Часть 1

И что же это получается? Получается, что доблестные омские кгбэшники в 1987 году пытались помочь Егору Летову. Что бы он прекратил заниматься откровенной бесовщиной, обличенной в яркие формы гаражного рока и панк-рока. Они хотели положить его, бедолагу в психбольницу и подлечить или хотя бы приостановить начавшуюся тогда развиваться шизофрению. Тогда еще, наверное, было не поздно. Тогда у Егора Летова на один вопрос было всего 1–2, ну максимум, 3 ответа. Но Летов тогда сбежал, и подлечить его не удалось. Хотели ребята из Омскового КГБ спасти Егора от него же самого, да не вышло. Отправился Летов по городам и весям нашей незабвенной родины, неся в кармане записи своих песен про «дыру в его голове» и прочие клинические явления.

Теперь прошли годы, болезнь, начавшаяся очевидно на той самой лесной поляне, где Летов услышал «глас божественный», про то, что надо щеку под удар подставлять, так и не получив никакого лечения, естественно, усугубилась. Вместо 2–3 ответов на один и тот же вопрос у Егора теперь 15–20. Это говорит о том, что его внутреннее «Я» расщепилось не на 2–3 части, а гораздо более. Так что теперь ему уже можно не говорить: «Я — Егор Летов», а надо говорить: «Мы — Егоры Летовы». И сколько еще возникнет «Егоров» внутри одной телесной оболочки, это — бог весть.

Кстати, при описании им того памятного случая на поляне, как бы само собой считается, что услышанный им голос исходил от Бога. Но это не обязательно. Более того, судя по результатам, скорее всего, совсем наоборот. Христианско-евангельский смысл сообщения тут еще ничего не доказывает. Дьявол и не такие фортеля выкидывал, а результат всегда был один и тот же — умопомешательство, распад личности и гибель.

Теперь Егор, после очередной реанимации, предчувствуя, видимо, что конец близок, призывает всех: айда, ребята за мной! Ну, то есть, по трубе. Но ребята, хотя и слушают все это и кричат «ура!», по трубе вслед за Егором вряд ли собираются. Во всяком случае, в глубине души, я думаю, каждый надеется еще пожить. И это вполне понятно и естественно.

Да, что уж там и говорить, к концу 80-х советское КГБ, заторможенное и дезориентированное демагогией Михаила Горбачева работало уже крайне хреново. Прямо скажем, невнимательно и без усердия. А тут еще такие пациенты как Летов, с выражением готовности превратиться в «лед под ногами майора». Имелся в виду некий майор Мешков. Это так, тоже, кстати говоря. В Омске Мешков подкачал, в Тюмени Кравцов всуе пытался применить свои гипнотические способности, и вот, пожалуйста, сквозь дыры в головах, по стране гуляет «красный смех» и толпы фанатов беснуются на стадионах.

Впрочем это позже, а вот летом 1988 года, уже не Янка Дягилева помогает бежать из Омска Егору Летову, а сам Егор помогает Ромычу-Помычу Неумоеву, то есть мне, бежать из Тюмени через всю страну автостопом. Бежать от кого? От КГБ? Ну нет, в 1988 году те самые сотрудники комитета, что еще два года назад вели с нами свои допросы, уже сидели на последнем ряду Дома культуры «Нефтяник» и цокали языками, и с видом экспертов по рок-музыке оценивали, кто на сцене круче: «Гражданская Оборона», «Инструкция по выживанию» или «Культ Рев».

Каким образом? С какой кстати, спросите вы? Да очень просто. Им было отправлено официальное письмо, на бланке рок-клуба при тюменском МЖК. Бланк мне дала Гузель Салаватова. Я напечатал текст официального приглашения посетить культурное мероприятие. Вот они и пришли. После выступлений демократично курили с нами в туалете и делились впечатлениями об увиденном. Милые ребята! Нормальные чуваки! Реалос — пацанос!

Так от чего же мне помог бежать летом 1988 года из Тюмени Егор Летов? Да от скуки, бог ты мой! От проклятой жизни в душной «хрущевке» на первом этаже дома № 58 по улице Рижской, от которой болят зубы и жиреет живот. А когда говно начинает всплывать из унитаза и заливает совмещенный сан узел, тогда и вообще, красота!

Короче мне все это надоело и осторчертело. Я собрал рюкзак, засунул туда палатку и спальник, взял две пластмассовые фляги для питьевой воды, теплые вещи, небольшое одеяло и вышел в компании Егора Летова на трассу Тюмень — Свердловск. В кармане у меня имелось аж 100 рублей.

Мы вышли на трассу часов в 11 утра. Это конечно не по правилам. Следует выходить раньше, часиков в семь. Но мы с Егором были дилетанты. Впрочем Егор был уже явно опытнее. Он не стал обременять себя большим количеством вещей. За спиной у него висел совсем небольшой рюкзачок, на плечах был накинут старенький дорожный плащ. Надо вам сказать, что в то время Егор уже практиковал некую «аскезу», гностического, как выяснилось позже, толка. Он все время носил одни и те же черные штаны, майку и черную водолазку. Он не мылся. Возможно, даже не умывался. И я ни разу не видел у него в руках зубной щетки и пасты.

Вот так, налегке, в одной, не снимаемой никогда одежде, он и собирался путешествовать. Такого нельзя было сказать обо мне. Цепляясь за привычный комфорт и возможность менять одежду, я набрал с собой в дорогу немало разного добра. С первых же шагов по раскаленной трассе, я ощутил на себе всю тяжесть созданной нами цивилизации и свойственного ей образа жизни. На трассе, все это, и огромный, распухший как пузырь рюкзак, и палатка, и фляги с водой принялись на меня невыносимо давить, я стал сильнейше потеть, плечи и спина ужасно заныли. Очень захотелось вернуться и лечь на свой диван. С завистью и нарастающим раздражением поглядывал я на беспечного Егора. Он стоял на трассе тоненький, худенький и легкий, не обремененный ни животом, ни рюкзаком, ни прочими вещами, способными омрачить его существование. Дул жаркий летний ветер. Порывы этого ветра особенно усиливающиеся от проносящихся мимо нас автомашин, готовы были подхватить его как легкое перышко и понести через все пространство неведомо куда.

Желая быть точным, упомяну так же о том, что в то утро мы вышли на трассу не в двоем, а втроем. С нами отправилась незабвенная Анка Максименкова, она же Максюта. Впрочем вместе нам предстояло доехать только до деревни, отстоящей от Тюмени в 48 километрах и называвшейся Лучинкино. Там Максюта присмотрела себе домик и собиралась заняться его приобретением. Наш роман с ней к тому времени уже окончательно сошел на нет. Она предпочла мне, что вполне понятно и объяснимо, сначала более красивого и состоятельного Юрия Шаповалова, а затем более социально активного и информированного Алексея Михайлова. Но мы остались друзъями. В конце концов, обижаться на меня ей было не за что. Все это время я ее совершенно честно любил, в чем и сейчас не боюсь признаться. Но у нас с ней, как говорится не получилось. Ну так это ведь очень часто, так именно в жизни и бывает.

 

Часть 2

Итак, часам к 12–13 пополудни, мы втроем оказались в этой самой Лучинкино. После городской пищи, с ее макаронами, взрыв-пакетами и прочими кулинарными изысками, свежий зеленый горох и морковь с ничейного огорода подействовали на меня быстро и благотворно. Я испытал блаженное опорожнение от фекалий. Впервые за месяц непрерывных запоров, мой кишечник опорожнился естественно и легко. Я понял, что возвращение на диван это просто самоубийство. Вперед, вперед! На волю! Навстречу ветру, солнцу, просторам и легкому опорожнению! Пусть давит на плечи огромный пузырь рюкзака и жара топит жир на распухшем животе. Мне нестерпимо хотелось стать худеньким и легким как Егор Летов. Мы простились с Анкой Максименковой и двинули дальше. Приближалась наша первая ночь на дороге.

Вы знаете что такое — трасса? О, это не просто отрезок асфальтовой дороги между двумя крупными населенными пунктами. Водилы и дальнобойщики поймут о чем я говорю. Трасса это узкий отрезок пространства на котором еще существует человеческая цивилизация и законы (или как сейчас говорят, понятия) принятые между людьми. Несколько шагов в сторону от дороги, и вы попадаете на территорию, где царят уже совсем иные законы и правила.

Это волей-неволей чувствует любой человек, покинувший атмосферу мегаполиса и сделавший несколько шагов в сторону от дороги. Большинство людей тут начинают вести себя совершенно иначе. К примеру, какой-нибудь молодой драчун-хулиган, от которого в городе вы вполне могли бы получить по зубам или что нибудь похуже, здесь может стать вашим спасителем и лучшим другом. И наоборот, самый добропорядочный тихоня-книгочей, ведущий себя в городских джунглях как робкая овца, способен проявить себя здесь разнузданным и коварным дикарем. Да, да, он вдруг, ни с того ни с сего, возьмет и вцепится вам в горло.

Любой человек, оказавшийся за пределами своего привычного ареала обитания начинает меняться. Медленно но верно, он делается тут самим собой, сбрасывая личину, каковую он принужден носить в обществе.

У некоторых, конечно начинает ехать крыша. Но что чувствует нормальный человек? Он чувствует враждебность окружающего мира, от которого он отгородился при помощи техники и научных достижений. Первое, что должно сразу обостриться, это инстинкт человеческого родства. Само собой возникает желание помочь себе подобному, хотя бы подвезти стоящего на трассе человека, даже если по пути всего 5–10 километров. Почему же такое желание возникает здесь, и почти никогда не возникает в городе? Именно потому, что каждый чувствует: вот здесь, прямо у обочины кончается наш, привычный, и относительно безопасный человеческий мир, живущий по другим законам. Мир, которому наплевать и на нас и на созданные нами правила. Чем дальше от мегаполиса, тем это ощущение сильнее и явственнее. Это ощущение несомненно очень острое и интересное. Что бы еще раз его испытать люди собственно и придумали походы, экспедициии и путешествия. Заметьте, слово «путешествие», означает именно «шевствование пешком».

Как любил говаривать наш свердловский друг Дик: «Ветер в харю, а я — шпарю!» Именно к нему мы с Летовым намеривались направить свои стопы, добравшись до Свердловска. Он-то знал о чем говорил. Никогда не пропал бы он в пути. Даже если бы мерз в лесу или изнывал от зноя на дороге, он все равно бы выжил я уверен в этом. В городе он попросту умер. От сердечного приступа. В каком году? А я теперь и не помню, в каком году. Где-то в конце 80-х. Первая же ночь в придорожном лесу полностью подтвердила эту мою теорию о том, что созданный человечеством мир всего лишь зыбкая пена, порожденная разумом поверх исконного, до-человеческого мира земной природы. И эта, исконная земная природа, отнюдь не в восторге от человечества! Более того, она испытала бы невероятное облегчение, если бы человеческая цивилизация перестала существовать.

Лес, в котором мы решили заночевать, чтобы не мерзнуть от холода на ночной трассе, был сухим и изможденным. Среди редких, чахлых сосен, иная растительность практически отсутствовала. Этот лес выглядел как образчик обиженной и обреченной на уничтожение земной природы, безжалостным и глупым человечеством. И вот два представителя беспутного рода людского решили тут переночевать, развести костер и поставить палатку. Нас тут еще не хватало! Тут и без нас зыбкое природное экологическое равновесие дышало на ладан. Не имея под рукой топора, я принялся ломать жалкое деревцо, дабы сделать из него колышки для основания палатки. Видимо это было последней каплей лесного терпения. Деревцо было единственным, что здесь еще росло из зеленой, лиственной растительности. Оно долго не поддавалось. Я проявил некоторое упорство и при помощи ножа все-таки сделал эти колышки.

Развели костер. Поставили палатку. Вместе со сгустившимися сумерками на нас с Егором стал наваливаться страх. У него не было причины. Вернее другой причины кроме потревоженного и разозленного мной леса. Егор сразу сказал мне, что я напрасно сломал это деревце. Кто знает, может быть каждый лес — это что-то вроде древесного семейства. Может у этого леса, это маленькое деревце было единственным ребенком. А может тут что-то еще то, что я не понимаю до сих пор. Но результат был налицо. Лес обозлился на двух пришельцев, пришедших сюда для того чтобы сломать и уничтожить то немногое, что еще осталось здесь кроме чахлых сосен. И лес разозлился. Он начал гнать этих пришельцев прочь. Он наслал на нас, жуткий, наваливающийся со всех сторон страх, медленно нарастающий и переходящий в ужас. Сидеть у костра было страшно. Лежать в палатке, еще страшнее. Сердцебиение у меня усилилось до 150 ударов в минуту. Я понял, что еще немного и у меня случится инфаркт. Мое сердце может не выдержать этого жуткого темпа. Выдержав до пол-пятого утра, мы спешно свернули палатку, собрали рюкзак и рванули из этого проклинавшего нас леса на трассу. Туда, на асфальтовое пространство, где уже кончаются законы леса и где мчатся клочки цивилизации, именуемые автомобилям. Один из них вскоре умчал нас от этого страшного места. Так началось мое первое вольное путешествие в компании с Летовым. Впереди лежала огромная страна, каковую нам предстояло пересечь проехав через Свердловск, Челябинск, Уфу, Пензу, Рязань, Москву и оказаться в Киеве. Отсюда мне предстояло отправиться в Крым. А затем, вернувшись в Киев уже в гордом одиночестве посетить Вильнюс, вернуться в Москву и оттуда уже на поезде, обратно в Тюмень. Признаюсь, что когда я возвращался в конце сентября в Тюмень, в свою квартиру на улице Рижской, похудевший и отлично себя чувствовавший, у меня на душе было так словно я еду в тюрьму.