Стюард подошел к нам и протянул корзиночку с конфетами. Ганс не отказался, я тоже, но Маэ, метнув на стюарда взгляд, с кислой миной сказала: «Нет, спасибо». Она пребывала в отвратительном настроении. Я осторожно наклонился к ней:
— Могу я узнать, что вас до такой степени раздражает?
— Я не раздражена.
Она откинула с лица длинную прядь золотисто-каштановых волос и с трудом изобразила на лице улыбку.
— Ты прав, есть немного. Но вы тут ни при чем, уверяю тебя, — добавила она. — Ты же знаешь, как это бывает, — хлопоты в последнюю минуту, работа, которую оставляешь незаконченной, ну и тому подобное.
«Вроде записной книжки на непонятном языке…» — подумал я.
— Да, знаю. А над чем вы работали перед тем, как присоединились к нам? Если, конечно, это не секрет…
— Секрет, — ответила она улыбаясь.
— О…
— Господин Юрген предпочитает, чтобы его помощники держали язык за зубами в том, что касается его дел. Ты это не осуждаешь, надеюсь?
— Прекрасно понимаю… Там, где он побывал, не обходятся без хотя бы минимальных предосторожностей.
— А именно?
— Я полагаю, он постоянно гоняется за ОРА, бывает на торгах, часто встречается с влиятельными людьми, вынюхивает удачные сделки, наконец, совершает кучу вещей, которые совершают все деловые люди.
Она язвительно усмехнулась:
— Это еще более скучно, чем ты предполагаешь, но в общих чертах — да, все так.
Ганс, уткнувшись носом в записную книжку Лешоссера, что-то заносил в свой ноутбук.
— Ну как? Идет дело? — спросил я, наклонившись к нему.
Не поднимая глаз, Ганс кивнул. Самолет резко накренился, и я услышал, как какая-то женщина вскрикнула.
— Лешоссер рассказывает историю доспехов Александра. — Он высморкался и запахнул куртку своего тренировочного костюма. — Холодно.
— Кондиционер. — Я взглянул на часы: — Держись, еще больше часа с четвертью.
— История доспехов? — вмешалась в разговор Маэ, опершись на мои колени и заглядывая в монитор ноутбука Ганса.
— Да. В последний раз их видели на берегу Неаполитанского залива, это было в начале первого века после рождения Иисуса Христа, — пояснил Ганс.
— Я всегда думал, что они были захоронены вместе с Александром, — сказал я, морща нос.
— Нет. Согласно одному типу, который носил имя Светонвис…
— Какое имя?
Он ткнул пальцем в текст.
— Светоний, Ганс. Светоний — латинский автор. Но при чем тут он?
— Профессор написал: «Жизнь Калигулы, глава LII», а потом какая-то галиматья на латыни. Triumphalem quidem ornatum etiam ante expeditionem assidue gestauit, interdum et Magni Alexandri thoracem repetitum e conditorio eius.
— И что означает эта убийственная фраза? — поморщилась Маэ, взглянув на меня.
— Коротко — пустые рассуждения о пышных украшениях, носимых Калигулой, из которых, согласно Светонию, часть принадлежала нашему Александру. Он, возможно, приказал вернуть их в его гробницу. Светоний — сплетник, потянувший за собой других латинских авторов, — уточнил я.
— Еще есть несколько слов о Неаполитанском заливе, в частности, о мосте из кораблей.
— Я читала об этом в одном романе, — заметила Маэ. — Или видела в каком-то историческом фильме. Впрочем, все равно. Калигула, возомнив себя богом, хотел затмить Нептуна, пройдя над водой.
Я бросил на нее ошеломленный взгляд.
— Или выполнил еще какой-то трюк вроде этого, — добавила она.
— Калигула, — объяснил я, — не был таким безумцем, как утверждали некоторые. И этот мост из кораблей не был дотоле не известным или эксцентричным. На самом деле он образец военного гения. Одна из форм устрашения. Калигула готовился к походу туда, что мы теперь называем Великобританией, и он очень рассчитывал, что весть об этом мосте дойдет до ушей будущих англичан. Если бы маневр принес Калигуле успех в Неаполитанском заливе, они могли бы опасаться похожего наступления на Ла-Манше. Все логично, конечно, принимая во внимание течения и морские приливы. Древние говорят, что транспортные корабли были поставлены в два ряда, укреплены и засыпаны слоем земли по всей длине — более трех тысяч шестисот шагов, — уточнил я. — Если, конечно, я ничего не путаю.
— И сколько это будет по-другому? — спросил Ганс.
— Восемнадцать тысяч футов, — поддразнил я его.
Наша спутница поморщилась:
— А иначе?
— Примерно пять километров.
Ганс восхищенно присвистнул.
— Это расстояние отделяло Байе от мыса Поццуоли. Кажется, они устроили пиршество, праздновали несколько дней. Калигула много раз выезжал на колеснице в воинских доспехах. И если это правда, он красовался в доспехах Александра, что должно было здорово впечатлять. Суеверие было присуще людям той эпохи. Но что-то здесь не клеится, — добавил я, почесав подбородок, — не помню, чтобы кто-нибудь из древних авторов говорил о том, что он тогда надевал эти доспехи.
— Нет, — вмешался Ганс. — Профессор рассказывает об этом. Сестра Калигулы… Подожди… — Он стал прокручивать текст. — Агриппина! По «Мемуарам Агриппины». Долго искать не пришлось…
— «Мемуары Агриппины»? — вскричал я. — Но они утрачены несколько веков назад! Где он мог прочесть это? Он говорит об этом?
— Да, в начале каждой цитаты. — Ганс снова вернулся в начало страницы. — Агриппина… Вот: как и все цитаты, которые он скопировал, — из библиотеки Ватикана.
Я вскочил.
— Секретные архивы, — пробормотала Маэ.
Ганс поморщился.
— Ну?
— Читай! — приказал я ему.
— Успокойся, не горит. «Гай Юлий Цезарь при…» Юлий Цезарь? Что он там делал?
— Калигула, Ганс. Гай Юлий Цезарь — его настоящее имя.
— Это не тот Юлий Цезарь?
— Но тоже Цезарь.
— А-а… «…приказал забрать доспехи из гробницы Александра Великого в Египте. Приказал восстановить их, добавить еще один меч, которым, как он считал, было пронзено сердце убийцы его матери, и много раз облачался в них, но в последний раз их видели в тот день, когда по примеру короля мидян…» Короля кого?
— Короля мидян, — с нетерпением ответил я. — Персидского царя Ксеркса. Ты должен был бы слышать о нем…
Он снова вытаращил глаза.
— Я тебе расскажу потом. Продолжай.
— «…когда по примеру короля мидян он приказал соорудить мост из кораблей».
— А что он сделал с доспехами потом?
— Я пока разобрал только начало! Там рядом профессор сделал какие-то наброски. Короче, мазня, похожая на рисунки.
Маэ и я склонились над записной книжкой.
— Статуя какая-то, — тихо проговорила она. — Александр?
— Нет. Слишком короткие волосы. Возможно, это рисунок какой-то статуи эпохи Империи. Наверное, обожествляемый Калигула, поскольку он здесь в военном снаряжении и босой. Но я не знаю этой статуи. И доспехи… взгляните на нагрудник. — Я указал пальцем на рисунок.
— Рука, держащая молот. Такая же печать на щите, — заметила Маэ. — Впрочем, не его ли он держит в руке?
Я склонился еще ниже, чтобы лучше рассмотреть.
Мотороллер остановился на велосипедной стоянке на маленькой пьяцца делла Ротонда, и молоденькая девушка в цветастом платье бросилась к водителю. Он крепко обнял ее. Освещенный Пантеон и его фонари бросали на площадь красновато-коричневый свет с золотистым отливом.
Расположившись на террасе «Ди Риенцо», самого роскошного из трех ресторанов, находившихся на плошали неподалеку от Пантеона, мы с Маэ в ожидании заказанного ужина смаковали аперитив, а Ганс — кофе глясе.
— Обожаю это место, — вздохнула Маэ, потягивая свой мартини. — У меня такое впечатление, будто я нахожусь вне времени. А у тебя? В старом городе есть что-то магическое.
На ступенях лестницы сидело множество молодых людей. Они смеялись, ели мороженое или играли на гитаре. Въезд в старую часть города был запрещен, и казалось, что мы вернулись на века назад, несмотря на современную одежду, прохожих и музыку, доносившуюся из ресторанов.
Ночь была свежей, тысячи запахов витали в воздухе, наполненном радостным гомоном древнего города. Здесь люди вели ночной образ жизни, как и во всех странах, где теплый климат позволяет это. Окна отеля, в котором мы остановились, были широко раскрыты. Это была довольно скромная гостиница, но из нее открывался великолепный вид на Пантеон — замечательный памятник архитектуры, воздвигнутый Марком Агриппой почти две тысячи лет назад. Потрясающее место.
— Скоро совсем стемнеет, — сказал Ганс, взглянув на часы.
Официант принес наш заказ: клецки — для меня и Маэ и спагетти — для Ганса, который сразу начал поглощать их, запивая большими глотками кока-колы.
— Иногда, когда я касаюсь рукой этих многовековых руин, с мечтательным видом проговорила Маэ, — у меня возникает такое чувство, что камень обладает памятью. Что он рассказывает мне историю.
Удивленный ее поэтическим настроением, я выронил вилку, а она расхохоталась.
— Можешь надо мной смеяться. — Она выпила глоток вина, провела кончиками пальцев по краю хрустального бокала. — Но я обожаю эти руины.
Я улыбнулся ей в ответ:
— Прекрасно вас понимаю. — И уткнулся носом в свой бокал. Итак, номер с классическим обольщением не прошел, и наша Мессалина выбросила карту страстной любви к руинам и к истории. Но она все же не осмелилась дойти до того, чтобы выразить восхищение археологическими находками и радость от работы с лопаткой и кисточкой.
— Должно быть, ты испытывал необыкновенное чувство, когда, много дней прокопавшись в земле, вдруг натыкался на угол какого-нибудь монумента или ручку от греческого горшочка. Это, должно быть, сказочно.
«О да. Она это испытала», — подумал я.
— Это своего рода оргазм, — вздохнул я, словно бы вдохновленный ее энтузиазмом. — Апофеоз.
— Тебе повезло, Морган. Я очень хотела бы жить так. Расскажи мне… Расскажи о своей самой главной находке…
Я глубоко вздохнул, закрывая глаза, как если бы само напоминание об этом приводило меня в состояние транса, и придумал первую же глупую историю, какая пришла мне на ум.
— Это было на берегу Крита… — начал я.
Она облокотилась о столик и впилась в меня взглядом.
— Мы несколько дней копались в песке, несмотря на солнце, сжигавшее нашу кожу. И вот она показалась.
Ганс наконец поднял голову от тарелки со спагетти, возможно, спрашивая себя, только ли вино было в моем бокале.
— И что же это было?
— Кость каракатицы, — произнес я с пафосом.
Обольстительная улыбка почти сошла с ее лица, но она сумела сохранить маску.
— Кость… каракатицы?
— Ну, не важно чья. Самая большая кость, какую когда-либо видел человек. Она была твердая, как канифоль, и блестела, словно отлакированная.
— Кость гигантской каракатицы? На Крите?
— Да… — продолжал я, все больше вдохновляясь. — Останки древнего чудовища. Создания, навсегда забытого.
— Кость динозавра? — вскричала Маэ, делая вид, что она заворожена моим рассказом. — Фантастика!
— Какого-то чудовища… Я держал ее в дрожащих руках, я был там, перед этой… — Замолчав на минуту, я перемешал содержимое своей тарелки. — Короче, это было просто неописуемое торжество.
— И что с ней стало? Она в каком-нибудь музее?
Я нацепил на вилку побольше клецок, сдобренных томатным соусом, и, сунув их в рот, ответил:
— Нет. После лабораторного анализа мы пришли к выводу, что это доска для серфинга.
Ганс громко расхохотался, а Маэ в ярости хлопнула по столу салфеткой из плотной красной ткани.
— Очень смешно! — процедила она сквозь зубы, вставая. — Извини меня, но, чем слушать всякие байки, я лучше займусь делом.
Она покинула террасу ресторана и через площадь направилась к отелю.
— Скатертью дорога, — пробурчал я, доедая клецки.
— Ну, ты даешь! Ты ее не на шутку рассердил, маэстро! — поперхнулся от смеха Ганс.
— Это ей только на пользу…
Тут зазвонил мой мобильник.
— Слушаю…
— Морган? Я тебя, надеюсь, не разбудил?
Я положил вилку и закурил.
— Добрый вечер, папа. Мы в ресторане.
— Вы хорошо добрались?
— Благополучно.
— Я получил твое сообщение. Ты влез в чертовски неприятную историю, мой мальчик, и я отнюдь не уверен, что это все окончится благополучно. Могу назвать тебе человека, с которым надо связаться, это падре Иларио. Вот номер его телефона. У тебя есть чем записать? — Я достал из рюкзака записную книжку. — Бертран имел с ним дело, когда работал на раскопках Золотого дома. Похоже, он человек очень симпатичный и, возможно, сумеет тебе что-то подсказать… Морган, Людвиг рядом со мной.
— Я передаю трубку Гансу. Твой дед, — сказал я, обращаясь к стажеру.
— Нет, погоди. Он хочет сказать тебе кое-что по поводу меча.
Я знаком велел Гансу подождать минутку, но он уже прильнул ко мне, прижав ухо к мобильнику.
— Я передаю ему трубку, — продолжил отец. — Обнимаю тебя. И главное, будь внимателен с малышом. Я хочу, чтобы при малейших осложнениях ты немедленно отправил его, понятно?
Ганс нахмурился.
— Не делай этого. Если и правда станет слишком опасно, я сам уеду.
Он, как и я, не поверил ни слову из того, что было сказано.
— Морган?
— Добрый вечер, профессор Петер.
— Прошу тебя, забудь слово «профессор». Знаешь, печать на мече, которую ты сканировал для своего отца, мне кое о чем говорит.
Я весь превратился в слух.
— Правда? Вы ее уже видели?
— Да, но вот только не могу припомнить где. Все, что я могу сказать сейчас, — это печать Гефеста или более или менее похожая на нее. Рука, держащая молот.
— Божественного кузнеца?
— Да, Морган. Я постараюсь получить для тебя более точные сведения. Твой отец и я свяжемся с тобой, как только найдем что-нибудь более конкретное… Ганс рядом с тобой?
— Да, он прямо прилип к моей щеке. Даю его вам. И еще раз спасибо.
Ганс буквально вырвал у меня из рук телефон.
— Дед? Правда, это гениально!.. О чем?..
Я отправился в туалет, оставив их спорить, а когда вернулся, Ганс все еще продолжал разговаривать, но уже с моим отцом.
— Не переживайте, — говорил он, с понимающим видом поглядывая на меня. — Он сам всем внушает страх… До свидания. Хорошо, я ему скажу. Уф-ф… я вас тоже обнимаю…
Я усмехнулся.
Скорчив забавную гримасу, Ганс протянул мне телефон.
— Ну и чудной же он, твой отец.
— О чем вы говорили?
— Чтобы я сказал тебе быть осторожным, и всякое такое… И еще он хочет дать мне почитать книги об Индии.
— Вот это меня, пожалуй, не удивляет.
Я уже собирался спрятать телефон, как заметил, что получил сообщение: «Морган, Вас ждет электронное сообщение. Советую Вам прочитать его как можно скорее. Гелиос».
— Мне потребуется твой компьютер, Ганс.
Сидя на кровати, я подсоединил свой сотовый телефон к компьютеру и вышел в Интернет.
— Будешь принимать душ сейчас или позже? — спросил Ганс.
Махнув ему рукой, чтобы он шел, я проверил электронную почту. Меня ждало письмо, но адрес отправителя был мне неизвестен. Непонятно. Сообщение содержало всего несколько слов и ссылку на какой-то файл: «Я думаю, что это вас заинтересует. Гелиос».
Я открыл файл — документ на двух страницах обычного формата, содержащих текст на древнегреческом. Копия античного документа?
Я начал читать и не смог удержаться от крепкого словца. Ничего античного там не оказалось. Это было подробное жизнеописание некой личности, которую трудно было бы назвать иначе, как продажной. И еще там фигурировала довольно четкая фотография нашей очаровательной ассистентки…
«Виржиния Сантос Мескирис, родилась в Пуэбло (Мексика) 14 октября 1969 года… Приговорена к 15 годам лишения свободы в Соединенных Штатах за участие в торговле оружием… Приговорена к 37 годам каторжных работ в Гватемале за участие в заговоре… Подозревается в убийстве, совершенном в Аргентине… Обвиняется в торговле фальшивыми документами в Канаде… бежала из исправительной тюрьмы Канкуна… Разыскивается по обвинению в предательстве на Кубе…» Список был длинный.
— Место свободно! — объявил Ганс, выходя из ванной.
Я вскочил и быстро выключил компьютер.
— Да, я… я иду…
— Что-то не так?
Я натянуто улыбнулся:
— Нет-нет, все в порядке. Просто я немного… выдохся, как ты говоришь.
Он бросился на свою кровать, отшвырнув полотенце в угол комнаты.
— Почему ты попросил номер на двоих?
Я собрался ответить ему сухо, не слишком расположенный выслушивать его жалобы после того, что только что прочитал. А он не унимался:
— Знаешь, я еще могу защитить себя от какой-нибудь девчонки.
— Не сомневаюсь в этом, Ганс, — вздохнул я, стаскивая с себя одежду.
«Но меня бы удивило, если б ты справился с этой», — подумал я, залезая под душ.
Я решил ответить таинственному незнакомцу, как только Ганс, засыпая, повернется ко мне спиной, но готов был держать пари, что за этим посланием последуют новые. В какое змеиное гнездо я сунулся? Я разрывался между желанием бежать куда глаза глядят прямо сейчас, ночью, с Гансом под мышкой и желанием ворваться в комнату «Маэ», приставить ей к горлу нож и потребовать от нее объяснений. Но ни то ни другое не казалось мне разумным. Нет, я не позволю себя запугать.
«Морган, все кончится тем, что тебя зароют где-нибудь в овраге или в подземелье», — постоянно твердил мне Этти, когда я кидался в какое-нибудь рискованное дело, чтобы первым захватить наиболее перспективное место на раскопе. По иронии судьбы именно он, такой методичный и благоразумный, позволил застать себя врасплох. Зачем я уговорил его тогда согласиться на погружение? Он же не хотел. Он говорил, что плотина недостаточно прочна. А я назвал его трусом, помахал перед его носом заключениями топографов. Посмеялся над ним…
«О, Этти… что мне делать? Если бы только я не отвечал еще за этого мальчишку… В конце концов, он же сам решил поехать со мной. Вбил себе в голову, что будет помогать мне».
«Но ведь ты скрываешь от него информацию, чтобы не испугать его, Морган», — звучал у меня в голове голос Этти.
Я до отказа открыл кран в надежде, что холодная вода прояснит мои мысли, хотя знал: это не поможет. Опасность всегда действовала на меня как некий катализатор. Так всегда бывало и с моим отцом. Я никогда от них не избавлюсь. Гибель Этти не изменила меня вопреки всему тому, что я передумал за этот год. Я ничему не научился, не извлек урока. Что бы ни произошло, я был вновь готов лезть на рожон, получать и возвращать удары. Все как всегда.
Я с трудом мог усидеть на деревянной скамье с резной, в виде саламандр, спинкой и то скрещивал, то вытягивал ноги. Каучуковые подошвы моих походных ботинок поскрипывали на недавно натертом паркете, а от сильного запаха воска у меня разболелась голова. Я взглянул на часы. Десять минут двенадцатого. Падре Иларио опаздывал.
Я с трудом придумал, как мне избавиться от Маэ. Пришлось долго убеждать ее, что необходимо сделать серию снимков мавзолея Августа, и она, недовольно ворча, ушла с моим фотоаппаратом.
Я объяснил ей, что император Август, вдохновившись мавзолеем Александра, хотел воздвигнуть такой же и для себя, что было правдой, и фотографии нам пригодятся, что на самом деле было полнейшей выдумкой. Если бы нам понадобился вид мавзолея Августа, я смог бы нарисовать его с закрытыми глазами.
Ганс ожидал меня на площади Святого Петра, около обелиска Калигулы. Я побоялся, как бы язык и манеры моего стажера не шокировали палре Иларио. Нельзя было вызывать раздражение у этого человека, ведь он мог оказаться нам весьма полезен.
Пятнадцать минут двенадцатого. Я вгляделся в конец коридора, который тянулся в обе стороны от двери кабинета священника, но никого не увидел.
Телефон завибрировал, объявляя о появлении нового сообщения, и сердце мое екнуло. «У вас есть меч, Морган, без колебаний воспользуйтесь им… Гелиос».
Я почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица.
— Синьор Лафет?
Я так вздрогнул, что молодой церковный служка, который склонился ко мне, отступил на шаг.
— Синьор Лафет, падре Иларио сейчас вас примет.
Среднего роста, худой, он всем своим видом вызывал сострадание. И первое впечатление усиливалось его почти лысым черепом и выпученными глазами.
— Спасибо, — выдавил я из себя, отключая свой телефон.
Он быстро, мелкими шажками провел меня к двустворчатой обитой двери и тихо закрыл ее за мной. Огромный кабинет был убран в красных и золотых тонах. Картины, в большинстве своем на библейские сюжеты, число которых я даже не попытался сосчитать, покрывали стены. Мебель эпохи Ренессанса терялась под изящными безделушками и иконами. Из-за отменного вкуса их владельца и продуманного расположения каждого предмета, однако, все это не выглядело кричаще.
Падре Иларио, невысокий улыбающийся человек с пышной шапкой волос, бодрым, довольно высоким голосом попросив меня представиться, с жаром пожал мою руку и опустился в вольтеровское кресло, стоящее за письменным столом с резными ножками.
— Добро пожаловать в наш священный город, сын мой, — сказал он на превосходном французском, чуть оживленном очаровательным итальянским акцентом. — Садитесь, садитесь, прошу вас.
Я расположился в кресле, обитом темно-красным бархатом, уже слегка потертым и потемневшим на подлокотниках. Как и все остальное, оно, возможно, тоже было старинным.
— Благодарю вас, что вы так быстро приняли меня.
— Это естественно. Хотите что-нибудь выпить? Кофе или что-то освежающее? А может, что-нибудь покрепче?
Я вежливо отказался, и он с молитвенным видом сложил пальцы у подбородка.
— Бедный Бертран, какое несчастье! Он был очень славным человеком. Господь примет бедняжку по его заслугам, можно не сомневаться. Вы мне сказали, что он упал с балкона у себя дома?
Я молча кивнул.
— Какое несчастье! — повторил он. — Мне помнится, семьи у него не было? Бедная душа. Но ничто не может свершаться против Божественной воли. В конце концов… А ваш отец, как он поживает? Бертран частенько рассказывал мне о своем старинном друге.
Я коротко поведал ему о последних злоключениях папа, и он выслушал меня с горящими от любопытства глазами.
— Расскажите мне все, сын мой. Что могу я сделать для вас? По телефону вы, кажется, сказали мне, что хотите продолжить его поиски?
— Да. И мне хотелось бы знать ваше мнение вот об этом.
Я открыл рюкзак, достал документ Ватикана и протянул ему.
— О! Я догадываюсь, о чем идет речь! — воскликнул он, разворачивая пергамент. — Да, Бертран уже показывал мне этот документ, хотел, чтобы я подтвердил его подлинность. Это отчет о раскопках, которые производил отец Франческо в Геркулануме.
— Отец Франческо?
— Да. Он написал несколько трактатов об этом. Если пожелаете, можете с ними ознакомиться. И меч тоже у вас? Хорошо. Бертран очень дорожил им. Если я правильно запомнил, он обнаружил его в каком-то подземелье среди глиняных кувшинов и ваз. Возможно, это были остатки фундамента монастыря — так предполагал отец Франческо, который в своем отчете, похожем на тот, что находится у вас, упомянул также об одной статуе. Но, как я уже говорил Бертрану, мне нигде не удалось отыскать никаких ее следов, кроме зарисовки дорогого Франческо.
Я достал из рюкзака записную книжку Лешоссера и показал священнику рисунок римской статуи:
— Эта?
— Да, безусловно, это она. Бертран скопировал ее с подлинного документа.
— Падре Иларио… судя по заметкам профессора Лешоссера можно предположить, что вы располагали текстами, скажем так, довольно редкими, если не сказать мифическими.
Он поднял одну бровь.
— «Мемуарами Агриппины», к примеру.
Он хитро улыбнулся:
— Если бы вы знали, сколько палимпсестов дремлет в наших архивах, вы бы каждый вечер мучились от кошмаров.
— Выходит, вы действительно их обнаружили?
Он расхохотался и тотчас же извинился.
— Несколько фрагментов. Остальное еще должно подождать где-то под более поздними текстами.
Я чуть не упал с кресла.
— И… я думаю, что к этим текстам не подберешься… скажем так, легко…
— Отчего же?
Кажется, он понял, к чему я клоню, и понизил голос.
— Хотите, я признаюсь вам, сын мой? Единственная причина, по которой некоторые древние тексты еще не переписаны и не опубликованы Ватиканом, — это темпы, которыми мы продвигаемся. Принимая во внимание количество документов, нам потребуется еще два или три века, чтобы довести дело до конца, — и это в том случае, если небо нам поможет. — Он с благодушным видом откинулся на спинку кресла. — Вы можете ознакомиться с этими текстами когда пожелаете. Естественно, при условии, что дадите мне немного времени, чтобы отыскать их, — добавил он с легкой гримасой. — Я положил все документы, использованные Бертраном, отдельно, на случай если бы они ему еще понадобились, но вот где? Святая Мария, Матерь Божья, сжалься над моей бедной головушкой… Могли бы вы прийти ко мне завтра утром? Скажем, в десять часов?
Я не мог поверить в свою удачу.
— Да, безусловно. Я… я не знаю, как мне вас благодарить.
— Полно, полно, если бы наша святая матерь Церковь отказывалась помогать своим детям, что бы было?
— Если позволите, еще один вопрос. Меч, доверенный профессору Лешоссеру… это ведь копия с оригинала, не так ли?
— Понятия не имею. Все, что я могу сказать вам, — это что Бертран очень дорожил им. А вот мозаика, которая у него была, древняя. Вы понимаете, что я хочу сказать?
— Да, — торопливо подтвердил я. — Сейчас она находится в Лувре и, насколько мне известно, вскоре должна быть переправлена в Неаполь.
— Это очень хорошая новость. Если бы Лувр еще согласился отказаться от фрагмента Жертвенника Мира, который находится у него, и возвратить его Риму, — вздохнул он. — Вы знаете, что Италия неоднократно обращалась с этой просьбой?
Я сокрушенно кивнул. Много античных памятников разбросано по музеям мира.
— Уже десятки лет Греция безуспешно требует от Британского музея мраморы Парфенона, падре Иларио.
— Иисус добр, люди слабы. Хотите взглянуть на последние находки, обнаруженные в Золотом доме? — спросил он вдруг с лукавой улыбкой. — Некоторые статуэтки, принесенные по обету, просто очаровательны и очень хорошо сохранились.
Он властно взял меня за руку и повлек к музею, а я, боясь его обидеть, не посмел отказаться. Падре Иларио был неутомим и, судя по всему, столь же страстен. Он не мог пройти мимо ни одной статуи, чтобы не выразить своего восторга. Какая-нибудь маленькая ложечка, крошечный горшочек были для него поводом порассуждать о гениальности древних. Я подумал, что в юности святой отец, должно быть, держал в руке лопатку, как сейчас крест, и что он наверняка не случайно оказался причастен к классификации и изучению древних текстов. И еще я подумал, что за три часа с ним я узнаю о палимпсестах больше, чем почерпнул за шесть лет в университете. Он провел меня в музейную лабораторию, продемонстрировал пергаменты, которые в Средние века были «соскоблены», а затем использованы повторно, показал мне различные техники, с помощью которых их можно восстановить, упомянув, что рентгеновские лучи, как он считает, наиболее эффективны для этого, поскольку менее всего разрушают пергамент.
Прежде чем уйти, я удостоверился, что меч, который я, показав священнику, снова сунул в свой рюкзак, на месте. На всякий случай…
Когда около трех часов я вернулся к Гансу, который ждал меня около обелиска Калигулы на площади Святого Петра, то подумал, что он проткнет мне глаз палочкой от мороженого.
— Твой мобильник умер?
— Я совершил принудительную экскурсию в подвалы Ватикана. Ты голоден?
Он ругался и, как обезьяна, размахивал руками, вызывая возмущение многочисленных туристов и священнослужителей, которые топтались на площади.
— Три часа жариться на солнце среди толпы пингвинов в сандалиях! Я уже готов был обратиться к полицейским, решив, что тебе вытряхнули внутренности в каком-нибудь закоулке, а ты еще спрашиваешь меня, не голоден ли я? Почему ты не позвонил?
— Перестань орать, на тебя все смотрят. У меня очень хорошие новости, — добавил я, понизив голос, так как заметил, что какой-то священник, делая вид, будто читает Библию, то и дело поглядывает в нашу сторону.
Ганс проследил за моим взглядом и повис у меня на плече.
— Папа наконец сказал «да»? — закричал он, заставив обернуться добрый десяток людей.
Я с насмешкой взглянул на него.
— Мы сможем повенчаться в церкви, ты понимаешь?! — не унимался он.
Два священнослужителя от ярости побагровели, и я выволок Ганса вон с площади, угрожая сломать ему шею, как только мы скроемся с глаз людских.
Я привел Ганса в небольшой семейный ресторанчик неподалеку от старого города. Мы не единственные пришли обедать так поздно, и нам пришлось довольствоваться маленьким столиком, приютившимся на антресолях, куда я протиснулся с большим трудом. Кряжистый мужчина выговаривал что-то обидное своей супруге — или невесте? — которая, когда мы проходили мимо них, посмотрела на меня с выражением более чем дружелюбным. Инцидент привлек внимание и других посетителей, и красавица, разъяренная, ушла, оставив своего галантного кавалера, который не замедлил последовать за ней, бросив на меня воинственный взгляд и с силой шарахнув застекленной дверью.
— Bastardo! — проворчал хозяин заведения, проверяя, не пострадали ли от удара стекла. — Sto burino!
Ганс усмехнулся и погрузился в изучение меню.
— В чем секрет твоего успеха у женщин?
Я не ответил, дожевывая оливку.
Мой шрам и мои слишком длинные светлые волосы неизбежно привлекали внимание женщин. Признаюсь, я частенько пользовался этим, что тоже оборачивалось сценами, подобными сегодняшней, свидетелем которой стал мой стажер.
Я заказал для Ганса пиццу, поскольку живот у него урчал с тех самых пор, как мы пересекли границы Ватикана, а себе — длинную лапшу.
— Здесь обедают так же поздно, как в Испании, — заметил Ганс, набрасываясь на хрустящие хлебцы и оливки.
— Ты бывал в Испании?
— Однажды участвовал в соревнованиях по серфингу, в Галисии. А ты? Бывал?
— Я провел несколько месяцев в Карфагене. Мы поднимали груз с античного судна, затонувшего на рейде.
Ганс с интересом взглянул на меня:
— Амфоры?
— Слитки.
— Золотые? — вскричал он.
Я долго хохотал, пока хозяин расставлял на столе наш обед, на который мой спутник с удовольствием накинулся.
— Нет, свинцовые.
Ганс положил вилку и скривился.
— В древние времена Карфаген составлял часть того, что мы называем «свинцовым путем». Он экспортировал этот металл во все страны Средиземноморья.
— Международная торговля? В те времена?
— Конечно. Самое лучшее зерно приходило из Египта, золото — из Эфиопии, хлопок, пряности и шелк — из Азии, самые лучшие горшки — с Крита и так далее. Тысячи судов и караванов бороздили мир, снабжая рынки больших городов, таких, как Афины, Марсель, Сарды, Александрия, Рим или Безансон. И путешественники не были забыты. Различные лавочки предлагали им всякие средства передвижения, а вдоль торговых путей выстраивались постоялые дворы для проезжих. Некоторые места привлекали больше всего путешественников, и прежде всего — Египет и Греция. Кое-какие древние города были даже описаны в настоящих путеводителях, как, например, у Геродота…
Мой стажер перестал есть и слушал меня очень внимательно.
— Мы ничего не придумали, Ганс, — добавил я, забавляясь его удивленным видом. — Уже две тысячи лет назад римляне приезжали на Родос полюбоваться знаменитым Колоссом и увозили оттуда безвкусные поделки в качестве сувениров для своих друзей.
— Если так, то античность — это скорее смешно.
Я от души рассмеялся и взялся за десерт — нежнейшее мороженое с шоколадом.
— И раз уж мы заговорили об античности, что тебе рассказал падре?
Я поведал ему все о своей встрече с падре Иларио, и он отодвинул свою пустую тарелку.
— Ты опять собираешься меня бросить?
— Нет, Ганс. На этот раз ты можешь пойти со мной. Святой отец — человек чрезвычайно покладистый, просто само очарование.
— Дед тоже всегда боится знакомить меня со своими университетскими друзьями, — пробормотал он вдруг печально. — Старик меня стыдится.
— Я думаю, ты немного торопишься оценить отношение к тебе твоего деда. По-моему, он очень любит тебя.
— Он даже не захотел, чтобы я стажировался у твоего отца в прошлом году, когда тот поехал в Халеб.
— Ты хотел участвовать в раскопках храма? — ошеломленный, спросил я. — Я не знал.
Он пожал плечами:
— Дед даже не сказал ему об этом.
— Почему же он послал тебя ко мне?
— Потому что ты молодой, должно быть, он подумал, что так будет лучше.
— Но я эллинист, не инд…
— Ему на это наплевать. Греция — специализация, которой он сам может обучить меня, не боясь, что я поставлю его в смешное положение перед коллегами.
— Я вижу… Послушай, Ганс, если тебя интересует Индия, обещаю поговорить с моим отцом и с твоим дедом, когда мы вернемся в Париж, но, прежде чем ты выберешь себе специализацию, тебе следует изучить историю в целом.
Он кивнул.
— Я начинаю это понимать, представь себе. — С удрученным видом он поставил локти на стол и сложил руки на затылке. — Дед прав, я просто олух…
Я дружески похлопал его по плечу и подозвал официанта, чтобы расплатиться по счету.
— Пошли… Не поддавайся унынию…
Мы вышли из ресторана, непринужденно беседуя, но я чувствовал, что, побудив Ганса к откровенности, коснулся глубокой раны в его душе. Ганс был подавлен знаменитостью своего деда и успешными финансовыми делами отца. Он тщетно старался скрывать свои слабости под внешним юношеским бунтом и, наверное, страдал от этого не меньше, чем от ужасного комплекса неполноценности. Я мог бы, пожалуй, оказаться в его положении, если бы был единственным сыном, но в отличие от него мне повезло: у меня был брат, с ним я мог противостоять властолюбию, которое отец проявлял по отношению к нам. Я хотел стать специалистом по античности, а Этти — по подводной археологии. Папа так никогда и не удалось отвратить нас от этого, и ему пришлось сжечь свои «Упанишады» в ярком пламени поражения.
Мы вышли на виа Капо Африка, но как ни старался я увести мысли Ганса от этой темы, к нему не вернулась его обычная лихость. Хуже того, его бессилие превратилось в бунт.
— Послушай, куда ты меня тащишь?
— Пользуйся случаем, посмотри.
— Я не хочу ничего смотреть. Где мы?
— Слева от тебя Палатин. Виа дель Колоссео в десяти минутах хода. Сверху можно увидеть открытое пространство амфитеатра Флавиев.
Он проследовал за мной на виа Национале, едва волоча ноги и проклиная слишком узкие тротуары, заставленные машинами, однако подмигнул двум молоденьким немкам.
— Могу я предложить вам по стаканчику, фрейлейн? — повернувшись к ним и пятясь, спросил он по-немецки. — Я не…
Предупреждающий гудок заставил его отскочить, и туристки прыснули со смеху. Ганс обернулся и грубым жестом погрозил водителю грузовичка для доставки товаров.
Добравшись до пьяцца Маньянаполи, заполненной туристами, мы направились к пьяцца Коррадо Риччи, пройдя через виа Салита дель Грилло, через площадь с тем же названием и виа Тор де Конти. Миновав величественную крепостную стену форума Августа, потом стену форума Нервы, мы вышли на виа дель Колоссео. Это был жилой квартал с очень узкими улочками, который туристы обходили вниманием или, скорее, просто не знали о нем.
— Посмотри, — сказал я Гансу, указывая на Колизей, который был прямо перед нами за деревьями. — И только посмей мне сказать, что это не красота.
Я сел на ступеньки в тени кипарисов и, прежде чем закурить, вдохнул аромат свежей, только что политой травы.
— Это один из моих любимых уголков. — Я указал на травяной ковер между деревьями, в тени густой поросли, и добавил, подмигнув Гансу: — В студенческие годы я даже занимался здесь любовью.
Казалось, он вдруг оживился.
— Ты занимался любовью в таких диковинных местах? — спросил он, садясь рядом со мной.
— И не один раз.
Он подтолкнул меня локтем.
— А где тебе понравилось больше всего?
— В королевском некрополе в Танисе, — пробормотал я.
Он недоуменно наморщил лоб.
— Так греки называли древний Джан в Египте.
— Ты получал удовольствие в гробнице какого-нибудь фараона? Черт возьми!
Я взглянул на часы. Без тринадцати шесть. Пора возвращаться, иначе Маэ встретит нас парой оплеух.
— Мы поступим разумнее, если…
Слова застряли у меня в горле при виде двух типов, которые поднимались к нам. Более рослые, чем я, загорелые, со сжатыми кулаками они, не сводя с меня глаз, приближались, перепрыгивая через ступеньки.
— Ты их знаешь? — спросил Ганс, кивнув в их сторону.
Я схватил его за руку и потащил за собой вверх по лестнице.
— Бежим! — крикнул я.
Ганс не заставил просить себя дважды. Нельзя было допустить встречи с этими двумя скотами на крутой лестнице и, главное, когда Ганс будет путаться под ногами.
Добежав до верхней ступеньки, я выбрался на виа дель Колоссео, таща его за собой и стараясь не споткнуться на мостовой.
— Что им от нас надо?
Но времени рассуждать не было. Двое мужчин догоняли нас. Кто это? Грабители, охотящиеся за туристами? Обыкновенные воры? Интуиция подсказывала мне, что это не так, и я свободной рукой придерживал ремень рюкзака.
Метров через сто я почувствовал, как что-то потянуло меня назад. Ганс, которого я все еще держал за руку, пошатнулся. Один из преследователей вцепился в мой рюкзак. Я повернулся и сильным ударом ноги отбросил его. Застигнутый врасплох, он со стоном скорчился на земле, но добить его я не успел. Раздался крик Ганса. Второй налетчик приближался ко мне.
— Мор, берегись! — крикнул Ганс. — У него нож!
Я мгновенно вытащил из длинного наружного кармана рюкзака титановый меч.
Меч был тяжелый, но отлично сбалансированный. Лицо человека, что был предо мной, осветилось широкой улыбкой. Он ничуть не выглядел удивленным.
— Voievi questo? — процедил я сквозь зубы. Сердце мое бешено стучало. — Иди возьми его, чего ты ждешь?
Он взмахнул ножом, но я уклонился. Его улыбка стала шире. Ему нравилось играть со мной, как кошке с мышкой.
— Кто тебя послал? — снова задал я вопрос и вдруг увидел роскошный внедорожник, стоящий у двери одного дома.
«Не может быть, чтобы он не был оснащен сигнализацией… Кто-нибудь вызовет полицию».
— Кто тебе платит? — продолжал спрашивать я, постепенно приближаясь к машине.
Он ответил мне в том смысле, что моя мать, должно быть, переспала с кучей боровов, если произвела на свет такого, как я.
Меня удивила не столько эта грубость — от такого типа ничего другого и ожидать было нельзя, сколько то, что он говорил по-гречески.
— Но кто…
Мой противник не дал мне закончить фразу. Он предпринял новую атаку, и я изо всех сил ударил по задним фарам машины. Стекло разбилось почти без шума, несколько осколков упали на заднее сиденье, и сигнализация заверещала.
Бандит с ножом понял, что я сделал, и пошел ва-банк. Выставив вперед нож, он устремился ко мне. Неумело парируя удар, я взмахнул мечом слева направо и не без удивления увидел, как ужас застыл на лице бандита и он посмотрел на свою белую майку, которая быстро окрашивалась красным. Меч рассек ткань и тело с такой легкостью, словно разрезал масло. Я никогда не думал, что он такой острый.
Рядом на балконе роскошного дома пронзительно закричала женщина, а бандит, которого я сбил с ног некоторое время назад, уже бежал на помощь своему сообщнику. Едва переставляя ноги, они поковыляли к лестнице, а я присел на корточки рядом с Гансом. У него была разбита губа, он казался немного оглушенным, но, похоже, пострадал не очень сильно.
— Ты как? — задыхаясь спросил я, чувствуя тошноту и едва дыша. — Тебе повезло, что он не проткнул тебя ножом.
— Убери от меня эту штуку, — сказал он, отталкивая мою руку, все еще сжимавшую меч, по одной стороне лезвия которого стекала кровь. — Мор, ты же мог его убить! — добавил он пискливым голосом.
Теперь в окнах показались люди, от воя сигнализации у нас лопались барабанные перепонки. Когда к этому концерту добавилась сирена полиции, Ганс обхватил голову руками, а двое карабинеров, вооруженных до зубов, приказали мне положить оружие и поднять руки.
Ганс сидел в кресле в кабинете maresciallo Сантини и, ломая руки, поглядывал на часы.
— Что она там делает! — говорил он, трогая пластырь, который санитар наклеил ему на разбитую губу.
Через приоткрытую дверь мы видели Маэ, которая вела переговоры с бравым maresciallo. Мы безвылазно сидели в его пропахшем потом и табаком кабинете уже больше четырех часов. Бежевое ковровое покрытие на полу было все в пятнах, происхождение которых я предпочел не уточнять.
Карабинеры, вызванные окрестными жителями, схватили нас, как букет фиалок, на виа дель Колоссео, чтобы препроводить в маленький полицейский участок в двух шагах от форума Траяна.
«Интересно, что она пытается ему объяснить?» — с беспокойством думал я.
Я видел, как maresciallo с тупым видом качает головой, а Маэ умоляюще жестикулирует перед ним.
Не в силах больше ждать, я встал и направился прямо к maresciallo Сантини. А он, увидев, что я приближаюсь к нему решительным шагом, с лицом, искаженным гневом и тревогой, повернулся ко мне, инстинктивно потянувшись к пистолету.
— Синьор, оставайтесь в кабинете, прошу вас.
— Послушайте, maresciallo Сантини, — закричал я, — вы обращаетесь с нами как с преступниками, в то время как это мы подверглись нападению!
Вышеназванный maresciallo нахмурился.
— Наши документы и предметы, которые мы везем, — оформленные по всем правилам. У вас нет никаких оснований держать нас здесь.
— Синьор Лафет, у меня пока есть только ваша версия случившегося. Держа вас здесь, я лишь произвожу расследование. Завтра утром, когда мы свяжемся с вашим консульством, мы…
— Так вы собираетесь держать нас здесь всю ночь?
Маэ с упреком взглянула на меня, но я уже закусил удила.
— Послушайте, maresciallo, я не знаю, каковы ваши инструкции, но, что касается меня, знайте, что я…
— Баста! — решительно махнул он рукой и сделал знак своим жандармам. — Посадите эту парочку в камеру!
— Что? — закричал Ганс, который тоже вскочил и подошел к нам. — Вы не имеете права! Я требую адвоката!
Один из жандармов увел размахивающего руками Ганса.
— Вы готовы сотрудничать с нами, синьор Лафет, или я вынужден буду вызвать подкрепление?
Маэ положила руку мне на плечо.
— Я немедленно позвоню господину Юргену, Морган. Ты не проведешь здесь ночь, обещаю тебе. Даже если для этого нам придется разбудить половину консульства, — добавила она, обращаясь к maresciallo Сантини, который несколько утратил свою самоуверенность.
Все время, что он нас допрашивал, он был убежден, что имеет дело с торговцами антиквариатом, решившимися свести счеты между собой.
— Уведите его! — приказал он полицейскому, который подталкивал меня к камере, где уже заперли Ганса.
— Я все беру на себя, Морган! — бросила Маэ, махнув мне рукой.
Я устало опустился на железную скамью и тяжело вздохнул, прислонясь к стене, покрытой надписями и рисунками.
— Сядь, Ганс, и перестань орать.
Он неохотно повиновался, поскольку, как и я, был на грани.
— Кто были эти мастодонты? Грабители?
— Да, но они знали, что мы несем.
— Их послал Юрген?
Я помотал головой.
— Маэ могла бы забрать у нас документы и меч в любой момент. Нет, это что-то другое.
Он встал, чтобы немного размяться.
— А если это не Маэ, тогда кто посетил твою квартиру в Париже? И разве не те же самые типы подослали к нам этих двух громил? Те, кто… кто сбросил с балкона старого профессора?
— Возможно.
— Черт… — бросил он, садясь рядом со мной, и, закрыв ладонями лицо, посмотрел на меня сквозь пальцы. — Мор… я, кажется, начинаю дрейфить.
— Ты хочешь вернуться в Париж?
— А ты вернешься со мной?
Я лишь покачал головой.
— Тогда не рассчитывай, что я уеду.
Мы надолго замолчали, и я в это время пытался найти связь между поврежденным замком в моей квартире, убийством Бертрана, Юргеном, двумя греками, что напали на нас, Маэ и… Гелиосом. Кто этот человек? Чего он хотел? Его послания были предостережениями. Он был в курсе всего, что я затевал, всего что нашли, что мы делали, и я готов был поклясться, что он один из наших врагов, потому что уже не мог называть его иначе. Гелиос… греческий псевдоним. И человек он, судя по всему, образованный. Какой-нибудь коллекционер, соперник Йона Юргена? А может, сеньора Бертрана? Почему бы нет?
Около двадцати трех часов нам принесли два подноса с ужином и пачку сигарет. У меня слишком свело желудок, чтобы есть, но Ганс накинулся на содержимое баночек не без удовольствия.
— Знаешь, — тихо сказал он, поглощая йогурт, — я, конечно, струсил, но, с другой стороны, то, что с нами происходит, — это просто здорово. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
Я поглядывал на него, пуская дым через ноздри.
— Я думаю, ты не отдаешь себе отчета, что нависло над нашими головами.
— Ты здорово с ними разделался, с этими двумя гризли, разве нет? Если бы ты мог видеть себя со своим мечом! «Назад!»
Я невольно улыбнулся.
— Знаешь, когда дед нас познакомил, я и подумать не мог, что ты такой тип. Просто молоток!
Я взглянул на него снизу вверх.
— Во мне нет ничего от супермена, Ганс. И знаешь, я не горжусь тем, что произошло там, на виа дель Колоссео.
— Ты не понимаешь… Как тебе объяснить?.. Настоящий молоток — это тип, который делает то, что никто не осмелился бы сделать из страха прослыть болтуном или размазней, но над которым никто не смеется, потому что он в два счета может заставить проглотить язык любого. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Человек, который умеет заставить уважать себя, вот! Парень с головой. Поэтому я знаю, чего мы можем здесь достичь. Я сдрейфил, но я знаю, что с тобой можно плавать на серфинге на крутой волне. У тебя достаточно и силы, и ума для этого. Мы найдем ее, эту гробницу, и твои соратники смогут много лет наслаждаться, копаясь во всем этом.
«Я верю в тебя» — вот что это означало. И слышать это от Ганса, который не верил ничему и никому, а меньше всего — самому себе, было одновременно и неожиданно, и трогательно.
В три часа ночи maresciallo Сантини с растерянным видом лично открыл дверь нашей камеры. Маэ в дорожном костюме — хлопчатобумажной куртке с короткими рукавами и длинной льняной юбкой — с довольным видом стояла за его спиной.
— Можете выходить, — процедил сквозь зубы полицейский, рукой показывая нам на дверь. — Вам вернут ваши вещи, как только вы подпишете расписку.
Ганс вышел из камеры с важным видом, словно павлин, презрительно поглядывая на бравого maresciallo, которого явно вытащили из постели.
— Что произошло? — спросил я у Маэ, когда мы забрали наши вещи.
— Я позвонила господину Юргену и объяснила ему, что произошло. Он связался с консульством и министерством юстиции, и все быстро разрешилось, — объяснила она не без гордости. — Пойдем, надо сходить в отель за нашими чемоданами. Через три часа, не позже, мы улетаем в Александрию.
— Что?
Она знаком показала мне, чтобы я говорил тише, и подтолкнула меня к выходу.
— Мы не можем уехать так сразу, Маэ. У меня в десять часов встреча с падре Иларио. Он должен показать мне кое-какие документы, которые…
— Он подтвердил подлинность отчета о раскопках? Да или нет? — оборвала она меня.
— Да, но…
— В таком случае мы уезжаем. Билеты заказаны. Оставаться здесь слишком опасно, Мор. Вчера вас могли убить, обоих!
У меня на языке вертелся вопрос, но я не решился задать его в такси, боясь, что шофер нас услышит. Я начал сомневаться во всех.
Едва мы оказались в номере отеля, я прижал Маэ к двери.
— Вы знаете, кто были эти люди, не правда ли?
Ганс сел на кровать и скрестил ноги, тоже ожидая ответа.
— По-видимому, люди владельца какой-нибудь частной коллекции, — пробормотала Маэ. — К таким методам, пусть и не часто, прибегают некоторые из них, не очень щепетильные. Господин Юрген кое-что знает об этом. Он потерял в прошлом году в Дельфах двух поисковиков, и участок, где они работали, был ограблен. Какие-то личности в Италии получили сведения о нашем приезде и, главное, о том, что вы везете. Нам нужно как можно скорее убраться отсюда. Здесь кругом мафия. Не может быть и речи, чтобы противостоять этим людям, Морган, у нас не хватит силенок.
— Следовательно, это итальянская мафия?
— Да, очень возможно.
Я отпустил ее, и она поправила свою куртку.
— Сейчас я возьму свои вещи, и мы вызовем другое такси. Встретимся внизу, скажем, через час.
Я согласно кивнул, а Ганс начал раздеваться.
— Так мы отправляемся в Египет?
— Да.
— Гениально! Я никогда там не был.
Он пошел принять душ, а я рухнул на кровать, положив рюкзак на колени. Я чувствовал, как меч впивается в мои ноги, словно предупреждая меня… Итальянская мафия… А почему бы заодно не КГБ?
Прямо перед вылетом рейса на Александрию в 6 часов 27 минут я позвонил в Ватикан, чтобы отменить встречу с падре Иларио. Мне ответил молодой мужской голос.
— Buon giorno! — сказал я по-итальянски. — Могу я оставить сообщение для падре Иларио? Мы назначили встречу на десять часов, но я… Простите?.. Когда?.. Нет, я… нет, ничего важного. Спасибо.
Я в полной растерянности выключил свой мобильник, Маэ нахмурилась.
— Что с тобой? Можно подумать, что тебе только что сообщили о конце мира.
— Падре Иларио не нашел документы, которые были мне нужны.
— Вот видишь! Мы зря потеряли бы целый день.
Предъявив свой билет, она прошла в посадочную галерею, мы последовали за ней.
Мы расположились в самолете: Ганс — рядом с иллюминатором, Маэ — около прохода, а я — между ними. Я сделал вид, будто хочу немного вздремнуть после пережитого, чтобы они не втянули меня в возможный спор о серфинге, и попытался забыть о разговоре, который только что состоялся у меня с секретарем падре Иларио.
«Падре Иларио нас покинул, синьор… Этой ночью, синьор, пусть Бог простит его. Я сам нашел его. Он повесился в своей библиотеке. Могу ли я быть чем-нибудь вам полезен?»
Повесился… Я бы дорого заплатил за то, чтобы узнать, кто ему в этом помог.
Позавтракав на скорую руку, Ганс снова взялся за свой ноутбук и записную книжку Лешоссера. За иллюминатором начинало подниматься кроваво-красное солнце, и я, опершись на колени Ганса, задернул небольшую шторку.
— Ну что? — спросила его Маэ. — Что нового ты можешь сообщить нам?
— Не здесь, — вмешался я приглушенным голосом.
— Мор… ты становишься параноиком. Правда, Ганс?
Тот, чтобы избежать ответа, надул пузырь из жвачки, и наша спутница разочарованно вздохнула.
Стюардесса предложила нам закрепить столики и пристегнуть ремни. Мы начали снижаться. Ганс сложил свой ноутбук, и пилот совершил посадку.