…Журчание воды убаюкивало её всю ночь. Чтобы хоть как-то согреться, Элен забралась в кусты ольшаника, растущие в изобилии возле самого выхода из потайного хода. Здесь по крайней мере не чувствовался холодный влажный ветер. Он леденил не только тело, но и душу, принося с собой запах гари, запах гибели её родного дома.

Очень хотелось есть. Солнце уже давно перевалило за полдень. Элен вылезла из своего убежища и решила пойти в деревню, попросить что-нибудь поесть. А потом нужно скорее узнать, где отец и брат — они ведь наверняка тоже где-то прячутся. А потом… Что нужно сделать потом, она не знала, но подумала, что это не беда. Как только она найдёт отца и брата, ей уже ничего самой решать будет не нужно, взрослые сами найдут способ избавиться от проблем.

Попив немного из реки, чтобы хоть чуть-чуть заглушить голод, Элен отправилась в деревню. Чтобы сократить путь, она пошла через лес, набрела на богатый черничник, стала есть крупные сочные сладковатые ягоды и, увлёкшись, немного заблудилась. Испуга не было. Эти леса были хорошо ей знакомы: много раз они играли здесь с братом, и с деревенскими девчонками ходили за грибами и ягодами. Элен знала, что нужно лишь пройти немного в любую сторону по прямой, и она найдёт какую-нибудь знакомую примету, которая подскажет ей дорогу в нужную сторону.

Когда девочка, наконец, поняла, где находится, день уже клонился к вечеру. Она заторопилась, вышла на нужную тропинку и скоро подошла к деревне. Вышла Элен к ней с противоположной усадьбе стороны: пока искала дорогу, оказывается, обошла деревню по большому кругу. В этом месте кустарник на опушке подходил почти к самой деревне.

Дойдя до ближайшего забора, она уже собиралась выйти на дорогу и подойти к калитке, как вдруг увидела незнакомого человека верхом на лошади. Рядом с ним шёл пешком ещё один — одетый попроще. Пеший смотрел на верхового с опаской. Элен быстро юркнула обратно в кусты. Верховой говорил, явно давая указания пешему:

— Так ты смотри: это единственная дорога из деревни. Вокруг — болота, там не пройти. Если кто жив из них остался и скрыться попытается, только здесь и сможет проскочить.

— Так, ваше благородие, ранетые оне, вроде. Как же ж побегут?

— А ты не рассуждай! Сами не смогут — охотники помочь найдутся. Твоё дело — смотреть и доложить! А упустишь — шкуру спущу! — повернув коня, всадник скрылся за домами.

Второй человек, повздыхав, ворча себе под нос о своей горькой судьбе, полез прятаться в кусты. К счастью, прятаться он решил с противоположной стороны дороги.

Перепуганная Элен, забыв о мучавшем её голоде, потихоньку ушла снова в лес. Она не сомневалась, что речь шла о её семье. Значит, их всех ловят! А поймают — убьют! Вон, как сказал этот человек на лошади: шкуру спущу. Разве можно ходить без шкуры!? Раз так — в эту деревню нельзя. И в другую — тоже, наверное, нельзя. Куда же идти?

Уже в сумерках Элен отыскала в лесу шалаш, который деревенские мальчишки построили для игры в «казаки — разбойники». Там, завернувшись во влажную рогожку, изображавшую когда-то персидский ковёр атамана разбойников, она и провела ночь.

Утром Элен решила идти в «дальние деревни». Она понятия не имела, где они расположены, но много раз слышала, как в деревне говорили о них. «Привёз из дальней деревни», «он живёт в дальней деревне», «а в дальней деревне, что вооон за тем лесом…» При этих словах люди всегда взмахом руки или головы указывали в одном и том же направлении. Туда ездили, значит, дорога была, а в том направлении, куда указывали, существовала лишь одна дорога. Вот по ней и пошла Элен. Собственно шла она не по дороге, а рядом с ней по лесу, чтобы успеть спрятаться в случае чего. Спотыкаясь, плача от усталости и жалости к себе, отцу, брату, собирая по дороге попадающиеся ягоды, она брела до середины дня. Выбившись из сил, Элен присела отдохнуть и, незаметно для себя, уснула возле самой дороги под кустом.

Проснулась она от того, что её поцеловали в губы. Ей как раз снился прекрасный сон: сказочно красивый юноша явился за ней, чтобы увести в своё королевство. У него было лицо брата, а голос какой-то тихий и странный. И говорил он на непонятном языке. «А-а! Так ведь он из далёкого королевства, — догадалась Элен. — Там все, наверное, так говорят. Как же я буду с ним разговаривать?» И тут он замолчал и поцеловал её. И ещё раз. Элен открыла глаза, просыпаясь.

Над ней стояла огромная лохматая собака. Она улыбалась собачей улыбкой и махала хвостом. Потом собака наклонилась и в третий раз лизнула маленького человеческого щенка, явно брошенного здесь у дороги на произвол судьбы. Собака не хотела тоже оставлять этого щенка на погибель, но и поднять не могла. Оставалось обратиться за помощью к хозяину, который не сразу понял, куда его тянут, хватая за штаны.

Элен уже сидела на краю дороги, протирая глаза грязными пальцами. Взглянув вверх, она онемела — настолько подошедший человек отличался от сказочно прекрасного королевича, образ которого ещё стоял перед её глазами. Перед ней стоял огромного роста цыган и улыбался. Ни всклокоченная борода, ни буйная уже с проседью шевелюра почему-то не пугали. На дороге остановились несколько повозок непривычного для Элен вида. В них и вокруг были люди с такими же чёрными волосами, одетые непривычно пёстро.

— Ты откуда здесь взялась, басенькая? — спросил высокий.

— Из усадьбы, — почему-то честно призналась Элен.

Цыган как-то сразу помрачнел, но взгляд его быстро вновь стал ласковым. Он, оглянувшись, крикнул что-то, видимо позвал, потому что к нему сразу подошла красивая женщина лет тридцати, перекинулась парой слов с высоким и присела перед Элен. Заглянув ей в глаза, погладила по голове и просто сказала:

— Пойдём, басенькая, поешь да попьёшь, потом отдохнёшь. А что делать дальше — там решим.

Элен доверчиво взялась за протянутую ей руку и пошла к повозкам.

Так закончилась первая, безмятежная, страница жизни Элен. Это была жизнь любимой дочери и сестры, благополучной маленькой барышни — своевольной проказницы и выдумщицы. Теперь началась другая — неизвестная, переменчивая, хотя и не лишённая приятных моментов, жизнь приёмной дочери цыганского табора. А вместе с новой страницей жизни пришло и новое имя. С лёгкой руки её нового отца все стали называть её Басей или Баськой. Элен никогда ни о чём не заботилась, а если и думала о завтрашнем дне, то исключительно как об источнике следующих удовольствий или приключений; Баське же предстояло постоянно трудиться, чтобы жить. Как хорошо, что теперь она была не одна! Рядом были люди, веками выживавшие в самых неблагоприятных условиях; люди, которые хорошо знали, что надеяться можно только на себя и на свой род, который не предаст, который поможет, который спасёт…

Но пока ни о чём таком она не думала. Элен, теперь уже Баська, мирно лежала в цыганской кибитке сытая, переодетая в сухую одежду, согревшаяся. Рядом спала нашедшая её собака. Девочка задрёмывала, лениво текли мысли: «Какие же дураки придумали сказки о злых цыганах?! И о том, что они воруют детей? Они их не воруют, а спасают… И собаки у них вовсе даже добрые-предобрые… и не лают просто так… И лошади хорошие такие… и пахнут вкусно… Хорошо-о-о…». И она уснула.

* * *

Несколько дней табор останавливался только на ночлег. Эти дни Баська в основном спала. Даже ела мало, хотя обычно аппетит имела завидный. Но пища была непривычной, да и есть особо не хотелось. Постепенно она знакомилась с окружающими людьми. Высокого цыгана, взявшего её в свою семью, звали Миро или Мирко. Он происходил из цыган, кочевавших когда-то по Европе. Каким ветром и почему занесло его деда в Россию — одному Богу известно. Но с тех пор их род не покидал пределы этой страны. Мирко был человеком уравновешенным, умным, внимательным, но властным. Правда, свою властность ему приходилось показывать редко: просто никому и в голову не приходило спорить с ним. Его в таборе уважали, его советов слушались как приказов, хотя никто никогда не назначал и не выбирал Миро главным. Первую свою жену он похоронил ещё совсем молодым. Только два года прожили они вместе. Она оставила ему сына Гожо, очень на себя похожего. Вторая жена, Чергэн, была моложе своего мужа, но это как-то не бросалось в глаза. У Мирко с Чергэн было двое детей — старшая дочь Зора и сын Лачо лет двенадцати. Чергэн ничем на мужа не походила, кроме внимательного ласкового взгляда. Двигалась она плавно, как будто не шла, а плыла над землёй. Но особенно поражали её глаза: при чёрных с серебряными нитями волосах глаза были серыми! Тёмно-серые, казавшиеся невнимательному человеку чёрными, они порой вспыхивали таким внутренним светом, что это казалось невероятным. Особенно ярко это проявлялось, когда Чергэн с нежностью смотрела на мужа или сердилась на кого-то. В таборе говорили, что Мирко привёз её откуда-то издалека, и что она — одна из тех детей, кого цыгане подобрали после сильного наводнения. А ещё она была обладательницей дивного голоса. Даже у такого музыкального, песенного народа, подобный голос встречается редко. Он лился широко, свободно, без всяких видимых усилий, переходил от самых низких звуков, рокочущих, как горный поток после сильного дождя, до самых высоких, звенящих подобно весенней капели. Баська, не понимавшая ни слова в этих песнях, слушая, застывала, забывая, где она, что когда-то было, не видя ничего вокруг. Она просто растворялась в мелодии. Через неделю она впервые после трагедии улыбнулась, поняв, что Чергэн сейчас начнёт петь. Эту улыбку заметила и сама Чергэн, и Мирко, и Зора.

— Оттаивает, — по-цыгански сказал дочери Мирко. Та кивнула и спросила, обращаясь к Баське:

— Тебе нравится, как поёт наша мать? Хочешь, мы научим тебя так же петь?

Баська смутилась и, опустив глаза, ничего не ответила. Ей казалось невероятным, что кто-то может петь так же хорошо, как Чергэн, тем более она сама. О собственных музыкальных талантах она была вообще довольно низкого мнения. Как раз зимой этого года приглашённый учитель музыки сказал её отцу, что у девочки абсолютно отсутствует не только музыкальный слух и голос, но и желание слушать музыку. Им, взрослым серьёзным мужчинам, было не понять, что пока учитель старался заинтересовать графскую дочь мелодичными звуками флейты, на улице, там, у конюшен, объезжали двух новых лошадей, одна из которых, маленькая серая кобылка, предназначалась ей! В этот момент ухо Элен воспринимало только одни звуки — отдалённое конское ржание, слышное даже через закрытое окно. Ну, не повезло звукам музыки: они летели мимо! В нетерпении барышня и сама стала притопывать, как лошадка, и тут же получила замечание учителя, который убедился, что и чувство такта у неё отсутствует. Но Элен не была виновата в том, что ритм галопа лошади не совпал с музыкальным ритмом пьески, наигранной учителем!

Теперь эти воспоминания тревожили девочку. Так хотелось тоже петь! Но образованный серьёзный человек сказал, что в музыке она — бездарность, значит петь ей не суждено. А не то стыда не оберёшься. Нет, наверное, не стоит даже пробовать, ещё смеяться будут. И дразнить как-нибудь обидно… особенно мальчишки… Уж она-то их знает — сколько раз сталкивалась с деревенскими. А брата, чтобы защитить её, рядом нет. При воспоминании об Алене, Баська взялась рукой за единственную ценную вещь, оставшуюся у неё. Это был перстень матери, который она носила на шее, на длинной цепочке вместе с медальоном. Такой же медальон был и у Алена. Раньше они с братом надолго никогда не расставались. Ей стало так горько, что слёзы сами закапали из глаз.

Зора, по-своему истолковала причину её слёз:

— Не плачь, не надо! Тебя никто не заставит делать то, чего ты не хочешь. Если ты слышала что-то плохое о цыганах — это всё неправда! Мы никогда не заставляем человека делать то, что ему неприятно. Тебя здесь никто не обидит!

Баська посмотрела на неё заплаканными глазами: «Ничего ты не понимаешь!» — подумала она и крепко прижалась к Зоре.

Больше никто не предлагал ей петь, хотя все замечали, как её тянет к поющим людям.

Дорога всё тянулась и тянулась, колёса всё скрипели и скрипели, и Баська удивлялась: неужели этому не будет конца? Как-то раз она спросила Чергэн:

— Мы будем ехать до самого края света?

Чергэн засмеялась:

— До края света? А ты знаешь, где он?

— Нет. Но в сказках, которые мне рассказывала нянька, всегда говорилось «пойду хоть на край света». Это значит «далеко». А мы всё едем, едем — наверное, скоро и край света будет.

— Туда ещё никто не доходил и не доезжал… Туда дороги нет. А мы скоро остановимся. У Папуши вот-вот родится ребёночек, ей надо в покое побыть. Вот выберем, где удобнее шатры поставить и недельку-другую там побудем.

Баська видела, конечно, молодую цыганку с большим животом, но как-то не задумывалась о том, что она скоро будет мамой, будет нянчить своего малыша, как многие женщины в таборе носить его в большом куске ткани, завязанном через шею.

Через неделю было выбрано место для долгой стоянки на лугу, по которому протекала река. Рядом был лес, а в нём — родник. Недалеко стояла деревня, жители которой и следили за ним: вокруг родника был сделан настил из брёвен, чтобы не осыпались края, а над самим водоёмчиком красовалась крыша с резным краем.

Шатры поставили рядом друг с другом, кроме одного, в котором находилась Папуша. Через день после того, как все расположились, Баська увидела, что возле шатра Папуши началось какое-то движение. Туда стали собираться пожилые женщины, а мужчин прогоняли подальше. Рядом с шатром на костре грелась вода. Баська слышала от деревенских девчонок, что когда чья-то тётка рожала, она сильно кричала, и это было страшно. Теперь девочка с замиранием сердца ждала того же. Но всё было тихо. Только сновали туда-сюда деловитые цыганки, спокойно переговаривающиеся друг с другом. Часа через четыре, когда стало уже смеркаться, из шатра вышли улыбающиеся женщины, позвали мужа Папуши и поздравили его:

— У тебя сын! Красивый, как его мать, а поесть любит, как отец!

Было поздно, пора было уже спать, а Баська всё думала о Папуше, о ребёнке, о том, что видела и слышала.

— Зора, — позвала она, — а Папуше было больно?

Зора села рядом:

— Наверное, да. Я ведь ещё не знаю. Вот выйду замуж, рожу ребёнка — тогда узнаю наверняка.

— Почему же она не кричала?

— А зачем? Разве от этого будет легче? Цыганки знают, что нам помогает Бог. Он любит нас и заботится о нас. Зачем же кричать? Он и так всегда рядом.

— А крестить маленького будут?

— Ну, конечно, будут! Разве можно без этого? — удивилась Зора. — Вот пройдёт несколько дней, Папуша окрепнет, и ребёночка окрестят в церкви. Мы специально и остановились рядом с селом, где есть храм.

Баська лежала и в который раз думала о том, как ей рассказывали страшные истории про цыган. В этих историях цыгане были и обманщиками, и нехристями, и злыми разбойниками. Как это всё отличалось от той действительности, которая её сейчас окружала!

Стоял сентябрь, но солнце грело совсем по-летнему. Ребята устроили весёлую возню в речке. Баська наблюдала за ними издалека. Ей очень хотелось тоже поплескаться, но её никто не звал, а просить принять её в игру не позволяла гордость. Девочка сидела на пригорке и с удивлением смотрела, как купались цыганята: они не раздевались. В деревне, куда она тайком убегала поиграть с ребятами, так купались только девчонки, и то они сарафаны снимали, оставаясь в длинных рубахах. А мальчишки лезли в воду в одних портах, голые по пояс.

Баська зябко передёрнула плечами: вода в речке, наверное, холодная, ведь не лето уже. Бегать в мокрой одежонке даже при тёплом солнышке — приятного мало!

Мальчишки на мелком мысу, образованном изгибом реки, затеяли бороться, ухватив каждый своего противника за пояс. Кого повалят в воду — тот проиграл. Крики, смех, плеск воды, визг наблюдавших за игрой девочек… Вдруг сквозь эти звуки Баська услышала ещё один — тихий и жалобный.

Лохматый щенок, захотев попить, спустился к реке. Так много воды сразу он ещё не видел. Постоял, тараща глаза на невиданно огромную лужу, и потопал к ней. Волна накатывала на берег и убегала прежде, чем щенок успевал её лизнуть. Он порычал, но волна не послушалась; он поскулил — она не ответила на его просьбу. Тогда он решил подобраться поближе, туда, где «лужа» была поспокойнее. Щенок прошёл по прибрежным камням и, встав на край последнего плоского камушка, пристроился пить. Но голова была слишком тяжёлой, лапы неуклюжими, а камень скользким. Щенок плюхнулся в воду. Длинная шерсть сразу намокла и потянула его вниз, а течение, хоть и не сильное, подхватило и потащило прочь от берега. Щенок барахтался и плакал, но крики, доносившиеся с мыса, заглушали его слабый голос.

И всё же на его призыв ответили! Маленький человек, сидевший неподалёку, заметил щенка и поспешил на помощь. К этому времени река утащила собачонка на глубокое место. Баська, скинув только обувь, прыгнула в воду. Ух, как холодно! Несколько взмахов рук — и щенок оказался рядом. С течением бороться было не нужно: река несла их на мыс, оставалось только не дать щенку утонуть. Их заметили, и игра прекратилась. Плавать умели немногие, и вид плывущей девчонки впечатлил ребят.

Когда Баська со щенком на руках вышла на берег, весть о происшествии уже добежала до табора вместе с прибежавшими с берега девочками. Её встретили Мирко и собака Лапа — та самая, которая нашла девочку у дороги. Мирко присел перед двумя мокрыми детьми, погладил и того и другого по голове и сказал:

— Вот ты и отдала долг Лапе — это ведь её щенок. Ты умница. Иди, переоденься.

Зора помогла Баське переодеться. Увидев у неё на шее медальон и перстень, удивилась: «О! А это что?» и хотела взять в руки перстень. Баська шарахнулась в сторону — она не хотела, чтобы кто-то, пусть даже самый хороший и добрый человек, прикасался к вещи её мамы. Но всё же ответила:

— Это мамино кольцо.

Зора была удивлена реакцией девочки, но, ощущая себя уже взрослой (17 лет всё-таки, замуж давно пора!), не стала дуться:

— Я не возьму его, не бойся. Просто оно такое красивое! А мама у тебя тоже красивая?

— Я не помню её, она умерла, когда я была совсем маленькой. Но на портрете, который у отца в кабинете, она очень красивая…

Баська вдруг поняла, что впервые рассказывает кому-то о своей жизни в имении. Оказывается, с Зорой это было легко!

— А отец, — спросила цыганка, — красивый?

— Да. И брат тоже… только они… остались там, в усадьбе. Я думала, они меня потом найдут, догонят, но они так и не пришли. А я всё ждала…

Губы у неё дрогнули, в глазах показались слёзы. Зора прижала Баську к себе и стала гладить по голове, по спине, говоря:

— Ну, ничего, не плачь, когда-нибудь ты с ними встретишься обязательно. Вот вырастешь, станешь красавицей, как твоя мама, приедешь туда, где ты жила, и вы встретитесь. Ведь так? Ты мне веришь?

Она села рядом и, глядя в глаза, продолжала:

— А сейчас ты успокойся и пойди, посмотри, как там щенок. Ведь ему было так страшно в речке. Иди, приласкай его, я дам тебе, чем его угостить.

С этих пор Баська стала часто разговаривать с Зорой. Иногда к ним присоединялась Чергэн, иногда Лачо. В его присутствии Баська сначала смущалась, но потом привыкла, а он стал считать своим долгом оберегать её от возможных неприятностей. Лачо почувствовал себя настоящим старшим братом, и это ему страшно нравилось. Ведь до сих пор он был самым младшим в семье. А теперь стал мужчиной, охраняющим слабого.

Случай со спасением щенка имел и ещё одно последствие: на Баську стали смотреть по-другому. В глазах взрослых она была барским дитя, а, следовательно, балованным ребёнком, не приспособленным к жизни. Только Чергэн с семьёй знала, что это не так. Понемногу, не сразу, Баська рассказывала им о своей жизни. Труднее всего ей дался рассказ о том, чему она была свидетелем в доме. Но и это, в конце концов, было рассказано. Только одно утаила Баська: как ей удалось уйти из горящего дома. Но это была тайна. Тайна Алена. Она дала ему слово никому не говорить о тайном проходе к реке. Значит, и не скажет. Не рассказала она и о той последней сцене, которая врезалась в память навсегда. Баська пыталась не вспоминать её, отогнать от себя. Она не хотела верить в реальность происшедшего. Если поверишь — значит, ни отца, ни брата нет уже в живых. Нет, этого не должно быть! Не может быть! Днём девочке удавалось справиться с воспоминаниями. Этому способствовало и то, что ни минуты она не оставалась без дела: нужно было помогать по хозяйству, а в освободившееся время — поиграть. Но во сне ей приходилось раз за разом переживать заново всё, что произошло. Особенно же ярко и часто она видела лицо брата, когда он крикнул ей «беги» и кровь на его сорочке. Баська плакала во сне, бормотала жалобно, вскрикивала. Взрослые сами догадывались о том, чего она не досказала. Они поняли, что, скорее всего, отца и брата девочка потеряла, но не говорили об этом открыто. Чергэн знала больше других, она не раз слышала Баськины слова, сказанные во сне, из которых женщина постепенно сложила цельную картину, которая испугала её. Всем этим она поделилась с мужем, и вместе они решили, что беда грозит не только Баське, если она вернётся к родным местам, но и всему табору, приютившему единственного человека, который может опознать убийц графа с сыном. Стало ясно, что дорогу туда нужно забыть. Чергэн стала чаще говорить с Баськой по-цыгански, всячески поощряя её, когда та пыталась что-нибудь повторить; стала объяснять обычаи своего народа, рассказывала ей цыганские сказки. Она хотела, чтобы девочка поскорее стала чувствовать себя в таборе своей и перестала часто вспоминать то, что ей причиняло такую боль.

Баська, чувствуя заботу и внимание, стала больше улыбаться, с удовольствием принимала участие в делах табора. Раньше, в имении, её считали маленькой и не доверяли никаких серьёзных, с её точки зрения, дел. А здесь она зачастую выполняла работу наравне со старшими девочками! Это очень ей нравилось и вселяло гордость и уверенность в себе и своих силах. Очень полюбила она собак — больших, косматых и очень страшных с виду. Баська нисколько их не боялась, возилась и со щенками и со взрослыми серьёзными псами, которые с ней почему-то себя начинали вести тоже, как малые щенки: ложились на спину, улыбались и старались лизнуть в нос. Собаки не только признали Баську «своей», они предпочитали её общество обществу других людей. Она обладала каким-то врождённым чутьём, которое помогало ей понимать животных. Баське собаки позволяли много такого, чего не разрешалось делать другим. Она разбирала свалявшуюся клоками собачью шерсть, расчёсывала их, работая лошадиным гребнем, вытаскивала из лап колючки. Но псы всё терпели, только иногда порыкивали, когда становилось уж вовсе невтерпёж.

Но самым большим удовольствием для Баськи было побыть возле лошадей. Это противоречило правилам табора, возле лошадей могли находиться только мужчины и мальчики. Ей объясняли, её уговаривали, даже ругали — всё было напрасно: при любом удобном случае она убегала туда, где паслись лошади. И ни разу не случилось такого, чтобы какая-то лошадь её укусила или ещё как-то обидела. Баська любила их беззаветно, и они относились к ней с такой же нежностью и приязнью, как и собаки.

Попытка отучить её от лошадей всё же была предпринята. Мирко, выбрав момент, когда никого рядом не было, вопреки обычаю посадил её верхом без седла на довольно норовистого коня. Сделал он это в надежде, что испугавшись, она больше не будет лезть, куда девчонкам не положено. Но это он сделал зря! Разве знал он, что Баська давно уже носилась верхом вместе с деревенскими мальчишками. О сёдлах у них и речь не шла! Правда, ей всегда давали низеньких спокойных кобылок, чтобы она, не дай Бог, не упала (случись, что с барским дитём — греха не оберёшься!), но это ничего не меняло. Баська взвизгнула от восторга и толкнула коня пятками…

После того, как Мирко еле догнал жеребца и снял с него свою приёмную дочь, он решил, что легче разрешить ей делать то, что она хочет. Пусть будет рядом с конями. А дальше — видно будет. Но верхом больше она никогда не сидела. Женщинам всех возрастов это было запрещено. Запрет не обсуждался, не нарушался, и просить было бесполезно. Оставалось только подчиниться, как бы ни было обидно смотреть на совсем маленьких мальчишек-цыганят, гонявшихся иногда наперегонки верхом.

И всё же она тосковала. Баське хотелось играть не только с собаками, разговаривать не только с лошадьми. Но контакта с детьми никак не получалось. Она пыталась подходить к девочкам, заводить разговор. По-русски говорили все, но Баську всякий раз настораживало, когда дети говорили что-то один другому на своём языке, и она не понимала, что именно. А если, не дай Бог, после этого следовал смешок, то ей обязательно казалось, что смеются именно над ней. С мальчишками было немного проще. Они, не чувствуя с её стороны никакой конкуренции, вели себя спокойно, не подкалывали, не хихикали. Им было интересно, как она смогла так быстро подружиться со всеми собаками, и почему не боялась ни одной из них. Ведь они не раз видели, как другие, взрослые люди, впервые столкнувшись с цыганскими псами, предпочитали держаться от них на приличном расстоянии, а иногда и откровенно пугались и убегали. Особенно это касалось женщин и девушек. Начавшийся с этой темы разговор плавно перешёл к тому, что Баська хорошо плавает, а потом она стала рассказывать о том, как играла с деревенскими ребятами, и как они научили её и плавать, и бросать камушки в воду так, чтобы получались «блинчики», и делать свистульки из сучков бузины… Но окончательно поразил мальчишек тот факт, что она часто гоняла верхом без седла вместе с ребятами из деревни.

— Ну, это ты врёшь, — компетентно заявил один из ребят. — Женщины верхом не ездят.

— Почему это не ездят?! — возмутилась Баська. — Очень даже ездят! Даже знатные дамы ездят. Но они сидят в седле. Оно специальное, в нём надо сидеть на лошади боком. Мне так не нравилось.

— Может, знатные дамы и могут садиться на лошадь, а вот в той деревне, где ты была, ты видела, чтобы женщины верхом ездили?

Баська задумалась. Удивительно, но она действительно не могла вспомнить ни одного случая, чтобы при ней какая-нибудь девушка, девочка или женщина ехала верхом на лошади. Никто этого не запрещал, по крайней мере, Баська не слышала о таком запрете, но никто и не делал. Значит, она одна такая была? Во всей деревне?! Ух! Баська испытала чувство гордости. Как приятно уметь делать что-то, чего не умеют другие, такие же, как ты сам.

— А у нас женщинам запрещается садиться верхом, — строгим голосом, явно кому-то подражая, сказал всё тот же мальчуган и все согласно закивали.

— Почему? — поинтересовалась Баська.

— Нельзя. Такой закон.

— А почему такой закон? — Баське хотелось докопаться до истины.

— Потому что если женщина сядет на лошадь, эту лошадь надо будет сразу продать. Или оставить.

— Зачем?

— Такой закон.

Больше она не стала спрашивать и спорить. Понятно, что на все дальнейшие вопросы ответ будет только один: такой закон. Баська была раздосадована. Что за глупый закон? Мало того, что скакать верхом ей, по-видимому, больше не придётся, так даже похвастаться своим умением не получиться!

Но всё же с мальчишками было веселее, чем одной. Даже, несмотря на то, что они иногда вставляли в разговор цыганские фразы, Баська от них не уходила. Постепенно она стала хорошо понимать язык, а потом и сама всё более правильно и свободно стала говорить на нём. Это оказалось не так сложно, как думалось вначале. Некоторые слова были даже похожи на русские. Просто произносили их немного по-другому.

Проводя с мальчишками много времени, она поневоле включалась в их мальчишечьи игры, если это не противоречило всё тому же закону. Баське очень нравилась игра в ножички. Ножички были почти у всех ребят, за исключением самых маленьких. Мальчишки бросали их виртуозно. Играли по-разному. Бросали различными способами в начерченный на земле круг, «отрезая» от него кусочки, метали в выбранную цель, соревнуясь в меткости. Среди них были и такие, кто ухитрялся попасть в выбранное дерево с завязанными глазами. Правда, таких было только двое. Баська следила за этими играми, как заворожённая.

Как-то раз она набралась решимости и попросила научить её тоже так ловко бросать нож. Девочка боялась, что в ответ опять услышит, что «этого нельзя, потому что — Закон». Нет, на этот раз ей этого не сказали. Просто засмеялись. Это было обидно. Но зато смех не подразумевал категорического отказа. Некоторое время Баська не возобновляла свою просьбу, что впрочем, не означало, что она сдалась, как могло показаться со стороны. Она стала ещё внимательней следить за игрой, но теперь обращала внимание больше на движения бросающего, чем на результат броска. Потом стала задавать вопросы. Здесь ей на помощь пришёл навык барышни из усадьбы, которая знала, как расположить к себе нужного ей человека, как с помощью наивной лести добиться желаемого. Вопросы Баськи следовали только за фразами типа: «Ах, как ты бросил!» или «Как же у тебя так здорово получается?». Ребята в основном охотно отвечали, им был приятен интерес к их занятию, хотя время от времени кто-нибудь из них всё же задавался вопросом, почему Баська совсем не играет с девочками. У неё и на это ответ был готов: «Они надо мной смеются и не хотят принимать в игру». Это было правдой лишь отчасти. Смеялись не над ней, а если и случалось такое, то не все, а в игру не принимали потому, что Баська никогда не просила об этом, а им было хорошо и без неё.

И вот, недели через две-три, Баська опять попросила научить её игре в ножички. Хотя бы дать попробовать бросить. Хоть разок! За это время мальчишки привыкли к тому, что Баська неплохо разбирается в правилах, отмечает особо эффектные броски, толково рассуждает о неудачах. Она как бы уже вошла в игру. В ответ на её вторичную просьбу опять раздались смешки, но разрозненные и неуверенные. А один паренёк протянул ей свой небольшой нож.

— Пробуй. Только это занятие не для девчонки. Хотя мне рассказывала мать, что знала одну цыганку, не из нашего табора, которая хорошо умела это делать.

Баська взяла протянутый ей нож. Он, несмотря на свой малый размер, оказался тяжелее, чем она предполагала. Старательно подражая движениям, которые она видела много раз, она постаралась попасть в старый пень, служащий на этот раз мишенью. В пень она попала. Плашмя. Нож ударился о трухлявое дерево, отскочил и косо воткнулся в землю. Второй раз получилось ещё хуже: нож перелетел через пень и плюхнулся в грязную лужу. Она подбежала, выудила его со дна и стала старательно оттирать руками и сорванными листьями налипшую грязь. Она бы вытерла лезвие подолом, это было бы намного проще и быстрее, но уже усвоила Закон: всё, чего женщина коснётся подолом, считается осквернённым и подлежит уничтожению. Отчищая нож, Баська даже не слышала обидного смеха и шуток мальчишек — она была расстроена. Ей казалось, что если точно воспроизвести все движения броска, то всё получится не хуже, чем у других. Вернувшись к своему шатру, она всё ещё переживала неудачу, поэтому была тише обычного. Это заметил Лачо. Сам он ни о чём не спросил, но сказал Зоре о настроении Баськи, а та, как бывало уже не раз, подошла к сестре, обняла её за плечи, присев рядом, и прикрыла углом своей шали.

— Посидим, поговорим? — спросила она. — Что такая грустная? Тебя кто-нибудь обидел или что другое стряслось?

— Нет, меня никто не обижал, — ответила Баська, — наоборот, мне было интересно с ребятами.

— Тогда что тебя заботит?

С Зорой Баське всегда было легко говорить, о чём бы ни шла речь. Через минуту девушка знала причину расстройства младшей сестры. Она была несколько обескуражена и не сразу нашла, что и как сказать — уж очень необычная сложилась ситуация. Наконец, она спросила:

— А зачем тебе это? Разве это женское дело?

— А мне ребята сказали, что слышали о цыганке, которая хорошо умела метать ножи. Значит, это можно?

— Можно-то — оно можно, но зачем? — повторила вопрос Зора.

— Просто так. Мне интересно!.. Ну, и потом, никакое уменье лишним не бывает, — рассудительно, повторяя чью-то фразу, сказала Баська.

— Да, это — безусловно! — засмеялась Зора. — Ну, уж если для тебя это так важно… Лачо! — позвала она и, когда тот подошёл, продолжила: — Вот тебе ученица, братишка. Научи её метать нож так, как ты это умеешь сам. Не удивляйся! Наша Баська хочет всех поразить своим мастерством.

Но Лачо и не думал удивляться. Он знал, что Баська много времени проводит с мальчишками, а как они развлекаются Лачо, естественно, знал, сам ещё совсем недавно играл в те же игры. Он начал с того, что объяснил непоседливой сестрёнке, как выбрать для себя нож, если есть, из чего выбирать, и как сделать его себе, если это необходимо. Лачо подобрал для Баськи небольшой ножик — один из двух его собственных. Это был его первый нож, на нём он учился. Второй ему сделал отец, и мальчик им очень гордился.

— Надо привыкнуть к ножу, к его весу, к форме рукоятки. То есть надо, чтобы твоя рука привыкла, — объяснял он. — Сначала попробуй кидать в землю. Когда получится всегда делать так, чтобы нож втыкался и не падал, можно попытаться попасть в дерево.

Подолгу возиться с ней Лачо не мог, у него были свои обязанности в семье, поэтому Баська занималась сама. Сначала дело шло из рук вон плохо, но затем у неё стало потихоньку кое-что получаться. Для того чтобы ей не мешали, Баська уходила подальше от места стоянки, выбирала мишень (чаще всего — дерево) и занималась, расстраиваясь, радуясь, порой приходя в отчаяние. Однажды, когда она подняла руку для очередного броска, её остановили. Чья-то рука не грубо, но твёрдо взяла её за запястье. Обернувшись, Баська увидела Мирко. Он не сердился, а просто внимательно на неё смотрел. Конечно, он знал о необычном увлечении своей дочки, но подошёл к ней впервые.

— Ты неправильно действуешь рукой. Не откидывай её так сильно назад. От этого бросок не будет сильней. Взмах должен быть коротким и резким. Давай-ка, я покажу.

Они пробыли вместе всего полчаса, но за эти тридцать минут Баська усвоила больше, чем за всё предыдущее время. После этого урока она сама не заметила, как пришёл успех: броски стали сильнее, увереннее, нож летел именно так, как того хотела она, а не так, как ему заблагорассудится. Точность пока ещё хромала (даже очень!), зато появилась уверенность в том, что она всё делает правильно и в том, что всё обязательно получится. А потом пришла и точность. Конечно, с завязанными глазами она не смогла бы попасть даже в самое толстое дерево, да и не пробовала этого, но из пяти раз в выбранную мишень стабильно попадала трижды. Это было очень неплохо! Баська весьма гордилась собой.

Наконец, она решила показать свои достижения мальчишкам. Но никакого восторга по этому поводу они не проявили, хотя и были удивлены, как быстро научилась девчонка «недевчачьей» забаве, и как ловко у неё получается. Но звёзд с неба она не хватала, а её успех был успехом только для неё самой. Среди ребят были признанные мастера, и рядом с ними Баська, со своими тремя из пяти попаданиями, выглядела бледно. Играть наравне с ними Баська не могла, не могла и согласиться на постоянные проигрыши. Поэтому вскоре она оставила это занятие. Нет, ей очень нравилось сознавать, что её умение необычно, что теперь ей не скажут: это не для девчонки, но на этом всё и заканчивалось. Правда нож она теперь всегда носила при себе, пряча его в складках юбки так, что догадаться о его наличии было невозможно.

На некоторое время она опять осталась сама с собой. С мальчишками водиться надоело, к девчонкам не тянуло. Она много помогала Чергэн по хозяйству, но свободное время всё равно оставалось. Скучая, она стала рассматривать карты, которыми пользовалась Зора. Ещё дома, в усадьбе, она пыталась поближе познакомиться с этими необычными картинками. Их вид и даже, как ей казалось, особый запах манил и завораживал. Но отцу не понравился такой интерес, он видел в этом опасность увлечься игрой, азартом. Это опасение возникло у него не на пустом месте. Карты отняли у графа родного брата. Любимого непутёвого младшего брата, который проиграл всё, что имел и, не найдя выхода и не желая в очередной раз просить помощи у старшего брата, застрелился. Граф считал себя, пусть косвенно, виновным в его смерти, ведь будь он хоть немного внимательней, возможно, трагедии удалось избежать. Но в тот момент у него тяжело болела жена после первых родов, и он ничем, кроме неё, её здоровья и новорожденного сына, не интересовался. Когда до графа дошло известие о смерти брата, он был в ужасе. Конечно, ему было известно, что брат играет и много проигрывает, но чтобы всё было настолько серьёзно… Граф выплатил долг брата, а потом поклялся на его могиле, что сделает всё, чтобы его дети никогда не играли в карты.

Вот и получилось, что Баське не пришлось поиграть с так понравившимися ей картинками. Но в таборе с картами не расставались. Это была не игра, не увлечение, не мода, а просто образ жизни и способ зарабатывать деньги. Карты были просто привычным всем предметом обихода, но владели этим предметом превосходно. Когда Баська смотрела на карты в руках любой из цыганок, ей казалось, что это какой-то особый танец для пальцев и рук. Карты порхали так быстро, а пальцы мелькали так ловко!

И вот она держит в руках колоду Зоры. Картинки на этих картах отличались от тех, которые она видела на игральных картах в деревне или дома, в усадьбе. Кроме того, карты были сильно потрёпаны. Она спросила Зору, не пора ли приобрести новую колоду, чтобы заменить эти затёртые карты.

— Новую купить можно, — ответила девушка, — но нужно, чтобы карты привыкли к рукам хозяйки, а руки — к картам. Только после этого они смогут заговорить. А пока привыкают — снова обтреплются. Так зачем же их менять?

— Как это — заговорить? Разве карты умеют говорить? — недоверчиво переспросила Баська, осторожно трогая пальцем лежащие перед ней старые карты.

— Конечно. Я спрашиваю у них, о чём хочу узнать, потом раскладываю перед собой, и они мне отвечают.

— Как? Ты их вот просто так слышишь? — теперь к недоверию в голосе добавился испуг.

— Нет-нет, — улыбнулась Зора, — они не говорят, как мы, они просто показывают свой ответ. Вот ты читать умеешь?

— Пока нет. Но буквы знаю.

— Ну, вот. Карты — как буквы. Точнее — как слова. Каждая карта — слово. Я смотрю, какие «слова» передо мной, как они расположены, и читаю ответ на свой вопрос.

— На любой?

— На любой.

— А научиться этому можно?

— Конечно. Если хочешь, я научу тебя.

— Хочу. А потом, когда я научусь, мне можно будет денежки зарабатывать, как ты и другие женщины?

— Можно, но только сначала нужно вырасти, девочки не гадают на картах за деньги.

— А когда ты меня научишь?

— Начать можно сегодня, но сразу это не сделаешь, много времени нужно.

Эта наука давалась Баське легко. Память у неё была отличная, значения карт, раз попав в голову, оставались там навсегда. Немного удивляло и обескураживало необъятное количество сочетаний карт. Это запомнить было сложнее, но и тут хорошая память выручала её. Но вот когда дело дошло до раскладывания карт, их тасования неожиданно появились трудности. Зора учила её, как можно раскладывать карты так, чтобы они легли именно в том порядке, которого ожидает гадальщица. Это нужно было для того, чтобы иметь возможность в будущем зарабатывать гаданием себе на жизнь: ведь никто не хочет слышать предсказание несчастья или большой беды, всем хочется обещания удачи, счастья, пусть и с небольшими (непременно с небольшими!) проблемами или препятствиями. Для достижения такого «расклада под заказ» требовалась очень тонкая и чёткая работа пальцев. А пальцы-то как раз и не хотели слушаться. Когда нужно было сгибаться, они почему-то распрямлялись, а когда нужно было придерживать карты, роняли их или путали порядок. Теперь каждую свободную минуту Баська проводила с колодой в руках, так же как немного раньше не выпускала из рук нож. Просить у кого-то помощи или совета она не собиралась. Да и чем ей можно было помочь? Ведь другие пальцы не приставишь.

Как-то раз проходившая мимо старая цыганка заметила её мучения и недовольство собой. Постояв и, прищурившись, понаблюдав за девочкой, она подошла, погладила по голове и сказала:

— Давно пытаешься сладить с картами? Не получается?

— Нет. У меня пальцы не такие, как у всех цыганок, не хотят двигаться, как нужно.

— Не придумывай. Пальцы у всех одинаковые. Просто не привыкли ещё.

— А когда же привыкнут уже? Я всё пробую, пробую, а они не слушаются.

— А ты иди и поиграй с девочками в камушки.

Баська вскинула на неё удивлённые глаза:

— Зачем? Я уже не маленькая. Я хочу научиться раскладывать карты как Зора, как все цыганки. Зачем же мне в камушки играть?

— А ты погляди-ка на руки девочек: как ловко они подбрасывают и ловят камушки, как чётко работают их пальчики. Ты-то, «немаленькая», небось, и с десятого раза так не сможешь.

— А если смогу? — помолчав, спросила Баська.

— Вот когда с камушками справишься, тогда и за карты возьмёшься. Увидишь: легче будет, и всё у тебя получится.

Всё же Баська ещё несколько дней мучилась с картами сама. Но слова старой цыганки помнила постоянно и, наконец, решилась пойти к девочкам. Это было непросто для неё, ещё помнилась обида на насмешки и подколы. Всё же встреча состоялась. Баська подошла к трём девочкам примерно её возраста, играющим в камушки.

— Можно мне с вами?

Девочки, до этого весело щебетавшие и хихикавшие между собой, замолчали и посмотрели то ли удивлённо, то ли насторожённо.

— А ты разве умеешь? — спросила та, что постарше.

— Нет. А вы научите?

Девочки переглянулись.

— А что раньше не хотела с нами играть? Всё с мальчишками водилась, — с обидой сказала вторая. — Вот пусть они тебя и учат!

Баська промолчала, повернулась и пошла прочь… Ведь так и знала, что с девчонками дружить не стоит! Но в этот момент её догнала третья девочка. По росту самая маленькая, она была такая шустрая и острая на язык, что её побаивались даже мальчишки: может высмеять так, что потом до старости от какого-нибудь обидного прозвища не отделаешься.

— Постой, Баська, не обижайся. Пойдём, я научу тебя. А на девчонок ты не обращай внимания. Это они так, для порядка. Не со зла!

Последние слова она произнесла, глядя на двух своих подружек. Те вроде бы нехотя кивнули, мол, да, не со зла. Теперь сразу стало ясно, кто между ними заводила. Заводилу звали Асей. Она выделялась из всех девочек табора роскошными медного цвета волосами. Такой же рыжей была и её старшая сестра.

Под присмотром Аси Баська стала пытаться подбрасывать и ловить камушки. Когда их было два или три, ещё что-то получалось, можно было играть, но когда количество камушков возрастало, всё шло наперекосяк. Они вываливались из рук, при подбрасывании разлетались в стороны, а не взлетали дружной кучкой, как у девочек. А уж поймать все, не уронив ни одного, казалось и вовсе уж непосильной задачей. Но постепенно пальцы привыкали к новым для них движениям, и через несколько дней она уже могла не случайно, а намеренно сделать желаемый бросок. Камушки взлетали и падали именно так, как ей хотелось. Теперь она могла уже на равных играть с другими девчонками. Началась упоительная пора выигрышей. Побеждала она не всегда, но всё чаще. Оказывается, эта игра могла захватить! У Баськи уже был свой «счастливый» набор камушков, который она никому не давала, прислушавшись к совету Аси, ставшей её первой настоящей подругой: «Если дашь свои камушки кому-нибудь другому, они обидятся и перестанут приносить удачу в игре».

Увлёкшись самой игрой, Баська на время позабыла о том, зачем решила научиться этой премудрости. Но обстоятельства сами напомнили ей об этом.

* * *

Табор жил своей нехитрой размеренной жизнью. Вставали рано. Молодые цыганки и старшие девочки начинали хлопотать по хозяйству. Работы было много: прибрать, постирать, наносить воды, приглядеть за детьми, помочь старикам… Всё это входило в их обязанности. Старшие женщины уходили на заработки в деревни. Они занимались гаданием и предсказаниями. Гадали на картах, по руке, по глазам… Уходили иногда довольно далеко от табора. Бывало, что и попрошайничали. Но этим в основном занимались ребятишки в ближайших к табору деревнях. Всё, что удавалось заработать за день, делилось на всех, включая неспособных заработать.

Когда погода испортилась настолько, что шатры перестали спасать от холода, стали выбирать место для зимовки. В конце концов, нескольким старшим мужчинам, среди которых был и Мирко, удалось договориться с жителями одной большой деревни. Им за плату позволили жить в деревенских избах. За это часть заработка табор должен был отдавать деревенской общине, а хозяева тех домов, в которых разместились цыганские семьи, рассчитывали на некоторую помощь по хозяйству. Ведь мужчины табора были искусными кузнецами и шорниками. Мирко был кузнецом. Через несколько дней после того, как все разместились по избам, он со старшим сыном Гожо стал налаживать небольшую кузницу прямо под открытым небом на том месте, где ему указал хозяин дома. Баська с любопытством наблюдала за всеми их действиями. В кузнице она бывала не раз, смотрела с порога, как работали кузнец с подручными. Сам кузнец держал одной рукой клещи с раскаленной железкой, а в другой руке у него был молоток, которым он бил по металлу. И за каждым движением его молотка следовал тяжёлый удар кувалды подручного. Как интересно было видеть, что огромный молот бьёт точно в то место, где только что прикоснулся к заготовке молоток кузнеца. А второй подручный, когда это было нужно, управлялся с такой странной гармошкой, которая называлась «мехи», из неё дул воздух прямо в пламя, горящее в горне. В кузнице всё было монументально, надёжно, всё было внушительных размеров, вызывающих уважение. А вот те вещи, которые раскладывали на земле Мирко и Гожо, Баське казались скорее игрушками. Как будто кто-то решил поиграть в кузнеца и кузницу. Маленькая наковальня (её-то она узнала по форме, хотя размером эта наковаленка была раза в четыре меньше той, которая стояла в деревенской кузнице), маленькие клещи, напильники, пробойники, зубила. А какие маленькие были мехи! Были здесь и незнакомые ей вещи.

Через несколько дней в импровизированной кузнице уже горел огонь, Гожо помогал Мирко у наковальни, а Лачо было доверено управляться с мехами. Изделия, которые появлялись в результате работы мастеров, очаровали Баську. Это были изящные пряжки, булавки, кольца для конской сбруи, удила, цепи… Побегав по другим дворам, она видела, что делают другие кузнецы-цыгане. У каждого из них был свой набор предметов для изготовления. Одни ковали серпы, косы, сошники, другие — клещи, зубила, долота, у третьих можно было купить скобы, оконные петли и крючки. А один цыган делал гвозди. Баська никогда не задумывалась, насколько разными они бывают. Длинные, короткие, круглые, четырёхгранные… А ещё он делал гвозди с фигурными шляпками, которые потом серебрил. Их охотно покупали для обивки сундуков и ларцов. Ведь стоило оббить вещь этими блестящими необычными гвоздиками, как она сразу становилась нарядной.

Торговля коваными изделиями шла хорошо, тем более что в этой деревне своей кузницы не было, при необходимости ходили в соседнюю. А тут — не один и не два кузнеца на всю зиму в деревне обосновались. К ним шли не только заказать новые вещи, но и несли старые на починку. В ответ табор получал многое из того, что сами цыгане не делали. В деревне можно было приобрести глиняную посуду, обувь, деревянные ложки. В ближнем селе в церковной лавочке покупали иконы. Но продавали далеко не все изделия, которые успевали сделать. Основную их часть откладывали до теплого времени года, чтобы продавать их на торжках и базарах.

Незаметно подошло Рождество. Праздновать его собирались все — и жители деревни, и цыгане. Предстояло готовить много угощения, украшать избы. Баська помнила, как проходил этот праздник дома, в усадьбе у отца. Они с Аленом, нарядные, счастливые, много свечей, весь дом украшен еловыми лапами и — подарки. Целая куча! Каждый в доме старался хоть что-нибудь подарить графским детям. Сам граф никогда не забывал о небольших подарках своим домашним слугам, а крестьянам в деревнях, принадлежащих ему, устраивали по его распоряжению праздничное угощение. Это был почти волшебный праздник! А как красиво было в церкви! Как она сияла огнями, какие сверкающие одежды были на священниках!.. И прихожане в церкви улыбающиеся, одетые во всё самое красивое.

В этой деревне тоже серьёзно готовились встретить праздник. Вытаскивали из сундуков лучшие рубахи, сарафаны, порты, женщины перебирали свои украшения — мониста, бусы, оголовья, кокошники, кики. Среди цыган тоже вовсю шла подготовка. Для Баськи сшили новую юбку специально к Рождеству, ведь у неё не было праздничной одежды.

Праздник закончился быстро. Но за ним шли Святки! Это было поистине золотое время для цыганок. В святочных гаданиях участвовали все. Конечно, чаще других просили им погадать молоденькие девушки, за ними тянулись старшие девочки. Но и замужние женщины не отставали. Вот тут-то как раз кстати пришлось то, что в деревне зимовали цыгане. От желающих узнать свою судьбу не было отбоя. Цыганки ходили из дома в дом, да ещё и в соседние деревни наведывались. Это была хорошая прибавка к заработку мужчин.

Видя, с какой охотой обращаются к цыганкам люди, Баська вновь вспомнила о картах. Теперь дело пошло на лад. Тренированные руки охотно и легко запоминали и выполняли самые сложные движения. Вскоре Баська смогла показать Зоре свои достижения. Та осталась очень довольна, и стала учить девочку разным маленьким хитростям, используемым при гадании. Тут было всё: и особые приёмы при раскладке карт, и нюансы толкования одного и того же изображения, и просто внимательное наблюдение за человеком, его поведением, его реакцией на произнесённые слова. Это давало возможность в большинстве случаев отгадать, о чём и что хочет услышать человек. Наблюдательная от природы, умеющая заметить мельчайшие детали предмета или явления, Баська довольно быстро освоила все эти приёмы. К концу зимы она уже уверенно раскладывала карты, и её мастерство не оспаривалось никем из сверстниц.

* * *

Все в таборе уже жили мыслями о летних дорогах. И тут случилось событие, от которого разом забурлила и деревня и табор. Пропал Гожо. Подозрения о том, куда он делся, появились сразу. Ещё летом, побывав на ярмарке в поисках возможных заказов на работу, он приметил молоденькую цыганку не из их табора. Несколько дней они располагались недалеко от ярмарки, и несколько дней Гожо ходил туда, работы не находил, а возвращался поздно. Перед тем, как табор должен был отправляться дальше, Гожо попросил у отца разрешения жениться на понравившейся девушке. Но Мирко отказал. У него была на примете цыганочка из табора, с которым они встречались на дорогах, и рассчитывал будущим летом сосватать её за своего сына. Родителей девушки он знал, видел и как она сама расторопно и ловко справляется со своей работой, и считал, что лучшей невестки желать нельзя. Гожо не скрыл недовольства. Вслух ничего не сказав, он вышел, но с того дня находил любой предлог, чтобы не поддерживать разговор, который, как ему казалось, мог привести к теме женитьбы. Случайно получилось, что им стало известно место, где остановился на зиму табор Галины — так звали зазнобу Гожо. Когда Мирко с другими мужчинами занимались поисками зимовки, они проходили через деревню, в которой уже обосновались другие цыгане. Гожо был в тот раз с отцом и увидел Галину у ворот одного из домов.

Теперь, обнаружив исчезновение сына, Мирко, прежде всего, предположил, что тот, ослушавшись отца, решил жениться сам. Тут же была послана погоня. Прежде всего, наведались туда, где жила семья Галины. Там тоже собирались на поиски: Галина пропала.

Несмотря на все усилия, предпринятые преследователями обеих семей, обнаружить сбежавшую пару не удалось. Мирко был очень сердит. Нарушена цыганская традиция, сын не подчинился воле отца! И — чей сын! Его собственный! Он ходил мрачный, ворчал по каждому поводу. Так продолжалось несколько дней. А потом объявились Гожо с Галиной. Сами пришли. Первыми их заметили мальчишки, игравшие на краю деревни. Там, на склоне, на солнышке уже вовсю бежали весенние ручейки. Мальчишки — и деревенские и цыганята — возились в ледяной воде, в осевшем, пропитанном влагой снегу, устраивая запруды, соединяя несколько ручейков в один, пуская в плаванье щепочки. Вот они-то со склона и увидели подходивших по дороге от леса молодых людей. Цыганята тут же помчались сообщить столь важное известие взрослым. Так что к тому времени, когда пара подошла к дому, где жил Мирко с семьёй, их уже ждали.

— Прости, отец, — начал Гожо, опустив голову, — я виноват. Я знал, что ты хотел сосватать для меня другую жену. Но я полюбил Галину! Она будет хорошей женой мне и послушной невесткой для вас с матерью.

Мирко молча разглядывал обоих виновников переполоха. Гожо выглядел, действительно, виноватым, но в нём чувствовалась и твёрдость, решимость отстаивать принятое решение. Перед отцом стоял не юноша, а молодой мужчина, способный отвечать за свои поступки, и не отступающий от своих намерений. В этот момент Мирко вспомнил себя. Ведь он так же женился без разрешения своего отца, и, когда привёз к нему первую свою жену, так же стоял с опущенной головой, но ни о чём не жалея. Мирко долго смотрел на Галину, не поднимавшую глаз, и сурово произнёс одно только слово:

— Поглядим!

Затем повернулся и пошёл в дом. Уже от самой двери, обернувшись, он бросил через плечо:

— На свадьбу не надейся!

Чергэн, внимательно наблюдавшая за мужем, заметила его короткий взгляд в её сторону и правильно поняла его. Она тоже вспомнила такие же сцены, вспомнила, и как стояла перед отцом Мирко и, дрожа, не смела поднять глаза, несмотря на то, что их брак был им одобрен. Да, Мирко хотел взять в семью другую девушку, но, может, и эта окажется неплоха?… Чергэн отошла, взяла ушат с недостиранным бельём и поставила перед невесткой:

— Речка — там. Да поосторожней у проруби: лёд уже слабый.

Галина, поняв, что всё закончилось, что её не прогнали, с такой радостью схватила бельё, как будто это был лучший подарок к свадьбе. Она докажет, что Гожо не ошибся в ней! Она будет хорошей женой и невесткой!

Баська, как и все наблюдавшая эту сцену, была поражена: и это всё? Не будет свадьбы? Просто у Гожо появилась жена… Удивительно! Она видела когда-то свадьбу в деревне. Это было красиво. Много ярких украшений, яркие ленточки на лошадях, запряжённых в телеги. Правда, не очень было понятно, почему плакали подруги невесты и ещё какие-то женщины. Зато потом, на накрытых праздничными скатертями столах, было так много вкусного! А почему у Гожо такого не было? За ответом она, как всегда, отправилась к Зоре. Ответ был исчерпывающим.

— Гожо не послушался отца, сам выбрал себе жену. Да ещё сбежал с ней. Поэтому и праздника никакого не будет. Когда всё делается правильно, по нашему закону, тогда свадьба бывает очень красивой и долгой. Даже на несколько дней затягивается. И жених с невестой сидят такие нарядные!

— Так теперь Галина — жена Гожо или нет?

— Да, жена. Они даже обвенчались в церкви, хоть это и необязательно.

— И теперь они будут жить отдельно?

— Нет. Пока не надумает жениться Лачо, они будут жить вместе с нами. Галина будет помогать по хозяйству. А потом, конечно, будут жить своим хозяйством.

— А когда Лачо женится, когда он с женой отделяться?

— Лачо — никогда.

— Почему?

— Потому, что так положено. Он младший сын, ему и помогать родителям, когда они состарятся.

— А ты? Ты останешься?

— Нет. Когда я выйду замуж, то уйду жить в семью мужа, как и все девушки. Это тоже закон.

— А я?

— Разве ты — не моя сестра? Разве ты не живёшь по нашим законам?

— Да. Только… Я не хочу уходить от вас.

Последние слова Баська сказала совсем тихо, низко опустив голову.

— Это будет ещё так не скоро, мы долго будем вместе, — успокоила её Чергэн, незаметно подошедшая к дочерям и понявшая, о чём у них разговор. — Ты не бойся, к плохим людям не попадёшь. Уж отец постарается.

* * *

С наступлением весны снова двинулись в путь. И опять потянулись бесконечные дороги, селения, леса; чистое небо сменялось дождевыми тучами, а потом вновь становилось тепло. В таборе всё было как обычно. Родились двое детей. Умер один старик. Баська первый раз была на похоронах, раньше её всегда оберегали от печального зрелища, а здесь всё было, хоть и грустно, но как-то естественно. Здесь к смерти относились как к части жизни. В ближайшее село был послан парень за священником, который, приехав, совершил положенный православный обряд. Старика похоронили возле дороги под одинокой молодой берёзкой. Всё было торжественно и тихо, без лишних стонов, криков и плача. Очень удивило Баську следующее. Старик перед смертью несколько дней пролежал в шатре, поставленном специально для него. За ним ухаживали, он не был одинок в свои последние часы. Но после похорон все вещи, которые его окружали, которых он касался — всё было уничтожено. Что-то сгорело вместе с шатром, когда его подожгли с двух сторон, а то, что пощадил огонь, родные закопали в землю. Баська спросила Чергэн, зачем так делают? Ведь шатёр ещё мог пригодиться, да и вещи были хорошие, добротные. Зачем же их уничтожать, когда можно было ими ещё пользоваться? Ответ был вполне предсказуем:

— Такой закон.

Баська не стала больше расспрашивать, она знала, что это бесполезно. Но, обдумав всё сама, решила, что это, по-видимому, плохая примета: вдруг тот, кто будет пользоваться вещью умершего, сам тоже умрёт… Брррр… Но эта версия не продержалась и месяца. Вскоре в таборе родилась девочка. И вот странно — здесь Баська опять наблюдала ту же картину: всё, к чему прикасалась роженица, было нещадно уничтожено. Почему? Зачем? Тоже плохая примета? А в чём она? В том, что сам можешь ненароком родить? Глупость какая! А если пользоваться будет мужчина, он что, тоже родит?.. Нет, здесь было что-то не так. Но у кого бы Баська ни пыталась узнать, в чём тут дело, получала всегда один и тот же ответ: «Такой закон». Наконец, она добралась до Бабки. Это была та самая старая цыганка, которая посоветовала ей играть в камушки. Она была самой старой в таборе, она помнила ещё прадеда Мирко, а вот её имя как-то забылось. Называли её просто Бабкой. Но называли уважительно, с оттенком робости. Бабка так долго жила, столько людей при ней родилось и умерло, что жизнь для неё была подобна старой привычной колоде карт: картинки всегда одни и те же, только ложатся по-разному. Её советы ценились. Говорила Бабка мало, но уж если произносила слово, то в большинстве случаев происходило именно так, как она сказала. Оттого ли, что она была мудра тем жизненным опытом, который даёт возможность предвидеть события, оттого ли, что ей просто не осмеливались перечить. А может, и от того и от другого сразу.

На вопрос Баськи Бабка ответила не сразу. Смотрела оценивающе, жевала беззубым ртом. Потом, всё-таки решив сказать правду, объяснила:

— Люди умирают не только от старости, бывает — и от болезни. Человека уже не стало, а болезнь остаётся в его вещах. Возьмёт здоровый человек такую вещь, а болезнь и его сгубит. Так все в таборе умереть могут.

— А когда рождается ребёнок? Ведь женщина не болела, зачем же после неё всё сжигать?

— Мы не знаем, какая болезнь рождается вместе с новым человеком. Может — лёгкая, может — никакая, а может — страшная. Лучше отнять жизнь у вещей, но сохранить её людям.

Баська помолчала. Всё было просто. Почему это не приходило ей самой в голову? Но…

— А тот старик?

— Что старик?

— Ну, он же не болел. Почему же и его вещи сожгли?

— Бывает так, что болезнь прячется. Кажется, что её нет, что умер человек сам по себе, от старости, а она — тут как тут. Да и потом сама подумай — разве не обидно будет, если родные одних ушедших от нас получат что-то после их смерти, а родные других — нет? Конечно, обидно. Вот тогда они постараются что-то утаить, забрать, оставить. А вместе с этим оставят и хворь какую-нибудь. Поэтому Закон — он один для всех. Теперь поняла?

— Да. Спасибо, Бабка.

— Ладно, не благодари. Не люблю. Пойду, лягу. Устала я с тобой. Давно так много не разговаривала.

* * *

Время шло, бежало, катилось. Второй год в таборе мелькнул незаметно. Баська становилась почти неотличимой от остальных девочек табора и теперь, наверное, обиделась бы, если кто-то назвал бы её «не цыганкой». Постепенно Баська усвоила все правила цыганского уклада. Ничего сложного в этом не было. Всё было разумно, чётко, выверено веками кочевой жизни среди других народов. Была и ещё одна сторона в этой жизни, которая завораживала Баську. Танцы. Никогда прежде она не видела ничего подобного. Когда женщины начинали танцевать, Баська не могла отвести от них глаз. Какая-то дикая природная пластика приковывала взгляд; цветные одежды летели рядом с танцующими и казались самостоятельно двигающимися существами. В тех танцах, которые до сих пор приходилось видеть девочке, рисунок создавался положением тел, вычурные, нарочитые движения были основой всего. Кроме того, эти танцы были какими-то неживыми. Словно их придумывали, сидя за столом, строили, как строят дома или рисуют узор на клумбе из диковинных цветов. Цветы красивы, но, посаженные в ряд, один к одному, не создают гармонии, в них исчезает природное изящество.

Видела Баська и деревенские танцы, пляски. Они, конечно, были более живыми, естественными. Но в них обычно блистали мужчины, показывая свою удаль, а женщины в длинных сарафанах двигались плавно, легко, движения всех, не будучи заранее оговорёнными, всё равно выглядели удивительно слаженными. Танец лился, как спокойная река — бесконечно, грациозно, мягко. Это было очень красиво, но Баське не хватало в нём стремительности, страсти. Она не могла бы выразить своё ощущение словами, но долго смотреть на танцующих крестьянок она не могла — становилось скучно.

У цыганок же танцевало всё — тело, ноги, плечи, руки, даже лицо принимало участие в пляске. Они словно растворялись в ритме, в звуках, и уже не женщины, а какие-то диковинные яркие существа полупарили у самой земли, казалось, не задевая её. Этот танец никем и ничем не ограничивался, его творила каждая плясунья по-своему, но прекрасное чувство ритма и чёткость, чистота движений делали своё дело — танец смотрелся единым, не разваливаясь на множество отдельно танцующих женщин.

Чергэн и Зора, конечно, замечали то внимание и восторг, с каким следила Баська за танцующими, но все их попытки вовлечь и её, терпели неудачу. Ей очень хотелось так же танцевать, но казалось, что все опять будут смеяться. Зора как-то попыталась вроде бы в шутку втащить сестру за руку в круг, но та вырвалась, убежала и не показывалась до тех пор, пока все не разошлись.

— Не надо больше её заставлять, — сказала Чергэн старшей дочери, — она сама даст понять, когда будет готова. Помнишь, как было с картами?

Но они и не догадывались, что Баська давно уже пробует учиться танцевать. Она была верна себе, и пыталась всего добиться самостоятельно. Как бы ни было трудно, она делала всё, только бы не просить помощи. Это казалось ей почему-то проявлением слабости, а слабой она себя никогда не считала.

Как только позволяли обстоятельства и время, она находила место, где её никто не мог видеть, и танцевала. По крайней мере, ей так казалось. Пытаясь повторять движения, подсмотренные у цыганок, она порой приходила в отчаяние от того, что по её мнению, была неуклюжа и медлительна.

Помощь пришла неожиданно в образе рыжей Аси. Она давно уже заметила, что подружка частенько куда-то исчезает, и, конечно, решила выяснить, куда именно и зачем. Баська в очередной раз укрылась ото всех, зайдя подальше в начинающий редеть осенний лес на облюбованную небольшую полянку. Вслед за ней тайком пробралась Ася. Когда она увидела, чем занимается подружка, ей сначала стало смешно: уж больно нелепо выглядели движения танца в тишине пустого леса, без сопровождения хотя бы бубна. Да ещё в одиночестве. Она уже хотела, смеясь, выскочить из-за куста, где пряталась, и сказать что-нибудь такое же немыслимое, как этот немыслимый немой танец, но вдруг остановилась. Ей стало не по себе. Ася знала, что Баська никогда не танцует, но ей в голову не приходило, что та попросту не умеет. Она подумала, что вряд ли сама вот так смогла бы самостоятельно пытаться научиться хоть чему-нибудь, не говоря уже о танцах. Может, лучше уйти? А кто поможет Баське? Ведь они подруги, так неужели она бросит Баську без помощи? Она совсем смутилась от собственных мыслей и, тихонько выйдя из-за куста, незаметно ушла.

Весь следующий день Ася была на удивление тихой. К вечеру решение было принято окончательно — она поможет Баське. Ведь без музыки или хотя бы чёткого ритма у неё ничего не выйдет. Во время следующей стоянки она вновь тайком пошла за подружкой. Тайком — потому что знала наверняка: та откажется брать её с собой, даже если честно предложить ей помощь. Гордая!

На этот раз Баська выбрала небольшую ровную площадку по другую сторону холма, возле которого стоял табор. Ася, прихватив с собой бубен, двинулась за подругой через несколько минут после её ухода. Застав всё ту же картину, что видела в лесу на поляне, она прятаться не стала. Вместо этого она стала ритмично ударять в бубен и тихонько напевать мелодию танца, которую обычно выводила скрипка. Услышав внезапные звуки, Баська шарахнулась в сторону, чуть не упав. Затем, придя в себя и разглядев их источник, рассердилась. Но Ася не обратила на это внимания, хотя, конечно, заметила и сдвинутые брови, и поджатые губы.

Сцена затягивалась. Ася напевала, встряхивая бубном и чуть притопывая, а Баська стояла молча, смотрела исподлобья и кусала губы. Но вот Ася шевельнула плечами, бровями, чуть улыбнулась и, не сбивая ритма, двинулась в сторону подруги, а, дойдя до неё, стала вновь удаляться, описывая дугу и оглядываясь через плечо. Лукавая улыбка, хитрый прищур глаз и плавные движения не могли оставить равнодушными никого. Не выдержала и Баська. Поняв, что Ася появилась здесь не для того, чтобы посмеяться, она сначала начала притопывать, а потом, пытаясь повторять движения подружки, пошла за ней. Постепенно у неё стало получаться лучше, всё более похоже на танец маленькой цыганки.

С этого дня всё изменилось. Баськины успехи стали очевидны не только для Аси, смотревшей со стороны, но и для неё самой. Она больше не считала лестью похвалы подружки, она сама чувствовала, что от былой неуклюжести и неуверенности не осталось и следа. Теперь они с Асей танцевали вместе, глядя друг на друга, и напевали вместе. Но, несмотря на всё это, Асе никак не удавалось уговорить подругу принять участие в общей пляске. Уже дважды был случай продемонстрировать своё умение. Баська не соглашалась. Ах, как крепко сидели в ней неодобрительные слова учителя! Она могла считать себя мастером в любом занятии, которому научилась по своему желанию, даже если это занятие не слишком вязалось с её полом и возрастом. Ведь никто ей не говорил, что она не способна научиться этому! А вот слова, всего один раз сказанные её отцу при ней самой, навсегда оставили неуверенность в своих «музыкальных талантах», будь то пение или танец — всё равно. Убедить Баську в обратном было нелегко.

Однако нет ничего невозможного для того, кто искренне чего-то хочет. А в данном случае желание было у двоих: Ася мечтала танцевать с подружкой на виду у всех, показать, что та танцует хорошо, лучше многих сверстниц, и Баська, со своей стороны, тоже этого хотела, хоть никогда не высказывалась вслух.

Тем временем, вновь подошёл праздник Рождества. Табор снова зимовал в одной из деревень. Опять было много угощений, шуток, ярких красок, праздничной одежды… И вновь цыганки танцевали под аккомпанемент скрипок мужчин и своих бубнов. Посмотреть на это буйное великолепие собрались деревенские. Многие хлопали в такт ладонями, дети прыгали вокруг, пытаясь подражать цыганкам. Баська, как всегда, стояла и наблюдала за танцем. Она не выходила танцевать даже с детьми, которые плясали с краю круга. Среди селян были несколько сильно перепивших мужичков. Они громко комментировали всё, что видели, покачиваясь, хватаясь друг за друга, чтобы не упасть и гогоча во всё горло над своими же пьяными шутками. Но вот взгляд одного из них остановился на Баське, стоявшей рядом с пожилыми цыганками. Ему тот час показалось очень смешным то, что девочка стоит рядом со старухами, вместо того, чтобы вместе со всеми танцевать. Он поделился этой оригинальной мыслью со своими приятелями, те поддержали его, и — пошло, поехало! Каких только версий не было выдвинуто: она и хромая, и косая, и глухая. А, может, это старая бабка, просто так молодо выглядит? Голоса звучали по-пьяному громко, а стояли они недалеко. Сначала, захваченная ритмом танца, Баська не замечала такого нелестного внимания к себе. Затем, услышав пару фраз, поняла, что относятся они к ней. Женщины, стоявшие рядом с пьяницами, пытались их утихомирить, но те разошлись не на шутку и, отмахиваясь от баб, продолжали горланить. Баська нахмурилась. Старые цыганки сердито поглядывали на дебоширов, по-своему тихо ругая их. Баська молчала, но ярость поднималась в ней, как пена. Между тем, мужичков уже пытались увести их же соседи-селяне, чтобы те не портили веселье и не омрачали праздник. Мужички сопротивлялись. Назревала драка. Одна за другой умолкли скрипки, одна за другой остановились танцовщицы. Пьяница-заводила, которого уже держали за руки и тянули прочь, всё никак не мог успокоиться.

— Пу-у-усти-и! Я знаю, чё говорю! Эта — не ихняя! Пря-я-ячут они её. Гляди. да…гляди, говорю, глаза-то у ней синие. Не цыганка она! А они все — воры!

С мужиком, наконец, справились, потащили в сторону его дома отсыпаться.

Тишина. Все поневоле смотрели на Баську. И тут у неё внутри как будто что-то оборвалось. Да как он смеет! Эти люди — не воры! А она… она… Она — цыганка! И она сейчас докажет! Задохнувшись от возмущения, Баська рванула с плеч овчинный полушубок, оставшись в кофте, скинула валенки, которые были ей велики, и в одних шерстяных чулках выскочила вперёд. Все замерли. Было известно, что Баська не умеет танцевать и даже никогда не пыталась. Только Ася улыбалась. Она одна знала, что зрелище удивит всех. Баська поискала глазами подругу, та кивнула ей и бросила бубен. Баська подняла его над головой и, мерно ударяя в него, пошла по кругу. Всё быстрее и быстрее сыпались удары, всё быстрее и быстрее переступали ноги по утоптанному снегу, всё меньше становился обходимый круг, скручиваясь в спираль. Когда она оказалась в центре, начался, наконец, сам танец. Нет, это был не танец, скорее — неистовый вихрь. Взмахи рук, изгибы тела, прогибающегося невероятным образом, повороты головы и при этом — существующие как будто отдельно, ноги, легко, непринуждённо переносящие ещё детскую фигурку, свивающие сложный узор танца.

Опомнившиеся музыканты старались, импровизируя, попасть в ритм стремительных движений, в которые Баська вложила всю ярость, захлестнувшую её, и свою мечту о том, что у неё получится.

Когда Баська, закончив, замерла на месте с поднятым над головой бубном, сверкающими глазами, часто дыша приоткрытыми яркими губами, вновь наступила тишина. Потом все разом зашумели, засмеялись. Зора подбежала к ней одновременно с Асей, обняла, удивлённо и радостно глядя на неё. Рядом выкрикивала Ася:

— Ага! А я что говорила! Ты по-настоящему умеешь танцевать! А ты боялась!..

Подошла Чергэн. Присела, тоже обняла:

— Умница, дочка. Замечательно! Когда ж ты научилась? Ведь и не пробовала, вроде, никогда.

— Мне Ася помогала, — пояснила Баська, — без неё бы я не смогла.

— Смогла бы! — тряхнула рыжей гривой Ася. — Ещё как смогла бы! Только дольше получилось бы. Такого, как ты сейчас делала, я тебе не показывала, это ты всё сама.

Незаметно подошла Бабка. Взяла Баську за руку, та подняла на неё глаза.

— Захочешь — станешь знаменитой плясуньей, — сказала Бабка. Потом, помолчав, добавила: — Но это — если только захочешь. Заставить тебя не сможет никто. У тебя получится всё, чего ты сильно пожелаешь. Только никогда не делай ничего против своей воли. Тогда всё тебе будет удаваться.

Слова эти Баське крепко запомнились, и потом, вспоминая их, она неоднократно убеждалась в правоте Бабки.

* * *

А в деревне дела шли своим чередом. Уже не в первый раз на зимние месяцы крестьянская община решила нанять для своих подросших детей учителя, который научил бы их немного читать и считать. Деньги собирали всем миром, и всем миром решали, чему будут учить их чад. Ещё осенью спорили, доказывали, в конце концов, пришли к согласию. Тогда же был снаряжён в дорогу выбранный мужик, который должен был привезти с собой учителя. Если повезёт, им будет тот, кто был в их деревне в прошлом году. Он ходил в ближайших городках и сёлах по кабакам и подрабатывал тем, что предлагал свои услуги: кому написать письмо, кому жалобу или прошение, кому посчитать, сколько понадобиться материала на постройку нового или починку старого амбара или сарая и сколько за него нужно будет заплатить. Своего жилья он не имел и с удовольствием соглашался на подобные предложения. Ведь кроме оплаты, которую ему обещают крестьяне, ещё можно будет почти всю зиму провести в тепле, да и кормить его будут. Что ж не согласиться?

Вместе с крестьянскими детьми учиться чтению, письму и счёту пошли и цыганские дети, как это происходило во всякий год, когда деревня, где они зимовали, нанимала учителя. Табору нужны были грамотные люди. Нужно уметь посчитать деньги и товар, нужно уметь прочитать бумаги, которые может понабиться подписать, да и саму подпись хорошо бы уметь поставить. Конечно, всё ограничивалось элементарным уровнем, зато читать и считать в таборе умели почти все.

Вместе с остальными учиться пошла и Баська. В избе, где собрались ребята, было тесно. Места всем едва хватило. Урок начался с молитвы. Потом они познакомились. Учителя звали Касьяном. Он показал всем нарисованную на досочке закорючку и назвал её буквой Аз. Началось знакомство с азбукой.

Среди других детей Баська выделялась только тем, что умела внимательнее слушать учителя. Но это помогало ей лучше и быстрее запоминать новое. В конце концов, она опередила всех, и учитель, умиляясь таланту маленькой цыганки, стал заниматься с ней отдельно. Таким образом, к концу обучения она умела не только читать и считать, как все остальные, но и сносно писала. Правда, писать углём на доске, пусть и хорошо отшлифованной, было сущим мучением. Но Баська очень старалась, и у неё стало получаться всё чище и аккуратнее.

Касьян замечал, что Баська отличалась от остальных детей — и деревенских и цыганят. Она правильнее говорила, была более сдержанна, сидела прямо, меньше шалила. Постепенно у него сложилось впечатление, что эта девочка — из тех детей, которых табор где-то подобрал. В этом его убеждала и её внешность: смуглый оттенок кожи был, скорее, летним загаром, который несколько посветлел к середине зимы, а при внимательном взгляде на неё, можно было заметить цвет глаз. Они были не чёрными и не карими, а васильковыми, такими тёмными, что могли показаться чёрными.

Касьян какое-то время серьёзно раздумывал, не сообщить ли кому следует о своих подозрениях. Ведь если найдутся родители девочки, с них можно было бы получить кое-какие деньги за помощь в возвращении дочери. Но по зрелому размышлению пришёл к выводу, что не стоит рисковать. Живы ли родители — неизвестно, заплатят ли ему — неизвестно. А может, заплатят, но не ему, а тем, кто их найдёт. При этом он потеряет и те деньги, которые обиженный табор, конечно, откажется ему платить за обучение их детей. Так что Касьян решил жить по пословице: «От добра — добра не ищут», и всё оставить, как есть.

Между тем, успехи Баськи в учёбе вызывали не только положительные эмоции. Мирко и Чергэн, конечно, радовались и гордились ею. А вот в детях похвалы в адрес Баськи, как всегда бывает в таких случаях, вызывали зависть. Всё, что раньше или попросту не замечалось, или прощалось ей, теперь только усиливало это чувство. Её сдержанность в манерах, частые отказы принимать участие в общих шалостях, странное для цыганской девочки стремление постоянно быть рядом с лошадьми — всё это только подливало масла в огонь. Ребят из табора поддерживали и деревенские дети, которые тоже не блистали на уроках Касьяна. Кто-то из них в пылу очередной перебранки пренебрежительно назвал её Графинькой. Это прозвище буквально прилипло к ней. Баська обижалась, дулась, даже пыталась драться с дразнящими её девчонками (правда, с плачевным результатом), но становилось только хуже. В конце концов, она приняла единственно правильное решение: не спорить больше с обидчиками, тем более что это прозвище удивительным образом совпало с действительностью. После этого (правда, не сразу) ей стало спокойнее. Чувство зависти никуда не делось, но дразнить её стало неинтересно.

Ближе к весне, когда пошли оттепель за оттепелью, Касьян получил расчёт и уехал в город, пока ещё не началась весенняя распутица и дороги не превратились в сплошное грязное месиво. После его отъезда отношение к Баске постепенно улучшилось, ведь учёба закончилась, а в остальных делах она ничем от других не отличалась. А потом как-то так получилось, что все привыкли к обоим именам, и теперь обидное «Графинька» перестало задевать, оно звучало так же ровно и обычно, как «Баська».

* * *

Так, незаметно, прошёл ещё год. Опять наступила весна. Она пришла как-то разом, поменяв всё вокруг. Снег потемнел и осел, пропитавшись водой, деревья стали удивительно чёткими, как будто первый весенний дождь отмыл их от зимней тусклости. Воробьи то и дело устраивали в кустах весёлую перебранку. Цыганские собаки носились по всей деревне, гавкали, задирая местных собак. Табор засобирался в дорогу. Снова наступало время бесконечных дорог от базара до базара, от торжка до торжка, от деревни до деревни.

Прошлое лето ознаменовалось ещё одним событием в семье Мирко — вышла замуж и ушла от них Зора. Для Баськи это было большой потерей, она так привыкла во всём советоваться с ней, обо всём спрашивать. И пожаловаться можно было, и посплетничать. Да, всё было красиво — и сватовство, и сама свадьба… Но потом стало так одиноко… Конечно, сейчас Баська уже не была одна, она могла пойти поиграть с девочками, у неё была замечательная подруга Ася, но Зоры ей всё же не хватало. А тут ещё Ася напугала её, рассказав, что и их с Баськой вскоре тоже могут посватать. Правда, замуж их пока никто не возьмёт, но, если найдётся жених, то девочку могут отдать в его семью, где она будет жить до тех пор, пока не подрастёт и не наступит время свадьбы.

А табор вёл удачную торговлю. Как всегда, на базарах и торжках продавались вещи, сделанные в течение зимы. Покупали их охотно, так что семьи не нуждались. Баська по-прежнему льнула к лошадям, и по-прежнему не смела садиться верхом. Она больше не спорила, не просила, просто это стало для неё, как и для других, безоговорочным правилом. Она видела, что и другим девочкам не разрешают ездить на лошади, и, особо не задумываясь, приняла всё, как есть. Но быть равнодушной к этим созданиям, относиться к ним, как к вещам, предметам обихода, она не могла. Если выдавалась минута — она была уже возле лошадей, если её искали — часто находили возле лошадей, если оставались корочки хлеба — она несла их лошадям. Все постепенно к этому привыкли и не видели в этом ничего особенного. Баська выполняла всю порученную ей посильную работу, не нарушала ничего из неписаных законов, а то, что она часто вместо игр с детьми убегала к своим гривастым фыркающим друзьям — так это, в конце концов, было её дело.