В путь тронулись уже в начале марта. Дорога была хорошо накатана, полозья скользили легко. Ночи всё ещё оставались холодными, морозными, но днём часто выглядывало солнышко, и тепло хорошо ощущалось. Поэтому приходилось торопиться, чтобы снег под жаркими лучами не превратился в непролазную грязь. Юзеф, как и по дороге в Казань, временами ехал с Элен в возке, давая отдых себе и своей лошади. Но разговорить его у неё так и не получилось. Он продолжал вести себя так, как все последние недели. Элен ничего не могла понять. Наконец, она спросила его об этом напрямую.

— Я обидела тебя чем-то?

— Нет, — поднял брови Юзеф, — разве я дал повод так думать?

— Дал. Ещё как дал! Ты игнорируешь все мои попытки заговорить с тобой.

— Разве я сейчас не разговариваю?

— Нет. Ты просто отвечаешь на вопросы, а раньше мы с тобой беседовали.

— Простите. Я не должен был вести себя с вами так вольно.

— С вами? Ты что, Юзеф, белены объелся?

Раньше такие грубоватые выражения всегда выводили Юзефа из себя. Он морщился и часто что-нибудь говорил по этому поводу, показывая, что ему неприятно, что молодая панна так разговаривать не должна. Зная это, Элен иногда, забавляясь, поддразнивала Юзефа, используя фразы, подслушанные у крестьян или подмастерьев. Но сегодня и это не прошло. Юзеф никак не отреагировал на её провокацию и спокойно повторил:

— Я сожалею, что часто моё поведение выходило за рамки моих обязанностей.

— Обязанностей?.. — Элен была в тупике. Но растерянность быстро перешла в чувство обиды и возмущения. Что ж это такое! Его что, внезапно стало раздражать её общество? Ах, так? Ну, хорошо. Плакать не будем. Подумаешь! Хочешь быть обычным телохранителем? Ладно.

— Хорошо, пан Юзеф, я принимаю ваши извинения. А сейчас я предпочла бы немного вздремнуть, — и она откинулась на подушку, положенную в изголовье сиденья, закрыв глаза. Спать не хотелось, внутри всё дрожало от злости. Но Элен заставила себя просидеть, не открывая глаз, всё то время, пока Юзеф находился в возке.

Такой дороги у Элен ещё не было. Обычно она спокойно относилась к поездкам, они её не раздражали. Но в этот раз она была лишена основного занятия, скрашивающего однообразие пути — беседы. Да, она время от времени говорила то со Штефаном, то с Тришкой, когда, чтобы размяться, недолго ехала верхом. Но разве это могло заменить разговоры с Юзефом… И всё же Элен ни за что не показала бы, что ей их не хватает. Дни тянулись медленно, казалось, поездке не будет конца.

* * *

В Орёл въехали в середине дня и сразу направились в ту гостиницу, где останавливался когда-то «пан Александр». Удивительно, но та комната, в которой в тот раз жила Элен, была свободна. Войдя туда, она испытала странное чувство. Как будто не было этих двух с лишним лет. Всё осталось в точности так, как когда Элен возвратилась после встречи с разбойниками. Только за окном теперь лежал снег, и голова не болела. Комнату рядом занял Юзеф, а Штефан с Тришкой поселились за дверью напротив. За то время, которое они вынуждены были постоянно быть вместе, эти двое неожиданно для Элен нашли общий язык, даже, можно сказать подружились. Тришка перестал обращать внимание на ворчание Штефана и стал прислушиваться к его мнению, признав его жизненный опыт. А Штефана теперь не раздражала порывистость парня. Он видел у него и старание сделать порученное ему дело как можно лучше, и внимание, позволяющее Тришке заметить какие-то мелочи, из которых он потом делал выводы. Штефан стал относиться к нему так, как мог бы относиться отец к повзрослевшему сыну. Он вроде и ругал его, но это больше напоминало ворчание и доброжелательное наставление.

Элен думала направиться на поиски уже на следующий день, но, устав в дороге, проспала чуть ли не до середины дня. Поэтому дела были отложены ещё на день. Днём она в сопровождении Юзефа немного погуляла по городу, но быстро вернулась. Во-первых, стало сильно подмораживать, а во-вторых, не очень-то интересно молча бродить по городу, не имея возможности ничего обсудить со своим спутником.

В гостиницу Элен вернулась раздражённой, хотя и старалась ничего не показывать. Устраиваясь спать, она думала о том, что дальше так продолжаться не может, надо было решать, как вести себя с Юзефом. Ведь это невыносимо, в конце концов! «Нужно всё же ещё раз поговорить с ним и не отступать до тех пор, пока он не объяснит причину своего изменившегося отношения ко мне» — подумала она, задувая свечи. Но всё решилось само собой и самым неожиданным образом.

Утром после завтрака Элен велела Юзефу зайти к ней, рассчитывая не откладывая, начать задуманный разговор. Но, не успела она и слова сказать, как в комнату, не дожидаясь разрешения, быстро вошёл Тришка, вернувшийся из города, куда ходил, по его собственному выражению, «понюхать» обстановку. Следом за ним заглянул Штефан и, увидев, что здесь собрались уже все, тоже вошёл. Элен, несколько оторопевшая от такого бесцеремонного вторжения, успела только открыть рот, чтобы попытаться выяснить его причину, как Тришка сам начал говорить:

— Я сейчас с базара. Там все обсуждают одну новость. Русские войска осадили Данциг, где спрятался Лещинский, и по слухам собираются обстреливать город из пушек.

После его слов повисла тишина. Штефан хмурился. Элен была в смятении, она просто не знала, как отнестись к услышанному. Уже долгое время находясь здесь, в России, она вновь ощутила себя русской дворянкой, привыкла к этому. Но представив себе разрушение польского города, гибель людей, живущих там, она вдруг поняла, что является и их частью тоже. Так кто же она? Чья судьба ей более близка? Русских? Поляков?

Юзеф, стоящий посреди комнаты, услышав новость, внезапно шагнул к стулу и сел, чем отвлёк Элен от её мыслей. Да что за утро сегодня такое? Слуги врываются в комнату без разрешения, Юзеф сидит, не обращая внимания на то, что она при этом стоит… Но, внимательно посмотрев на его лицо, обращённое в её сторону, она заметила, как сильно он побледнел. В глазах застыло выражение безнадёжности. Мгновенно забыв обо всех обидах, Элен спросила:

— Юзеф, что случилось? Что с тобой? Тебе плохо?

Он оторвал взгляд от окна и посмотрел ей в глаза:

— Там моя мать и сестра. Под Данцигом.

Элен хотела что-то сказать, как-то попытаться успокоить его, но Юзеф резко встал и отошёл к окну. У двери Штефан отвесил Тришке увесистый подзатыльник, в ответ на который тот ойкнул и прошипел: «Я же не знал!» Но Штефан уже тянул его за дверь, считая, что господа сами разберутся, кто кого должен успокаивать.

А для Элен закончились сомнения. Теперь она знала, на чьей стороне её душа.

Молчание затягивалось. Наконец, несколько раз пройдясь по комнате, Элен заговорила первая:

— Юзеф, ты должен быть там, рядом с матерью и сестрой. Ты им нужен.

— Да, — кивнул он, не оборачиваясь.

— Тебе нужно ехать.

— Куда?

— Как куда? В Данциг.

Юзеф повернулся к ней:

— И ты вернёшься, не закончив здесь свои дела?

— Нет, — отвернувшись, тихо ответила Элен. — Мы уже говорили об этом. Я останусь. А тебе нужно возвращаться немедленно.

— Ты же знаешь, я…

— Да, знаю! Знаю. Много раз слышала. Но я же останусь не одна. Со мной будет Штефан, да и Трифон — не пустое место. И потом, — она торопилась говорить, боясь, что Юзеф перебьёт её, не дослушав, — один ты доберёшься гораздо быстрей. Сейчас главное — это время. Нужно торопиться.

— Да, вот именно — время. И оно уже упущено.

— Упущено? Почему?

— Если бы можно было, как в сказке, закрыть глаза и открыть их уже там, дома… Тогда бы я, не раздумывая кинулся туда. Но… Ты знаешь, сколько нужно дней, недель, чтобы новость добежала из-под Данцига до Петербурга, а потом ещё до Орла? Вполне вероятно, что в эту минуту стрелять уже не во что. И даже если Данциг ещё держится, пока я доберусь туда, будет уже поздно.

— Но Юзеф, ты не можешь вот так просто сидеть и ждать, ничего не предпринимая! Попытаться помочь им — твой долг.

— Долг? У меня есть и ещё один долг. Или ты предлагаешь мне забыть о нём?

— Может быть, это и будет самым правильным, чтобы потом не корить себя, что в трудный час тебя не было рядом с родными.

— А как быть с моим словом, данным пану Яношу?

— Когда он брал с тебя это слово, то не предполагал, что начнётся война и под угрозой окажутся твои близкие.

— Может быть. Но это ничего не меняет.

— Но ты же можешь потерять их! — в отчаянии воскликнула Элен.

— Могу. Могу потерять их в любом случае, останусь ли здесь, с тобой или брошусь туда, к ним. Но уехав, я могу потерять ещё и тебя… Может быть, тебе безразлично, что я чувствую, но неужели ты думаешь, что я смогу жить после этого?

— Ты так боишься гнева дяди? — Элен понимала слова Юзефа по-своему. — А кто недавно говорил мне, что я думаю только о себе, что никогда не пытаюсь поставить себя на место других людей?

— Ты о чём?

— О том, что ты ведёшь себя сейчас так же. Ты не подумал, а как буду чувствовать себя я, если ты лишишься матери и сестры только из-за того, что останешься «выполнять свой долг» рядом со мной? Ты не подумал, как я буду с этим жить? — Элен говорила резко, слова рвались наружу сами, она не успевала обдумать, стоит ли произносить их. — Как просто, оказывается, обвинить в эгоизме других, не видя его в себе самом!

Юзеф молчал, с удивлением глядя на неё. Потом, видимо приняв окончательное решение, тихо, но твёрдо произнёс:

— Я ваш телохранитель, панна Элена, я отвечаю за вас. Поэтому останусь с вами, сколько бы времени вы ни находились вне дома.

— Опять «вы»?! Ради всего святого — почему?! Юзеф, ну объясни, наконец, что случилось? — Элен не выдержала, в голосе звенела обида, которую она устала скрывать.

Направившийся было к двери Юзеф, остановился. Повернулся. Смотрел на неё несколько секунд, потом подошёл ближе.

— Почему? — как бы раздумывая, переспросил он. — Я отвечу. Я не хотел говорить об этом, обещал себе, что… — он смотрел ей прямо в глаза. Без улыбки. Спокойно. — Я люблю тебя. Я полюбил тебя, как только понял, что передо мной со шпагой в руке стоит не юноша, а очень на него похожая девушка. Сначала я и сам не понимал, что люблю, а когда понял, было уже поздно, возврата не было. Я знаю, что не должен позволять себе говорить с тобой так, как говорил, вести себя так, как вёл себя. Но я обещаю, что впредь такого не повториться. И больше никогда, ни словом, ни взглядом не напомню о своих чувствах. Может, не стоило и сейчас о них говорить. Если бы ты раньше сказала мне, хотя бы намекнула на то, что я услышал совершенно случайно во время твоей болезни!

— Да что?! Что я такое тогда сказала? Что ты услышал? — Элен поняла, что они, наконец, добрались до сути.

— Не знал, что ты можешь быть жестокой. Хорошо. Ты говорила о том, как виновата перед Гжесем, что заставляла его страдать. Говорила, что любишь его. Потом пообещала Штефану, слушавшему тебя, что, когда вернёшься, больше не расстанешься с Гжесем, всегда будешь рядом… Я от души желаю, чтобы он был достоин вас, панна Элена.

Элен, во время его последней речи прижавшая обе ладони к губам, опустила руки, и Юзеф увидел, что она улыбается.

— Юзеф! Я говорила о дяде Яноше! Это с ним я обещала больше не расставаться, это его я люблю и перед ним виновата. Я тогда никак не могла забыть твои слова, они преследовали меня даже в бреду. Мне было так горько сознавать, что ты прав…

— А Гжесь? — недоверчиво спросил Юзеф.

— А Гжесь — мой приятель по детским играм, только и всего. То, что он относится ко мне не только, как к подруге, я узнала в ночь нашего отъезда в Россию. Он признался, что любит меня. Но это только его чувства, причём же здесь я? Я никогда не думала о нём иначе, чем как о товарище. Мне пришлось сказать ему тогда же об этом. Он обиделся. Наверное, огорчился и пан Войтек, если узнал о нашем разговоре — мне всегда казалось, что он не прочь был назвать меня своей невесткой, — Элен улыбнулась как-то растерянно и смущённо. — Вот и всё… Что же ты молчишь?

— Я не знаю, что сказать.

Элен подошла к нему совсем близко и, глядя, слегка запрокинув голову, в глаза, почти шёпотом сказала:

— Просто повтори ещё раз, что любишь меня.

— Я люблю тебя. Люблю тебя, Элен! Это безумие, но я так часто представлял, что ты стала моей женой!

— А ты попроси меня об этом.

Юзеф шагнул назад, мгновение смотрел на неё, потом опустился на колено, взял её протянутую руку и церемонно спросил:

— Панна Элена, не согласитесь ли вы сделать меня самым счастливым человеком на свете, пообещав стать моей женой?

— Я согласна, — ответила она и тихо засмеялась.

Этот счастливый смех, как и последние слова, услышал Штефан, который время от времени подходил к двери и прикладывал ухо к щели, чтобы знать, что происходит, и не пора ли вмешаться в события. Он расплылся в улыбке, перекрестился, а потом перекрестил дверь, за которой находились сейчас два счастливых человека. В следующую минуту он успел перехватить Тришку, который шёл, чтобы спросить у барыни, что всё-таки предпринять дальше. Штефан потянул его за рукав прочь, говоря:

— Пошли-пошли, не ходи туда сейчас, всё испортишь.

Оказавшись возле лестницы, ведущей вниз, он отпустил Тришку, который, внимательно вглядевшись в лицо Штефана, спросил:

— А ты чего это сияешь весь? Даже, вон, усы топорщатся. Чо случилось-то?

— Ничего. Много будешь знать — скоро состаришься. Пойдём-ка лучше, пропустим стопку-другую за здоровье панны Элены.

— Э-э… А если позовут нас?

— Не, не позовут. Им с паном Юзефом сейчас не до нас будет, — усмехнулся он.

— Ах, вон что! — даже присвистнул Тришка. — Ну, тогда пойдём, конечно!

И они удалились «отдыхать».

* * *

Поцелуй длился долго. Они как будто хотели наверстать упущенное за всё то время, что провели рядом, не показывая своих чувств. Потом Элен положила голову на плечо Юзефа, а он, держа её в объятьях, грустно усмехнулся:

— Ну, и что же это получается? Я должен на помолвку подарить тебе кольцо, но у меня его нет. Всё опять неправильно.

— Это ничего, — подняла голову Элен. — А знаешь, кольцо есть у меня. Я никогда его не надевала, хотя оно всегда со мной.

С этими словами она достала из-за ворота цепочку и сняла с неё перстень. Держа его в руке, она пальцем провела по золотому кружеву, охватывающему камень.

— Какая красота, — сказал Юзеф, любуясь кольцом.

— Да. Это перстень моей мамы. Я её даже не помню. Только портрет. Теперь нет и портрета… Отец подарил мне этот перстень, когда мне исполнилось пять лет, и сказал, чтобы я надела его только тогда, когда встречу человека, которого полюблю, и выйду за него замуж. Я встретила такого человека, — она снова смотрела на Юзефа и улыбалась, а её глаза словно светились. — Свадьбы ещё не было, но, думаю, отец не стал бы возражать. Надень мне его, — и она протянула Юзефу кольцо.

Он аккуратно взял его, потом другой рукой взял руку Элен, надел ей на палец перстень и, склонившись, поцеловал эту руку. Кольцо пришлось удивительно впору. Элен не отрывала от него взгляд.

— Я не расставалась с ним ни на минуту, нося на шее. Теперь перстень всегда будет на пальце. Я не сниму его никогда, мы не расстанемся. Так же, как с тобой, Юзеф, — и они снова растворились друг в друге.

* * *

Через день Элен спустили на землю мысли о том, зачем она приехала сюда. Она позвала Тришку, рассчитывая дать ему поручение найти дом Григорьева. Но оказалось, что этого не нужно. Скучая от безделья, он сам, без её указаний, нашёл его и даже видел хозяина. Григорьев ему очень не понравился.

— Ну, просто каторжная рожа, — делился он впечатлениями со Штефаном. — Таких даже в нашей шайке я не встречал. Идёт по улице — ни на кого не смотрит, все перед ним расступаются. Сам видел, как какой-то мужичок не успел в сторону ступить. Так этот Григорьев такую затрещину ему отвесил, что тот аж в забор впечатался. А уж как он со своими людьми обращается — и в кошмарном сне не увидишь!

Примерно это же самое, только более кратко и в более корректных выражениях Тришка изложил и Элен.

— Так что с ним надо бы поосторожней, барыня. Такой ни перед чем не остановится.

— Ладно, приму к сведению, — поморщилась Элен. Её раздражало, что каждый почему-то считал своим долгом предупредить её об осторожности. Как будто она каждую минуту очертя голову кидалась навстречу неизвестным опасностям, как будто они не видели, не знали, что она всегда готовилась к очередному шагу!.. Ну, или почти всегда.

В этот день Элен и Юзеф решили проехаться верхом мимо дома Григорьева, чтобы самим посмотреть на него, оценить обстановку и решить, как действовать дальше. Но их ждала неожиданность. Ворота и двери дома стояли нараспашку, дворовые люди были явно чем-то взволнованы. Проехав один раз мимо, Элен остановила коня недалеко от григорьевского забора.

— Надо бы узнать, что там такое произошло, — сказала она Юзефу.

— Я сейчас, — ответил он. — Чем он там торгует? Деревом?

— Скорее, деревянным мусором.

— Хорошо. Предположим, это мне интересно, — пробормотал Юзеф и послал коня вперёд.

Элен, волнуясь, осталась ждать его возвращения. Юзеф отсутствовал недолго. Вскоре он, не торопясь, подъехал к ней.

— Там все в смятении: хозяин пропал.

— Как пропал? Куда?

— Вот этого-то они и не знают. Говорят, вчера вечером, как всегда, ушёл к себе, вроде спать. А сегодня утром не вышел к завтраку. Сначала идти к нему в комнату не решались — я так понял, боятся все его смертельно. Вдруг хозяин чем-то занят или отдыхает, а они ему помешают? Вот и ждали, когда он сам выйдет. Потом всё же заглянули. А там даже постель не тронута. Потом уж хватились — лошади его в конюшне нет. Странно только, что он никого не взял с собой, один уехал. И деньги с собой захватил только те, которые в комнате были. А в доме, в тайнике, лежит большая сумма от удачной сделки.

— Значит, он скоро должен вернуться. Вряд ли он уехал надолго без слуг и ещё менее вероятно — без денег.

— Да, — кивнул Юзеф, — я тоже так подумал. А уехать его могло заставить письмо.

— Какое письмо? — насторожилась Элен.

— Сказали, что вечером Григорьеву принесли письмо. Он прочитал его и сразу ушёл к себе. Больше его никто не видел. Тебе не кажется, что исчезновение Григорьева как-то связано с этим письмом?

— Кажется. Интересно, от кого оно? — и под взглядом Юзефа спросила: — Неужели Забродов?

— А почему бы ему не предупредить приятеля?

— Да не были они приятелями! По крайней мере, по рассказу Забродова.

— Он тебе ещё и не такое расскажет, чтобы лучше в твоих глазах выглядеть!

— Не похоже было, что он врал.

— Но письмо есть, и его кто-то написал. И вероятность того, что это Забродов, велика. Просто если не он, то кто?

— Мой кузен, например. Ведь написал же он Забродову, предупредил его.

— И после этого письма Григорьев, эта «каторжная рожа», как очень точно назвал его Тришка, так испугался, что удрал без оглядки, бросив всё и не сказав никому ни слова?

Элен фыркнула. Описанная Юзефом ситуация и впрямь казалась нелепой до смешного.

— Но тогда и письмо Забродова не смогло бы его испугать до такой степени. И что же произошло?

— Думаю, гадать не стоит. Нужно подождать. Господин Григорьев или вернётся сам, или попытается каким-то образом связаться со своими людьми. Не может же он бросить все свои деньги и имущество.

— Что ж, будем ждать.

Ждали почти неделю, но дождались совсем не того результата, на который рассчитывали. Григорьев вернулся домой, но не сам. Его привезли на телеге. Он был мёртв. Его смерть наступила вероятнее всего в результате поединка на шпагах. Об этом говорили и ранения, и то, что возле него нашли шпагу, лежащую так, как будто Григорьев выронил её, падая. Но всё это просто не лезло ни в какие ворота! Никто никогда не только не видел, но даже не слышал, чтобы Григорьев фехтовал! Да и шпаги у него никогда не было, он предпочитал оружие более примитивное и, как он считал, более надёжное — дубинку, в крайнем случае, палку. Все было более чем странно. Если кто-то решил убить Григорьева, то зачем такие сложности? А если это была случайная стычка, то откуда у купца могла взяться шпага? И потом, как он оказался в лесу, если в такой спешке покидал дом? Он что, решил, что в глухом лесу будет безопаснее? Трудно предположить, что он после побега из дома, раздобыв где-то шпагу, носился в одиночку по глухим лесам. Зачем? Чтобы все решали загадку его гибели? Вопросы, сплошные вопросы. А вот ответов на них не было.

Впрочем, предположения у Юзефа были, но самые фантастические. Вроде того, что это сам граф Кречетов почему-то решил расправиться с Григорьевым.

— Но зачем таким способом? — спросила Элен. — Григорьев ему доверял, ничего не мешало сделать всё гораздо… удобнее.

— Ну, тогда я не знаю, — развёл руками Юзеф. — Остаётся предположить, что это случайность.

— Да. Только и в случайность не очень-то вериться.

— Почему?

— Он мог случайно оказаться в лесу, хотя и непонятно, зачем. Но шпага-то у него, откуда взялась?!

Так ничего и не придумав, они снова решили собираться в дорогу. Оставалось назначить день отъезда. Но немедленный отъезд был невозможен: дороги раскисли, и даже верховые лошади проходили по ним с трудом, а перемещаться по этой грязи в карете или коляске, и думать было нечего. Оставалось ждать, когда просохнут дороги. Правда, ехать Элен собиралась недалеко. Она хотела, воспользовавшись тем, что находится рядом с имением отца, побывать там ещё раз. Может, им повезёт, и окажется, что кузен Алексей сейчас живёт там. Но даже туда пока что было не добраться, хотя этот путь обещал стать пригодным для проезда на колёсах раньше, чем дорога на Москву и Санкт-Петербург.

Пока что в образовавшееся свободное время Элен с Юзефом часто просто сидели в гостинице или ненадолго выезжали в город. Это тоже было непросто: весеннее половодье превратило многие улицы Орла, расположенные ближе к месту слияния реки Орёл и Волги, в подобие канав, заполненных грязной водой. В них плавал мусор, накопившийся на улицах за зиму и до поры не видимый под снегом. Так что выезжать на прогулки можно было только в одном направлении, преодолев по пути несколько таких «канав».

Оставшись в гостинице, Штефан и Тришка развеивали скуку, играя в карты или кости, но деньги им проигрывать было запрещено, поэтому игра шла «на интерес» или на желание. В последнем случае то один, то другой блеял, мычал, лаял, залезал под стол, целовал кухарку и выполнял массу других нелепых заданий, придумывать которые не уставал Тришка. Всё это весьма веселило присутствующих.

Элен с Юзефом в карты не играли. Они просто были счастливы побыть вместе и никуда не спешить, ни о чём серьёзном не думать. Они старательно избегали тем, которые несли тревогу, не сговариваясь, решив хоть несколько дней побыть беззаботными людьми. Но по мере просыхания дорог, возвращались и заботы. Перед Элен стояла последняя и самая сложная задача. Если о судьбе других противников она не задумывалась, то Алексей Кречетов был для неё проблемой. Может, стоит его оставить в живых, хотя бы на время? Ведь только он может подтвердить, что она — Элен Кречетова, дочь и наследница графа Владимира Кречетова. Но как это сделать? Что может заставить Алексея сделать это, если даже ей удастся каким-то образом захватить его живым. Или не стоит всё так усложнять? Нужно ли ей это наследство? Всё равно она выйдет замуж за Юзефа и будет жить с мужем в Польше. С другой стороны, землю можно было превратить в деньги, а они-то не помешали бы её будущему мужу. И ей, конечно. Поделившись своими сомнениями и раздумьями с Юзефом, Элен удивилась его категорическому отказу от такого возможного приданого невесты. Он заявил, что не хочет получать выгоду от того, что опоганено преступлением Алексея Кречетова.

— Ты можешь, конечно, поступить так, как считаешь нужным, но моё мнение ты теперь знаешь. Я не возьму ни копейки из этих денег.

— Что ж, тогда всё упрощается, не нужно думать, как захватить кузена живым. А пока что нужно просто найти его.

Приближалась Пасха. Становилось уже по-весеннему тепло, вовсю цвела ива. На ней белые «зайчики» уже покрылись нежным жёлтым пушком, а на солнечных местах она успела отцвести и разворачивала первые листочки. Жители Орла говорили, что в этот год весна запаздывает, поскольку в это время под ногами обычно было уже сухо, а деревья и кусты уже стояли нежно-зелёные. Улицы города к Пасхе подсохли, грязь, оставшуюся на них, убрали, и город приобрёл свежий опрятный вид.

Праздничную службу Элен отстояла в Храме вместе с Тришкой. В гостиницу она вернулась в приподнятом настроении, с ощущением праздника. После замечательно приготовленного то ли завтрака, то ли обеда все вместе поехали прогуляться. По возвращении их ожидала ещё одна приятная новость. Хозяин передал им, что в гостиницу заходил посыльный и объявил, что в честь Светлого Воскресенья Господня бурмистры устраивает через несколько дней бал-маскарад в здании городского магистрата. Ожидался роскошный праздник с танцами, забавами, и даже «фейерверки, как в Петербурге». Элен улыбнулась, услышав это «как в Петербурге». Потом взглянула на Юзефа:

— Может, съездим?

— Конечно, съездим. Сколько можно здесь скучать?

Они поднялись в комнату Элен.

— А бурмистр не узнает меня, как ты думаешь? Ведь мы с ним несколько раз долго разговаривали.

— Ну, ты же не будешь с ним разговаривать в этот раз. К тому же на тебе будет маска, — возразил Юзеф. — На то и маскарад. Давай, не выдумывай отговорки, а подумай лучше, в чём поедешь. Времени почти нет, нужно решить, где взять платье… Ведь тебе хочется ехать, я вижу!

— Хочется, — без улыбки призналась Элен. — Откровенно говоря, я так устала…

Юзеф подошёл к ней, обнял за плечи:

— Ты же сильная.

— От этого и устала. Устала быть сильной…