Несколько дней Элен была молчалива, никуда из дома не выходила. На постоянные вопросы Юзефа, что с ней, пожимала плечами и отвечала: «Ничего». Вывел её из этого состояния визит де Бретона. Поглощённая своими делами и переживаниями она пренебрегала докладами ему обо всём, что происходит. Де Бретон долго ждал, но, так и не дождавшись, попытался встретиться и поговорить с ней сам. Не преуспев и в этом, француз здорово разозлился. Маньан требовал от него доклада, а докладывать было нечего, нужны были сведения из разных источников. Сведениям, исходившим от Элен, Маньан придавал большое значение (что, кстати, всегда раздражало де Бретона), и без них к нему идти не стоило — наслушаешься разных обвинений о плохой работе и низких способностях… Вариантов у де Бретона не оставалось. Нужно было ехать к ней самому, хоть это и было нежелательно.

Элен приняла его спокойно. Вины она за собой не чувствовала, раздражения не испытывала. А вот француз своё плохое настроение и не пытался скрыть. Но на его выпады Элен ответила улыбкой.

— Чем вы, собственно, недовольны? Разве мы договаривались о том, как часто я буду информировать вас?

— Нет. Но у меня сложилось впечатление, что вы вовсе перестали прикладывать хоть малейшие усилия для того, чтобы было, о чём информировать.

— Почему же?

— Этот вопрос следует адресовать вам. Почему вы перестали сообщать хоть что-нибудь?

— Я повторяю, месье де Бретон, что никакого точного условия между нами не было. Вы просили передавать вам содержание тех разговоров, свидетельницей и участницей которых я была. Но в последнее время я редко разговариваю с людьми.

— Значит, нужно исправить это положение, мадмуазель Соколинская.

— Вы, сударь, говорите со мной так, как будто я у вас в подчинении, — Элен нахмурилась.

— А разве это, в сущности, не так? Я же предупреждал, что прекратить работать на меня (назовём вещи своими именами) невозможно. Или почти невозможно. Чему же вы удивляетесь?

— Я не удивляюсь. Но прежде чем требовать чего-то, нужно точно вспомнить договор. Я со своей стороны выполняла всё. Требовать дополнительно ещё чего-то вы не вправе.

Де Бретон смотрел на Элен оценивающе. Внутри у него всё кипело: ему нечего сказать Маньану, он опять устроит сцену! Но давить на эту девицу не хотелось. Почему-то казалось, что это для него невыгодно.

— И что делать мне? — сквозь зубы спросил он. — Ждать от вас следующего известия? Когда?

— У меня были свои неотложные дела, которые не позволяли интересоваться чем-нибудь другим. Теперь мои дела закончены, и я вновь могу заняться вашими.

* * *

Этот визит стал тем самым событием, которое вернуло прежнюю Элен.

— Наконец-то ты ожила, — заметил Юзеф, выслушав её возмущённые комментарии после посещения де Бретона. — А то я уже начал беспокоиться. Я никогда не видел тебя такой.

— Какой? — удивилась Элен. — Я обычная.

— Это тебе так кажется. С тех пор, как ты… разобралась с Лосевым, тебя будто подменили. Молчишь, никуда не ходишь. Даже верхом перестала выезжать. Ты переживала?

— Нет. Не было причин переживать. Разве что…вспомнилось много.

— Вспомнилось? А мне казалось, что ты не можешь забыть последние события. Тебе не было жаль его? Ты не жалеешь о том, что сделала?

— Жаль? Лосева?! Нет. И я ни о чём не жалею, — она помолчала. — Откуда берутся такие?! И как они находят друг друга? Ведь мой дорогой кузен в одиночестве не остался. И нашёл не только Лосева…

— Элен, не надо сейчас об этом, — Юзеф сел рядом с ней. — Мы найдём остальных, обязательно.

— Разве в этом дело? — Элен подняла на него глаза. — Я думаю сейчас, почему рядом с отцом не было никого, чтобы помочь ему? Почему там были только отец и брат? Ведь не может быть, чтобы у них не было друзей! Не может быть, чтобы никто не любил и не уважал графа Кречетова. Где же они были?..

— Но ведь ты сама рассказывала, что всё случилось ночью. Откуда ж было взяться помощи? Верно, поэтому убийцы и не пришли днём, чтобы никому не стали известны их намерения.

— А слуги? Отец столько для них делал. Они-то, почему не помогли ему? — теперь её голос звучал как-то растерянно.

— Элен, мы не знаем, что там произошло. Вот если бы удалось поговорить с кем-то из домашних слуг — тогда, может, всё стало бы понятно. Кстати, помнишь, Тришка упомянул, что ему рассказали, как кто-то бросился в горящий дом, чтобы помочь своим господам. Разве это не говорит о том, что слуги любили их? Ведь того человека больше никто не видел, значит, он погиб вместе с твоим отцом и братом, пытаясь спасти их, хотя мог бы остаться жить. Ведь так?

— Наверное…

— Значит, не всё так просто. Я думаю, вряд ли люди графа остались бы безучастными к его судьбе. Вполне вероятно, они были обмануты или по какой-то другой причине не вмешались. Могло так быть?

— Когда ты так уверенно говоришь, кажется, что могли. Но когда я опять останусь одна со своими мыслями, от этой уверенности ничего не останется.

— А ты подумай о чём-то другом.

— О чём? О чём я ещё могу думать?

— О том, что сейчас важнее.

— Например?

— Например, о том, чем будешь заниматься в ближайшее время. Ты собираешься искать трёх оставшихся? Или лучше сейчас вернуться в Польшу, а поиск продолжить потом?

— Потом? Почему ты задаёшь такой вопрос? По-моему, никаких разговоров не возникало о том, чтобы вернуться, не закончив дела здесь. Ни одного раза. Что-то изменилось?

— Да, изменилось. Де Бретон недаром прискакал сюда поторопить тебя со сбором тем разговоров. Ходят упорные слухи, что Россия, недовольная возможностью выбора королём Польши Лещинского, может попытаться надавить на наш сейм в надежде изменить его решение в пользу сына Августа — Августа Третьего. А это война.

— Война?

— Да. И ты сама об этом говорила. Помнишь, когда пришло письмо от пана Яноша? В Польше до сих пор нет единого мнения по поводу будущего короля. Если вмешается Россия, то и Франция не останется в стороне, это тебе и так известно, об этом тебе говорил де Бретон. Но если начнётся война, вернуться в Польшу будет ой, как трудно!.. Или ты не собираешься туда возвращаться? Ведь здесь — твоя родина.

— Я об этом думала.

— И что?

— Я не знаю, — призналась Элен, глядя в сторону. — Меня как будто рвут на части. Я хочу остаться и хочу вернуться. Юзеф, разве может быть у человека две родины?

— Не знаю, — покачал головой Юзеф. — Но жить можно только в одной стране. И не важно, является ли она твоей родиной по рождению. Главное, чтобы тебя там любили, чтобы нуждались в тебе.

— Нет. Я не согласна. Мне не может быть хорошо в чужой стране. Это как с домом. Можно зайти, посмотреть, искренне восхититься. Но в нём всё чужое, не твоё. Всё устроено не так, как ты привык, как бы устроил сам. Вещи стоят не так, окна и двери сделаны не там. И хочется вернуться домой, туда, где всё привычно, всё по-твоему, пусть даже там всё убого.

— Значит решение принято, — грустно улыбнулся Юзеф, — ты останешься здесь.

— Нет. Не принято. В том-то и проблема, что я ощущаю себя дома и здесь, в России, и там, в Польше. Поэтому и не знаю, где же всё-таки моя родина. Сейчас меня держат здесь те дела, ради которых я и приехала, но останусь ли я в России потом?.. Не знаю.

— Тогда давай пока что решать проблемы помельче. Как я понимаю, для того чтобы найти хоть Григорьева, хоть Забродова нужно из Петербурга уехать. Когда ты это собираешься сделать?

— Сначала нужно пару раз хоть что-то сообщить де Бретону, будь он неладен. А для этого нужно встретиться с людьми Бирона. Так что поездку придётся пока отложить. Кстати, хорошо бы выяснить, что говорят при дворе об исчезновении Лосева.

— Почему же об исчезновении? Его нашли достаточно быстро. Дом снимался от его имени, хозяин, вернувшись через два дня и найдя труп, сразу поднял тревогу. Так что всем известно, что он умер.

— А как получилось, что об этом знаешь ты, и не знаю я?

— Ну, ты же всё больше молчала, даже попытки начать с тобой разговор не приводили ни к чему. Вот я и решил сообщить тебе все новости как-нибудь после.

— И как же объясняют его смерть?

— Подробностей не знаю, но особых сожалений, по-моему, ни у кого нет, если не считать тех, кому он остался должен. Да ещё квартирная хозяйка.

— Он что, был таким уж выгодным постояльцем? Она-то что печалится?

— Да нет! — засмеялся Юзеф. — Постоялец интересовал её совсем в другом смысле. Скажем так: она имела на него виды. И думаю не беспочвенно. Я видел её как-то раз. Она не молоденькая, но хороша собой. То, что называется «аппетитна». А Лосев, как известно, был человеком… э-э… пылким. Так что у хозяйки вполне могли появиться кое-какие надежды.

Элен вдруг стало неприятно, когда Юзеф стал описывать квартирную хозяйку Лосева. Она поспешила вернуться к предыдущей теме.

— И что, никто не интересовался, что произошло?

— Интересовались наверно, — пожал плечами Юзеф, — но со мной, сама понимаешь, никто ничего обсуждать не будет. Вот начнёшь снова выезжать и всё сама выяснишь.

— Да, это непременно.

— Только продумай хорошенько, как себя вести. Ведь в последнее время Лосева считали твоим «рыцарем». Вы так часто появлялись вместе.

— Ну, и что?

— Скорее всего, тебе будут выражать соболезнования, хотя бы на словах. И будут ждать ответной реакции.

— Мда, — Элен вздохнула. — Ладно, притворяться мне не привыкать.

— Будешь изображать печаль?

— Нет. Буду говорить, что мы незадолго до его смерти поссорились. Что я видела его с другой женщиной. Это будет вполне соответствовать тому, что обнаружилось рядом с телом господина Лосева.

— А что там обнаружилось? Мне ты ничего не сообщила.

— Там остались доказательства того, что с ним была женщина. И не просто присутствовала там, а… развлекала господина Лосева.

— В самом деле? И ему понравилось? — у Юзефа сразу изменился тон. — Чем же ты его развлекала?

— Я?.. Ты опять за своё? Ну, сколько можно! Знаешь, мне как-то не хочется тебе ничего объяснять. Получится, что я вроде как оправдываюсь, а оправдываться мне не в чем, — Элен немного помолчала, борясь с раздражением. Молчал и Юзеф, ожидая продолжения. — Ладно. Уходя оттуда, я оставила на полу несколько предметов одежды, принесённых специально для этой цели. Это предосудительно?

Юзеф всё так же молча смотрел на неё, потом опустил глаза.

* * *

Вскоре Элен получила указания, что сообщить де Бретону. Это, как всегда, была полуправда. Но на этот раз правды было больше. Её просто не удалось бы скрыть даже при большом желании. В апреле в Польше начал работу конвокационный сейм. На нём должны были обсуждаться кандидаты на польский престол. Мнение по этому поводу русской царицы и её министров не могло остаться неизвестным в Европе, и глупо было бы пытаться кого-то обмануть. Но была надежда на нюансы. Де Бретону было доложено, что царица сомневается, поддержат ли её Австрия и Пруссия, если Россия начнёт военную операцию, чтобы противодействовать избранию Лещинского. Да, между странами подписан договор, но кто поручится, что в последнюю минуту они не откажутся от соблюдения его условий. А тут ещё Швеция рядом — давний враг России… Так что разговоры при дворе шли разные. По словам госпожи Соколинской, многие склонялись к тому, что будут приложены все усилия, чтобы на троне в Польше оказался человек, удобный правительству Анны Иоанновны, но эти усилия останутся в рамках дипломатии и интриг. Вряд ли Россия решится на открытое военное противодействие сторонникам Станислава Лещинского в Польше, а значит — Франции. Разговор с де Бретоном состоялся в царском зверинце. Оба стояли у решётки и делали вид, что увлечены наблюдением за медведями.

— Погодите, сударыня. Всё это хорошо, и звучит вполне логично и разумно, — сказал де Бретон, выслушав Элен. — Но мне известно, что недавно здесь, в Санкт-Петербурге, состоялось совещание, на котором присутствовали министры, члены Сената и генералы русской армии. Мне также известно, о чём там шла речь. Они обсуждали возможность ввода русской армии в Польшу в случае избрания Лещинского. Что вы скажите на это?

— Месье де Бретон, я не политик и не военный, я не могу знать, о чём говорилось на каком-то совете, надеюсь, это вы понимаете. Если тема, заинтересовавшая вас, будет обсуждаться в свете, вы узнаете, что думают и говорят люди по этому поводу. Пока что я не слышала даже о том, что такой Совет имел место. Дайте мне время, и я узнаю.

— Сколько вам нужно времени? Вы опять займётесь какими-нибудь своими делами, а я вновь буду ждать у моря погоды?

— Пока что я не планирую никаких дел. Так что ожидание ваше будет зависеть только от того, когда возникнет нужный разговор. Новость недавняя, поэтому, думаю, скоро болтать об этом будут все и везде.

— Но совет был закрытым, — усомнился француз, — то, что там происходило, вряд ли станет известно широкой публике.

— Сударь, не знаю, как у вас во Франции, а в России, чем больше тайны вокруг события, тем быстрее всё становится известно всем и каждому. Так что скоро вы всё узнаете.

— Что ж, будем надеяться, — хмыкнул де Бретон. — Учтите на всякий случай, что не задерживаться с отчётом — в ваших же интересах.

— О чём это вы? — Элен нахмурилась. — Вы мне опять угрожаете?

— Ну, что вы! Конечно, нет, — её собеседник неприятно улыбнулся. — Просто напоминаю о нашем давнем разговоре.

Не дав Элен ответить, он повернулся и пошёл к выходу.

Через три дня Элен доложила де Бретону, что по её наблюдениям на Совете действительно обсуждался вопрос о возможности введения русских войск в Польшу. Но разговоры были осторожные, большого одобрения, по-видимому, эта идея не получила. Многие собеседники умолкали, когда она подходила близко. Из того, что ей всё же удалось услышать, можно было сделать вывод, что окончательное решение не принято, а сдерживающим фактором являются самые банальные причины: нельзя убирать войска от границ с Турцией и Швецией, являвшихся постоянной угрозой для России. А без этих частей численность армии невелика, так как нынешней зимой приключился то ли мор, то ли ещё что, Элен не поняла. Только полегло от этого много солдат, хотя размеры бедствия старательно преуменьшались. Вся эта сказка была продиктована ей одним из посланцев Бирона.

Де Бретон, получив это сочинение, сравнил его с докладами других своих агентов. Некоторые из них говорили примерно то же самое, и лишь два сообщения были прямо противоположны: Совет принял решение, армия готова выступить к границам Польши в любой день. Отметив про себя, что нужно будет внимательней присмотреться к этим двоим (ошибаются они или намеренно вводят его в заблуждение), де Бретон отправился с докладом к Маньану.

Весьма довольный сведениями, Маньан поспешил отправить сообщение на родину. Там давно уже ждали его очередного отчёта, и сам он чувствовал себя так же неуверенно и нервно, как де Бретон при разговоре с ним, Маньаном.

Элен вновь стала часто появляться при дворе. Предположения Юзефа сбылись, с ней часто заговаривали о смерти Бориса. В этих словах чаще всего проглядывало или любопытство или злорадство, но отнюдь не участие. Многих интересовало, как чувствует себя полячка, потеряв своего кавалера, да ещё при таких пикантных обстоятельствах. Но все попытки смутить госпожу Соколинскую ни к чему не привели, она была неизменно спокойна. Скоро всем стало известно, что они с Лосевым расстались незадолго до его кончины. Она проявила намёк на раздражение, только когда упомянула о том, что видела, как господин Лосев обнимал какую-то дорого одетую девицу прямо у всех на виду, а после ещё и поцеловал её! Это было явным преувеличением. В то, что Лосев, при всей его развязности, целовал кого-то на глазах у всех, никто не верил. Но, рассудив, что госпожа Соколинская раздражена и обижена гораздо больше того, чем хочет показать, слушатели ахали, сочувственно кивали и держали своё мнение при себе. К тому же, вспомнив поговорку о том, что дыма без огня не бывает, они решили, что, пожалуй, что-то такое всё же было. Может, девица только одета была дорого, а на самом деле — обычная шлюха; может, не целовал её Лосев; а может, ещё что. Но только наличие в этой истории какой-то женщины, подтверждалось теми деталями, которые нашлись в комнате рядом с телом господина Лосева: чулки и подвязка, притом не из дешёвых, валявшиеся в разных местах, женские перчатки тонкой кожи, забытые на спинке кресла — всё это говорило о том, что гостья Лосева была, скорее всего, светской дамой. Кроме того, в комнате была начатая бутылка дорогого вина и сласти. Что случилось с мужчиной, оставалось непонятным. Доктор, который осматривал тело, сказал, что похоже на то, что он просто уснул и не проснулся. А вот женщина явно бежала оттуда в панике. Предполагали, что девица могла отравить Бориса, но ни в вине, ни в угощениях никакого яда не обнаружили, а поспешный побег девицы говорил скорее о её невиновности, ведь если всё было бы спланировано, она не ушла бы второпях и полуодетая.

Постепенно всё затихло. Больше никого не интересовало, что же такое произошло с господином Лосевым. При дворе каждый день появлялись новые темы для разговоров и сплетен, поэтому долго обсуждать одно событие здесь было не принято.

* * *

Время бежало. Заканчивался Великий пост. Петербург готовился встречать Светлую Пасху. Элен подумывала послать Тришку на поиски Забродова. Она решила выяснить, правда ли то, что рассказал ей перед смертью Лосев. Хорошо бы поговорить с ним. Но для начала нужно выяснить точно, где он живёт, и как с ним встретиться, чтобы не ехать в никуда. С этим заданием и готовился в путь Тришка. Но события приняли совсем другой оборот.

Элен с Юзефом верхом ехали по кромке леса, тихо разговаривая. В этот день не хотелось вспоминать ни о каких проблемах. Дорога уже очистилась от снега, но по ней ехать было противно: жидкая холодная грязь липла к копытам лошадей или летела в разные стороны, стоило только перейти на рысь. А в лесу ещё лежал снег, особенно с той стороны дороги, куда солнце не попадало. Лошади шли тихо, осторожно выбирая, куда поставить ногу. Время от времени они тянулись губами к веточкам деревьев и кустов с уже набухшими почками.

Прогулка закончилась, они подъезжали к городу. И тут их окружили несколько всадников, среди которых был де Бретон.

— В чём дело, сударь? — спросил, выехав вперёд Юзеф. Вопрос прозвучал по-французски, ответ — тоже, как и весь последующий разговор.

— У меня есть несколько вопросов к вашей хозяйке.

— У меня нет хозяйки. Я не раб и не крепостной. А вот вам следовало бы сначала узнать, желает ли госпожа Соколинская разговаривать с вами! И уж точно это не делают на улице!

— Вы решили учить меня манерам?! — де Бретону стоило большого усилия сдержаться. — Ничего, обойдёмся, на сей раз, без церемоний! Задать эти вопросы я имею право!

— Задать — имеете, но кто вам сказал, что я посчитаю нужным отвечать на них? — Элен поставила своего коня рядом с конём Юзефа с намерением подчеркнуть их равное положение. — Обращаться ко мне в таком тоне, я считаю неприемлемым.

— Ах, вот как! А предоставлять мне заведомо ложные сведения вы считаете допустимым?! И вам не приходило в голову, что это… как вы сказали?.. неприемлемо? Будь вы мужчиной, я вызвал бы вас на дуэль!

Внезапно Элен рассмеялась, тем самым помешав Юзефу, открывшему было рот, принять этот вызов.

— На дуэль? Меня? Помилуйте, сударь, это за что же? За то, что я передавала вам чужие слова, ни разу не прибавив ничего от себя? Но это именно то, чего вы хотели, на что рассчитывали. Разве нет?

— И вы смеете утверждать, что всё, о чём вы мне докладывали услышано вами случайно?! Я предполагаю, нет — уверен, что всё это вам диктовали! Вам велели передавать мне то, что сочинялось в кабинете какого-нибудь вельможи!

— Откуда вы это взяли, сударь? — Элен улыбалась. Её действительно забавлял этот разговор, хотя она не могла даже предположить, чтобы всегда выдержанный де Бретон был способен на такое эмоциональное поведение. — Но даже если предположить нечто подобное, чему вы возмущаетесь? Я передавала вам те слова, которые слышала. Разве вы оговаривали заранее, кого мне слушать, а кого нет? И разве я должна была самостоятельно решать, где правда, а где ложь?

— Так вы решили поиграть со мной, — де Бретон внезапно успокоился. Он больше не кричал, последние слова прозвучали тихо, а в интонации не было вопроса, он утверждал. — Ну, что ж, хорошо, давайте поиграем. Только теперь берегитесь! Если месье Маньана отзовут во Францию, мне тоже придётся уехать. А у меня были собственные планы, для осуществления которых мне необходимо остаться здесь, в Петербурге. Так вот, повторяю, если Маньана отзовут, я не уеду, пока не рассчитаюсь с вами. Я не позволю вам считать себя выигравшей.

— Сударь, вы дурно воспитаны, — Элен опять опередила Юзефа, которому трудно было подобрать нужные французские слова. — Вы угрожаете женщине? Фи!

— Если женщина решила играть в политические игры с мужчинами, то почему нет?

— Решила?! Право, у вас короткая память. Мужчины сами навязали мне участие в этой игре, заставили меня. Я вынуждена была согласиться на вашу игру. Просто я играла по своим правилам, которые, впрочем, не нарушали наш договор. Наверное, вам не следовало полагаться только на мои слова. У вас что, мало агентов?

— Вы можете говорить, что угодно, но я остаюсь при своём мнении. И для того, чтобы меня не обвинили в том, что я действую тайно, предупреждаю ещё раз: берегитесь!

— Какая щепетильность! — в ответ на хищную улыбку — улыбка насмешливая. — Благодарю. Я постараюсь. Непременно. Обязательно… А сейчас — дайте дорогу!

Последние слова были сказаны резко и адресовались двум всадникам, чьи лошади перегораживали дорогу к городу. Они взглянули на де Бретона и, повинуясь его неохотному кивку, отъехали в сторону. Элен резко послала коня вперёд. Это стало единственным проявлением того раздражения, которому она не давала прорваться наружу.

— И что теперь? — спросил Юзеф, когда они, удалившись на приличное расстояние, придержали коней. — Будешь ходить и оглядываться? Или вовсе из дома не выйдешь?

— С чего бы? Все его угрозы — пустое, он ничего не сможет сделать. Сам посуди: если и правда Маньана отзовут, де Бретон останется здесь один. Человек он скользкий, особой любви к нему никто не испытывает, прикрыть его в случае чего будет некому, и он это прекрасно понимает. А учитывая нынешнее отношение с Францией, все будут только рады поводу обвинить его в чём-нибудь. И это он тоже понимает, не дурак. Так что вряд ли он на что-то решится.

Юзеф, выслушав её, покачал головой. Он не был согласен с таким оптимистичным взглядом на ближайшее будущее.

— Кстати, — продолжила Элен, — во всём этом есть одна замечательная вещь: мне больше не придётся тратить на него время, слушая разговоры.

— Значит, теперь…

— Теперь я вплотную займусь поисками Забродова, а потом Григорьева.

— А почему ты решила искать сначала Забродова, а не Григорьева? Мне бы, наверное, захотелось отомстить сначала Григорьеву, ведь, судя по рассказу Лосева, это просто людоед какой-то. Забродов на его фоне…

— …теряется? Да, пожалуй. Но именно поэтому я и хочу разобраться. Забродов виноват, но если Лосев сказал правду, то виноват он меньше других. И, к тому же, мне хотелось бы знать, что он сам думает по этому поводу. А там уж решу, что делать дальше.

— Неужели ты сможешь его простить?

— Простить — нет. А вот понять… Скажи, Юзеф, ты любишь сестру и мать?

— Конечно, зачем спрашивать?

— А теперь представь, что обстоятельства сложились так, что твои родные и горячо любимые люди могут погибнуть от руки какого-то мерзавца, если ты — ты! — не выполнишь его требований. Что бы ты сделал?

— Если бы эти требования были бы неприемлемы для меня, я скорее убил бы самого негодяя, диктующего их мне, но никогда не согласился бы исполнять то, что запятнает мою честь.

— Да? Это прекрасные слова, но нужно учесть, что сила на его стороне. Ты одинок, а у него есть помощники. Напасть на него, попытаться как-то ему повредить — верная смерть. Что тогда?

— Это меня не остановило бы! Я всё равно попытался бы остановить его!

— А это помогло бы твоей матери и сестре? Спасло бы их от смерти? Скорее всего, нет. Они погибли бы немногим позже тебя, поскольку твой противник не оставляет невыполненных обещаний. И что? Кому принесла бы пользу твоя смерть? Никому. Тогда как поступить?

— Не знаю…

— Вот именно. И я не знаю. Поэтому и хочу поговорить с самим Забродовым. А Григорьев никуда не денется. Он стал успешным купцом, а такому, и скрыться-то сложно, дело не бросишь, привык получать деньги, жить на широкую ногу — от такого отказаться нелегко.

Через два дня, несмотря на распутицу, Тришка уехал в Казань.

* * *

Пасха, которую Элен ждала с таким же нетерпением, как и Рождество, прошла как-то незаметно. Конечно, все были в церкви на службе, конечно, был праздничный обед, но слишком много было волнений, слишком много внимания приходилось уделять происходящему вокруг. А после праздника заболела Маша. Ещё утром она хлопотала на кухне, а к вечеру уже не могла встать, у неё был сильный жар. Наутро девушке стало ещё хуже. Штефан должен был отправиться за доктором, когда Маша удивила всех, сказав, что если никто не возражает, то она знает лекаря, который ей поможет. Возражений не было, и вскоре Штефан вернулся в сопровождении приятного молодого человека, одетого чисто, аккуратно, но бедно. Попросив всех выйти, он осмотрел больную. Выйдя к ожидавшим его слов людям, он обратился к Элен, безошибочно определив, что она здесь хозяйка.

— Девушке сейчас очень плохо, но думаю, всё обойдётся. Я дал ей успокоительных капель, пусть поспит. Не тревожьте её. Если будет просыпаться — поите водой. Вот здесь, — он протянул листок, — указания для аптекаря. Делайте всё, как он вам объяснит. Я зайду завтра. Да, если начнётся бред — не пугайтесь, это может быть действием капель. Главное — не зовите других докторов. Это не потому, что я считаю себя лучшим, — ответил он на вопросительный взгляд Элен, — просто среди них много любителей кровопускания. Они отворяют кровь по любому поводу. А это часто приводит лишь к ухудшению состояния больного. Маше сейчас такие процедуры противопоказаны… Нет-нет, — покачал он головой, видя, что Элен собирается заплатить ему, — я не возьму денег, пока не поставлю её на ноги. Вот тогда и расплатитесь со мной.

Несколько дней Маше было всё так же плохо. Потом её состояние немного улучшилось, она начала садиться в постели. Доктор, которого звали Иваном, приходил ежедневно, иногда даже дважды в день. Отказавшись от денег, он согласился на предложение обедать у них. Как-то Элен поинтересовалась, откуда Маша знает его. Иван нахмурился:

— Меня часто приглашали оказывать помощь крепостным прежнего хозяина Маши. Слишком часто. И всегда причины были похожи: различного рода травмы. То ожоги, то порезы, то переломы…

— Неужели это было делом рук самого хозяина?

— Несомненно, — доктор говорил сквозь зубы, сдерживая ярость, — Я понимаю, что люди — его собственность, но это же не значит, что можно с ними вот так!.. Ненавижу… Простите, я не сдержался.

— Вам не за что извиняться. Вы сказали правду. Остаётся радоваться тому, что далеко не все такие.

— Да, это верно. Большинство не находит удовольствия в жестокости. Правда, объясняется это чаще всего тем, что хозяева относятся к своим людям, как дорогим вещам. Кто же станет без всякой причины портить или уничтожать то, что стоит немалых денег. Но и это хорошо. Жаль, что таких, как вы — мало.

— Каких это «таких»?

— Тех, кто видит в крепостных людей. Просто людей. Со своими привычками, радостями, печалями. Маша очень привязана к вам. Ко всем вам.

Элен немного смутилась от такой прямой похвалы, и чтобы скрыть это, спросила:

— Это когда же вы успели всё заметить? Или она говорит в бреду?

— В общем-то, это несложно заметить, но она действительно много рассказывала о вас, госпожа Соколинская, и обо всех, кто живёт в этом доме. Не удивляйтесь. Просто мы иногда встречались на улице, когда она куда-нибудь шла по вашему поручению — я живу здесь недалеко.

— Ах, вот как! Тогда всё становится понятно, — Элен с видом заговорщика смотрела на доктора. Теперь пришла его очередь смутиться.

Вскоре Маша пошла на поправку. Доктор бывал у них в доме всё реже и, в конце концов, получив гонорар, простился, сказав, что Маше больше не нужна его помощь. Элен, прощаясь с ним, сказала, что если ей самой или кому-то ещё в доме понадобиться помощь, они обязательно вновь обратятся к нему. Иван грустно улыбнулся:

— Мне очень приятно слышать такие слова, но… я доктор для бедных. Меня вызывают к крепостным, если считают нужным им помочь, к слугам, ремесленникам, приказчикам, наконец. А для господ есть другие доктора.

— Разве имеет значение, к кому вас вызывают? Вы откажете мне, если я позову вас на помощь?

— Конечно, нет! Вы неправильно меня поняли! Я хочу сказать, что на вас могут косо посмотреть, если вы примете помощь доктора для бедных, у которого нет даже помещения, чтобы принять больного. Это посчитают дурным тоном.

— Вот что меня всегда волновало мало — так это мнение тех людей, которые для меня ничего не значат. Главное — знания и умения доктора, его опыт, а не то, кого он лечит. А вы, мне кажется, хороший доктор.

— Благодарю вас, — поклонился Иван.