Полицейский участок мы покинули только вечером, уставшие и опустошённые. Домой возвращались молча. Разговаривать не хотелось, но тишина тоже угнетала, и я первой решилась её нарушить:

— Я звонила Алине. Галя пришла в себя. Думаю, ей больше ничего не грозит.

— В мире, где полно психов и маньяков, таких как твой отец и эта тварь? — огрызнулся крайне взвинченный Войнич, ему вся эта история далась очень непросто. — Как бы не так!

— В таком случае эта, как ты выразился, тварь права, и смерть — спасение от всех тягот жизни.

— Не понимаю, она столько лет работала в больнице и никто ничего не заметил. Как такое возможно?!

— Она ведь такой не родилась. Даже в детстве, когда обнаружила мать повесившейся в сарае, не бросилась никого душить. И потом, спустя годы, когда вытащила из петли собственную дочь-подростка, пытавшуюся свести счёты с жизнью, тоже ничего не произошло. А вот когда девушку через несколько лет изнасиловали и замучили до смерти какие-то отморозки, баба Варя сломалась — стала видеть спасение в смерти и жалеть, что остановила дочь в момент самоубийства, ведь тогда бы она просто умерла и избежала более ужасной участи.

— А Лариса ей просто под руку подвернулась?

— Можно и так сказать. Была как раз годовщина смерти Иры — её дочери. Баба Варя после работы зашла к Никольскому — она убиралась у него два раза в неделю. Хозяев не было дома, но для неё оставляли ключ. Закончила уборку и пошла в гараж за пилой — отпилить обломившуюся ветку дерева, зависшую прямо над входной дверью (ключи у неё тоже были). Что случилось дальше, я точно не знаю. Наверное, она услышала шум внизу, как-то смогла открыть люк и нашла Ларису. Сумку она бросила наверху, а вспомнив, что там есть термос с горячим чаем, вернулась за ней: хотела просто успокоить девочку, чаем напоить. Но Лариса была в невменяемом состоянии — металась, кричала, истерила, сумка перевернулась, из неё вывалились халат и фонендоскоп. Вот фонендоскопом она её и задушила, искренне веря, что спасает от дальнейших ударов судьбы. И Валю тоже она убила.

— Спасла, — скривившись, напомнил Алан. Он про Валю услышал только в участке. — Про неё ты мне ничего не говорила.

— Просто не знала, что эти случаи связаны. Оказывается, в ту ночь Варвара Сергеевна Михасёва тоже ночевала у сестры — приводила в порядок могилу дочери накануне годовщины смерти.

— Опять годовщина.

— Да. Она приехала ближе к вечеру и задержалась на кладбище допоздна, а когда возвращалась, встретила пьяную, расстроенную, рыдающую Валю со следами побоев на лице. Вероятно, она напомнила ей дочь, вот и случилось то, что случилось.

— Откуда ты знаешь такие подробности? Снова побывала в чужой шкуре?

— Да. Было довольно неприятно.

Алан нахмурился.

— Тебе достаточно подержать любого человека за руку, чтобы узнать о нём абсолютно всё, и ты на это даже разрешение не спрашиваешь! Разве это нормально? Даже для обыска нужен ордер!

— Я поступаю так только в крайних случаях и интересуюсь лишь определённой информацией, а не «абсолютно всем».

Спортсмен продолжал хмуриться. Я понимала, что его беспокоит.

— Расслабься, твои мысли я читать не собираюсь. Да и зачем? Ведь в них ничего не изменилось, верно?

— И не изменится, — он остановил машину возле нашего подъезда и посмотрел мне прямо в глаза. — Теоретически я понимаю, что ты ни в чём не виновата. Тебе тоже пришлось не сладко и, наверное, ты неплохой человек… Если бы ты была похожа на свою мать или бабушку всё было бы проще. А так я каждый раз вижу ЕГО глаза, ЕГО волосы, ЕГО наглую вызывающую улыбку и ничего не могу с собой поделать. Мне тяжело с тобой общаться. Я действительно старался быть беспристрастным, но…

Я отвернулась. В глазах защипало и, как назло, никаких отвлекающих острот на ум не пришло.

— Знаешь, я ведь не выбирала ни этих глаз, ни этих волос, ни даже родителей. Во всяком случае осознанно.

Теперь Алан тоже смотрел в сторону.

— Если бы я этого не понимал, давно бы уже… — он устало махнул рукой. — Не важно. А что значит, не выбирала осознанно?

Я вздрогнула, чёрт, вот опять: язык мой — враг мой!

— Поверь, объяснение тебе не понравится. Давай лучше сразу по домам, у нас был непростой день.

— Говори, — настойчиво потребовал Войнич.

— Это из той же серии, что и переселение душ! — Ещё одна попытка откосить.

— Я понял, продолжай.

— Существует теория, что Бог разделил себя на бесчисленное количество душ и создал человечество для того, чтобы через нас познать всё многообразие существующего опыта. Получается, в каждом человеке есть частица бога-творца. Нам даны его творческие способности и священное право выбора. Освободившись от физической оболочки, души оценивают полученный опыт, пересматривают этапы пройденного пути и решают, что из уже пережитого стоит взять в новую жизнь. Как правило, в этот список попадают все нерешённые на прежнем уровне задачи. И они будут повторяться до тех пор, пока не найдётся верное решение. Перед следующим воплощением души составляют что-то вроде жизненного плана. Договариваются, какие роли будут играть и к каким результатам стремиться. Вот и получается, что до того как воплотиться здесь, мы сами выбираем себе родителей там. Это как сложнейшая компьютерная игра: каждая следующая жизнь — её новый уровень, в зависимости от результатов ниже или выше.

— И на каком уровне сейчас твой отец? — с издёвкой уточнил Алан.

Я отвела взгляд.

— Не знаю. Это просто теория.

— Бред! — отрезал он, я не стала спорить.

— Наверное, и что ты теперь будешь делать? Закроешь мою практику или всё же выдашь лицензию на работу?

— Это не работа, а самоубийство! — снова взвился Войнич. — Что бы с тобой было, если бы я не выбил ту дверь?

— Ничего, если бы смогла отойти от неё подальше, — осторожно призналась я.

— Что? — его брови мгновенно сошлись на переносице. Импульсивный какой. — Это было так просто? Почему ты мне не сказала?!

— Тогда бы ты не выбил дверь.

— А если бы я не успел? Ты — чокнутая! — свирепо заключил Войнич.

— А ты эмоционально нестабильный — у всех свои недостатки.

— Выметайся из моей машины, — процедил он сквозь зубы.

— И тебе доброй ночи! — несмотря на десяток, скребущих на душе кошек, я одарила его ослепительной улыбкой и, как положено по законам жанра, ушла не оборачиваясь.

* * *

Моё следующее утро началось с тошноты, головокружения, слабости и визита старшего лейтенанта Громова, который явился… с цветами.

— Неужели купил? — с сомнением уточнила я.

Сомнения тут же были развеяны.

— Зачем покупать, когда можно конфисковать? — сверкнул он белозубой улыбкой и поделился прекрасной новостью — папочка простил ставшего героем сына и снова отзывает из Тмутаракани в столицу.

— Так и быть, в этот раз я прощу тебе долг, точнее возьму славой, можешь оставить деньги Войнича себе, — с видом богатого вельможи подающего полтинник голодному нищему сообщил он.

От радости, что больше не увижу его наглую физиономию в Лесогорске, я даже огрызаться не стала и предпочла промолчать. Да и что я могла сказать: какие деньги — я от Войнича кроме оскорблений и негатива ничего не получала? Правда, вчера звонила счастливая Алина и на радостях грозилась озолотить, но ему этого знать не обязательно, пусть себе едет в Москву, да поскорее.

Но Громов, будто прочитав мои мысли, обернулся в дверях и всё с той же хищной улыбочкой сообщил, что не прощается надолго, и поскольку наше партнёрство остаётся в силе, мы встретимся ещё не раз. Тут уж я не выдержала:

— Тамбовский волк тебе партнёр! В смысле — московский, не хочу я никакого партнёрства!

— А я думал, ты не хочешь, чтобы я копался в твоём прошлом, — сладенько так пропел он.

— Копайся сколько влезет — в моём прошлом нет ничего криминального! — я с досадой швырнула в него букет, Громов поймал его и осуждающе покачал головой, проворчав:

— Опять буяним, я ведь предупреждал — со мной лучше не ссориться.

— Со мной тоже, — сухо заверила я.

— Да кто ж ссорится? Я вон с цветами пришёл, а ты…

— А у меня аллергия на тычинки и пестики, проваливай вместе со своими цветами!

Громов смерил меня насмешливым взглядом, бросил букет в ведро для мусора и вышел из комнаты.

— Вообще-то, я их купил, так что теперь ты мне должна ещё и за цветы! — крикнул он уже из коридора.

— Урод морально опущенный, — поставила я диагноз, но цветы достала и сунула в банку с водой. В конце концов, не так часто мне их дарят, раз уж даже вазы приличной в доме нет.

И всё же посещение Громова оставило неприятный осадок. Знать, что кто-то настолько подлый и беспринципный задался целью выяснить всю мою подноготную было, мягко говоря, неприятно. А в том, что он её выяснит — сомневаться не приходилось, это лишь вопрос времени.

Я не лгала. Ничего криминального в моём прошлом нет, в конце концов, быть дочерью маньяка — не преступление, но Громов найдёт способ обернуть ситуацию в свою пользу. Например, продаст информацию обо мне тому же ОРКу или другим заинтересованным лицам — с него станется. Что же мне делать? Может снова переехать? Ага, опять удариться в бега, расплачиваясь за чужие преступления? Нет! Не хочу!

Чтобы хоть как-то развеяться я побрела в лес. Раньше такие прогулки помогали прийти в себя, но сегодня могло и не получиться. Остановилась на поляне, увешанной моими самодельными кормушками, и принялась крошить в них заранее припасённый хлеб. Птицы тут же набросились на угощение. Они давно привыкли ко мне и совсем не боялись.

Вдруг все пернатые как по команде встрепенулись и разлетелись в разные стороны. Я обернулась. Неподалёку, прислонившись к стволу огромной сосны и скрестив на груди руки, стоял Алан Войнич.

— Ты следишь за мной?

— Нет, просто шёл следом. Надо поговорить.

Я пожала плечами и высыпала остатки хлеба в кормушку.

— Их язык ты тоже понимаешь? — он с усмешкой кивнул на верхушки деревьев, где расселись потревоженные птицы.

— Представь себе, нет. Чего ты хотел?

— Я уезжаю.

— Надеюсь, навсегда?

— Не надейся! — он помолчал, наблюдая, как дальнюю кормушку постепенно заполняют осмелевшие воробьи. — Просто работа ждёт.

— Тоже мне работа — подписывать бумажки и заключать договора.

— Я преподаю борьбу в четырёх школах, — немного обиженно возразил парень.

— Так ты попрощаться пришёл?

— Предупредить: не расслабляйся, я найму детектива. Он будет следить за тобой в моё отсутствие.

— Прямо как муж, сомневающейся в верности жены! — не удержалась я от колкости. — Для чего? Думаешь, я всё-таки тайно убиваю клиентов и прячу их трупы в лесу?

Алан нахмурился и ответил в тон мне:

— Думаешь, эта неделя перечеркнёт те шестнадцать лет? Нет. Я о тебе по-прежнему ничего не знаю, а с твоими способностями ты намного опаснее отца, если сорвёшься. Он ведь тоже сначала лечил и даже, говорят, был неплохим терапевтом.

— Так ты что же всю жизнь меня «пасти» собираешься? — удивилась я, с трудом удержавшись от очередной шутки типа «Тогда женись, и я всегда буду в поле зрения». Хорошо, что удержалась, думаю, она бы мне дорого стоила.

— Поживём, увидим, — неопределённо буркнул Войнич и, выдавив что-то вроде «Пока», размашисто зашагал прочь.

— Подожди! — окликнула я, он неохотно обернулся. — Я тебе деньги должна за бензин и звонок. Как такой ростовщик мог об этом забыть?

— Я не забыл, просто ты уже расплатилась. Столько раз умирала у меня на глазах — потрясающее зрелище.

Что ж, это было предсказуемо в отличие от моей реакции: горький комок, подступивший вплотную к горлу — это как-то слишком по-человечески. Ведьмам раскисать не пристало.

— Правда? Тебе так понравилось видеть, как я умираю?

Войнич, не выдержав моего взгляда, отвернулся.

— Нет. Я бы хотел увидеть, как умирает он!

Я подошла ближе и тихо сказала:

— Остынь. Он уже умер.

— Знаю. Всё равно! Как представлю, что ей пришлось пережить!

Теперь глаза прятала я.

— Мне жаль. Очень. Знаю, ты мне не веришь…

— Хочу верить, — спортсмен посмотрел на меня как-то по-новому и тут же, словно смутившись, быстро отвёл взгляд.

— Если бы я только могла что-то изменить!

— Но ты не можешь, и никто не сможет…

Мы помолчали, рассеянно разглядывая, подсвеченные солнечными бликами верхушки деревьев.

— Он бил тебя? Обижал? — вдруг глухо спросил Алан.

Моё сердце сжалось и забилось гораздо чаще, чем предписано нормальной физиологией. Я знала, какой ответ он хотел бы услышать. Достаточно сказать «да» и напряжение между нами значительно уменьшится, а может и исчезнет совсем. Ведь тогда я стану жертвой, а не потенциальной злодейкой.

Всё что нужно — отречься от прошлого, предать никому ненужные воспоминания. Одна загвоздка: в том далёком и таком коротком детстве меня учили не лгать и не предавать. Да, для всего мира человек с такими же, как у меня, чертами лица был исключительно зверем и уродом, но не для маленькой светловолосой девочки, с радостным визгом встречающей его с работы каждый день.

— Ищешь оправдания тому, что не можешь относиться ко мне как прежде? Извини, ничем не могу помочь — он был хорошим отцом.

Алан мгновенно помрачнел. От того нового выражения не осталось и следа.

— Рад за тебя! — бросил он ледяным тоном и, не оборачиваясь, быстро пошёл прочь.

Я не проводила его взглядом и даже не обернулась. Всё правильно, так и должно быть… наверное…