Юзеф шёл в кабинет пана Буевича, куда ему было велено зайти, и гадал, что ещё могло понадобиться пану от него, о чём ещё он захочет узнать. Войдя, он молча поклонился и остался стоять посередине комнаты. Пан Буевич, так же молча, смотрел на него, будто оценивал. Потом указал на диван и сел сам.

— До меня дошёл слух, что вы, молодой человек, по окончанию школы думаете искать место телохранителя. Это так?

— Да, пан Буевич.

— Это единственное занятие, которым вы рассчитываете зарабатывать на жизнь?

— Да, пока что ничего другого мне в голову не приходило.

— Угу. Хорошо… А если подобную работу предложу вам я?

— Вы?!. Вам… нужен телохранитель?

— Не мне. Но нужен. Скажу сразу: если вы согласитесь на мои условия, то не пожалеете. Мне известно, сколько могут стоить услуги подобного рода. Я дал бы вам в два раза больше и деньги за год вперёд выплатил бы сразу.

Юзеф сидел ошарашенный. Суммы, которую составило бы его жалование за год, хватило бы для того, чтобы выплатить все долги семьи и обеспечить матери и сестре скромную, но безбедную жизнь в течение этого года. Буевич, когда предлагал сделку, знал, сколько нужно денег Юзефу на то, чтобы не переживать за семью.

— Вы, я вижу, задумались? — спросил он.

— Да. Не поймите меня превратно, ваше предложение естественно меня устраивает, вы удивительно щедры. Но… мне хотелось бы… — Юзеф замялся.

— Узнать условия? Выяснить, за что, собственно, вам предлагается столь высокая оплата?

— Да.

— Извольте. Вы, вероятно, знаете, что моя племянница вскоре хочет ещё раз посетить Россию. С собой она, вероятно, помимо слуг возьмёт человека, который должен будет заботиться о её безопасности.

— Вы предлагаете мне сопровождать Эл… панну Элену в поездке?

— Да, именно. И, поскольку ваше отсутствие может продлиться достаточно долго, я решил предложить вам единовременную выплату годового жалования. Кроме того, если вы задержитесь дольше одного года, ваши деньги либо будут копиться у меня, либо передаваться тому человеку, которого вы укажите. Но вы, кроме выполнения своих основных обязанностей, должны будете сообщать мне в письмах не реже одного раза в месяц обо всём, что произошло с Элен, всё ли в порядке. В этом я полагаюсь на вашу честность. Ну, что вы мне ответите? Да или нет?

— Да. Конечно, да! Я бы с радостью сопровождал вашу племянницу и даром, а вы предлагаете мне такие выгодные условия! Это больше того, на что я мог надеяться!

— Хм… Вы могли бы надеяться и на гораздо большее, чем это… — произнёс Буевич, внимательно глядя Юзефу в глаза, от чего тот вдруг смутился. — Впрочем, не о том сейчас речь. Я хочу, чтобы вам всё было ясно до конца. Вы должны понимать, что я волнуюсь за Элен и рассчитываю, что рядом с ней будет не просто человек, готовый защитить её, а друг. Друг, которому небезразлична её судьба, который понимает её, может поддержать и посоветовать, если будет нужно. Мне показалось, что вы, как никто другой, подходите для этого. Итак, вы согласны?

— Да.

— В таком случае, я подготовлю необходимые бумаги, и завтра мы с вами их подпишем, как полагается. После этого я выплачу вам оговорённую сумму. Так. Теперь осталось выяснить ещё несколько мелких вопросов. Вы, очевидно, после окончания курса рассчитывали навестить родных?

— Да, очень на это надеялся.

— Тогда сделаем вот что. Мы с Элен тоже хотим немного побыть дома. Скажите, месяца вам хватит?

— Вполне.

— Значит, по истечению месяца мы ждём вас у себя готового в дорогу. Несколько дней, которые понадобятся для выправления необходимых для путешествия бумаг, вы проведёте у нас. Это вам подходит?

— Конечно! Благодарю вас, пан Буевич. Но у меня, если позволите, есть вопрос.

— Спрашивайте, молодой человек.

— А панна Элена знает обо всём? Она согласна?

— Пока что не знает. Но я не думаю, чтобы она возражала, — улыбнулся Буевич. — Я поговорю с ней сегодня же, чтобы быть уверенным во всём до подписания договора. Или вы предпочитаете поговорить с ней сами? — прищурился он.

— Нет-нет! — поспешно возразил Юзеф. — Я думаю, вам будет удобнее ей всё рассказать.

— Хорошо. Решено. В таком случае, до завтра, пан Юзеф.

Разговор с Элен начался без всяких предварительных пустых фраз и вопросов. Янош достаточно хорошо знал воспитанницу, чтобы тратить на это время.

— Скажи, когда ты думаешь двинуться в путь?

Элен удивлённо на него взглянула:

— Я думала, мы уедем отсюда завтра или послезавтра. Что-нибудь изменилось? У тебя появились другие планы? Какие-то дела здесь?

— Здесь? Нет. Я имел в виду не наш с тобой отъезд, а твоё очередное путешествие в Россию.

— Я не знаю, — Элен опустила глаза. — Мне очень хочется побывать дома, но ехать нужно, пока лето и дороги не раскисли.

— Понимаю, — кивнул Янош, с удовольствием отметивший, что под словом «дом» Элен понимает его дом. — Сколько времени ты подаришь мне? Сколько я смогу видеть тебя?

— Думаю, месяц, — как-то неуверенно ответила Элен. Она боялась обидеть дядю таким коротким сроком присутствия дома, но понимала, что по-другому не получится.

— Угу. Значит, я рассчитал верно.

— Что рассчитал? — она опять удивилась. Вместо ответа на вопрос, Янош продолжил:

— Я считаю, что кроме слуг, тебе в поездке понадобиться человек, который бы отвечал за твою безопасность. Ведь девушке опасно ездить по дорогам. Особенно такой, как ты — с далеко идущими планами.

— Что ты хочешь, дядя Янош? Чтобы я взяла с собой охрану?

— Что-то в этом роде. По крайней мере, телохранитель ещё никому не помешал. И я нашёл его тебе.

— И кто он? Я его знаю?

— Конечно. Это пан Юзеф.

— Юзеф?!

— Да. Он, как тебе должно быть известно, ищет именно такую работу. Кроме того, он твой друг, и это немаловажно. Я уже говорил с ним. Он согласен, и завтра мы подпишем договор. Но это произойдёт, только если своё согласие дашь ты. Ну, что, дашь ты пану Юзефу такой шанс?

— Это он интересуется моим согласием?

— И он, и я. Неужели ты считаешь, я не знаю, к чему может привести попытка решить что-то за тебя, не ставя даже в известность? Я ещё, знаешь ли, хочу пожить, — усмехнулся Янош. — Так ты согласна или нет?

— Ты ему будешь платить?

— Конечно. Это же работа.

— То есть, он поедет со мной, чтобы заработать?

— И заработать тоже, — Янош нахмурился. Ему не понравилось, какой оборот принял разговор. — Помни, что у него мать и сестра, которые едва сводят концы с концами, имеют долги, а деньги для них может достать только Юзеф. Кроме того, почему ты считаешь, что деньги можно получать только за ту работу, которая не нравится?

— Я так не считаю, но…

— И правильно, — перебил её дядя. — Пан Юзеф прямо сказал, что поехал бы с тобой и даром. Но понятно же, что он не имеет такой возможности. Поездка может оказаться длительной, а его семья нуждается в нём. Так что ты решила? Откажешь ему?

— Почему же? Пусть едет. Я буду только рада.

Янош посмотрел на неё подозрительно. Он не ожидал такой быстрой капитуляции, особенно после проскользнувшего было неудовольствия. Он решил уточнить:

— Значит, я могу подписать завтра бумаги? Ты не откажешься от своих слов?

— Нет, не откажусь. Дядя Янош, всё хорошо, не беспокойся. Я, правда, рада, что пан Юзеф поедет со мной.

— Что ж. Тогда я спокоен. Завтра днём мы подпишем договор, а послезавтра утром отправимся домой.

* * *

В Речицу прибыли в середине дня. Было пасмурно, накрапывал дождь. Возок подъехал к самому входу, чтобы приехавшие не вымокли. Здесь их уже заждались. Встречать вышли почти все. Пан Войтек улыбался в усы, пани Мария причитала по поводу похудевшей, на её взгляд, и уставшей Элен, слуги улыбались, кланялись. Немного в стороне стоял Гжесь. Поймав взгляд Элен, он немного наклонил голову в поклоне, приветствуя её, но опять не подошёл и не произнёс ни слова.

После замечательного обеда пан Янош попросил Элен зайти к нему в кабинет. Приглашение прозвучало несколько официально. Элен насторожилась: что ещё придумал дядя? Когда она вошла, то увидела в комнате и пана Войтека. Дядя Янош стоял посередине и сесть ей не предложил. От какого-то торжественного выражения его лица Элен немного оробела.

— Элен, — начал свою речь Янош, — ты знаешь, что я отношусь к тебе, как к своей дочери. Я представляю тебя всем незнакомым людям своей племянницей. И это, в какой-то степени, правда: мы с твоим отцом считали друг друга братьями, а для дочери брата я — дядя. Господу, видимо, было угодно, чтобы я, не имея своих детей, растил тебя. Мне всегда хотелось иметь и сына и дочь. Я так радовался счастью твоего отца, ведь у него были вы с Аленом… Когда ты появилась в этом доме, я думал, что у меня есть теперь хотя бы дочка. Но прошло время, и свершилось чудо: ты стала для меня и дочерью и сыном. Как это у тебя получилось, как тебе удаётся сочетать в себе такие разные черты — одному Богу известно. Но это так. У меня появилась возможность передать своё умение, свой опыт родному человеку.

Когда ты вернулась, побывав на развалинах отчего дома, я видел, как трепетно ты отнеслась к найденным там ценностям. Они были для тебя не просто ценностями, источником дохода. Ты видела в них дар своей матушки, дошедший до тебя после стольких лет. Если был бы жив твой отец, он непременно тоже одарил тебя. Его нет. Но пока ещё есть я — его брат. И я хочу исполнить то, что считаю необходимым. Эту вещь, — Янош повернулся, подошёл к небольшому столику и взял лежащую на нём шпагу с изящно выполненным эфесом, украшенным несколькими драгоценными камнями, и в прекрасных ножнах с инкрустацией, — много раз держал в руках граф Кречетов. Она неоднократно спасала ему жизнь. Расставаясь, мы с графом обменялись оружием. Если бы я мог, то передал бы шпагу сыну графа… Я хочу, чтобы ты, которая стала для меня и дочерью и сыном, владела ею. Пусть это будет даром графа Кречетова. Теперь она — твоя! — и он протянул ей шпагу на вытянутых руках.

Элен замерла. Она не могла оторвать глаз от оружия, которое, казалось, ещё хранило на себе прикосновения отца… Потом она протянула руки и приняла дар. Если бы она сейчас была одета по-другому, не в платье, то опустилась бы на колено и, подражая рыцарям из прочитанных ею книг, поцеловала бы приоткрытый клинок. Но она чувствовала, что это смотрелось бы нелепо в исполнении изящно одетой девушки. Элен просто повернула шпагу вертикально, остриём вниз, прижала её к себе и склонила голову. Постояв так несколько секунд, она подняла глаза на дядю Яноша. Они шагнули навстречу друг другу одновременно. Элен прижалась к нему, как в детстве прижималась к отцу. Он гладил её по голове, но ничего не говорил. Да это было и не нужно. Наконец, Янош немного отстранил её от себя и тихо проворчал:

— Ну, всё, хватит. А не то я подумаю, что ты решила стать нежной барышней, не достойной такого оружия.

— Вот уж это ей не грозит, — раздался голос пана Войтека, о присутствии которого они успели забыть. — Даже если панна Элена решит, что с неё хватит всяких глупостей, которыми обычно грешат только юноши, «нежной барышней» она всё равно не станет. С таким-то характером? Хе-хе! Не завидую тому, кто захочет стать вашим супругом, панна, — и он, улыбаясь, слегка поклонился.

— Я думаю, это комплемент, пан Войтек? — тоже с улыбкой спросил пан Янош.

— Несомненно. Но будущий муж панны с этим, вероятно, не согласился бы.

— Что ж, этот день был богат событиями. Пора отдохнуть. Пойдём, Элен, я провожу тебя до комнаты, чтобы ни у кого не возникло вопросов насчёт этого, — и Янош кивнул на шпагу. А когда они дошли до её двери, дядя взял Элен за руку и тихо сказал: — Что же касается будущего супруга, я хотел бы, чтобы ты знала: пан Юзеф мне весьма симпатичен. Это я так, на всякий случай. Спокойной ночи, — и, не давая ей ничего ответить, посмеиваясь, дядя удалился очень довольный собой и той растерянностью, которую успел заметить на лице воспитанницы. Обычно такого эффекта добивалась она, а вот заставить её саму растеряться… Это было редкостью.

Элен действительно растерялась. Для неё слова дяди стали полной неожиданностью. Она всегда думала о Юзефе только как о надёжном друге и замечательном человеке, каким она прежде считала Гжеся. И не больше. Вопрос замужества был для неё чем-то настолько далёким, что казалось, это будет не с ней. Она тряхнула головой, прогоняя все эти мысли, и вошла к себе. Уф, здесь можно было быть самой собой, не изображать никого. А кого она изображает? Кто она на самом деле? Девушка, по собственной прихоти временами играющая роль юноши, или юноша, случайно родившийся девушкой? Бррр! Это надо обдумать на свежую голову. А может, и не надо. Пусть всё идёт, как идёт. Там посмотрим, что будет. Вот настанет утро, она пойдёт в сад, успокоится, как всегда бывало, если она чем-то расстроена или раздражена, и всё станет на свои места.

Бродя на другой день по саду, она ловила себя на странном ощущении. Здесь всё было, как прежде, ничего не изменилось, а ей казалось, что что-то не так. Да, конечно, она не была здесь целую вечность, ведь после поездки в Россию ей удалось пробыть дома считанные дни перед отъездом в школу. В общей сложности её отсутствие длилось около года. Но это не объясняло того, что парк вдруг стал казаться маленьким и удивительно уютным, родным. Проходя по коридорам, заглядывая в комнаты, она чувствовала то же самое. И к этому примешивалась какая-то прозрачная грусть. Постепенно она осознала, что просто повзрослела, стала смотреть на всё другими глазами, и ей теперь немного жаль детских игр и шалостей, которые уже не повторятся.

* * *

Время шло, месяц был уже на исходе. Документы, необходимые для отъезда, лежали среди прочих бумаг пана Яноша. Как-то раз к ужину Элен пришла в тихом лирическом настроении и не сразу заметила состояние дяди. Он был напряжён, говорил мало, ворчал на слугу. Наконец, Элен, почувствовав его состояние, некоторое время удивлённо за ним следила, а потом решила узнать о причинах. Пан Войтек, который тоже был необычно сосредоточен, тревожно взглянул на друга. Янош раздражённо бросил ложку на стол, немного попыхтел, потом ответил:

— Тебе придётся отказаться от прогулок, как верховых, так и пеших, либо брать с собой хорошую охрану.

— Что случилось? Ведь ещё вчера было всё спокойно.

— Да, вчера было спокойно, поскольку я думал, что всё уже закончилось! — Янош встал, резко отодвинув стул, и заходил по комнате.

— О чём ты, дядя? Что закончилось?

— Возле нашего дома уже давно крутятся какие-то люди, — ответил ей Войтек. — Это началось ещё в начале зимы. Они пытались выспросить, где находится молодая панна, которая живёт в этом доме. Сначала-то они пытались говорить со мной, но я велел прогнать их взашей!

— Представь, им хватило наглости сказать, что тобой интересуется твой брат! — подключился к разъяснениям Янош. — Если бы ты не узнала о существовании своего кузена и его преступлении, неизвестно ещё, чем бы всё это закончилось! Но мы все были предупреждены, слава Богу. Когда они поняли, что никто им ничего не скажет, то стали следить за домом.

— Видимо выяснив, что вас в доме нет, соглядатаи исчезли, — продолжил Войтек. — Но недавно одного из них мы увидели вновь — он пытался поговорить с пани Марией, когда она вышла на базар вместе с кухаркой. Из этого мы поняли, что тот, кто подослал этих людей, не оставляет надежды найти вас.

— И как теперь прикажешь быть с твоей поездкой? Здесь мы сможем оградить тебя от любых неприятностей, но там, в России…Да ещё дорога… Дорога сама по себе опасна, а тут ещё и это. Может, ты отменишь путешествие? — остановившись напротив, опершись руками о стол, с надеждой спросил Янош.

— Отменю? Но я…

— Знаю! — махнув рукой, воскликнул дядя. — Знаю всё, что ты скажешь!

— Но, дядя Янош, послушай! Если меня ищут, а теперь уже, судя по всему, нашли, то не станут искать в России! Им это в голову не придёт. В лицо они меня не знают, так что быть там — даже менее рискованно!

— Вы правильно сказали, панна Элена, что «уже нашли», — опять вступил в разговор пан Войтек. — Теперь им известно, где вы находитесь, и вряд ли они не выяснят, когда и куда вы уедете.

— Послушай, послушай, что другие говорят, если мои слова для тебя ничего не значат, — покивал пан Янош.

— Да как они выяснят?! Кто им скажет?

— О вашем желании уехать знают все в доме, и узнать об этом для постороннего человека — не великий труд. Для этого существует много способов. Можно подкупить кого-то, можно войти в доверие, можно запугать, можно, в конце концов, просто подслушать разговор. Так что лучше бы вам и впрямь отменить поездку.

— А как же Юзеф?

— А что — Юзеф? — переспросил пан Янош.

— Ты же обещал ему работу, дядя Янош, выплатил деньги за год вперёд. Что же, ты потребуешь их обратно?

— Зачем? Я не отказываюсь от своего слова, пан Юзеф получит обещанную работу, будет тебя охранять. Здесь. Тебе же нужно будет выходить, выезжать… Вот он и будет везде тебя сопровождать. Ему ещё и лучше — всё поближе к родным.

Элен молчала, не находя новых убедительных возражений.

— Элен, я всегда всё тебе разрешал, — заговорил пан Янош, немного успокоившись. — Я прощал то, что другой на моём месте не оставил бы без серьёзного наказания. Тебе всё сходило с рук! Ты получала всё, о чём просила, даже если это шло вразрез с моими принципами или мнением других людей. Теперь — впервые — с просьбой к тебе обращаюсь я: отмени поездку! Хотя бы отложи её. У тебя ещё будет время на всё, что ты задумала. Я не оспариваю твоё решение, не возражаю тебе. Но сейчас — останься дома! Подумай обо мне. Я уже не молод. Как я смогу жить, если с тобой что-то случиться?

Так он ещё никогда не говорил с ней. Элен, не отрываясь, смотрела на него. Когда дядя замолчал, она отвела взгляд и стала внимательно изучать вышитый узор на салфетке, водя по нему пальцем. Все молчали. Элен не хотелось сейчас настаивать, не хотелось обижать дядю Яноша своим упорством, но она знала, что отменить и даже отложить поездку не может, просто не в силах. В полной тишине она встала и, опустив голову, пошла к двери. Уже открыв её, она, не оглядываясь, чётко произнесла:

— Я подумаю.

Дверь закрылась за ней, но все продолжали молчать. То, что Элен не возразила, не стала настаивать дальше, согласилась подумать, казалось мужчинам первой маленькой победой. Быть может, в конце концов, удастся всё же её отговорить. Гжесь, всё это время молчавший и внимательно всех слушавший, вдруг резко встал и почти выбежал из столовой. В конце коридора он увидел уходящую Элен.

— Элена! Подожди! — крикнул он. Она остановилась, подождала, когда Гжесь подойдёт. — Элена, я хотел сказать, что… чтобы ты… Одним словом, останься пожалуйста.

— Гжесь, я же сказала, что подумаю.

— Нет! Ты не будешь думать, ты просто тянешь время. Я тебя знаю. Если бы ты действительно подумала, то…

— Что тогда?

— Ты бы осталась.

— Гжесь, ты не знаешь, почему я еду. Поверь, просто поверь, что я не могу не ехать.

— Пусть так. Но разве нельзя это немного отложить. Почему именно сейчас?

— Не сейчас, месяц ведь ещё не закончился.

— Не цепляйся к словам, это всё равно.

— Настало лето, нужно успеть до осени, пока дороги хорошие.

— Ты просто не думаешь обо… о нас. Мы все беспокоимся за тебя. Пан Янош так тебя любит, а ты…

— Что — я? Ну, договаривай, — усмехнулась Элен. — Неблагодарная? Своевольная? Упрямая? Какие ещё слова ты добавишь?

Гжесь молчал. Молчала и Элен. Потом она повернулась и пошла дальше.

— Элена, останься! — было непонятно, что он имеет в виду: остаться для продолжения разговора или отменить поездку. Впрочем, его крик всё равно остался без ответа. Элен ушла.

* * *

Май заканчивался. Вот-вот должен был приехать Юзеф. Всё это время то Янош, то Войтек пытались заговорить с Элен на тему отъезда, но она всякий раз уходила от разговора. Сама она ни на чём не настаивала, ничего не просила, ни о чём не спрашивала. Никто не видел, чтобы она начала какие-нибудь приготовления к отъезду.

Юзеф приехал в последних числах мая. В это время Элен была у себя в комнате, как часто теперь бывало. Что она там делала, никто не знал, но беспокоить её не хотели. Когда к ней постучала пани Мария и сказала, что приехал пан Юзеф и ждёт её в кабинете пана Яноша, Элен ответила, что сейчас придёт.

Пан Буевич между тем, не откладывая, поспешил поставить Юзефа в известность о последних событиях и их последствиях. Они как раз начали оговаривать новые условия службы Юзефа при сложившихся обстоятельствах, когда дверь отворилась, и вошла Элен. Юзеф, увидев вошедшую девушку, встал, чтобы приветствовать её, но не сразу понял, кто перед ним. Он впервые видел Элен в платье. Тот раз, когда он наблюдал за ней из окна постоялого двора, можно было не считать, поскольку расстояние было приличным, и он просто не мог разглядеть её как следует. Сейчас перед ним стояла стройная девица в платье светлого винного цвета с отделкой из белого атласа. Никаких подробностей её одежды Юзеф не разглядел, и если бы его спросили, что было надето на Элен, он смог бы припомнить только цвет, который удивительно шёл к её тёмным волосам, уложенным нехитро, но изящно. Красавица стояла перед ним и молча смотрела, будто не замечая ни его удивления, ни хитрой улыбки пана Яноша, следившего за реакцией Юзефа. В синих глазах сейчас было то самое манящее, что когда-то подсказало Юзефу и месье Андрэ, что перед ними — девушка. Но вот глаза опустились, прикрытые длинными ресницами, а потом снова взглянули на Юзефа, уже с долей удивления. Слегка шевельнулись брови. Он опомнился, поклонился, произнеся слова приветствия. Элен протянула руку для поцелуя. Сделано это было без намёка на смущение или кокетство. После этого она прошла и села в свободное кресло.

Разговор продолжился, но Элен почти не принимала в нём участия, а Юзеф, удивлённый и немного смущённый новым, непривычным образом Элен, стал отвечать невпопад, переспрашивать. Пан Буевич понял, что ничего серьёзно обсудить больше не удастся и закончил беседу. В заключение он поручил Элен показать Юзефу, где находится комната, отведённая ему. Показав комнату, Элен предложила пройтись по саду. Юзеф думал, что, видимо, нужно о чём-то говорить, но ничего не приходило в голову. А Элен ждала, когда заговорит он, улыбаясь про себя. Так, в молчании, они дошли до беседки и остановились.

— Ты, я вижу, никак не привыкнешь к тому, как я выгляжу?

Юзеф улыбнулся:

— Почему же?.. Вы прекрасны в этом платье.

— Благодарю. А почему снова «вы»?

— Я не знаю. Как-то не получается по-другому.

Элен слегка улыбалась, склонив голову на бок.

— А, может, попробуем? Мне нужно сказать тебе очень многое. И мне нужен твой совет. Давай посидим немного в беседке, пока ещё не наступил вечер. Вечерами всё ещё бывает холодно.

Они вошли в беседку и сели. Элен не стала пересказывать Юзефу то, что он и так знал от пана Яноша, зато сообщила, что полностью готова к отъезду. Штефана она предупредит в последний момент, а Лиза, горничная, считает, что отъезд — дело решённое, просто немного откладывается. Поэтому она тоже всё подготовила на всякий случай.

— Лиза всё боится, что я передумаю её брать, — усмехнулась Элен.

— Она так к вам… к тебе привязана?

— Привязана? Да нет, не в том дело. Лиза русская, но никогда не была в России. Ей так хочется там побывать, наконец!

— И ты выполняешь её желание? — поднял брови Юзеф. Перейти на «ты» оказалось легко: когда Элен начала говорить, он увидел перед собой всё ту же девушку, которую знал. Непривычной оставалась только её одежда.

— Нет, конечно. Просто очень здорово, если хоть один из слуг будет знать русский.

— Но можно найти горничную там, на месте.

— Ты так считаешь? Но ведь мне нужен человек, которому я смогу доверять, который не будет обсуждать на базаре свою хозяйку и её причуды. А причуды, как тебе известно, у меня есть.

— Да уж, это верно.

— Так что на месте подобрать горничную трудно. Если только здорово повезёт.

— Элен, это всё, конечно, важные вопросы, но ты не сказала мне главного. Почему ты говоришь об отъезде, как о реально близком и решённом событии, когда у пана Буевича на это совсем другой взгляд. Сегодня он чётко дал понять, что путешествие откладывается на неопределённый срок.

— Да, я знаю. Дядя против. Он боится, что в дороге нас могут настигнуть те, кто выследил меня здесь. Но не ехать я не могу. Ты должен это понять! Поэтому я решила уехать тайно. Пусть все считают, что я сбежала. Я и письмо напишу, чтобы не было сомнений. В нём намекну, что рассчитываю добраться, скажем… до Италии. Или до Парижа. Это не важно.

— А почему ты уверена, что все поверят этому письму? Ведь твоё намерение ехать в Россию общеизвестно. Правомерно возникает вопрос: что такое случилось, что ты вдруг передумала?

— Случилось? Случился ты. Сбегу не я, а мы. Мы с тобой. Пусть все думают, что мы уехали, чтобы… быть вместе. В этом случае я вполне могла передумать. Ведь об истинных причинах, зовущих меня в Россию, знают всего несколько человек: ты, дядя Янош и пан Войтек. А для остальных — это просто желание побывать на родине.

— А Гжесь? Он знает?

— Нет. Гжесь не знает, — на лице Элен мелькнуло выражение то ли досады, то ли грусти. Она отвела глаза, чуть нахмурилась. — Незачем. Хотя он возможно и предполагает что-то. Но наверняка ему не известно ничего… Так ты согласен мне помочь осуществить мой план? — Юзеф смотрел на неё странным взглядом. Неожиданно в памяти возникли слова пана Яноша: «Вы могли бы надеяться и на гораздо большее».

Элен по-своему расценила его молчание:

— Я, конечно, понимаю, что это необычное предложение. Но ничего лучшего я придумать не смогла. Ведь всё это собьёт со следа и тех, кто преследует меня. Впрочем, может быть, ты мне посоветуешь что-то другое?

— Нет-нет, Элен, план хорош, пусть так. Только не хочется обманывать пана Буевича. Он так хорошо ко мне отнёсся, с помощью денег, которые он мне дал, я смог обеспечить матери и сестре нормальную жизнь на целый год. Мне бы очень не хотелось отвечать на его доброту таким образом, я не хочу, чтобы он считал меня способным… сманить тебя.

Элен рассмеялась. Ей показались очень забавными эти слова.

— Юзеф, ты плохо знаешь дядю. Моё письмо его не обманет. Он прекрасно поймёт, что к чему. И искать нас, если и будет, то просто, чтобы создать видимость. Письмо — оно для других, чтобы было, о чём поговорить. Там, глядишь, слух из дома на улицу попадёт, а это-то мне как раз и нужно.

— А как же моя мать? Что, если она об этом узнает?

— Думаю, что дядя Янош предусмотрит такой вариант и предотвратит неприятности. Ну, что, теперь все вопросы выяснены?

— Почти, — улыбнулся Юзеф. — Как ты собираешься покинуть дом так, чтобы этого никто не заметил? И прежде всего пан Буевич. Ехать нужно не только тебе, значит, придётся брать возок и верховых лошадей. А выезд такой компании наделает много шума. Окна спальни пана Буевича выходят, если не ошибаюсь, в сторону ворот?

— Да. И окна пана Войтека тоже. Но эту проблему я решу. Для этого у меня есть… одна цыганская хитрость.

— Цыганская? — насторожился Юзеф. — Причём здесь цыгане?

— Видишь ли, одно время я жила в цыганском таборе и многому там научилась.

— В таборе?! — Юзеф даже поперхнулся от удивления.

— Ага. Никакой загадки в этом нет. Но рассказывать всю историю долго. Просто поверь мне, что вы знаете не тех цыган, в России они другие. Скажу только, что мне было хорошо с ними.

— Пресвятая Дева!

Элен засмеялась:

— Да! Мне есть, что рассказать. Только это — когда-нибудь потом. А сейчас скажи, наконец, окончательно: ты поможешь мне?

— Как же я могу не помочь тебе, если я — твой телохранитель? — усмехнулся теперь уже Юзеф. — Я откажусь, ты сбежишь без меня, с тобой что-нибудь случится… И я буду виноват в том, что не сумел тебя уберечь и вынужден буду вернуть деньги? Нет уж, ты от меня не отделаешься, я последую за тобой, куда бы ты ни направилась, — потом, уже серьёзно, продолжил: — Когда ты планируешь начать всю эту авантюру?

— Думаю, завтра. Я пошлю Лизу в ближайший городок к аптекарю за какой-нибудь мелочью (мы всегда приобретаем у него снадобья для лица), дам ей в сопровождение Штефана. Они поедут в возке, в который уже будут уложены вещи. А ночью выедем мы с тобой. Верхом. Вот и всё. Вроде, несложно.

— Да, — вздохнул Юзеф, — звучит всё логично и просто. Вот как получится?.. Ну, там посмотрим.

Получилось всё на удивление гладко. Лиза со Штефаном поехали после обеда якобы за отбеливающей мазью для лица и рук, но задержались. Такой вариант оговаривался ещё дома, поскольку готовой мази могло не оказаться, и тогда пришлось бы ждать. О них не беспокоились, зная, что переночевать они смогут и в возке.

Вечером Элен зашла к дяде Яношу, когда у него сидел пан Войтек. Она не раз заходила к ним вечерами, поэтому её приход необычным не выглядел. Разговор шёл о пане Юзефе, Элен охотно его поддержала. Потом вызвалась налить обоим мужчинам по бокалу вина, и, посидев ещё немного, отправилась к себе.

Наступила ночь. Элен не спала, чутко прислушиваясь к звукам засыпающего дома. Наконец, всё стихло. Часы показывали половину второго ночи. Она тихонько встала, надела заранее приготовленную одежду, к которой привыкла в школе, и вышла в коридор. Здесь было темнее, чем в комнате. Почти ощупью продвигаясь вперёд, она, наконец, добралась до комнаты пана Яноша. Постояв немного в нерешительности (а вдруг средство Бабки всё же не подействовало?), она осторожно приоткрыла дверь и скользнула внутрь. Элен ещё никогда не была здесь. Яркая полная луна светила прямо ей в лицо из расположенного напротив окна. Вся остальная комната терялась в темноте. Справа смутно была видна большая удобная кровать без затей, в углу угадывалось кресло, рядом с ним — бюро. Прислушавшись к спокойному дыханию дяди, она убедилась, что он крепко спит. Элен подошла к бюро, наугад взяла пачку каких-то бумаг, вынесла их на середину комнаты на свет. Нет, не то. Отнесла бумаги обратно, взяла следующую пачку. Так повторилось несколько раз. Наконец, она обнаружила то, что искала: документы для неё и Юзефа, позволяющие пересечь границу. В бумагах имена были изменены. Здесь же указывалось, что едут они со слугами, но их количество и имена вписаны так и не были, поскольку поездку, по мнению дяди, отложили на неопределённый срок. Забрав бумаги и аккуратно убрав остальные обратно в бюро, Элен подошла к кровати и наклонилась над спящим.

— Спокойной ночи, дядя Янош, — почти неслышно прошептала она. — Пусть твои сны будут приятными. Не сердись на меня и не бойся за меня. Я обещаю тебе, что вернусь. Клянусь! Всё будет хорошо. Я в это верю, верь и ты. До свидания, дядя Янош, я очень тебя люблю и буду скучать, — она поцеловала его в щёку и слегка прижалась к ней своей щекой.

Выпрямилась, посмотрела ещё немного на Яноша, повернулась, чтобы уйти… и замерла. Луна, продолжая своё путешествие по небосводу, теперь освещала противоположную кровати стену. Там висел портрет молоденькой девушки, смотревшей, казалось, прямо в глаза Элен. В ней не было ни кокетства, ни жеманства. Казалось, что вот-вот она улыбнётся. Тёмные волосы, тёмные глаза. И, как контраст к ним — почти белое платье, не скрывающее, а скорее подчёркивающее стройную лёгкую фигуру. Портрет был небольшим и висел так, что был хорошо виден только от кровати. Элен поняла.

— Так вот ты какая, панна Кристина, — прошептала она, обращаясь к портрету. — Ты всегда с ним. Не бойся, я не обижу твоего Яноша, я вернусь и тогда уже не оставлю его. Ты посмотри за ним, пока меня не будет дома, а потом мы вместе будем оберегать его.

Теперь нужно было уходить. Тихо, не оглядываясь, Элен вышла из комнаты и спустилась по лестнице. Оставалось пройти только просторную переднюю.

— Элена!

От неожиданности она вздрогнула, шарахнулась в сторону и больно ударилась ногой, налетев в темноте на стоящий здесь столик. Все её мысли были ещё там, в комнате дяди возле портрета, и она не узнала тихий голос, окликнувший её.

— Кто здесь?

— Ты уже не узнаёшь меня? — на середину помещения, где хоть что-то можно было рассмотреть, вышел Гжесь. — Ты всё-таки едешь? Почему же тайно? Почему не попрощавшись?

— Гжесь, так будет лучше. Не стоит говорить об этом. Пусть все считают, что я убежала из дома.

— Убежала? С ним? С этим красавчиком? Он обманет тебя, вот увидишь!

— Гжесь, не надо. Ты просто обижен на меня. Но только я не понимаю, за что. Я же не навсегда уезжаю.

— Причём тут это? Навсегда — не навсегда… Ты у-ез-жа-ешь. И уезжаешь с ним. Неужели тебе здесь плохо?

— Гжесь, не начинай, пожалуйста, всё с начала, не надо. Чего ты хочешь? Чтобы я осталась? Мы уже говорили с тобой, что это невозможно. Тогда чего?

— Если не хочешь… или не можешь остаться, возьми с собой меня. Меня, а не этого красавчика! Ведь мы с тобой вместе росли — неужели ты мне доверяешь меньше, чем ему?

— Гжесь, — Элен подошла к нему вплотную и теперь видела хоть немного его лицо, — я доверяю тебе, иначе не говорила бы сейчас с тобой. Но так сложились обстоятельства. Дядя Янош сам принял решение сделать пана Юзефа моим телохранителем, я его об этом не просила.

— Ну и что! Если бы ты осталась, я бы доказал, что могу защитить тебя не хуже твоего Юзефа!

— С каких это пор он мой?

— С таких. Я слышал, что вы всегда с ним были вместе, когда учились в той школе. Ну, просто не расставались, ни на минуту!

— Конечно, ведь он мой друг.

— Мы с тобой тоже были друзьями, но это не помещало тебе уехать учиться без меня, не мешает и теперь.

Элен начала нервничать. Юзеф с лошадьми уже около получаса дожидается её на улице возле ограды. Не дай Бог, он пойдёт смотреть, не случилось ли чего, это может всё испортить.

— Послушай, ты был и остаёшься моим другом, но это же не означает, что у меня не может быть ещё и других друзей. Так же, как и у тебя. Мне очень жаль, что вы с Юзефом не смогли узнать друг друга лучше. Вы бы тоже подружились.

— Лучше? Ты считаешь, что мне не хватило общения с ним во время обучения? Благодарю, но больше я общаться с ним не хочу. Это ты забыла, как он вёл себя, как старался подколоть или высмеять, а я помню всё.

— Гжесь, с тех пор прошло время, он оказался совсем другим. Может быть, он и был таким, а может, изменился…

— Но я не изменился, — прервал её Гжесь. — И отношение моё к нему тоже осталось прежним.

— Что ж, очень жаль… Гжесь, это долгий разговор, который ни к чему не приведёт. Всё равно каждый останется при своём мнении, а мне нужно уходить. Срочно! Иначе все мои старания пойдут прахом! Если ты до сих пор считаешь себя моим другом, не мешай мне, не задерживай. Ну, пожалуйста!

— А если я сейчас пойду и разбужу отца и пана Яноша?

— Не получится, — покачала головой Элен. — Они будут спать до утра, их никто и ничем не разбудит. Ты, если хочешь, расскажи им утром обо всём, что посчитаешь нужным. Только не при всех, ладно?

Гжесь молчал. Он больше не спорил, не просил. Только смотрел на её лицо, едва различимое в темноте.

— Ну, я пойду, хорошо? — Элен взяла его за руку, слегка сжала её. — Прощай, Гжесь. И спасибо тебе за то, что понял меня.

— А вот ты так и не поняла, — с горечью сказал Гжесь.

— Чего не поняла?

Он опять помолчал, не в силах произнести вслух то, что много раз мысленно говорил ей. Слова вырвались сами, как будто против его воли:

— Я люблю тебя, Элена.

Элен отступила на шаг и провела рукой по лбу. А Гжесь после признания почувствовал странное облегчение. Всё было сказано, теперь она знает, можно говорить дальше, не задумываясь, не скрывая ничего.

— Я это понял, когда ты уехала… Ты ничего не говори, не надо. Я просто хочу, чтобы ты знала. Если тебе понадобится моя помощь, я сделаю всё, что в моих силах. И даже то, что не в силах, сделаю всё равно, потому что… люблю.

Элен стояла перед ним и молчала. Она не могла придумать, что ответить.

— Гжесь, я…

— Не надо, — повторил он. — Всё, что ты скажешь сейчас — неважно. Важно только, что я успел тебе сказать самое главное до того, как ты исчезнешь. Скажи, я могу для тебя что-то сделать, хоть чем-то помочь?

Элен снова подошла к нему:

— Спасибо тебе.

— За что?

— За то, что ты сказал. Прости меня, что не могу ответить тебе тем же, но… А помощь… Гжесь, позаботься, пожалуйста, о пане Яноше до моего возвращения. Ему будет одиноко без меня. Береги его. Ладно?

— Да. Обещаю.

— Спасибо, — ещё раз сказала Элен. Потом положила ему на плечи руки и поцеловала в щёку, как недавно поцеловала дядю. — Прощай…

Он не ответил. Снял с плеч её руки, поцеловав каждую, и быстро ушёл.

Элен стояла растерянная, не зная, что теперь делать. Потом повернулась и пошла к выходу сначала медленно, потом всё быстрее. По двору она уже бежала и не только потому, что торопилась к заждавшемуся Юзефу. Ей вдруг захотелось оказаться как можно дальше отсюда.

Перелезать через ограду не требовалось, она уже давно обнаружила, что между одним из каменных столбов и металлическими прутьями, составлявшими ограждение, получился чуть больший промежуток, чем везде. Этого вполне хватало, чтобы протиснуться наружу. Юзеф услышал шорох раздвигаемых ветвей, потом разглядел её силуэт и подвёл коня поближе, намереваясь помочь ей сесть. Но Элен, не дожидаясь его поддержки, вскочила в седло и тут же послала лошадь вперёд так резко, что та от неожиданности сделала скачок с места и сразу пошла галопом. Юзеф догнал её только через несколько минут, когда Элен уже немого сдержала коня.

— Что случилось? — пытаясь разглядеть в темноте её лицо, спросил он.

— Ничего, — в голосе чувствовалось напряжение, он звучал глухо.

— Кто-то узнал о нашем отъезде? Или тебе не удалась твоя «цыганская хитрость»?

— Удалась.

— Значит, узнали. Кто?

— Гжесь, — отвернувшись, ответила Элен.

Юзеф замолчал, больше ни о чём не спрашивая. Он понял всё гораздо раньше.

* * *

Когда приехали на постоялый двор, где договорились встретиться, то первое, что они услышали, было ворчание Штефана. Он был очень недоволен тем, как повернулись события. Ему совсем не улыбалось обманывать пана Яноша, которого он любил, но и отпустить Элен одну он не мог (Штефан не воспринимал Юзефа, как серьёзную охрану и считал себя единственным её защитником). В дорогу отправились сейчас же, несмотря на глухую ночь.

В начале пути, пока дорога была более или менее знакома, ехали одни. Женщины сидели в возке. Элен была в обычном женском дорожном платье. Штефан правил лошадьми, а Юзеф сопровождал их верхом. Вторая верховая лошадь бежала сзади, привязанная к возку. Когда они покинули известные им места, они стали держаться больших дорог, а выезжая с очередного постоялого двора, старались найти попутчиков. Никто не возражал: чем больше людей ехали вместе, тем безопаснее была дорога, тем менее вероятным становилось нападение грабителей, которые, обычно промышляли вдоль всех трактов. Иногда Элен выходила из возка, чтобы немного размяться и продолжала путь верхом, а Юзеф время от времени присоединялся к женщинам, чтобы отдохнуть немного и согреться, поскольку погода, несмотря на наступивший июнь, была на редкость мерзкая. Часто моросил дождь, иногда усиливаясь. Но и без него небо постоянно было каким-то сырым. Обычно в это время уже устанавливалась прекрасная солнечная погода, и становилось по-настоящему тепло, но в этот год лето запаздывало, тем более что двигались они на север.

Путь уже подходил к концу, когда Лиза пожаловалась на то, что никак не может согреться. Она сидела напротив Элен в возке и дрожала, закутавшись в тёплый плед. На постоялом дворе специально для неё сварили глинтвейн, и ей стало лучше. Но на следующий день всё повторилось. На этот раз обеспокоенная Элен решила, что нужно остановиться раньше. Гостиница нашлась в предместьях Ревеля. Они снова заказали глинтвейн, но он помог ненадолго. Ночью Лиза начала сильно кашлять. Утром, оценив её состояние, Элен осталась в гостинице, и для горничной позвали доктора. Он осмотрел её, оставил горькие, как осиновая кора, порошки, рекомендовал побольше пить вина, сильно разведённого тёплой водой, и уехал к другим больным. Ночью Лиза почти не спала. Начался жар, лихорадка усилилась. Стоило только лечь, кашель доводил её до рвоты, из глаз текли слёзы. Вновь пришедший на следующий день доктор долго сидел у её постели, считал пульс, слушал дыхание через трубку. Потом сделал кровопускание. Когда он вышел, Элен спросила, чего им ожидать. Доктор грустно взглянул на неё и ответил:

— Я бы на вашем месте озаботился подбором новой служанки.

— Что, всё так плохо? — спросил стоящий рядом Юзеф.

— Да. Хуже некуда. Со вчерашнего дня, несмотря на лечение, состояние её ухудшилось. Я думаю, долго она не промучается. День — два. Я сожалею.

Ночью у Лизы снова был сильный жар, начался бред. Она никого не узнавала. Следующий день никаких перемен не принёс. А ночью её не стало.

Лиза была католичкой, так что никаких сложностей с погребением не возникло. Похоронили её на кладбище при церкви. Элен оставила священнику немного денег, и он обещал позаботиться о могиле.

Когда вновь тронулись в путь, Юзеф сидел с Элен в возке. Она никак не могла прийти в себя. Она чувствовала вину перед Лизой.

— Если бы я не взяла её с собой, она осталась бы жива.

— Элен, не мучай себя. Лиза могла простудиться и дома. Такого мерзкого июня я не помню, так что дома ли, в дороге — шансы были почти равны. Никто не знает отпущенного ему срока.

— Но что, если я сама сократила этот срок, заставив её ехать?

— Элен, её никто не заставлял! Вспомни, она сама хотела ехать в Россию и всё боялась, что останется, а мы уедем без неё.

— Но до России она так и не доехала…

— Значит, так было суждено. Но как бы ни сложилось, ей сейчас хорошо. Она смотрит сейчас на тебя и улыбается. Слышишь меня? — Юзеф наклонился к ней и заглянул в лицо. — Давай, хватит грустить. Завтра мы будем уже в Петербурге.

Действительно, вскоре прибыли. На границе проблем не было. Бумаги, которые Элен забрала перед отъездом, не возбудили никаких подозрений, а красивая грустная польская панна ничем не вызвала недоверия офицера.