокурсников.

Тамара долго не решалась на этот разговор с начальством. Как поймут, как отнесутся? Люди, наоборот, в город просятся. А она в тайгу? Не истолкуют ли превратно? «Ведь и осмеять могут», — думала девушка. И все же насмелилась, видя, как набирает силу весна. А значит, скоро партии геологов покинут город. И однажды подошла к начальнику геологоразведки Лившицу, сказала о своем желании.

— Молодчина, Томка! А я-то думал, что прокис в тебе геолог. Прописалась в конторе навсегда! Но нет! Ошибся, к счастью! В добрый путь! Набирай людей в отряд. Маршрут еще есть возможность выбрать. Куда ты хочешь?

— Мне все равно. Лишь бы подальше от города. Чтобы убежать никто не мог, — рассмеялась Тамара, а уже через неделю получила необходимые карты, задание, спецовку, приборы для работы и стала знакомиться с людьми, с которыми ей предстояло работать в тайге далеко от Охи, от жилья и пробивать профиль через глухую тайгу для взрывников и сейсмиков.

В отряд топографов, который отдали под начало Тамары, вошли шесть человек. Еще одного обещали прислать чуть позже. Подвезти попутным транспортом. Сказали лишь, что оп — условник, долечивается в больнице после драки. Но вообще — мужик еще молодой, сильный, как лось.

Тамара рукой махнула. Мол, приедет — хорошо, а нет — сами справимся. И топографы, получив продукты на предстоящие три месяца, погрузили их в сани. Подцепил эти тяжеленные тракторные сани тягач. И поехали следом за трактором, увозившим в тайгу будку. В ней люди станут жить вместе весь сезон.

Тамара слушала песни под гитару. «Хорошо, что в отряде молодые ребята. С ними не соскучишься. Отлынивать не будут, каждый хочет заработать», — радовалась девушка, подтягивая знакомые со студенчества геологические таежные песни, которые напевала вся Оха.

Через два дня отряд приехал на профиль. Тамара сразу поставила условие, что дежурить на кухне будут все поочередно, каждый сам свое стирает. В будке соблюдать порядок. И никакой выпивки, тем более чифира.

Предупредила: если заметит такое, отправит пешком в Оху. Такая перспектива никого не радовала. А потому, обустроившись в будке, утром пошли на работу, оставив за повара самого толстенького парнишку, который уже утром перед работой накормил всех гречневой кашей с тушенкой, напоил чаем и взялся за дрова, чтобы было на чем приготовить обед.

Тамара, хотя и была начальником отряда, не отставала от ребят: рубила, пилила деревья на будущем профиле, лишь к концу дня поработала с вешкой и теодолитом, сверяя правильность прокладки.

К концу дня с непривычки руки и ноги пошли в отказ. Когда вернулись в будку, ужинать никому не хотелось. Какая еда? Тамара повалилась на свою нижнюю полку, едва нашла в себе силы снять сапоги. Но через пару часов, отдохнув, встала к костру, как ни в чем не бывало.

За неделю втянулись в работу. И… Возвращались в будку затемно. Издалека оповещая кашеваров о своем приближении громкими шуточными песнями.

Так было и в этот день. Тамара шла, закинув на плечо теодолит. И пела вместе с Андрейкой, студентом третьего курса института, шутливую песню:

Туристы — бешеный народ, Туристу — море по колено, Турист — всегда пожрать готов, Пусть даже сварено полено…

Когда стали подходить к будке, увидели вездеход, прикорнувший у костра. Кто-то приехал из Охи.

Тамара сразу посерьезнела, застегнула рубашку до горла. Не успела лишь погасить озорные огни в глазах. Рядом с молодыми парнями она словно проснулась, ожила, скинула с плеч несколько лет, вновь научилась смеяться, шутить, как когда-то давным-давно.

У костра сидел главный геолог разведки, с ним двое из камералки. И еще четвертый, тот умывался под рукомойником в тени, повернувшись ко всем спиной.

— Тамара! Мы тебе новичка привезли в отряд. Вон умывается! Он недавно из больницы. Не слишком перегружайте его! — попросил главный геолог.

Узнав, как идут дела на профиле, поторопил попутчиков. И, наскоро попрощавшись, они залезли в вездеход и вскоре исчезли из виду.

Тамара подошла к костру. В сгущающихся сумерках никак не могла рассмотреть лицо новичка. Тот стоял поодаль от костра. И будто робел подойти поближе познакомиться со всеми. Эта нерешительность рассмешила Тамару: «Вот чудак, чего это он в ночи прячется, как заяц?» Но сама подзывать не стала, решила дождаться ужина. Там никуда не денется. На кусок даже зверь из тайги вылезает. Да и чего бояться? Нерешительный? Обвыкнется!

Тамара села поближе к костру, чтобы назойливое комарье не допекало. Вокруг огня устроились ребята. И только тут вспомнила о новичке. Позвали его. Тот шел к костру, тяжело волоча ноги.

— Повар, супу! — потребовал Андрейка и добавил: — У новичка попка ноги не держит!

Тамара рассмеялась громче всех и глянула на человека, шагнувшего из темноты в круг света.

Коршун… Он смотрел на нее, словно желал убедиться, проверить, она это или нет?

— Проходите! Садитесь ужинать! — взяла себя в руки девушка, решив не подавать вида, что узнала его. Выдали лишь дрогнувшие пальцы, утихший смех, посуровевший голос.

Ребята оглядели новичка, услышали короткое:

— Николай, — и тут же все забыли о нем, включили «Спидолу».

Коршун сел в сторонке от парней. Ел. Изредка посматривал на Тамару. Та подсела к отряду поближе послушать новости по эфиру, концерты. Спать никто не спешил, хотя вставали рано.

— Чайку не найдется? — попросил Николай у дежурного. Тот налил в кружку. Коршун пил медленно. Он подсел совсем близко к Тамаре. Внимательно слушал песню, доносившуюся из приемника.

Тамара понимала, что играть в молчанку до бесконечности они не смогут. Когда-то память о прошлом столкнет их лбами, или сделав навсегда врагами друг другу, или помирив.

— Вы уже устроились в будке?

— Да. Я попросился бы на нижнюю полку. Видел — одна свободна. Можно мне занять? — глянул он на нее в упор.

Тамара вздрогнула. Спать почти рядом с ним, в полуметре? Ей совсем не хотелось этого. Она искала повод для отказа. Колька словно почувствовал:

— Я не храплю. И засыпаю сразу…

— Это хорошо. Тогда сумейте так же быстро подготовиться к завтрашнему утру. На работу мы встаем в семь.

— Идет. Меня устраивает, — ответил Коршун. И, пожелав всем спокойной ночи, извинившись, ушел спать.

Примерно через час пришла в будку и Тамара с ребятами.

Не включая света, все легли по своим местам, стараясь не шуметь. И вдруг услышали снизу истошный крик:

— Сыч! Падла! За что мокришь, курва! Отвали!

Тамара тут же вскочила. Ребята смотрели на

новичка. Тот хрипел не своим голосом:

— Размажу пидора! Век свободы не видать!

— Блатной, — качали головами парни.

Тамара, едва Коршун умолк, легла, укрылась с

головой. Но через час снова проснулась от крика.

«Ну нет, с меня хватит!» — она взяла спальный мешок и вышла из будки.

Утром Коршун извинился перед нею при всех за беспокойство и сказал, что отныне будет спать за будкой, чтобы впредь не мешать никому.

Оставив в поварах Андрея, отряд вскоре ушел в тайгу, и через десяток минут послышались стук топоров, пил, звуки падения деревьев.

Тамара старалась не думать о Кольке. Но была недовольна собой и краем глаза следила за ним.

Коршун быстро понял, что от него требуется, и рубил деревья, убирал их с будущего профиля. Он быстро вспотел. Рубашка на плечах и на груди взмокла, прилипла к телу. Но он не снимал рубашку, как все ребята. Те работали в одних брюках. Даже Тамара осталась в майке и брюках. Рубашку на елке оставила. Коршун не последовал их примеру. Он упрямо оттаскивал дерево в сторону. Надрывался. Но не просил ничьей помощи.

Когда через пару часов объявили короткий перекур, Коршун лег на ягель и тут же уснул. А Тамаре вспомнилось, как годы назад спал он у нее на водокачке, положив голову ей на колени. Она перебирала волосы на макушке. Колька улыбался во сне.

«Как давно это было!» — вздохнула Тамара, глядя на Коршуна. У того на лице застыла гримаса боли. «Не стал счастливым. Вон как виски седина опутала. Лоб в морщинах. Лицо увядшее, блеклое. Наказала судьба. Может, и за меня!» — думала девушка, пристально разглядывая Кольку, ведь она не видела его много лет.

Когда-то любила. Каждому приходу радовалась. Ждала. Недолгой была их дружба. Но почему-то помнилась…

Коршун открыл глаза, поймал изучающий пристальный взгляд Тамары. Встал виновато. Понял, придержала ребят девушка, дав ему отдохнуть.

«Жалеет. Значит, что-то застряло в душе», — подумал Коршун.

— Быстрее, ребята! Сегодня будет дождь. Надо побольше успеть. Чтоб душа не болела. Сейсмики торопят. Уже на пятки наступают нам! — подгоняла Тамара парней. И те, удивляясь, что она старается не замечать новичка, не интересуется, чем он занят, ничего не объясняет, хотя по всему видно: знает его.

К обеду небо обложило тучами так, что в тайге стало темно. Запахи трав, цветов, листвы и хвои загустели, и парни поняли: будет не просто дождь, а настоящий ливень, гроза. И разразится она с минуты на минуту.

Тамара глянула на небо с тревогой и тут же позвала за собой:

— Скорее в будку! Бегом! Тряпки не забывайте! Быстрее!

Над головами уже грохотнул гром. Темное небо распорола молния. Накинув на плечи рубашки, топографы босиком бежали к будке. Коршун, ухватив теодолит, старался не отставать от ребят. Внезапно Тамара, споткнувшись о корень дерева, упала навзничь. Выронила вешку. Вскрикнула от боли.

Ребята не услышали, не оглянулись. Колька, подбежав, помог ей встать.

— Ушиблась? — глянул на брюки, порванные на коленях. Увидел кровь. — Подожди! — сорвал несколько листов подорожника. — Дай платок! — Порвал пополам, привязал к коленям девушки листья подорожника. — Возьмись за шею! — нагнул он голову.

— Не хочу! — Тамара отошла на шаг, отстранив Коршуна. Но не удержалась. Упала вновь.

— В городе лягайся! Тут тайга! Не дергайся! Дай лапу! — подал ей руку. И, подняв, подхватил на руки. Но почувствовал, что не сможет донести до будки. Не хватит сил. Коршун сцепил зубы. Сделал шаг, второй. Гром загрохотал над самой головой. Молния ослепила глаза. И тут же, словно из ведра, полил дождь.

— Пусти, я сама! — вырвалась Тамара.

Коршун увидел парней, бегущих навстречу.

— Что с нею?

— Упала. Споткнулась, — ответила девушка, злясь на саму себя.

В будку они вернулись, промокнув насквозь.

— Снимай брюки! Шустрей! — скомандовал Коршун и, промыв колени, приложил подорожник, перебинтовав накрепко.

Тамара только теперь покраснела, увидев, что сидит в трусиках. И, замотавшись в одеяло до шеи, прилегла на полку, отказавшись от обеда.

Вскоре она согрелась, стала дремать, но заснуть не удалось. Настырные руки дергали за плечо, вырвали из дремоты:

— Похавай! — Колькины руки совали ей миску под самый нос.

Она отказывалась, злилась, но Коршун был на- стырен:

— Жри! Ботаю тебе! — дернул за руку зло.

— Ты это что себе позволяешь? — насупились ребята и обступили Коршуна.

— Поесть ей надо! Как иначе? Сами нажрались, а она?

— Когда захочет, поест! Чего отдохнуть мешаешь? А ну, отойди! — отжимал Кольку пухленький добродушный Толик.

— Силы ей терять нельзя. До вечера не пожрет — год жизни у себя отнимет. Мне так бабка говорила. А потом и врачи. Пусть ест, потом выспится, — настаивал Коршун, не отступив ни на шаг.

Тамара ела через силу. Давилась. Когда одолела чай, ребята сами вымыли посуду и полезли наверх — спать. По такой погоде о работе и думать было нечего. Ливень стучал по крыше и стенам будки. Он бил в стекло тугими струями воды. Грохотал гром, от которого вздрагивали стены будки, звенькало стекло в окне. Молния высвечивала каждый угол походного жилья.

Тамара с детства панически боялась грозы. Сжималась в комок от каждого удара грома, вжимала голову в плечи — от разрывов молний. Ее трясло, как в лихорадке. А потому она всегда старалась заснуть перед грозой, чтобы ничего не слышать.

Вот и теперь лежит в спальном мешке, пытаясь заставить себя уснуть. Но время упущено. Ей помешали. А тут еще кому-то вздумалось присесть у нее в ногах.

Тамара голову высунула, хотела согнать нахала. Увидела Кольку. Тот натягивал веревки над печкой, чтобы просушить одежду. Ребячьи носки, брюки развесил аккуратно. Потом и ее одежду над самой плитой примостил. Только после этого слез с ее полки. И, кажется, угомонился, лег на свою.

Наверху ребята о чем-то тихо переговаривались. Раньше под их голоса Тамара быстро засыпала. А теперь — не может…

Девушка лежала, не шевелясь. Нет, не показалось… Кто ж, как не он? Гладит ее по плечу шершавой рукой. Значит, помнит, как боялась она грозы, еще тогда…

— Ложись, спи, — буркнула Тамара тихо и укрыла плечо, отвернулась от Кольки к стенке будки. Коршун пересел. И сказал тихо, только ей:

— Скоро ливень закончится. Пройдет гроза…

— Ну и что? — высунула она нос.

— Я принесу тебе фиалки.

— Иди-ка ты с ними ко всем чертям! — разозлилась Тамара и почувствовала, как насторожились и притихли наверху ребята.

Коршун улыбнулся:

— А все же ты любишь меня. Иначе б не злилась. Злятся, когда любят. Если в душе одна пыль, на злобу ни сил, ни желания нет. Лед один. Ведь верняк? — нагнулся к Тамаре. И получил звонкую пощечину.

— Тамара, что такое? — послышалось сверху. И голова Толика свесилась вниз.

— Комар! Отогнала! — ответила она тут же. И увидела, как потирает Коршун щеку. Она не приметила его взгляда, брошенного в ее сторону. Иначе насторожилась бы: Коршун не прощал грубость.

«Ну, погоди же!» — решил он для себя. И, отвернувшись к девушке спиной, лег на свою полку.

Гроза и впрямь скоро прошла. Но дождь не прекращался. Тамара решила сама приготовить ужин: возилась у печки, посматривая на Коршуна. Тот даже не шелохнулся. А ей так хотелось, чтобы он обратил на нее внимание.

Ребята, заметив первые оладьи, таскали их из миски. Колька и голову не поднимал.

Он решил не замечать ее. Ведь только равнодушие заставляет обратить на себя внимание. Равнодушие, это Коршун знал давно, вызывало любовь и ревность даже у шмар с Сезонки.

Он молча поел, помыл за собою посуду. И, убедившись, что дождь не кончился, снова лег спать.

Тамара напрасно ждала, что Николай снова попытается заговорить с нею, подсесть, примириться, что-то объяснить из случившегося еще там, на Хангузе. Но Коршун даже не повернулся на другой бок. Не сказал ни слова. Будто полено лежало рядом. Словно не он гладил ее плечо. Тамаре было обидно. Ей хотелось, чтобы он помучился, но мужик спал, тихо похрапывая.

Утро выдалось солнечное, умытое. Словно и не было вчерашней непогоды. Отряд топографов ушел в тайгу спозаранок. Сегодня Тамара осталась дежурной на кухне. Она готовила обед, стирала рубашки свои и парней. Убирала в будке. Вытащила просушить на солнце все спальные мешки. И, не ожидая никого раньше положенного времени, решила одновременно позагорать и сняла с себя рубашку, брюки, бегала от плиты к корыту, в будку. Ей хотелось успеть все. Но слышала, как идет работа на профиле. И не заметила, не оглянулась на шаги.

Коршун шел к будке торопливо. Сломалась ножовка. Давно ею не работал. Отвык. Пришлось идти за запасной. Решил сократить путь, срезал угол. И на полянке, в сотне метров от будки, увидел человека, притаившегося за деревом. Тот разглядывал Тамару и явно кого-то ждал.

Коршун вмиг нырнул в кусты. Спрятался. Он сразу узнал человека. Все ж пронюхали фартовые, что выжил Коршун. И вздумали довести разборку до конца. Иначе что могло пригнать в тайгу стопорилу?

Коршун внимательно следил за ним. Как добрался он сюда в глухомань? Кто показал ему профиль? Может, видел кто-нибудь из них, как садился в вездеход?

«Выходит, лажа, что накрыли фартовых на разборке. Иначе как бы этот фартовый сюда возник? Стопорилу на стопорилу натравили! Что ж, глянем, чья перетянет! — Он увидел, как тихо продвигается мужик к Тамаре. — Тоже мне! Заголилась, лярва! Другого времени не нашла! И я, как назло, с голыми руками!» — посетовал Коршун.

Тамара снимала с печки кипящую кастрюлю, когда услышала за плечами чье-то дыхание, крадущиеся шаги. Оглянулась. Стопорило уже был в полушаге. Тамара отскочила в сторону. Подняла с земли топор.

— Чего ты ссышь? — услышала тихое, гнусавое. И маленькие, колючие глаза человека, жадно шаря по ее телу, сторожили каждое движение девушки. Он приблизился на шаг. Рванул топор из руки Томки, сбил с ног.

— Такая краля в лесу пропадает! — Тот забыл, зачем пришел.

Тамара закричала во всю глотку. Но руки мужика сдавливали горло, затыкали рот.

— Молчи, птаха!

Стопорило слишком увлекся. И не расслышал нескольких быстрых прыжков.

Кулак Коршуна опустился на голову всего один раз. Стопорило свалился на землю, уткнувшись лицом в грязь. Он ничего не увидел, не понял…

Тамара, растрепанная, в грязи, вскочила на ноги, схватилась за топор. Кинулась к стопориле. Но…

— Не тронь!

Коршун оглядел ее, измазанную, перепуганную, застигнутую врасплох.

— Боишься? Вот и я их боялся! — Поднял стопорилу с земли. И, сняв ремень с брюк, связал тому руки, подтащил к пеньку, взял топор.

— Не убивай! Я вызову милицию по рации! — заблажила Тамара.

— Не стоит. Обойдусь без мусоров! — хохотнул Коршун. И, положив руки стопорилы на пенек, хладнокровно отрубил их одним взмахом.

— Что ты наделал?

— Вырвал жало у змеи, отнял кайф. Теперь пусть линяет, падла, пока я ему колган не снял! — вытер Коршун топор о траву. И, засунув в карманы стопориле отрубленные кисти рук, сказал Томке: — Теперь он сам смоется. Не к тебе он возник. По мою душу! — Взял ножовку и, не оглядываясь, ушел в тайгу.

Тамара, едва Колька скрылся за деревьями, связалась по рации с Охой. Попросила сообщить о случившемся в милицию. А через час над будкой закружил вертолет.

Владимир Иванович Коломиец, увидев Коршуна, понял все без слов. Он знал: не оставит в покое бывшего фартового «малина» Сезонки. Пустит по его следу стопорил, получивших навар, либо проигравших в карты душу Коршуна.

— Вряд ли этот будет последним. Нагрянет другой гость из прошлого попытать свою удачу. Когда и кто? Вот этого нам знать не дано. Сегодня повезло тебе. А завтра? — Он смотрел на Коршуна, ожидая ответ.

— Да что вам моя шкура? Не пасите меня! — злился Коршун.

— Тебя никто не охраняет. Но ведь должен ты, пусть не нам, себе помочь, ей! — указал на Тамару.

— Послали его. Это верняк! Пахан, конечно! Больше никто не может! Теперь уж не решатся. Дров много наломали. А все без понту. Ставку никто не сорвет. Не обломится куш никому! Если я отказался от него, им — не по зубам! — Коршун оглядел Коломийца, грустно усмехнулся.

— Загадками говоришь, Николай. Объясни толком! — попросил следователь.

— Все просто. Я кого-то проиграл, а убрать — не смог. Меня проиграли — не размазали. Теперь его будут доставать, — указал на стопорилу, взятого под охрану оперативниками.

— Нет, ты только посмотри, с чем он на тебя шел! — показал Коломиец две финки и узкую заточенную велосипедную спицу.

— Неплохо. Я в дело всегда один финач брал. Самый лафовый. Если не выгорело, знай, запасной не выручит. Хоть сто финачей имей. В дело уважающий себя фартовый лишь один финач возьмет, как проверенного кента, какой в деле не подводил. На него вся надюга…

— Ну, а если один раз не удалось, может, вторично будут пытаться? — спросил Коломиец.

— Смотря кто! Этому «малина» лишь один шанс дает. Другому — поверить может… Этому, какого на меня послали, не пофартило б. Он — не законник. Проиграл, падла, мою душу. Не иначе. А средь фартовых мокрушников нет. Единственное исключение ваш брат — лягавый!

Коломиец сурово оглядел Коршуна, хотел одернуть, но тот сделал вид, что не заметил.

— Он мне сам сказал, что пришел тебя убить. Хотел вечера дождаться. Где-нибудь в потемках подкараулить. И там разделаться. Но перед Тамарой не устоял.

— Законник бы устоял. Они не насилуют. Только перхоть на это востра. За что фартовые не терпят шушеру. Я знаю, ничего он с девкой не успел. Но напугал до смерти. А ведь она — сирота, детдомовка, верила людям, — вспомнил Коршун. — Его, падлу, можно в Оху отпустить. Все равно пришьют свои. За то, что из-за девки просрал дело. Меня не размазал и без клешней нарисуется. В дело его теперь брать без понту. Стремачей и без него хватает. Он же, козел, без клешней в «малине» дня не продышит, — отмахнулся Коршун.

— Куда же тебя от них спрятать нам? — задал скорее сам себе вопрос Коломиец.

— Не стоит. Кому надо нашмонать, надыбают. А и я не дергаюсь особо. Жизнью дорожат, когда в ней что-то держит. — Он оглянулся на Тамару и только теперь увидел, что она прислушивалась к каждому его слову.

— Может, дня через три придется мне сюда еще раз наведаться. Очную ставку проведем. Одно не пойму, почему ты кисти рук ему отрубил? — спросил Коломиец.

— Кентель — не мог. Это убийство. Такое на холяву не хочу. Я его не проиграл. Да и не могу сорвать кайф тому, чей он обязанник и должник. Пусть тот его тыкву снимает с плеч. Я же клешни укоротил, чтоб не мокрил никого, падла вонючая! За то с меня никто не спросит, на разборку не вытащит. Да и кто за это отпустил бы, не пометив? Всяк свой кайф сорвет.

Коломиец вскоре улетел, забрав в вертолет стопорилу. Лишь в Охе, по спецкартотеке, узнал, какого свирепого, жестокого убийцу обезвредил Коршун.

Следователь завел новое уголовное дело, а через неделю узнал, что безрукого стопорилу убили в камере двое уголовников. Лишь пять дней выиграл тот у смерти. Но не ушел от нее. Не Коршун, так другие разделались, помешав следствию разобраться в деле.

Убийцы так и не сказали, за что расправились со стопорилой среди ночи, задушив его на ремне, имитируя самоубийство. В него никто не мог поверить. Ведь завязать ремень на шее безрукий не сумел бы…

Коршун, едва Коломиец улетел, ушел в тайгу без оглядки. Ему хотелось побыть в одиночестве, не слыша и не видя никого.

Он забрел на глухую поляну и не заметил, как стало темнеть. Колька обдумывал свое. И сказанное Коломийцем.

«Куда меня притырить думает? Мне ль не знать? От лягавых разве лафу получишь? В зону вгонит подальше, и докажи ему, задрыге, что иначе не мог! — опустил Колька голову. — Хотя и верно! Тут я всего на три месяца приморился. А дальше как? Уже сегодня рогами надо шевелить», — задумался Коршун. И вдруг услышал:

— Николай!

— Колька-а! — звали его топографы на все голоса.

— Коля! — раздался голос Тамары.

Коршун поднял голову. Вокруг темно.

— Черт-те куда забрел! — ругнул самого себя. И крикнул: — Томка-а! — Как-то вылетели из памяти имена ребят.

— Коля! — услышал в ответ, приглушенное туманом, деревьями, расстоянием.

Коршун пошел на голос, ломая кусты и ветки, как слепой медведь.

Ему вспомнилось, как ходил он к Томке с буровой на водокачку. Через ночь и дождь. Сердцем чувствуя дорогу.

— Коля! — послышалось неподалеку.

— Здесь я! — рванулся напролом. Томка заспешила навстречу.

— Сбежать хотел?

— Вот дура! — отвернулся от нее. Обидно стало. Померкли воспоминания.

— А что, тебе это не впервой! Это ты умеешь, как мне помнится. — Она шла впереди, указывая дорогу.

— Стой! — дернул ее за руку. Остановил резко. И, не видя лица, спросил: — Я думал, ты после сегодняшнего что-то поняла. Но я ошибся.

— Спасибо, конечно, за выручку, — спохватилась Тамара.

— Я не о том, — отмахнулся Коршун.

— О чем же? — остановилась, не поняв, Тамара.

— Страх и глупость простительны по молодости. Это с годами проходит. Проигрывает тот, кто не умеет простить и понять.

— А что мне понимать?

— Сначала надо выслушать. А уж потом — думай. Я ведь тоже не из тех, кто будет по пятам бегать за тобой и просить прощение неведомо за что. Мы оба изменились. И годы не сделали нас лучше, чем были мы тогда. Прошлое уже не вернуть. А в будущем поймем ли друг друга? Да и стоит ли? — умолк Колька.

— У нас есть время. Не так ли? — предложила Тамара.

— Его тоже немного…

— В молодости нам хватило меньшего, — усмехнулась Тамара.

— Это было давно, — ответил Коршун тихо и вышел на профиль, ведущий к стоянке отряда.

— Тамара! Это как же ты не сумела скинуть гаду по первое число? Всех ребят умела уложить на лопатки, а с этим не справилась? — спросил Андрей, когда девушка, налив всем чай по кружкам, присела у костра.

— Я растерялась. От внезапности. Никого не ожидала в тайге. А тут мужик! Я ж по-пляжному была одета, стыдно стало. Даже из головы вылетело, что могла бросить через себя, и все! За топор схватилась. Испугалась его, как заяц. Ну и гадкий тип! — Она передернула плечами.

— Коль! А тебе ничего не будет за то, что руки ему отрубил? — спросил Толик.

— Я хорошо знаю уголовный кодекс. Даже если б голову ему оторвал, не рисковал ничем. Уголовное дело, может, и завели бы на меня. Но тут же прекратили бы. Потому что я находился в состоянии необходимой обороны. Он шел убить меня. Я это знал не хуже его. А тут он к Тамаре полез. Ну и получил…

— Как же он пришел сюда? — удивилась девушка.

— Ничего сложного. До Лангров любой попуткой из Охи. А там с пастухами-оленеводами. Те все стоянки геологов знают. Сказал, что новичок, послали в отряд, ищет своих, ему и поверили, — предположил Коршун.

— А как узнал, где ты? — подвинулась поближе Тамара.

— У «малин» свои осведомители везде имеются. Узнали в кадрах геологии, куда направили, и послали. А представиться могли родственниками, разыскивающими меня. Им поверили и сказали…

— А еще прислать могут? — закрался страх в голос Тамары.

— Кто их знает? Но не думаю.

— За что он хотел тебя убить?

— Проиграл. Может, за деньги согласился возникнуть здесь. За навар. Да хватит о них, — умолк внезапно Коршун.

Тамара смотрела на Кольку, сидевшего у костра. Блики пламени бродили по его лицу. В глазах грусть… Куда подевался прежний блеск и озорство? Почему так рано прорезали его упрямый лоб глубокие складки? О чем так упорно думает он теперь?

Девушка тихо вздохнула, понимая, что и ее, и его судьба могли сложиться совсем иначе, если б не тот человек в ночи, помешавший свиданию. Теперь были бы у них взрослые дети. Наверное, сыновья? Ведь Колька любил ее. Хотя кто знает. От любимых не уходят. Но ведь сказал же он, что тоже испугался. Может, это о том дне, о том человеке? Ведь не убежал, с голыми руками бросился на мужика. А ведь у того ножи были. И, наверное, из-за нее, Тамары, отрубил ему руки? Живо расправился, подумала девушка, глянув на Коршуна. Тот напряженно смотрел в огонь.

«Он сильный. С ним нигде не страшно. Правда, злой и грубый. Трудно с таким работать постоянно. Но ведь грубость и злоба не бывают врожденными», — размышляла Тамара.

После случившегося ребята не мотели идти в будку. Поневоле жались друг к другу. Перед их глазами еще живо увиденное: окровавленный пенек и трава вокруг него. Мужик с отрубленными кистями, чернея лицом, кричит от боли. В грязи, с остекленевшими от страха глазами Тамара, забившаяся в угол будки.

Ребят сюда попросил вернуться Николай. Он не мог поручиться за себя. И вряд ли сдержался, услышь он хоть одно бранное слово от стопорилы. А убивать не хотел. Знал: иное наказание бывает хуже смерти. И не каждая смерть — горе. Понимал, что стопориле разборки уже не миновать. Его достанут всюду, и круг замкнется.

— Пошли спать, — предложила Тамара. И лишь Николай послушно последовал за нею в будку.

— Как уберечь тебя от них? — спросила она, когда легли по полкам.

— Зачем? — удивился он.

— Глупый вопрос. Ты лучше ответь, что можно сделать?

— Чем глубже прячешься, тем больше шансов попасть в их лапы. Ты убедилась в том. А вот один из наших отмочил. Фартовый бывший. Фингал. Кликуха у него такая. Собаку завел. Английского бульдога. Эта зараза за полгода извела законников столько, сколько мусорам за год не фартит накрыть. Я, если до старости доживу, заведу себе такого гада! — пообещал Колька то ли в шутку, то ли всерьез.

Тамара долго не понимала, почему Колька никогда не снимает рубашку. И только однажды случайно увидела, как, отойдя подальше от будки и топографов, разделся до плавок, нырнул в воду. Тамара подкралась, чтобы испугать в шутку. И тогда впервые увидела и поняла, почему Колька не раздевается на людях.

Все тело его было в татуировках и шрамах. Казалось, что он прошел через страшную мясорубку — зубастую, безжалостную.

Поймав на себе взгляд девушки, Коршун по плечи присел в воду:

— Ну, чего уставилась? Иль голого мужика не видела? Какого черта пасешь меня повсюду? — озлился мужик.

Тамара, не отвечая, сняла с себя рубашку, брюки, нырнула в воду и вмиг оказалась рядом. Она больно ухватила Коршуна за ухо.

— Будешь хамить? Когда грубить перестанешь? Или это метод защиты и самооправдания? Новый путь нашел? Зачем отталкиваешь от себя? Между нами и так нет мостов. К чему же углублять пропасть?

— Сам не знаю! — оборвал он резко. И, смерив девушку злым взглядом, добавил: — Себя сдерживаю. Фалую не вспоминать прошлое. Наше с тобой. Никогда… Но дается трудно.

— Нам не вернуть его. Все верно. Время изменило нас. Но работать вместе и жить под одной крышей нам приходится. А значит, и терпеть друг друга надо. Иначе… Не сможем…

— Терпеть? Это ты обо мне?

— О тебе и о себе, — выдохнула девушка грустно.

— Знаешь, верно, хватит нам в молчанку играть. Давай один раз все обговорим. По-честному. Без булды. А там как знаешь… Я не фраер. Трепаться не стану. Без темнухи все выложу.

— Ну что ж, давай поговорим, — подплыла Тамара совсем близко.

— Не здесь и не сейчас. Давай выберем вечер, один на двоих. Придумай, чтобы ребята не мешали.

Ей долго не удавалось уединиться с Колькой. Уйти в тайгу вдвоем? Но как это будет истолковано отрядом? В будке — каждое слово на слуху. На работе — не до разговоров. А время шло.

Но однажды нежданно-негаданно пришел на профиль вездеход с продуктами: хлебом, солью, картошкой. Водитель поторапливал ребят с разгрузкой, говорил, что ему нужно съездить в Лангры, где теперь работают бурильщики. Отвезти им продукты, а к утру вернуться в город.

Парни вмиг сообразили. Можно навестить своих — бурильщиков, успеть в сельский магазин, даже на часок заскочить на танцы в деревенский клуб.

Парни звали Тамару, но она добровольно вызвалась приготовить к их возвращению ужин. Она не хотела, чтоб кто-то из них остался в будке.

Едва гул вездехода стих, Тамара принялась за стряпню. Коршун взялся помогать.

Вначале оба неловко молчали. Потом Коршун не выдержал:

— Ждал я тебя в тот день. Как жизнь, как судьбину свою, как солнце над головой. Но ты не пришла…

— Я опоздала.

— Не просто опоздала, — вздохнул Колька и рассказал, что произошло.

Тамара слушала напряженно. Не перебивала. Лишь подрагивали ее руки, да скупые слезы смахивал со щек внезапно поднявшийся таежный ветер.

— Я понимал, что нет мне к тебе дорог. И не надеялся свидеться. Не искал с тобою встречи. Не должен был думать о тебе. Был уверен, что и ты забыла навсегда. Сочла негодяем. Оно и верняк, конечно. Кто ж еще? Сам у себя украл счастье, сам себе жизнь сломал. В зоне о том не раз жалел. Но… Мне и возвращаться было не к кому. К кентам, и только. А этот путь с двумя концами.

— Так, говоришь, вывели тебя из закона? А что это значит? — спросила Тамара.

— Выгнали из воров. Как лажанувшегося. Не смог я лягавого замокрить! Да и то, правду трех- ну, лягавый — как заговоренный. Будто его, мента поганого, сам Бог берег! Сколько раз он уходил от меня — со счету сбился. Стал кровным, лютым врагом. Уже дело не в слове, не в проигрыше было! Я спать не мог, пока он дышал. И надо ж фортуне так облажаться! Этот мусорило меня от ожмуренья спас! Век бы в такое не поверил, скажи кто еще в тюряге! Я б от горя в параше утопился! — признался Коршун.

— Он знает, что ты его убить хотел? — спросила девушка, глянув на Кольку со страхом.

— Знает ли? Он, падла, даже уверен был в том! Много раз мы с ним нюх в нюх сталкивались. И только я за перо, чтобы пришить его, кто-то из соседей на площадке нарисуется. Иль прохожий тут же прицепится и спрашивает, как ему пройти на такую-то улицу. Лягавый тут же вызывался проводить. А я, как пидор на жердочке, оставался с носом. Один раз в горсаду к нему кинулся. Обрадовался. Темно, безлюдно, никто не помешает. Он с работы хилял. И только я за перо, меня за клифт знакомая шмара в кусты потащила бухнуть. Пока от нее отвязался, мента и след простыл. Ну, непруха! Хоть задавись.

— Если б ты убил, ведь снова посадили или под расстрел попал бы!

— Для этого меня поймать нужно. Одного я не усек, как допер он про разборку? Как успел? Кто вякнул ему о том?

— Случайное совпадение?

— Нет! Но кто-то меня на этом свете явно удержал. А для чего? Может, чтобы тебя увидеть? Только зачем? Чтобы до конца себя терзать, — глянул он на девушку и не услышал ответа.

— Ты знаешь, одно дошло, что ожмуриться легче, чем одыбаться. На своей шкуре перенес. Когда в больницу загремел с разборки.

— Эх, Коля, как ты изменился с тех пор. Будто другой человек! Только глаза прежними остались. А больше — ничего. Нет, не любил ты меня! Иначе б не ушел в тот день. Да и не могут слабые любить. Ты променял меня на «малину». Говоришь, убить могли? Они и так тебя убили. Что осталось теперь?

— Упрекаешь? Да ведь не навязываюсь, ничего не прошу. Сам все понял. А ругать… Уж больше, чем сам себя, никто не отматерит. То как маме родной клянусь!

Тамара смотрела на Коршуна с состраданием:

— Куда подашься, когда в Оху вернемся?

— Приткнусь к рыбакам. На ставной невод. Либо на шахту уеду. Кое-что умею. Не пропаду. А может, на буровую возьмут по старой памяти!

— На буровую? А не уведут ли тебя оттуда? Как тогда? — напомнила Тамара.

— Для них я сдох. Мне к ним возврата нет. Кент, попавший на разборку, — уже не вор! Мне с ними общак не делить теперь. А перо уже не хочется получать. Надоело канать по больницам и всю жизнь не жить, а только выживать. Устал я. От них. И от самого себя. Вот бабка когда-то говорила, что жизнь каждому человеку в подарок от Бога дается. Не знаю! Но вряд ли от Господа мне такое! А уж коли так, когда же он заберет этот подарок обратно? Ох и непосилен такой дар! — уставясь в огонь, мотал лохматой головой Коршун.

— Ты себя все жалеешь! В прошлом. Чудак, но ведь вчерашний день прошел.

— Мне и от завтра ждать нечего, — ответил тот глухо и спросил: — Ох и ругала ты меня все эти годы?

— А может, не вспоминала! — рассмеялась девушка. И не стала рассказывать, как жила она эти годы.

Она молча готовила ужин. Слушая Кольку, обдумывала каждое его слово. И понимала, что жизнь не случайно оторвала их друг от друга. Уж слишком они разные, биты судьбой. Но каждый по-своему.

— Знаешь, заболела я однажды здорово. Простыла. В то время никто мне не мог помочь. Подруги замуж повыходили. Детей родили. Не до меня им было. Хватало своих забот. А мне, как назло, на сессию ехать надо и не на что. Нет денег на дорогу, хоть лопни. А это значит, три года учебы в институте выброшены.

— Да знал бы я о том! — нахмурившись, вставил Колька.

— А в это время ухаживал за мной один. Предложенье делал. По пятам ходил. И знаешь, что злило? Он не спрашивал, как отношусь к нему. Все сберкнижку мне показывал. Вкладом хвалился. Мол, если выйду за него — горя и нужды знать не буду. А я ему в ответ: мол, и у меня не меньше, не удивишь, не маячь перед глазами. Знал бы он, как я ночами квартиры людям ремонтировала, копила на дорогу. Ела один раз в день. И ничего. За две недели собрала. Сдала сессию. Вернулась. Но из-за выгоды не вышла замуж, не продала саму себя за вклад. Училась и работала. А когда трудно было, шла в бюро добрых услуг. В нем многие наши студенты подрабатывали. И я — квартиры убирала, стирала, ходила за покупками для стариков, даже с детьми оставалась. Хотя в техникуме не все девчонки выдержали. Иные — сорвались. И пошли на панель. Не потому, что родились проститутками. Нужда вытолкала. Поверь, ни одна не увлекалась нарядами. Но у кого-то старые родители, младшие сестры и братья, помогать им надо. А учебу бросать не хотели. Работы не всем хватало в городе. Многие голодали. Язву желудка раньше диплома получили. Другие — даже в больницу с истощением попадали. Всякое было. Выживали, кто больше умел. Живучие. И все ж большинство уберегли себя. Хотя девчонки. Сложнее им выжить. Затрат больше, а заработки — меньше. Но устояли. Не свихнулись, не сбились…

— А те, что на панель пошли? Чего ж вы их не поддержали? — язвительно заметил Колька.

— Зря ухмыляешься! Многих мы вернули. Даже оттуда. Удержали от краха. Помогли закончить техникум. Теперь они давно замужем. Детей имеют.

— От кого?

— Не изменяют. И не в пример тем, кто девственницами замуж вышли, ни одна не развелась с мужем. Прекрасные хозяйки и жены, матери. Семьей дорожат. Детьми и мужем. Хватило им лиха. И та зарубка на памяти многому их научила. Не тянет налево. Знают, чем закончат. Хоть и не мужики, а удержались, выстояли. Не погнались за легким рублем. Себя не потеряли…

— Укоряешь?

— К чему, Коль? Мы просто говорим о пережитом. А оно у каждого по-своему болит. Вот мне казалось, что впустую живу. Никому и себе не в радость. Как бобылка. Всю жизнь кругом одна. Но лучше так…

— Я ни о чем не прошу тебя. Поделился не для пересудов. А для того, чтоб определились мы здесь.

Не дергаясь, не обижаясь за прошлое и не надеясь в будущем ни на что.

— Останемся друзьями. Иль просто старыми знакомыми. Ты прав. Не стоит укорять за прошлое. А будущее само покажет, — ответила Тамара, и Коршун, внимательно всмотревшись в ее глаза, понял, что не все пути-дороги к ней для него перекрыты.

В тот день, когда топографы, закончив профиль, уезжали из тайги, все ребята радовались возвращению в город. Мрачным остался только Коршун.

— Где ты остановишься? Где жить будешь? — спросила его Тамара.

— Пока в общежитии геологов. А дальше не знаю. Но как-то утрясется, — отмахнулся тот равнодушно, не желая продолжать разговор.

Она вспомнила о нем на следующий день. И решила, навестив топографов, заодно узнать о Николае. Что он надумал и решил?

Парни ответили, что Кольку еще вчера вечером, сразу по приезде, вызвала из общежития женщина. Он как ушел, так и не появлялся больше в комнате.

— Видно, это его сожительница! Или жена! От женщин скоро не возвращаются! И Колька не дурак, уж если сама за ним пришла, он свое не упустит!

Тамара напустила на себя маску безразличия. А самой больно стало. Снова у нее Кольку из-под носа увели. Какая-то опередила, отняла.

Девушка прислушивалась к шагам в коридоре. Может, Колька? Но нет!

«Ну почему я такая дура! Зачем спрашивала, упрекала, к чему мне эта гордость дуры-одиночки? Вон какая-то зацепила его. И наплевать ей на его прошлое. И главное не минувшее, а грядущее. И тут многое от самой зависит!» — ругала себя Тамара. И решила, увидев Кольку, пригласить его в гости.

Тамара долго гуляла по горсаду в надежде на случайную встречу Но даже издали не увидела Кольку. Вернулась домой расстроенная:

«Как вернуть его? Хотя… За три месяца так ни о чем и не договорились, не выяснили. Что может дать один день?»

Тамара легла на диван с книгой. Но перед глазами вновь, как в наказание, Колькино лицо. Оно то хмурится, то смеется. Бранится и шутит. Что-то хочет сказать и не решается.

«Видно, снова потеряли мы друг друга. И теперь навсегда, — вздохнула Тамара. — Странно все получается. Жили рядом, под одной крышей, и ни о чем не договорились. Даже ругались. Почему мне его теперь не хватает? Иль весь свет на нем заклинился? Чего это я о нем думаю? Он, наверное, с какой-нибудь из прежних утешается? А я тут чуть не вою по нем? Хватит!» — приказывала она сама себе. Но мысли поневоле возвращались к нему.

Тамара уже задремала, когда услышала звонок в дверь. Глянула на часы. Десять вечера… «Кто бы это мог быть в такое время?» — Подошла к двери и спросила:

— Кто?

— Я. Николай!

Не веря себе, девушка открыла дверь.

— Можно? — вошел, оглядев Тамару, одетую в халат и тапочки.

— Входи! — Она закрыла за ним дверь и, пригласив в комнату, спросила: — Что случилось?

— Не знаю! Мне передали, что ты интересовалась мною. Я, дурак, обрадовался и возник! Но, вижу, ты вовсе не рада?

— А что за женщина утащила тебя в этот раз? Старая знакомая? — выдала себя Тамара.

Коршун подавил улыбку, понял: ревнует его. И ответил беспечно:

— Старая любовь! Примириться нужно было. А тут и повод такой! Не мог отказаться!

— Ну и человек ты, Колька! Кобель! От нее сразу ко мне!

— Это точно! Женщины — моя слабость. Иначе себя мужиком бы не считал. Да и не прикидывался я перед тобой монахом!

— Ночевал у проститутки?

— Не совсем так! Она из бывших. Это меняет дело. Давно ушла с панели! Теперь она порядочная баба!

— Ну, конечно! Почему бы не оказать ей услугу и не остаться на ночь? — съязвила Тамара.

Коршун хохотнул:

— Конечно, старая дружба всегда помнится!

— Вот и возвращайся к ней! Подзаборный. Ты никогда не сможешь стать человеком. Уходи! И никогда не возвращайся! — закипели у нее слезы в голосе.

— Не шуми, не базлай! — Он надел туфли в коридоре. И, взявшись за ручку двери, сказал: — А ведь я ее замуж отдал! За Василия! Музыканта. Свидетелем был при росписи. Отметили немного это событие. Что тут особого? Она — человек! А ты — дура! — Коршун вышел на лестничную площадку и плотно закрыл за собою дверь.

Тамара не спала всю ночь…

Через неделю узнала, что уехал Колька из общежития насовсем. А куда? Никому ничего не сказал. Ни с кем не поделился. Да и что удивительного — в отряде топографов он лишь работал. Ни с кем не сдружился.

В отделе кадров ей сказали, что бывший рабочий отряда уволился по собственному желанию, получил расчет.

Такое поспешное увольнение она истолковала по-своему. И, разозлившись на себя, на Николая, на весь белый свет, решила ехать на Колендо, новую площадь, где едва началось бурение новой скважины.

«Забыть его! На всю жизнь! Навсегда! Ну кто он такой? Уголовник! Бандит! Убийца! Зачем он мне нужен? Даже посмел дурой обозвать! Подонок! Ему все равно кто-нибудь жизнь укоротит! Сам добром не кончит», — уговаривала себя девушка.

— На Колендо?! С чего это тебя в глушь потянуло? Что случилось? От себя убегаешь? Или неудачный роман оборвать вздумала? — спросил, улыбаясь, начальник геологоразведки Лившиц.

Этого человека любили все геологи Сахалина. Он умел быть другом, оставаясь при этом самым требовательным, строгим начальником. С ним считались все.

Тамара опустила голову. Не знала, что ответить. Ее отношения с Колькой никак нельзя было назвать романом. Но ведь именно из-за него она решила уехать, убежать, уйти на край света, чтобы не видеть счастливых людей, влюбленные пары, беременных женщин, раз это не суждено испытать ей. Зачем видеть счастье других? Там, в тайге, она хотела забыть все.

— Кто он, счастливый виновник твоих страданий? — смеялся Лившиц.

— Паразит! Бандит последний!

— Ну, конечно! Растревожил, разбудил в нашей Тамаре сердце и исчез? Так кто ж он после этого? Так, что ли? Послушай сюда! То не повод убегать в тайгу. От себя не убежишь. Коль пришла твоя весна, ее нигде и ничем не заглушишь. Она — как болезнь. И тайга в этом случае не всегда врач. Факторы времени и расстояний хороши лишь при полном разрыве либо потере. У тебя лишь начало, как я вижу. И через месяц ты сбежишь с Колендо, не выдержав разлуки. Но, возможно, будет примиренье? Не опоздаешь ли ты тогда? Ведь мужчины легче переносят подобные стрессы и могут жениться с отчаянья.

— Ненавижу его!

— Не реви! Живо подбери сырость! Умей себя в руках держать! И не ври. Ни мне, ни себе! От ненависти не плачут. Я стар, чтобы не знать причину этих слез! И сразу говорю, на Колендо тебе делать нечего! Разберись в себе! И с ним. Решают свою судьбу на холодную голову, а не в истерике!

— Я все обдумала и решила. Я поеду, — вытерла слезы Тамара.

— Кто он? — не выдержал Лившиц.

И девушка коротко рассказала о Кольке.

Лившиц выслушал молча. Ничего не говоря, позвонил но телефону:

— Владимир Иванович? Меня интересует недавний уголовник, который работал в отряде топографов. Что? Да, он самый. Уже не уголовник? Но где его найти? Да нет, ничего не натворил. Адресок хочу знать. Ну помоги, узнай. Я на месте. — Он положил трубку.

А через десяток минут записал на бумаге адрес Николая, переданный по телефону следователем.

— Возьми! Этот маршрут будет труднее, чем Колендо. Но тот не геолог, кто теряет счастье. Мы обязаны только находить. — Лившиц передал Тамаре лист бумаги с адресом Николая.

Тамара вышла из кабинета, не зная, что ей делать с этим адресом. Писать Кольке? Но о чем? Просить его вернуться? Но захочет ли он того? Вряд ли!

Неделю не решалась. Да и не умела писать письма. И отправила телеграмму: «Когда будет невмоготу — вернись! Тамара…»

Она ждала его каждый день. Ночами чутко прислушивалась к шагам на лестнице. Не стихнут ли шаги у ее двери? Ждала звонка. Она ждала у окна, всматриваясь в каждого прохожего. Смотрела, не завернет ли к ней почтальон с телеграммой. Но шли дни, недели… Ни Николая, ни ответа не было.

«Наверное, опять связался с ворами и попал в тюрьму», — предположила одна из самых близких подруг.

Тамаре от услышанного даже холодно стало. Она ушла, обидевшись. И больше ни с кем не говорила о Кольке.

А через полгода уехала на Колендо. Без слез. Стиснув зубы… Решив до окончания бурения скважины не возвращаться в Оху. Она просила присматривать за квартирой соседку-старушку. Оставила ей ключи. И, закинув рюкзак на плечо, уехала из Охи на вахтовой машине ранним туманным утром…

Тамара любила тайгу. Она не боялась идти ее зарослями даже среди ночи. Она находила в ней дорогу к жилью по одной ей известным признакам и никогда не блудила. Но теперь, едва выдавалась свободная минута, она уходила в тайгу успокоиться. Со временем работа затянула. И Тамара все реже вспоминала о Николае. В Оху она не приезжала целых полгода. Чем немало удивляла Лившица, появлявшегося на буровой каждую неделю. О Кольке он не спрашивал, не напоминал, не бередил память.

Тамара вернулась в Оху за пару дней до Нового года. Скважина дала нефть. Фонтан! Это было событие. И девушку поздравляли все геологи.

С рюкзаком на плече она шла знакомыми улицами домой. Не спешила. Зная, что никто ее там не ждет, кроме одиночества.

Старушка-соседка, услышав стук двери, вышла на лестничную площадку.

— С приездом, Тома! — посветлела она лицом. И вошла в квартиру вместе с хозяйкой. Она долго рассказывала обо всех городских и дворовых новостях, жаловалась на грубую невестку и пьяницу- сына, сетовала на судьбу, подарившую долгий век. Тамара, чтобы прервать поток стенаний, спросила, не рассчитывая ни на что:

— Ко мне никто не приходил?

— Как же! Был один! Лохматый такой! Ну сущий ведмедь! Справлялся о тебе. Спрашивал, куда уехала, когда вернется. Но ты мне ничего про то не говорила. Я и ответила: мол, неведомо мне. Он еще раз заявился. Долго звонил. А потом попросил передать тебе письмо. Вот оно — на столе у тебя лежит, — указала бабка. И, увидев, как поторопилась девушка к конверту, ушла домой.

«Я слишком поздно получил твою телеграмму. Ездил на похороны матери. Потом отдыхал на море. Впервые в жизни! Увидел и понял, как много я упустил, не оценил и не сберег. И, знаешь, стал геологом! Самого себя нашел! Как откопал с погоста! Вроде как слепым был до того. Зато теперь все наверстаю. Но это тебе не интересно. Ты позвала меня вернуться, когда прижмет. Выходит, хотела остаться благодетельницей. Вроде пахана? Думала, что пропаду я, шалопутный, в этой жизни без поводыря! Ан осечка вышла! Не сдох! И не прижало, что и хотел тебе доказать. Говорят, даже помолодел. Еще бы! Два месяца кверху кормой на пляже валялся! Пока ты меня в пропащие запихивала, я время даром не терял. И познакомился там на отдыхе с хорошими мужиками. Нынче к ним уезжаю! В телеграмме твоей я искал тепло. Хотел понять, зачем зовешь вернуться? Любишь? Убедился, что нет! Ты уехала из дома, куда звала меня, и ни словом не обмолвилась, где и когда вернешься. С любимыми так не поступают. Их не выкидывают на свалку памяти. А значит, это был еще один твой каприз, злой и жестокий. Но я не стану твоей игрушкой. Я ждал, еще там, в отряде, что ты поймешь меня. Но ты стыдилась моего прошлого и боялась будущего со мной. А любовь и расчет не живут вместе. А впрочем, о чем это я размечтался? Мы ведь с тобою просто старые знакомые. И не больше того! Ты стыдилась признать меня другом юности там, в отряде! Неспроста! Но я поверил! И прилетел по телеграмме. И снова прокол! Выходит, не судьба!

Теперь прощай, Томка! Я уезжаю слишком далеко. С геологами! Меня взяли. Мне поверили там, познакомившись на пляже! А ведь ты дольше и лучше их знала меня. Я любил тебя! Я вернулся! Но ты исчезла! Теперь уезжаю и я! В Арктику. Она чем-то похожа на тебя, слишком белая, очень чистая, бездушная и холодная, она тоже не умеет дружить, не способна любить…»

Тамара вложила письмо в конверт. Сунула на полку, подальше от глаз и памяти. Чертыхая себя и Кольку, долго не могла успокоиться.

«Уехал… Меня упрекаешь? А сам? Последний идиот! За заработком погнался! Меня на деньги променял! Мог узнать в конторе, где я работаю! Там, любой мог сказать о Колендо. Каждый день туда вахтовые машины ходили. Не дальний путь. Не конец света! Или язык потерял? Не догадался? Так любил, что не мог найти! Дурак! А может, не ты моя судьба? Ведь вон сколько раз могли остаться вместе, да все срывалось», — задумалась Тамара и, поняв, что Колька уехал далеко и надолго, что ждать его бесполезно, решила не терзать себя понапрасну.

«Хватит жить затворницей!» — разозлилась она на себя. И уже на следующий день вздумала пойти на новогодний вечер, который устраивали геологи Охи.

Ей очень хотелось выглядеть привлекательной. Но как это сделать? Она давно забыла обо всем. И с трудом накручивала на бигуди жесткие волосы. В парикмахерские города теперь не протолкнуться. Тамара промучилась весь вечер с прической, маникюром, гардеробом, подыскивая что-нибудь подходящее для этого праздника. Как непривычны оказались для нее платья, от которых вовсе отвыкла в тайге. Раздражали духи. И все же собралась. Глянула на себя в зеркало. Не узнала.

Похудевшая за лето и осень на буровой, она казалась старше своих лет. Вот только глаза… В них еще сохранилось любопытство и озорство.

«Впрочем, стоит вот так следить за собою каждый день, а не только по праздникам». Она подкрасила губы и вышла из дома.

Едва девушка вошла в районный Дом культуры, ей тут же нацепили маску Бабы-Яги и затащили в фойе, забитое до отказа людьми, музыкой, смехом.

«Кто есть кто? Где знакомые?» Все скрыли лица под масками. Голоса тонули в грохоте музыки, взрывах смеха. Тамара вначале растерялась, ведь на таком вечере она впервые. Не знала, как держаться. Но ее кто-то подхватил за руку, втащил в круг танцующих, и она, хохоча до изнеможения, отплясывала краковяк «с бараном», вальс — «с чертом» на бис, получив приз лучшей паре — набор духов; не успев опомниться, станцевала фокстрот с «кабаном», твист — с «козлом».

Условием этого вечера было — не снимать маски ни на минуту до самой полуночи.

Вдоль стен уже стояли накрытые столы. Там все было готово к встрече Нового года. До него оставался час…

Тамара впервые забыла о Кольке. Она шутила с «ежом», пригласила на белый вальс «пирата». Она почувствовала себя совсем девчонкой, которую незаслуженно обходили наивные чистые радости и праздники.

Ей не давали отдохнуть, присесть. Оркестр играл без перерывов.

Тамара едва успевала сделать глоток лимонада, как ее снова уводили в круг танцующих. Особо настырным оказался «рыцарь». Он следовал за Тамарой повсюду. Танцевал с девушкой несколько раз подряд и не выпускал ее из вида. Отжимал всех, кто пытался опередить его.

Тамаре так хотелось узнать, кто же это? Ни голос, ни манеры человека ей не были знакомы. Но подметила настойчивость партнера, умение шутить и ценить шутку. Судя по голосу, не зеленый юнец. И в то же время руки сильные. Танцует и держится уверенно. Не новичок на праздниках. И среди геологов свой, чужих сюда сегодня не пускали.

Упрямый подбородок да губы, улыбающиеся сдержанно, вот и все, что не сумела скрыть маска.

Тамара смеялась его шуткам искренне, веселилась, впервые забыв обо всем. «Рыцарь» не отходил от нее ни на шаг, не выпускал из ладони девичью руку.

Вместе с нею он подошел к столу, когда на часах пошла последняя минута уходящего года.

Вот и бой курантов. Сняты маски. «Рыцарь» оказался начальником сейсмостанции Владимиром Перовым. Он, улыбаясь, смотрел на Тамару:

— Если все ведьмы такие же красивые, как ты, не понимаю, зачем нас в детстве пугали ими? Я бы тогда босиком прямо с пеленок к тебе бы прибежал.

— С Новым годом! — послышался голос Лившица. Он глянул на Тамару, подморгнул ей и добавил: — Будьте счастливы все!

— За самую красивую ведьму, взявшую в плен сердце рыцаря! — предложил Владимир Перов и подал Тамаре бокал шампанского.

Они веселились до рассвета. Танцевали и пели свои любимые песни, рассказывали смешные истории, случившиеся на профиле в тайге.

Убеленные сединами геологи и недавние выпускники техникума радовались наравне, отмечая Новый год. Всем хотелось, чтобы продолжал он жить в каждом дне — пусть маленькими, но памятными искрами праздника.

Город озарялся разноцветными ракетами, горели бенгальские огни, праздничная иллюминация вспыхивала повсюду разноцветными лампочками.

Взрослые люди забыли о возрасте и, выйдя на улицу, играли в снежки, катались на санках с горок. Танцевали под городской елкой. Никому не хотелось спать. Веселье перехлестывало через край.

Тамара лишь с рассветом собралась уходить домой. Но Перов никак не хотел разлучаться.

— Можно мне проводить тебя? — спросил он тихо.

— Рискни, рыцарь! — шутя разрешила она.

Они шли по заснеженным улицам, держась за

руки. Девушка не сразу заметила это. И лишь у подъезда остановилась:

— Я уже дома!

— Давай вечером сходим в кино? — предложил Владимир. И, не дожидаясь ответа, сказал: — В семь вечера я жду тебя на этом самом месте! Идет?

— Хорошо, — не кокетничая, согласилась она.

А через месяц все геологи знали, что Тамара встречается с Владимиром. И, видно, скоро они поженятся…

Перов был на два года старше девушки. В геологии работал давно. Люди уважали его. Говорили, что к нему можно подойти с любым разговором, просьбой. Уважительный, добрый по натуре, он никому не нагрубил, никого не обидел, не унизил.

Он держался со всеми одинаково ровно, но никогда ни одному человеку не отдавал предпочтения.

Его никто не видел нетрезвым или в кругу сомнительных девиц. Хотя о его жизни никто ничего не знал. Не любил он рассказывать о себе и оставался загадкой. Знали лишь, что он закончил аспирантуру и теперь работает над диссертацией.

Была ли у него любовь, был ли он женат, никто ничего не знал. А сплетничать о нем не было повода.

С Тамарой Владимир встречался открыто, не прячась, не скрывая своего отношения к девушке. Он не был ни робок, ни навязчив. Он приметил девушку давно. Но не выпадало подходящего случая. Работа разбрасывала их в разные концы тайги. Они виделись бегло, крайне редко, едва успев поздороваться.

Лишь однажды пригляделся Перов к Тамаре. Когда, работая в топографическом отряде, она ненадолго приходила к сейсмикам. С того дня не стало ему покоя. Но топографы вскоре проложили профиль и ушли из тайги. Потом он слышал, что Тамара уехала на Колендо. Потом вернулась в Оху. Куда она отправится теперь или останется в городе, не знал никто.

Он вмиг приметил девушку, едва она переступила порог Дома культуры на Новый год, и запомнил маску, выданную ей. Он разыскал ее в неимоверной толчее и не выпускал из виду. Для себя он все решил.

Он не хотел быть назойливым и не набивался в гости домой к Тамаре, давая ей время все обдумать, взвесить и присмотреться. Теперь он не спешил, думая, что девушка не собирается в ближайшее время уйти на профиль с каким-нибудь отрядом.

А Тамара, словно подтверждая его мысли, купила мебель, в квартире навела уют. И теперь уже не ходила по городу, как по тайге, — в куртке и брюках. Она научилась, заставила себя следить за собственной внешностью. К этому ее обязывало негласное положение невесты Перова, которое может обернуться свадьбой, с регистрацией, с новыми, неизвестными пока обязанностями жены.

Перов встречался с Тамарой каждый день. Его не останавливали ни мороз, ни пурга.

Схватив Тамару за руку, сразу после работы, шел с нею на концерт, в кино или на каток. Либо на лыжную прогулку за город. Иногда они просто гуляли по городу, по горсаду.

Ей одной он рассказал о себе все. Собственно, в его жизни нечего было скрывать и стыдиться.

Его первая любовь в детсаду уже давно вышла замуж. Имела детей.

Не все, что нравится в детстве, подходит для жизни. Не каждая игрушка бывает любимой. Больше у него увлечений не было. На них попросту не оставалось времени. А на работе в тайге каждую свободную минуту отдавал диссертации. Потому девушек не замечал. Не оставалось времени на них и в Охе. В Куйбышеве у Перова жили мать и младшая сестра. Отца он не помнил. Тот погиб в войну.

Владимир жил в общежитии в комнате на двоих со своим однокурсником. Тот был геодезистом и в Оху приезжал лишь на зиму.

Тамара тоже рассказала Перову о себе. Без утайки. Даже о Кольке. Не стала умалчивать.

— Ты еще любишь его? — Она уловила дрожь в его голосе.

— Теперь не знаю. Одно верно, помнить его буду всегда. Хотя сама не понимаю, чем он дорог, почему не могу выбросить из памяти и сердца! Ведь ничто не связывало, не сблизило нас. Он мне, как болезнь, как наказанье, от которых никак не могу избавиться.

— Я постараюсь помочь тебе и себе. Я не люблю соперников! Но и ты пойми, встречаться бесконечно мы не можем. Когда-то нужно решать судьбу окончательно. Я не тороплю. Избавься от наноса. Если можешь. Я не хочу сравнений ни с кем. И если на что-то решился, пусть ничья тень не станет между нами…

Тамара поняла все. И, вернувшись домой, спрашивала себя, сумеет ли она навсегда забыть Кольку.

«Надо суметь. Володя — свой. Он понятен и близок. Порядочный, воспитанный человек, равный во всем. За него не надо бояться, он ничего не утворит, не сорвется. Он надежен, как скала. С ним можно спокойно решиться на жизнь. Этот не подведет, не бросит, его не уведут. С ним интересно и спокойно. Такой будет прекрасным мужем. Не чета Кольке. Тот — вечный любовник городских проституток. Бродяга и хам! Да, такие никогда не женятся. Они, как ветер, одиноки до старости, — думала Тамара. Но сердце никак не соглашалось с доводами разума и спорило, настаивая на своем: — Перова жизнь не била. У него все складывалось, как по маслу.

Учился. Мать помогала. Закончил, сразу получил хорошую должность и оклад. А жизнь — не речка с тихими берегами. Бывают и паводки. А Владимир — не пловец. Он может не выдержать, не устоять. Уж слишком безоблачна у него жизнь. Не проверяла, не испытывала на прочность. С таким неподготовленным не только по жизни, в тайгу с опаской выйдешь. Геолог? Ни одной ночи в палатке не спал в тайге. Все на сейсмостанции! Привык к уюту. А в жизни и водовороты случаются. Как решиться на жизнь с тем, кто сам не знает своих способностей?.. А почему это — водовороты? С Перовым их просто неоткуда ждать. Он предсказуем. Жизнь сложилась ровно. Это хорошо. Не всем же мучиться. Значит, будет дорожить семейным покоем, размеренностью. Не захочет их нарушить».

— Я люблю тебя! — сказал Владимир Тамаре через пару недель и, заглянув в глаза, ждал ответа. Девушка не торопилась. Сердце не откликнулось на признание.

Владимир понял — поспешил. И уже сдерживал себя. Молчал о чувствах.

А в город уже шла весна. Пока что робкой капелью звенела с крыш. Растапливала снег на тротуарах. Слабели холода. И геологи с каждым днем становились беспокойнее. Скоро в тайгу. На все лето. До самых холодов. Не радовался этому лишь Перов: «Уехать, не получив ответа? Значит, не любит. А может, уедет вместе со мной? Преподнесет сюрприз в последний момент вместо ответа? Ведь женщины непредсказуемы. Так было всегда! И если б не любила, не стала бы встречаться со мной всю зиму. А что касается Николая, что ж, будет помнить недолго. Появятся дети и выветрят из памяти ненужное имя. Такое случалось не раз».

Владимир ходил в магазины, приглядывая Тамаре подарок к Восьмому марта, — решил сделать ей в этот день предложение.

Тамара понимала все. Весна и ей кружила голову: «Пора решаться. Иначе в тайге хватает девчонок-геологов, моложе и смазливее. Хватит терять! Надоело. За зиму ни одного письма не прислал этот Колька, даже адрес не оставил! Кончится ли его экспедиция или он совсем замерз в своей Арктике? Неужели забыл меня окончательно?»

Седьмого марта, перед самым праздником, она оделась понаряднее. Укороченный рабочий день, торжественное собрание, подарки, а потом весь вечер с Перовым.

«Может, сегодня он сделает предложение?»

— Тамара! Скорее! Беги в красный уголок! Там — концерт по заявкам идет! Для женщин! И тебе песню послали! Передают ее!

Тамара пулей влетела в свой кабинет. За нею — геологи и Перов…

— Кто поздравил? — спросила она позвавшего.

— Какой-то геолог из Заполярья. Фамилию не помню. Имя только — Николай!

По радио звучал последний куплет знакомой каждому «Морзянки»:

Меня домчат к тебе, когда зимовка кончится, оленьи нарты, самолеты и такси… Поверь — мне так твои глаза увидеть хочется! Но только ты об этом лучше песню расспроси…

Тамара не чувствовала <;лез, катившихся из глаз. Все вышли. Мешать не стоило. Поняв что-то, ушел и Перов…