На первый взгляд дела у нас как будто налаживались. В лесах замысловатой конспирации подымалась настоящая больница… на курьих ножках. Но чем больше она разрасталась, тем ближе становилась катастрофа.
Рухнуло все в тот день, когда я выписал первого больного. У меня было уже более десятка выздоровевших. Скрывать их дольше я не мог, следовало выписать хотя бы одного, на пробу. Пришлось мне пойти в шрайбштубу за образцом такого рапорта, вызванного не смертью, а выздоровлением.
Мои слова поразили их, как удар молнии.
- Выздоровел? В этом бараке? Кто дал право? И что с ним теперь делать?
Побежал к лагеркомманданту.
Лагеркоммандант пришел в сопровождении доктора Подлобану (я не уверен, правильно ли я произношу эту фамилию, помню лишь, что она кончалась на «бану», а начиналась с «подло»).
Они молча обошли больных, лежавших на соломе вдоль стен. У одного из них заметили забинтованную грудь. Велели снять повязку.
- Пункция? - удивился Подлобану. - Вы делаете пункцию легких? Невероятно!
Они даже не спрашивали, откуда у меня лекарства, бинты, инструменты. Все было ясно без слов.
Подошли к столику. Подлобану выдвинул ящик и вытащил спрятанные в спешке шприц, ампулу глюкозы и стрихнина.
- Внутривенные впрыскивания? Для поддержания сердца? Вундербар! .
Лагеркоммандант взял у него шприц, со знанием дела осмотрел его и деликатно передал мне:
- Спрячь, гауптштурмфюрер Книдль понимает в этом больше. Он тебя проэкзаменует!
Он ушел - я уверен в этом - в полном восторге. Еще бы! Этот психологизирующий эсэсовец, этот гауптштурмфюрер, пренебрегающий им, обыкновенным лагеркоммандантом, наконец-то «психологически» сел в калошу. Не раскусил… Какой-то пленный, какой-то там лагерарцт оставил его в дураках! Такой провал, такой срам…
Я держал в руке шприц, как собственную смерть: вот приедет Книдль и произведет надо мной последний опыт - прикажет делать впрыскивания бензина, прикажет мне убивать моих больных!
Дни тянулись уныло. Барак замер в растерянности. Персонал знал: Владимир Лукич пропал. Владимир Лукич мучается перед казнью…