Что касается «сухого закона», то скоро я увидел его пункты и подпункты, по ним жил-не-тужил Южный Балык. Кстати, чуть позднее, когда началась «Перестройка», и еще только зарождалась «Борьба с алкоголизмом», — уже в тот период эйфории от перемен, я тихо знал, что скоро вся страна превратится в Южный Балык, — и мне становилось грустно и, учитывая, масштабы грядущего, жутко.

Поселок нефтяников представлял собой одну улицу с десятком деревянных двухэтажек, в которых жили работники станции. К этому поселку примыкал вагон-городок строителей, которые ранее возводили этот производственный объект и сопутствующий ему жилой комплекс, а сейчас что-то достраивали, пристраивали и ремонтировали. Такой вот симбиоз — экплуатационники и строители. Всё вместе представляло собой действительно своеобразный остров в тайге, в окружении буйной растительности и болот, населенный тремя-четырмя сотнями людей. Основной транспорт — вертолет.

«Сухой закон» и территориальная ограниченность — муж и жена — творили «интересных» детей.

…Торговля спиртным была запрещена. Статус поселка не предполагал постоянного проживания и официально считался местом базирования производственных бригад — вахтовым поселком. Хотя на самом деле в населенном пункте уже жили и семьями, и даже работала начальная школа.

Спиртное люди добывали частным порядком — из отпусков, служебными оказиями из Нефтеюганска и Сургута, но это в масштабах страждущего народа были капли.

В единственном поселковом магазине спиртное все же присутствовало, но в ограниченном количестве. Его выдавали только согласно запискам начальника станции «по уважительным причинам» — дни рождения, праздники и тому подобное. Приходит работник к Ферштейну, так и так, завтра день рождения. Ферштейн поднимает телефонную трубку, обращается к кадровичке: «Танюша, у такого-то когда день рождения? Ага, спасибо». И пишет своей рукой, каллиграфическим почерком, на имя магазинной хозяйки: «Люба, выдай подателю сего 1 (одну) бутылку водки и 2 (две) бутылки вина». Далее, человек идет в магазин, где у него отбирается записка, и он уходит домой в обнимку с бутылками, счастливый в предвкушении.

«К сожаленью день рожденья только раз в году», а природа требует. И выход всегда найдется.

…Типичная картина Южнобалыкских будней. Вечер, конец рабочего дня. Усталый народ идет по домам, заходит в магазин.

Магазин состоит из двух половин — левой продовольственной и правой промтоварной. В левой — все съестное. В правой — всякая несъедобная мелочь: посуда, тряпки, стиральный порошок, парфюмерия и так далее.

В первую очередь выстраиваются женщины, их много; во вторую — мужчины, их не так чтобы много, но «они в тельняшках».

Женщины покупают своё: хлеб, муку, макароны, чай, крупы, сахар, — всё как обычно. Переговариваются на темы будничные и человечные.

Мужчины тоже покупают. Своё.

Их очередь правая и дело их правое. Поэтому мужчины покупают одеколон и лосьон.

Разговор в «правой» очереди ведется на особом, «птичьем» языке:

— Что сегодня, «Тройной»?

— Нет, «После бритья».

— А чё, тройник уже кончился? Два дня ведь только торговали!

— Да по блату, наверно, своим раздала!

— Блин, хоть бы огуречный! А этот как?

— Пойдет… Густоватый, сука. Как масло. А так ничё, разбавить…

— Эй, по сколько в руки?

— По два.

— Люба, по три не давай!

— Да, а то я вчера задержался на переключениях — и ку-ку, кончилось!

— Что за моду взяли — как конец дня, так переключения!

— Москва командует. У них два часа разница.

— Ага, точно, разница. Там вечером коньяк, а утром огуречный рассол. А у нас побрился с вечера, хех, освежился огуречным. А утром…

— …Тоже огуречный рассол!..

Смеются.

Женщины спокойны и даже холоднокровны. Одеколонно-лосьонные дела мужчин (то есть мужей и коллег) благородных дам совершенно не касаются. Две очереди — два мира. Так кажется неискушенному наблюдателю. На самом деле мир один.

Я смотрю на женскую очередь широко раскрытыми глазами. Жду, когда эта анаконда бросит своим жизне-спутникам грозным голосом поэта: «Кто там шагает правой? Левой!»

Но женская красиволикая гусеница с холодными рыбьими глазами безмолвно отвечает мне, бестолковому и наивному, не высокой поэзией, а низкой прозой, пронизанной фальшивой логичностью:

«А что тут такого? Мужчинам же нужно бриться? — вот и покупают. А то, что расход продукта такой высокий, — ну так и что? Кому какое дело? Кто как хочет, тот так и освежается, не нарушая Конституцию. Может, наши мужья обтираются „Тройным“ — не только ежеутренне, но и ежевечерне! Это гигиена, молодой человек, есть такое слово».

Впрочем, к этой «гигиене» я быстро привык.

Кроме «нарезного», как называли парфюмерно-гигиенический продукт, употребляемый внутрь, в вагончиках, у строителей, можно было достать самогон. Попробовал один раз — редкая гадость, с добавлением чего-то, что должно «ломать» (сшибать с ног). Среди эксплуатационников, которые считали себя выше строителей (не только по части «употребления»), этот опасный самопал популярностью не пользовался.

Как говаривал Троцкий, после «коновала» отход тяжелый.