«Здравствуй, novel-Z.

Ты думал, что и моё имя — это тоже ник, а мой аватар — это не фотография (тем более — моя), а нарисованная инопланетянка…

Все так думают. И папа так говорит (он шутник). Что я с другой планеты. Об этом якобы говорит не только необычное имя, разрез глаз и вообще вся моя „неземная красота“, но и несвойственная современной молодежи „простота“. А папин приятель недавно объявил, что я „таинственно-лунная“, и теперь называет меня то Нефертити, то Селеной, то еще какой-нибудь героиней или богиней. Но это он просто не может без комплиментов. Он утверждает, что сам солнцепоклонник. Говорит, это очень удобно: где бы ты ни был, солнце везде одинаковое — огненный диск. Всё бывает разное: воздух, вода, небо — низкое или высокое, — звездные знаки под разным углом, в зависимости от твоего географического расположения, а вот солнце везде и всегда — круглое и огненное. И всегда связано с детством и родиной. И освещает, вне зависимости от обстоятельств и от твоего расположения, и Детство, и Родину. Говорит, если затоскуешь — смотри на Солнце, не ошибешься, тебе станет легче. И для глаз очень полезно.

Я ему как-то послала это самое стихотворение („Сравнение“), которое тебе понравилось, не всё, а только вот этот отрывок:

Он впечатлительный, но честный, поэтому сказал: ты, конечно, „америки открываешь“, но божью искру этим и тренируют (всегда говорит заковыристо), поэтому давай-ка, размещай свои опусы на поэтических сайтах. И не отстал, пока я не создала литстраничку, как и ты. Кстати, спасибо за критику, возьму твои замечания к сведению. Насчет „неземной красоты“ и прочей „лунности“, я это давно перестала опровергать. Возможно, необычная, согласна, ведь я полукровка. Папа говорит, что смешение рас — это всегда красиво. А „простота“ оттого, что там, где я родилась и воспитывалась, всё по-другому, людям не до хитрости.

Если будет интересно — пиши».

«…Ну вот я и увидела тебя. Приятно, что ты открыл не только имя, но и лицо, это по-мужски. Всё-таки здорово, что прежде чем встретиться, можно с помощью Интернета посмотреть человеку в глаза, услышать. Мне, как и тебе, не нравятся все эти ники, инкогниты — без лица, без голоса, без судьбы. Даже если анонимно режут правду. Это глупость. Правды без лица не бывает. „Смелость труса“. Или „трусость смелого“. Не обижайся, это не о тебе, тем более что ты уже снял маску, хоть я этого и не просила.

Ты так много рассказал о себе, что мне стыдно, что я не сделала того же самого, но ты ведь вчера не давал мне и рта раскрыть, как будто боялся, что мне станет скучно, и я „отключусь“. А я люблю слушать. Поэтому, наверное, ещё никак не соберусь покритиковать твои новеллы, которые, по первому прочтению, мне понравились. Не как „поэтессе“, а как читателю. И, кстати, мой рассказ о себе будет как раз в твою копилку будущих сюжетов (возможно)».

«…Сейчас я учусь в Санкт-Петербурге, в Институте народов Севера, скоро оканчиваю.

А родилась в ямальской тундре (вот тебе и „другая планета“). Потом мама уехала со мной в Надым, там я ходила в детский сад, в школу, то есть выросла в северном городе, в котором практически нет места культуре коренных народов, разве что в специальных кружках и секциях, потому что аборигены живут в своих исторически обусловленных местах — в небольших посёлках. А северные города — это города пришлых людей. Очень современные, с высоким уровнем урбанизации. Люди там живут „двойной жизнью“. Если упрощённо, то зимой работают, а летом семьями выезжают на „Землю“, на югА, за границу. Пока училась в школе, я побывала во многих местах нашей страны и даже за границей. При такой жизни получилось, что мама у меня ненка, а я выросла русской. Так бывает, не удивляйся.

Мама всю взрослую жизнь работала на стройке, в городе. Мы не могли оставаться в тундре потому, что мама не захотела покоряться семейным обстоятельствам и предпочла для себя жизнь отверженной, но свободной (это она так говорила). Она была очень талантливой, в свободное время рисовала, у нее даже были выставки, а некоторые картины сейчас украшают стены учреждений города. Она сделала всё, чтобы я получила хорошее воспитание, в том числе образование. Какие только кружки я не посещала, на каких только курсах не училась!

Однажды, когда я была дома на каникулах, мама пошла в магазин. И на выходе, прямо у крыльца попала под машину, водитель был пьян. Мне позвонили, я прибежала, но застала только красное пятно на снегу и рассыпанные лимоны.

В больнице она мне сказала, что умрёт, и еще сказала, чтобы я, после того как ее не станет, передала привет одному человеку: назвала имя, отчество, фамилию. Кто он и где его искать, не сказала, потому что не знала. „Просто найди, и скажи, что ты моя дочь. И больше ничего“. Ночью она умерла».

«…У меня вчера не работал Интернет целый день. Знаешь, я вот подумала: а зачем это тебе?»

«…Я подумаю».

«…Я, признаться, забыла про ее слова, не до того было, жила как во сне. А когда вспомнила, решила, что поскольку мама ничего больше перед смертью не сказала (просто не успела всех вспомнить и всем передать привет), то я должна отнестись к ее просьбе как к последней воле. И стала искать. Хорошо, если человек зарегистрирован на каких-нибудь сайтах для общения, да еще и под своим именем, а не под ником. Еще трудность — имя и фамилия у человека, которого надо было найти, распространенные. Приходилось учитывать дополнительные сведения — возраст, места проживания, работы. Больше ведь никаких зацепок не было.

И вот однажды, в одной социальной сети я очередной раз увидела нужное имя. Из дополнительной информации — работал в наших краях, возраста примерно маминого. Стала смотреть фотографии… И чуть не потеряла сознание.

Две фотки. На одной этот мужчина с моей мамой возле чума, рядом снегоход и упряжка оленей. На другой — они с мамой в балкЕ (временное жилище строителей) за чаепитием, голова к голове, а на столе — стаканы с чаем, где плавают лимонные дольки.

Я посмотрела другие его фотографии, укрупняла лицо, как во сне, не понимая, чего еще мне нужно, что ищу. Наконец поняла. И разревелась.

Долго думала, несколько дней, не знала, как быть. Потом все же решилась. Написала ему: передала от мамы привет, слово в слово. И от себя добавила: „Кажется, благодаря Вам, мама всю жизнь прожила изгоем“. Зачем добавила, не знаю, мальчишество, наверное, ведь никто никому ничего не должен.

Мой детский мир был прост, таким его нарисовала мама: я родилась в тундре, мы жили в чумах, папа погиб на рыбалке, утонул, его не нашли, поэтому мы не могли посетить его могилу. Потом мама поругалась с родственниками и уехала в город. Как-то к нам приезжала моя бабушка, которую я видела первый раз в жизни, привезла много интересных подарков, игрушек и необычной, тундровой одежды. На второй день они с мамой разругались, говорили вперемежку на ненецком и на русском, и я поняла, что причиной маминого разлада с родственниками стал один русский человек, с которым мама „спуталась“. Бабушка уехала навсегда, а я маму ни о чем не спрашивала, потому что никогда не связывала историю разлада с собой, да и вообще, какое право имеет ребенок судить мать. Любопытство вообще порок, я считаю.

Тот человек откликнулся, написал, просил о встрече. Я не отвечала, потом убрала все свои контактные данные, а затем и вовсе покинула ту социальную сеть. Что творилось в душе, не передать. Больше всего там было — обида на маму: почему она меня обманывала? И в то же время, понимала, что не судья ей. Да и вообще — никому не судья. Бродила по берегам Невы, опять как во сне, как после маминой смерти. Я уже привыкла, что у меня никого нет. Есть родственники в тундре, но мама порвала с ними, мы не знались, и я уже не намерена что-то менять. Я — одна, и в этом нет ничего сверхъестественного. Я — северянка, я — сильная. Когда-нибудь я создам семью, и нас будет много — я, муж и много детей. И мы будем счастливы.

Тот человек еще несколько раз проявлял себя в других сетях, где была я (ведь я везде под реальным именем). Писал короткие письма, то есть просто просил о встрече или хотя бы телефон. Но я его отключала, „банила“, демонстрировала нежелание контактировать, а однажды даже ответила грубо: „Нельзя быть назойливым!“»

«…Спасибо, но завтра у меня вечер занят, мы с папой и его другом идем на футбол. Этот человек и нас сделал фанатами».

«…Потом как в детективном фильме. В другой соцсети со мной познакомился один очень интересный человек — начитанный, умный, с юмором, в такого невозможно не влюбиться (я говорю вообще — о человеческой любви), попросил о встрече. Мне тогда показалась, что от какого человека не может исходить никакая опасность. Я согласилась, тем более, это ни к чему не обязывало. Он писал, что является начинающим поэтом, и поэтому просил назначить ему встречу на Чёрной речке, в парке, у стелы, означающей предположительное место дуэли великого поэта. Писал, чтобы я его не боялась. А я и не боюсь, не в лесу же встреча назначена, да и его речь не внушала никаких опасений.

Я пришла, села на скамейку. Ко мне подошел пожилой человек, седой и кудрявый, похожий (это было смешно) на пожилого Пушкина. В одной руке палочка, в другой цветы. Протянул мне букет, представился:

„Ёся. Вы простите старого дурака?“

„За что?“ — всё это (точнее, его возраст), конечно, были для меня неожиданностью. Но я делала вид, что это не имеет никакого значения.

„К сожалению, — сказал он, — я так и остался начинающим поэтом, но это, поверьте, не главное. Я иногда помогаю людям, хоть и эгоист страшный. Они, люди, пользуются моими талантами, вот и сейчас, то же самое. А я не против. Зачем-то ведь таланты даются человеку. — Он указал ладонью на стелу. — Не для себя ведь, правильно?“

„Правильно. Конечно, не главное, — согласилась я, не понимая, что должна что-то говорить, поддерживать разговор, и задала совершенно дурацкий вопрос: — А что главное?“

И он ответил быстро, как будто готовился:

„Главное то, что в жизни случаются чудеса. Я волшебник, вам повезло!“

Что бы ты подумал, если бы тебе сказали такое? Шутник? Правильно. Я тоже умею шутить, и говорю ему: „Докажите!“

Он говорит: „Хорошо, только мне нужно переодеться в волшебные одежды. У меня с собой только волшебная палочка, этого мало“.

Я говорю: „Хорошо, переодевайтесь, мне отвернуться?“

Он: „Нет, просто проводите меня взглядом, как можно дольше. То есть посматривайте за мной, не ровен час могу упасть, нога…“

Он пошел, прихрамывая, опираясь на палочку, в сторону жэ-дэ станции, которая рядом с парком, и я, развернувшись на скамейке, долго провожала его взглядом. Он оборачивался и махал мне рукой, я махала в ответ, удивляясь — какой странный человек. Он скрылся из вида, и я подумала: чудак, обманул, просто пошутил. Зачем? Так глупо. А когда опять повернулась к стеле, то увидела прямо перед собой другого мужчину, только помоложе, и он тоже протягивал мне букет цветов. Какой-то не очень смешной сценарий розыгрыша, наверное. Вдруг всё это сейчас снимают на скрытую камеру, чтобы потом показать по телевизору как хохму. Сейчас уйдёт этот, и появится человек еще более молодой, парень, а за ним и вовсе ребенок, и все с цветами. А в чём прикол?

Но человек, застывший передо мной, был серьезен и бледен, он волновался. И тут я немножко испугалась, подумала, что стала жертвой сценария аферистов. Сейчас случится что-то неприятное. Встала.

А человек, наоборот, присел на корточки, мне показалось, что хотел стать на коленки, но не решался. Он смотрел на меня внизу вверх, очень виновато, он был в тревоге, глубоко дышал. Он сказал:

„Прости меня, если можешь!.. Я не знал, что ты есть“.

И потом добавил главное — от чего я едва не упала в обморок…

Нет, я его не узнавала! Тот, с фотографий, рядом с мамой, был молодой, с ироничными смелыми глазами, а этот какой-то неуверенный, бледный, щека дергается в нервном тике».

«…Нет, лучше смотреть по телевизору. Дядя Ё (это я его так зову) потащил нас поближе к фанатскому сектору, там были свободные места, и обзор получше. Потом наши фанаты стали бузить, те тоже, пошли друг на дружку, стали „соприкасаться“. К нам подскочила какая-то дама, попросила на минутку у д. Ё. его клюшку. Он такой вежливый: „Ну, если на минутку, то возьмите. Простите, а вы за кого болеете?“ — Она: „Да за наших, за наших!“

Он клюшку отдал, а та фанатка давай ею кого-то колотить. Мамочки! Подбежала полиция. Он нам кричит: „А вот теперь сматываемся!“

Палку жалко — бамбуковая, из-за границы привёз. А ему хоть бы что, говорит, что футбол без „закулисы“ не футбол. Слово-то нашел какое!»

«…Я уходила, а самозванец преследовал меня, не отставал, шел, то чуть ли не наступая на мои пятки, то рядом. И всё молча, только иногда тер щеки и глаза, кажется, боролся с тиком.

Со стороны, наверное, обычная картина. Я с цветами, и он с цветами. Можно было подумать, что два человека торопятся на какое-нибудь торжество. Я его уже не боялась, как в первые минуты, так как осознала, что произошло. Но я не могла остановиться и просто поговорить. Какое-то отчаяние было. Меня душили детские чувства, до сих пор не могу их описать. Обида, каприз, жестокость. Как-то всё вместе. Мы долго шли — по тротуарам, переходили автодороги на светофорах. Я лавировала в людских потоках, а он постоянно, как близорукий без очков, на кого-то натыкался, извинялся, и опять нагонял меня.

Да, я шла быстро, иногда почти бежала. Но я не убегала! Я знала, что он рядом, и не хотела, чтобы он отстал! Даже замедляла ход, когда теряла его и не видела боковым зрением.

В конце концов я завернула в супермаркет, подошла к большому зеркалу. До сих пор не понимаю, зачем подошла. Наверное, чтобы что-то делать. Когда человек в шоке, он не знает, что делать, и он делает вид, что всё нормально — и ходит туда-сюда, переставляет предметы, смотрит на часы, закуривает, причесывается. Вот и я — подошла к зеркалу, стала поправлять прическу. И он тоже подошел, и встал рядом, как солдат. И зеркало оказалось — кстати.

Мы стояли плечом к плечу и смотрели на наши отражения. Оба с цветами. Глаза туда-сюда. Молчали. Не могли говорить. И похожи, и непохожи.

Поставь рядом любого отца с его ребенком — и будет такой же эффект: похожи — и непохожи.

Есть сходство, говорю, да, но ведь этого мало.

Да, соглашается, мало! Но ты ведь наверняка видела фотографии.

Мужчина очень точно описывал мою маму, даже ее привычки и как она говорила. Я не верила, не имела права безоглядно верить, мало ли кто ее знал. Мало ли кто на кого похож!

Я уходила домой, в общежитие, он шёл рядом, спускался со мной на эскалаторе, ехал со мной в вагоне метро, опять шёл рядом, и говорил-говорил. О том, что мама все умела для тундровой жизни, хоть и воспитывалась, как и все ненецкие дети, в интернате. Запрягать оленей, метко стрелять. И так далее, я всё не запомнила.

Наконец я заплакала, шла и плакала, просто ревела, размазывала слезы по щекам, как ребенок. А как я еще могла плакать рядом с ним? То, чего не было в детстве, чего не хватало. Мама не разрешала плакать, учила быть сильной. Я задавала ему обычные в таких случаях детские вопросы, почему он не приходил раньше? Зачем мама меня обманывала? И так далее.

Мне было обидно. С одной стороны — вот оно, счастье, а с другой — я вот такая с претензиями, всё мне не так. Я испугалась, что он подумает: фу, какая нехорошая, капризная. Однако ничего не могла с собой поделать, потому что считаю, в сказке все должно быть по-настоящему: не только сами события, но и все чувства, хоть это и жестоко сейчас по отношению к тому, который пришел подарить мне эту сказку.

Но ведь и он сам пришел за сказкой!

Он подтвердил, сказав, что я для него — чудесный подарок, что так не бывает, а вот с ним случилось.

Но он не прав. В жизни бывает всё. Если кто-то тебе говорит, что вот придумал совершенно невероятную историю — не верь, всё в мире уже было, всё, даже самое на первый взгляд невероятное, повторяется в миллионный раз. Я это теперь точно знаю. Все сюжеты — были!

Он сказал, что даже готов пройти тест на отцовство. Но я испугалась, и сказала, нет, не нужно. Давайте просто будем сначала друзьями, а потом время покажет.

После того как я это сказала, возникла пауза. И тишина.

А потом мы оба рассмеялись. Он понял, что я боюсь, вдруг тест окажется не в пользу нашего родства. И я поняла, что он это понял».

«…В Мариинку? Можно и в Мариинку. Но я бы предпочла на лицедеев в „Лицедеи“ (каламбур). Хочется посмеяться. Нас туда дядя Ёся водил. А после спектакля потащил в арт-ресторан „Лейкин клуб“, который при театре. Там его приняли за артиста, „ветерана жанра“ (это он так представился). Ой, что он там вытворял! Хвастался, что все нынешние лицедеи его ученики. А потом в зал вошли настоящие артисты… Потом расскажу как-нибудь, это тебе для другого рассказа, весёлого».

«…У нас с мамой в Надыме, на подоконнике, рос лимон, мама его очень любила, это экзотично для Севера.

А у папы в новой квартире (вскоре после нашей встречи он переехал в Питер, чтобы быть ко мне ближе) растет кактус, он привез его с собой. Не такой, что продают в цветочном магазине, красивый и аккуратный, то есть не декоративный, а простой, как „небритый лопух“. Папа говорит, что он дикий, из Африки, сорняк. Папа любит всё экстраординарное, причем, как он подчеркивает, не искусственное, а дикое. Я тоже, по его словам, дикарка (он делает вид, что шутит, но я понимаю, что он это серьезно). И мама была дикаркой. Он так не говорит, но это было бы глупо отрицать. Но дикость, он говорит, это достоинство, особого рода».

«…Я у него спрашивала: почему ты не написал мне всё сразу, обстоятельно, в первом же письме — о себе, о маме? Знаешь, что он сказал? „Всё написанное, так или иначе, — фальшиво“. И ещё что-то про писчий спазм. Иногда его не поймёшь — шутит или серьёзно. Но если переспросишь, то уж точно ничего серьёзного не скажет».

«…На рабочем столе у папы — любимые фотографии. Одна, конечно, с моей мамой (он говорит: „с нашей мамой“). Другая на берегу Красного моря: там такое высокое место, откуда видна вода, старинная крепость с флагом, а на другой стороне залива — берег страны Иордания. Это фон. А на фоне этого мой папа с парой молодых смуглых людей (мужчина и женщина) — это французы. А еще фотография, где он на верблюде. Папа обещает, что мы с ним побываем во многих разных местах на земле.

Кстати, сейчас я живу на земле. Это северяне так разговаривают: „Куда поехал?“ — „На землю“. „Откуда приехал?“ — „С земли“. Выходит, там, где родился и живешь — это Родина. А всё остальное — это „Земля“».

«…Я вот досочинила то стихотворение:

Но Иосифу показывать не буду, — скажет: … „америки“…»