Марина заменила симку на телефоне, теперь у нее был местный, египетский номер, который она сообщила только матери и еще паре близких родственников. Последней каплей, подвигнувшей её к такой замене, стала СМС-угроза от Пана директора, совсем выжившего из ума, рехнувшегося на почве безответной любви или, скорее, на почве униженного самолюбия: его нищая шлюха ушла к другому, вы только подумайте, такому же нищему и такому же нулю, как и сама.

«Тварь я всё сделаю чтобы ты мне ответила!!! Ты будешь звонить мне умолять!!! Будешь жить и мучиться жить и мучиться!!! Если сегодня же не ответишь война сука или сама позвони. Время пошло!!!»

Истерика без запятых, но с тройными восклицательными.

— Мама! — кричала Марина на весь берег, не приставляя телефон к уху, а держа его перед лицом. — Ради бога, никому-никому этот номер! Ах, он уже сто раз звонил? Ну, конечно. Вот поэтому — никому. Мама, какой может быть пожарный случай, ну что ты, в самом-то деле. Сердце, у тебя сердце, нормальное у тебя сердце, не выдумывай. Да? Ты выдумываешь. Ну, ладно, только дяде.

Лирическое настроение у Марины, как правило, в вечерний час, чаще совсем ночью. Сейчас в номере только лунные блики и приглушенный шорох сонного моря.

— Серёжка рассказывал, что ты замерзал, тонул в болотах, выносил из тундры труп друга или коллеги, спас ненецкую семью, а потом молодая ненка спасла тебя, и что потом ты чуть на ней не женился, хотел бросить жену… И ведь потом бросил?

— Что в подобной истории необычного?

Я сердит, отвечаю скупо — делаю одолжение.

— Подобной, хм. Ничего, конечно, я даже где-то читала про такое, но… Мне все-таки нужно знать, с кем меня свела судьба. В очередной раз. Мне было бы легче, если бы ты был одновременно грешником и героем. Ты герой? Или ты обычный человек?

— Обычный.

— Докажи! — она хохотнула. — Ну!

Ты следующему своему коню будешь нукать, наездница.

— Ну? — уже вежливо и не очень уверенно. — Пожалуйста…

— Доказываю. Труп не выносил. Выходили вдвоем, с коллегой. Он отморозил ногу. Нас нашла молодая ненка, на нартах привезла в чум. Таких историй немало. Все люди, присмотрись к каждому, герои и грешники.

Она встрепенулась:

— Да, согласна. Вспомнила, Серёжка рассказывал, что ты отпилил другу ногу. Я тогда не поверила, думала, он шутит. Неужели это правда?

— Шаман приказал. Иначе гангрена. Он сам не мог. Сил не было. Старик.

— Тебя потом судили?

— Вроде этого.

— Без наркоза?

— Травы на водке. Он спал.

— Это страшно?

— Я тоже выпил, прежде чем… Нет, это кайфово, отпиливать ноги.

— Не издевайся. А та, ненка? Молодая?

Я молчал, она поняла, что на этой теме табу. Наверное, я как-то необычно молчал.

Она тоже надолго обеззвучилась. Потом всё же продолжила терзать:

— Ты стрелял в людей?

— Нет.

— А в тебя? У тебя на спине шрам, под лопаткой.

— Это аппендицит.

— Я с тобой не разговариваю.

— Пьян был, не помню.

— Ты опять шутишь. В тебя стреляли из-за твоей любви? Какой-то крутой охотник, потомок ямальского царька, за которого была сосватана твоя зазноба, у которого ты отбил… И с тобой разбирались по законам тундры… или тайги? Ну, расскажи хоть раз правду!

Я вздохнул:

— Так и быть. Слушай историю полярного героя. Меня хотели распять на лиственнице и побить хореями. Это такие палки, которыми погоняют оленей. Потом привязать к двум нартам, ноги к одной, руки к другой. И пустить оленей в разные стороны. Первую упряжку строго на север, а другую строго на юг. Но, откуда ни возьмись, прилетел вертолет эм-че-эс, опустил трос с крюком. На одну руку я намотал косы красавицы, другой рукой ухватился за крюк. И мы полетели. И вот тогда в меня стреляли. Солью… До сих пор, как вспомню, так на шраме выступает соль.

— Учти, у меня сегодня серьезный настрой. Выходит, мы оба стреляные воробьи.

— Я орёл.

— Ну да, я забыла. А что, они, эти северные народы, такие, как американские индейцы — мстительные и жестокие?

— Нет, как американские индейцы очень мирные и дружественные.

— Ну, хорошо. Тогда… Вот Серый говорил, что жизнь на северах сама по себе подвиг.

Что-то сегодня она себе позволяет слишком часто… при «нынешнем» упоминать «предыдущего».

— Он преувеличивал.

— Ты влюбчивый?

Сейчас я пошлю тебя к чёртовой матери.

— Ты влюбчивый. Я сразу это поняла, когда ты впервые появился у нас. Я тогда испугалась. Не влюбляйся в меня, ладно? Как только начнешь влюбляться, дай знать, я уйду.

Старая песня. Но учитывая ее проблемы с памятью…

— Договорились. Уходи.

— Ты шутишь? — она испугалась. — Ты шутник. Ты кобель? Скажи, что ты шутник?

То же самое: сто раз отвечал на этот вопрос.

— Мало того, просто клоун.

— Ну, слава богу.

Она долго молчала, а потом исступленно спросила:

— Ну почему ты всегда молчишь, никогда не рассказываешь о себе, не хвастаешься? Вместо этого плоско шутишь. Наверняка у тебя были какие-то достижения, победы, ну. Почему? Ведь я тебя совсем не знаю. Почему же ты не хочешь просто рассказать о тебе все, чтобы мне было легче. Легче привыкнуть и жить.

Набор фраз. Ладно, пофилософствуем.

— Я предпочитаю, чтобы ты создала себе тот образ, который тебе подходит. Если я тебя устраиваю такой, какой есть, значит ты можешь лепить всё, что нравится, и тогда всё строительство будет тебе по душе. А если нет, то никакие рассказы не помогут, и лепи не лепи. Я понятно объяснил? Да и вообще, я неразговорчивый. Чем старше, тем более.

Она засмеялась:

— Я и так уже все за тебя про тебя и рассказываю!

— Так держать! Был такой лозунг: мы не можем ждать милостей от природы!

— Хороший, однако, лозунг! Кстати, расскажи, ну хоть немножко, про северную природу. Что такое полярное сияние? Я видела фотографии, красиво. Но думаю, без монтажа не обходится. Опиши словами.

— Неописуемо. Нефографируемо, ненарисуемо, неснимаемо.

Отвечаю с чувством превосходства, несколько пренебрежительно. Трудно совладать с этим своим снобизмом особого рода. Но Марина, кажется, не обращает на мой тон внимания, она настроилась на результат, и надеется его добиться.

— Это что, настолько необычно, чудесно? Надо чего-то сильного курнуть, чтобы представить и описать? А ты попробуй! Как образ, который тебе ближе, если ты за образное восприятие действительности.

— Без курева? Хорошо. Представь бассейн, прозрачная вода. Кругом музыка, что-нибудь из классики, с игрой света и цвета.

— Ага, элементарно.

— Ты лежишь на дне бассейна, навзничь, с открытыми глазами.

— Вау!..

— А теперь… над тобой плавает огромная распластанная белая шаль, с длинными ворсинками, спокойно, чуть покачиваясь на мягких медленных волнах.

— Представляю, — шепчет Марина. — И шаль, промокнув, сделалась почти прозрачной…

— Молодец. А ворсинки — как мягкие иголки, устремленные остриями вниз.

— Да, представила, они пропитаны светом и цветом, всё колышется, переливается…

— Дальше сама.

— О, ты, оказывается… как Шер…

Я отвернулся. Слегка запнувшись, она закончила фразу:

— …с его целительными картинками. Я теперь буду применять и твою картинку для медитаций. Спасибо. Эй!..

Говорят, в Шера влюбляются все его клиентки. Надо признать, он действительно должен быть привлекателен для женщин: его не берут годы, он мускулист, подвижен и при этом всегда спокоен и, разумеется, полезен как эскулап. Когда нет клиентов, Шер с Максимкой, задействовав еще несколько отдыхающих, играют возле массажной хижины в волейбол. Если мы с Мариной проходим мимо, они издали приветствуют нас; иногда мы перебрасываемся парой фраз.

Сегодня Шер спросил, есть ли в России люди, подобные бедуинам. Марина сказала: есть — цыгане! И посмотрела на меня, ища согласия — ведь правда, так можно сказать? Я подправил: можно, но приблизительно; нет, конечно, это совсем другое, но в социальном плане — есть некоторое сходство. Значит, сказал Шер, если человек ведет себя некультурно, я могу сказать ему: ты некультурный человек, ты — цыган! Мы с Мариной дружно замотали головами: нет, так нельзя! Шер сделал удивленное лицо, наклонил голову, глядя в сторону, губы узелком, брови на лоб, — странно. А у нас — так. То есть, как мы поняли, если плохо, некультурно ведешь себя — можешь получить: «Бедуин!» Это многозначно и обидно.

Передо мной возник образ бродяги-бедуина, а потом — вольного цыгана. Глядя на них, на их внешнее — никогда не поймешь, бестолково счастливы они или хронически несчастны.

Что это? Каждый новый образ у меня почему-то отзывается — на Марине, рождением вторичных волн. Вот и сейчас — сложилось дикое решение давнего моего вопроса: на кого все-таки похожа эта смесь кровей — хотя бы из тех кровей, что «на памяти», — русской, еврейской, арабской, французской, итальянской. На цыганку?! Чего здесь думать, так просто. Настолько просто, что даже досадно. Я совсем рехнулся; или скоро рехнусь.

Намедни Иосиф, «ни с того ни с сего», как сказала потом раздражённо Марина, декламировал стихи Льва Ошанина:

— Почему «ни с того, ни с сего»? — успокаивал я ночью отчего-то нервную Марину. — Кругом пустыня.

Стоило бы от чего раздражаться. Спи, Бастилия-баскалия.