Этти сообщил, что Навабраи предпочел взять такси, чтобы меня не будить, а я, пользуясь тем, что мы остались один на один, рассказал ему о звонке Гелиоса. Новость поразила его в самое сердце.

Сообразив, что час поздний, я перескочил через завтрак и сразу набросился на обед, второпях заглотав его в библиотеке между двумя телефонными звонками. Оба раза я звонил Амине. Но она подсоединила свой сотовый к компьютеру вместо модема, так что дозвониться не удавалось.

— Ну? — спросил Этти, ставя чашку кофе на край моего письменного стола.

— Бесполезно. Она, похоже, отключила телефон. А наш адвокат?

— Пока никаких вестей. Боюсь, его переговоры затягиваются.

С чашкой в руках я пошел на балкон библиотеки, чтобы выкурить там сигарету, к величайшему неудовольствию брата, — он не изменял себе всю жизнь, оставаясь суеверным, а ведь балкон был тот самый, откуда выпал Бертран Лешоссер.

Насладившись последней затяжкой, я поднял глаза к полуденному небу. Солнце припекало, и Барбизон, казалось, задремал, устроив себе сиесту. Ни малейшего шевеления ни на узких улочках, ни за окнами домов. Все неподвижно, если не считать шикарного черного автомобиля с тонированными стеклами, который, впрочем, тоже остановился — прямо перед нашей калиткой.

— Однако Навабраи разъезжает с большой помпой, — заметил я, указывая на «БМВ».

Этти подошел поближе, стараясь выглянуть наружу, но так, чтобы не ступить на «проклятый» балкон, даже пальцем ноги его не коснуться.

— Но он меня уверял, что позвонит, как только беседа закончится.

— Вероятно, он не…

Дверца «БМВ» открылась, и я осекся на полуслове, узнав того, кто вышел из машины. Человек среднего роста в элегантном, светлом, безупречно скроенном шерстяном костюме, с умеренно длинными волосами, подхваченными на затылке скромной ленточкой, снял солнечные очки и, просияв улыбкой, достойной манекена, помахал мне рукой.

— Вuon giorno, доктор Лафет! — игриво приветствовал он меня, но тотчас перешел на французский: — Рад видеть вас снова.

— Только его не хватало, — вздохнул Этти.

— Вот уж не думал, что он здесь так быстро нарисуется, — подхватил я, раздраженный внезапной скоропалительностью этого визита.

— Морган, — шепнул брат, — подожди, не принимай никаких решений, пока не вернется Навабраи. Кто знает, вдруг что и выйдет из его переговоров?

— Заставить Гиацинта потерпеть? Ну, такое легче сказать, чем сделать.

Этти с таким усилием проглотил рвавшееся с языка ругательство, что аж шейные позвонки хрустнули.

— Хотя… — пробормотал я, лукаво подмигивая насупившемуся брату, — постой-ка… В последний раз он тебя видел сразу после твоего выхода из больницы, ведь так?

Продолжая говорить, мы спустились вниз, чтобы встретить гостя. Мне одновременно и не терпелось, и страшно было услышать то, что скажет правая рука Гелиоса относительно следствия по делу моего отца. Ведь его гуру вчера обещал навести справки…

Между тем в салоне бойкий римлянин уже успел очаровать Мадлен. Старательно поправляя прическу, как бывает всякий раз, стоит ей чуть-чуть перевозбудиться, она смеется, краснеет от застенчивости, вероятно, под воздействием комплиментов, которые Гиацинт отпускает с виртуозной ловкостью опытного повесы.

Заметив меня, он тотчас бросает мне навстречу обольстительный взор, но при виде моего спутника физиономия у него застывает.

— Да вы блистательно выглядите, Этти! — восклицает он, обмениваясь с нами церемонным рукопожатием. — Несколько месяцев отдыха, несомненно, пошли вам на пользу!

Как бы ни старался это скрыть, он весьма неприятно поражен статью и энергией Этти, как небо от земли, далекого от того измученного, апатичного задохлика, которого он наверняка помнит. Подобной метаморфозы он не предвидел, а Гиацинт на дух не выносит ничего непредвиденного… Тем паче если оно способно сыграть против него. Если он надеялся, что болезнь моего брата, его незащищенность станут вескими дополнительными доводами, которые можно бросить на ту же чашу весов, где и все прочее, чем он будет меня давить и запугивать, тут он останется при своих.

— Каким злым ветром вас сюда занесло, Гиацинт? — шутливо вопрошаю я.

Мадлен морщится, дивясь моей неучтивости, но человек с бантиком на затылке покатывается со смеху, он-то разом уловил намек на своего античного тезку, любимцу Аполлона, ведь тот прекрасный эфеб погиб по вине Зефира, завистливого бога ветра.

— Все такой же культурный, все такой же насмешник и… все так же красив, — констатирует он, обозрев меня с макушки до пят. — Счастлив обрести вас вновь таким, как вы есть, Морган!

На лице Этти мелькает гримаса — он и позабавлен, и оскорблен той напрочь лишенной стыдливости манерой, с какой гость демонстрирует свои интимнейшие предпочтения.

— Мадлен, вы не могли бы принести в библиотеку чашечку кофе для нашего друга? — спрашивает он, а когда Мадлен, кивнув, исчезает, обращается к Гиацинту: — Итак, я полагаю, коль скоро вы соблаговолили приехать лично, у вас имеется какое-то важное сообщение?

Гость молчаливым кивком подтвердил: так, мол, и есть.

— Готов следовать за вами, — обронил он.

На лице брата проступила ироническая усмешка, и он, сопровождая слова приглашающим жестом, промурлыкал:

— После вас, сделайте милость…

Гиацинт уселся в одно из кожаных кресел, стоявших возле моего письменного стола. Испарения его туалетной воды, имитирующие ароматы леса, щекотали мне ноздри — запах так сгустился в окружающей нас знойной атмосфере, что угрожал стать чуть ли не тошнотворным.

— Похоже, Морган, ваша страсть искателя остается неразделенной. Даже брату подчас недоступно понимание иных услад, — ухмыльнулся он.

— Перестаньте кривляться, я сейчас не в том настроении!

Он достал из кармана пиджака серебряный портсигар, и я заметил кобуру «хольстера»: та по-прежнему висела у него на боку. При воспоминании о том хладнокровии, с каким наш гость способен пускать в дело свое оружие, у меня засосало в животе.

— Сигарету?

Я замотал головой.

— А мне можно?

Тут Этти с невинной улыбкой указал на балкон, но я все же придвинул пепельницу, стоявшую на секретере, поближе к нему.

— Благодарю. Мы достаточно близко знакомы, чтобы говорить без обиняков, не так ли?

Я стиснул зубы, однако кивнул.

— Ваш отец сидит на чертовой тюремной баланде, его дело дрянь, если мне позволительно так выразиться.

— Это мне уже известно.

— Вот уж чего не думаю. Вряд ли вы знаете, до какой степени все скверно.

— Да в чем же наконец его, по существу, обвиняют? — не выдержал брат.

Гиацинт мельком покосился на него, словно так не хотелось верить в его метаморфозу, что глаза бы не глядели.

— Шпионаж, — обронил он, стараясь не отвлекаться. — Оказание поддержки террористическим группировкам, пособничество в продаже военных секретов и все такое.

— Это недоразумение и ничем иным быть не может!

— Все доказывает обратное.

Я сгорбился. Моя голова, ощутимо тяжелея, клонилась все ниже.

— Как же он мог впутаться во все это? Папа и мухи не обидит!

— Абдель Мухаммед Ясин.

— Кто?

— Псих Господень, индус, принявший ислам вот уже лет десять назад. Может быть, вы его знали еще под именем Рама Патель? Это официальное имя, под которым он вошел в состав экспедиции вашего отца.

— Профессор Рама Патель? — вмешался Этти. — Это специалист по санскриту, крупный исследователь в области…

— Он самый, — перебил Гиацинт. — Единственный старинный текст, который он за то время, что мы с вами здесь толкуем, соизволил процитировать уже раза два, — это Коран. По моим сведениям, он окопался в Пакистане, где, само собой, никто до него добраться не сможет. — При этих словах он послал мне улыбку, намекающую, что относительно этой недостижимости можно иметь самые различные мнения. — Около семи месяцев кряду он занимался перевозкой древностей из района раскопок в музей Мултана, и все затем, чтобы заодно переправлять через границу грузы как нельзя более «персонального» назначения.

— Например?

— Документы, сведения оборонного характера, время от времени и химические соединения. А как почуял, что индийские власти готовы сунуть нос в его дела, он тотчас упорхнул, словно воздушная фея. Ваш отец, полностью ему доверяя, всегда подписывал транспортные реестры, не проверяя содержимого ящиков, а между тем закон возлагает на него эту обязанность. Так что теперь перед лицом закона он — сообщник в этом деле о преступных перевозках.

— Если бы пришлось проверять все, что на каждом этапе работы посылается в экспертную лабораторию или в музей, древности навсегда оставались бы там, где их откопали, — заметил мой брат.

— Вполне возможно, но в ситуациях подобного рода всегда нужно найти виноватого. Ваш отец — идеальный козел отпущения: упрятав его в кутузку, можно успокоить прессу и высокое начальство, избавившись тем самым от неизбежных в противном случае требований продолжить расследование. Короче, этой милой публике бросили кость. А принимая во внимание индо-пакистанские отношения, такую кость из пасти вряд ли выпустят. Если мы не вмешаемся, много воды утечет, прежде чем Пакистан согласится на экстрадицию одного из своих, не важно, террорист он или нет. А Рама Патель — единственный, кто может снять обвинение с вашего отца.

У меня вырвался стон. Как же нам теперь вытащить папу из этой паучьей сети?

В дверь скромно постучали, вошла Мадлен и водрузила на бюро поднос с дымящимся кофейником и чашками. Я кивком поблагодарил ее, и она удалилась, но прежде чем исчезнуть, бросила на меня тревожный взгляд.

— Стало быть, вы хотите сказать, что положение безнадежно? — пробормотал я.

Гиацинт улыбнулся:

— Мало найдется таких ситуаций, которые были бы безнадежны для Гелиоса. — Он преспокойно налил себе чашечку черного кофе. — Мы подходим к той части моего поручения, которая мне особенно неприятна, поскольку речь идет о вас, Морган. — Он отпил большой глоток. — Как вы уже знаете от Гелиоса, он готов оказать вам услугу в отношении вашего отца, если вы согласитесь, в свою очередь, сделать кое-что для него.

Этти отвернулся, хрустнул костяшками пальцев.

— Шантаж… — пробормотал он с омерзением. — Снова… Вечно… Сначала я. Теперь наш отец. — Рывком развернувшись к гостю, он устремил на него в упор взгляд своих золотистых глаз, в глубине которых наперекор невозмутимому звучанию только что произнесенных слов Гиацинт прочел такую ярость, что даже его проняло. — На кого или на что вы рассчитываете, когда вздумаете шантажировать моего брата в следующий раз? — продолжал Этти все тем же ровным голосом. — Семья у нас, знаете ли, не слишком многочисленная.

— Мы ни к чему не придем, если будем так нервничать, — жалобно воспротивился наш гость, несколько выбитый из колеи.

— Кто нервничает? — выдохнул Этти, почти вплотную приблизив свое лицо к лицу опешившего собеседника. — В один и тот же день мы узнаем, что наш отец в тюрьме, а у лучшего друга моего брата рушится карьера. Папин адвокат глубокой ночью прибывает из Индии. Гелиос давит на Моргана, чтобы он сейчас бросил все и пустился на поиски Грааля. И вы боитесь, что я могу утратить присутствие духа? — (Гиацинт погладил безукоризненный узел своего галстука.) — Да будь вы Гелиосом, я бы уже вырвал у вас глаза, чтобы сделать из них себе ожерелье! Но вы не Гелиос, вы всего лишь…

— Этти…

Услышав мой голос, он обернулся ко мне.

— Довольно.

Он отстранился от Гиацинта и, обойдя письменный стол, за которым я сидел, встал у меня за спиной, опершись локтями на мои плечи.

Наш гость, проявляя самоконтроль, достойный похвалы, осторожно поставил свою чашку на край секретера и скрестил руки на груди. До него начинало доходить, как трудно будет добиться уступки, столкнувшись с двумя упрямыми головами вместо одной, да еще когда они спаяны крепче, чем топор с топорищем.

— Мы сделаем все возможное, чтобы обелить вашего отца, — заверил он. — Что до вашего друга Франсуа Ксавье, вы уже сейчас можете считать, что его неприятности улажены.

— Что вы имеете в виду? — ледяным тоном осведомился я.

— Как залог своей доброй воли Гелиос вручил мне некий предмет, который ваш друг сможет вернуть на свое место в запасники Лувра. Ошибка в инвентарных записях, неточность в классификации древностей — ведь такие вещи случаются сплошь и рядом, не правда ли?

— Меч Александра? — изумился я.

Он захохотал:

— Нет, что вы! Разумеется, нет. Не для того мы столько трудились, чтобы, заполучив его, преподнести в подарок пыльному музею, в чьих подвалах он в конце концов затерялся бы. — Он вытащил из внутреннего кармана пиджака сложенный листок и с важностью протянул мне. — Там ведь все дело в разрешении на перемещение предметов древности, которое подписал вам ваш друг? Это может относиться к какому угодно мечу той эпохи.

Я пробежал глазами фотокопию и кивнул. Описание перемещаемого объекта и впрямь было в общем и целом довольно расплывчатым; Франсуа Ксавье никогда не держал этого меча в руках и, заполняя сертификат, пользовался той информацией, которую я же сам, тоже мало что о нем зная, ему сообщил. «Древнее оружие греческого происхождения. Сплав подлежит идентификации. Костяная рукоятка». Предполагаемая дата изготовления. Приблизительные длина, ширина и вес. Степень сохранности.

— Любой другой меч в одном не подходит: никогда еще оружие той эпохи не доходило до нас в состоянии такой сохранности, — заметил я.

Ухмылка Гиацинта стала шире.

— Один такой в данный момент находится в багажнике моего автомобиля.

— Подлинный?

Он кивнул, а меня передернуло.

— Где вы его взяли?

— Это вас не касается. Но будьте уверены: этот меч никогда не значился ни в какой описи, так что ваш друг может быть совершенно спокоен. Гелиос дарит вам его в залог дружбы.

— Дружбы? — повторил Этти у меня за спиной. — Морган, ты слышал?

— Так принимаете вы дар Гелиоса или нет? — наседал Гиацинт, выведенный из терпения нашей упорной, мстительной враждебностью. — Ваш отец ждет, Морган. Тик-так, тик-так…

Мы с братом переглянулись, и он, насупив брови, состроил весьма скептическую гримасу. Но Гиацинт не унимался:

— Разве мы, дав обещание, хотя бы раз не смогли его исполнить? — (Я разглядывал его с нескрываемым сомнением.) — В это самое время, пока мы разговариваем, люди Гелиоса уже на пути к тому уединенному селению на севере Пакистана. Наши информаторы доложили, что Патель скрывается именно там. Если вы согласны сотрудничать с нами в поисках маски, о которой вам говорил Гелиос, одно ваше слово, и это крысиное отродье окажется в лапах индийских властей еще прежде, чем вы успеете уложить свой багаж.

— А где гарантия, что он засвидетельствует невиновность нашего отца?

Он откликнулся с уверенностью, от которой у меня холодок пробежал по спине:

— Проведя несколько часов в обществе людей Гелиоса, он будет готов взять на себя вину за что угодно, вплоть до распятия Христа. Вы в этом сомневаетесь?

Я счел за благо воздержаться от ответа. Что Гелиос мог вынудить к уступкам лиц, наделенных даже очень высокими властными полномочиями, мне было прекрасно известно. Но чтобы одержимого фанатика-террориста…

— Такой образ действия мне не более по вкусу, чем вам, Морган, — задушевно признался этот виртуоз манипуляции. — Но жизнь вашего отца важнее, чем мои склонности или ваше самолюбие. Я буду вам помогать.

— Как трогательно! Вы, стало быть, снова предлагаете себя на роль ангела-хранителя? Этакого вооруженного фантома, готового убрать всякого, кто перебежит Гелиосу дорогу?

— Нет, Морган, — возразил он сурово. — На сей раз мы будем одной командой. Я отправляюсь вместе с вами.

Я покачал головой, не веря ни единому слову:

— Час от часу не легче… Так скажите хоть, куда мы отправимся. Конечно, если предположить, что это путешествие вообще состоится. Сдается мне, Гелиос вел речь о какой-то египетской маске.

— Да, о маске Анубиса. Это предмет, единственный в своем роде, она изготовлена более трех тысячелетий назад. Мы не знаем в точности, где она находится, но некоторые античные тексты дают ориентиры, позволяющие это определить.

— Упоительно. Только вы упускаете из виду одну деталь. Я не египтолог, а эллинист. Все, что мне известно об этих материях, сводится к воспоминаниям студенческой поры — это не более чем обрывки когда-то вызубренного.

Гиацинт поерзал в кресле, устроился повольготнее и продолжал лукаво:

— Вы обладаете другими достоинствами, куда более важными для такого рода авантюры. Какой нам прок от старого египтолога, скрюченного ревматизмом, ограниченного и пузатого, проторчавшего целый век в университетских библиотеках? Нам нужны ваше понимание менталитета древних, ваша прозорливость и ваши мускулы.

— Я совсем не знаю Египта до эпохи Птолемеев. Мне не расшифровать надписи на дощечке или писцовой скорописи.

— Что верно, то верно. — Тут он обернулся к Этти, и его физиономия выразила ошеломляюще сложную гамму чувств. — Иное дело он. Он — знает. — (Кровь у меня в жилах застыла, однако виду я не подал.) — Я полагал, что состояние вашего здоровья еще слишком хрупко, чтобы привлечь вас к этому делу, но теперь рад убедиться, что вы в отличной форме, не так ли? К тому же, Этти, мне кажется, что вы несколько раз бывали в Египте и работали там.

К моему несказанному облегчению, брат, по-видимому, нисколько не растерявшись, высказался весьма уверенно:

— Вы хорошо осведомлены. Но то были подводные раскопки древнего дворца Птолемеев. В отличие от моего брата я не смыслю в культуре древних египтян ровным счетом ничего.

По-прежнему сияя улыбкой, Гиацинт извлек из кармана маленькую книжицу на английском языке и положил ее на письменный стол. «Погребальные культы и мифы Древнего Египта», автор Этти Лафет.

— Ваш тезка, надо полагать?

Я мысленно воззвал ко всем богам, но братец и тут себя не выдал:

— Это всего лишь крошечная публикация по мотивам моей университетской дипломной работы; книжка более чем пятнадцатилетней давности.

— Бросьте, Этти, меня вам не одурачить. Ваши познания нам бы очень пригодились…

— Даже и не думайте! — рявкнул я грозно, чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля.

И снова, уже в который раз, я недооценил Гиацинта. Он, по своему обыкновению, выложил на стол каре тузов как раз тогда, когда противникам казалось, что он уже проиграл:

— Морган, послушайте… Я вполне понимаю, что образ действий Гелиоса вам неприятен. Его, конечно, деликатным не назовешь. Но вы уже успели его немного узнать, разве нет? По-вашему, он коварен? Да. Последователь Макиавелли? Отчасти. Но, невзирая на все его обходные маневры, вспомните: если бы не он, вам никогда бы не узнать, что Этти все еще жив. Вы бы не обитали сейчас в этом доме и по-прежнему ломали бы голову, как дотянуть до конца месяца. Спрячьте свою гордость в карман, доктор Лафет, и примите то, что предлагает вам Гелиос. — Гость называл меня на итальянский манер: «доттор». — Где бы вы сегодня были без него? А Этти, где был бы он?

— Я не говорил, что отказываюсь, — вздохнул я. — Но на этот раз я не намерен бросаться, куда пошлют, вслепую, очертя голову. Мне нужно знать, в чем суть задачи.

Гиацинт примирительно закивал:

— Все документы, касающиеся этого дела, так же как меч для вашего друга, остались у меня в машине. Я схожу за ними, чтобы вы могли спокойно их изучить. — Он встал, его изумрудно-зеленые глаза глянули на меня в упор. — В понедельник, Морган. Я хочу получить ответ в понедельник.

Чувствуя, что меня загнали в угол, я кивнул:

— Вы его получите. — И когда он недоверчиво сощурился, заключил: — Даю вам слово.

Он убрался из библиотеки, я осторожно прикрыл за ним дверь и только потом повернулся к брату. Развалившись в кресле, Этти облегченно вздохнул.

— Ну, как я, по-твоему, справился?

— Жуть. Великолепно.

— Два дня… мы выиграли чуть меньше двух дней.

— С лихвой хватит на то, чтобы выяснить, чего смог добиться Навабраи, и предпринять все, что может потребоваться, исходя из… Этти, ты меня слушаешь?

Он сидел, отсутствующим взглядом уставившись в потолок.

— Два лишних дня… В тюрьме они, наверное, кажутся годами.

— Погоди… Ты же сам настоял, чтобы не принимать решения, пока не вернется наш адвокат! — гневно, как наотмашь, бросил я ему.

Он вскинул голову:

— Так было нужно. Для очистки совести… На случай, если Навабраи удастся уговорить своего друга помочь нам.

Я подошел к нему:

— Ты ведь ни одной минуты в это не верил? Признайся!

Брат глубоко вздохнул, готовясь ответить, но тут на лестнице послышались шаги Гиацинта, и он отвернулся, буркнув:

— Это стена, но она вся в трещинах…

— Гиацинт?

— Да. Но сам он еще не вполне это сознает.

Недоумевая, то ли смеяться, то ли заподозрить Гиацинта в том, что это он потешается над нами, я в последний раз перечитал полученные от него документы.

По свидетельству старинных текстов Плутарха, на внутренней стороне этой маски выгравирована формула, содержащая секрет достижения бессмертия.

— И ты можешь поверить, что Гелиос принял такое за чистую монету? — Брат тоже совершенно сбит с толку.

— Не знаю. Одно неоспоримо: он хочет эту маску.

Я наполняю свой стакан до краев прохладным лимонадом, который нам только что принесла Мадлен, и продолжаю перебирать бумаги. Потом окликаю Этти:

— Религиозная реформа где-то около 1300 года до Рождества Христова — тебе это о чем-нибудь говорит?

Брат кивает:

— Еще бы! Это когда египетский фараон Аменофис решил учредить взамен всех прочих единый культ солнечного диска.

Скорчив ему гримасу, я ворчу:

— Этти, ты прекрасно знаешь, что история Египта — не мой конек.

Он присаживается у края моего письменного стола и заводит волынку:

— Аменофис IV, прозванный Эхнатоном, рос в Фивах, во дворце Мальгатта, под кровом своего отца Аменофиса III и царицы Тии. Женился очень рано на принцессе Нефертити, чья красота стала достоянием легенды.

— Поближе к делу, профессор! — тороплю я его.

— Вскоре после своей коронации принц-наследник затевает религиозную реформу невиданного масштаба. В Карнаке, главной, можно сказать, резиденции династического бога Амона, в вотчине его великих жрецов, он приказывает воздвигнуть храм Атона — Восходящего Солнца. Тогда же он присваивает себе имя Эхнатон, что значит служитель Атона. Покинув Фивы, он закладывает новый город Ахетатон (ныне Тель-эль-Амарн), где обосновывается с супругой и со своим двором. Он приказывает разбивать изображения Амона повсюду, где бы они ни находились, стирать его имя везде, где оно начертано, и разрушает до основания, превращая в мелкие осколки, все здания, носившие на себе охранительные эмблемы царства Фив. И такое творится по всему Египту вплоть до пределов Нубии. По существу, он, так сказать, в приказном порядке ввел в стране единобожие. Безуспешно. Эхнатон закончил свои дни в безумии, пролились реки крови. Его мумия поныне не обнаружена, никто не знает, пожелали его преемники сберечь ее или нет… — Он налил себе еще один стакан лимонада, залпом его осушил и, вздохнув, закончил: — Может быть, я и упустил кое-какие подробности, но в целом… Какая связь между этим одержимым и Плутархом?

— Утраченные страницы из введения в его «Исиду и Осириса» — они у меня тут, перед глазами, если верить пометкам Гиацинта.

Брат выхватил ксерокопию у меня из рук, пробежал глазами несколько строк, скривился:

— Это из Плутарха?

— По мнению экспертов Гелиоса, это несомненно. Хотя некоторые ученые и ставят под вопрос если не подлинность «Исиды», то принадлежность ее самому историку, а не кому-нибудь из его последователей. По-видимому, эти страницы предваряли текст, над которым мы с тобой корпели в студенческие годы. Сколько крови он нам попортил!

— Похоже, копия снята сканером с палимпсеста, ведь правда? — отметил брат, сосредоточенно вглядываясь в эти странички.

— Верно. Обнаружено на юге Румынии, в валашском монастыре, — уточнил я, пробегая глазами заметки, приложенные к досье. — То, что ты видишь, — это текст, изначально стертый. Гелиосовы спецы по машинной графике его малость подправили средствами компьютерной ретуши. — Я склонился над его плечом и запинаясь стал переводить древнегреческий текст: — «Посвящаю своим друзьям, адептам культа Исиды…» Неплохо для начала.

— Взгляни лучше сюда.

— «…Иные утверждают, что еще задолго до того, как Исида и Осирис обрели ту власть, коей они, как нам ведомо, обладают ныне, души мертвых повиновались лишь одному — тому, кто… — я запнулся, — кто на горе?» — Я пожал плечами. — То ли с моим греческим что-то неладно, то ли копия скверная.

Брат покачал головой:

— Твой греческий превосходен, успокойся. Именно так иногда именовали Анубиса: «Тот, кто на горе». Эпитет, как бы напоминающий, что это бог с головой шакала и он сторожит царство мертвых. А смотри-ка, Плутарх, похоже, не согласен с этой теорией.

— Ничего удивительного, он же очарован культом Исиды. Ara! Вот он, этот пассаж, который нам интересен. — Я выхватил из пачки страницу, и мы с братом стали вчитываться в нее вместе.

— Это о чем здесь — о преследованиях, которым при правлении Эхнатона подверглись почитатели Анубиса?

— «…после его смерти жрецы великого бальзамировщика, опасаясь бесчинств царицы…»

— Надо думать, речь идет о Нефертити.

— «…каковая привержена культу своего супруга более, чем самые преданные, порешили сокрыть за печатью тайны божественные останки, стражами коего стали, обратив сию потаенную гробницу в священнейшее из мест своего поклонения»… Что-то я не пойму, с чьими останками они так носятся. Эхнатона?

Брат пожал плечами, и я, вздохнув, продолжил:

— «…всяк, кто бы ни узрел его, ждет, что в любой миг очи его откроются или уста шевельнутся. Никто не верит, что он мертв, столь совершенным было бальзамирование. На своем ложе из чистого злата… — я поймал изумленный взгляд Этти, — Анубис словно дремлет с начала времен…»

— Останки Анубиса? Бога? Это смешно.

— А кто не устает повторять, что каждая легенда истинна в своей основе? Ох, да погоди же, давай посмотрим, что дальше: «…И там, на погребальной маске бога, начертана тайна тайн — секрет вечной жизни, до сей поры доступный одним лишь жрецам. Опасаясь преследований и гнева царицы, они прятали Стража Могил под кровом одного из них. Несколько позже в попечении о том, чтобы божественные останки не были потеряны или, забытые своими служителями, не лишились их молитв и жертвоприношений, изготовлены были два освященных фетиша, указующие место гробницы».

Текст завершало нечто вроде стихотворения:

«О ты, что готовишь к вступлению в царство за гробом, ты знаешь остров, где, слезы благовонные бессмертья точа из глаз, усопшие взирают туда, где Страж Ключей над ними суд творит, воссев на трон скалы высокой.

Соленые ты ведаешь низины, бредут по коим мертвые, на посох свой опираясь, путь ища к бессмертью.

Когда ж тебе не ведомо все это, ты не из наших, так ступай же мимо своим путем и обо всем забудь».

— Ну? Что там дальше?

— Это все, — сказал я, перевернув и потряся кожаную папку Гиацинта. Она была пуста.

Брат не смог скрыть разочарования:

— Что значит все? Ты собираешься раздобыть маску, не имея под рукой ничего, кроме отрывка с палимпсеста и колченогого стишка? В этом псевдомистическом винегрете нет ни одного достоверного указания, ни единой зацепки! Как ты намерен действовать? Всю пустыню дюйм за дюймом перероешь? Это же… — он махнул рукой, — это полная чушь!

— Видел бы ты, с какими первоначальными данными мы пустились на поиски могилы Александра… Ну же, соберись! Ведь ты у нас главный мастер по части всего таинственного. «О ты, что готовишь к вступлению в царство за гробом» — как по-твоему, кому адресовано это обращение?

Он застыл и растерянно уставился на меня.

— Хотелось проверить, внимательно ли ты меня слушал, — заявил я, и на физиономии Этти тотчас отразилась настороженность. — Бальзамировщику адресовано! Правильно? — (Он ухмыльнулся.) — Как видишь, мозги у меня еще не совсем заржавели. Итак?

— Что итак?

— Ты поможешь мне? Да или нет?

Раздраженный, он вырвал растрепанную бумажную пачку у меня из рук.

— Все, о чем говорится в этом стишке, не вызывает у меня абсолютно никаких ассоциаций. Кроме, может быть…

— Ну? Выкладывай!

— Там упомянуты соленые низины. Минерал натрон — один из базовых ингредиентов бальзамирующего состава — состоит из нескольких солей. В древности бальзамировщики запасались им в окрестностях старинного селения Скит, прозванных «соляной низиной», сейчас это место именуют Вади-эль-Натрун, оно на юго-западе от Каира. Конечно, изложенное здесь — не более чем предположение, — поспешил добавить он, увидев, как расплывается моя физиономия. — А вот насчет первых строчек я пас.

— А остров, где усопшие точат какие-то там слезы, — как это понимать? Остров, который служит некрополем? Да там, может, десятки таких, в море или посреди реки, но я со своей стороны никогда слыхом не слыхал хоть об одном местечке подобного рода.

— Ты нет, но лингвист, на своем веку прочитавший больше античных текстов, чем клевера в саду, да к тому же знающий как свои пять пальцев большинство известных науке религиозных обычаев…

— Ты говоришь об Эрнесто Мендесс?

Он кивнул, а я подумал: в самом деле, почему бы и нет…

Но тут наши рассуждения были прерваны появлением Мадлен:

— Извините, что я вас отвлекаю, но там пришел господин… ну… в общем, адвокат месье Лафета.

— Иначе говоря, эти господа из министерства пальцем не пошевельнут, — горько резюмировал брат.

Навабраи смущенно пожал плечами.

— Это было бы сопряжено с чрезвычайно деликатными дипломатическими проблемами, — извиняющимся тоном пояснил он. — Но мой друг все-таки уверил меня, что министр сделает все возможное.

Я похлопал его по спине:

— Мы понимаем, Навабраи. Вы-то уж точно сделали все, что было в ваших силах.

Он горестно поник головой. Стало быть, у нас больше нет выбора… Даже если предположить, что мы его когда-либо имели.

— Навабраи, знаете, мы тут связались с людьми, опытными в делах такого рода…

— А? Что? — пролепетал адвокат, не смея верить своему счастью.

— Не беспокойтесь больше ни о чем, — добавил я. — Все, что вы должны сделать, — это вернуться в Индию и предупредить папу, что из тюрьмы его скоро выпустят.

По глазам нашего друга можно было прочесть, что благодарность буквально переполняет его. Этому славному человеку не хватало ни профессионализма, ни твердости для того, чтобы управляться с юридическими хитросплетениями подобного рода, и он сам это вполне сознавал.

— Я очень признателен за то, что вы снимаете эту тяжесть с моих плеч, но… — Его румяное лицо омрачилось. — Ваш отец — мой друг. Я не могу просто сидеть сложа руки. Вы понимаете?

— Так побудьте рядом, последите, чтобы он ни в чем не терпел нужды, — вмешался Этти. — Деньги на это мы вам обеспечим в достаточном количестве. Ваши гонорары, поездки, личные траты — все это отныне будет возмещаться за наш счет. Люди, которых мы привлекли к этому делу, ценны как специалисты, но лучше вас поддержать папу никто бы не сумел. Ну, и в случае надобности добиться, чтобы ему обеспечили некоторые… удобства. Вы же понимаете, о чем я?..

Навабраи кивнул:

— Знайте, что ваше доверие — большая честь для меня. Я сделаю все, что потребуется, даже если для этого мне придется дать на лапу лично господину префекту. Но и не доходя до подобных крайностей, я уж знаю, кому заплатить, чтобы у вашего отца было здоровое питание, а также книги, одежда и телефон.

Выпив чашку чаю и еще раз выслушав заверения, что ему больше не нужно печься ни о деньгах, ни о юридических процедурах и его роль сводится отныне к заботам о здоровье нашего отца, Навабраи, избавленный от непосильного бремени, заметно воспрянул.

Я же, больше не медля, оставил его в компании Этти и поспешил в свою комнату, чтобы, как было условлено, позвонить Франсуа Ксавье. Затем я упаковал полученный от Гиацинта меч в плотную желтоватую бумагу и засунул в картонный футляр из-под какой-то декоративной афиши Этти. Завтра в кафе неподалеку от Биржи мне предстояло передать его Франсуа.

Хотя это оружие являлось бесценной музейной редкостью, я не удосужился как следует его рассмотреть. По правде сказать, мне было все равно. Ныне, семь лет спустя, я даже не смог бы его описать. Меня тогда слишком занимало другое…