Глядя на эту серьезную, солидную женщину, как будто созданную для ответственной работы и словно воплотившую в чертах лица, нюансах голоса типичную северную судьбу, слушая ее рассказ о себе, мысленно задаюсь вопросом: сколько во всем этом закономерного, а сколько случайного? Мне кажется, в этих пропорциях из конкретных судеб моих земляков заключена разгадка многих вопросов, на которых зарабатывают свой хлеб социологи и философы-«североведы».

— Сейчас трудно в это поверить, но тогда, в начале семидесятых, от Севера нам с мужем нужно было совсем немного — всего одна тысяча рублей, начинает свой рассказ специалист пангодинской администрации Галина Никифоровна Билоусюк. — Именно столько стоили пять соток под застройку дома в городе Умани Черкасской области, где мы начинали совместную жизнь. Жили на квартире, на двоих получали сто двадцать рублей. Родилась дочь…

В тот год приехала в отпуск дальняя родственница с Тюменского Севера, из поселка, что возле Надыма. Название его показалось каким-то глухим, но сильным словом. Уже после ее отъезда вспоминали, что говорилось что-то о медведях — то ли медвежий угол, то ли медведей много.

С этого времени что-то повернулось в семье Билоусюков. Если раньше во всем была какая-то, пусть не очень веселая, но запрограммированность (ведь другой жизни не виделось, а значит, и не предполагалось), то теперь появилась непонятная, тревожно-сладостная мечта. И они понимали, что нужно побыстрее, прямо сейчас, тронуться с места, иначе ничего не произойдет, и мечта неизбежно затянется тучами обыденности…

Перечитывали и перечитывали адрес, со знакомой фамилией и чужим словом, которое постепенно и становилось синонимом надежды — Пангоды.

Сейчас признаются — страшно было. Но любили друг друга, и, в конце концов, любовь оказалась сильнее страха. Счастья хотелось, себе и детям. Молоды были — обоим по двадцать лет.

— К медведям так к медведям! Тем более на год, не больше, вспоминает Галина Никифоровна.

Двухлетнюю дочку оставили пока у матери, ведь ехали, по сути, в никуда. Не знали, что такое «зона пропусков», что вызов прежде нужно было получить, потом пропуск оформить, а затем уже трогаться. Приехали в Тюмень. Пошли обивать пороги в облисполкоме, бюро по трудоустройству, обкоме комсомола. Неделю прожили в аэропорту. Наконец, получили направление в Нижневартовск, в город со свободным въездом. Но там, по условиям направления, не было жилья для семейных. Это их не устраивало: только вместе, так они решили с самого начала, и сейчас утвердились уже окончательно — только Пангоды. И только сейчас, не возвращаясь домой для оформления необходимого пропуска в «ЗП».

Помыкались еще неделю, пока не уговорили летчиков взять их в Надым.

Летели на самолете ЛИ-2, который почему-то все называли «Дугласом». Грузовой борт вез спецодежду для северян, салон был завален фуфайками, так «на фуфайках и добрались до места», до Надыма. Переночевали в аэропорту, тогда это был вагончик, где размещалась касса и зал ожидания.

1973 год, середина августа. Ночь светлая, но прохладная. Надым — это три капитальных здания, много вагончиков, а вокруг — бескрайнее пространство с водяными проблесками, утыканное деревьями, похожими на палки. То тут, то там пролетают какие-то большие белые птицы. Собаки бродят, большие, спокойные. В аэропортовском вагончике горит печурка, а прямо на полу рядком спят какие-то измученные, небритые мужики. Таким встретил их Север. Во всем сразу почувствовалась трудность и… доброта.

Добрые люди стали встречаться сразу же. Первого, с кем довелось познакомиться на надымской земле, вспоминают с особой теплотой и по сей день… Они не могли предполагать, что Надым это еще не Пангоды, и чтобы попасть в их «поселок-мечту» «по воздуху» (а только так и можно было туда добраться), нужно предъявить паспорт с районной пропиской или тот самый злополучный пропуск, дающий право на въезд его предъявителю, не имеющему штамп «ЗП» в паспорте. Билеты им купил «добрый человек» из зала ожидания, используя свой паспорт и паспорт своей супруги. Пусть их простят за грех двадцатипятилетней давности доверчивые работницы аэропорта, которые уже на самой посадке зачастую не сличали фамилию в билете с фамилией в паспорте. Простят тем более сейчас, когда открылась «зона», когда принято считать, что пропускная система — анахронизм и нарушение прав человека (хотя, это всего лишь одно из мнений, отношение к этому явлению того времени на Севере по сей день неоднозначное). Справедливости ради нужно сказать, что случай с четой Билоусюков не являлся тогда чем-то необычным, и довольно часто люди, попадавшие в район «правдами и неправдами», «заячьими тропами», оформляли право на проживание «постфактум». Так случилось и с нашими героями.

Северная карусель завертелась бурно, трудно, но радостно. Жили тремя семьями в половине вагончика, затем в таком же помещении, где кроме Билоусюков жили два холостяка. Муж работал водителем в автобазе, обслуживавшей строителей Медвежинского газового месторождения, Галина — в геофизической экспедиции. Выходных у Алексея не было, по субботам и воскресеньям жена садилась к нему в кабину, и они вместе колесили по летним, а затем и зимним трассам района.

Весной дали маленький вагончик. Счастье — отдельное жилье. Можно забирать дочку к себе. Балок оказался бывшей размороженной банькой, с ледовыми вздутыми стенами и прохудившимся полом. Поставили электрический «козлик». Первое время спали в полушубках. Отремонтировали, обустроились. Наступил долгожданный отпуск.

— С того мгновения, как обняли дочку Светланку, до самых Пангод со слезами и радостью твердили друг другу: наконец-то вместе, наконец-то вместе!.. — Галина Никифоровна, опустив голову, начинает молча что-то искать в нижнем ящике письменного стола. Успокоившись, продолжает:

— Но, приехав, узнали, что балок тот у нас забрали, а вещи закрыли на складе. Воссоединившаяся семья оказалась на улице. Приютили друзья. Жили четверо взрослых и двое детей в комнате-«бытовке» деревянного общежития. Относились к нам, как к родным. Но жить так, до предела стеснив добрых людей, мы не могли. Дети начали болеть… Поэтому однажды просто взяли и вселились в одну из временно пустующих комнат общежития. А что было делать?… И уже потом руководство между собой согласовывало, решало, узаконивало наше самовольное вселение. Прожили в этом месте счастливо несколько северных лет.

…Включаем видеомагнитофон, на экране — комната в старом общежитии: маленький телевизор, закрепленный где-то в углу под потолком, самодельный шкаф, электроплитка, молодые Билоусюки, первые шаги Олеси — второго ребенка, родившегося уже в Пангодах. Стрекочет кинопроектор. Да-да, кинопроектор!..

— Посчастливилось в свое время попасть на пленку одного знакомого кинолюбителя, — поясняет Галина Никифоровна, — недавно пересняли это на видео, теперь вот, память…

Я спросил, что ярче запомнилось из того времени, ведь рассказать обо всем просто невозможно.

— Запомнился первый день рождения на Севере. Тогда был «сухой закон». Написала заявление: прошу выделить… Участковый милиционер поставил визу: «Не возражаю», начальник ОРСа подписал: «Отпустить…» Так на праздничном столе появилось «Токайское». Сказочные именины.

Спуск к речке, как и сейчас, всю зиму был снежным катком. Только сегодня там лишь дети, а раньше — одни взрослые, да еще собаки. Так мы отдыхали.

Телевизор в поселке впервые заработал 8 марта 1978 года.

А до этого кино смотрели в поселковом деревянном клубе, которого давно уже нет. Он был вечно холодным, без отопления. Привозили фильм. Все равно какой. Стояли в очереди за билетами, дожидались мужей с вахт, рейсов. Они усталые, жалко их, а им нас, молодых жен-девчонок, — еще жальче. В общем, одевались потеплее — валенки, полушубки — и шли смотреть кино.

А вот, наверно, смешной случай. Хотя, смешного мало… Ну ладно. В общем, однажды зимой загорелся соседний деревянный двухэтажный дом. Страшно, двухэтажку уже не спасти. Слава Богу, люди все живы. Огонь вот-вот на наше общежитие перекинется. Мы, кто не на работе оказался, как можем пытаемся помогать погорельцам, а они нам: спасайте свое добро, нам теперь один черт!.. Заскочила я домой, стены уже горячие, схватила документы, какие на виду были, клетку с попугаем, выскочила на улицу и… растерялась. И вот, представляете: пожар, день в ночь превратился, все трещит, люди туда-сюда бегают, шум, гам… А я стою у подъезда, голова не покрыта, полушубок нарастапашку, с птичьей клеткой и реву… Сосед мимо пробегает, мол, ну, ты чего, Галина, плачешь, «птичку жалко?»

…В зиму семьдесят седьмого была авария на поселковом газопроводе, остановилась котельная, электростанция. Все мужчины — на ликвидацию аварии. Мы, женщины и дети из шести соседствующих семей, собрались в одной комнатке с газовым баллоном и плиткой, детей закутали. Огонь экономили, зажигали лишь для того, чтобы согреть детишкам чаю. Дома стали остывать, стены изнутри покрывались инеем, в комнатах лопались батареи. Но мы надеялись: скоро наши мужья, мужчины сделают все как нужно, и опять загорится свет, и станет тепло. И это не «кто-то», а они, они — наши родные, друзья, соседи, знакомые сделают, пангодинцы!.. Это мы сделаем! Тогда я, может впервые в жизни отчетливо поняла, что все благополучие человека рукотворно: не спускается сверху, от природы или от Бога. Все: стены, свет, хлеб — от меня, от вас, от них. Кажется, так просто! Но чтобы понять это не всем случай предоставляется. Ведь, посмотрите, многие жизнь проживут и маются, так и не поймут, почему плохо, почему не складывается, где оно есть, счастье?..

Недавно мы получили трехкомнатную благоустроенную квартиру в капитальном доме. — Говорит Галина Никифоровна, и, видимо, не закончив мысль, продолжает несколько устало: — Я иногда своим уже взрослым детям говорю: мы жили — на крыльях летали. Они улыбаются. То ли верят, то ли нет. Высокими словами пытаешься сказать — тут же осекаешься… Начинаешь проще — кажется, что ничего-то и не было такого. Не знаю: или рассказывать не умею, или, действительно, все было обыкновенно?