Жизель спала, отвернувшись.

Олег бесшумно открыл свою сумку, вынул сотовый телефон. Вспомнил, что не положил в сумку зарядное устройство. Но в телефоне еще теплилась жизнь. Когда уезжал, поставил на режим «без звука». Накопилось несколько СМС. Все — от нее. Он открывал сообщения и тут же их удалял. Давя на кнопки, давил в себе сомнения. Не позволяя играть с собой. Глаз выхватывал часть фразы или одно слово.

«…но зачем было…» — давим!

«…любили…» — давим!

«…и трагично…» — давим!

«…я не знала…» — давим!

«…киндер-сюрприз…» — давим!

«…не нужен, то…»

«…не Ио!!!!!..»

…Бизнесвумен, сразу видно. И ей насолил премьер-министр!..

Он долго сидел в неподвижности, внутренне распаляя себя, отгоняя ненужное сейчас, рядом с той, которая еще недавно…

Поезд летел. Жизель ойкнула во сне. Чем-то все женщины похожи, когда спят, отвернувшись к стенке, особенно, когда темно, и виден только очерк плеча, укрытого одеялом, под которым тепло.

Он стал писать СМС сообщение: «Случайно стер сообщения. Ты назвала МЕНЯ ребенком? Да, я большой ребенок! Или тебе насолил премьер-министр?»

Подумал, исправил, вместо всего прежнего написал: «Что значит „сюрприз“?»

Опять стер всё и написал: «Повтори, пожалуйста, предпоследнее сообщение».

Очередная правка: «Ничего не смог прочитать. Повтори всё».

Отправил. Ждал извещения о доставке. Извещения не было. Повторил. Тот же результат.

Вышел в коридор, почти побежал в тамбур, боясь встретится с Люксембург или Эйнштейном, голоса которых доносились из соседнего купе. Долго смотрел на телефонный экран. Наконец, нажал кнопку вызова. Приставил телефон к уху.

«Телефон выключен или находится вне зоны действия сети!»

Набрал номер стационарного домашнего. Длинные гудки, бесконечные, как тьма за окном.

Телефон умер, экран погас. Ночь.

На следующей станции Олег вышел на перрон. Попросил прикурить у неспешно прохаживающегося молодого флегматичного милиционера с простым детским лицом, наивные глаза, оттопыренные уши.

— Бывает, что люди отстают от поезда? — спросил небрежно, наклоняясь к огню.

— Да сколько угодно, — милиционер махнул рукой, спрятал зажигалку.

— Спасибо! И что с ними? Если без денег, а то и без паспорта.

— Выясняем, оформляем. Отправляем. В общем вагоне. А куда человека девать? Мы ж не американцы какие-нибудь. Если не забичует, конечно. По собственному желанию.

— Ну, я-то имею в виду нормального человека, — проговорил Олег с улыбкой, чтобы хоть что-то сказать усталому служаке, перед тем как отойти. Он уважал провинциальных милиционеров. Этот, ко всему простодушно-симпатичному облику, еще и смешно выговаривал «в» вместо «р» — «офовмляем, отпвавляем».

Милиционер оживился, сдвинув брови, строго оглядел Олега с головы до ног, показывая, что улыбка «гражданина» неуместна в этом серьезном вопросе:

— А вы думаете, бичи — это инопланетяне? Да еще русскоговорящие. С Луны на вокзал валятся? Так, что граждане об них спотыкаются.

— Да нет, — ответил Олег, — я не о том… — Бороться с улыбкой было невыносимо: «вускогововящие», «гваждане». — Просто так… Еще раз спасибо за огонёк!

Но страж порядка завелся, рубя рукой воздух после каждого восклицания:

— Бывшие! Интеллигентные! Человеки! Звучит? Тут у нас кришнаиты богадельню открыли, «Приют странника». Отмоют, побреют, оденут — ну нормальный человек. Побеседуешь — так он еще умнее… вас! — он ткнул пальцем в сторону слушателя, как отомстил. — И всё, оказывается, есть, дом, жена, дети, позвоним, организуем, езжай, не мельтеши, без тебя проблем!.. Хорошо, начальник! А через пару месяцев смотрю, опять бич, проездом, через нашу станцию. Ну ты чё, братан?!.. А он, кисляк перекатный, еще и философствует, типа, от сумы и от тюрьмы, дай закурить, начальник. Убей не пойму!

Кинул руку к козырьку, разговор окончен, отвернулся, — не простил улыбки.

Отойдя подальше, Олег спросил у сонной проводницы с другого поезда: бывает ли так, что люди теряются, как это происходит? Та, чуть ожив, рассказала:

— А выходят купить сигарет или пива, — а поезд ту-ту. Остался в одних тапочках.

— А потом?

— Потом, если с паспортом и деньгами, то покупаешь билет и едешь вдогонку. А если кроме тапочек ничего нет, то отправляют бесплатно в общем вагоне. А куда деваться!

— Ну да, — заметил Олег, — мы же не американцы какие-нибудь.

— Ну, — согласилась женщина. — Только бывает и хуже, по телевизору вон показывают. Выйдет где-нибудь в Лисках водички попить… А через несколько лет обнаруживается где-нибудь на Кавказе, баранов пасет. В лучшем случае…

— Когда будет Курган? — спросил Олег у хозяйки своего вагона, поднимаясь по ступенькам.

— Мы же сейчас вне расписания, — замучено ответила вагонная труженица, закрывая за ним, — но если все нормально, то утром будем.

Олег посмотрел на часы. Скоро.

Когда заходил в купе, Жизель проснулась. Протянула руку.

— Ты куда?

— Никуда. Выходил покурить. Ты же научила.

— Ага, каюсь. Скоро Курган?

— Скоро. Спи. Тебе нужно выспаться.

— Да, милый… Заходила тетя Роза, уговорила сходить в утку…

Она быстро вернулась в свой сон, оставив Олегу тонкую смуглую ладошку в его руке.

Он дождался, когда она вздрогнет: значит, уже окончательно — там.

Все же действительно, женщины во многом одинаковы… Это «открытие» принесло подобие облегчения. Он понимал зыбкость этой легкости, и поэтому заторопился, чтобы успеть ею воспользоваться.

Он разжал руку, выпустив смуглую птицу.

Он взял с собой только документы, немного денег и телефон. Остальные деньги сунул во внутренний карман своей ветровки, оставив висеть одежду на крючке.

Поезд остановился на небольшой уютной станции. Невысокое вокзальное строение, похожее на теремок. Единственный мутный фонарь, делающий белесой стену теремка и дымчатой — кроны крайних деревец в крохотном скверике, приросшем к зданию вокзала. Несколько человек с поезда, половина из которых проводницы, пошли к редким ларькам.

Олег вошел в скверик, сел на скамейку, спиной к поезду.

Минут через пять сверху, из под козырька терема, объявили отправление: чрезмерная громкость для провинциальной тишины, пугающее эхо.

Вспомнил свой неудачный вечер в привокзальном парке, из детства. Пытался сравнить с нынешним.

…Звуки: лязг и гомон, — и нынешняя тишина.

…Запах: зелень с известкой, — а тут не белят деревья.

…Олени, девушки с веслами, Ленин, — но в данном случае угадывается только силуэт постамента, на котором что-то стояло.

…Упругое тело, эластичное сердце в слезах, — и сейчас тронул грудь, мазнул ладошкой по щеке: вяло, сухо.

Вот бы сейчас подошел грязный бродяга (он бы услышал его и по запаху), и попросил бы совсем немного… И Олег отдал бы ему, наверное, многое, что у него с собой, если не всё: «чем легче за плечами, тем…»

И сказал бы ему, просто так: что ж ты, гад, со мной наделал?..

Кто-то задел плечо, Олег вздрогнул, очнулся.

— Ну что, коллективист-общественник, передумал?

Обернулся.

Рядом, прижимая к груди пакет с покупками, стояла проводница-хохлушка и  улыбалась, так же странно, как в последний раз, опустив уголки губ.

— Что — передумал? — вызывающе, спросил Олег, будто его уже обвинили.

— Да так, — «уточнила» хохлушка, невинно поднимая брови, — ничего.

— С чего вы взяли! — Олег поднялся. — Просто устал, задумался.

— Еще бы не задуматься, хм! — промурлыкала-пропела хохлушка и, посмотрев с той же улыбкой на небо, будто любовалась звездами, пошла, поплыла, покачиваясь к поезду.

Олег пошел следом, скрипя зубами.

Зашел в свой вагон, опять спросил у проводницы, как можно беспечней, зевнув:

— Так когда у нас там Курган?

— Скоро! — оптимистично возвестила женщина. — Выспаться уж точно не успеете, так что ложитесь.

— Хорошо. А следующая станция? На этой моих сигарет не оказалось, а другие не курю.

— Больше не будет. Едем до конца. — Проводница счастливо улыбнулась. — Ох, и досталась нам всем поездочка! Дома с ума сходят!

— Да, — согласился Олег и пошел по пустому коридору, стараясь ступать неслышно.

Вошел в ставший родным тамбур с неисправной дверью. Попробовал открыть, не получилось. Неужели отремонтировали запор? Потянул вверх и дернул посильнее. Появилась щель, в лицо ударила струя несвежего, душного воздуха с мелким мусором, больно ослепив. Долго тер глаза.

Поезд замедлял ход, полз по-черепашьи, Олег брался за ручку двери… Но железная гусеница опять убыстрялась, лязгнув, учащала стук…

Опять замедление, Олег открыл дверь, высунул голову. Недалеко, судя по огням, станция.

Со стороны коридора послышались шаги и приглушенный темпераментный разговор… Олег глубоко вздохнул, еще раз быстро прокрутил план. Спуститься задом, встать на ступеньку, держась за поручни захлопнуть за собой дверь, развернуться, разжать ладони, оттолкнуться… приземлиться на ноги, подскочить, свернуться, покатиться по насыпи и ни обо что не удариться.

Гул, и как будто в ушах вода, поэтому слова — глухие, издалека: «Дохлый?.. Переворачивай!.. Что там? Мелочь… Греби всё… Котлы. Стекло разбито…»

Ему смешно, хочется сказать, что он никакой не дохлый. Какие котлы? Ах, да… В детстве пели под гитару:

«Я купил себе часы, замечательные котлы, на заводе „Юностью“ прозвали!.. Раз с женой с театра шли, два пижона подошли, раз — и сняли!..»

Но ни спеть, ни даже сказать не получалось, и после нескольких попыток он успокоился, предположив, что ему это снится. А если так, то нужно просто повернуться на бок и «уснуть во сне», то есть продолжать спать.