— Мужчина, скучаете без женщин?

Курящая седокудрая дама с тонкими чертами лица, в тапочках, спортивных брюках и футболке, украшенной фасом Че Гевары, — читалась балериной-расстригой, вкусившей славы и света, а ныне порхающей по перронам, в поисках сочувствия и признательности, через грошовое общение, с враньем и фальшивыми слезами.

Но Олег ошибся, все было не так, а первая фраза, намеренно двусмысленная, — «для шока и расположения», как пояснила позже мадам, назвавшаяся Люксембург: шаблонный, дескать, прием у психологов и экстрасенсов.

Полусонная ночь, благодаря беспокойным попутчикам, — а сейчас утренняя платформа, вялая суета провинциальной станции, начало июльской жары, тяжкий дух от нефтяной черни, которой покрыта вся сущность железных дорог. Не только со всеми их рельсами и шпалами, колесами и вагонными брюхами, но и даже, кажется, с машинистами, проводниками, осмотрщиками, милиционерами и продавцами вареной картошки, пирожков, вяленой рыбы, пива…

Простое, честное название, то ли Грязи, то ли…

— Я вас долго искала, — призналась отставная балерина. — Прошлась по вагонам. Контингент не тот. По лицам видно. То пьянь, то жулик. То трус, то плебей. И, наконец, зафиксировала, глаз у меня наметанный: у вас ведь в плацкарте окружение — полный капут, но вы — тем не менее!.. А как вы сейчас стоите! Гарного пингвина видно по стойке!

«Капут» — это, разумелось, трое московских фанатов — парни и девушка, катящиеся в чужие дали непонятно зачем, то ли на выездной матч Спартака, то ли по иным делам, ничего с футболом не имеющим, и двое военных с «боковушек», в полевой форме — контрактники, едущие в отпуск, с Кавказа на родной Урал. За одним столиком, во все тяжкие, футболисты. За другим — вполголоса, сержанты, ровесники Олега. Пили — каждый своё, рассказывали — о своем, слушали — только себя. Демонстрируя суть одной жизни, шизофренически обитающей в разных измерениях и глаголющей на разных языках.

Олегом никто из попутчиков не интересовался, только однажды фанаты предложили из вежливости: «За Спартак пьёте?» — и, получив отрицательный ответ, без сожаления отстали, ушли опять в свои специфические истории, прибаутки, слоганы.

На остановках столичные тиффози, накинув на плечи красно-белые шарфы, выскакивали на перрон, взявшись под руки (в середине — девушка), привлекая всеобщее внимание, скандировали: «Спартак — это я, Спартак — это мы, Спартак — это лучшие люди страны!.. Оле-оле-оле!»

Контрактники выбредали следом, размяться-покурить, становились или садились на корточки подальше от восторженных крикунов. Последний раз один из них, жилистый, с крупным шрамом на щеке, похожем на лавровый лист, косясь на шумных оптимистов, тихо, но страстно выматерился, выплевывая с дымом: «Сука, всё коррозится, а им оле-оле!» — и закашлялся, покраснел от натуги, выхаркивая махорочную крошку. Другой согласно покивал, зачем-то хмуро оглядел фигуру Олега, оказавшегося рядом, будто оценивал неодушевленный предмет: снизу вверх и обратно, избегая глаз.

Воистину, пингвин-капут какой-то.

Впрочем, все можно было устроить иначе в самом начале пути, вчера вечером. Когда он с сумкой через плечо подошел к этому поезду, не желая оставлять следов в виде билета, купленного на паспорт.

Он прошелся вдоль первого же попавшего состава, идущего на восток, высматривая проводницу, которая не откажет, — неброскую, перезревшую, с внимательными глазами, вызывающими или насмешливыми, но при этом полными скрытого неудовлетворения, вечного ожидания и унизительной надежды.

Есть!

— Хозяюшка, возьми в свой плацкартный! В кассу лень идти.

Он редко ошибался.

Когда под ногами качнулась палуба тамбура, Олег по-настоящему осознал, что его странный путь начался, мосты сожжены.

Проводница средних лет с южным выговором — он про себя назвал ее хохлушкой, — сначала вынудила его зайти в свою каморку, попросив подержать «вот эту штучку», пока она там что-то зафиксирует. Потом был чай, в течение которого крепко сбитая, грудастая «хохлушка», нервно орудуя звонкой ложечкой в граненом стакане, быстро поведала свою биографию, скорее всего, выдуманную, полностью или частично, но, в любом случае, представлявшую рассказчицу в выгодном свете как потенциальную «партию» (временную или перспективную, не важно — как повезет). Средне-специальное образование, престижная профессия, неудачное замужество, умница-сын, которого пришлось поднимать одной (отсюда и эта «неэлитарная», но удобная в смысле графика работа). Сын сейчас, слава Богу, ей уже совсем не в тягость — взрослый, устроенный, женат, проживают отдельно. Поэтому наступило время пожить для себя, и для этого есть все достойные возможности: свой дом, приличная зарплата плюс «калым». Ну вот, например, она может предложить Олегу этот кубрик, в котором они сейчас чаевничают, в качестве индивидуального апартамента (сами они с напарницей вполне обходятся другим помещением, которое рядом), цена, так и быть, как в плацкарте, притом, что условия почти как в одиночном люксе.

Глаза «хохлушки», ожидающей ответа, из беспечно-игривых вдруг сделались тоскливо-напряженными — он поймал этот неравнодушный взгляд, который женщина, не в силах быстро изменить, постаралась скрыть, принявшись что-то сосредоточенно искать под столиком.

— Нет, спасибо, хозяюшка! Я все-таки предпочитаю общество…

— Общество! — грустно, чуть ли не горько усмехнулась проводница. — Разве это проблема… — она спохватилась, смутившись, поправилась, уточнила «беспроблемность»: — Когда хочешь, выйдешь на перрон, кого хочешь, пригласишь чайку попить. За такую-то цену!

Олег виновато улыбался, всерьез подумывая, не заплатить ли за чай, чтобы не выглядеть таким без греха обязанным.

— Ну, на нет и суда нет! — весело проговорила проводница, подводя черту под чаепитием. — Иди, общайся, коллективист! — И уж совсем засмеялась. — А может, у тебя с грошами впритирку? Так можно и в долг! А? И так нет? Ха-ха, да ладно, это уж я вовсе пошутила!.. Найдем другого квартиранта! А не будет, и не надо. А тебе… ну что ж, будет приятное общество, пойдем, устрою.

— Нас там две женщины в купе! Красота и приятное общение! Мы даже своеобразно заплатим вам за комфорт и удовольствие! — продолжала шокировать будущая Люксембург. — У нас работает кондиционер. А здесь вам хана до самой конечной станции. Ни свежести, ни сна, ни общения, только пустой базар! И тупое созерцание заоконного пространства! А в нем ни яхт, ни кипарисов, не надейтесь. Не Турция! Я могу уступить вам свою нижнюю полку, в конце концов! Соглашайтесь, а то уйду!

Балаган!

— Балаган! — именно так жена оценила сумасбродный поступок Олега, когда он заявил, что уезжает «надолго, возможно, навсегда».

Не жена, а скорее, подруга последних лет, которую он, в начале совместной жизни, ласково дразнил спутником, имея на это право, — ведь он был, в своеобразной терминологии этой жены-спутницы, властелин-Юпитер, а она кроткая Ио.

Но как мифические образы, надерганные из разных «римов» и «греков», не сообразуются с их положением в картине небесных тел — кто Юпитер, и где Ио! — так и их отношения вскоре утратили прежнюю гармонию: захандрило Солнце великой империи, и его хворая гравитация сделала самого Олега — сначала спутником, потом капризной кометой. А сейчас вот — шалопутным метеоритом, улетающим прочь, с перспективой, пятьдесят на пятьдесят, превратиться в космическую пыль.

Но он бодрился, как будто понимал, куда его несет и что ему завтра. Стойка, пингвин, чего уж там!

Олег усмехнулся. Его дорога только началась, а он уже так популярен. Нарасхват. Знай он раньше о таком грядущем успехе у зрелых женщин, глядишь, и жизнь с самого начала пошла бы по более благоприятному руслу. Катался бы как сыр в масле.

Ему всегда была свойственна самоирония, которая в последние годы, когда дела пошли хуже, порой переходила в спасительную самоиздевку.

— За пингвина, конечно, спасибо. Считайте, что я уже вам обязан, поэтому денег не возьму. Гусары денег не берут!

— Ладно, шутки в сторону, с вами, между прочим, разговаривает серьезная дама! — Шокер-вумен, услышав, что «поезд отправляется», заторопилась: — Короче, нам в купе нужен дееспособный попутчик. На всякий случай! Две смирные, приличные женщины. Сначала было ничего, а потом в вагон каких-то чеченов понасело, купе справа, купе слева. Сразу пошли попытки активного знакомства, двое уже в купе заходили, якобы за стаканчиком. Стаканчики, видите ли, в поезде проблема! Вдвоем за одним стаканчиком. Тарапунька со Штепселем, были такие телегерои. Один во-от такой, но худой. Другой тьфу с кепкой, но толстый. В ресторан, черти носатые, приглашали, кое-как выпроводила. В коридоре проходу нет. Я попросила проводницу помочь с мужчиной, так она привела, тоже из плацкартного, первого попавшегося там старикашку, его место было у туалета, потому он быстро согласился. Без слез не глянешь. Реанимированный Эйнштейн, вылитый. С вещами, с семейным чемоданом, сейчас такие не делают! Ну не выгонять же! Мы ж не звери! Совесть и все такое. Поэтому за вторым мужчинкой я сама пошла по вагонам, и вот удача, вы! Соглашайтесь. Мы не кусаемся! С проводниками я сама улажу… В конце концов, будьте мушкетером! Или вы трус?..

Олег еще раз оглядел заторопившихся на посадку равнодушных к нему фанатов и презирающих его, неведомо за что, контрактников.

А у входа в вагон стояла «хохлушка» и задумчиво усмехалась, глядя под ноги нерешительному клиенту, позорно отвергнувшему люкс с потянувшейся к нему, клиенту, душой.

Вздохнул.

Оставаться пингвином или… написать заявление в мушкетеры?