…В тот день из города, отработав краткую командировку, вернулся один из столичных с полным рюкзаком горючего. После работы всей «труппой» двинулись «в балкИ» — в вагон-городок строителей, — «к давалкам», как сказал Троцкий.

Зашли в какой-то вагончик, застали там вполне уютную компанию с преобладанием дамской части. С достоинством присоединились (не с пустыми руками!). Здесь все друг друга знали, и хозяева вели себя с прибывшими вполне по-дружески.

Как показало дальнейшее, Троцкий явно преувеличивал давательный статус подруг. Хихи-хаха, анекдоты на грани фола. Желающие могли танцевать.

Я был скромен, как положено новичку. Но меня быстро «окучили»: Одна из подруг пригласила «на белый», попутно возвестив во всеуслышанье, что ей надоела пьянь с плесенью, потянуло на свеженькое.

— Студент, сегодня танцуешь только со мной!

Гусара два раза просить не нужно: пить так пить, танцевать так танцевать.

Девушку называли Машаней, была она круглолицей, небольшого росточка и необыкновенно кудрявой. Глазки как уголёчки. Жесткие черные кудельки щекотали мне шею и скулы, ощущения были настолько чудесные, что хотелось расстегнуть еще пару пуговиц на своей рубашке.

Машаня, крепко прижимаясь к партнеру всей своей мягкостью, заглядывала ему в глаза и жарко-насмешливо шептала:

— А вон тот, рыжик, мой жених. Ага. Якобы. Так считает. И всем внушает. Дурачок! Не обращай внимания.

В торце длинного стола сидел угрюмый веснушчатый парень, бросал грозные взгляды на нас с Машаней, вернее, на меня. Строгал своим автоматическим ножичком яблоко. Ножичек с кнопочкой. Клац — вылетело перо, строганул яблоко, отправил пластик в рот, грозно посмотрел. Щёлк — перышко спряталось. Опять клац — перо наружу. И так далее. Жевал медленно, глядел многозначительно. Один раз я заметил, что Троцкий показал ему кулак.

Вскоре Машаня засобиралась домой и, что вполне логично, приказала ее проводить понятно, кому. «Тем более — Каратмэн!» Кто-то уже похвастался, мной.

Остающиеся наговорили нам с Машаней вслед, как полагается, кучу двусмысленностей, которые Машу, казалось, совершенно не трогали.

За дверью Машаня сразу взяла меня под руку, и мы пошли. По тропинкам между вагончиков и сараев, по деревянным тротуарам, перешагивали через трубы, ступали на хлипкие мостики. Благо летние северные ночи не темны, и путь моей спутнице был знаком, иначе я, передвигаясь в таком темпе один, переломал бы себе ноги.

— А вот мы и пришли! — Машаня кивнула на дверь в свое жилище, красную бочку, стоявшую на низких свайках, и тут же предложила: — А давай похулиганим, студент-каратмэн!

— Давайте, а что нужно сделать? — с готовностью отозвался я.

— А давай просто твоей девушке…

Машаня замолчала, прикусила указательный пальчик, сама невинность, глянула из-под бровок.

— Что? — нетерпеливо спросил я.

 — А рожек нарисуем!

Люди в шоке часто выдают черт те что и невпопад, правда?

— У меня нет девушки… сейчас! — сказал я всю правду о себе, не понимая, нужна ли, здесь и сейчас, такая правда.

— А-а, — разочарованно протянула Машаня, — жаль! Ну тогда не будем! Всё-всё-всё, нет, так нет! Не надо ко мне приближаться. Стоп, сударь.

До меня дошло, что я, кажется, не то сказал, да и нужно ли вообще что-либо говорить в данной ситуации, и не капкан ли это от шутницы. Меня забило мелкой дрожью, и я сказал опять, наверно, смешное:

— Была, а сейчас нет! Но обязательно будет. Считайте, что она есть!

  Машаня захохотала, запрокинув к небу кудрявую головку:

— Договорились! Придешь домой, представь себе девушку, нарисуй ее, а потом нарисуй ей рожки! Гениально!

Она взбежала по низкой лесенке к порожку своего жилища.

— Студент, ты меня уважаешь?

— Да! — выпалил я.

Я хотел еще сказать про то, что могу встать на колени и пропеть серенаду, но Машаня меня опередила:

— Тогда слушай мою команду! Кругом, шагом марш! Только быстро, пока там народ не разошелся.

— Почему быстро? Пусть расходятся, я дорогу домой найду. Давайте… просто поговорим…

— Поговорим как-нибудь потом. Потому, что мне еще замуж выходить. А если ты задержишься, то к Машане, ни за что, ни про что, будет приставка — «открывашка». Машка-открывашка. Понял? К тому ж, женатые здесь ревнивые, им всё холостяки донжуанами мерещатся. Мой рыжий тоже, наверно, по нашим следам потопал, где-нибудь за углом стоит, веточку строгает, но ты его не бойся, вон доску возьми в подмышку, отобьешься. Недавно, во-он у того балкА, один чудак другого застрелил. Загуляешь возле чужой хаты, а там из окна ревнивец двустволку высовывает и говорит ласково: слышь, мужик, не переминайся, замри, ага, вот так, бабах! Спасибо, отомри!

С такой балагуркой можно было всю ночь отдыхать душой, но, понимая серьезность момента, я добросовестно сделал «кругом, шагом марш». Честь дамы — прежде всего, это было правилом моего студенчества, правилом моего студенческого Обще-житиЯ.

Доску «в подмышку» я не взял.

Ну, интересная бы картина: идешь с доской, а на пути стоит Рыжик. Что делать? Доской по башке? А за что? НЕ за что! Приближаешься дальше, подходишь такой, а он перышко раз в бок (не в свой, разумеется) и комментирует: а это, мол, за доску — оправданная реакция на угрозу.

Хорошо, а если то же самое, но без доски. Идешь. Рыжик на пути. Убегать? Позор. Сдохну, но не побегу. Привет, мол, Рыжик, давно не виделись, «в борьбе и тревоге не стой на дороге». А в ответ — перо. И комментирует: а ты не зарься на чужую ягоду.

И по логике, если результат один, то зачем тяжесть тащить, лучше налегке.

Вот так умирают логичномыслящие, но гордые люди, даже каратмэны.

И все-таки несколько приемов каратэ я знал и в минуты опасности был готов применить свое хилое умение. Вот так и шел: смешил себя и подбадривался картинами «с доской и пером», и тело  пружинилось и дрожало от решимости, готовя конечности к блокам и ударам. Словом, возвращаясь, по-настоящему я боялся одного — заблудиться и «не успеть».

Бежать не смел, это выглядело бы странно и даже смешно. Шел шагом марафонца, спотыкался на кочках, на строительном мусоре. Один раз упал и больно ударился коленкой, испугался, что не дойду. Но обошлось.

Я был вознагражден за спешку и гусарское усердие, — на обратную дорогу у меня ушло времени меньше, чем на прямую. Буквально влетел в нужный вагончик, где еще тлело веселье. Заметил, что в компании не было Рыжего с ножичком.

— Что, не дала? — спросил кто-то из женской половины теплой компании.

— Мария, — сказал я громко, борясь с одышкой, прерывая чей-то смешок, — приличная девушка!

Компания умолкла, все повернулись ко мне.

— Мы знаем. Объявлять не треба, — прогудел Белорус. — Да ладно, Каратмэн, садись, выпей, а то колотишься весь, как с мороза.

— Я с похмелья, — с готовностью объяснил дрожащий Каратмэн, принимая стакан. — С похмелья. — На улицу вышел, выветрилось, похмель пошел.

— Да, водка так себе, — согласился Белорус. — Не успеешь на расслабон, уже похмель.

Вдруг запел Троцкий, совершенно безголосый:

— У нее дочка в балкЕ, — обронил кто-то из женщин, — десять лет.

 Все немножко загрустили, а девушки-женщины как-то постарели, и я понял, что все они здесь «Машани», а те из них, которые уже мало на что надеются, — «открывашки».

— Обэрэжно, двэри зачиняються! — метрополитеновским голосом пропел один из столичных.

Что-то сломалось в компании, и вскоре все встали расходиться.

Шли домой молча. Ночь обошлась без философии.

На другой день, на работе, Белорус, встретив меня, сказал:

— А ты мужикам-то вчера кайф-то шугнул, ага. Столичные-то все женатые, отдохнуть хотели.

— И Балерун? — зачем-то спросил я.

Белорус отвернулся, стал что-то искать в ящике для инструментов. Бросил из-за плеча:

— А ты, что, совесть нации, что ли?

— Насчет нации… сложно сказать, — ответил я.

— Ну, так и не вякай там, где сложно. Ферштейн? Двоечник…

— Троечник, — поправил я.

Белорус резко повернулся ко мне всем своим могучим телом, взгляд исподлобья, спросил обреченно:

— Скажи, а когда каратиста посылают, он что по кодексу должен сделать с… пославшим?

Я пожал плечами, сказал примирительно:

— Я еще не весь кодекс изучил.

— Ну вот и хорошо, — буркнул Белорус, — изучай!

Он обмяк и опять отвернулся.