— Итак, ребята, вошел я в какой-то продовольственный магазин с целью, как я говорил, купить сигарет. Всего-то! А там, внутри, страшно захотелось мороженного. У нас в поселке, помнится, тоже продавали мороженное, даже нескольких видов, но вот на палочке, классического эскимо — не было. А тут вдруг: эскимо, то самое, на палочке, как на картинках, как в кино! Полез в карман, а там нет мелких денег, одни крупные: пятерки, десятки. Но вдруг нащупал монету, оказалось, что та самая, красненькая, с Лениным — не пригодилась на свадьбе, завалялась в том выходном костюме. Я монетку повертел в пальцах да и отдал продавцу: эскимо, будьте любезны, и сигареты!

— Вы так быстро решили расстаться с этим произведением искусства? — спросила Вика, не поднимая головы.

Она, перегнувшись через перила, внимательно смотрела в темную воду, отваливающуюся жирными волнами от тела катера, как будто собиралась утопиться. Она ежилась от холода, но подойти и обнять ее у меня почему-то не хватало решимости. Между нами стоял Пират, и в тот момент мне почему-то показалось, что у него на Вику такие же права, как и у меня.

— Но ведь это сейчас монета — амулет, а тогда, подумаешь, завалявшийся в кармане рублик, которому наконец-то нашлось применение, как я полагал, протягивая продавцу плату за его товар. Да не тут-то было! Продавец озадачился: «Что вы мне такое даете?» — «Деньги». — «Дайте мне настоящие деньги». — «А это и есть настоящие. Юбилейный рубль». — «Что-то я не припомню, чтобы у нас красные монеты выпускались». «Так это, — объясняю, — просто монета, крашенная обыкновенным лаком для ногтей».

Продавец все же монету взял, но товар не отпустил, а куда-то ушел. Вернулся с заведующим. Заведующий не собирался задавать мне никаких вопросов, только демонстративно ухмылялся, как бы хотел показать: ври, ври дальше, сейчас посмотрим, кто кого. Вдруг сбоку появился наряд милиции: пройдемте, гражданин. Ну, вот, думаю, влип ни за что! Обращаюсь к заведующему: давайте, мол, выбросим эту шуточную монетку в урну, а я расплачусь вот десяткой, например. И достаю, показываю: у меня есть настоящий червонец, и не один, я не аферист какой-нибудь!.. Но не тут-то было: красненький Ленин перекочевал в карман милицейского сержанта, и мне настоятельно предложили прекратить хулиганство и проехать в отделение.

— Я знаю продолжение, — наверное, фраза у меня получилась с издевательским оттенком.

Но Пират отреагировал вполне добродушно:

— Валяйте!..

— Вам впаяли политическое дело. В результате вы отсидели в местах не столь отдаленных небольшой срок. Выйдя, вы покрасили аналогичную монету в революционный цвет, предварительно продырявив, и стали носить на видном месте в память о… событии, которое слегка подправило вам судьбу. Ну, символ: «Не забуду!..» Мы с Викой гадали, кто вы такой, и вот теперь нам ясно: вы — диссидент, член Хельсинской группы, мирового Пен-клуба и ассоциации российских правозащитников!

Я полагал, что за этими словами последует немая сцена, но Вика не оправдала ожиданий, резко отреагировав:

— Ты говоришь «мы», а между тем, я к подобной версии не имею никакого отношения, — и обратила взор к Пирату, дескать, продолжайте, не обращайте внимания на глупость.

— Не угадали, молодой человек, — Пират покачал головой, светло улыбаясь. — Да и не могли угадать. Поэтому, с вашего позволения, продолжу. Постараюсь быть кратким, а то уж, действительно, историйка затянулась… Значит, в отделении милиции произвели небольшое дознание, ответы-вопросы те же самые… Сейчас принято изображать то время в таком, я бы сказал, карикатурном виде: подозрительность, доносительство, политические преследования… На самом деле жизнь была гораздо разнообразнее! Нет, меня, конечно, поняли; а если и не поняли, то никто не собирался «паять», как вы сказали, политическую статью. Даже монетку мне вернули. Но уж больно лейтенант осторожный попался: услышал от меня незначительный винный запах и решил для своего спокойствия, что до утра молодому человеку лучше побыть в вытрезвителе, который, оказывается, располагался рядом с отделением. Да-да, ребята, никакой я не политический, что могло быть сегодня весьма почетно, а обыкновенный алкоголик.

Обменявшись с Викой несколькими шутками на тему алкоголизма, Пират продолжил:

— В вытрезвителе милицейский персонал отнесся ко мне тоже без всякой грубости. На мои утверждения о том, что я совершенно трезв, объяснили, что до приезда медработницы, производящей медицинское освидетельствование, которая куда-то некстати отлучилась, мне лучше поспать в палате. Убедили раздеться и закрыли в палате, которая оказалась камерой с тремя уголовниками. А то, что это уголовники, не вызывало никакого сомнения: манера поведения, татуировки… Видимо, главный (худой, свирепый, с неухоженными усами) стал задавать те же вопросы, что и продавец, что и лейтенант. Я опять за свое (но уже более вальяжно: свои, «коллеги» все-таки!): свадьба, полкопейки, красненькая с Лениным… Вдруг вижу: свирепость худого растет. Тут остальные двое сзади неожиданно подошли да взяли меня под локотки, сковали своими мерзкими руками. А у самих лица злые, но трусливые, телами подрагивают. Главный жулик замахнулся на меня со словами: ах ты, такой-сякой, Ленина не любишь, Родину готов продать за кусок мороженного!.. Мне оставалось только зажмуриться.

— Ужас! — воскликнула Вика и забегала глазами по лицу Пирата, видно, отыскивая следы камерной драмы. — Нам, кажется, пора сходить, судно причалило, прогулка окончилась. Обещайте, что сегодня в отеле вы обязательно расскажете эту историю до конца! Если она еще не окончилась… Смею предположить, что после того потрясения вы и стали носить этот медальон как напоминание о том, что от тюрьмы и от сумы…

— Мне кажется, я вас уже утомил своим повествованием, которое на самом деле имеет ценность только для меня, — Пират постарался сказать это легковесно, но шутка получилась печальной.

— Что вы! — постарался я его успокоить. — Это очень увлекательная история, которой вы нас заинтересовали с самого начала.

Фраза получилась стандартной, фальшивой, чего мне в тот момент вовсе не хотелось.

Пират воскликнул:

— Решено! Сегодня, если хотите, попросим, чтобы ужин состоялся не в холле, а в солярии. Тем более что мой отдых заканчивается, я жду звонка, который определит час моего отъезда…

— Какая красота вокруг! — Пират развел руками. — Какой пейзаж! Признаться, я именно из-за этого солярия и выбрал отель.

Действительно, отменный ночной пейзаж! На фиолетовом звездном небе — темный очерк невысоких гор, с которых сбегает к морю сосновая роща, становясь книзу все реже и истаивая за сотню метров до кромки мерцающего огнями берега… Рядом в кресле-качалке — Вика, такая уютная и домашняя, в великоватом для ее фигуры махровом халате. Сегодня она курит, что бывает, как правило, в торжественные, значимые для нее моменты. При мне это случалось пару раз, и то были действительно важные для нас события, которые я помню в мельчайших подробностях — они из следующего ряда: первый поцелуй, последнее свидание… Но, конечно, не первый поцелуй и не последнее свидание.

— …Но в это время лязгнул запор, сокамерники выпустили меня и разошлись по сторонам, как ни в чем не бывало. Дверь приоткрылась, и голос, почему-то женский, требует: гражданин такой-то, на выход. Я не сразу понял, что назвали мою фамилию, так был взволнован, аж трясло всего. С радостью выскочил и пошел, куда указывала девушка в белом халате, по облику — моя ровесница.

Зашли в кабинет. Ну, думаю, сейчас начнется экспертиза, придется в трубку дуть, приседать с закрытыми глазами… Нет, посмеивается только и указывает на мою одежду, которая аккуратно лежит на стуле: одевайся, я выйду. Оделся, жду. Зашла и говорит: ну и рассмешил ты весь личный состав своим рублем!.. Разговорились, выяснилось, что она — студентка медицинского, тут на практике. Вовсе не москвичка, просто повезло с практикой. Я, помнится, на радостях от такого отношения, все о себе рассказал: как жил в своем поселке, как учился, как на свадьбах гулял, как в армию собрался, как приехал сюда по турпутевке. Она говорит: утро уже, у меня смена кончается — проводишь до общежития? Что за вопрос от освободительницы!

Пират умолк. Его странно-торжественное молчание показало, что это и есть главный момент в его истории, незначительной для нас и важной для него. Вика глубокомысленно засмолила следующую сигарету. Мне показалось, что нам всем стало неуютно, каждому по-своему. Вот она, обратная сторона медальона!

— Идем по утренней Москве. После дождя Москва как умытая. А девчонка симпатичная! Не сказать, чтобы красавица, но какая-то особенная. Впрочем, тогда вся жизнь была впереди, и я не дорожил подарками… Мне кажется, она не хотела быстро расставаться, возможно, ей было одиноко в Москве. Вдруг она пригласила меня… Куда бы вы думали? Она повезла меня на кладбище, на Ваганьковское кладбище! Я у нее спрашиваю: почему на кладбище? Не лучше ли в парк, в цирк, в ресторан? Она говорит: нет, веселое — забудется, а печальное, если это светлая печаль, — останется. Примерно в таком роде она говорила. Я тогда подумал: странная! Какая же на кладбище светлая печаль?.. А ведь она была права! Я Москву тогдашнюю и запомнил именно от Ваганьковского кладбища, с могилами Есенина, Высоцкого, Даля!.. Помнится, у могилы Высоцкого шустрые молодые люди, которые выдавали себя за знакомых и друзей певца, предлагали его фотографии и магнитофонные записи… А у Есенина стояли бородатые люди и крестились, что было редкостью… А у Даля — люди с какими-то ужасно знакомыми лицами, наверное, заслуженные и народные артисты… Конечно, я запомнил и театры, и стадион, и вытрезвитель, но все то, что помимо кладбища, — как фон…

— Наверное, между вами произошло что-то очень важное, из того, что оставляет след на всю жизнь? — осторожно спросила Вика.

Пират пожал плечами:

— Погуляли до вечера и разошлись. Я взял у нее номер телефона в общежитии — и все.

— Тогда, наверное, от нее вы узнали что-то очень необычное, судьбоносное? — продолжала выпытывать Вика, у которой, видно, что-то не укладывалось в прагматичной голове. — Мне кажется, что без важных слов, которые вы от нее услышали, не могло случиться такой… такой памяти, такого святого и благоговейного отношения с вашей стороны… Я права относительно памяти и отношения?

Пират вздохнул и посмотрел на нас какими-то наивными глазами, которые, наверное, были у него в пору молодости:

— На первый взгляд, она не говорила ничего особенного. Ну, о том, что нужно учиться, к чему-то стремиться. Я еще думал: вот такая симпатяга, а разговаривает, как учительница!

— И вы, отслужив в армии, учились и стремились, и стали тем, кто вы сейчас есть — востребованным, преуспевающим, но… не счастливым?

Мы с Пиратом, не скрывая удивления, смотрели на Вику, пылающую от возбуждения и какой-то необычной решимости.

— И вы, конечно, потеряли ее! Ушли в армию!.. А после армии было уже бесполезно звонить в московское общежитие, где она временно пребывала! Ведь вы даже не спросили ее фамилии! И даже расположение того чертового вытрезвителя не запомнили?!

Пират утвердительно качал головой и, показывая сожаление, виновато пожимал плечами. Сложился странный треугольник: разоблачительница, виноватый и свидетель, до которого еще просто не дошла обличительная очередь и который, чуя свою потенциальную виноватость, покорно выслушивал все, что произносилось, не смея вмешаться.

— Но ведь хотя бы название населенного пункта, откуда она родом?..

Пират улыбнулся и бросил взгляд на мерцающий город. А Вика, пораженная еще одной догадкой, прижала ладони к щекам.

— И вы с тех пор приезжаете сюда, в ее родной город, просиживаете часы у санаториев и иных медицинских учреждений, ходите по набережной, посещаете пляжи с этим медальоном: вдруг она вас узнает, если вы вдруг не узнаете ее? Даже не уверенный в том, что она здесь сейчас живет!..

— Уже несколько последних лет, с тех пор как почувствовал, с какой стороны у меня сердце. Монету отыскал — ту самую, сохранилась! — подкрасил, ювелир привел ее в надлежащее состояние, цепочка и прочее… Но медальон я ношу не столько как отличительный знак, так было бы очень наивно… Это талисман. Он при мне всегда и везде, в любое время года и даже суток… Сейчас вот модно стало носить кресты, а я ношу «красненькую, с Лениным»… Язычник! — он рассмеялся. — Знаете, думаю сделать такое завещание: чтобы со мной в гроб непременно положили эту красненькую, с Лениным. А археологи потом будут гадать: что это был за гомо сапиенс? Банкир, коммунист, нумизмат?.. Масон или язычник?.. Рассуждать будут с серьезными лицами. А будь в их власти узнать истину — вот бы смеху-то было! Вообще, это, конечно, мелочь: медальон и прочее… Ведь у каждого наверняка найдутся свои талисманы, свои мелочи, в каждой из которых можно отыскать свою знаменитость. Да что там — можно! Я бы сказал: нужно! Ведь каждый человек состоит из мелочей, в которых, как потом понимается, истоки блестящих обретений и, увы, трагических просчетов…

— Как бы я хотела быть на ее месте! — вырвалось у Вики, но она тут же стушевалась от двусмысленности фразы: — Вы меня понимаете?

Пират привстал, шагнул к смятенной Вике и, нагнувшись, по-отечески поцеловал ее в висок.

— Я уверен, Вера, что вы уже на ее месте. У вас такой спутник… — он глянул на меня. — Вы будете ему путеводной звездой.

У нас с Викой были застывшие лица, мы боялись как-то реагировать.

Рассказчик надел на шею цепочку с красным рублем, который, оказывается, весь вечер держал в руках, и, кивнув вместо извинения, быстро ушел.